Охота на орлов. Часть первая. Конец 14 года нашей эры. Город Ара Убиорум, Германская граница (Бен Кейн, 2016)

Глава 1

В конце лета на германской границе, в громадном временном лагере возле городка Ара Убиорум, были собраны четыре приписанных к данной местности римских легиона – Первый, Пятый, Двадцатый и Двадцать первый. Проведя большую часть дня на продуваемом всеми ветрами плацу возле лагеря, где муштровал подчиненных, Тулл решил наведаться в «Сеть и трезубец», свою любимую пивнушку. Располагалась она в раскинувшейся недалеко от лагеря палаточной деревне. Учебные маневры и расписанные на год вперед штабные планы свели половину войск провинции в одно место – недалеко от границы с германцами, у Ара Убиорума. Как обычно, армию сопровождала целая орда попутчиков – торговцы всех мастей, содержатели гостиниц, продавцы продуктов, шлюхи, предсказатели и прочие. Рядом с армейским лагерем они разбивали свой, предоставляя шестнадцати тысячам легионеров товары и услуги разного рода.

Когда центурион, усталый, с пересохшим горлом, добрался до харчевни, его любимое место оказалось занятым. Но он и виду не подал – за место ведь не плачено – и уселся неподалеку на свободную скамью. Пивнушка нравилась ему по нескольким причинам: помещалась она в маленькой палатке рядом с приличным борделем и не бросалась в глаза. Владелец ее был отставным солдатом – служил когда-то опционом, – не давал спуску перебравшим клиентам и сохранил недоброе чувство юмора. Вином он торговал приличным, да и еду предлагал неплохую.

Цены на то и другое выставлялись выше обычных, что не устраивало простых солдат, и харчевню посещали в основном командиры разных рангов. Тулла, прослужившего едва ли не всю жизнь в легионах, такое положение дел устраивало вполне. Он любил своих подчиненных, среди которых попадались и изрядные мерзавцы, любил центурию, которой командовал последние пять лет, но по исполнении обязанностей предпочитал расслабиться. Коротко говоря, в часы досуга он не терпел присутствия рядом рядовых легионеров.

Оказавшись поначалу без компании, Тулл загрустил. Дела шли совсем не так, как в Восемнадцатом. Да и могло ли быть иначе? Там он отслужил пятнадцать лет, стал командиром Второй когорты, одним из высших центурионов во всем легионе. Да что говорить, ведь он знал по имени каждого центуриона и едва ли не всех младших командиров в Восемнадцатом. «Я был уважаемым человеком, – мрачно думал он, – а теперь обычный центурион в Седьмой когорте легиона, который едва знаю…» Да чтоб ее, эту Седьмую когорту! Большинство центурионов легиона были моложе его лет на десять. Особенно обидно было видеть зеленых юнцов, занимающих более высокие должности.

Добрая половина этих центурионов относилась к Туллу достаточно уважительно, но нашлась и дюжина таких, которые с самого начала настроились против. Пришлось привыкать и к надменным взглядам, и к ядовитым замечаниям. Порой они выходили за грань дозволенного, но Тулл по мере возможности избегал открытых столкновений, хотя такая сдержанность и не всегда давалась легко. Злости и ярости в нем накопилось немало, однако центурион решил придержать их для настоящих врагов, для тех, кому он готовил мщение, – Арминия и германских племен.

Будущее в этом отношении выглядело многообещающим. Германик, как и говорил, теперь стал правителем, и ему предстояло провести перепись населения во всей огромной провинции, а это означало, что в текущем году войны в Германии не будет. Весной, однако, обстановка могла измениться. Согласно ходившим в лагере слухам, форсировать Рейн планировалось большими силами до восьми легионов, и на милость империи ее врагам рассчитывать не приходилось.

Осушив одним глотком кубок, Тулл с блаженством ощутил тепло прокатившейся к желудку волны. Купленный кувшин уже опустел, и он повернул голову, отыскивая взглядом подавальщицу.

Первой к нему подошла худая женщина с ужасными зубами, имени которой он никак не мог запомнить.

– Еще вина, – сказал Тулл.

– Да, господин. – Она взяла кувшин и тут же удалилась.

«Пить лучше поменьше, – подумал Тулл. – Ночь может оказаться длинной».

– Разбавь четыре к одному, – крикнул он в сторону буфета.

Служанка обернулась, подняла бровь, но вернулась с кувшином разбавленного вина.

Время текло неспешно. Несколько центурионов и опционов из Шестой когорты позвали Тулла за свой стол. Завязалась беседа, и уже через час ветеран забыл о своем благом намерении. Он выпил еще кувшин и уже подумывал о третьем, когда появился Фенестела.

– Я угощаю.

Тулл поднял руки вверх:

– Как пожелаешь.

Фенестела вернулся с тремя кувшинами.

– Там полно народу, – пояснил он. – Это чтобы не стоять лишний раз в очереди.

Один кувшин опцион подтолкнул по столу к командирам из Шестой когорты, а два других поставил между собой и Туллом. Они чокнулись и выпили.

– Да приведет нас Германик к победе. Да отвоюем мы потерянных орлов, – сказал Тулл, снова чокаясь с Фенестелой. – А может, убьем или захватим Арминия.

– Может быть. За весеннюю кампанию.

Они снова выпили.

– Набором доволен? – спросил Тулл. Он оставлял Фенестелу отвести людей назад в лагерь и проконтролировать исполнение последних дневных обязанностей.

– Да. Жалуются, что занятия слишком долгие, что вода есть только холодная, а им хочется мыться в горячей… Все как обычно. Больше других новички ноют.

– Ничего не меняется, – усмехнулся Тулл.

– Пизон снова вызвался в часовые.

– Благодарение богам, что мы умудрились сохранить его и Вителлия. – Эти двое чем-то напоминали Туллу их с Фенестелой. Внешне они являли собой две противоположности: Пизон – высокий, добродушный и покладистый, Вителлий – низенький, язвительный и резкий; но были верными друзьями и отличными солдатами.

– Они оба хорошие ребята.

– Это точно. – После разгрома Тулл хотел оставить при себе всех уцелевших солдат его когорты, но у армии свои законы. Если б не Цедиций, бывший префект лагеря в Ализо, а теперь добрый друг, Тулл не сохранил бы ни одного человека из прежней команды. Даже Фенестелу. Он отогнал от себя невеселые мысли. Фенестела с ним, Пизон с Вителлием тоже. Это важнее, чем понижение в звании.

Большинство его нынешних парней вполне годились для воинской службы, и лишь сравнительно немногие – в основном новички – оказались не приспособленными к армейской жизни. Новобранцев загоняли в армию в период паники, наступившей после предательства Арминия и разгрома легионов Вара. Сначала император призвал добровольцев пополнить ряды легионов, но результат оказался более чем скромным. Тогда Август произвел принудительный набор, и тысячи невольных призывников влились в рейнские легионы. Их распределили по всем частям – где-то оказалось больше, где-то меньше. Тулл благодарил богов, что в его центурии таких насчитывалось всего лишь человек двадцать пять.

Центурион поднялся, следуя зову мочевого пузыря.

– Я сейчас вернусь, – наказал он Фенестеле. – Держи мое место.

Возвращаясь, Тулл с неудовольствием отметил, что в двух столах от них расположились четверо центурионов Второй когорты и несколько центурионов и младших командиров из Первой. Называть их врагами он бы не стал – отношения с ними были не настолько плохи… «Скорее соперники», – решил Тулл, опускаясь на скамью напротив Фенестелы, который сидел спиной к новым гостям.

– Ты видел… – начал было Тулл.

– Да, – ответил Фенестела, морщась. – Меня эти хренососы не заметили.

– И меня.

Тулл решил, что это к лучшему, и пригнул голову. Драться вдвоем против десятерых бессмысленно, не говоря уже о том, что подобное поведение непозволительно центуриону. Чего ему никак не хотелось, так это закончить карьеру в когорте низшего ранга, и тем более – рядовым солдатом.

– Послушаем, о чем они болтают.

Тулл навострил уши. Как обычно, в пивнушке было шумно: громкие разговоры прерывались вдруг пением, криками и хохотом. Им повезло, что двое молодчиков, расположившихся между их столом и столом из недоброжелателей, говорили друг с другом шепотом. Похоже, решают, в какой бордель пойти, решил Тулл.

Собравшиеся центурионы обсуждали предстоящую весной кампанию.

– Славно будет выбраться из лагеря и преподать германским дикарям урок. Слишком долго им многое сходило с рук, – заявил Флаволей Корд, мужчина с полным лицом и глубоко посаженными глазами. Он был старшим центурионом Второй когорты; раньше такую же должность в Восемнадцатой занимал Тулл. Мысль об этом больно ранила его, тем более что Корд считался хорошим командиром и пользовался уважением солдат легиона. При всяком удобном случае он с удовольствием напоминал Туллу, что, по его мнению, зачислять в легион Жаворонков некоторых опозорившихся солдат Вара было неправильно.

– У нас-то кулак будет покрепче, чем у Вара, – заявил Кастриций Виктор, старший центурион Третьей когорты, главный приспешник Корда. Здоровый, как бык, с темпераментом дикого буйвола, он наводил страх и на своих солдат, и на младших командиров. Невыдержанный крикун и грубиян, он, по мнению Тулла, стал центурионом лишь благодаря физической силе и храбрости. – Это будет нетрудно, – добавил Виктор, фыркая.

По заведению пронесся гул одобрения; особенно горячо поддержали Виктора младшие командиры, сидевшие с ним за одним столом, – опционы, сигниферы-знаменосцы и тессерарии, помощники опционов, ведавшие организацией караулов и передачей паролей часовым.

– Пусть бы эти дикари попробовали застигнуть врасплох нас, – продолжал Корд. – Семнадцатый, Восемнадцатый и Девятнадцатый, должно быть, спали на ходу, если попали в такую засаду.

Подобные рассуждения показывали, что эти люди были совершенно не осведомлены о случившемся в Тевтобургском лесу. Тулл подавил приступ ярости. Если устроить скандал, ничем хорошим это не закончится.

– Как будто такое не могло случиться с ними, – пробормотал Тулл.

– Вот именно, – пылко поддержал его Фенестела.

Тулл продолжал ловить слова, долетающие от других столов. Тема разговора вскоре изменилась – центурионы делились мнениями о недавних беспорядках в среде легионеров. Некоторые из присутствующих считали эти беспорядки серьезными основаниями для беспокойства, но Корд и Виктор криками заставили их замолчать.

Еще раньше до Тулла доходили разговоры о брожении в легионах, но о недовольстве среди своих подчиненных он ничего не знал.

– Ты что-нибудь слыхал? – спросил он Фенестелу.

Тот замялся. Уже начиная тревожиться, Тулл ударил ладонью по столу.

– Говори!

– Успокойся.

Кто-то другой из подчиненных за такие слова схлопотал бы от Тулла по физиономии. Но с Фенестелой они служили очень давно.

– Говори, – потребовал центурион.

– Были сходки. И некоторые из наших принимали в них участие. Меня там не было, – доложил Фенестела.

– Что за сходки?

– Насколько я понял, обсуждали требования увеличить жалованье и уволить старых солдат. Участвовали, за редким исключением, только рядовые легионеры. Как можно догадаться, самые активные на этих сходках – призывники. Говорят, ко всем этим делам имеют отношение и люди из Двадцать первого Стремительного, но, может, это сплетни.

– Почему, во имя Гадеса, ты не сказал мне об этом раньше?

– То, что солдаты собираются, еще ничего не значит. Это как испарения, поднимающиеся от кучи дерьма зимним утром: вони много, а причин для беспокойства нет.

– Об этом мне судить. Сколько наших солдат посещают сходки?

– Несколько призывников, – ответил Фенестела. – Шесть, может, десять.

– Во имя всех богов, Фенестела! – вскипел Тулл.

Опцион виновато пожал плечами:

– Наверное, мне стоило сказать тебе об этом раньше.

– Конечно, стоило, болван. С этой минуты я хочу знать все, каждую мелочь, ясно?

– И это говорит человек, который утаивал от меня свои подозрения насчет Арминия до той самой ночи, когда мы выступили к Ветере, – проворчал Фенестела и поднял ладонь, удерживая Тулла от ругательств. – Ладно-ладно. Буду докладывать все, что узнаю.

– Хорошо.

Тулл отхлебнул вина и спросил себя, не теряет ли он нюх? Лет пять назад такие случаи не прошли бы мимо его внимания. Наверное, виной всему его новая привычка сторониться своих солдат. Конечно, можно найти причины для оправдания: от новобранцев одни только хлопоты, много писанины, встречи с квартирьерами и прочие заботы отнимают время… Но в глубине души Тулл знал, что дело не в этом. Просто теперь он старался не привязываться к солдатам, даже если это были простые и открытые, располагающие к себе люди. Гибель почти всей когорты, всего легиона оставила в душе зияющую рану, которая никак не заживала. Всякий раз, когда казалось, что рана начинает затягиваться, он вдруг вспоминал о погибших товарищах и потерянном орле – и сердце снова обливалось кровью.

Тулл стиснул кубок в ладонях. «Настанет день, и я отомщу за свою когорту и весь легион, – мысленно поклялся он. – Все наладится, когда Арминий будет убит, его войска разгромлены, а орел Восемнадцатого возвращен. Германик приведет нас к победе, я верю в это», – твердил себе Тулл.

– Так-так, да это же Тулл, герой Тевтобургского леса!

Над Туллом нависла чья-то тень. Он поднял взгляд и увидел перед собой пухлое, глумливо усмехающееся лицо Корда.

– Я не герой, – сказал Тулл, испытывая сильнейшее желание вбить зубы Корда в его же глотку.

– Я немного преувеличил. Здесь Тулл, центурион, который сумел сохранить десять солдат из целой когорты! – крикнул он своим товарищам.

Фенестела поднял руку, чтобы помешать Туллу подняться, но было уже поздно.

– Их было пятнадцать, – внятно произнес Тулл в самое лицо Корда, так что тот непроизвольно отступил на шаг. – Пятнадцать.

Корд побагровел.

– Остановись, Тулл! Ты забываешься, я выше тебя по званию!

– Прости, господин, – с виноватым видом сказал Тулл.

– Ты наглый пес!

Тулл наклонился и прошептал Корду на ухо:

– Тебе нравится мучить меня, но я готов поставить на кон свое годовое жалованье, что ты не выбрался бы из того леса. Ты там обделался бы и забился под корягу – я видел, как многие это делали, – или покончил с собой, потому что у тебя духу не хватит умереть в бою.

– Да как ты смеешь! – с ненавистью прошипел Корд.

Тулл окинул палатку взглядом. Все присутствующие смотрели на них. «Хорошо», – подумал он.

– Как и все командиры легиона, в кампании будущего года я очень надеюсь на твое мудрое руководство. – Тулл увидел, что люди одобрительно закивали, некоторые подняли кубки. В отличие от Фенестелы, Виктора и остальных за его столом никто не знал о противостоянии Тулла и Корда. Центурион тоже поднял кубок: – За нашего полководца, Германика, и за победу над варварами!

С громкими возгласами одобрения командиры вставали, поднимали кубки и скандировали:

– Германик! Германик!

Корд с кислой миной поддержал тост Тулла. Отправляясь в отхожее место, он бросил на соперника злобный взгляд, но центурион не обратил на это внимания.

– Этот круг, я полагаю, за мной, – пробормотал он, усаживаясь на место и пересказывая Фенестеле, что нашептал на ухо Корду. Опцион невесело усмехнулся:

– Он тебе этого не забудет.

– Наверное, нет, – согласился центурион; он был еще слишком сильно зол, чтобы всерьез принять замечание Фенестелы. – Но я не намерен молча сносить оскорбления. Отступление из этого леса с тобой и остальными уцелевшими было труднейшим делом за всю мою жизнь. И именно им я горжусь сильнее всего, хотя должен был спасти больше людей.

Фенестела сложил руки на груди.

– Никто не смог бы сделать больше, чем ты, Тулл. Никто. Любой, кто был рядом с нами, повторит тебе это.

Слова опциона не убедили Тулла, но он кивнул. Чувствуя состояние товарища, Фенестела до краев наполнил его кубок.

– За павших товарищей. Может, мы еще встретимся с ними когда-нибудь.

Скорбь сдавила грудь.

– Да, когда-нибудь встретимся, – негромко сказал Тулл и выпил.

Мимо харчевни галопом промчалась лошадь; тяжело молотя копытами землю, она несла всадника по направлению к дороге. Подобная спешка, достаточно необычная в мирное время, привлекла внимание. Кто-то повернул голову, кто-то прислушался. Прозвучали вопросы и предположения; один опцион подошел к пологу и высунул голову из палатки.

– Похоже, дело важное и срочное, – объявил он.

Интерес к событию угас не сразу – командиры продолжали обсуждать происшествие, хотя шум в харчевне понизился до обычного. Обсуждение причин, заставивших всадника мчаться с такой скоростью, продолжалось еще некоторое время. Позднее Тулл вспоминал, что предсказать привезенное им страшное известие не смог никто.

Немного погодя от дороги, ведущей в лагерь, донеслись громкие голоса и крики. На этот раз выйти и посмотреть, что происходит, решил один из центурионов. Сердце пробило двадцать раз, прежде чем он вернулся, мало кем замеченный. Лицо центуриона было белее сенаторской тоги. Тулл толкнул Фенестелу и кивнул на центуриона, который перевел дыхание и произнес:

– Август умер.

Тулл почувствовал легкое головокружение. Физиономия ошарашенного Фенестелы приобрела почти комическое выражение. Но услышали слова центуриона далеко не все, и тогда он заревел:

– АВГУСТ УМЕР! ИМПЕРАТОР, ДА УПОКОЯТ БОГИ ЕГО ДУШУ, СКОНЧАЛСЯ!

Разговоры замерли. Кто-то уронил на пол кубок. Веселая мелодия, которую наигрывал флейтист, оборвалась на протяжной фальшивой ноте.

– Откуда это известно? – требовательно спросил Тулл. Его поддержала дюжина голосов.

– Говорят, новость только что получили из Рима, – ответил центурион. – Сразу после смерти императора во все части империи отправлены гонцы. Им приказано скакать день и ночь.

Поднявшийся в харчевне гвалт вторил крикам, доносившимся снаружи. Одни, обхватив голову руками, опускались в отчаянии на скамьи. Другие, не таясь, плакали. Кто-то молился. Более стойкие наполняли кубки и поднимали их в память о покойном императоре, сопровождая экстравагантными тостами.

– Во имя всех демонов преисподней, – прошептал Тулл, вдруг ощутив слабость, словно после двадцатимильного марша. Август запретил ему приезжать в Италию, но был по-настоящему хорошим правителем и пребывал у власти сорок пять лет. – Мне уже казалось, что он вечен.

– Не только тебе одному. Многие так думали, – кивнул Фенестела.

Выглянув из палатки, Тулл обратил внимание на стоящую снаружи группу легионеров. Тронувшее всех горе как будто не коснулось их. Наоборот, они деловито договаривались о чем-то, сойдясь вплотную и почти касаясь друг друга головами.

По спине Тулла побежали мурашки. Годы службы научили его за версту чуять неприятности.

– Они что-то замышляют, – шепнул он Фенестеле.

Тот не стал успокаивать друга, но согласно кивнул:

– Я тоже так думаю.

Вечер отдыха, от которого Тулл мог ожидать по большей части приятных впечатлений, растаял, как иней на утреннем солнце. Беда приближалась – он чувствовал это кожей.

Потому что император умер.

Глава 2

Вечером следующего после ужасного известия о смерти императора дня легионер Марк Пизон отдыхал в своей палатке, которую делил с еще семью солдатами. Усталость ломила тело, и виноват в этом был центурион Тулл с его бесконечными маршами и учебными боями. Но спать пока не хотелось. Тем не менее, как он хорошо знал, если лежать, не шевелясь, на теплом шерстяном одеяле, при мерцающем свете стоящей на полу масляной лампы, под негромкий разговор товарищей, сон непременно придет.

Пизон уловил легкое похрапывание – по крайней мере один солдат уже спал. Двое ближних к нему легионеров негромко беседовали, то и дело прикладываясь к меху с вином. Пизон поднял светильник с пола, чтобы посмотреть в дальний конец палатки. Вителлий, его ближайший друг, лежал с закрытыми глазами. Еще двое склонились над доской для игры в латрункули. Одного солдата, тоже друга Пизона, на месте не было. Он мог бродить где угодно – пошел в отхожее место, заглянул в другую палатку, отправился на поиски вина и закуски… Единственным возможным партнером для участия в азартной игре был Вителлий.

– Нет желающих сыграть в кости? – бодро вопросил Пизон.

Никто не ответил.

– Как насчет в кости перекинуться? – не унимался он.

Уже уснувший солдат перестал храпеть и, бормоча что-то невнятное, перевернулся на бок, спиной к Пизону.

Вздохнув, тот обратился к пьющим вино:

– Не интересуетесь?

– Ты же знаешь, у меня денег нет, – сказал один.

– Ни за что. Ты всегда выигрываешь, пройдоха, – отрезал второй.

Пизон внимательно посмотрел на играющих в латрункули.

– А у вас деньги есть?

– У нас и без тебя интересно, – услышал он в ответ. – Может быть, позже.

Расстроившись, Пизон уставился на дремавшего Вителлия.

– Пссст! Теллий!

Вителлий замычал во сне.

– Теллий! Просыпайся.

Полное лицо легионера скривилось; потерев кулаками глаза, он раздраженно проворчал:

– На самом интересном месте… Я почти затащил в постель ту рыжую шлюху из «Рощи Бахуса».

– Она тебе не по карману, – фыркнул Пизон. «Роща Бахуса» была одним из лучших борделей в палаточном городке, раскинувшемся рядом с лагерем, а рыжая считалась самой лучшей шлюхой в заведении. Любой солдат в легионе мечтал переспать с ней, но лишь немногие могли позволить себе такое удовольствие.

– Дурень, это же во сне, – возразил Вителлий. – А ты разбудил меня… Что тебе надо?

– Сыграть в кости. Но только не с ними, – он обвел рукой товарищей по палатке. – Придется поискать в другой компании или даже в другой центурии.

– Помнится мне одна ночка, когда ты заигрался в кости, – криво усмехнулся Вителлий. – Кончилась она плохо.

– Давно это было, – бросил Пизон. Он тогда выиграл все деньги у одного солдата, и случилось это незадолго до гибели легионов Вара. Проигравший так разозлился, что напал с группой приятелей на Пизона, Вителлия и еще одного их спутника. Если б не Тулл, синяками они не отделались бы – могли забить до смерти. – Больше ведь такое не повторялось, разве не так?

– Вроде так.

– Так ты идешь? Вообрази, сможешь позволить себе рыжую… Если выигрыша не хватит, добавлю из своих – для друга не жалко. – Пизон подмигнул.

– Ладно-ладно. – Вителлий, кряхтя, поднялся.

Пизон выпрямился во весь рост, пригнув голову, чтобы не упираться в свод палатки, и перешагнул через игроков в латрункули. Задержав дыхание, засунул руку в вонючую кучу сандалий, лежавших у выхода, и вытащил свою пару. Надев сандалии, проверил свой кошель. Там лежали игральные кости, изготовленные из хвостовых позвонков овцы и весившие ровно столько, сколько нужно, а также горсть медных ассов и одинокий серебряный денарий, с которого на Пизона смотрел мясистый профиль Тиберия. «Более чем достаточно для игры», – решил легионер. Шестерки выпадают далеко не всегда – бросать кости искусство далеко не точное, – а следующего жалованья ждать еще целых два месяца.

– Готов? – спросил он Вителлия.

– Я готов с тех пор, как ты меня разбудил, – пробурчал тот и вышел из палатки вслед за Пизоном. – Куда идем?

– Сначала вдоль нашей линии.

– Почему бы не пойти сразу к палаткам Второй центурии? – спросил Вителлий и, понизив голос, добавил: – Слыхал, там будет сходка.

Пизон бросил на друга предупреждающий взгляд; тот пожал плечами. Оба знали, как и все в легионе, что внезапная смерть Августа породила нарастающее брожение в армии; в солдатской среде то и дело заговаривали о размере жалованья и условиях службы. Тайная сходка – не лучшее место для поисков партнеров по игре в кости, но Пизон поговорил с солдатами своей центурии на предмет наличия денег и понял, что компанию для игры сможет найти только в других подразделениях.

– Если мы будем шататься возле того места, где они собираются поговорить сам знаешь о чем, добром это не кончится. Я не хочу, чтобы командир Второй центурии снял мне голову с плеч. Это может сделать и Тулл, если узнает, куда мы попали.

– Мы будем осторожны, – пробормотал Вителлий, обследуя содержимое своего кошеля.

Пизон решил сначала попытать удачи в палатках своей центурии, но всюду, куда он ни совал голову, получал отказ. Не обращая внимания на слова Вителлия «я же говорил тебе», легионер зашагал к палаткам Второй центурии, расположенным недалеко от линии палаток их подразделения. Было еще совсем светло, осенние холода пока не наступили, и многие солдаты проводили досуг на открытом воздухе – болтали, выпивали, чинили снаряжение. Обычная для вечернего лагеря картина, но Пизон чувствовал, что в воздухе висит некое напряжение.

Солдаты хмурились, беседовали вполголоса. Стоило остановиться и задержать взгляд на ком-то, как на тебя бросали косые взгляды. Вскоре Пизон начал понимать, что нынешний вечер – не самый удачный для азартных игр. Вообще-то легионеры охотно играли с ним – Пизон умел смешить людей и даже проигрывать ему было не так уж неприятно. Тем не менее он соблюдал меры предосторожности и воздерживался от вина, если собирался играть.

Пизон обошел стороной палатки командиров Второй центурии. Ничего плохого они с Вителлием не делали, но от начальства всегда лучше держаться подальше. Некоторые центурионы и опционы видят смысл жизни в выискивании всяческих нарушений, совершаемых подчиненными.

Возле двух солдатских палаток, по виду набитых до отказа людьми, прогуливалась пара легионеров. Сначала Пизон не придал этому значения, но, когда они с Вителлием приблизились, легионеры встали у них на пути, как привратники, не допускающие в гостиницу нежелательных клиентов. Пизон узнал в них двух братьев-близнецов, похожих друг на друга как две горошины из одного стручка: волосы цвета воронова крыла, гладкая кожа и крепкие фигуры. Оба пользовались в когорте немалой популярностью.

Сегодня вечером манеры братьев гостеприимством не отличались.

– Чего надо? – спросил один.

Пизон взглянул на Вителлия, который поднял руки в умиротворяющем жесте.

– Слыхали, здесь вроде бы сходка намечается… Хотели узнать, о чем люди говорят.

– Я думал, здесь можно в кости сыграть, – добавил Пизон.

Близнец, задавший вопрос, немного расслабился.

– Вы из какой центурии?

– Наш командир – Тулл, – ответил Пизон и добавил на всякий случай: – Придирчивый сукин сын.

– Все они такие. Ублюдки, – согласился близнец.

– Хренососы, – добавил его брат. – Заходите, если сможете, там народу полно. Да держите рот на завязочке, что бы ни услышали. Понятно?

– Ясно, ясно…

Бормоча слова благодарности, Пизон с Вителлием нырнули в палатку.

Давка внутри была такой, что им пришлось протискиваться и расталкивать всех плечами. В палатке, рассчитанной на восьмерых, Пизон насчитал больше дюжины легионеров. Посреди палатки оставался свободным маленький участок пола с несколькими масляными светильниками, озарявшими собравшихся мерцающим оранжевым светом. Пизон опустился на пол, почти прижавшись к Вителлию щекой к щеке. Он тут же узнал трех солдат из их центурии и приветствовал их кивком; они ответили тем же.

Речь держал легионер с костистым лицом и запавшими щеками. Пизон его не знал. Говорил он четко, делая паузы, чтобы суть сказанного доходила до слушателей. Пизон навострил уши, уже догадываясь, что услышит.

– Повторяю, это не может быть совпадением, – говорил незнакомец. – Такие вещи не происходят сами по себе, без серьезной причины. Последний раз штандарты развевались против ветра незадолго до смерти Друза, да упокоят боги его душу. И потом наступили тяжелые времена, не так ли?

В ответ раздались ропот одобрения и негромкие молитвы.

– Вчера патруль из Первой когорты попал под дождь из небесных камней. Они были красными, как кровь, – продолжал оратор. – Страшные времена настают.

– Похоже, что так, – сообщил солдат, стоявший у самого выхода из палатки. – Я слышал, что парни из Стремительного пошли купаться на Рейн и видели среди деревьев на том берегу крадущиеся тени, но это были не варвары.

Пизон сам не знал, стоит ли верить подобным байкам, но люди вокруг касались амулетов, бормотали молитвы и просили защиты у богов, так что трудно было не поддаться общему настроению. Даже Вителлий, самый здравомыслящий из его друзей, нахмурился.

– Говорю вам, пора что-то делать, – настаивал Костистый. – Август и не собирался давать нам то, что мы заслужили и что наше по праву. Он был слишком занят написанием своей биографии и размышлением о том, как превратиться в бога. – Послышались смешки, но бóльшая часть слушателей напряглись. Оратора, однако, никто не остановил. – Тиберий должен знать, что с солдатами необходимо считаться. Мы имеем право на нормальное обращение, разве не так? На достойное жалованье, на командиров, которые видят в нас не рабов, а людей, на увольнение, когда срок службы закончен. Мы что, хотим слишком многого?

– Нет! – зароптали легионеры.

Оратор, усмехаясь, поднял руки:

– Тише, братья. Держите себя в руках. Не хватало нам центуриона или другого ублюдка, который придет на шум вынюхивать, что здесь происходит.

– Что же нам делать? – спросил солдат с редкими седыми волосами. – Я уже пять лет талдычу своему центуриону, что мой срок службы истек. Но записи утрачены, я ничего не могу доказать, и он смеется мне в лицо.

– Меня призвали после бойни в Тевтобургском лесу, – выступил другой легионер. – Призвали на определенный срок, дольше которого меня не имеют права задерживать даже на день. Но почему-то никаких документов на меня найти не могут. Если центурион меня так и не отпустит, то буду служить до пятидесяти лет.

Похожие истории и жалобы посыпались, перекрывая друг друга, и уже через минуту стало невозможно разобрать ни слова. Оратор слушал и смотрел с явным удовлетворением, дожидаясь, когда люди выскажутся и успокоятся.

– Я вам скажу, что нам следует делать, – наконец сказал он, понизив голос до доверительного шепота.

Пизон посмотрел на лица окружавших его людей; они дышали мрачной решимостью. Неизвестный был хорошим оратором, и это делало его опасным человеком.

– Если мы намерены победить, нам потребуются не только все солдаты в Пятом, но и все солдаты в остальных легионах. Я со своими друзьями, так сказать, проверяю воду каждый день – и, доложу вам, время пришло. Во всем треклятом лагере не найдешь ни одного довольного легионера! У каждого из вас есть знакомые в других легионах. Идите и поговорите с ними так, как мы разговаривали сегодня. Скажите, что всем нам следует держаться вместе.

Люди кивали и улыбались. Им нравилось то, что они слышали. Пизону стало не по себе.

– Предположим, остальные легионы поддержат нас. Что потом? – спросил седой солдат. – У командиров для нас один ответ, и нам он придется не по вкусу.

В глазах легионеров заметалось беспокойство, но оратор, не давая страху завладеть душами людей, торопливо заговорил.

– Для командиров – вот что! – прошипел он, имитируя удар кулаком. – И вот! – Он поднялся и ударил о землю подошвой подкованной сандалии. – А если и тогда не захотят нас слушать, то отведают вот это!

К полному изумлению Пизона, Костистый движением обозначил колющий удар гладием, несколько раз отведя локоть назад и резко выбрасывая руку вперед. Низкий одобрительный звериный рык легионеров сопровождал эту яростную пантомиму. Костистый хищно оскалился. Зрелище было неприятное.

– С осторожностью выбирайте тех, с кем будете говорить, – наставлял оратор. – Если командиры что-то узнают, вас высекут до полусмерти – и это в лучшем случае. И всё же не медлите. Такие вещи невозможно долго хранить в тайне. Кто-нибудь проболтается, и дело будет загублено. – Он окинул взглядом лица легионеров. – Вы со мной?

– Да, – хором ответили все. Пизон присоединился к прочим, дабы не вызвать подозрений. Он заметил, что Вителлий поступил так же.

– Тогда идите, – велел Костистый. – Сейчас самое время, другого не будет. Встретимся завтра, здесь, в этот же час. С помощью богов скоро четыре легиона ответят на наш призыв.

Играть в кости расхотелось, и Пизон не возражал, когда Вителлий предложил вернуться в палатку. Они вышли вместе с остальными на улицу, стараясь не встречаться взглядом с Костистым и близнецами, все еще дежурившими возле палаток. Когда друзья достаточно отошли к расположению своей центурии, Пизон негромко спросил:

– Как думаешь, это серьезно?

– Согласен, жалованье у нас небольшое, хотелось бы прибавки, но затевать мятеж?.. Это же безумие.

– Такие центурионы, как Тулл, – редкость, – ответил Вителлий. – Он один на десять тысяч, Пизон. Есть достойные командиры, их немало, но большинство – отбросы. В большой бочке всегда много гнилых яблок. Ты таких типов знаешь. Септимий, командир когорты, или мерзавец по прозвищу Принеси-мне-другую.

Центурион, имевший обыкновение ломать виноградную палку о спины подчиненных и требовавший, чтобы ему тут же принесли другую, был известен всему лагерю. Пизон благодарил богов, что не у него служит.

– Кажется, его зовут Луцилий?

– Ага. Неудивительно, что солдаты настроены выбить из него демонов преисподней или сделать кое-что похуже.

– Одно дело говорить об этом, и совсем другое – делать, – возразил Пизон.

Вителлий хлопнул его по спине:

– Ты хороший человек, Пизон. Даже иногда слишком хороший. Если б я служил у такого, как этот любитель ломать ветки о солдатскую спину, при случае точно загнал бы клинок ему меж ребер.

Откровения Вителлия ошарашили Пизона не меньше, чем призывы Костистого к открытому мятежу.

– Ты хочешь принять в этом участие? – прошептал он.

– Я этого не говорил, – возразил Вителлий. – Но если б не Тулл был моим центурионом, то, возможно, принял бы. А тебе замысел не понравился?

– Конечно, нет! Тулл спас нас в лесу. Если б не он…

– Успокойся. Я тоже там был, ты забыл? – отрезал Вителлий.

– Не забыл. – Пизон отогнал возникшие перед глазами картины гибели боевых товарищей.

– Я никогда не подниму руки на Тулла, – сказал Вителлий. – Никогда. Хотя бо`льшая часть остальных командиров и взгляда доброго не стоит.

– Но не убивать же их за это!

– Ничем хорошим это кончиться не может. – Вителлий, поджав губы, задумался. – Как бы то ни было, Тулл должен все узнать.

Напряжение, давившее на плечи Пизона, исчезло. Он готов был бежать к командиру прямо из палатки, в которой состоялась сходка, но потом им овладели сомнения – а возможно ли доверять Вителлию? Теперь сомнения рассеялись, и для Пизона это стало огромным облегчением, причем не только потому, что они были старыми друзьями.

Далее им предстояло раскрыть план Костистого перед Туллом, и мысль об этом пугала их больше, чем сам мятеж.

Глава 3

Арминий возвращался домой. Весь день и всю ночь он провел в священной дубовой роще, расположенной возле поселка. Солнце только что взошло. В такое утро, прохладное, ясное и немного сырое, одного лишь глубокого вдоха хватало, чтобы понять – осень близко, до нее рукой подать. В голубом небе носилась, то ныряя, то взмывая вверх, стайка стрижей, и их печальные крики возвещали о скором отлете.

Арминий едва не шатался от недосыпания. Ночью он накачался ячменным пивом, и голова теперь гудела, как барабан. Но гораздо хуже было то, что за всю ночь бдения бог грома Донар так и не явил никакого знамения – ни доброго, ни тревожного. Арминий боролся с разочарованием. С какой стати бог должен являть ему знамение? Такие вещи по заказу не происходят. Да и не был он ревностным почитателем божеств. В отличие от большинства соплеменников, считавших посланием свыше каждый раскат грома или пургу, Арминий относился к таким вещам со скепсисом.

Несмотря на весь свой цинизм, он не забыл ни кровавый обряд, который наблюдал в детстве, ни бешеную бурю, разыгравшуюся пять лет назад в Тевтобургском лесу, когда он заманил римлян в ловушку. Тогда погода сыграла немалую роль в уничтожении врагов. Арминий разработал детальный план, собрал большие силы, и его союзники жаждали римской крови. Он был уверен в успехе, и даже силы природы пришли на помощь, обеспечив ему победу. И последнего римского орла он нашел каким-то сверхъестественным образом. Его конь испугался ворона, рвавшего труп легионера, и сбросил Арминия в грязь, перемешанную с кровью. Там он и наткнулся на золотого орла, завернутого в римский плащ. Вслушиваясь в громкие крики недовольного ворона, Арминий почти верил, что бог грома одобряет его действия. Возможно, падение с лошади было знамением Донара?..

Знамений не было пять долгих лет.

Римляне больше не переходили реку, которую они звали Рейном. Но это скоро случится. У Арминия было много лазутчиков в поселках, раскинувшихся по западному берегу реки, и он получал столько донесений по самым разным случаям, что они не могли не содержать какой-то доли правды. К весне снова придется поднимать племена и убеждать вождей становиться под его команду. Авторитет Арминия среди соплеменников сомнению не подлежал, и он мог бы обойтись без божественного одобрения, но поддержка Донара была бы не лишней.

«Дай мне знак, о Великий, – попросил Арминий. – И поскорее».

За густо покрытыми листвой буками и грабами уже виднелся поселок. Оттуда доносились пронзительные крики играющих детей и мычание перегоняемых на новое пастбище коров. Слева слышался стук топоров – кто-то рубил дрова; справа доносился смех работавших на овощных грядках женщин. В любой момент Арминий мог повстречать родичей; важно было выглядеть достойно, как подобает вождю. Он протер припухшие глаза, стряхнул со штанов комья присохшей грязи и усилием воли придал себе бодрости.

Рослый, крепкий мужчина в самом расцвете сил, Арминий был не то чтобы красив, но производил сильное впечатление внушительной внешностью. Копну черных волос дополняли черная же борода и квадратный подбородок, а пристальный взгляд серых глаз могли выдержать немногие мужчины. Как военный вождь племени херусков, он был одет в темно-красную тунику, штаны, сотканные из наилучшей шерсти, и зеленый плащ, украшенный бахромой. С обшитой золотом перевязи свисал длинный кавалерийский меч, который римляне называли «спата». Клинок сам по себе был настоящим произведением оружейного искусства. Отковали его из лучшей стали, какую только можно купить за деньги, рукоять выточили из палисандрового дерева, а навершие – из слоновой кости. Меч был и гордостью, и радостью вождя. Многих римлян сразил он этим мечом – и сразит еще больше, когда придет время.

Появившись из-за деревьев, как он уже много раз делал за долгие годы, Арминий подобрался и пошел упругим шагом, словно и не бодрствовал всю ночь, а отлично выспался. Его вскоре заметили – из священной рощи вела только одна тропа. Воины, стоявшие у дверей своих длинных домов и группками на улице, засыпали Арминия вопросами. Говорил ли с ним Донар? Означает ли смерть императора Августа, что боги Рима теряют былую силу? Когда легионы начнут наступление?

Успокаивая сородичей уверенной улыбкой, Арминий объяснил, что смерть Августа, несомненно, стала даром богов, что римляне так или иначе по весне перейдут Рейн. Новый император захочет отличиться, наказать германцев.

– Только так он сможет отомстить за то, что мы сделали с глупцом Варом. Но мы проучим их, верно? Устроим римлянам хорошую порку, чтобы они больше не совались сюда!

Воины одобрительно ревели и пропускали Арминия без дальнейших расспросов, за что он был им благодарен. Усталость и похмелье совсем не способствовали красноречию, которым обычно отличался вождь. Ему хотелось лишь добраться до постели и уснуть на несколько часов, забыв обо всем на свете. Если его жена Туснельда окажется дома, он пригласит ее на время присоединиться к нему. Нет для мужчины вернее способа быстро и крепко заснуть, как посеять семя в лоно женщины.

Надежда возлечь на ложе с Туснельдой окрепла, когда он услышал ее пение в их длинном доме, расположенном в центре поселка. Арминий ускорил шаг. У Туснельды были длинные, густые, вьющиеся каштановые волосы и божественно красивое лицо, и все воины-херуски завидовали своему вождю. Арминий возжелал ее, как только увидел в первый раз, а случилось это несколько лет назад на всеобщем собрании союза племен. То обстоятельство, что она была дочерью Сегеста, другого вождя херусков, соперника Арминия, только усилило страсть. К тому времени, когда Сегест узнал об их любовной связи, Туснельде было уже все равно, одобрит отец их союз или нет.

Сегест возражал против их брака, а потому, что неудивительно, отказывал Арминию в совместной борьбе против римлян. Войдя в дом, вождь пожал плечами. Что ж, если цена Туснельды – отказ Сегеста от союза, то он, Арминий, выиграл. Заручиться поддержкой еще одной части народа херусков было бы неплохо, но есть и другие племена, которые помогут бороться с захватчиками. А Туснельда только одна.

Он увидел ее около очага, расположенного в дальнем конце длинного дома, возле постели. Ее глаза засветились от радости, и в жилах Арминия заволновалась кровь.

– Ты вернулся. – Она отошла от очага с кипевшим на нем горшочком тушеного мяса. – Выглядишь усталым.

– Ну, не настолько уж я и устал. – Он заключил жену в объятия, и они слились в поцелуе, долгом и жарком. Его руки отправились в соблазнительное путешествие по ее спине, ягодицам, животу, поднимаясь постепенно к груди. Туснельда не отталкивала его, и Арминий решил, что пора переходить к делу.

– Пойдем в постель, горшки подождут.

– Рабы услышат, – возразила она, смеясь и поглядывая в другой конец дома. За открытыми дверями старик и девушка подбирали вилами сено с земли и складывали его у загона для животных. – И увидят.

– Ну и что? – ответил Арминий. – Они знают достаточно, чтобы не глазеть на нас.

– Здесь светло, – возразила Туснельда, заливаясь румянцем.

– Ты не жаловалась на свет, когда мы занимались этим в лесу или на берегу реки, – мягко уговаривал ее Арминий.

– Тогда поблизости никого не было.

– Идем, – настаивал он, поглаживая ее кончиками пальцев по щеке и, что ей особенно нравилось, нежной шее. Туснельда сдалась еще до следующего поцелуя, и он подвел жену к низкому ложу, устроенному у самой стены.

Она уже собиралась лечь на устланное тканью и одеялами соломенное ложе, когда кто-то вошел в длинный дом твердой, решительной походкой. Арминий сделал вид, что ничего не слышит, но Туснельда мягким движением коснулась пальцем его губ, заставив обернуться. Увидев Мело, своего ближайшего помощника и доверенного заместителя, Арминий воздержался от резкого замечания.

– Что случилось?

– Я звал у дверей, никто не ответил, – сказал в свое оправдание Мело.

На первый взгляд обычный человек – среднего роста и сложения, с длинными каштановыми волосами и привычной для германцев бородой, – он был тверд, как гранит, и являлся одним из искуснейших воинов племени. Меч, висевший на его поясе, отправил к праотцам больше римлян, чем даже клинок Арминия.

– Всё в порядке, – успокоил его Арминий, отступая от Туснельды; та оправила одежду и вернулась к горшку с тушеным мясом. Вождь подошел к Мело. – Без веской причины ты не заявился бы.

– Сегест едет.

Такого Арминий не ожидал.

– К нам в деревню?

– Похоже на то. Воин из соседнего поселка прибежал предупредить нас о его приезде. Сегеста сопровождает почетная стража, больше никого.

Потрясенное лицо Туснельды говорило о том, что даже для нее приезд отца стал неожиданностью.

– И что за игру задумал этот старый козел? – произнес Арминий.

– Кто знает? – вопросом на вопрос ответил Мело.

– Может, просто едет навестить меня, – предположила Туснельда. – Я у него единственная дочь.

– Но приехать без предупреждения?.. Здесь что-то не так. – Арминий посмотрел на Мело. – Собери пятьдесят человек и вышли на разведку: от поселка и до того места, где сейчас находится Сегест. Пусть проверят, не прячется ли кто в лесах. Всем остальным стоит приготовиться к бою.

Туснельда нахмурилась:

– Это необходимо?

– Любовь моя, отец он тебе или нет, доверять ему нельзя, – ответил Арминий. – Не забыла, что именно он пытался предупредить Вара?

– То были только слухи, – не очень уверенно возразила Туснельда.

– Может быть, но подобный поступок вполне в характере твоего отца. У Рима мало столь верных союзников, как Сегест.

В ответ Туснельда тяжело вздохнула.

Мело ушел исполнять приказы, а Арминий умылся и переменил одежду. Появление тестя ничего хорошего не сулило. Может, он и стар, но разум сохранил ясный и коварный.

Сопровождаемый охраной, Сегест прибыл в деревню ближе к полудню. Разведчики Мело не обнаружили ничего подозрительного, и у Арминия было достаточно времени, чтобы подготовиться к приезду гостя. Над кострами под присмотром подростков жарились на вертелах шесть зарезанных поросят. На помост, устроенный в центре площади для собраний, вкатили бочки с пивом. Пришел со своей свитой верховный жрец племени, высокий белобородый старик в темно-зеленом облачении. Собравшиеся здесь же лучшие воины Арминия демонстрировали прекрасные доспехи, похвалялись оружием и расписывали во всех красках свои боевые подвиги, включая в рассказ элементы борьбы. Выставляя напоказ силу своего вождя, они подчеркивали его способность противостоять любой предательской вылазке. Туснельда, одевшись в лучшие наряды, оставалась в длинном доме Арминия, готовая явиться на зов мужа. Сам он играл в кости с Мело за столом, стоявшим у дверей, и делал вид, что ему ни до чего на свете нет дела.

– Ха! Я снова выиграл! – воскликнул Мело. – Ты должен мне две монеты серебром.

Арминий посмотрел на кости; у Мело выпало пять и четыре.

– У меня ведь было десять, нет?

Мело фыркнул:

– Если б это был кто-нибудь другой, я бы назвал его жуликом. У тебя выпало восемь.

– Мне сейчас не до игры.

– Понятно. Мне стоит этим воспользоваться. – Мело подвинул кости к Арминию. – Твоя очередь бросать.

– Неужели он приехал просто навестить дочь? Наверняка нет.

– Может, собирается изъявить тебе верность? – Предположение было настолько маловероятным, что оба невесело усмехнулись, и помощник продолжил: – Старый пес что-то затевает. Но у тебя будет время выведать его намерения.

– Ах, Мело, без тебя моя жизнь была бы намного тяжелее, – сказал Арминий совершенно искренне. – Держи. – Он положил на стол две серебряные римские монеты, с удовлетворением подумав, что только они и есть последний след римского влияния к востоку от реки. – Твой выигрыш. В следующий раз я верну их – и еще твои прихвачу.

– Размечтался, – осклабился Мело.

Они заговорили о германских племенах – какие откликнутся на призыв Арминия бороться с Римом, а какие нет. Удастся ли перетянуть на свою сторону колеблющихся? Сколько копий пришлет каждое племя, останутся ли они под командованием Арминия на весь сезон военных действий? Обескураживало то, что ни на один вопрос не было однозначного ответа. Несмотря на обещание помощи от остальных военных вождей, твердо рассчитывать на нее не приходилось – нарушение клятвы было обычным делом. Нравилось ему это или нет, но до весны Арминию предстояло побывать у каждого своего союзника.

Догадка посетила вождя, когда Сегест со спутниками уже появились в виду деревни.

– А может, старик едет повидаться с Ингломером? – прошептал он.

– Возможно, – согласился Мело, сдвинув брови, – если он уже слышал новости о нем.

– Должен был слышать. – Пять лет назад Ингломер, вождь третьего крупного племени херусков, помог разбить войско Вара, но Арминию пришлось приложить немало усилий, чтобы добиться его согласия незадолго до сбора урожая. – Молва летит, как птица; сам знаешь, как это бывает.

– Да, вполне возможно. – Мело внимательно рассматривал подъезжающих всадников, которых было около двух десятков человек. Все – воины, в середине – Сегест. – Может, ты и прав. Сегесту не понравится, если Ингломер снова выступит с нами.

– Вот и он. – Арминий поднялся. – Добро пожаловать, Сегест, защитник Рима!

Воины Арминия сопроводили приветствие своего вождя сердитым ворчанием – они не одобряли приверженности Сегеста союзу с Римом.

Лица прибывших с Сегестом воинов побагровели от возмущения. Они расступились, пропуская своего вождя к Арминию. Сегест улыбался, но в его глазах полыхал гнев. Не столь крепкий, как пять лет назад, совсем седой, практически беззубый, он сохранил представительный вид и был одет в тунику и штаны из прекрасного сукна, а его меч на перевязи ничем не уступал клинку Арминия.

Гость остановился в десяти шагах от хозяина и, едва заметно кивнув, громко и отчетливо произнес:

– Приветствую тебя, Арминий, клятвоотступник.

Вождь поднял руку, чтобы унять гневный ропот своих воинов.

– По-моему, клятва, принесенная ненавистному хозяину, не является действительной. Лишь договор, заключенный равными, обязателен для исполнения.

Все поняли, что Арминий обвиняет Сегеста и подобных ему вождей в сделке с завоевателями, в том, что они превратились в послушное орудие в руках римлян. Воины Сегеста заволновались, с трудом сдерживая ярость, но понимая, что любое ложно истолкованное движение обойдется им слишком дорого.

Сегест показал себя игроком более опытным и хитрым.

– Многие согласятся, что клятву, принесенную перед богами, следует неукоснительно соблюдать, независимо от того, кому она принесена. Моя совесть чиста! Я соблюдаю клятву, данную Риму, больше пятнадцати лет и горжусь этим!

– Соблюдаешь и гордишься, – презрительно произнес Арминий и пренебрежительно махнул рукой. – Мы можем играть словами до самого заката, Сегест. Я не глупец и понимаю: ты приехал не за тем, чтобы убеждать меня. Опять же, я не настолько самонадеян, чтобы попытаться перетянуть тебя на свою сторону. Я просто говорю: добро пожаловать. Как отец моей жены ты здесь дорогой гость.

– Благодарю тебя, Арминий. – Сегест наклонил голову немного ниже, чем в первый раз. – Как моя дочь?

– Посмотри сам. – Арминий повернул голову и позвал: – Жена! Покажись.

Когда Туснельда вышла из дома, у всех перехватило дыхание. Ее вид наполнил Арминия гордостью и желанием. Роскошные волосы блестели на солнце; она была прекрасна и заметно превосходила красотой всех женщин племени. Длинное зеленое платье, незатейливое и скромное, не могло скрыть соблазнов обворожительного тела. В ушах и на запястьях сверкало золото, а шею украшало бесценное ожерелье из полированного янтаря.

Туснельда улыбнулась Арминию, и сердце у него ухнуло куда-то вниз. Отец удостоился легкого наклона головы, означавшего только уважение к родителю.

– Добро пожаловать, отец.

– Дочь! – Глаза Сегеста засветились от счастья. – Рад тебя видеть.

– И я рада, отец. – Туснельда говорила приветливо, но Арминий с облегчением заметил в ее голосе обеспокоенность. – Ты останешься на ночь? В твою честь готовится пир.

– Я польщен. Благодарю тебя, – ответил Сегест, немного расслабившись. – Наш утренний поход был непродолжителен, но я уже немолод. На чужом ложе бока отлежишь…

– Наш дом – твой дом, – следуя законам гостеприимства, сказала Туснельда. – И будет твоим так долго, как только пожелаешь.

– Ты хорошая дочь. Мы должны уехать завтра или днем позже.

– Хочешь заехать еще куда-то? – поинтересовался Арминий.

Туснельда перестала улыбаться, а Сегест прищурился и, помолчав, ответил:

– Хочу.

– Отсюда ты поедешь к Ингломеру?

– Да.

– С какой целью? – уже недружелюбно спросил Арминий.

– Это мое дело и Ингломера, – твердо ответил Сегест.

– Ты попробуешь разорвать заключенный нами союз.

– Это твои слова, не мои. – Сегест оскалился, как волк.

– Зачем же еще тебе с ним встречаться?

– Вождь не может пригласить к себе другого вождя, своего старого друга и соратника?

– Не играй со мной! – Арминий почувствовал, что сейчас выйдет из себя.

– Прекратите! – велела Туснельда. – Я не потерплю споров.

– Прости, дорогая супруга. Я умолкаю. – Арминий широко улыбнулся той улыбкой, которой не раз вводил в заблуждение окружающих.

– И я молчу. – Искренности в улыбке Сегеста было не больше, а фальши – не меньше.

– Идем, отец. – Туснельда взяла его за руку. – Давай поговорим. Я хочу узнать новости из дома. Как там мать? Как чувствуют себя братья и сестры?

– Все, как ты и думал, – негромко произнес Мело, когда отец с дочерью отошли на значительное расстояние.

– Да, – задумчиво согласился Арминий. – Этот подонок едет к Ингломеру, чтобы отравить его слух ядовитыми словами.

– Нам не остается ничего другого, как прикончить его, – сказал Мело. – Учитывая, что у Туснельды с ним не самые сердечные отношения, место в ее постели ты потеряешь на год.

– Или больше, – согласился Арминий, мрачно ухмыляясь. – Есть другой способ, получше, и он не восстановит против меня Туснельду.

– Что за способ?

– Взять ублюдка в заложники. Не дать ему увидеться с Ингломером и не позволить вернуться к своим, чтобы строить против меня новые козни.

– Ты предлагаешь задержать крикуна на какое-то время? – Глаза Мело округлились. – Он нас всех с ума сведет!

– Я предлагаю взять его в заложники не навсегда. Отпустим в следующем году, когда закончатся военные действия. Люди будут под впечатлением от наших новых побед над римлянами, и его никто не станет слушать.

– А охрану… – Мело провел пальцем по горлу.

– Нет, мы не должны возбуждать злобу таких людей, как Ингломер. Он наш союзник, но также и друг Сегеста. Надо просто напоить его воинов сегодня вечером и разоружить. Потом объясним Сегесту, как обстоят дела. Оставим ему пару воинов для компании, остальных отправим домой.

Мело одобрительно кивнул:

– Прекрасный план.

– Завтра утром Сегест уже не будет так спесив, – сказал Арминий, улыбаясь. Убрав с дороги тестя, можно будет заняться объединением всех племен для борьбы с Римом.

«Придет весна, – думал он, – и у меня снова будет двадцать тысяч копий. Германик с его легионами не знает, что его ждет».

Глава 4

Тулл возвращался в расположение части, проведя вечер в палатке друга. Выпитого вина оказалось достаточно, чтобы примирить его со всем светом, и теперь он пребывал в состоянии удивительно благодушном. Мир всегда выглядит лучше после вечерней выпивки в подходящей компании. Приятное тепло разливалось по желудку, но не заметить очевидного было невозможно: легионеры возле палаток вели себя тише обычного. В обычный вечер они бы сидели, стояли и болтались у палаток, переругиваясь, обмениваясь сальными шутками и громко разговаривая. Нынче ничего подобного не наблюдалось.

Тулл привык к тому, что обычно солдаты избегают его взгляда, но сейчас, проходя мимо каждой группки легионеров, чувствовал, как они смотрят ему вслед. Если он поворачивал голову, солдаты быстро отводили глаза и принимались отыскивать что-то интересное вдалеке или изучать язык пламени лагерных костров. Туллу такое их поведение не очень понравилось, но приставать к каждому встречному легионеру он не собирался и просто продолжал путь, делая вид, что не замечает необычного внимания к своей персоне.

Скорее всего, обеспокоенность легионеров вызвала новость о внезапной смерти императора Августа. Тулл уже видел нечто подобное раньше – это было в страшный год разгрома в Тевтобургском лесу. Тогда охватившие людей упадок духа, мрачный взгляд на будущее и тревожное настроение были вызваны перенесенным поражением, а не смертью императора, но сейчас воздух в лагере пронизывала такая же злость. Чувствуя опасность, Тулл снова и снова задавался вопросом, не связано ли это со слухами о брожении в среде легионеров, и молил богов, чтобы его опасения были напрасными.

Ни в коей мере не улучшало ситуацию бездействие Авла Цецины Севера, правителя Нижней Германии. Тулл не мог понять, почему Цецина ничего не предпринимает. Центурион всегда предпочитал решимость нерешительности. Север не выступил со страстной речью, восхваляющей правление Августа, не стал прочить блестящее будущее Тиберию, взявшему в крепкие руки кормило имперской власти, и фактически не сделал ни одного заявления. Он даже не приказал провести парад в честь покойного императора, что подняло бы легионерам дух и дало повод для торжества с обильными возлияниями. Германик что-нибудь предпринял бы, но он находился далеко, в Галлии Белгской, и занимался сбором сведений, необходимых для правильного налогообложения.

Дурные предчувствия усугублялись появлением в лагере предсказателей, слетевшихся, как вороны на падаль. Они бродили между рядов палаток, навязчиво предлагали свои услуги и бубнили, что империю ждут смутные времена. Тулл, некогда получивший от одного прорицателя поразившее его откровение, тем не менее придерживался мнения, что подавляющее большинство людей этой профессии – законченные шарлатаны. Днем раньше он лично прогнал одного проходимца от палаток своей центурии, лупя его витисом, жезлом центуриона из срезанной виноградной лозы, пока руки не устали, после чего велел часовым поступать так же с любым предсказателем, который попадется им на глаза.

Заметив двух человек, тихо беседовавших возле его палатки, Тулл удивился и подумал, уж не прорицатели ли это, подкарауливающие клиента. Ускорив шаг, он взял витис на изготовку.

– Если это снова тот глупец, – пробормотал он под нос, – я ему задницу надеру.

Но, к удивлению центуриона, его дожидались Пизон с Вителлием.

– Зачем вы здесь? – прорычал Тулл. – Мечтаете о наряде в патруль?

Пизон натужно засмеялся.

– Нет, центурион.

– Тогда убирайтесь. Я устал.

Легионер переступил с ноги на ногу, но остался на месте. Тулл уже готов был повысить голос, когда Пизон прошептал:

– Можно поговорить с тобой с глазу на глаз?

Просьба была необычной, но двое друзей, как заметил Тулл, сильно нервничали.

– Ладно. – Центурион бросил взгляд по сторонам, убеждаясь, что поблизости никого нет. – Садитесь. – Сам он уселся на трехногий табурет, такой же, какой оставил – со многим другим – в Тевтобургском лесу. Двое легионеров уселись на землю, скрестив ноги, по другую сторону догорающего костра. – Говорите.

Пизон взглянул на Вителлия, тот кивнул. Ободренный, солдат заговорил:

– Не знаю, как и сказать, центурион, кроме как напрямую. – Он понизил голос до шепота. – Речь идет о мятеже.

– О мятеже? – Тулл облизнул внезапно высохшие губы. За тридцать лет, проведенных в армии, он впервые столкнулся с угрозой мятежа лично. Так вот почему в лагере такое настроение… – Рассказывайте все с самого начала.

Рассказ о тайной сходке, на которую попали его легионеры, центурион выслушал молча. Пизон несколько раз повторил, что они всего лишь хотели сыграть в кости. Наконец Тулл остановил его и объяснил, что считает их верными солдатами – иначе зачем бы они к нему пришли?

Когда Пизон сообщил, что на сходке присутствовали три легионера из их центурии, Тулл прервал его, подняв ладонь. Новость его не удивила – в каждом подразделении можно найти недовольных, – но задела сильно.

– Назови их имена.

Поколебавшись, Пизон подчинился.

– Только трое? – спросил Тулл. Он думал о том, что под его началом гораздо больше призывников и уставших ветеранов. Фенестела говорил о шести и даже десяти.

– Мы видели только троих, центурион, клянусь жизнью.

Велев Пизону заканчивать рассказ, Тулл уставился на рдеющие угли костра. Что же делать? Мрачные мысли охватили его, когда легионер упомянул, что Костистый направляет людей вербовать как можно больше сторонников. Что, если уже слишком поздно, размышлял он, тыча в догорающие поленья витисом, пока искры не взвились в темнеющее небо. А если не поздно, какой план действия избрать?

Схватить Костистого, его приспешников и трех легионеров собственной центурии – для начала неплохо и лучше, чем ничего. Раз центурионы других когорт слепы, глухи и немы, надо довести до их сведения истинное положение дел в лагере. Молниеносные действия верных подразделений под покровом ночи – и уже к утру руководители заговора будут обезврежены, а мятеж подавлен в зародыше.

Но чтобы осуществить это, нужно убедить в существовании заговора Септимия, старшего центуриона, а после него – трибуна. Если и это удастся, то перед ним встанет непосильная задача: заставить действовать легата Туберона.

С самого его появления в жизни Тулла – а было это пять лет назад – Туберон стал настоящей занозой в заднице. Для детей аристократов начинать военную карьеру с должности легионного трибуна в возрасте двадцати лет или немного старше – дело обычное, но отец Туберона дружил с императором, и его отпрыска назначили на эту должность в нежном семнадцатилетнем возрасте. В дальнейшем неосмотрительные действия юнца и отказ прислушиваться к советам Тулла привели к восстанию одного из германских племен против Рима. Из ловушки, устроенной Арминием, тупоголовый сопляк спасся только благодаря заботам опекавшего его ветерана, тоже центуриона и друга Тулла. За прошедшие годы Туберон поднялся до звания легата и получил назначение в Пятый легион.

Но даже если б Туллу удалось пройти Туберона, перед ним возник бы Цецина, возвышавшийся над прочими, подобно Юпитеру, восседающему на троне над другими богами. Успех столь сложного дела казался невероятным, и Тулл готов был застонать от отчаяния. Но на него смотрели Пизон и Вителлий, и он ничем не выдал своих переживаний.

– Вы хорошо сделали, что пришли ко мне с этими новостями. Держите ушки на макушке. Услышите что-нибудь еще, срочно докладывайте мне.

Он кивнул – ступайте.

Вителлий поднялся и отдал честь, собираясь уйти, но Пизон помедлил.

– Что ты собираешься делать, центурион?

В другое время Тулл закатил бы ему оплеуху, но Пизон заслужил лучшее обращение.

– Мне нужны доказательства. Я вам верю, но ваших слов недостаточно, чтобы убедить легата Туберона и таких, как он, что клоаку вот-вот прорвет. Собираюсь малость походить, послушать, до утра время у меня есть. Благодаря вам я знаю, с чего начать.

Похоже, ответ не убедил Пизона, да и сам Тулл не был уверен в успехе столь неопределенной тактики. Но протестовать легионер не осмелился.

– Ладно, центурион. С твоего позволения, мы пойдем. – Они зашагали по направлению к своим палаткам.

Тулл отправился на поиски Фенестелы. Ему нужен был человек, с которым можно поговорить. И еще ему нужно было вино.

Много вина.

На следующее утро, незадолго до восхода солнца, Тулл пробирался по узкому проходу между задними перегородками стоявших в два ряда палаток; в одном ряду размещалась центурия Тулла, в другом – еще одна центурия его когорты. Хоронясь в таких проходах, очень удобно подслушивать разговоры легионеров. Не то чтобы он прибегал к такому фокусу часто, но временами это бывало полезно, а то и необходимо. Горнисты еще не протрубили подъем, но они с Фенестелой уже подняли своих солдат, и в палатках слышались возня и разговоры. Тулл приказал подготовиться к двадцатимильному маршу, а значит, им нужно было быстро подняться и позавтракать, чтобы выступить уже через час.

Как он и ожидал, разговоры по большей части сводились к жалобам на предстоящий марш. Улыбаясь, Тулл слушал, как честят его и Фенестелу. Подобные разговоры естественны, на них не стоило обращать внимания. А вот вопросы о том, почему их центурия отправляется на марш, а остальные – нет, ему не нравились. И все же они не являлись поводом врываться в палатку, поэтому он продолжал пробираться по проходу, осторожно переступая через растяжки и надеясь, что никаких мятежных разговоров не услышит. С каждым следующим шагом он приближался к палатке, где жили три легионера, имена которых назвал Пизон, и на сердце становилось все тревожнее.

– Ты где об этом услышал? – донеслось изнутри.

Вопрос был задан таким тоном, что Тулл остановился как вкопанный.

– На сходке, – ответил другой голос, и Тулл узнал призывника, служившего пять лет.

– Опасное дело – собираться без разрешения, – заметил первый голос.

– Может быть, но об этом никто не узнал… Вы бы послушали того парня. Большая часть четырех легионов готова выступить. И нам бы следовало. Он сказал, что любого командира, который попробует остановить нас, можно хорошенько побить или сделать с ним что-нибудь похуже.

– Но только не Тулла, надеюсь? – запротестовал первый голос. – Он суров, но центурион хороший.

– Если у него есть хоть капля разума, отступит и смолчит, – возразил призывник. – Тогда ему ничего не сделают.

– Тулл смолчит? Ха! – Первый легионер невесело рассмеялся. – Я на него руки не подниму. Никогда.

– И я, – вмешался третий легионер; еще один голос поддержал его, и Тулл воспрянул духом.

– Глупцы, – выругался призывник. – Забудьте о Тулле. Вспомните о ничтожном жалованье, о том, что с вами обращаются как с рабами.

– Я с тобой, – сказал пятый голос. Остальные смолчали.

Действовать одному или позвать на помощь Фенестелу. Может, лучше уже ничего не делать?

И тут центурион решил, что лучшего случая не представится. Он не вооружен, но и солдаты тоже, и они не ожидают его появления. В бою внезапное действие часто приносит победу. Тулл пролез между палатками и, оказавшись напротив входа, постучал витисом по кожаному верху.

– Выходите, мошенники! Выходите немедленно!

Солдаты один за другим появились из палатки. Лишь двое осмелились поднять на него глаза, и только один был вооружен – призывник. Это он со своим приятелем убеждал остальных присоединиться к заговору. У них ничего не вышло, а значит, преимущество было на стороне Тулла.

– Стройся! – скомандовал центурион. – Здесь, перед палаткой! Шевелись!

Восемь легионеров построились неровной шеренгой. Остальные солдаты центурии с недоумением наблюдали, как Тулл прохаживается перед строем, сверля каждого ледяным взглядом.

– Ты говорил о мятеже, так? – Центурион остановился перед призывником, на поясе которого висел кинжал. – Так? – Тулл держал витис наготове в правой руке; он был уверен, что успеет ударить солдата в солнечное сплетение, если глупец надумает выхватить клинок. – Говори, если не хочешь ближайшие шесть месяцев чистить в лагере отхожие места!

Призывник на глазах сник, как цветок в знойный день без воды.

– Мы только разговаривали, центурион.

– Неужели? – Продолжая держать витис на изготовку, Тулл повернулся лицом ко второму заговорщику, бородатому ветерану: – А как насчет поколотить центурионов или сделать с ними что-нибудь похуже?

К чести ветерана, тот не опустил глаз.

– Это говорит гнев, центурион. Люди недовольны условиями. Что до меня, то я служу уже двадцать четыре года. Мне немного осталось до отставки, но есть другие солдаты, которые в гораздо худшем положении.

– Если ты говоришь правду, то есть нарушения и недостатки, которые следует исправить, – ответил Тулл, кивая. – Но это не дает права ни тебе, ни любому другому легионеру затевать мятеж. Мятеж! – Он сурово смотрел на ветерана. Тот наконец не выдержал и опустил голову. Его примеру последовал и призывник. – Если я еще раз услышу хотя бы шепот на этот счет, вы будете маршировать на парадном плацу, пока не упадете. И не будет вам ни отставки, ни увеличения жалованья, потому что вы просто сдохнете от изнеможения! Сейчас вы двое получите по десять ударов кнутом и будете чистить нужник центурии, пока лагерь не снимется с места. Каждые три дня вы будете совершать марш на двадцать миль под надзором Фенестелы. Я ясно выражаюсь?

– Да, центурион, – уныло ответили легионеры.

– Громче! – взревел Тулл, ударяя витисом по плечу ветерана, а потом – по плечу призывника, и еще раз, и еще…

– Да, центурион! – завопили все восемь легионеров.

– А теперь пошли в свою палатку!

Тулл повернулся к ним спиной и не спеша пошел прочь, уверенный, что укротил смутьянов. Радость омрачилась мыслью о том, что победа была неполной и временной. Похоже, у людей существовали серьезные основания для недовольства, и угроза мятежа не миновала. Разговоры вроде того, что он подслушал, разойдутся по всему лагерю, и командиры знать о них не будут. Болезнь распространяется быстро, а мятежные разговоры – еще быстрее. Тулл решил, что теперь доказательства у него есть.

Настало время передать дело наверх.

Глава 5

Рассказав Фенестеле и другим младшим командирам центурии об услышанном, Тулл направился к Септимию. Он предпочел бы действовать через голову старшего центуриона, но привык соблюдать субординацию. Циничный тип с вечно недовольной физиономией и щетинистыми седыми волосами, Септимий терпеть не мог всех, кто был выше его рангом. Вынужденный по очевидным причинам сдерживать свои порывы, он получал особое удовольствие, унижая Тулла, который превосходил когда-то его в чине. Тем не менее к сообщению об угрозе мятежа командир отнесся с полной серьезностью, а потом заявил, что и другие центурионы тоже приходили к нему с подобным предупреждением.

– Я велел им задать взбучку своим солдатам, как это сделал ты. – Септимий помахал воображаемым кнутом. – Десять-двадцать ударов у кого угодно дурь из головы выбьют.

Похоже, подумал Тулл, толку от разговора не будет.

– Может, стоит сообщить старшему трибуну? Или даже легату?

Септимий посмотрел на него тяжелым взглядом.

– Я командую когортой, а не ты. Понял?

– Понял, старший центурион, – ответил, проглатывая обиду, Тулл.

Септимий дернул подбородком:

– Свободен.

Тулл повиновался, с горечью вспоминая, как ровно таким же образом и Вар несколько лет назад не пожелал прислушаться к его предупреждениям. Терзаемый сомнениями, он возвращался в свою палатку. Может быть, ему все же следовало действовать в обход Септимия… Тулл продолжал взвешивать разные варианты, когда заметил показавшегося в конце улицы Туберона. Один вид самоуверенного, надменного легата отрезвил Тулла и открыл ему глаза на истинное положение дел. Если у него было мало шансов убедить в опасности мятежа Септимия, то с легатом Тубероном их просто не существовало.

Прикинув, что с Тубероном, при сохранении нынешнего курса, встретится шагов через полтораста, Тулл выругался про себя. Смягчить надвигающееся столкновение ему было нечем и некем, а компанию Туберону составляли лишь несколько штабных командиров. Группа ехала не торопясь, но рядовые легионеры спешили убраться с дороги, и самым примечательным на общем фоне оставался шлем центуриона.

Едкого замечания было не избежать. Тулл прикинул варианты. Можно нырнуть между палаток и выйти на другую улицу, и Туберон его не увидит. Такой маневр немного удлинит путь. Возмущение, однако, вызывала сама унизительность ситуации. Ему что же, до конца службы ходить на цыпочках и прятаться от таких сопляков, как Туберон? Вопрос так и остался без ответа, когда центурион, сжав зубы, решительно двинулся навстречу легату.

Шагов за двадцать до места предполагаемой встречи Тулл получил неожиданный удар в бок и споткнулся. Развернувшись, он увидел легионера с метлой в руках, оказавшегося после столкновения с ним на земле.

– Ты что вытворяешь, глупец? – гаркнул центурион.

– Прости, – пробормотал солдат, поднимаясь. Увидев, что толкнул командира высокого ранга, бедняга побледнел. – Тысяча извинений, господин. Не заметил.

– Понятно, – с сарказмом протянул Тулл. – Метешь?

Смутившись еще сильнее, легионер поднял метлу.

– Я шел боком, центурион, и…

– И не видел меня, я понял, понял. – Тулл размышлял, стоит ли наказывать солдата за этот проступок. Судя по всему, он отслужил лишь несколько лет и теперь здорово испугался – еще бы, толкнул одного из старших командиров… Похоже, столкновение было чистой случайностью, и усугублять напряженность в лагере бессмысленным наказанием не имело смысла. – Смотри, чтобы подобное не повторилось.

Легионер уставился на него:

– Центурион?

– Я говорю, убирайся!

– Есть, центурион. Благодарю, центурион. – Легионер отдал честь и сделал несколько шагов к проходу между палатками.

– Что здесь происходит? – раздался громкий голос Туберона.

Солдат обернулся, и на его лицо легла новая печать ужаса. Вытянувшись по стойке «смирно», он отчеканил:

– Центурион отпустил меня, господин.

«Будь проклята моя гордыня, – подумал Тулл. – Вот уж чего мне следовало избежать». Обернувшись, он увидел в десяти шагах от себя Туберона. Легат был олицетворением молодого римского аристократа – голубоглазый блондин с вьющимися волосами и чеканным профилем, в сверкающих дорогих доспехах. Полные губы презрительно кривились всякий раз, когда легат встречал Тулла, и к этому добавлялся злобный взгляд. Не в первый уже раз центурион пожалел о том, что Туберон не погиб в ловушке Арминия или хотя бы не встретился ему в той бойне. Тулл не сомневался, что сопляк перетрусил бы до ужаса, обмочился и прятался бы до конца резни, пока вокруг гибли его солдаты. Будь Тулл очевидцем его позорного поведения, Туберон никогда не стал бы настаивать на его понижении в звании.

Однако он не погиб, и на глаза Туллу во время той битвы в лесу не попался. Каким-то образом этот кусок дерьма заслужил репутацию одного из героев бесславного сражения и теперь снова совал свой нос куда не надо.

– Ничего не произошло, легат, – произнес Тулл.

– Об этом мне судить.

Центурион сделал медленный и глубокий вдох – перед глазами уже поднимался красный туман злости.

– Итак, что натворил этот недоумок? – Туберон указал пальцем на легионера, который сразу скорчился, словно его ударили палкой.

– Он просто подметал, легат, – ответил Тулл. – Не смотрел по сторонам и налетел на меня. Вот и всё.

– Вот и всё?! – Брови Туберона поползли вверх, и он оглянулся на штабных командиров, которые поспешили изобразить на лицах потрясение. – Простой солдат сбивает центуриона, а ты говоришь «вот и всё»?

– Он не сбил меня с ног, легат, – возразил Тулл, всем сердцем желая замять случившееся. Его охватывало раздражение. Внимания требовали вещи посерьезнее, вроде зреющего мятежа, о котором он не мог теперь и заикнуться.

– Я видел, что случилось, и говорю то, что знаю, – отрезал Туберон, смакуя каждое слово. – Какое наказание ты назначил этому идиоту?

«Какое бы наказание я ни назвал, достаточным оно не будет», – подумал Тулл. Если совру и щенок поймает меня на лжи, заплатить придется мне. За прошедшие годы центурион видел от Туберона много гадостей.

– Я не наказывал его, легат. В его поступке не было злого умысла.

– Вы слышите? – вскричал Туберон, уставившись на Тулла буравящим взглядом. – И какой пример ты подаешь, отпуская легионера после такого проступка?

«Думаю, мой пример научил бы солдат уважать командиров», – мысленно произнес Тулл, а вслух процедил сквозь зубы:

– Я решил, что случившееся не имеет значения, легат.

– Все больше и больше убеждаюсь, что решение понизить тебя в звании было правильным, центурион, но, если ты не хочешь завершить карьеру рядовым, тебе следует действовать умнее.

– Да, легат, – бесстрастно согласился Тулл, глядя в пространство поверх правого плеча Туберона.

– Он твой подчиненный?

– Нет, легат.

– Скажи его центуриону, что я велел выпороть солдата. Не менее двадцати ударов. – Уже трогая коня, Туберон повернул голову и бросил: – Проследи, чтобы мое распоряжение исполнили, центурион. Если не подчинишься, я найду тебя.

«Свались с коня и сломай себе шею», – мысленно пожелал легату Тулл.

– Так точно, легат, – ответил он вслух и, сочувственно глядя на легионера, спросил: – Кто твой центурион?

– Септимий.

– Ясно. – Дело оборачивалось худо; большинство центурионов согласились бы не усердствовать в наказании провинившегося, но с таким поборником дисциплины, как Септимий, договориться было невозможно. И все из-за пустяка. Нет лучшего способа посеять злобу и неприязнь в сердцах простых солдат, как определить несправедливое наказание. Так или иначе, приказ Туберона подлежал исполнению. Вот такие случаи и ведут к возмущениям, размышлял Тулл, стараясь подавить чувство бессилия и тревоги.

Последний шанс предупредить начальство о зреющем мятеже растворился на глазах. Оставалось только наблюдать за тем, что произойдет в ближайшие часы и дни, и молиться, чтобы Костистый и его сторонники не преуспели в своих усилиях подвигнуть на бунт солдат четырех легионов. И вновь взыграло самолюбие. «А какая польза от твоих молитв? – спросил циничный голос. – Разве они помогли тебе пять лет назад в Тевтобургском лесу?»

И тут же одному голосу возразил другой: «А ведь ты выжил в той кровавой мясорубке. Ты и пятнадцать человек, а также мальчик и собака. Быть может, в те страшные, заполненные грязью и смертоубийством дни Фортуна услышала твои мольбы?» «Пожалуй, будет не вредно снова попросить ее о помощи», – подумал центурион и, не теряя времени, мысленно обратился к богине со словами прочувственной молитвы.

Отправив легионера к Септимию, Тулл смог наконец повести своих солдат на марш. Широкая дорога, открытый простор и мерный ритм шагов стали приятной сменой затхлой, гнетущей атмосфере лагеря. Солнце заливало местность теплыми лучами, окрашивая ее ласковым неярким осенним светом. Растущие вдоль дороги кусты ежевики покрывали крупные черные ягоды; за ежевичными зарослями расстилались поля пшеницы и ячменя. Местные жители готовились к уборке урожая.

Солдаты шагали бодро, и озабоченность Тулла понемногу рассеивалась. Двадцать миль легионеры проходили обычно за шесть часов, и как ни поругивали они между собой центуриона, но в конце похода у них еще остались силы затянуть песню. Тренировки давали результат, и солдаты были в хорошей форме, хотя, конечно, устали. Физические нагрузки плохо сочетаются с мыслями о мятеже. Вот придут, снимут поклажу и доспехи с плеч, помоются и поедят, а потом будут просто счастливы посидеть у костра и завалиться спать.

Тулл всю дорогу проехал верхом – в последнее время он мало ходил на маршах, – но тоже чувствовал усталость. Побаливала поясница, а тупая боль между лопаток требовала внимания человека, сведущего в массаже. Но центурион сохранял прямую посадку в седле и на протяжении всего марша разъезжал вдоль колонны, наблюдая за солдатами.

– Хорошо справляетесь, ребята, – подбадривал он легионеров, проезжая от хвоста к голове колонны. – Сегодня вечером каждый получит по чаше вина.

Обещание встретили радостным криком даже те, кого Тулл застал врасплох в палатке на рассвете. «С ними все будет в порядке», – с тайной гордостью подумал центурион. – Они бунтовать не станут.

Тулл лелеял это чувство примерно с полмили, пока колонна не приблизилась к огромному плацу, устроенному возле лагеря. Обычно в это время суток просторная площадка пустовала, но сейчас была запружена народом. На первый взгляд на ней теснились тысячи легионеров. Все затаенные опасения Тулла мгновенно ожили и всколыхнулись. На парад сборище не походило – ни одного штандарта когорт, ни одного легионного орла. Мало того, между подразделениями не было никаких интервалов. Перед собой Тулл видел толпу, причем толпу рассерженную, как он понял по первым долетевшим до его слуха крикам.

– Стой! – скомандовал Тулл. – Опцион, ко мне. Дегмар, ты тоже.

Подбежав к центуриону, Фенестела тихонько присвистнул:

– Клянусь задницей Вулкана, они сделали это. Взбунтовались-таки, дурни безмозглые…

Слова Фенестелы подтвердили мысли центуриона, что не добавило последнему настроения. Тулл поскреб щеку, размышляя, что предпринять.

Дегмар, невысокий, жилистый черноволосый воин, наблюдал за происходящим с недоумением и как будто интересом. Перед самым разгромом в Тевтобургском лесу он стал слугой и телохранителем Тулла, и все эти годы, вплоть до сегодняшнего дня, следовал за центурионом как тень.

– Какие будут приказы? – спросил он.

Есть два пути, размышлял Тулл. Первый – и самый простой – провести подчиненных мимо сборища прямо к палаткам. Потом можно послать Фенестелу или другого младшего командира выяснить, что происходит, а самому тем временем оценить обстановку в лагере. Второй вариант – вести центурию к толпе. Там сразу станет понятно, насколько серьезна ситуация. Но, если это действительно мятеж, он рискует утратить контроль над центурией.

Тулл окинул взглядом колонну. Видно было, что солдатам не терпится узнать, что происходит на плацу. Но они сохраняли строй, и сердце Тулла сжалось. Как ни старался он сохранять дистанцию, эти люди уже стали дороги ему. По большей части они были хорошими, дисциплинированными солдатами. Он был почти уверен, что, как бы дерьмово ни пошли дела, легионеры последуют его приказам. И все же Тулл не хотел подвергать их испытанию. Нагоняй, полученный от него восемью легионерами, еще был свеж в памяти солдат, а реакция на происходящее могла оказаться непредсказуемой.

– Мы все возвращаемся в лагерь, – скомандовал Тулл.

Фенестела сузил глаза:

– Из-за утреннего происшествия?

– В основном – да.

– Мудрое решение.

Замечание Фенестелы развеяло последние сомнения центуриона относительно того, что он избрал слишком осторожный путь. Раздумал Тулл и посылать в разведку Дегмара – преступая закон, бунтовщики склонны обращать ярость против тех, кто не с ними, да и необходимости рисковать безопасностью подчиненного пока не было.

– Приготовьтесь, братья! – гаркнул он. – Возвращаемся в лагерь.

По колонне прошло движение. Тулл не знал, что оно означает – радость или возмущение, и сердце его екнуло. Исполнят ли легионеры команду?

– Хорошая новость, центурион. Я уже голоден, как волк, – отозвался Пизон.

Раздался взрыв смеха.

– И я, центурион! – поддержал друга Вителлий. – У меня там мех вина, который давно следует прикончить.

В мгновение ока солдаты воспрянули духом, и настроение изменилось на радостно-приподнятое. Тулл подождал, пока легионеры угомонятся, и объявил, что каждый получит не по одной, а по две чаши вина.

Ответом ему были восторженные крики.

Тулл быстро повел центурию к воротам лагеря, надеясь, что мысли о даровом вине отобьют у солдат интерес к происходящему на плацу.

– Сколько лет нам не повышали жалованья? – донесся крик из гущи собравшихся.

– Двадцать! – ответил чей-то голос.

– Больше! – завопил другой.

– По крайней мере, двадцать пять! – добавил третий.

– Вот и думайте! – снова донесся голос первого. – Как же мало империя заботится о нас, если допускает такое… Мы охраняем ее границы, сдерживаем варваров. Мы страдаем от ран и отдаем жизнь во имя империи, а в награду получаем жалкие гроши и службу до самой смерти от старости. Почему мы должны терпеть такую несправедливость?

Солдаты отвечали гневным, поднявшимся до небес ревом.

Тулл почувствовал облегчение – его солдаты прислушивались к речам, но продолжали маршировать к лагерю. Центурион оглянулся. Люди на плацу грозили кому-то кулаками и даже обнаженными мечами. Ситуация становилась опасной и неуправляемой. Нужно посоветоваться с Цециной.

Необходимо принять меры, а иначе прольется кровь.

Глава 6

Тулл повел своих людей прямо к главным воротам лагеря – вопреки правилам, они не охранялись – и оттуда прямо к принципии, штаб-квартире всех собранных в лагере легионов.

Дела обстояли даже хуже, чем он мог себе вообразить. В собрании на плацу приняли участие далеко не все солдаты. Группы по двадцать-тридцать человек разбрелись по всему лагерю, распевая песни и поджигая палатки командиров. Многие выглядели пьяными, и Тулл предположил, что склады провианта, где хранились в том числе и запасы вина, уже разграблены. Идущая строем дисциплинированная когорта вызвала град насмешек и даже камней. Хуже всего пришлось одному бедняге-опциону – мятежники вытащили его из палатки и принялись избивать. Быстрое вмешательство Тулла и его солдат заставило бунтовщиков бежать. Побитый опцион тяжело поднялся с земли.

– Что, будь оно проклято, здесь происходит? – спросил Тулл, прерывая благодарственные излияния несчастного.

– Все началось вскоре после завтрака, центурион. Кто говорит, что в Двадцать первом, кто – в Пятом. Начали с командиров. Оскорбляли, унижали, в общем, сам понимаешь. – Опцион вытер бегущую из разбитого носа кровь. – Дела пошли из рук вон плохо, когда какой-то дурак-центурион – ты уж прости меня – обнажил меч. Они набросились на него, как стая изголодавшихся волков, и изрубили на куски.

Тулл слушал опциона с нарастающим гневом и ужасом. Марш был ошибкой. Ему следовало пренебречь приказом Септимия и дойти до Цецины. Но разве правитель обязательно стал бы его слушать? Вар, например, не послушал, Септимий тоже, а чем Цецина лучше? В любом случае, ничего исправить нельзя. Дегмару пора уезжать.

– Дегмар, – позвал Тулл.

Воин возник рядом как призрак.

– Я здесь.

– Ты должен покинуть лагерь.

Новость не обрадовала германца.

– Я здесь, чтобы охранять тебя.

– Тебе лучше уехать – по крайней мере, до тех пор, пока здесь все не успокоится.

– Если ты приказываешь, я повинуюсь.

– Я приказываю. – Времени на объяснения не было; оставалось только надеяться, что Дегмар все поймет сам. – Вернешься через несколько дней.

– А если ты погибнешь?

Тулл не стал обращать внимание на сердитое шипение Фенестелы и неожиданную реакцию опциона. Отношения между центурионом и Дегмаром были сложные, скорее родственные; обычно они вели себя как два товарища, но чаще – как заботливый отец и своенравный сын. Ни в коем случае это не были отношения хозяина и слуги. После поражения от Арминия Тулл часто думал о том, что Дегмара ждет дома беременная жена. Из случайной встречи с торговцами из племени марсов на римском берегу реки они узнали, что она умерла во время родов и спасти ребенка не удалось. Тулл предложил Дегмару съездить домой, побывать на их могиле, но тот отказался, сказав только: «Она ушла. Я остаюсь с тобой».

Теперь Тулл пожал плечами:

– Если я погибну, ты будешь свободен и сможешь возвратиться к своему народу.

Дегмар уставился на центуриона немигающим взглядом темных глаз.

– Тогда попробую заняться охотой. – Он слегка склонил голову в знак уважения и направился к воротам лагеря.

Уход Дегмара снял часть груза ответственности с плеч Тулла. Он посмотрел на опциона.

– Пройдусь к принципии. Какая там обстановка?

– Там забаррикадировался Цецина, центурион. Насколько я знаю, легатов, префекта лагеря и трибунов мятежники схватили и держат под арестом в их же палатках.

Тулл потер переносицу. Попробовать выручить старших командиров Пятого легиона – или сразу направиться к Цецине, поддержав его своей центурией? Пожалуй, лучше придерживаться первоначального плана: Цецина – военный правитель провинции и знает, что делать.

Принципию защищали стражники правителя и легионеры, собравшиеся из разных центурий; когда Тулл подъехал, их было около трех сотен. Большинство копали ров и насыпали вал, остальные охраняли. Напряженные лица и обнаженные клинки охранников лучше всяких слов говорили о преобладающих настроениях в штаб-квартире лагеря.

Правитель провинции располагался в большой палатке, заменявшей в данном случае командный пункт, строящийся в каждом долговременном лагере. Здесь находились по меньшей мере с десяток центурионов, на лицах которых виднелись следы побоев. Среди них Тулл увидел своих товарищей по Пятому легиону, а также Корда и Виктора. Септимия не было. Тулл надеялся, что он и другие командиры – всего около сорока человек – выжили. Не все они были хорошими начальниками, но и смерти от рук бунтовщиков он им не желал.

– Ты – Тулл? Тот, кто выжил в Тевтобургском лесу? – К нему подошел Цецина, высокий мужчина с покатыми плечами, высоким лбом и крючковатым носом. Голос у него оказался неожиданно высоким. – Я слышал о тебе.

Тулл не знал, к добру это или к худу, но вытянулся и отдал честь:

– Это я, господин. Сейчас я центурион Седьмой когорты Пятого легиона.

– Мне сказали, – Цецина глянул на центуриона, сопровождавшего Тулла от входа в принципию, – что ты привел всю свою центурию. Значит, она не приняла участия в мятеже.

Тулл почувствовал, что на него смотрят двести пар глаз.

– Это так, господин. Они остались верны присяге.

– Значит, ты прекрасный командир и заслуживаешь награды, – с чувством сказал Цецина. – Лишь немногие привели с собой хоть сколько-нибудь легионеров. – Он бросил на собравшихся центурионов тяжелый взгляд. – И никто не привел с собой все свое подразделение.

– Мои люди в твоем распоряжении, господин, – отчеканил Тулл и склонил голову, с гордостью думая о том, что, в конце концов, его парни не так уж и плохи.

– У нас следующий выбор, – обратился Цецина к присутствующим. – Можем остаться здесь и ждать, когда придет Германик, – а он наверняка придет, когда узнает о случившемся. Я могу попробовать поговорить с мятежниками и выслушать их требования. Можно попытаться освободить легатов и трибунов. Можно даже напасть на бунтовщиков, хотя, думаю, это будет неразумно.

Ни один из командиров не спешил высказывать своего мнения, и это не удивило Тулла. Высокая должность Цецины пугала даже центурионов, да и шок от восстания подчиненных был еще слишком свеж.

– Так что, никто не выскажет свою точку зрения? – спросил Цецина, нахмурившись.

– Лучше всего остаться здесь, господин, – решился Корд. – Этих шлюхиных детей слишком много, чтобы мы могли что-то сделать.

Командиры одобрительно закивали, негромко выражая согласие.

Цецина недовольно поморщился.

– Может, вы и правы… – начал он.

– Цецина! – донесся крик снаружи. Правитель сделал непроизвольное движение, все присутствующие вздрогнули и посмотрели на вход в палатку.

– Покажись, Цецина!

– Цецина! Цецина! Цецина! – ревели из-за вала сотни глоток.

– Не выходи к ним, господин! – крикнул один из центурионов. – Они убьют тебя.

Цецина расправил плечи.

– Кем же я буду, если не выйду? – Он назвал несколько имен. – Пойдете со мной. Ты тоже, Тулл.

Смущенный выбором Цецины – остальные командиры были выше его званием, – центурион подчинился распоряжению правителя.

– Цецина! Цецина! Цецина! – Рев сотен глоток нарастал.

Тулл перехватил вопрошающий взгляд Фенестелы и пожал плечами. Может, судьба и определила ему умереть здесь от руки соратников-легионеров. Он надеялся, что этого не произойдет. Страшила не смерть, а то, что не получится отомстить Арминию и вернуть легионного орла.

– Цецина! Цецина! Цецина!

Центурион, дежуривший у входа в палатку, замялся, когда Цецина отдал приказ откатить повозку, перегораживающую проход.

– Делай, как сказал! – скомандовал Цецина.

– Слушаюсь, господин, – ответил тот. По его приказу дюжина легионеров навалилась на повозку, сдвинув ее на десяток шагов.

– Довольно, – остановил солдат центурион и отдал Цецине честь. – Господин, мне сопровождать тебя с группой солдат?

– Моих легионеров тоже можно взять, – предложил Тулл.

– Почетной стражи будет достаточно, – ответил Цецина. – Возьми дюжину своих людей, Тулл.

Тот мысленно выругался. Одно дело – если он погибнет от рук разъяренной толпы, другое – подвергать опасности своих солдат. Однако приказ был ясен.

– Фенестела! Отбери одиннадцать человек и приведи сюда.

– Цецина! Цецина! Цецина!

Немного погодя Фенестела уже подошел с отобранными легионерами-ветеранами, среди которых были Пизон и Вителлий.

– Я пойду впереди, господин, – вызвался Тулл.

– Очень хорошо. – Цецина поправил свой красный пояс, смахнул воображаемые пылинки с начищенного панциря. – Да помогут нам боги.

– Цецина! Цецина! Цецина!

– Никому не касаться меча, господин, и не делать угрожающих движений, – посоветовал Тулл Цецине. – Нельзя накалять обстановку.

– Понимаю. Делайте, как сказал Тулл, – скомандовал наместник сопровождающим.

– Стоять и не двигаться, пока не скомандую, – предупредил своих солдат Тулл. – Понятно?

– Так точно, центурион. – Легионеры явно чувствовали себя не в своей тарелке, но держались решительно.

– Следите за мной, – велел Тулл.

Дав совет Цецине, он сам едва сдержался, чтобы не обнажить меч. Пришлось собрать все самообладание. Толпа вполне могла напасть на них, как только они появятся, но выходить с оружием на изготовку значило самим провоцировать нападение.

Их встретили оскорбления, презрительный свист и улюлюканье. Вид разъяренной толпы внушал ужас. У выхода собралось, по крайней мере, пятьсот бунтовщиков. Многие держали в руках обнаженные мечи с обагренными кровью клинками. На лицах читались ожесточенность и решимость идти до конца.

Здесь были самые решительные, яростные и кровожадные из мятежников, решил Тулл. Он скомандовал своим солдатам выйти вперед и встать в линию перед Цециной и другими начальниками. Чтобы исполнить подобный приказ, требовалась подлинная отвага. Перед легионерами Тулла сгрудились заводилы из всех четырех легионов, и видно было, что они готовы снова пролить кровь.

Легионер со впалыми щеками и костистым лицом выступил на три-четыре шага из рядов своих товарищей. Очевидно, это и был главный зачинщик мятежа, о котором рассказывал Пизон. Сразу за ним встали еще трое. Тулл узнал близнецов, описанных Пизоном и Вителлием; третьим был солдат хрупкого сложения с редкими волосами и вислым мясистым носом.

– Если дело повернется дерьмово, – пробормотал Тулл ближайшему легионеру, – то этих четверых убьем первыми. Передай другим.

Конечно, это их не спасло бы, но, по крайней мере, задержало бы остальных врагов и позволило Цецине отступить и укрыться.

Бунтовщики увидели Цецину, и рев усилился. Костистый и его ближайшие сообщники обменялись победными взглядами. «Еще бы», – подумал Тулл. Рядовой легионер никогда не разговаривал с правителем провинции и не горел желанием встречаться со столь высокопоставленным чиновником – слишком велика была дистанция. С этого момента все перевернулось с ног на голову, и ничто уже не казалось невозможным.

Цецина был кем угодно, но только не слабаком. Не обращая внимания на предостерегающее движение руки Тулла, он вышел вперед и остановился в десятке шагов от предводителей мятежа. Наступила тишина.

– Я здесь! – крикнул Цецина. – Чего вы от меня хотите?

– Наши требования просты, – ответил Костистый. – Мы хотим увеличения жалованья – оно должно быть достойным, запомни. Срок службы надо сократить до шестнадцати лет, как было исстари. Всем солдатам, уже отслужившим двадцать лет, разрешить увольнение в отставку. Вот и всё. – Он удовлетворенно кивнул своим товарищам и скрестил руки на груди.

– Хоть я и правитель, но у меня нет полномочий на принятие таких решений, – ответил Цецина. Он хотел продолжить, но его слова заглушил шквал оскорблений и яростный рев толпы.

Когда шум затих, заговорил Костистый.

– Это твой окончательный ответ? – презрительно спросил он.

– Я не пытаюсь вас обмануть. Поймите, что не в моей власти принимать столь ответственные решения. Здесь необходимо вмешательство императора, – объяснил Цецина.

Ответом снова было недовольное улюлюканье.

– Не притворяйся, что у тебя нет власти или влияния! – крикнул Костистый и указал на Цецину пальцем. – Вы, проклятые сенаторы и всадники! Вы такие гордые и могущественные, такие великолепные… Вы держите нас за дураков, с которыми можно обращаться, как с рабами. Поймите, что теперь это в прошлом. Тащите пленника!

Из толпы вышло четверо легионеров, волоча связанного по рукам и ногам центуриона. Тот поднял голову, и у Тулла перехватило дыхание – он узнал Септимия. Центуриона сильно избили, под глазами у него расплывались синяки, но это был он.

Костистый взял меч и встал возле Септимия.

– У тебя есть что сказать, мразь?

– Отпустите меня, – простонал центурион. Его взгляд уперся в Цецину. – Не дайте им убить меня, прошу, господин.

Тулл сжал кулаки. Септимий, конечно, мерзкий тип, но такого обращения не заслужил.

– Как трагично, – с издевкой произнес Костистый. – Что скажешь, правитель? Ты выполнишь наши требования?

Помедлив, Цецина заговорил:

– Я уже объяснил вам. Без разрешения императора не имею права. Но я сделаю все возможное, чтобы ваши требования рассмотрели с должным вниманием.

– Вы слышите! – закричал Костистый, обернувшись к толпе, и продолжил с издевкой: – С должным вниманием! Нам этого достаточно?

– Нет!!! – взревели бунтовщики. Налившиеся кровью лица, вздутые вены на шеях и сверкающие обнаженные мечи говорили о том, что эти люди в бешенстве. Костистый и троица его приспешников принялись кривляться и паясничать, заводя толпу.

Тулл сдвинулся к Цецине:

– Если ударить прямо сейчас, господин, то можно перебить легионеров, удерживающих Септимия, и вытащить его.

Цецина посмотрел влево, вправо, обвел взглядом толпу.

– Мы можем сделать это прямо сейчас, господин, – повторил Тулл.

– Они нас убьют, – только и ответил Цецина.

В душе Тулла поднялась волна ярости. Он не был уверен, что спасет Септимия, но попытаться они были обязаны.

– Господин…

– Отставить! – приказал Цецина.

– Спасите меня, господин! Спасите! – Каким-то образом Септимий вырвался из рук державших его легионеров и попытался сделать шаг, но упал на одно колено. Лицо его исказилось ужасом, взгляд метнулся к Цецине: – Помогите, умоляю, господин!

Тот отвел глаза.

Несмотря на всю свою выдержку, Тулл положил ладонь на рукоять меча.

То ли Костистый заметил движение Тулла, то ли уже принял окончательное решение, так и осталось неясным. С ужасающей быстротой он оказался за спиной Септимия и нанес колющий удар, вложив в него все свои силы. Удар оказался настолько мощным, что клинок прошел сквозь тело центуриона и вышел из груди, обагренный кровью. Септимий обвис, как поросенок на вертеле, глаза его широко раскрылись в агонии, лицо исказила предсмертная гримаса. Костистый уперся подкованной сандалией в спину пленника и толкнул тело вперед. Кровь ударила струями из разверстых ран на спине и груди Септимия. Когда центурион ничком свалился на землю, он был уже мертв.

– Наши требования должны быть выполнены! – прокричал Костистый, подняв вверх меч. – Не сделаете этого – такая же участь ждет всех вас!

– Смерть! – выкрикнул из толпы какой-то легионер.

Подобно тому, как один камень рождает обвал, его голос вызвал дружный рев сотен мятежников:

– Смерть! Смерть! Смерть!

Забыв о приличиях, Тулл начал теснить Цецину к проходу в принципию.

– Внутрь, господин. Немедленно! – Правитель провинции не сопротивлялся, остальные командиры спешили за ним нестройной кучкой.

– Фенестела, всем назад! – крикнул Тулл, молясь богам, чтобы его солдат не разорвали в клочья.

К его огромному облегчению, мятежники не атаковали. Фенестела и остальные отступили в принципию, и вход снова перегородили повозкой. Через вал доносились оскорбления, презрительные насмешки и издевательства:

– Трусы! Шлюхины дети с гнилыми потрохами! Неженки! Выходите и сражайтесь!

– Проклятье, чуть до сшибки не дошло, – произнес Фенестела. – Если б еще малость помедлили, были бы уже на полпути в преисподнюю.

– Для Септимия доброе слово найти трудно, но такой участи он не заслужил, – сказал Тулл.

– Ты знаешь, что Костистый был одним из солдат Септимия?

Тулл почувствовал, как в груди снова полыхнул гнев.

– Его убил собственный солдат?

– Да. Я почти уверен, что близнецы и толстоносый тоже служили в центурии Септимия.

Тулл длинно и замысловато выругался. Надо запомнить их лица, подумал он.

– Что будем делать дальше? – вполголоса спросил Фенестела, наблюдая за Цециной; по тону опциона было ясно, что он думает о поведении правителя.

– Цецина был прав, когда удержал меня, – признался Тулл, совладав с гневом. Фенестела удивленно посмотрел на товарища. – Нас просто перебили бы, и больше ничего. И могут еще перебить, если не получим подкрепления.

Фенестела покивал головой и сплюнул.

– Страшная вещь – смотреть, как человека убивают у тебя на глазах. Даже если это Септимий.

– Да, – согласился Тулл. Искаженное ужасом лицо центуриона стояло перед его внутренним взором. Еще один человек, за которого надо отомстить, подумал он.

– Что дальше?

– Пошлют гонцов в Рим, если еще не послали, и к Германику. Мы закончим ров и вал – и будем удерживать позицию. В середине ночи можно пойти на вылазку и пошарить по складам, взять воды и еды, чтобы продержаться какое-то время. Потом будем ждать. Вот и все, что мы можем сделать.

– Лучше бы Германику поскорее прибыть сюда.

«Фенестела прав, – подумал Тулл, прислушиваясь к воплям бунтующих легионеров. – Если Германик не поспешит, он найдет здесь только трупы».

Глава 7

В большом летнем лагере прошло три дня. Пизон с товарищами часто стояли в карауле, наблюдая за окружавшими лагерь мятежниками. Успокаивало лишь то, что попыток нападения на принципию те не предпринимали. Бóльшую часть времени бунтовщики были заняты поисками вина, словно задались целью выпить в лагере все до капли. Когда стало окончательно ясно, что штурма не будет, моральный дух в принципии значительно окреп. Мятежники пьянствовали, и Пизон с Вителлием не возражали, когда Тулл посылал их по ночам принести воды и стащить что-нибудь из пищи.

Каждый день Цецина отправлял несколько всадников на розыски Германика, постоянно повторяя, что схватить могут одного, двух, но не всех гонцов: кто-нибудь доберется и Германик вскоре узнает об их бедственном положении.

Эти рассуждения мало убеждали Вителлия.

– Как Германик сладит с бунтовщиками? – спрашивал он у Пизона снова и снова. – Другого способа, как удовлетворить их требования, не существует. Но он вряд ли пойдет на уступки.

Пизон не отвечал, но помнил, как Тулл говорил, что Германик знает, что делать, – и этого было достаточно. Оставалось только ждать появления полководца. Вот почему легионеру не понравилось, когда на четвертый день рано утром Тулл дал им задание покинуть принципию и разведать, что творится в лагере и каковы намерения бунтовщиков.

– Это будет не слишком опасно, – заявил Тулл. – Дурни поставили всего лишь двух часовых с тыла принципии и по ее сторонам. Проскочить мимо нетрудно.

– Не так уж легко, центурион, – возразил Пизон; из осторожности он осмелился не согласиться с Туллом. – Что, если нас узнают?

– Наденьте плащи с капюшонами. Избегайте расположение Пятого легиона. Идите и посмотрите, что происходит возле палаток других легионов. Если заметите знакомые лица, двигайтесь в другом направлении. Довольно трудно привлечь к себе внимание в лагере из семнадцати тысяч человек.

Центурион был прав.

– Хорошо, – согласился Пизон.

– Вот и славно. У вас все получится. – Тулл положил руку ему на плечо. – Я пошел бы с вами, но Цецина запретил. Говорит, я нужен ему здесь.

– Кто-нибудь еще идет? – спросил Вителлий.

– Еще шестеро из нашей центурии, – ответил Тулл. – Все будут передвигаться парами. Большие группы привлекают больше внимания. Надеть туники, пояса, мечи и плащи с капюшонами, больше ничего не брать. Я скоро вернусь. – Кивнув, Тулл оставил их одних.

Пизон и Вителлий обменялись многозначительными взглядами.

– Хуже, чем в лесу, не будет, – пробормотал последний.

Слабое утешение, подумал Пизон. Опознают – забьют до смерти как предателей.

– Готов? – прошептал Пизон. Они уже перебрались через вал и ров, окружавший принципию. Видно никого не было, но обстановка могла быстро измениться, даже в столь ранний час. Не все мятежные легионеры спят до полудня.

– Готов.

Они зашагали на север. Пизон хотел как можно скорее оказаться подальше от палаток Пятого легиона, расположенного возле южных ворот лагеря. Кроме горстки старых товарищей по Восемнадцатому, он никого не знал в остальных трех легионах – и был только рад этому.

– Капюшоны будем накидывать или нет? – спросил шагавший рядом Вителлий.

– Сердце говорит «да», а голова – «нет», – ответил Пизон. – Сейчас ведь не холодно.

Вителлий опустил руку.

– Наверно, ты прав… А в капюшоне вид страшнее, правда?

– Да уж, клянусь богами. – Пизону приходилось делать над собой усилие, чтобы не трогать рукоятку меча. Теперь он незаметно потер висевший на шее амулет в форме фаллоса. – О чем поговорим? Молча идти нельзя – выглядит подозрительно.

– Нет ничего проще, – ответил, усмехнувшись, Вителлий. – Охота, выпивка и шлюхи – об этом можно говорить часами. А если кости добавить, то еще дольше.

– Начинай.

– Ладно. – И Вителлий пустился в долгое повествование о трехдневной пьянке, которую устроил однажды с Афером и еще двумя приятелями по Восемнадцатому.

При упоминании имени Афера сердце Пизона сжалось. Он был его первым другом на армейской службе. Теперь его кости гнили в лесу, как и кости многих тысяч легионеров. Афер погиб, но перед этим успел спасти жизнь Пизону, и тот постоянно помнил о друге. Как бы там ни было, Вителлий подавал историю просто уморительно, и слушатели обычно покатывались со смеху и расплескивали вино. Грубый солдатский юмор позволил на время забыть об опасностях, которым они подвергались.

Выйдя на широкую улицу между палатками, они взяли курс на северо-западную часть лагеря. Сколько хватало взгляда, пространство было занято аккуратными рядами палаток из крашенных дубовой корой козлиных шкур. Десятки, сотни, тысячи палаток, и в каждой – легионеры. В самих палатках не было ничего необычного, скорее наоборот. Их внешний вид и расположение было привычно глазу Пизона, но мысль о том, насколько они с Вителлием здесь чужие, наводила тоску.

Солдаты стояли у палаток, беседуя, готовя что-то на кострах, или валялись на одеялах в палатках, и все они были мятежниками. Вителлий продолжал бубнить за спиной, но Пизон почти не слушал. Взгляд его скользил по ближайшим к ним легионерам. Вот один вышел из палатки и потягивается, другой бьет кресалом по кремню, высекая искру над сложенной растопкой костра, третий, скребя щетину на подбородке, дружески кивает им с Вителлием, – но все эти люди для них больше не товарищи. Они бунтовщики, готовые выпустить кишки каждому, кто остался верен присяге. Они – враги.

– Есть хочешь? – спросил Пизон, уловив знакомый запах каши.

Недовольный тем, что его перебили, Вителлий раздраженно посмотрел на друга.

– Я перед выходом перекусил. Решил, что до вечера такой возможности может не представиться. А ты?

– Ни крошки не проглотил. По правде говоря, в рот ничего не лезло, – признался Пизон. – Зато теперь – надо же! – голоден, как волк.

– Придется потерпеть, – прошептал Вителлий, злорадно улыбаясь. – И чтобы я не слышал твоего нытья, понял? Сам виноват.

– Да пошел ты, – шутливо ругнулся Пизон и дал Вителлию тумака. Оба засмеялись.

– Хотите поесть? – донеслось до них.

От страха пересохло в горле. Какая неосторожность… Разболтались так, что их подслушали. Пизон медленно обернулся. В пятнадцати шагах от них над костром склонился крепкий коренастый солдат в заляпанной тунике. Из поставленного между пылающих поленьев закопченного горшка валил пар.

– Что готовишь? – выдавил из себя Пизон.

– Кашу, как и все прочие сукины дети в этом лагере, – ответил солдат с невеселой усмешкой. – А вы, видать, стояли на часах у главных ворот, да? Ваши товарищи по палатке наверняка слопают все кашу, пока доковыляете. Везде одно и то же. Мои так называемые друзья, – он ткнул пальцем в палатку у себя за спиной, – точно так поступили со мной две ночи назад… Короче, добро пожаловать на угощение.

– Ты великодушный человек, – поблагодарил Вителлий. – Но тебе самому не достанется. Мы уж перехватим где-нибудь ломоть хлеба.

– На всех хватит. – Коренастый пнул носком сандалии лежавший у костра мешок. – Я вчера набрел на склад провианта, каким-то чудом уцелевший от грабежа; унес оттуда мешок крупы и пол-окорока. Мяса вам не достанется, но по чашке каши выделю.

Пизон посмотрел на Вителлия, тот взглянул на него. Что он хочет сказать – «почему бы нет?» или «уйти будет подозрительно»? Уточнить Пизон не осмелился, а потому улыбнулся коренастому:

– Спасибо, брат. Не откажусь.

– Бродить туда-сюда по валу – дело скучное; иногда кажется, что само время засыпает. Там и посмотреть не на что, кроме как на трупы центурионов во рву… Давайте знакомиться. – Коренастый протянул мясистую ладонь. – Гай.

– Пизон. Моего друга зовут Вителлий. – Обстановка в лагере хуже некуда, подумал Пизон, если во рву за валом до сих пор лежат трупы убитых центурионов. Сколько же их погибло?

Гай дружески оскалился:

– Германика не видать?

Пизон встревожился. Гай думает, что они всю ночь провели на часах.

– Никаких вестей.

– Понятно. Слышал, когда он появится, велено поднимать на ноги весь лагерь. Наши предводители хотят, чтобы его вышли приветствовать все.

– Это будет правильно, – согласился Пизон, пряча от Гая дрожащие пальцы.

– Хотел бы я увидеть лицо Германика, когда он узнает, сколько нас, – сказал Гай, наполняя кашей видавшую виды красную чашку и передавая ее Вителлию. – Четыре полных легиона, не считая кучки отщепенцев, сохранивших «верность».

– Ублюдок обделается в свои надушенные подштанники, – поддержал Вителлий, с благодарным кивком принимая чашу.

Хмыкнув, Гай передал чашку и Пизону, сердце которого бухнуло при упоминании о сохранивших «верность».

– Своя ложка есть?

– Есть. – Пизон порылся в кошеле, довольный, что не снял его с пояса перед выходом из принципии. Зачерпнув каши и подув на дымящуюся ложку, он отправил содержимое в рот. – Вкусно.

– Можешь не врать, – усмехнулся Гай. – Дерьмо на вкус везде одинаково. Но брюхо набить можно.

– Минуту назад мы на такое и рассчитывать не могли. Благодарим тебя, – сказал Пизон.

Гай довольно кивнул.

– После завтрака отправитесь по койкам?

– Скорее всего, – ответил Вителлий. – Не похоже, что какой-нибудь треклятый центурион или опцион нас остановит.

– Прямо как в элизиуме. Ни одна треклятая труба не поднимает тебя до того, как первый воробей зачирикает, – сказал Гай, смеясь, и, посуровев, спросил: – Вы что сделали с вашим центурионом?

– Устроили хорошую трепку, – солгал Пизон. – Думаю, когда мы закончили, у него ни одного ребра целого не осталось. – Гай пристально смотрел на Пизона, и тот почувствовал, как учащенно забилось сердце. – А вы со своим?

– Убили. Еще в первый день.

«О боги», – мысленно взмолился Пизон. К счастью, на помощь ему тут же пришел Вителлий:

– То еще дерьмо, наверно?

– Один из худших. Из тех, кто избивает солдата за то, что пряжка ремня не сверкает на солнце. Забавно то, что дуралей мог спастись. Когда все началось, мы его убивать не собирались. Сказали, что лагерь в наших руках и ему лучше исчезнуть, а он, видать, не поверил. Рассмеялся нам в лицо. Понятно, нас такое возмутило, а когда он еще и взялся за свою палку, мы… – Гай помолчал и сплюнул в костер; слюна зашипела на поленьях. – К концу дела дырок в нем было больше, чем в сите для вина. И вот что я вам скажу – туда ему и дорога.

– Не велика потеря, – согласился Пизон и сам удивился своим словам. Служить под началом такого командира наверняка сущий кошмар. Другое дело – Тулл: не просто хороший центурион, но и порядочный, честный человек.

– В нашем легионе были такие командиры, – проворчал Вителлий. – С ними быстро управились.

– Говорят, всего убили, по крайней мере, двадцать центурионов и одного трибуна. Вы об этом слышали? – спросил Гай.

– Да, – ответил Пизон и добавил для достоверности: – Только цифры немного меняются – в зависимости от того, кто рассказывает.

– И сколько вина он выпил, – добавил Вителлий, подмигивая. – Некоторые полагают, что на двадцать миль в округе не осталось ни одного командира, не считая тех, кто укрылся в принципии.

Все засмеялись.

– Слышали о центурионе из Стремительного? – спросил Гай.

– Сейчас столько всяких историй рассказывают, – ответил Пизон. – Ты о чем говоришь?

– О крысе, которая добавляла в поклажу легионеров перед маршем свинцовые бруски, чтобы груз была в полтора раза выше установленного.

– Слыхал про такое, – подтвердил Вителлий, кивая. – Та еще подлянка.

– Он свое получил, – с гордостью сообщил Гай. – Отправился искупаться в Рейне – с привязанными к подошвам свинцовыми брусками. Оказалось, мерзавец хороший пловец – долго не тонул. В конце ребята сделали его мишенью для дротиков.

– Такой смерти не позавидуешь, – ляпнул Пизон, не подумав.

– Похоже, он заслужил ее, – вставил Вителлий.

– Заслужил. И он, и остальные, – поддержал Пизон и заметил, что в глазах Гая мелькнул огонек недоверия. Он проглотил последнюю ложку каши и извиняющимся тоном сказал: – Не знаю, как ты, Теллий, а мне пора на боковую. Спасибо еще раз, Гай.

Кивая в ответ на благодарность, тот осмотрел Пизона с ног до головы.

– Вы из какого легиона?

– Из Двадцатого, – соврал Пизон, не зная, какой легион лучше назвать.

– Из какой когорты?

Простой вопрос застал врасплох, как камень, выпущенный из пращи. Гай знал людей из одной-двух когорт, может быть, из нескольких – и пытался поймать гостей на лжи. Если ошибиться, ткнуть пальцем не туда, их разоблачат еще до того, как в чашках высохнут остатки каши.

– Из Десятой, – прохрипел Пизон; во рту у него пересохло от страха, поэтому слова дались ему с трудом.

На лице Гая напряжение сменилось разочарованием.

– У меня были приятели в Третьей и Четвертой.

– Может, я их видел, но не знаком. Сам знаешь, как это бывает.

– Знаю, – сухо бросил Гай и обернулся к палатке: – Марк! Ты как-то говорил, что у тебя знакомые в Десятой когорте Двадцатого?

– Парочка, может, найдется, – донесся ответ.

В отчаянии Пизон был готов возроптать на богов. Почему он? Почему сейчас? Он бросил быстрый взгляд на Вителлия – что делать? Если бежать, Гай с товарищами бросятся в погоню, как свора гончих за зайцами. Если остаться, их разоблачат как обманщиков и расправа не заставит себя ждать. Как говаривал дедушка Пизона, они с Вителлием оказались между Ганнибалом с его армией и глубоким синим морем. «Другими словами, положение тяжелое», – горько подытожил Пизон.

– Иди сюда, Марк, – позвал Гай.

– Я сплю, – ответил недовольный голос.

– На минуту, – попросил Гай, улыбаясь Пизону улыбкой, которая напомнила бедняге оскал акулы, виденной им когда-то в сетях рыбака.

– Ладно, ладно, – проворчал Марк из палатки.

– Вы должны знать друзей Марка, – предупредил Гай, ставя чашки на землю.

Пизон кивнул с деланной радостью. «Я не такой глупец, чтобы остаться здесь и умереть», – подумал он. Напряженная поза Вителлия напоминала стойку пса, встретившего незнакомую собаку; казалось, он тоже готов сорваться с места. Если сейчас зарубить Гая, то они успеют пробежать тридцать шагов, пока Марк выберется из палатки или кто-то другой поймет, что происходит. Нырнуть на другую улицу, а потом затеряться меж рядов палаток и пробираться к принципии.

План, что и говорить, рискованный. Если не убить Гая сразу, завяжется рукопашная против превосходящих сил врага. Бежать по задворкам через веревочные растяжки палаток невозможно – там даже шагать трудно. Так или иначе, они просто получат отсрочку перед неминуемым концом. Если вырваться на открытое пространство, путь преградят встречные легионеры. Даже если опередить преследователей, то у самого вала принципии их будут поджидать вражеские часовые.

«Ганнибал или море», – размышлял Пизон. Сердце стучало как молот, во рту пересохло. Море или Ганнибал?

– Держите его!

Все повернули головы на крик, донесшийся с конца улицы. Вслед за ним послышался топот ног бегущего человека.

– Остановите его! Он бежит к принципии!

Суматоха отвлекла внимание Гая от Пизона и Вителлия, и Пизон уже решил, что им самое время исчезнуть, но вид преследующей беглеца толпы заставил его отказаться от этой затеи. Легионеры легко могли разделиться и пуститься в погоню за всеми жертвами.

Следовало оставаться на месте, и тут Пизон с ужасом увидел, как Вителлий вытаскивает меч из ножен, – и поймал себя на том, что повторяет действия друга. Так и следовало действовать, если они хотели доказать, что принадлежат к мятежникам, и отмести все вопросы Гая.

– За мной, братья! – закричал тот, выбегая на середину улицы. – Не позволим ублюдку спастись!

Пизон занял позицию справа от Гая, поближе к противоположной линии палаток. Вителлий держался возле друга. Товарищи Гая, среди которых, вероятно, был и Марк, вскоре присоединились к ним, вооружившись мечами и щитами. На помощь спешила еще дюжина легионеров. Через мгновение улица оказалась перегороженной сплошной шеренгой солдат. У Пизона вспотели ладони, когда он увидел, что беглец – судя по количеству фалер и прочих знаков отличия, центурион – бежит прямо на него. Сможет ли он убить человека, чтобы спасти собственную шкуру? Пизон не знал ответа, но кровожадные лица преследователей центуриона говорили о том, что ему предстоит сделать выбор.

Через двадцать шагов.

Через восемнадцать.

– Ну, давай, подонок, – крикнул Гай, и жилы на его шее вздулись. – Здесь тебе не пройти!

Через шестнадцать.

Ком встал в горле. Пизон с трудом сглотнул и до боли сжал пальцы на рукояти меча.

Через четырнадцать.

– Выпустим из него кишки! – крикнул один из преследователей. – Он убил часового у палатки.

Гай и его товарищи взревели, словно дикие звери. Вителлий присоединился к ним, и Пизон, к своему стыду, тоже. Теперь центурион подбежал так близко, что можно было рассмотреть оспинки на его щеках, пот, струящийся по лбу, и даже цвет глаз – светло-серый.

Осталось восемь шагов. Пизон напрягся. Он убьет центуриона, раз нет выхода. Тот обречен – зачем же гибнуть Пизону и, возможно, Вителлию?

Центурион победил страх или, возможно, смирился с участью. Он перешел на шаг и, выдвинув вперед левое плечо, а правой рукой занеся окровавленный гладий, двинулся на Пизона. Того охватила паника. Похоже, что через мгновение он умрет. Как и у центуриона, у него не было щита, а без него отразить удар очень сложно.

– Умри, мразь! – завопил Гай, бросаясь вперед.

Центурион слишком поздно оторвал взгляд от Пизона, чтобы отразить нападение. Глаза его широко раскрылись – сначала от неожиданности, потом в них появилось выражение ужаса и боли. Меч Гая глубоко вошел в пах центуриона. Из его губ вырвался мучительный стон, и следом раздался звук удара – Гай и центурион столкнулись грудь о грудь. Легионер с размаху нанес удар головой в лицо центуриона, и кровь брызнула из разбитого носа несчастного.

Гай схватил противника за плечо левой рукой и, не давая ему упасть, погрузил свой клинок еще глубже в тело врага.

– Как тебе это понравится, негодяй?

Ответом был низкий, утробный предсмертный стон умирающего человека. Он оказал на окружающих мятежников то же действие, какое производит на хищных зверей на арене цирка стон брошенного им на съедение преступника. Легионеры набросились на умирающего, нанося ему беспорядочные удары по шее, туловищу, рукам и ногам.

Остолбенев от ужаса, Пизон смотрел на происходящее.

– Бежим! – услышал он в самом ухе горячий шепот Вителлия.

Пизон медленно приходил в себя. Голова болела, словно после попойки перед глазами плыло. Он тупо уставился на Вителлия.

– Что?

– Нас убьют следующими. Идем, – Вителлий взял его за правое запястье железной хваткой.

Сгорая от стыда, Пизон повернулся и побежал.

Глава 8

«Фортуна благосклонна к Пизону и Вителлию», – так думал Тулл, слушая тем же вечером доклад двух друзей. А еще их спасла жажда крови, обуявшая Гая и его приятелей. Приятелей никто не преследовал. Через сотню шагов парочка резко свернула налево, потом направо, еще раз направо и оказалась далеко от места, где совершилась кровавая расправа. Пизон решил замедлить шаг. Спешащие привлекают внимание, на идущих спокойно посмотрят один раз, не более. Так и вышло. Ободренные успехом друзья решили продолжить разведку, справедливо полагая, что центурион не похвалит, если они вернутся до вечера. Поскольку у приятеля Гая, Марка, имелись знакомые в Двадцатом легионе, они двинулись в расположение Первого.

Там все шло нормально, и еще утром друзья успели понаблюдать за соревнованием борцов, устроенным скучающими бунтовщиками. Зрелище привлекло большую толпу зевак и торговцев вином и пищей из-за стен лагеря. Здесь можно было сколь угодно долго бродить среди зрителей, прислушиваясь к разговорам.

Из донесений Пизона и Вителлия следовало, что дела плохи. Сказанное Гаем казалось правдой – почти все солдаты Первого, Пятого, Двадцатого и Двадцать первого легионов примкнули к мятежу. Примерно пятьдесят легионеров составляли ядро заговора; к ним относились Костистый, Толстоносый и пара близнецов. С десяток центурионов погибли. Еще больше старших командиров содержались под стражей в своих палатках. И это не считая убитого трибуна.

Поговаривали, что насилие выплеснулось за стены лагеря. Погибли несколько мирных жителей, отмечались случаи насилия над женщинами. Ходили даже слухи о нападении на ближайший город, Ара Убиорум. Единственной обнадеживающей новостью было то, что, судя по всему, ни одного из гонцов Цецины мятежники не перехватили.

По мнению Тулла, это означало, что Германик уже знает о случившемся и скоро появится. И что тогда? Об этом оставалось только догадываться. Мятежники явно не станут падать на колени и, как покорные овечки, подставлять горло под карающий меч. Значит, предстоит новое кровопролитие.

И сколько еще жизней оно унесет?

С разрешения Цецины Тулл продолжал ежедневно высылать разведчиков в лагерь. На пятый день Пизон вернулся раньше обычного и принес весть о приближении сил Германика. Обрадованный Тулл повел Пизона прямо к Цецине, который находился в своей палатке с примипилами – высшими центурионами четырех легионов.

Цецина сначала тоже обрадовался, но тут же встревожился.

– Вообразите, что будет, если на него нападут мятежники. Наместник не должен входить в лагерь, пока здесь не будет безопасно! Его нужно предупредить – и сделать это незамедлительно.

– К нему отправлюсь я, господин, – вызвался Тулл. – Думаю, пройду, притворившись ветераном.

Цецина изучающе посмотрел на центуриона.

– Мятежники сочувствуют солдатам, служащим слишком долго, не так ли?

Откровенный вопрос заставил примипилов удивленно переглянуться, но Тулл согласно кивнул.

Для центурионов служить до пятидесяти лет было делом обычным, но рядовые легионеры, поступавшие в армию в восемнадцать-девятнадцать лет, обычно выходили в отставку в возрасте сорока трех или сорока четырех лет. Небрежное хранение записей и недостаточное количество новобранцев вело к тому, что сроки службы нарушались нечестными командирами. Неудивительно, что солдаты негодовали и обвиняли Цецину в потворстве нарушителям закона.

– С твоего разрешения, я пойду с моим опционом и двумя десятками солдат.

– Делай как считаешь нужным. Но обязательно перехвати наместника до того, как он въедет в лагерь. Его наверняка сопровождает свита, однако, учитывая, что он несется как демон, она будет небольшой. Дело может легко обернуться к худшему, а я не хочу нести ответственность за смерть императорского наследника. Мне и этого проклятого мятежа хватит.

Тулл невольно вздрогнул. Если Германика убьют, виновным объявят его, и тогда смертный приговор неизбежен. Погибшие солдаты останутся неотмщенными, а орел Восемнадцатого легиона так и не будет найден. Он расправил плечи.

– Я доставлю наместника к тебе, господин. Жизнью клянусь.

Идти по лагерю не в форме центуриона, притворяясь рядовым легионером, было непривычно. Тайный приезд с Фенестелой в Рим стал едва ли не единственным такого рода случаем. Тогда им потребовалась некоторая привычка, но риск не шел в сравнение с нынешним. Здесь, в лагере, полном солдат, Тулла не оставляло ощущение, что в нем едва ли не на каждом шагу узнают командира. На всякий случай он опустил на голову капюшон плаща и шел, глядя в землю, предоставив Пизону с товарищами выбирать маршрут. Под плащами они прятали мечи, но доспехов не надел никто – мятежники ими практически не пользовались, так что панцири сразу привлекали внимание.

По мере того как они продвигались в направлении северных ворот, Тулл посматривал по сторонам, наблюдая за происходящим. Ожидалось, что именно там, в районе северных ворот, появится Германик. На первый взгляд обстановка в лагере была спокойной. Палатки легионеров стояли на своих местах. Кое-где сохранились и боевые штандарты легионов. Правда, местами стройный армейский порядок нарушался. Тулл присмотрелся и понял, что бóльшая часть палаток центурионов уничтожена. При более внимательном взгляде обнаружилось, что их либо разорвали в клочки, либо сожгли. Тут и там на земле виднелись темные, расплывшиеся пятна крови – свидетельства совершенных преступлений. Повсюду валялся мусор – разбитые амфоры из-под вина, осколки тарелок, кожура от сыра, сандалии с порванными ремнями; предметы из разграбленных командирских палаток – окованный железом сундук, лежащий на боку, не до конца скатанный дорогой ковер, массивная железная стойка с крючками для двух дюжин масляных ламп. Запах мочи и фекалий указывал на то, что некоторая часть легионеров перестала считать приоритетом посещение по нужде отхожих мест.

Если сам лагерь еще казался обычным, то населявшие его солдаты напоминали сброд. Мятежные легионеры бродили вдоль палаток или шлялись по главным улицам большими шумными группами. Многие были пьяны. Неуправляемые толпы двигались в том же направлении, что и Тулл с его людьми, и из подслушанных разговоров становилось понятно, что они хотят увидеть Германика и изложить ему свои требования.

Никто не обращал внимания на людей из отряда Тулла, и вскоре они достигли северных ворот, где образовалась очередь из желающих выйти за пределы лагеря. Солдаты передавали друг другу, что все должны собраться на парадном плацу как можно скорее, дабы Германик смог удостовериться в огромном численном превосходстве восставших. Тулл велел Пизону забраться на одну из сторожевых вышек у ворот. Вскоре легионер вернулся и сообщил:

– Центурион, приближается группа всадников. Они примерно в миле от лагеря.

– Похоже, это Германик. – Сердце заколотилось быстрее. Чутье подсказывало, что наместник может угодить в ловушку, и Тулл прикидывал, успеет ли встретить Германика до того, как тот окажется на плацу. С другой стороны, захочет ли наместник, известный своим решительным нравом, прислушаться к советам Тулла? Кроме того, поспешить навстречу Германику значило обнаружить перед мятежниками присутствие его, Тулла, отряда.

– Идем к помосту, – велел центурион Пизону и остальным легионерам. – Как можно быстрее. Старайтесь не смотреть в глаза окружающим.

Люди, стремящиеся к цели, всегда двигаются быстрее тех, у кого ее нет. Кроме того, солдаты Тулла в отличие от мятежных легионеров были трезвы. Просочившись группами сквозь толпу, они собрались у невысокого помоста, на который во время смотров и парадов поднимались старшие командиры. Несколько пьяных скандалистов попытались зацепить солдат Тулла, но их обошли стороной, не вступая в ссору. Центурион приказал своим людям не подходить вплотную к помосту, потому что там уже стояли Костистый, Толстоносый и близнецы. Окружавшие их мятежники были трезвы и, казалось, готовы к возможным неприятностям.

Все ждали появления Германика. Казалось, время остановилось. Тулл старался не поднимать головы, говорил мало, но чутко ловил каждый звук. Его приятно удивило, что вера в справедливость своих требований сочеталась у восставших с искренней преданностью Германику. Еще он отметил для себя, что вожди мятежников не стали подниматься на помост, оставив его свободным для наместника.

– Он даст нам то, чего мы хотим, – высказал свое мнение легионер с тяжелой челюстью, стоявший справа от Тулла.

– Точно, – согласился его товарищ с лицом, которое казалось вдвое уже, чем физиономия первого. – Германик – честный человек и прекрасный военачальник, это каждый знает.

– Он даст то, что принадлежит нам по праву, – громко заявил Толстоносый. – А иначе я ему не позавидую.

– В этом нет нужды, – возразил легионер с тяжелой челюстью, но бóльшая часть стоявших поблизости солдат поддержали Толстоносого.

Тулл бросил на Фенестелу, стоявшего в нескольких шагах слева, многозначительный взгляд. «Дело может плохо обернуться», – произнес он одними губами. «Я готов, – беззвучно ответил Фенестела, – люди тоже». Тулл склонил голову, потом пощупал рукоять меча под плащом, проверяя, удобно ли тот расположен на поясе. Оставалось только молиться. Тулл нечасто обращался к богам, но в трудные, как этот, моменты молитва помогала почувствовать себя уверенней. «Фортуна, великая богиня, – попросил он, – сохрани этих людей в спокойствии, а моих солдат живыми. Пусть Германик скажет, что нужно, и с миром покинет это место».

– Идет! – донеслись голоса со стороны дороги, ведущей к северным воротам. По толпе прокатилась волна возбуждения. Люди толкались и наваливались друг на друга, чтобы увидеть наместника, и Тулл вместе с ними. С приближением Германика толпа растянулась и поредела. Что характерно, мятежники и не попытались представить себя наместнику в достойном виде или организовать нечто вроде почетного караула.

Высокий и представительный, в поле зрения появился Германик. Голова его была обнажена, взгляд суров, дорогие доспехи ослепительно блистали. По толпе пронесся коллективный вздох восхищения. Наместника сопровождали три человека – два кавалериста и штабной командир. «Смелости ему не занимать – явиться в такое место с крошечным эскортом», – подумал Тулл, не в первый уже раз проникаясь восхищением к этому человеку. Другое дело, можно ли считать такое поведение благоразумным и мудрым? Воздух над плацем сочился тревогой и опасностью. Оставалось только надеяться, что прославленная отвага и ораторское искусство наместника помогут ему остаться в живых – если же дело повернется к худшему, одних людей Тулла просто не хватит.

– Где ваши штандарты, солдаты Рима? – громогласно вопросил Германик, возвышавшийся благодаря своему огромному росту над окружающими легионерами. Поднявшись на помост, он выглядел настоящим великаном. Эскорт остался внизу. – Я хочу видеть штандарты, хочу знать, с какими частями и подразделениями говорю.

– Мы достаточно хорошо слышим тебя и без штандартов, – дрожащим от злобы голосом возразил Костистый.

Германик не уступил.

– Поднимите ваши штандарты, – крикнул он. – Ведь вы гордитесь своими частями?

– Гордимся! – ответили с десяток голосов.

– Не слушайте его, – распорядился Костистый, обернувшись к толпе.

– Если гордитесь, покажите мне ваши штандарты! – настаивал Германик.

Костистый и его приспешники в бессильной ярости смотрели, как один за другим над толпой поднимаются штандарты – первый, второй, дюжина, две; вскоре они уже были повсюду, центурии и когорты обозначили себя. Германик удовлетворенно кивнул.

– Хорошо знать, с кем говоришь, – произнес он, четко выговаривая слова. – Вы меня знаете. Я – Германик, имперский наместник провинции Германия и Трех Галлий и наследник императора Тиберия, да славится его имя! Я также ваш командующий.

Ропот недовольства и колючие замечания насчет родословной Германика, раздавшиеся из толпы, почти сразу смолкли, к удивлению Тулла и к злости Костистого и его приближенных.

– Сегодня я приехал, чтобы поговорить с вами о многих вещах, – продолжал Германик. – И прежде всего – об Августе, нашем благословенном отце, которого больше нет с нами. – Он улыбнулся, услышав из толпы несколько выкриков в честь покойного императора. – Человек незнатного происхождения, он своим трудом создал империю, равной которой нет в целом мире. За последние полвека его легионы – то есть вы, отважные солдаты, – одержали неисчислимые победы и завоевали во имя его обширные земли. В последние годы вы следовали за наследником Августа, Тиберием, в славных походах в Германию и Иллирику. Ваша доблесть, ваша жертвенность, ваша кровь сделали все эти достижения возможными! И эта провинция – нет, вся империя – сегодня живет в мире благодаря вам.

Легионеры кивали, шептали «так, так», но ни один не ответил привычным приветственным криком на похвалу, слишком похожую на лесть.

– Получив известие о здешних беспорядках, я поспешил сюда, – говорил Германик, шагая по помосту. – Рим полагается на вас. Вы – та сила, которая стережет северные границы. Что с вашей дисциплиной? Где повиновение? Где ваши командиры?

Тулл был готов к многоголосому реву, накрывшему плац, а вот Германик – нет. Казалось, он оторопел, когда легионеры принялись срывать с себя туники, выставляя напоказ шрамы, рубцы и другие следы штрафных наказаний. Ободряемые Костистым, Толстоносым и близнецами, полуголые солдаты устремились к помосту, громко выкрикивая жалобы и обиды.

– Наш центурион бил нас смертным боем каждый день! Посмотри! Это следы раскаленной кочерги! За то, что яма в отхожем месте была недостаточной глубины!

– Мой центурион брал взятки за освобождение от обязанностей часового! Кто не мог заплатить, того избивали бичами!

– Все это тяжкие обвинения, и все они будут расследованы, – отвечал Германик, овладев собой. – Не могу поверить, что каждый центурион виновен в такого рода преступлениях.

– Поэтому мы убили только худших из них, – крикнул Костистый, которого поддержали одобрительным гулом.

Далее последовала лавина жалоб с перечислением злоупотреблений и тягот, выпадавших на долю солдат. Копка рвов, заготовка дров, переноска бревен, рубка леса, строительство нужников и очагов – и все это зачастую делалось, как жаловались легионеры, даже когда не было прямой необходимости. Центурионы понуждали к тяжелому труду, чтобы солдаты «не бездельничали», а если подчиненные не повиновались, применяли самые жестокие наказания.

– И за все это мы получаем гроши! – кричал Костистый. – Если б нам хоть платили… В последние годы жалованье выдают с задержкой, иногда по нескольку месяцев. Про тех, кто годами ждет заслуженной отставки, я уже и не говорю.

– Взгляни сюда, на этого солдата, Германик! – крикнул один из близнецов. – У него во рту зубов не осталось! Он уже тридцать пять лет служит легионером, и он не один такой!

– Или что, так и умереть в доспехах? – добавил второй близнец. Рев возмущения снова повис над плацем, а беззубый легионер стал одним из героев дня.

– Все эти обстоятельства также надлежит расследовать, – отвечал Германик ровным голосом. – Даю вам свое слово, что каждый случай будет записан и разобран. Что вы на это скажете?

Некоторых ответы наместника, похоже, удовлетворили, но таких было явное меньшинство.

– Обещания мало что значат, – возразил Костистый. – Мы хотим, чтобы на наши требования ответили сейчас.

– Оденься в пурпур, Германик! – завопил вдруг первый близнец. – Сорви его с жирного дурака Тиберия!

– Тиберий – старик, у него кочан капусты вместо головы. Ты должен быть императором, Германик. Иди на Рим – и мы поможем тебе! – поддержал второй близнец.

Взглянув на Германика, Тулл прочел на нем возмущение и негодование. Но легионеры ничего не заметили.

– Германик! – принялись они выкрикивать снова и снова. – ГЕРМАНИК!

Германик спрыгнул с помоста, но мятежники подступили к нему, не давая прохода. Охранники наместника потянулись к мечам, но он гаркнул на них, запрещая касаться оружия. В воздухе запахло бедой.

– Собери людей и следуй за мной, – велел Тулл Фенестеле и двинулся сквозь давку, раздвигая толпу плечами и локтями. Неразбериха была полная: одни легионеры кричали за Германика, другие – против, третьи угрожали разорением ближайшего города, четвертые – походом на Рим. Всего за двадцать стуков сердца Тулл приблизился к Германику настолько, что мог бы коснуться его рукой. Но здесь центурион остановился. Перед наместником стояли двое мятежников с обнаженными мечами в руках. Одно неверное движение, и преемник императора может погибнуть. Трое охранников наместника находились прямо за его спиной, но были совершенно беспомощны, стиснутые со всех сторон напиравшей толпой.

– Поднимись на помост, господин, – прорычал один из мятежников. – Прими честь, которую тебе оказали.

– Я этого не сделаю! Я лучше убью себя, но не нарушу присягу императору! – Размашистым движением Германик выхватил меч из ножен.

Неподходящее место для театральных сцен, подумал Тулл, когда два легионера крепко вцепились в правую руку наместника, не позволяя тому двигаться.

– Меня зовут Калусидий, – выдохнул прямо в лицо Германику третий солдат. – Думаю, этот будет поострее твоей игрушки. – Под рукоплескания солдат он протянул командующему свой меч – обычный солдатский гладий с отполированной от долгого использования рукоятью и отточенным, смазанным маслом лезвием. – С радостью позволю тебе им воспользоваться.

– Я сам выберу время своей смерти, – рыкнул Германик. – Я – не ты.

Его надменный тон охладил пыл легионера, который опустил оружие. Но укротить Костистого оказалось не так просто.

– Не дергайся, наместник. Докажи свою преданность – убей себя. – Он усмехнулся. – Давай!

– Давай! – поддержала сотня голосов.

– Плакать не станем, – добавил Толстоносый. – Чем больше патрициев превратится в грязь, тем лучше.

Тулл наблюдал за окружающими его людьми, как парящий в небе ястреб наблюдает за мышами на поле. Он видел, как меняется в ходе действия выражение лиц людей – от ярости к ужасу, от неопределенности к злости и снова к робости. Теперь центурион отметил в глазах некоторых жажда крови. Достаточно одного слова Костистого или его сообщников, и на Германика обрушатся яростные удары кулаков и мечей.

Тулл мгновенно пришел в движение:

– Фенестела! За мной!

Несколько шагов – и они уже за спинами солдат, удерживающих Германика. Несмотря на давку, Тулл сумел вытащить меч. Уткнувшись его острием в спину ближнего легионера, он прошипел:

– Отпусти наместника. Выполняй, или я разрежу твою правую почку надвое.

– Ты слышал? – спросил Фенестела у второго солдата, проделав то же, что и Тулл.

Растерявшиеся легионеры подчинились. Пока стоявшие поблизости старались понять, что происходит, Тулл прошептал что-то на ухо Германику, оттесняя его подальше от Костистого, Толстоносого и близнецов. Предупрежденные Фенестелой двадцать солдат Тулла выстроились узким клином перед своим командиром и его спутником. Три охранника Германика заняли место в заградительном построении. Они успели отойти на двадцать шагов, когда Костистый с товарищами спохватились и принялись выкрикивать угрозы и оскорбления. Через пятьдесят шагов они услышали, как кто-то требует схватить и задержать Германика.

Тулл набросил свой плащ на плечи протестующего Германика и спрятал его лицо под капюшоном.

– Прости, господин, но тебе придется пойти со мной, – пробормотал он и тут же гаркнул солдатам: – Вперед!

Они были в сотне шагов от помоста, и людей вокруг стало заметно меньше, когда Костистый наконец сумел собрать отряд для погони за Германиком. Над толпой зазвучали громкие крики:

– Держи его! Если захватим Германика, наши требования выполнят!

Но легионеры, на тот момент окружавшие отряд Тулла, либо не слышали, либо были пьяны – и не проявили интереса к преследованию быстро продвигавшегося клина. Любопытных взглядов хватало, но не более того. Тем не менее, откинуть капюшон Тулл не позволял Германику до самой принципии.

– Клянусь всеми богами, – воскликнул наместник, узнав Тулла. – Это ты!

– Я, господин, – сказал центурион, сразу обеспокоившись, не станет ли Германик упоминать о встрече в Риме. Наместник простил его, но чем меньше людей будет знать об этой истории, тем лучше. – Извини, что вынужден был вот таким образом доставить тебя сюда.

– Не надо извиняться, центурион. – Германик подался к нему. – Какая удача, что во время нашей последней встречи я сделал именно то, что сделал. – Тулл с облегчением вздохнул, услышав столь деликатное описание той памятной встречи. Германик продолжил: – Похоже, я обязан жизнью тебе и твоим людям. И уж наверняка – свободой.

– Я просто исполнил свой долг, господин.

– Ты сильно рисковал, но, когда дела грозили пойти из рук вон плохо, проявил решительность и инициативу. Прими мою благодарность, центурион.

– Спасибо, господин.

– Как приятно сознавать, что рядом со мной находятся такие люди… Похоже, обстановка здесь должна значительно ухудшиться, прежде чем начнет улучшаться.

– Опять прольется кровь, господин? – Тулл нахмурился, услышав подтверждение своих худших опасений.

– Наверняка, центурион. Даже если мятежники сдадутся, их главарей придется лишить жизни. Как говорил мой отец, лучший способ борьбы с гангреной – решительный удар ножа. – Глаза Германика походили на две застывшие льдинки. – Если этого не сделать, гниение быстро охватит весь организм.

– Как скажешь, господин, – согласился Тулл.

Мысль о том, что придется убивать своих товарищей-солдат, привела его в ужас. Но что ему оставалось, кроме как повиноваться?

Глава 9

Германик в сопровождении старших центурионов удалился в самую большую палатку, и следующей новостью, которую узнал Тулл, было известие о появлении Туберона, скрывавшегося все это время за пределами лагеря. Новость повергла центуриона в уныние. Туберон спасся, распоров заднюю стенку своей палатки и переодевшись простым легионером. Теперь он объявился в принципии.

– Не знаю, как так получается, но этот червяк всегда вылезает из дерьма героем, – проворчал Тулл Фенестеле.

– Вернее не скажешь, – согласился опцион и сплюнул.

– Для них один закон, для нас другой, так?

Фенестела невесело усмехнулся. Мысли у них, как всегда, шли в одном направлении.

– Так всегда было, и так всегда будет.

– Слышал, там было жарко, – донесся до них голос.

Тулл обернулся и увидел в десяти шагах у них за спиной старшего центуриона Корда, на полном, бледном лице которого отпечаталась озабоченность. «Вот только этого мне сейчас не хватало», – подумал Тулл, вспоминая их недавнюю стычку в «Сети и трезубце».

– Вполне себе.

– Говорят, ты спас наместника.

– Говорят. – Тулл перевел взгляд на Фенестелу, ожидая какого-нибудь едкого замечания.

– Ты затесался в толпу из тысяч разъяренных легионеров, убивших своих центурионов, и ухитрился вывести оттуда Германика, – продолжал Корд. – Отличная работа.

Тулл озабоченно посмотрел на Корда. Что за игру он затеял?

– Не хочется и думать, что было бы, если б наместник погиб. Мы все в долгу перед тобой.

– Любой другой сделал бы то же самое, – буркнул Тулл.

– Однако не сумел, – заключил Корд и, дружески кивнув Туллу, зашагал прочь.

– Негодяй, – пробормотал Фенестела. – Я верю ему не больше, чем помойной крысе. Что это он задумал?

– Понятия не имею, – ответил Тулл. – Может, изменил свое мнение обо мне?

Опцион недоверчиво хмыкнул.

– Хочу вина. – Лишь теперь, после разговора с Кордом, Тулл в полной мере осознал, какой опасности подвергался. – Попробуй добыть у квартирмейстера. И чтобы хватило всем солдатам, которые были с нами.

Конец ознакомительного фрагмента.