Очень странная история. Как это было. Необходимое длинное предисловие (Валерий Лаврусь)

В этом году на июньские праздники мы решили съездить в Санкт-Петербург. Как-то так вышло, что ездим по заграницам, по Прагам, Мадридам, Римам, Флоренциям теми же Венециям, любуемся чужой красотой, а в нашей Северной Столице, в Северной Венеции, в Северной Пальмире не были уже лет сто. Нам показалось это несправедливым. И, вернувшись из поездки в Рим, не раздумывая заказали билеты на поезд в Санкт-Петербург «туда и обратно», забронировав на праздники гостиницу.

Выехали 11-го в четверг в 22.50, на двухэтажном поезде «006». Поезд этот опробовали в первый раз и нашли его совсем непривлекательным. Да и не мог он быть привлекательным: создан не для комфорта, а для того чтобы увеличить количество перевозимых пассажиров. Потолки в поезде низкие, на верхней полке человек может разместиться только лёжа, сесть невозможно, даже если человек небольшого роста.

Прибыли ранним утром, забросили сумку в гостиницу «Парк Инн», что в двух минутах ходьбы от Московского вокзала, и пошли искать, где бы позавтракать. По причине очень раннего времени всё, кроме «Кофе Хауза», было закрыто, но и мы не особо торопились нагрузить свои желудки. Дойдя до конца Невского и посетив Александро-Невскую Лавру, мы развернулись и пошли обратно, уже более заинтересованно подумывая о завтраке, время подходило к восьми.

Как обычно, всё закончилось посещением «Шоколадницы», где нас накормили кашей и блинами.

Пока мы искали подходящее для завтрака место, стояла изумительная теплая и солнечная погода. Но стоило нам зайти в кафе, как начали собираться тучи, потемнело, а когда вышли из кафе, то обнаружили, что стало холодно, ветрено и предчувственно дождливо. Вот, не надо было ходить в «Шоколадницу», как чувствовал.

Вернувшись в гостиницу, мы взяли пуховые жилетки, надели поверх джинсовых курток и, экипировавшись таким образом, двинулись в сторону Дворцовой площади.

После последнего моего визита в 2000 году Петербург изменился – город стал чище, ярче, по крайней мере, в центре, но утратил, как показалось, некую аутентичность, разбавив её универсальностью обычных туристических городов. Бесконечные «Кофе Хаузы», «Шоколадницы», «Суши-Бары» с бутиками и паласами, с одной стороны, возможно, портят вид Невского, но с другой стороны – позволяют туристам предсказуемо спрятаться от непогоды (никаких сюрпризов, всегда знаешь, что подадут в таком кафе). Мы тоже спрятались, когда возле Казанского собора мелкий дождик превратился в ливень.

Пересидев под крышей основную непогоду, мы продолжили упорно продвигаться к Дворцовой Площади, к Адмиралтейству, к Неве. Но напротив Невского-18 (известного дома Котомина, что стоит на пересечении Невского и реки Мойки и однозначно идентифицируется вывеской «Вольфъ и Беранже») нас опять прихватил дождь. Санкт-Петербург… В этот раз долго не размышляли и заскочили в двери «Литературного кафе».

Дом Котомина – очень известное историческое место, здесь с периодичностью в двадцать-тридцать лет, с начала девятнадцатого века, появлялись: то популярные кондитерские, тех самых Вольфа и Беранже; то книжные магазины; то «Литературное Кафе», а то первый букинистический магазин «Старая Книга». Много чего было в этом доме за двухсотлетнюю историю. Говорят, здесь в кондитерской Пушкин дожидался своего секунданта Данзаса перед поездкой на Чёрную речку и здесь несколькими днями спустя читали «На смерть поэта».

С этим домом, кафе и букинистическим магазином у меня были связаны свои воспоминания и была своя история.

В марте 2000 года я приехал в Питер в командировку. Работа меня занесла в Институт Сетевых технологий, на Васильевский остров. Стояла задача ознакомиться с системами защиты компьютерной сети, а Институт на Васильевском был ведущим в этом направлении. Встретившись с утра со специалистами, довольно быстро понял, что мы несколько промахнулись со своими ожиданиями: программный продукт был предназначен скорее для государственных организаций и не подходил для частных контор. Потому, уже к обеду совершенно освободившись, я перекусил в «Чешском пивоваре» и пошел прогуляться по Петербургу: поезд в Москву был только вечером.

По Малому проспекту и Набережной Макарова, через Дворцовый мост и Дворцовую площадь вышел к Невскому проспекту, где мне на Малой Морской попался букинистический магазин «Старая книга», в том самом доме Котоминых.

Я люблю порыться в книжных развалах… Тогда ещё не всё можно было найти в Интернете (да и сейчас многие уникальные издания не отыщешь в Мировой Сети), и я с удовольствием погрузился в мир старых книг, тем более гулять в марте по Питеру – то ещё удовольствие!

«Старая книга» на Невском была особым миром для книголюбов. Под крестовыми сводами рядами на полках, стопками на столах лежали книги. Антикварные книги на разных языках, альбомы, монографии, издания художественной и научно-популярной литературы, книги по истории, философии, литературе, живописи, путеводители по городам мира и многое другое, интересное, вкусное… В таких местах всегда нечаянно можно найти настоящее сокровище. И проведя около полутора часов в случайном поиске, я-таки нашёл его. «Миниатюры Больших Французских хроник» Галины Черновой, издательства Академии Наук СССР, 1960 года выпуска. Большая книга формата А3 в очень приличном состоянии.

«Нашёл он…» – со здоровым скепсисом фыркнет читатель.

Да! Такая книга – сокровище не для всех. Но для тех, кто увлечён историей, тех, кто спит и видит копии (где же им взяться, оригиналам) манускриптов и рукописей, кто бредит свитками из знаменитых музеев, кто печалится о сгоревшей Александрийской библиотеке или пропавшей библиотеке Иоанна Грозного, для таких «Миниатюры Больших Французских хроник» – это бесценное сокровище. Таким был мой профессиональный Учитель и, кстати говоря, не только профессиональный – и в Истории он наставил меня на путь истинный, однажды дав почитать Льва Николаевича Гумилёва «Этногенез и биосфера Земли». В общем, книга, которую я нашёл, могла стать для Учителя замечательным подарком. Осведомившись о цене, отсчитал необходимую сумму, получил завёрнутую книгу и вышел на улицу, растерянно оглядываясь по сторонам. Покупку надо было тщательно рассмотреть, а заодно и отметить. Но особо оглядываться-то было нечего: прямо за углом уютно расположилось «Литературное Кафе». На первом этаже собственно кафе, на втором – ресторан. Посомневавшись, (кафе или ресторан… ресторан или кафе…), я всё-таки сделал выбор в пользу второго этажа, посчитав, что покупка такой книги – событие значимое, и отмечать его нужно с должной помпой. Пройдя вдоль здания, поднырнул под колоннаду, открыл дверь и вошёл в прихожую ресторана, нос к носу столкнувшись с чучелом медведя. Кафе, видимо, рассчитано на иностранцев, а тогда куда же без медведя? Кроме медведя, в прихожей – гардероб и стол, за которым восседает восковая фигура Великого Поэта. Фигура, судя по портрету кисти Киприенского, не очень похожа на оригинал. Медведь – похож на медведя, а вот Поэт на себя – нет. Миновав медведя и сдав верхнюю одежду гардеробщику, я мельком глянул в зеркало, провел рукой по волосам и поднялся в главный зал.

В ресторане я был впервые. Изнутри тот выглядел так, как, надо полагать, современные декораторы и дизайнеры представляют себе ресторан начала девятнадцатого века. Задрапированные бордовой тканью стены; столы и стулья с резными ножками; настольные лампы с ножкой в виде крылатых богинь победы; тяжёлые шторы; антикварный комод возле стены, на котором уютно расположился бюст Узурпатора¹ в треуголке; над комодом на стене два пистолета, надо полагать, символизируют дуэльную пару, из которой стрелялся Поэт. И везде, везде – портреты, бюсты, барельефы Поэта, картины и фигуры героев его сказок и поэм. Всё здесь напоминало и напоминает о Великом.

Метрдотель отвёл меня к столику у окна, которое выходило на реку Мойку. Я присел и, пока не подошёл официант, взялся смотреть в окно – грустный вид, речка, покрытая белёсым мутным льдом и грязным снегом, вороны на снегу, беспризорные голуби… Пока я рассматривал ворон, официант принёс меню и винную карту. Минут пять я перебирал, что бы себе заказать этакого? Есть не хотелось. Хотелось праздника… и чего-нибудь вкусненького. И изо всего буйного разнообразия я в конце концов выбрал пирожное «Блан Манже» на миндальном молоке с малиновым кули и свежими ягодами, кофе эспрессо и пятьдесят грамм коньяка «Бисквит». Нравится мне этот коньяк, хорошо подходит к десертам, потому как и сам несколько сладковат, ароматен, но без той приторности «Хенесси». К коньяку взял пачку сигарил, вишнёвого «Капитана Блэка». Гулять – так гулять!

Дожидаясь заказа, рассматривал ресторан, больше уделяя внимание посетителям. Да, действительно, основными посетителями были иностранцы, причём было непонятно, откуда они знают наше культовое русское кафе, хотя… о чём я? В любом путеводителе написано: «Обязательно на Невском проспекте посетите знаменитое „Литературное кафе“. Памятное место для россиян, откуда Пушкин уехал на дуэль, на Чёрную речку, где его и убили. (Интересно, многие из них знают про Пушкина?) И где вы можете попробовать блюда настоящей русской кухни». Наверное, так и написано. Вот они и пришли пробовать…

Долго рассматривать мне не пришлось, принесли заказ, и я, бережно распаковав книгу, пригубил коньяка, отхлебнул кофе, закурил «Капитана Блэка» и, перевернув первые страницы, погрузился в мир «Французских Хроник»…

Что, собственно, знал я про «Большие Французские хроники»? Это летописный свод истории французской монархии, составленный монахами аббатств Флёри и Сен-Дени по заказам самих монархов и охватывающий период от… троянцев (французские короли считали себя потомками троянцев) до XV века включительно. Этакие «Повести Временных Лет» на французский манер. На свете сохранилось что-то около 700 различных копий «Хроник». Но наиболее известные из них – рукописные копии: «Экземпляр Карла VI»; «Экземпляр (предположительно) Карла VII», иллюстрированный миниатюрами великого Жана Фуке²; и «Экземпляр Филиппа Доброго, герцога Бургундского», иллюстрированный Мармионом. Первые два находятся в собрании Национальной библиотеки Франции, зато последний, тот, который Филиппа Доброго, хранится в Российской национальной библиотеке в Санкт-Петербурге, (причём о том, как этот экземпляр туда попал, можно написать целую детективную повесть, а может быть даже роман. Скорее даже роман, потому как без женщин там не обошлось!)

Конечно, оригиналы хроник никогда не были доступны обычным смертным³. Но копии или вот такие работы, как у госпожи Черновой, всё-таки перепадали любителям.

Пока увлечённо рассматривал книгу, зажжённая сигарета в пепельнице, куда её сразу положил и забыл, истлела, и я, решив подкурить новую, стал шарить вслепую по столу, ища на ощупь пачку. Не найдя, поднял глаза и увидел напротив загадочно улыбающегося мужчину лет пятидесяти – пятидесяти пяти. Сидел он в кресле, был горбонос, с седой волнистой шевелюрой, выпуклыми карими глазами, а одет был в какую-то мягкую старомодную одежду: халат – не халат, но при этом с шейным платком. Руки у незнакомца были скрещены на груди, ноги расслабленно вытянуты, обуви его я не видел, но возникало ощущение, что пришёл он прямо в тапочках.

– Месье интересуется французской историей? – с мягким грассированием полюбопытствовал горбоносый.

– Месье интересуется русской историей… – я взял сигаретную пачку и протянул её незнакомцу. Тот аккуратно кончиками пальцев подцепил сигарету, покрутил между пальцами и задумчиво понюхал, явно не собираясь курить.

– Но месье читает книгу по французской истории…

Я достал сигарету, щелкнув зажигалкой, подкурил, затянулся и выпустил струйку дыма к потолку:

– Эта книга куплена в подарок…

– А месье не интересно, что изображено на этой иллюминации? – он указал незажжённой сигаретой в миниатюру Мармиона⁴, на которой был изображён сюжет «Песни о Роланде».

– Месье интересно. Месье очень интересно! Позвольте, как мне вас…

– Профессор. Просто профессор…

– Профессор, а мог бы я вам что-нибудь предложить? А вы бы рассказали, что изображено на этой, как вы сказали?.. Иллюминации?.. Что это за голый человек, привязанный к четырём коням за руки – за ноги? Вот здесь, – показал я в правый верхний угол миниатюры.

– О, конечно, мон шер… – блаженно улыбнулся про-фессор, – с превеликим удовольствием.

Я поднял руку и подозвал официанта. Профессор, получив винную карту, нацепил очки на нос и принялся ее изучать, бормоча под нос: «Безусловно, Франция… безусловно, красное… и сухое, – он перелистывал карту туда-сюда, – красное… и сухое… Бордо… ого!.. а Бургундия… „Шабли Гран Крю Ле Кло“… Сколько?! Бога они не боятся!.. О! Вот это, пожалуй, подойдёт», – и наконец сделал заказ официанту:

– Гарсон, бокал «Мерло д’Ок».

– Сию секунду, профессор…

– Вас здесь знают? – я проводил взглядом официанта.

– Уи… – неопределённо наклонил голову профессор, – бываю…

Вино, которое принесли, он долго нянчил в руках, потом сделал глоток, покатал во рту, проглотил и причмокнул…

– Ну, что же, мон шер… начнём? – профессор поставил бокал, откинулся на стуле, сложил руки на животе и посмотрел на меня поверх очков. – Что знаете о Ронсевале?

– О чём?.. Ах, да… – я успел уже немного прочитать в книге о миниатюре, – «Песня о Роланде», битва при Ронсевале… – я глотнул коньяка из бокала, и запил уже остывшим кофе. – Очень мало, буквально в пределах школьного курса. А специально не интересовался… Что-то было написано у Гумилёва, но, честно говоря, тоже помню смутно… Помню со школы, дело было в Испании… кажется в… восьмом? – профессор кивнул головой, – в восьмом веке… Карл Великий, император франков с войском вторгся в Испанию… которая на тот момент была арабской. Что-то у франков не получилось, и они, отводя войско обратно за Пиренеи, оставили Роланда с отрядом прикрывать отход в Ронсевальском ущелье. Правильно? Где Роланд погиб со своим отрядом в битве с… сарацинами… маврами… в общем, с теми самыми арабами… По этому поводу потом была сочинена «Песня о Роланде».

– Ну-у-у-у-у… – затянул профессор, – всё не так плохо… не так плохо. А почему это приобрело, скажем так, всемирную известность?

– Ну-у-у-у… – я несколько раз постучал пальцем по сигарете, сбивая пепел в пепельницу, – наверное, потому что это касалось Карла Великого? Не зря же, даже само название «король» происходит от имени Карла… Хотя это у славян. Да и фут – это длина его ступни! Вообще, знаменитый король.

– Шарман… Шарман! Давайте, расскажу я вам, как это было, – он взял бокал, рассеянно понюхал вино, помолчал и начал:

– Представьте себе, восьмой век, арабы вот уже почти семьдесят лет ведут войны на Европейском континенте. Причём Халифат⁵ угрожает независимости молодой франкской империи Карла Великого. И тот, оставляя дела в Германии, с огромным войском вторгается в Испанию, чтобы упредить арабов. Помощь ему на Пиренейском полуострове обещает оказать наместник Сарагосы – кади мусульманин Марсилий, играющий в свою игру…

Откуда такое странное имя у мусульманина, мне не известно, но возможно, на самом деле его звали… скажем, э-э-э-э… Мурсий. Известен только французский пересказ… да… – профессор некоторое время молча смотрел в бокал, словно через века видел в нём события, о которых рассказывал. – Вот уже семь лет войско Карла Великого – Шарлеманя, как его называют французы, воевало с арабами в Испании:

– Простите, профессор, что перебиваю… – не выдержал я (а вдруг он соберётся прочитать всю Песню?) – А причём тут Аполлон? Мавры же – мусульмане, а Аполлон, насколько я знаю, больше относится к язычникам…

– Аполлон тут ни при чём, вы правы, мон шер… – профессор подёргал левой рукой себя за нос, – будем считать это этаким литературным приёмом… В общем, ситуация сложилась неприятная. У Карла войско устало, Марсилий свои обязательства перед Карлом не выполнил и, естественно, боялся, что Карл его накажет, тем более инцидент между ними уже имел место. Марсилий то ли по ошибке, а то ли преднамеренно убил послов Карла…

– Позвольте! Какое же тут союзничество? Убийство послов – это же практически объявление войны, разве нет?

– Не всегда. Не всегда и не во все времена. Тогда их убивали почём зря. Хотя, да, инцидент неприятный. В общем, Марсилий пытается выпутаться из всей этой истории и для этого созывает своих советников. Один из них, Бланкандрен, тут тоже возможно французское прозвище, советует Марсилию откупиться от Карла. Но не только откупиться, Карл вряд ли польстится на богатства, он предлагает ещё сообщить, что Марсилий готов принять христианство. Карл трепетно относился к вопросам религии, а потому… Марсилий, понимая безвыходность ситуации, соглашается, хотя сам про себя решает обмануть Карла. Бланкандрен едет с дарами к Карлу и передаёт предложение Марсилия. Карлу не очень хочется верить наместнику Сарагосы, который ранее уже обманывал, но графы настаивают принять предложение. Только граф Бретонский Роланд пытается отговорить короля от соглашения с Марсилием. Дескать, Марсилий лгун известный, ему поверить – себя обмануть. А надо сказать, Роланд пользовался у Карла практически безграничным доверием. Молодой, смелый, благородный, талантливый, несколько безрассудный… именно такие и нравятся людям и королям. И действительно, Роланд был не только любимцем короля, его любило и уважало все войско. По сути, он даже иногда исполнял обязанности главнокомандующего. Но не всем нравился Роланд… – профессор сделал пару глотков. – Зависть, мон шер… Зависть! Его отчим Гуанелон – видимо, тоже незаурядная личность и тоже, видимо, рассчитывающий на благосклонность монарха, – видя, что Роланд уговаривает Карла не верить Марсилию и сейчас же с марша атаковать Сарагосу, в пику пасынку предлагает королю принять предложения Марсилия. А Карл соглашается. Соглашается, но выдвигает ещё одно дополнительное условие: пусть Марсилий станет вассалом короля. А сообщить об этом монаршием предложении король доверяет Гуанелону. Тут происходит какая-то грязная ссора между Роландом и Гуанелоном, они обвиняют друг друга во всех смертных грехах, причём главная аргументация – «сам дурак». Их разнимает друг Роланда граф Оливье. Но решение короля – это решение короля, и Гуанелон собирается вместе с Бланкандероном к Марсилию. По дороге эти два деловара договариваются между собой, у каждого есть собственный интерес, каждый хочет вроде бы угодить собственному сюзерену, но главное, нагадить своему врагу. Гуанелон хочет любым способом отомстить Роланду и уничтожить его. На встрече с Марсилием Гуанелон озвучивает решение короля, чем, конечно же, вызывает бурю эмоций вплоть до возможного применения холодного оружия. Как же – стать вассалом императора! Уму непостижимо… но Гуанелон спешит успокоить наместника. Дескать, переживать нечего, главный козырь Карла – это Роланд, на нём всё и держится, и если заманить его в ловушку, то потом ничего не будет стоить разбить и самого Шарлеманя. А устроить ловушку Гуанелон берётся сам. Для этого только надо сделать вид, что Марсилий принял предложение короля и готов стать его вассалом, Карл тогда уведёт войско во Францию, а прикрывать отход поручит – в этом будьте уверены! – Роланду. И тогда…

Марсилию настолько понравился этот план, что он тут же выдал Гуанелону его тридцать серебряников, пардон, чашу золота и шубу для его жены… Из русских соболей… Шучу! Гуанелон, не мешкая, едет к королю с ответом, а Марсилий начинает собирать войско…

Профессор одним глотком допил всё вино, поставил бокал на стол и вопросительно посмотрел на меня. Я поднял руку, подзывая официанта. Пока официант нёс бокал вина профессору и новую порцию коньяку для меня, мы сидели молча.

Странная приключилась история с этим профессором. Интересно, откуда его принесло? То, что он человек грамотный, – сомнения не вызывало. Но почему? Почему и ещё раз откуда? По-домашнему одетый… Спрашивать в лоб – как-то неудобно…

– …Приехав, Гуанелон докладывает о результатах переговоров королю, – освежив горло, продолжил профессор. – Естественно, все рады, что наконец-то заканчивается поход, который уже всем осточертел. Шарлемань отдаёт приказ готовить отход по дороге через Ронсевальское ущелье, только теперь нужно решить – кто останется в арьергарде? Роланд, ни секунды не сомневаясь, просит короля, чтобы ему была оказана честь возглавить арьергард. Король, видя такое рвение, соглашается… А почему нет? Это просто дежурное действие, не дело отходить из чужой страны, не имея арьергарда. Как мы понимаем, Гуанелон на это и рассчитывал. На следующий день войско уходит через ущелье, а двадцать тысяч арьергарда остаются его прикрывать…

– Простите профессор… А не многовато двадцать тысяч для арьергарда? Какая же численность самого войска? Двести? Триста? Четыреста тысяч? Я знаю исследование Гумилёва – по количеству воинов в войске монголо-татар во время нашествия Батыя. В летописях тоже фигурируют цифры в сотни тысяч, но степь, через которую шли кочевники, не выдержала бы такого удара! Сотни тысяч коней – это слишком…

– Уи, мон шер, – не стал возражать профессор, – возможно, цифры преувеличены. Не будем забывать, что материал, с которым приходится работать, изначально есть изустное творчество… Можно, конечно, допустить, что общая цифра была несколько меньше… и, может быть, даже в несколько раз. Но согласитесь, мон шер, это не меняет сути происходивших событий…

Я было хотел возразить, но передумал…

– Когда войско уже было на приличном расстоянии, Оливье на горизонте с испанской стороны замечает движение, характерное для перемещающегося большого войска, о чём немедленно докладывает Роланду с предложением трубить в трубы и возвращать войско короля. Но Роланд… Роланд всегда уверен, даже самоуверен… чересчур самоуверен… Роланд отказывается звать короля на помощь. А когда французы видят перед собой огромное войско Марсилия, звать уже поздно, нужно принимать бой. Построив арьергард к атаке, Роланд с кличем «За прекрасную Францию!» и «Монжуа!» атакует противника.

Битва вышла страшная… Французы бились храбро, я бы даже сказал, самоотверженно. В «Песне» битве посвящено около 49 строф из 290, с 111 по 159, если мне не изменяет память… Но превосходство в живой силе у противника было в разы, а потому исход битвы был предрешён.

И вот, уже геройски погиб Оливье, погибли и двенадцать доблестных графов, и сам Роланд ранен, когда он понимает, что ущелье не удержать. И тогда он трубит в рог. Трубит и трубит, теряя силы. И король слышит его! Мавры тоже дрогнули от звуков рога, понимая, что теперь на помощь малому арьергарду придёт основная армия французов…

В общем, когда король уже снёс сарацинское войско, он сам лично обходит всё поле битвы, пытаясь отыскать верного графа. И находит его. Но уже мёртвым. Даже в смерти Роланд как бы пытался защитить прекрасную Францию от полчища сарацин, сжимая в атакующей руке верный меч – Дюрандель. Какое горе! Король безутешен. Он велит сходу атаковать Сарагосу и уничтожить Марсилия. И ещё король хочет знать кто? Кто предал – его и его верного слугу Роланда?! Расследование длится недолго, потому как всё указывает на Гуанелона.

Тела Роланда, Оливера и двенадцати баронов привозят в Аахен и предают земле. На похоронах от горя умирает невеста Роланда Адель, она ведь потеряла не только жениха, но и брата – Оливье, того самого графа Оливье, друга Роланда. После похорон король устраивает суд. Гуанелону оказывается честь отстоять своё имя в праведном бою. Сам Гуанелон ранен, и за него выходит его родственник Тьедри, за короля и Роланда – молодой Пинабель.

Стоит ли говорить, что Пинабель сразил Тьедри. А как же иначе?! Божий Суд… И Гуанелона предают смерти. Картину его казни вы, мон шер ами, как раз и видите в правом верхнем углу иллюминации. Гуанелона привязали за руки и за ноги к четырём коням и таким образом четвертовали… Де тель шуз, мон шер! Де тель шуз… ⁷ – профессор замолчал, прикрыв глаза.

Некоторое время мы сидели молча. Я думал о несчастном Роланде, о Карле Великом, об Оливье и Адель… А потом, вдруг спохватился:

– Вы, профессор, говорите то «сарацины», то «мавры», я всегда думал, что это одно и то же, я не прав?

– Правы, – профессор открыл глаза и взял бокал, – в принципе, правы. Крестоносцы так называли арабских воинов. Хотя если быть точным, мавры – это жители Северной Африки, исповедовавшие ислам, многие с негроидной составляющей в крови. Помните «Отелло»? Чёрный мавр. Но в Испании тех времен всё мусульманское население называлось «маврами».

– С «маврами» понятно… А-а-а-а-а… «Монжуа»? Вы сказали, что французы атаковали мавров с криком «монжуа». Что означает это слово?

– А что означает русское «ура»? «Монжуа сэн Дени!» был военным кличем всех французов в Средние века. Возможно, это значит: «Защита наша, святой Дионисий!» – Профессор допил вино и поставил бокал на стол.

– А причём здесь святой Дионисий?..

Профессор открыл рот, чтобы ответить, но его перебил внезапно появившийся метрдотель:

– Извините, господа… извините, ради бога… я перерываю вашу беседу… Но вас, – он выразительно посмотрел на меня, – просят к телефону.

– Меня? Кто? – вот уж во истину…

– Не могу знать… Дамский голос…

– Профессор, извините… я отойду на минутку. Только, ради Бога, пожалуйста, не уходите, дождитесь меня, у меня ещё очень много вопросов…

Профессор как-то неопределённо кивнул, и я, расценив это как согласие, поднялся и проследовал за метрдотелем в служебное помещение.

В комнате на столе лежала снятая телефонная трубка. Подняв её, услышал лишь короткие гудки.

– Короткие… – продемонстрировал я трубку метрдотелю. – Почему вы решили, что это именно меня?

– Женщина просила позвать посетителя, который сидит на вашем месте, – он пожал плечами. – Она точно указала место.

– Наверное, всё же перепутали…

– Так бывает, – согласился метрдотель.

Я положил трубку на аппарат и пошёл обратно в зал к профессору… Однако того уже не было, теперь за моим столом сидел совсем другой человек.

Когда я подошёл, он встал и, приложив руку к груди, немного хриплым голосом произнёс:

– Буэнос тардес, благородный дон! Прошу извинить меня, пердона май, я без разрешения присел за ваш стол…

– А где… – я растерянно оглянулся.

– Мон амиго, профессор ушёл. У него возникли неотложные дела, он попросил извиниться, благородный дон… И я позволил себе присесть… Но если не приветствуете мою компанию, то могу уйти…

– Нет-нет-нет… Присаживайтесь, – я тоже сел и позвал официанта. – Могу вас чем-нибудь угостить?

– О, грасияс, мучо грасияс, благородный дон, не отка-жусь… – он взял из рук официанта винную карту. – А, впрочем, и так знаю, что буду, – он вернул карту. – Камареро⁸, принеси-ка бокал чилийского «Мирафлора», пор фавор.

– А ещё эспрессо и коньяка, пор фавор, – решив, что и мне пора выпить ещё кофе… да и коньяка тоже не мешало с такими-то поворотами.

Ожидая напитки, мы молча рассматривали друг друга. На предложение закурить, он показал на оставленную французским профессором сигарету, затем взял её и подкурил от моей зажигалки.

Был мой гость высоким, тощим голубоглазым брюнетом, с благородными чертами лица. Короткая стрижка, волосы зачесаны назад, чуть полноватые губы. Одет был в чёрную пиджачную пару, безупречно белую сорочку с тёмно-бордовой бабочкой. Сидел, закинув ногу на ногу, слегка покачивая лакированной туфлёй. Что интересно… Из верхнего бокового кармана пиджака тянулся шнурок. «У него что там, монокль что ли?»

– Амиго уходя сказал мне, что у вас тут случился интересный разговор… – он аккуратно стряхнул пепел, – и что у вас, благородный дон, есть много вопросов. Это так? – собеседник слегка наклонил голову в вопросе.

– Э-э-э-э-э… – затянул я, пытаясь определить, как же к нему обращаться.

– Профессор, просто профессор, – подсказал гость, беря из рук официанта бокал вина.

– Действительно… профессор, – я хлебнул коньяка и сделал глоток наконец-то горячего кофе, – дон профессор?

– Просто профессор.

– Тогда и я просто…

– Синьор.

– Да. Синьор, просто синьор, – ещё раз приложился к бокалу, затянулся сигаретой и выпустил дым. – А лучше бы и ещё проще. А то «дон»!.. Какой же я «дон»?.. – В голове всплыло «Благородный дон поражён в пятку!!«⁹, я хмыкнул и сделал пару затяжек. – Мы с вашим другом обсуждали «Песню о Роланде». Точнее… купил вот эту книгу, – я перевернул её обложкой, профессор наклонился, бегло глянул и кивнул, – для того чтобы подарить своему Учителю, и пришёл сюда ознакомиться с ней. Ваш друг застал меня, рассматривающего иллюминацию, так назвал он миниатюру, посвящённую битве при Росенвале. И вот…

– Пердона май, синьор, – улыбаясь, перебил меня профессор, – но не было никакой битвы при Росенвале.

– В смысле? – опешил я.

– В смысле, всё было не так, как в «Песне», – он сделал глоток вина, – всё было совсем не так…

– А как? – нерешительно улыбнулся я.

– Как было? Недавно… Синьор позволит занять его внимание?

– Конечно, конечно… профессор.

– Недавно в мои руки попал замечательный документ на староиспанском, знаете ли, увлекаюсь: «Первая всеобщая хроника Кастилии». Язык и текст – трудные, но понемногу перевожу, сначала на современный испанский, а потом на русский. Так вот, глава 619 посвящена битве короля дона Альфонса Целомудренного с королём Франции Карлом. Документ датирован XIII веком и ссылается на Луку Туйского… Синьор, вы знакомы с работами Луки Туйского¹⁰? – я покачал головой. – Но это не имеет существенного значения… – он затушил сигарету и еще раз глотнул вина…

– В общем, по этим «Хроникам» дело обстояло так… Попробую пересказать близко к тексту. Король Альфонс был уже стар и, поскольку не имел наследников, решил передать престол и земли под протекторат империи Карла, а за это просил Карла помочь ему с войной против мавров. Карл тоже давно имел проблемы с маврами и, конечно, с радостью согласился: на таких-то условиях! О договоре узнала придворная элита Альфонса и… У Аллы Пугачевой есть песня «Всё могут короли»… Там есть слова: «Всё могут короли, всё могут короли, и судьбы всей Земли вершат они порой, но что ни говори, жениться по любви не может ни один, ни один король…» Да?.. И не только жениться! В общем, элита была возмущена поступком короля и выставила ему условие: или тот отрекается от престола, или отзывает своё предложение Карлу. Больше всех возмущался племянник короля Бернальдино. Король был вынужден согласиться с придворными и послал очередного гонца к императору. Карл, конечно же, был вне себя от гнева! Как так? Он уже свернул боевые действия в Саксонии, собрал огромную армию, и готовился начать поход за Пиренеи, вторжение не остановить, и тут такое… И тогда, чтобы начать войну уже против Альфонсо, он выставил совершенно неприемлемое условие: дон Альфонсо должен предаться под власть Карла и признать себя его вассалом. Узнав об этом, Бернальдино собрал войско и направился к королю Сарагосы – мавру Марсилию (да-да-да… всё же Марсилий – есть!), чтобы помочь тому в войне с Карлом. Но Карл уже не воевал с маврами, Карл направил войска на бедных испанцев, кстати, своих единоверцев. С ходу он занял несколько небольших городов, предав их огню и разорению. Когда об этом узнали в Астурии, Наварре, Арагоне и Гаскони (а последняя была тогда территорией Испании) – то поклялись скорее умереть, чем допустить французов на испанские земли. Собрали войско и пошли на соединение с Альфонсо…

Решающая битва произошла в долине, которая и сегодня называется «долиной Карла». Там сошлись войска императора Карла с объединённым испанским войском короля Альфонса, его союзников, да с войсками подоспевших Бернальдино и Марсилия. А теперь, атансион, мой добрый синьор. В первых рядах у Карла шли его графы, среди прочих назван аделантадо Бретани Ролдан, именно так Р-о-л-д-а-н. Битва вышла жестокая, но преимущество было на стороне испанцев. Кроме того, это была их земля. В тексте далее написано так… сейчас-сейчас… – профессор закрыл глаза, приподнял голову и процитировал: – «Когда же Карл увидел, что его войско разбито, что одни убиты, вторые ранены или разбежались, а все его люди расстроены, когда увидел, что испанцы держат перевал и что не сможет пойти на них без огромных потерь, то с печалью и горем по всем своим потерянным людям вернулся в Германию».

– В Германию?!

– В Германию, – он допил вино, поставил бокал и с весёлым блеском в глазах откинулся на стуле.

– И это всё?

– Нет… там ещё рассказывается о том, что потом Карл пошёл и отомстил Марсилию, взяв Сарагосу, и помог ему в этом Бернальдино.

– Бернальдино?! А причём здесь Бернальдино? Он же был союзником Марсилия, – я был расстроен и удручён, – и почему Ролдан?

– Наверное, испанцы так знали имя Роланда, синьор. Это только подтверждает, что документы имеют историческую основу, а не переписаны из Французских Хроник… Синьор не будет возражать, если ещё себе закажу вина?

– Конечно… И вот ещё, курите, – и придвинул пачку сигарет.

Ерунда какая-то получалась, причём полная. Роланд – Ролдан – Бернальдино. Кажется, это всё про одного героя. А был ли герой? Я потихоньку тянул коньяк, запивая уже снова остывшим кофе. Профессор договаривался с официантом, заказывая ещё бокал «Мирафлоры».

– Профессор, а почему вы пьёте чилийское, почему не испанское?

– Видите ли, синьор… – профессор подкурил сигарету. – Испанские вина здесь предлагаются в основном бутылкой. Вы пьёте коньяк, а мне одному бутылку… А «Мирафлору» у них подают бокалами…

– А вы, значит, тоже здесь не первый раз?

– Си, синьор. Иногда захожу. Здесь бывают интересные люди…

За его спиной вдруг опять возник метрдотель и, судя по направленному на меня взгляду, явился тот опять за мной.

– Извините, господин, мы сегодня вас задергали… – начал он просящим тоном.

– Что на этот раз?! – откровенно говоря, я уже был несколько на взводе.

– Вас просят пройти в гардеробную, там один… гос-по-дин… … который малость не в се-бе потерял номерок, и теперь показывает, как кажется гардеробщику, на ваши вещи. А гардеробщик вас запомнил…

– Господи, – я поднялся из-за стола, – ну кому нужно моё пальто? Профессор, ради бога, извините… ради бога! Сейчас вернусь, не уходите, только не уходите! Не уходите…

– Си, синьор. Си…

Когда я спустился на первый этаж в гардеробную, инцидент уже был исчерпан. Гардеробщик, сняв фирменную фуражку, вытирал вспотевшую лысину и невнятно что-то бормотал под нос.

– Так что случилось? – подал я номерок.

– А… зальют, понимаешь, зенки, простите – глаза… Людей с панталыку сбивают, – он посмотрел на мой номер, – сразу же сказал: это чужое пальто… у него, правда, оказалось похожее… Извините, пожалуйста, что побеспокоили, Христа ради…

– Да ладно… – махнул я, – бывает.

Стоит ли говорить, что, когда я вернулся, испанского профессора уже не было на месте? Только тлела в пепельнице недокуренная сигарета, да в бокале оставалась недопитая «Мирафлора».

Я рухнул на стул, залпом допил коньяк и наконец-то рассеянно принялся за пирожное.

– Так-так-так… И что тут наговорили два этих старых осла?! – через весь зал ко мне направлялся пожилой дядька. Был он похож на Никиту Сергеевича Хрущёва, так же лыс, курнос и кругл, в светлом, не по сезону костюме. В одной руке держал затасканный мятый портфель под крокодиловую кожу, в другой – какой-то дурацкий зонт-трость немыслимой расцветки. Ему только косоворотки не хватало, хотя был какого-то неопределённого цвета галстук (который, похоже, никто и никогда не развязывал). В этот образ бы ещё вписались летние сандалии, но, увы, на ногах незнакомца были какие-то старые стоптанные, правда, начищенные коричневые ботинки. По пути он зацепил зонтом официанта и приказал ему:

– Мне, любезный, вон за тот столик, – он ткнул портфелем в мою сторону, – сто… нет! сто пятьдесят граммчиков хреновухи и груздочков… с маслицем… сметанкой, с лучком там… и хлебушка чёрного…

Подойдя к столу, новый персонаж сунул цветастый зонт в угол, с размаху упал на гостевой стул, с брезгливостью отодвинув пепельницу и бокал, и водрузил на их место мятый портфель.

– Так что эти два осла вам наговорили? – весело под-мигнув, он раскрыл портфель.

– Извините, вы о ком? И кто вы?!

– Как кто? – старичок-бодрячок даже расстроился и перестал шуршать в портфеле. – Я амиго этих двух олухов царя небесного, франкомана Жана и этого недоделанного испанца Мигеля. Кстати, он всё врёт, никакой он не Мигель, а самый что ни на есть Михаил, Мишка! Правда у него жена ребенком была вывезена в 38-м из Испании, ну, согласитесь: то жена… А у Жана – правда такое имя, хотя он родом откуда-то из под Рязани. А я…

– Профессор? – попытался угадать я.

– Да… Профессор. Луконин Олег Харитонович. Профессор и, – он поднял вверх указательный палец, – доктор исторических наук. Между прочим, был знаком со Львом Николаевичем в бытность, когда он уже читал лекции в Ленинградском, а потом Санкт-Петербургском Университете.

– Львом Николаевичем Гумилевым?..

– Ну не Толстым же… – он наконец достал из портфеля очки, водрузил их на нос, портфель застегнул, бросил на соседний стул и взял книгу Черновой, внимательно рассматривая страницу с миниатюрой Ронсевальской битвы. – Интересная книжица… интересная… Здесь приобрели?

– Да, – я кивнул в сторону, где, по моему мнению, должен был располагаться магазин «Старая Книга».

– Интересная… – он полистал и вернул «Миниатюры…» на стол. – Так что вам наговорили два этих старых осла?

– Послушайте, – возмутился я, – а почему вы их обзываете?

– Почему?! Да хотя бы потому, что я знаком с ними уже сорок лет и сорок же лет с ними дружу.

– Ну, разве что… Мы с ними обсуждали Ронсевальскую битву и «Песню о Роланде»… с… м-м-м… исторических позиций.

– Ах, с исторических… Ну-ну… Представляю, что они вам тут несли. Один вовсю нахваливал французов, а второй перетягивал одеяло на испанцев. Они хоть не передрались?

– Они были по очереди.

– Вам повезло… И ещё вам повезло, что не было нашего четвертого, Петеньки, Питера, чёртова англомана, тот бы вам ещё одну теорию задвинул…

– А что, есть ещё и английская версия?

– А как же, до-ро-гой вы мой то-ва-рисч! Во-первых, сама «Песня…» изначально существовала как Оксфордская рукопись, написанная что-то около конца XII века на англо-норманском диалекте старофранцузского языка.

– Каком диалекте, какого языка?..

– Англо-нормандский диалект старофранцузского… А вы что же – ничего о нормандском завоевании Англии-то не зна-а-аете?! – седые брови Олега Харитоновича поднялись до середины лба.

– Знаю… знаю… – замахал я руками, – это просто от неожиданности…

– Ладно… От неожиданности… так от неожиданности… А во-вторых, был такой Гарольд Лэмб, американский историк, сценарист, романист и так далее, который жил и работал в конце девятнадцатого – первой половине двадцатого века. У него была своя теория. В рамках жизнеописания Карла Великого, так сказать… Вообще… – он передвинул книгу, освобождая место под хреновуху и груздочки, которые уже нёс официант, – вообще, о Карле и Роланде не писал только ленивый. Благодатная почва… Фактологического материала – ноль! Зато куча домыслов и измышлений, начиная от изустных традиций бродячих жонглёров и шпильманов и до наукообразных исследований монахов разных аббатств и монастырей, – высказываясь, он налил себе рюмку, подцепил груздочек вилкой и так замер, видимо, дожидаясь меня. Был он в этот момент похож на Булгаковского Кота Бегемота в квартире Степы Лиходеева.

Я поднял пустой бокал и отсалютовал, а мой визави выпил.

– Да… – он с хрустом закусил груздем, – много кто писал, да только толку никакого. Потому что всё было там не так! Никаких мечей Дюранделей, никаких полчищ мавров-сарацин, ни семи лет походов. Единственным более-менее достоверным источником следует, видимо, признать труд Эйнхарда «Жизнь Карла Великого». Был такой императорский летописец. Во всяком случае, историки верят, что он был. И он, «значить», в своей работе посвятил ажник целых двадцать строк текста тому самому испанскому походу. В которых… А впрочем, чего это я? У меня же с собой по случаю книга… – и он опять взялся копаться в портфеле.

– Угу, по случаю… – скептически кивнул я.

– Да! По случаю! – профессор продолжительно, с вызовом, посмотрел на меня. Потом опять залез в портфель, пошурудил там и наконец достал книгу, раскрыл и стал выискивать нужный абзац, бормоча, – та-а-а-а-ак… ага… вот… и вот! Он картинно вытянул руку с книгой и начал громко и торопливо зачитывать, временами делая смысловые ударения: «…во время длительной и почти беспрерывной войны с саксами он, разместив в надлежащих местах гарнизоны вдоль границы, отправился в Испанию, – в Испанию! – после того как наилучшим образом приготовился к войне. Преодолев ущелье Пиренеи, он добился капитуляции всех городов и замков, к которым приближался, и вернулся с целым и невредимым войском. Однако! – профессор посмотрел на меня из-под очков, – однако! – на обратном пути, на самом Пиренейском хребте ему всё же пришлось на короткое время испытать вероломство басков. – Заметьте: басков! Не мавров… – В то время как растянувшееся войско двигалось длинной цепью, как то обусловили характер места и теснин, баски, устроив засаду на самой вершине горы – ибо место, подходящее для устройства засады, находится в густых лесах, которых там великое множество – и напав сверху, сбросили в лежащую ниже долину арьергард обоза и тех, кто шёл в самом конце отряда и оберегал впереди идущих с тыла. Затеяв сражение, баски перебили всех до последнего и разграбили обоз, а затем… – так, это можно пропустить… вот! – В этом сражении со многими другими погибли стольник Эггихард, дворцовый управляющий Ансельм и Руодланд, префект Бретонской марки. И до настоящего времени невозможно было отомстить за содеянное, – ускоряясь, читал профессор, – поскольку, совершив сие, враг так рассеялся, что даже не осталось и слуха, где и среди каких племён их можно найти!..» – и, сделав на последнем слове ударение, профессор захлопнул книгу, снял очки и победно посмотрел на меня. – И никаких, заметим, мавров! Баски! Испанские баски. Они и нынче никому покоя не дают. И не Роланд, а Руодланд или даже Хруодланд. И вообще! – он ещё раз налил себе водки и поднял рюмку, – вообще, никаких французов, испанцев, немцев тогда ещё не было. Это же восьмой век! Французы, как нация, сформировались в тринадцатом-четырнадцатом веках, во времена Столетней войны, а англичане – и того позже: после Алой и Белой розы… а немцы вообще осознали себя единой нацией только в XIX веке. Так что не было ещё никакой «прекрасной Франции» в восьмом веке, не бы-ло! Были франки, германские племена франков, которые повсюду воевали с такими же германскими племенами: саксонцами, лангобардами, готами… ну разве что в Испании им приходилось воевать с арабами… Причём, часто упоминая Карла Великого, говорят о нём, как о защитнике веры Христовой, в то время как мусульмане тогда вовсе не были врагами христиан – они их считали своими братьями… пока в одиннадцатом веке крестоносцы не припёрлись освобождать Гроб Господень, будто бы кто-то его захватывал, – он приподнял рюмку. – Вы закажете? Подождать?

– Нет-нет… пейте. Я, с вашего позволения, закурю…

Профессор наморщил нос, в том смысле, что лучше бы я уже пил, чем буду тут дымить, но не стал вступать в дискуссию, кивнул и выпил:

– Другое дело, – он резко выдохнул, потянул носом и занёс вилку над салатницей, – другое дело, что интересы папского и королевского престолов… Возможно, сам испанский поход был задуман только лишь для создания буферной территории – подконтрольной Карлу в районе Пиренеев. Именно так и создавалась Испанская марка, – он вонзил вилку в очередной гриб.

«А ведь они не зря здесь всё устроили, – вдруг догадался я, – заморочили голову… теперь я вообще ничего не понимаю и ни в чём не уверен. Хотя… а был ли я хоть в чём-нибудь уверен „вообще“? Я вообще и про этот Ронсеваль-то ничего не знал. Тут хоть что-то…»

Профессор жевал грибы, а с портрета на стене на меня взирал лик Поэта:

– А скажите, Олег Харитонович, а ведь вы все не зря здесь появились?

– В смысле? – он перестал жевать и сглотнул. – В каком смысле? Раскусили, да? Ай-ай-ай… Раскусили. Это я виноват. Прокололся-прокололся-прокололся… – и он как-то весь пожух, съёжился, перестал светиться уверенностью и непреклонными амбициями, отодвинул графин с рюмкой и салатницу с грибами. – Будете ругаться?..

– Зачем ругаться? Было очень интересно… Только объясните весь этот… – я покрутил рукой, – маскарад.

– Видите ли… А… вы и вправду не будет ругаться?

– Сказал же: «не буду», значит, не буду! Ну правда, всё было очень интересно…

– Видите ли… Мы все действительно профессора-историки… Из разных вузов… Я вот, например, из Санкт-Петербургского государственного водного университета, Жан из Культуры и искусств, Михаил из ЛАТИ. Сегодня мы… – он замялся, – трудно живём. Это раньше профессора были ого-го-го! А сегодня… Хочется пообщаться с интересными людьми, поговорить, выпить…

– …на дармовщинку…

– Ну вы зачем так?.. Мы вполне честно отрабатываем выпивку. Если вам не понравилось, мы готовы…

– Перестаньте! И меня извините, бестолкового… Было действительно всё интересно. Кстати, пейте, там ещё осталось же… Может, что-то дозаказать?

– Спасибо – не надо… – но он всё же придвинул к себе салатницу и налил себе остатки хреновухи. – А вы?

– Больше не хочу. Мне хватит.

Он пожал плечами, поднял рюмку, выпил и сразу наколол на вилку все оставшиеся грибы.

– Скажите, а как же всё-таки там было?

– Где? В Ронсевале? – он отправил грибы в рот и захрустел ими. – А никто не знает. Могут предполагать, могут измышлять, могут, подтасовывая факты, строить стройные и изящные версии событий. Всё это будет интересно, но… не более того. Увы! История – это не то, что было, история – это то, что осталось. Ну, может быть, остались какие-то записи в архивах спецслужб…

– Каких таких спецслужб? – опешил я. – Это же восьмой век!

– О-о-о-о, братец вы мой! Они же были всегда! Жандармерия, Тайная Канцелярия, Тайная полиция, а в средние века – Инквизиция, Орден иезуитов, да чего только не было… И в восьмом веке, наверное, было что-нибудь при Римском Престоле. А как же! Просто так бесконтрольно отпускать Карла? Недальновидно…

– Скажите, – я затушил сигарету, – а как вы меня вычислили? Своя «спецслужба»?

– Да какая там «спецслужба»… Проще простого! Жан за вами ещё в букинистическом наблюдал. А потом, когда направились в ресторан, позвонил нам.

– А потом кто-то из вас попросил женщину позвонить и позвать меня к телефону, чтобы сменить рассказчика?

– Это я позвонил, – профессор порозовел и виновато развёл руками.

– Женским голосом?

– Ну, мы все можем немного изменять голоса. Извините.

– А с гардеробом?

– С гардеробом нам просто повезло! – Профессор широко улыбнулся… – Нам не нужно было ничего разыгрывать. Там действительно какой-то кадр всю плешь проел Михалычу, ну и мы… – на этих словах он вдруг засуетился, засобирался, защёлкал портфелем, складывая в него книгу и очки. – А знаете, я, наверное, пойду?

– Да-да, конечно… Я сейчас расплачусь и тоже пойду. Спасибо вам! – я встал и протянул ему руку. Профессор крепко её сжал.

– Вам правда всё понравилось? – робко поинтересовался он, держа меня за руку.

– Перестаньте! Конечно, понравилось!

– Тогда, до свидания! И спасибо за угощение! Ото всех спасибо! – Он выпустил мою руку, взял портфель, достал из угла зонтик, повернулся и пошёл к выходу: сгорбленный, старенький, в мятом костюме… замечательный профессор истории, который лично слушал лекции Гумилёва. Профессор и актёр…

Когда я вышел на Невский, был уже разгар вечера рабочего дня. Жёлтые фонари освещали грязноватую улицу, по которой неслись автомобили и шли толпы людей. До поезда оставалась ещё пара часов, я решил прогуляться по вечернему Питеру пешком.

Шёл, глядя по сторонам, и понимал, что прав профессор Луконин, говоря, что история – это не то, что было. История – это то, что осталось. Прав Олег Харитонович. Вокруг меня была овеществлённая история. Большая история Огромной Империи. С придуманными фактами, мифами, легендами, воплощёнными в гранит и мрамор, в саму суть и плоть страны с гордым названием Россия.

Но Россия – Россией… Меня же всё-таки интересовало, как же это там было, под Ронсевалем? Как? КАК ЭТО БЫЛО?

– А почему ты раньше не рассказывал эту историю? – вечный спутник по путешествиям, моя супруга задумчиво мешала ложечкой в чашке.

– Не знаю… Очень она странная. И потом тогда было ощущение, что меня как-то… не очень хорошо разыграли… Глупый был, молодой. Всё-таки пятнадцать лет назад…

– А этих профессоров ты не пробовал отыскать?

– Зачем? – я допил чай и отодвинул чашку, – да и где я их буду искать?

– Мне кажется, их стоит отыскать… Можешь же найти их в интернете? Я знаю. Ты мне недавно нашёл же Анатоля.

– Анатоля… Анатоля ты, можно сказать, не теряла, – я поглядел в окно, дождь закончился и даже успело уже выглянуть солнце. Питерская погода… – Ладно… Пойдём, наверное, там уже просохло.

Мы расплатились и пошли выполнять программу посещения.

Мне действительно удалось раздобыть адрес электронной почты профессора. Интернет – великая вещь! Не медля ни секунды, я написал Луконину письмо, в котором напоминал о нашей давней встрече, высказывал сожаление о том, что тогда не спросил адрес, интересовался, как дела у него и у его друзей. Письмо отправил наудачу, на авось, потому как Олег Харитонович, в виду преклонного возраста, уже давно был на пенсии, в университете не работал, и никто не знал: где он, что он, да и вообще – жив ли? На моё письмо ответила его дочь Анна. Написала, что сожалеет, но профессор сам не в состоянии ответить, потому как лежит в больнице. Но, мол, он хорошо помнит нашу встречу. О друзьях ни он, ни Анна почти ничего не знают. Знают только, что Мигель (она написала «дядя Миша») уехал в Испанию, Питер где-то пропал в Питере, а Жан… а Жана уже давно нет в живых. Сам Олег Харитонович тяжело болен, и врачи не дают обнадёживающего прогноза.

В ответе я попросил передать привет и мои искреннее пожелания скорейшего выздоровления, а про себя пожалел, что в который раз безнадёжно утерял возможность общения с интереснейшим человеком. Всегда мы так…

А спустя две недели я получил от Анны ещё одно письмо: «С прискорбием сообщаю Вам, что мой отец, Олег Харитонович Луконин, умер вчера в Городской многопрофильной больнице №2 города Санкт-Петербурга.

За неделю до смерти он попросил сделать ревизию одной своей папки пятнадцатилетней давности, в которой хранил материалы для встреч в кафе, к которым после беседы с вами стал очень тщательно готовиться. Мы вместе отобрали наиболее с его точки зрения интересные материалы, которые он попросил отсканировать и переслать вам. Эти материалы сможете забрать с Яндекс. Диска по адресу… куда я их сегодня ночью выложила. Не знаю, будут ли они вам интересны, но такова была воля отца.

Ещё раз с уважением, Анна

P.S. Похороны состоятся завтра, если надумаете приехать, дайте знать, муж встретит вас».

На похороны я не поехал.

Материалы скачал.

За пару месяцев распознал тексты, которые были напечатаны на пишущей машинке, с рукописей тексты набрал вручную. Полученное отредактировал и задал свою последовательность, условно разделив все истории профессора на две категории. Эпиграфы к историям оставил от Олега Харитоновича, они из «Дао Дэ Цзин». Иногда они парадоксальны, как парадоксальны сами рассказы, иногда по смыслу перекликаются с этими рас-сказами. Но чаще, видимо, просто были созвучны настроению автора в момент написания. За полгода получилась небольшая книга. Первой новеллой, конечно же, я поставил историю о Роланде. Хотя по хронологии она совсем не первая…

«Иллюминации» к рассказам после прочтения нарисовал мой хороший знакомый. Они также аллегоричны, как и вся эта история.

Собственно, на этом всё.