Глава 4
Зал фешенебельного частного ресторана в охотничьем клубе был в этот час совершенно пуст. У окна за столиком расположились двое. Первый, Борис Михайлович Чернов, старший партнер процветающей брокерской конторы «Икар консалтинг». По одежде и манерам его можно было бы принять за аристократа, если бы не неистребимый налет цинизма и несколько вычурной роскоши во всем. Впрочем, это сглаживалось миной добродушия и вальяжности; мужчина был респектабелен и ухожен, взгляд темных глаз под жесткими кустиками бровей внимателен, доброжелателен и малую толику ленив. Чернов с видимым удовольствием пережевывал кушанье, запивал бордо из прозрачного бокала, промакивал толстые сальные губы салфеткой. Откинулся на стуле, взял с тарелочки принесенную официантом сигару, пока тот молчаливо забирал тарелки: у Чернова – почти пустую, у его спутника – совершенно нетронутую и оставил две толстостенные чашки дымящегося кофе. Тишина нарушалась только звяканьем приборов, словно в кабинете стоматолога. Наконец Чернов произнес:
– Сто миллионов долларов – хорошая сумма. – В голосе его, как и во взгляде, никаких эмоций: он просто констатировал факт. Добавил:
– Очень хорошая. – Губы его скривила саркастическая усмешка, притом глаза остались совершенно холодными.
Собеседник Чернова – маленький, седой – придвинулся к столу:
– Хватит подбирать крошки, Борис. Такой случай предоставляется не каждому.
И не во всякой жизни. Это большой кусок.
– Такие куски порой в глотке застревают. Их в одиночку не едят.
– Борис, этот шанс упускать неразумно.
– Откуда дровишки, Савин?
– Товарищ Мазаев, помнишь его?
– Смутно.
– Хапнул он десять лет назад вполне весомо, увел в офшор, сам свалил, теперь хочет вернуться на российский рынок.
– Жаба заела?
– Ну. Там – проценты, здесь – реальные навары. Барыши. Мой Никитка деньги взялся обернуть по‑чистому, только... Ты же понимаешь, Никита Николаевич Борзов и сами прокрутить такую сумму желают.
– Он решил через биржу?
– Это не он решил, это я ему подсказал. – Визави засмеялся кашляющим шакальим смехом. – Нужно же и мне свою копеечку заработать.
– Ты хочешь один процент?
– Я не алчен. Лимончик свежей зеленью... Умному достаточно. Только сразу по поступлении денег на ваши счета. А тебе, Борис, – все козыри на руки. С соточкой можно играть по‑крупному. Продавишь слегка рынок, сыграешь в два конца...
– Это очень рискованная игра.
– Но и прибыль будет сумасшедшая!
– Я не люблю безумств. Да и Никита Николаевич Борзов весьма расчетливый человек, – ответил Чернов, чуть помедлив.
– И – азартный. Сейчас люди за семь процентов от такой суммы упираются, как сутулые кони! Если ты предложишь ему восемнадцать, он поведется. А сам сделаешь сорок.
– Это нереально.
– Отчего? Кинешь сначала стадо «быков», потом – выводок «медведей».
Кстати, у тебя же есть компаньон...
– Партнер. Медведь.
– По моим сведениям, это человек, способный на поступки. Не всегда просчитанные, но всегда эмоциональные. Никита Борзов такой же. – Савин снова меленько, неискренне рассмеялся.
– Они оба, что твой Медведь, что мой Никита, – бурые. На нерве. Пусть найдут друг друга. И поговорят. Борзов поведется. Ручаюсь.
Чернов промолчал. Веки его были прикрыты, и казалось, Борис Михайлович погружен в приятную послетрапезную дрему, и только бегающие под набрякшими веками зрачки говорили, что мозг его работает скоро и точно, будто вычислительная машина.
– Кстати, этот твой Медведь... Я наблюдал его работу во время восточного кризиса. Он же ненормальный! Как он вообще у тебя занимается финансами?
– Он умный. И танцует под мою музыку.
– А если ему понравится другая?
– Пока плачу я.
– Резонно, – смиренно пожал плечами Савин. – Музыку заказывает тот, кто платит.
Чернов пыхнул сигарой, на мгновение скрылся, словно за дымовой завесой, вперил в Савина острый, испытующий взгляд:
– Послушай, Валентин Сергеевич, а почему ты сам ушел с биржи? Помнится, лет семь назад ты был очень удачлив.
– Я азартен. И по маленькой играть не привык. А большая игра... Она для меня слишком рискованна.
– Скорее – жизнь слишком коротка для такой игры.
Олег Гринев шел по коридору офиса уверенно, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Навстречу двигался – запакованный в тройку полный пожилой господин, которого сопровождал охранник или советник – не разобрать: сухощавый, средних лет человек. Пожилой господин проплывал мимо, как океанский лайнер, не удостоив Гринева взглядом; неприметный, наоборот, глянул быстро, цепко, словно отмечая уязвимые для разящего смертельного удара места.
Гринев вышел из здания; автомобиль, который он оставил на Сретенке, был уже на стоянке; за рулем застыл спокойный, лет сорока пяти, немного грузный водитель.
– Машину легко нашел, Иваныч? – спросил Олег.
– А то. Когда с тобой имеешь дело, нужно только разыскать место, где все «строго запрещается», – там и будет. Тебя, Федорович, через все запреты тащит, как того медведя на пасеку.
– Через рогатины?
– Покамест ты вроде обходишь.
Гринев кивнул, размышляя о чем‑то своем.
– Далеко поедем, Федорович?
– Отдыхай, Иваныч. Я сам.
Водитель вышел, пристально посмотрел на Олега: лихорадочный блеск глаз, движения скупы, как у связанного воина, желающего освободиться от пут. И еще в нем чувствовалась ярость неутоленного действия. Гринев распахнул дверцу, едва не сдернув ее с петель.
– Полегче, Федорович, – проворчал водитель. Добавил смиренно, после паузы:
– А ты, вообще‑то, уверен?..
– Уверен, – бросил Гринев, с полоборота запустил двигатель и сорвался с места.
Из машины Гринев выбрался в центре, поднялся по ступенькам в устроенное наподобие мансарды кафе, подсел за столик к крупному лысеющему мужчине средних лет. Несмотря на полноту и высокий рост, человек этот словно состоял из бесчисленных шарниров; усидеть спокойно он не мог: во время разговора то блюдце двигал, то чашку с кофе, беспрестанно доставал платочек, промакал лоб и – снова начинал переставлять на столе приборы, бутылочку боржоми, стакан, ложечку, тубус с салфетками; мелкие монеты он то собирал горкой, то раскладывал в ведомом ему одному порядке.
– Доброе утро, Марк Захарович.
– Для меня давно уже рабочий полдень, милейший Олег Федорович. – Марк Захарович с шумом отхлебнул минералки и тут же начал промакать обильно выступившие капельки пота.
– Волка ноги кормят.
– Так то волка... – Марк Захарович вздохнул, выудил из сумки пухлую папку, положил перед Гриневым:
– Здесь вся отчетность по девяносто восьми предприятиям. И по тем шестнадцати, что вы отметили особо. Распечатка и три дискеты.
Гринев бегло просмотрел содержимое, отложил две бумаги, сшитые скоросшивателем, удивленно поднял брови:
– Это настоящие бумаги?
– Там у них прошлый век, никаких компьютеров, зато всю документацию делают в двух экземплярах. Один – перед вами. Как говаривал классик, рукописи не горят. Но – теряются.
– Товарищ Розен, это же не ваш стиль...
– Вам нравится?
– Выше всяких похвал. А что бы сказал товарищ Бендер?
– Он был романтик. Сейчас другие времена.
– Да вы философ, Марк.
– Отнюдь. Раз я делаю то, за что вы платите, – я делаю свой гешефт. Раз вы платите за то, что я делаю, вы хотите делать ваш гешефт. Разве кому‑то в этой стране станет хуже, если двое ее граждан станут жить чуть‑чуть лучше?
Гринев достал из дипломата объемистый конверт и передал визави. Марк Захарович цепко ухватил пакет пухлой кистью, сжал на секунду, словно пойманную рыбку, и опустил в сумку. В глазах его замельтешило беспокойство.
– Сумма оговоренная? – спросил он и снова покрылся потом.
– Проверьте, Марк Захарович. Деньги любят счет.
Тот прямо в сумке, не глядя, открыл конверт, его пухлые пальцы по‑бухгалтерски, с непостижимой быстротой перебрали купюры. Он успел не только посчитать, но и нежно потереть некоторые из них. По лицу Марка Захаровича разлилось приятное умиротворение. Он откинулся на стуле, налил полный стакан минералки, выпил, отдуваясь, спросил как бы между прочим:
– Олег Федорович, не надо ли данных по держателям пакетов акций?
– Ма‑а‑арк Захарович... Продавать тополиный пух в июне?.. Эта информация болтается сейчас в Интернете в свободном доступе.
– Да? – воздвиг бровки домиком Розен. – А я не знал.
– Да?
Олег укложил папки в кейс, улыбнулся:
– Вы все деньги на барышень‑то не изводите...
– А что еще делать с деньгами? Копить? Копить деньги – все равно что их тратить, только без удовольствия. Пока живешь – надо жить, нет?
– Вы умный человек, Марк Захарович. Когда‑нибудь станете мудрым.
– Вот тогда и буду копить.
Человек за столом опускает веки, устало массирует их подушечками пальцев.
– Вы в чем‑то не уверены? – спрашивает его сидящий напротив.
– Во всем. Ставки очень высоки.
– Разве? Ставка всегда одна. Жизнь.
– Вот именно. А если ваш Гринев все‑таки усомнится?
– Мы не оставим ему на это времени.