Глава 4
Москва, столица социалистического государства, Третий Рим, – образец для всего прогрессивного человечества, символ торжества коммунистической морали и высоких духовных начал.
После смерти Сталина и разоблачения культа личности, с подачи Никиты, наступила оттепель со всеми ее последствиями. Оттепель так быстро набрала температуру, что всё в столичном обществе, особенно наверху, сначала постепенно, а потом все быстрее и быстрее начало тухнуть.
Появилась золотая молодежь – отпрыски партийных бонз, военачальников, комсомольских вожаков, хозяйственников, профсоюзников и деятелей культуры. В отсутствии родительского глаза, они в огромных квартирах-высотках, или на подмосковных дачах устраивали гульбища.
С Запада ветер доносил до Москвы сладковатый запах марихуаны, звуки джаза, порнофильмы… Все это хотелось попробовать и испытать. Гали вспомнила, как оказалась однажды в одной из таких компаний.
Отмечали защиту диплома Тани Оболенской – дочери профессора. Гали точно не помнила, о чем там шла речь – что-то, связанное с исследованиями в области биологии.
Огромная квартира наполнилась околонаучной и стильной молодежью. Пили вино, шампанское, те, кто постарше, отдавали предпочтения водке. Стоял радостный гомон, произносились тосты в честь «защитницы».
Гали была в ударе – смеялась, незаметно для себя, перепробовала все напитки, отчаянно флиртовала. Сидящие в углу всклокоченные, бородатые студенты рьяно о чем-то спорили, остальная часть мужской компании увивалась вокруг Гали.
Подойдя к столу за фужером шампанского, Гали вдруг заметила сидящего в стороне молодого человека в очках. «Вам что, не нравится компания?» – полунасмешливо, полукокетливо спросила она, не особо ожидая ответа. Собеседник поднял на нее черные глаза, блеснувшие за стеклами в тонкой оправе, и медленно проговорил: – «Берегу силы». «Для чего?» – хотела, было, фыркнуть Гали, но к ней уже подошли ухажеры и увлекли в толпу. Странного молодого человека она тут же выкинула из головы.
Потом шампанское ударило Гали в голову, она с кем-то танцевала, ее пытались увлечь в одну из многочисленных комнат. Она с кем-то целовалась, потом ей подвернулся другой кавалер, вроде бы из-за нее начала назревать драка. Но молодых людей вовремя разняли и элементарно напоили до бесчувствия… Все было как обычно.
Ближе к окончанию празднования менее стойкие уже отключились и примостились на любых подходящих горизонтальных поверхностях.
Гали вошла в зал, где все еще кучковались «выжившие» – за роялем сидел тот самый молодой человек в очках и что-то наигрывал. Уже захмелевшая Таня, откинувшись в кресле, влюбленно пожирала пианиста глазами. Какие-то молодые люди, наполнявшие стопки прямо на крышке покрытого черным лаком инструмента, приглушенно разговаривали о «синкопированной музыке».
Гали облокотилась на рояль и стала слушать… так, задумчиво держа в руке бокал и разглядывая изящные мужские пальцы, порхающие по клавишам, Гали увлеклась Львом Глузкером.
В отличие от приглушенно споривших молодых людей, Гали не была сильна в теории, но она всегда умела чувствовать музыку, безошибочно отделяя искусство от кича, созданного на потребу толпе.
Лев наигрывал попурри из джазовых стандартов:
– «Вот это пассаж из Гершвина «The Man I Love», а вот это уже «Summer time» – Гали уловила изменения в гармонии и темпе мелодии, когда она подошла к роялю – Лев импровизировал и появление рядом Гали не могло не вызвать в нем новых эмоций.
Полуприкрыв глаза Лев, казалось, рассказывал какую-то историю. Гали невольно начала вспоминать себя – в звуках музыки звучало ее детство: вот она маленькая, в сарафанчике, играет с другими девочками, ее первая школьная форма, такая дорогая для семейного бюджета Бережковских. Гали невольно закрыла глаза, чтобы не показать, насколько игра Льва задевает ее за живое.
Лев закончил играть. Гали, Таня и вся компания восторженно зааплодировали. Громче всех хлопала Таня.
– Спасибо, Лев! Это лучший подарок, который мне когда-нибудь дарили! – растроганно сказала Таня.
Подарок? – спросила Гали, стараясь принять максимально безразличный вид.
– Да! – обрадовано вскрикнула Таня – Лев посвятил «это» мне… Что именно «это» было, Таня, видимо, не знала.
Лев снял очки, усталым жестом потер переносицу… и Гали вдруг увидела, что лицо его без очков стало совсем другим – чуть растерянным, беззащитным, открытым.
– Это импровизация на темы произведений Джорджа Гершвина, Тань, – как будто извиняясь за что-то, улыбнулся ей Лев.
Гали почувствовала укол ревности и неожиданную неприязнь к улыбающейся Тане Оболенской – милой девушке, в общем-то, ничего плохого ей не сделавшей.
Оказывается, все, что она чувствовала во время игры Льва, относилось не к ней, а к Тане…
Молодые люди засуетились, проливая водку на полировку рояля:
– Лев! Старик! Выпей! Умаялся, поди, без топлива! Давай, старик! Лев замахал руками.
– Я не люблю водку, ребята… У нее вкус противный!
– Экой ты! А чего ее пробовать?! Пей и все!
– У меня есть коньяк! – встрепенулась Таня и, убежав, вернулась с чуть початой бутылкой армянского коньяка. Толпа встретила виновницу торжества радостным восклицанием.
– Ого! Армянский! КаВэ! А чего мы водкой травимся?!
Бутылка пошла по рукам, Лев перехватил ее и строго посмотрел на Таню.
– Тань, откуда это? – спросил Лев.
– Это папина. Из бара… – честно призналась Татьяна.
Он рассердится… Не нужно, – попытался образумить ее Лев.
– Да ладно, – махнула рукой Таня. – Папа так волновался, когда я готовилась… Он бы все отдал, лишь бы я, наконец, получила высшее образование.
– Стаканы от лукавого! Пьем из горла! – предложил кто-то. Сопровождаемая радостным пьяным гомоном, бутылка пошла по рукам. «За твою защиту, Тань», произносил каждый, делал несколько глотков и передавал бутылку дальше.
Произнеся тост, Лев с удовольствием сделал большой глоток и передал бутылку Гали… на секунду их пальцы соприкоснулись. Гали почувствовала, как Лев вздрогнул, и, улыбнувшись, провозгласила в свою очередь: «С защитой тебя, Тань!»…
Когда бутылка пошла по третьему кругу, Гали отчетливо поняла, что переборщила с алкоголем, и отправилась на балкон подышать воздухом. Через некоторое время к ней присоединился Лев и, спросив разрешения, закурил.
Гали и Лев даже не взглянули друг на друга. Какое-то время они просто всматривались в вязкую тьму улицы где-то внизу…
Первой молчание нарушила Гали.
– Вы хорошо играете, – произнесла она, отстраняя рукой предложенную ей сигарету.
– Спасибо, не курю и никогда не курила.
Магическим образом в тонких пальцах Льва возникла зажигалка, и в свете вспыхнувшего на секунду пламени Гали увидела, что он улыбается.
– Спасибо… – Лев замялся. – Почему-то мне кажется, что вы не очень любите классическую музыку, предпочитая ее джазовой.
– Может быть… Однако многое зависит от того так исполняют классику.
– Правда? – он, казалось, был неподдельно заинтересован.
– А как вы считаете ее надо исполнять?
– Откровенно, индивидуально – Гали несколько секунд подбирала слова. – И чувственно. Так, как вы играли сегодня Гершвина…
Лев повернулся к ней и внимательно посмотрел на нее… Он попытался обнять ее, но она ловко увернулась и погрозила ему пальцем. – Ишь ты какой прыткий!
Когда Гали увлекалась мужчиной, для нее не существовало запрещенных приемов. Спустя некоторое время она неожиданно зачастила в гости к Тане. Они пили чай, пока Таня однажды не призналась, хотя все было видно невооруженным глазом, что влюблена во Льва. Гали исподволь выспросила у Тани его координаты, и также неожиданно перестала бывать у нее…
Она, конечно, позвонила ему, и они стали встречаться. Вскоре Гали узнала, что Лев не всегда бывает таким интровертированным и застегнутым на все пуговицы. Гали как-то попробовала затащить его в постель перед выступлением. Но Лев решительно отказался и почти сбежал с предложенного ристалища. «Бережешь силы?» – поддразнивала она его. Он мычал в ответ что-то не членораздельное. Но почему-то она не обижалась.
Гали всегда старалась бывать на концертах Льва. Поначалу ей нравилось восхищение студенток из консерватории, нравилось, как они завистливо поглядывают на нее – как же, подруга самого Льва Глузкера, гордости столичной консерватории.
Да и не только своим талантом покорял он этих девиц. Лев был воистину красив. Черноглазый и смуглый, высокий, с волнистыми черными волосами до плеч. Но в то же время – худощавый и даже хрупкий, поражавший грациозностью и своеобразной пластикой движений во время игры на фортепьяно. И этот его взгляд из-за поблескивающих стекол очков в тонкой модной оправе. Прямой, насмешливый и властный – но так преображавшийся без своей стеклянной защиты.
Но однажды, после концерта, Гали оттеснив локтем поклонниц, без стука вошла в гримерную, закрыла дверь на щеколду и, не говоря ни слова пошла в атаку на пианиста.
Неожиданный натиск ошеломил его. Еще не остывший от игры, он исполнил с блеском «Экстаз» Рахманинова, Лев можно сказать, отдался Гали без сопротивления. Крещендо было коротким, но очень бурным. Гали, как опытная наездница, оседлала беднягу на старом видавшем виды диване, крепко сжав бедрами, лишая малейшей возможности вырваться.
– Очки, очки где мои концертные очки!
– Успокойся, вон они на столе, лучше расслабься и не мешай мне. Тебе хорошо?
– Да, очень, но….
– Вот и помолчи….
Гали льстило, что соперницы едят ее завистливыми глазами. Поначалу она старалась, как можно чаще появляться со Львом на публике. Она купалась в лучах его славы и в эти мгновения чувствовала себя королевой.
Но, очень быстро Гали поняла, что на концертах она лишняя. Лев растворялся в игре. Он не искал ее глазами, пока был на сцене, не пытался даже намеком, жестом дать понять, что рад ей. Едва он склонялся над клавишами рояля, Лев погружался в другой мир, где была только музыка, оживающая под его пальцами. В такие минуты он не принадлежал никому. Если бы ей сказали, что она ревнует Льва к музыке, Гали посмеялась бы. Но в глубине души… конечно же, она ревновала ко всему, что ставилось мужчиной выше ее самой.
Каждый раз, когда Гали слушала его выступления, ей продолжало казаться, что все, что играет ее любовник, такая же импровизация, как тогда, в первую их встречу… Лицо Льва менялось, будто не Шостакович или Скрябин, а он сам в этот самый момент творил эту музыку.
Концерт заканчивался, слушатели аплодировали, на сцену летели цветы, скрипачи стучал смычками. Лев скромно кланялся. Ускользнув от экзальтированных поклонниц, они уезжали ужинать в один из полюбившимся им ресторанов. Глубоко за полночь, смертельно уставшие, они возвращались в съемную квартиру и неистово занимались любовью. Откуда на это бралась энергия они не могли понять. Но это их и не очень волновало.
Здесь она целиком отдавалась ему. Он нежно прикасался к ее извивающемуся от возбуждения телу, растворялся в ее желаниях, казалось, забывая о себе. Гали удивляло его умение чувствовать партнершу и творить любовь дуэтом, как бесконечную импровизацию на темы кудесников из Нью-Орлеана. В такие моменты она чувствовала себя сказочной скрипкой, рождающей завораживающие звуки в умелых руках исполнителя. У него всегда получалось делать с ее телом что-то невообразимое…
Как это ни странно именно благодаря сексу со Львом, Гали по-настоящему начала чувствовать и любить классическую музыку. Глядя, как Лев исполняет очередное творение Рахманинова, она всем телом чувствовала, как звуки отдаются где-то внутри. Каждое музыкальное произведение рождало в воображении Гали яркие сюрреалистические картины.
Гали чрезвычайно возбуждала мысль о том, что она сидит среди людей, даже не подозревающих о том, что творится в ее теле.
Но иногда, вынырнув из сладостных волн оргазма, Гали замечала в его поведении что-то… Складывалось ощущение – оно было мимолетным, но все-таки безошибочно чувствовалось: часто мыслями он витал где-то далеко, и не с ней.
Гали гнала от себя эти мысли. К чему? Ведь все так хорошо. Она понимала, что может быть, именно из-за этой ускользающей от нее тайны в их отношениях, она и любит его. А в том, что она начала влюбляться, Гали не сомневалась. И то, что иногда происходило со Львом, притягивало именно своей неразгаданностью. И ей очень захотелось завоевать его и безраздельно владеть его душой и телом.
В своих мечтаниях она видела себя его женой. И жила бы жизнью жены артиста. Тем более, что возможности этот брак открывал безграничные. Уже сейчас никто не сомневался, что его имя когда-то прогремит на весь мир.
К 15-ти годам Лев уже занял первое место в международном конкурсе. И с тех пор шел только вперед, становясь все более значимой фигурой в мире классической музыки.
Ему стали делать предложения о турне по странам Европы. Известный лондонский оркестр приглашал сделать запись концерта с его участием.
С таким мужем Гали увидела бы мир. Тот мир, что столь сильно притягивал ее. Госпожа Глузкер, фрау Глузкер, миссис Глузкер, мадам Глузкер… Ей нравилось вслушиваться в музыку этих слов.
Правда, Лев пока не делал ей предложения. У него бывали периоды, когда он исчезал. Просто пропадал без объяснений – обычно на три-четыре дня. Гали поначалу очень злилась. Пару раз она даже пыталась закатить сцену ревности или разыграть истерику, но Лев лишь замыкался в себе и делался совсем непробиваемым.
Гали поняла – не стоит давить на него. Не нужно его ни о чем спрашивать, не стоит пытаться привязать его к себе. Нужно просто уметь ждать. И Гали ждала.
Проходило время, и Лев вновь появлялся, звонил ей и просил приехать. Он встречал ее с цветами, улыбаясь, выслушивал истории Гали, о том, что происходило с ней за время его отсутствия, но сам лишь отмалчивался или говорил ничего не значащие слова.
Ночи они проводили в богато обставленной квартире в высотке на Котельнической набережной, принадлежащей другу родителей Льва, директору магазина на улице Горького. Он уехал в очередную командировку, оставив ключи семейству Глузкер. Старшее поколение, в свою очередь, будучи людьми прогрессивными, отдало ключи сыну. О его отношениях с Гали они знали, но мнения своего не высказывали. Отец и мать души не чаяли в единственном сыне.
Обычно Гали приезжала, взмахом руки приветствовала старичка-консьержа, взбегала по лестнице, игнорируя лифт – не так высоко, всего-то третий этаж. Консьерж, вытягивая шею, высовывал голову из окошка своей коморки и, вздыхая, скользил взглядом по упругой попке этой молодой «сучки». Сейчас этот чернявый затеет с ней половецкие пляски. Он грузно опускался в продавленное кресло, закрывал глаза и придавался мечтаниям.
Открыв дверь своим ключом – Лев сделал для нее дубликат в первую же неделю их знакомства, она медленно входила в квартиру.
По обыкновению, Лев уже ждал ее в спальне, раскинувшись на двуспальной кровати, иногда совершенно голый. После своих исчезновений он всегда бывал особенно страстен и пылок. Гали, конечно, имела все основания для ревности. Но почему-то она была уверена: эти отлучки никак не связаны с женщиной. В том, что он ей верен, Гали не сомневалась.
Потом он неожиданно исчез надолго. Через неделю Гали стала волноваться, но не слишком – она успела уже привыкнуть к его выходкам. К тому же Лев готовился к участию в международном конкурсе. Но вот однажды среди ночи ей позвонила Таня… С тех пор как Гали и Лев начали встречаться, всякие отношения приятельниц прекратились. Гали было не впервой уводить у подруг парней. Поначалу ее еще мучила совесть, но потом она перестала обращать внимание на такие мелочи. «В любви и на войне…»
Таня плакала и что-то невнятно лепетала в трубку. Смысл произносимого начал доходить только после того, как на том конце провода раздались частые гудки.
История была темная и по тем временам позорная. Лев Глузкер оказался под следствием по 211-ой статье УК РСФСР. Статья, по которой судили за самое омерзительное преступление – мужеложство.
Поговаривали, что его застали с кем-то из «за бугорных» музыкантов и предложили не возбуждать дело взамен на «сотрудничество», однако, он отказался. До конца жизни Лев ничего никому не рассказывал об этом.
Слушание было закрытым, богема распухала от слухов, один невероятнее другого. Гали на время исчезла с тусовок, чтобы не видеть сочувственных или насмешливых взглядов. Что произошло со Львом на самом деле, никто не знал.
Как бы там не было, иностранец беспрепятственно покинул СССР, а несговорчивому гению влепили два года… Впрочем, ему хватило бы и недели. Сесть в тюрьму с подобной статьей, значило сразу оказаться в самом низу воровской иерархии, тем более мальчику из хорошей семьи, за всю жизнь ни разу не ругнувшемуся матом.
В первый же день, сокамерники, узнав по какой статье Лев невольно оказался их компаньоном, ему раздавили пальцы на правой руке. Льва за примерное поведение выпустили на полгода раньше срока. Сломанный, разуверившийся во всем и вся, поседевший и никому не нужный он замкнулся в себе.
Потом он пил, пил запоем. Все что осталось у него от прежней жизни – его абсолютный слух. Родители пытались как-то помочь сыну, но он прекратил любое общение с ними. Устроился работать на завод музыкальных инструментов. То время, когда он не пил, проходило у него за настраиванием шестирублевых гитар или чуть не топором тесаных скрипок.
После истории со Львом Гали долго не могла прийти в себя.
Она пыталась смириться с тем, что Лев был «бисексуалом», но не получалось. Так вот, значит, в чем была его тайна, вот что таилось внутри и стояло между ними. Тяга к мужчинам… Гали так никогда и не узнала подробностей – был ли у Льва постоянный любовник или он …
Она мучительно размышляла о том, как такое могло произойти. И как она не почувствовала его метаний. Возможно, Лев держался за Гали как за соломинку, в надежде покончить со своим пороком. Если бы только она могла разговорить его, если бы он раскрылся перед ней и доверился, она бы смогла его понять.
И тогда, может быть, всего этого не случилось бы…
Впрочем, вся наша жизнь, очень часто состоит из «если» или «бы» – как та джазовая импровизация на квартире Тани Оболенской, когда все были веселы, молоды, счастливы, и никто не подозревал, какая судьба уготована красивому и талантливому парню, восседающему за черным лакированным роялем…
Гали очнулась от воспоминаний. Глядя на запотевшее зеркало в ванной комнате, она машинально протерла его ладонью и увидела свои глаза – печальные и влажные от слез. Прошло много лет, но она так и не смогла забыть эту историю…
Почему она вспомнила Льва? Из-за Стива? Интуитивно она чувствовала внутри американца какой-то душевный надлом. Скорее она чувствовала, что Стив что-то скрывает от посторонних глаз. А может и от самого себя.
Обернувшись полотенцем, Гали вышла из ванной и легла рядом со Стивом.
Тот, казалось, дремал, но стоило ей появиться, тут же спросил: «Я уже начал волноваться. Что ты там делала так долго?».
– Как всегда, дрочила письку, подставив под струю горячей воды. Гали хотела в свойственной хулиганской манере озадачить америкоса. Но, на английском языке эта колоритная фраза звучала бы слишком по-медицински, а сленгового эквивалента она не вспомнила.
– Давай лучше выпьем, мой защитник! За тебя, твое здоровье, твою смелость. Сегодня ты защитил свою женщину от грязных, вонючих, желтых обезьян. Ты не побоялся даже удара ножа! Ты их победил и теперь я твоя, мой господин. Слушаю тебя и повинуюсь. Делай со мной, что хочешь.
Гали молитвенно сложила руки и театрально склонилась в глубоком поклоне, стоя на коленях на краю кровати.
Стив сделал два больших глотка виски, не спеша, подошел со спины и с силой вошел в нее… Гали тихо ойкнула и зарылась головой в подушку. Через несколько минут обессиливший пилот придавил Гали своим телом и остался недвижим, наслаждаясь заслуженной наградой. Он тяжело дышал, легкая дрожь пробегала по его горячему телу. Стив по ребячьи прижимался к ней.
Гали вдруг почувствовала к нему материнскую щемящую нежность. Выбравшись из под Стива Гали нежно поцеловала его в мочку уха. Со стороны могло показаться, что участливая мать разговаривает с любимым сыном о его первых опытах общения с женщинами.
– Почему ты загрустил? – Расскажи-ка на ушко своей мамочке. Может тебе дать молочка? Она провела возбужденным соском по его влажным губам…
Он вздрогнул и едва слышно произнес:
– Не беспокойся милая все в порядке. Просто… мне… все в порядке.
Прижав его голову к своей груди, Гали тихо прошептала:
– Поделись, тебе станет легче. Кто обидел моего маленького?
Стив как-то весь обмяк, и вдруг копившаяся долгие месяцы душевная боль вырвалась наружу. Он начал лихорадочно рассказывать Гали историю своей жизни. В начале это были отдельные несвязные обрывки фраз. Потом, он немного успокоился, речь стала более вразумительной.