Охватить всё. Поиск. Глава первая ( Виктор-Яросвет)

Глава первая

Тяжело просыпался Елисей. Было ощущение, что он лежит под плотным покрывалом, но не просто покрывалом, а покрывалом из воды, будто тонны и тонны этой воды в виде одной капли, давили сверху, создавая ощущение безысходности, какого-то необоснованного страха и боли. Боли не физического тела, а просто боли. Не понимая причины такого состояния, он глаза открыть боялся, усиленно пытаясь вспомнить хоть что-то, но в голове кроме липкой боли ничего не было.

Он вспомнил, что вчера… что же было вчера?.. Дьявольский шабаш на берегу пруда в виде купания в голом виде. Детали не хотелось вспоминать, но они лезли, будто пытались насладиться страданием состояния похмелья и омерзительности самого факта тех событий, о которых он ничего не помнит в связи своей жизни. Они вспоминаются вспышками, а не последовательностью осознания – вчера, сегодня, завтра.

Полная луна… пьяный угар, какие-то женщины… Они раздеваются, что-то кричат, смеются, время от времени лезут целоваться, уже в полуобнаженном виде. Он так же что-то говорит, смеется, лапая полуобнаженные, а потом уже и полностью обнаженные тела… видит, как они все, смеясь в пьяном угаре бегут в воду. Видит только голые женские тела и сам он так же полностью раздет. При лунном свете все выглядело как-то неестественно и смутно.

Что же было дальше? Он на земле лежал и смотрел на полную луну, которая почему-то была не одна… Разве может такое быть?.. но он точно помнит, как многолуние водило хоровод по небосводу, «луны» то пускались в дикой пляске, будто размножались, то снова в одну соединялись, но тогда этот лунный диск увеличивался, заполняя собою все пространство, и уже видел на фоне этого пространства пляшущих женщин в голом виде.

Елисей застонал от этих хлопьев вспоминаний, но они будто хватали его и бросали в другие сюжеты этого дьявольского пира. Вот он сидит на кровати в неубранной комнате и с кем-то чокается, что-то пьет… И все… провал… Как же ее зовут?.. хозяйку квартиры, где он был?.. Да и сейчас, по-видимому, он у нее, лежит на кровати и боится открыть глаза, желая только одного – никогда не просыпаться или умереть совсем.

Продолжая лежать с закрытыми глазами, Елисей прислушивался к звукам, но тишина была такая, что заболели уши и!.. вдруг в голову ворвался взрыв звуков… взорвалась сама природа, весь окружающий мир, солнце, небо, земля. Он вздрогнул от неожиданности. Этот взрыв вдруг проснувшейся природы будто выбросил Елисея из грязного похмелья в далекое детство… такое далекое, что дотянуться до него не представлялось никакой возможности.

Детство?..выбросило?.. Нет, это соломинка утопающего!.. за которую он пытается ухватиться, за то прекрасное мгновение своей жизни, чтобы совсем не утонуть в болоте своих же заблуждений и запутанности жизни. Он считал, что своими непредсказуемыми действиями и поступками привносит разнообразие в рутинную жизнь маленькой деревни после очередного похода за удачей в просторах необъятной страны. Что он ищет в этих просторах? Пока Елисей этого не знал.

Не знал, не понимал, что ищет он на просторах своей родины ту единственную, которую он сам же и создал для себя, как идеал, как миф, как мечту своей жизни. Ведь именно в ней, своей мечте он видел смысл своей жизни… Иначе, зачем он родился, зачем живет?.. должен же быть смысл в этом калейдоскопе бессмысленности существования. Прекрасно понимал, что это только миф, мечта, которую он придумал, чтобы оправдать то, что он живет, и живет не просто так, а потому что в его жизни есть великий смысл.

Сейчас ему было уже двадцать шесть лет, но та единственная не приходила. Она будто дразнила его, как ежик в тумане, всегда была рядом, но всякий раз в соседнем пространстве, закрытом от него пеленой тумана. Устав от постоянных похождений, Елисей всегда приезжал домой, в теплый и уютный домик своих родителей, но и здесь, глядя на важные и значительные лица деревенского обывателя, с ужасом и жалостью смотрящих на его никчемную жизнь одинокого волка, чтобы действительно не завыть от дикого однообразия, пускался в пляску вихревых потоков авантюризма.

Вот тогда его несло. Жизнь, в прямом смысле, шла в разнос, вовлекая в свою орбиту все новых обитателей обывательского островка, насыщая все пространство новыми энергиями. Деревня будто просыпалась, внутренне даже радуясь происходящему безумию. Мужики вдруг начинали видеть в женах не просто самок, а даже женщин и оказывалось, что эти женщины имеют что-то еще, кроме того, что имеет и умеет обыкновенная самка.

Самки же начинали вспоминать, что они не только особи женского пола, но и женщины, что жизнь не замыкается только семьей, а есть еще и другие прелести жизни, что на небе есть луна и звезды, есть романтика, авантюризм и наполнение жизни, и оно весьма разнообразно, даже если это и купание в голом виде в лунную ночь. Конечно, сразу же находились и такие, которые начинали яростно защищать свое обывательское существование, как лягушки защищают свое болото.

Жизнь в маленькой деревне была шаблонной, и деление шло по родам и фамилиям, но и эти фамилии были определены не сейчас, а в прошлом далеком или близком, в заслугах или недостатках. Иными словами, казалось, что молодые люди не имели своего лица, настоящее звучало эхом отцов и дедов, их достоинствами и недостатками, жизнь и характер которых определила еще та далекая революция, коллективизация и война.

Этот уклад жизни никто не нарушал и не потому, что никто не желал, а… от греха подальше. Поэтому любой всплеск в эту рутину устоя воспринимался, как посягательство на незыблемость нравственности и морали.

Разумеется, не все были таковыми, но никто и никогда не показывал своего внутреннего состояния, дабы не прослыть безнравственным и убогим. Были в этом укладе и минусы и плюсы, но эти минусы и плюсы не выходили за рамки сложившихся незыблемых традиций, они так же были определены, как допустимые… какой то незримой системой. И если кто-то набирался наглости перешагнуть эти рамки хоть в положительном, хоть в отрицательном направлении, становился, по определению, изгоем и дураком по которому «„тюрьма плачет“».

Елисей не боялся нарушать эти границы дозволенного, даже нарушал их с какими-то вызовом, отвечая всем, когда ему говорили, что по нему тюрьма плачет: «„пусть плачет, главное, чтобы я смеялся и“»… но что и, он не определял.

Нарушать эти законы незыблемости он начал еще в детстве и не потому, что он так плох, а наоборот, был развит не по уровню обывательского болота. Он постоянно пытался выйти из рамок, определенных для его семьи обывателями рутинной жизни и уклада, но когда давление становилось невыносимым, замыкался, создавая видимость смирения и покоя или уезжал шляться по миру. Благо, его родная сторона позволяла своим разнообразием набраться новых впечатлений и даже определить смысл жизни

Надо было все-таки просыпаться и вставать, утро все больше набирало силу. На улице стали появляться звуки не только просыпающейся природы, но и голоса людей и мычание коров, звон колокольчиков, что подвешены некоторым коровам на шею. Для него это значило наступление рабочего дня в деревенской глубинке. Полусонные дети и взрослые гнали коров на пастбище.

Можно было, конечно, поваляться еще часик, прежде, как идти в конторку, чтобы ехать на работу, но он был не дома, а… впрочем, какая разница… ««все рушится!.. куда?.. зачем?.. не знаю… все создается вновь и вновь!..

Душа плакала, она не хотела возвращаться в это липкое ненужное существование. На поверхность сознания, будто из небытия, всплывали прекрасные моменты юности, как альтернатива той жизни, в которой он находится сейчас.

Он помнит, как когда-то он так же лежал на земле и смотрел на звезды, на луну. Он так же был не один, рядом лежала милая красивая девчонка, и они просто молчали, наслаждаясь этой удивительной тишиной, наполненной звуками ночного леса, почти неслышимыми, и звуками звёздного неба в самых высоких тонах звучания. Казалось, что этот звон идет из глубин пространства и времени, как хрустальная перекличка света, исходящего от далеких звезд, и они – два непорочных создания идут по Млечному пути, взявшись за руки.

Елисей протянул руку к своей подружке и она, почувствовав это движение, протянула свою. Он эту девчонку почти не знал, познакомился только сегодня днем. Тогда ему было всего семнадцать лет, столько же и ей. Как же ее звали?.. но почему звали?.. разве ее нет сейчас?.. К сожалению, а может к радости, для него ее уже нет. Она осталась там, в непорочной юности, как три дня чистоты и воспоминаний первого прикосновения к этой чистоте, еще непонятной, завораживающей, открывающей что-то новое и чарующее. Конечно, у него были подружки к тому времени, но здесь было что-то другое. Простое прикосновение к этому милому созданию вызывало какой-то внутренний трепет, ожидание, смущение, магнетизм и этот трепет был общим, а не его или ее.

Почему же так?.. и почему все изменилось?.. куда ушла та чистота отношений?.. Ведь и тогда он так же не признавал рутины и традиций застоя. Эта девчонка была не местная и потому привлекала своей новизной и детской непосредственностью. Она же не знала законов маленькой устоявшейся системы, она доверилась ему не как «„своему парню“», а как своему рыцарю на белом коне, который появился из голубого тумана грез и ожиданий неведомого, ведь только в таком возрасте эти рыцари еще существуют и появляются или уходят в мечту, порой навсегда.

Как же они сюда попали?.. Сейчас в двадцать шесть лет наверное это важно, тогда они просто шли подальше от деревни, в поле и так же незаметно пришли на опушку леса, который начинался километрах в двух от деревни. Он любил сюда приходить, но всегда один. Ему нравилось лежать на игольчатой подстилке в маленьком островке высоких сосен и смотреть в звездное небо.

Причудливые тени от качания верхушек этих сосен создавали иллюзию живого неба. Звезды будто игрались с ним в прятки, они то появлялись, то исчезали в кронах деревьев. Тогда он принимал условия игры и шел их искать, а идти можно было только по Млечному пути, по той обвораживающей звездной дороге, по которой испокон веков ходят все романтики, поэты и просто авантюристы.

И вот в этих звездных просторах что-то изменилось, будто само пространство открыло какую-то новую грань своего существования в виде этой милой, непосредственной девчонки.

– Как красиво-о! – произнесла подружка, которую звали Света, – звёзды будто в прятки играют.

Елисей не ответил, потому что в этом калейдоскопе мерцаний в кроне ночного леса он выбирал для нее подарок.

– Подари мне звездочку!.. самую маленькую…

– Почему звездочку?

– Я загадаю желание о том, чтобы мы всегда были вместе. Мне сегодня так хорошо и уютно и никуда не хочется уходить…

– Тогда тебе надо падающую звездочку. Но зачем дарить падающую, ее не надо доставать. Лучше я подарю тебе всю вселенную…

Елисей затаил дыхание от своей наглости.

– Щедрый ты. Но зачем мне вселенная?..

– Не знаю… – честно признался юноша, – чтобы не загадывать желания, наверное, а просто быть вместе и все.

Тогда она не приняла его дар, удовлетворилась падающей звездочкой, а он так и остался с этим огромным прекрасным букетом жизни, необъятности и таинственности. Как же они тогда были прекрасны, наивны, чисты! Он помнит, как она была напугана… нет, она боялась не его. Разве можно бояться рыцаря?.. разве рыцарь может обидеть, лишить чести?.. она боялась возвращения и не зря, потому что было уже три часа ночи и, как оказалось, их уже искала вся деревня.

Тогда он понял, что люди деревни защищают не чистоту, а незыблемость болотного существования. Многие в тайне мечтали о свободе, но боялись и потому готовы были уничтожить любого, кто нарушил негласные законы. Верили не в благородство человеческое, а только в установки традиций. И это было основой, но не справедливостью настоящего момента жизни. Важна была не чистота, непосредственность, а голые установки, которые установились в прошлом по признакам последнего века жизни.

Люди выполняли условия нравственности по инерции и только потому, что так есть и как дань традициям. А он?.. Разве он мог тогда посягнуть на чистоту?.. Разумеется, нет, но не потому что так принято, а потому, что иначе нельзя. Нельзя запачкать грязью кого-либо, не испачкавшись при этом сам.

Надо вставать и уходить… прежде он должен что-то вспомнить… Понял Елисей, что вспомнив что-то очень важное из своих воспоминаний, вновь обретёт смысл жизни, который, как ему казалось, утерял. Он поймёт, зачем живёт и почему всё так, как есть. Что он в жизни упустил своей?.. что-то очень важное… В сознанье всплыл образ той самой милой девочки… он понял!.. Это понимание, как вспышка света, осветила всё его существо, превращаясь в океан бушующего пламени, проникая в каждый уголок, в каждую клеточку его существа.

Этот огонь прожигал каждое мгновенье жизни, пытался разорвать на части, но чётко понимал, что если он позволит этому бушующему пламени разгореться, то сгорит, исчезнет в глубинах небытия, станет ничтожеством или совсем погибнет. Это же та самая «Жар птица», которую поймал тогда, в момент первого осознанного прикосновенья к непорочности и чистоте вселенского существования. Но, чтобы удержать Жар птицу, нужно временем владеть (Огненным конём), и из темницы красную девицу освободить… Ведь только она способна усмирить Жар птицу.

Елисей пытался вспомнить, когда же он поймал её, ту самую Жар птицу и почему не может удержать?.. Понял вдруг!.. Тогда он хотел всю вселенную своей подружке подарить… Ведь эта вселенная и есть Жар птица. Она тогда сей дар не приняла, не потому что не хотела, а потому что поняла, что такой подарок ей не удержать, и теперь он просто приговорил себя к поиску той, которой дар такой будет по плечу. Он застонал от безысходности, понимая, что нет женщины такой на всей Земле… кто же способен усмирить океан бушующего пламени?..

«Где ты?.. лада моя ненаглядная?.. ведь только ты, неведомая, единственная!.. можешь погасить огонь, меня освободить».

– Но прежде ты, мой славный витязь, разбуди меня, приди ко мне, найди меня… – раздался голос в голове.

Вздрогнул Елисей, глаза открыл, сердце стучало сильно, сильно. Всё тело жгло огнём, но появилось и состояние свободы. Состояние похмелья не исчезло, но уже не угнетало, просто надо подниматься и топать на работу. Прежде осмотрелся, решив ничему не удивляться. Лежит в постели, только понять не может, где?.. что-то знакомое… он раньше здесь бывал, но не понимал, как он попал сюда сегодня и что, вообще, произошло вчера?..

Рядом с кроватью лежал матрац, и на нём лежала Люда. Вспомнил, что вместе с ней, в том числе, ходили купаться ночью… что-то ещё?.. Люда не спала, только как-то с укором на него смотрела.

– Как я сюда попал?.. спросил её, – вроде не сюда все собирались?..

– Я увела тебя оттуда.

– Зачем?

– А ты не помнишь?

– Нет… – в душе у Елисея только омерзение и ненависть к себе.

– Вырвала тебя из этой обители разврата.

– А ты не из этой обители?.. и я?.. разве не мы её создали?.. Всю деревню трясёт от наших похождений.

Люда промолчала, задумавшись о чём-то. Немного погодя, встала и стала одеваться. Он видел, как она неохотно прикрывает своё нагое тело… почему?.. потому что хороша?.. Женщина будто почувствовала его немой вопрос, наклонилась и поцеловала нежно. Халат был не застёгнут, и он просто уткнулся в её чарующие груди, как младенец… хотелось плакать и больше ничего.

– Ты появился и всем, кого встречаешь, даришь свободу, необъятность…

– Распущенность, разврат, измену… – перебил Людмилу Елисей.

– Наверное – не возражала Люда, – но, видимо, пока мы так свободу понимаем.

– Вы? Может ты?.. и я… – но не хотелось продолжать, просто спросил: – а ты почему спишь на полу?

– Так выгнал ночью…

Елисей смутился, даже покраснел, пробурчал невнятно:

– Чё послушалась?.. выгнала бы, да и всё меня, твой ведь дом.

Но Люда будто забыла сразу, о другом заговорила:

– Тебя вчера мужики искали.

– Зачем?

– Зарубить грозились, искали-и…

– Искали, значит, не хотели зарубить, искали, значит, найти боялись… – философски сделал вывод Елисей.

Он поднялся, стал быстро одеваться. Надо было ещё домой заскочить, успокоить родителей и топать на работу.

– Ты всё-таки осторожней. На тебя и так смотрят, как на самого страшного врага. Ты ко мне приходи, я разведёнка, обласкаю, накормлю и напою.

Елисей будто внимания не обратил на её слова. Её глаза и так всё выражали. Не понимал, за что к нему внимание такое. В её глазах светилась просьба, она боялась потерять то состояние свободы, что он ей подарил.

– Говоришь, дарю свободу, а сама готова быть рабыней.

– Только у тебя. Мне ничего не надо, только те мгновенья, что дарить умеешь. Хватит мне. Пусть будет, сколько будет.

– Странно!.. обычно замуж все желают выйти, даже от мужей сбежать готовы… или не достоин я?

– Достоин!.. ты достоин королевы, только знаю я, что для тебя важней свобода… даже важней любви, потому и хочу поймать хоть то, что успеваю.

– Умна!.. Приду вечером, раз объяснения не требуешь моих поступков.

– А если бы потребовала?.. – в надежде смотрела на него.

– Я сам не знаю, потому и объяснять не стану.

За разговором Елисей оделся незаметно, встал, ей помог подняться, как-то грустно посмотрел:

– Пойду я, Люда.

Перед выходом остановился и спросил:

– Как думаешь, почему меня мужики не жалуют?.. не все же жёны купаться ночью ходят… – он улыбнулся как-то загадочно, – ты ведь женщина, знать должна.

Люда посмотрела на него по матерински, да и так была старше лет на пять…

– Скажу, а ты подумай. С тобой купаться не все ходят, разумеется, но все хотят… не обязательно с тобой, но чтобы вот так, свободно.

– А с мужем чё, сходить нельзя?

– Не знаю, – пожала плечами Люда.

– Чудно-о!.. а я то здесь при чём?.. никого вроде не вытаскиваю силой из постели, да и сам не прыгаю ко всем подряд?.. Надо пить завязывать – подвёл итог.

– Понятно, что водка виновата…

Елисей понял, что она уже иронизирует, решил немного озадачить…

– Скажи, а ты могла бы от меня всю вселенную в дар получить?

Ответа ждать не стал, а вышел на улицу, которая встретила его утренней свежестью августовского дня, вымывая из сознанья всё похмелье. Первое, кого увидел, это своего отца на другой стороне улицы. Он шёл неспешно и осторожно, будто боялся, что кто-нибудь его увидит. Понял, что ему стыдно за него, ведь в деревне всё и всем известно, а он ему отец. Опять у Елисея сердце заболело… «Они переживают, боятся за него». По своей молодости он ещё не понимал, как больно видеть неустроенность своих детей, но понимал и то, что он ломает в них, прежде всего, ту сложившуюся в деревне роль их семьи, фамилии, что им определили. Кто определил?.. Это не важно, он просто ломает, даже не задумываясь ни о чём.

Лет пять тому, чаще его ломали, сейчас он сильным стал, и это навело его на мысль, что правильно он делает, что жить спокойно не даёт, пора менять систему жизни по заслугам или недостаткам предков. Это осознание подняло настроенье, и он полностью оправившись от похмельного синдрома, направился к отцу. Хотелось успокоить добрым словом, пообещать исправиться, он поймёт, конечно, что не изменится сыночек, но будет рад всё равно.

На улице безлюдно почти было, а те немногие, что были, внимания не обращали или прятали глаза, будто не он, а они в чём-то виноваты. Вдруг перед ним, как из-под земли появился Фёдор, маленький нудный мужичок, бобыль. Вспомнил, что этот Федя к Людмиле клинья подбивает или не к ней?.. не важно…

– Привет, Федя.

Тот не ответил, озирался только затравленно вокруг, потом процедил сквозь зубы:

– Пришибу тебя, урод, если ещё хоть раз появишься у Людки.

Елисей опешил, но подумал, что может и не следовало ему появляться… может у них что-то и получилось бы… но она ведь тоже человек.

– Ты за неё решил или только за себя?.. но всё равно, привет!.. Мужик с утра к удаче!.. а злой мужик, видать, к двойной удаче. – Он улыбнулся – топор прихватить не забудь.

Он знал, что не найдут его, не пришибут. Те, кто обещает, могут только угрожать, на большее просто не способны. Знал, что к вечеру Федя напьётся и зароется в какую нить нору. Такие люди на поступки не способны. Просто обошёл его, как столб, направился к отцу, вместе с ним отправились домой. На них, конечно же, никто внимания не обращал.

Елисея всегда удивлял один момент, что когда скрываешься или скрываешь что-то, что-то делаешь не то, как принято в деревне, то это таинство всегда известно всем и, главное, в мельчайших подробностях. Он даже гордился своими селянами, их талантом художественного оформления сплетен, как и любых событий. Не забывали рассказать и о причудах природы, мерцающем свете луны или жгучем свете солнца, чтобы событие обрело правдивость и значение.

На такие разговоры он не обижался. Напротив, зажигало и побуждало к открытым действиям, как вызов разговорам. Но за такие открытые дела селяне мстили, ведь у них отнимали возможность творчества в процессе сюжета обсуждения. Так и сегодня, он почти ничего не помнит, но к вечеру ему же всё про него расскажут, и он поверит в это, себя возлюбит или возненавидит, но и эти чувства только для того, чтобы опять напиться с «горя» или с «радости» и, в очередной раз пережить «Иронию судьбы»… в масштабах маленькой деревни.

Многие селяне просто ненавидели его, осуждали, но в этом осуждении он не видел осужденья. Скорее зависть, восхищенье, ожиданье чего-то нового, непредсказуемого даже, как купание ночное в голом виде. Он был холост и не обязан ничему и никому, мог свободно флиртовать, шутить, был скованно раскован, порой вульгарен чуть, но не злой и потому женщины позволяли ему немного больше того, что не входило в рамки нравственности и морали маленькой деревни. Он никак не понимал, почему забывают мужики, что и женщинам, кроме супружеских обязанностей нужна ещё и нежность, ласка, чувственность, романтика и восхищенье их фигурой, магнетизмом, красотой.

Чаще такие нежности проходят в течение года после замужества или ещё раньше исчезают. Женщина становится без ласки бабой, самкой, в лучшем случаи, матерью детей, и жизнь замирает будто, обливается душа слезами. Сначала душа пытается противиться, но после, смирившись, замирает.

Вдруг появляется свежий родничок живой водицы!.. Вот здесь-то начинаются все беды. Одни бегут, чтобы умыться, почувствовать прохладу родничка, другие, чтобы отдохнуть в его журчанье, но есть и третьи… Эти неряхи, они не любят чистую водичку, не любят перемен, и потому всеми силами пытаются избавиться от родничка, грязью забросать или подсыпать яда в виде осужденья, сплетен или прямого нападенья. Конечно, родничок очистится со временем, только журчанье станет тихим, ровным, без звона хрусталя, а сама водичка помутнеет. В таких случаях родничок порою пробивается наружу, но не чистота, а всё дерьмо всплывает.

Ощущение, возникшее при пробуждении, целый день не проходило, ощущение, что он всю вселенную держит на руках. Эта вселенная, которую определил в образе Жар птицы, сверкала в виде изумительного бриллианта капелькой росы в преддверии рассвета. Непривычно было то, что эта капля осознавалась и чувствовалась бесконечной. Такая же маленькая, как росинка и бесконечная, как тысячи вселенных.

Воображенье было развито у Елисея, но оно нЕ было каким-то хаотичным, а управляемым и добрым. В бога он не верил, но верил в себя, понимал, что всё, что есть вокруг, что происходит, не происходит просто так, а только от него зависит, поэтому в своих ошибках или достижениях не винил никого, кроме себя, да и себя винить не видел смысла. Какой смысл виниться, каяться за то, что уже произошло и не вернётся?.. Не лучше ли понять ошибку, чтобы вновь не повторить?

Отчего такая тяжесть на душе?.. вот что понять необходимо. Конечно, можно всё списать на пьянку или на похмелье, но всё ли?.. Он вспомнил, что такое состоянье капли, равной бесконечности, возникало перед любой болезнью или перед опасностью большой, обычно, как предупреждение, но и накачка силой в виде напряжения преодоленья. Напряженье приводило Елисея не к раздражению, как принято считать, а к абсолютному покою. В такие моменты жизни мир виделся, как после грозы, обновлённым, чистым, а всё, не соответствующее этому покою, ощущалось где-то далеко за горизонтом, как отзвуки грозы, а не гроза.

Вот и сейчас, то состоянье бесконечной капли стало исчезать, но появилась сила, которая сметала мысли блуда, похмельного волненья, суеты. На смену приходил покой натянутой струны, звенящей камертоном, без слов, без звуков и без света. Одна прозрачность, насыщенная мощью всех времён… Времён?.. Нет!.. не времён, это мощь одного мгновения, которое он пережил тогда, в свои семнадцать лет, когда дерзнул преподнести в дар непорочности самой и чистоте целую вселенную.

Почему они не встретились с подружкой?.. ведь любили!.. Вот сейчас он понял, что этот дар всё определил. Почему-то вспомнилось стихотворенье…

Он не послушал и ту вселенную-мгновение с собою взял. Это не страшно, скорее, тяжело мгновение нести, ведь время не стоит на месте, и чем дальше он уходит (взрослеет), тем мгновенье тяжелее. Где-то в глубине души он понимал, что этот дар, что называется любовь души, ждёт впереди по жизни в темнице та единственная, которая в ларце хрустальном ожидает суженного для того, чтобы проснуться и умыться в капельке его росинки бесконечной.

Был вечер. Елисей к Людмиле шёл. Знал, что ждёт его Людмила, не Федю, а его. Пусть он не останется, пусть совсем исчезнет, но не исчезнет в памяти, как лучшее мгновенье жизни. Что он делает по жизни?.. Дарит мгновения, что вечности равны, вот поэтому его и любят и многое прощают. Конечно, не всё безоблачно в его поступках, даже мерзко, иногда, но ведь всего одно мгновенье чистоты способно через память всё омывать и очищать. Вот эти мгновения и ловят, хоть и не понимают, для чего.

Кто-то грубо его остановил. Во!.. это уже реальность в том виде, как понимают люди, а значит и живут. Перед ним на тротуаре стоял Фёдор и два его дружка. Они, все трое, нагло с вызовом смотрели на него. Елисей с досадой сплюнул… такое состояние души испортить… хотя… почему испортить?.. оно было, значит есть. Фёдор что-то сказать пытался, но Елисей его опередил.

– А где топор?.. – спросил его.

Видит, что все трое растерялись, замешкались, а он пока определил силу противника и уровень угрозы. Фёдора можно было в расчёт не брать, раз пригласил друзей, значит сам драться не готов. Удивился только, что Фёдор трезвый… видать, с утра готовил эту встречу и сам готовился на представленье посмотреть и насладиться пораженьем Елисея.

Дружок его?.. этот опасней, урка. Отсидел два года, только месяц, два, как вышел. Следует заметить, что в деревне маленькое хулиганство, даже если и тюрьма, полностью не отрицалось, по принципу – от сумы, да от тюрьмы не зарекайся… Звали его Толя. Понимал Елисей, что за Фёдора он не будет сильно драться, если сопротивление получит.

Третий?.. Этот всех опасней для него, этот любит драться. В деревне не верховодит и даже не пытается, для него драка вроде спорта. Но, опять же, хорошо, вот с него и следует начать, чтобы драку в спортивное состязание перевести. Тогда для него неважно будет, с кем и за кого, а только сам процесс.

Драки не боялся Елисей, даже любил, но не любил несправедливость. Трое на одного… считал не просто несправедливостью, а величайшей трусостью… Но знал ещё и то, что здесь не город, а деревня, где всё и всем известно становится в течении пяти минут. А это значило, что, не успев начаться, драка соберёт толпу зевак, помощников, друзей, а это уже не драка, а кулачный бой. Третьего звали Володя и он спросил:

– Какой топор?..

– Как какой?.. трое на одного?.. без топора никак, силы не равны, вот с топором, может быть, и был бы шанс, – нагло улыбнулся Елисей.

Интересно было… перед дракой, в ожидании, у Елисея дрожь по телу проходила. Он не понимал, думал от страха, но когда определялась неизбежность столкновенья, его охватывала безмятежность, уверенность и смелость, радость появлялась и азарт. В такие моменты сознанье прочищалось, реакция мгновенной становилась, и он терял себя, будто кто-то дрался за него, хоть и он сам. Так и сейчас произошло, ждать не стал разборок, сам начал, ударил Федю в челюсть, как виновника сей трапезы и главного героя.

Этого, конечно же, никто не ожидал, как-никак, Россия, а в России даже первый снег, который выпал в Новогодний праздник, выпадает неожиданно. Одним словом: снег на голову или удар в челюсть, но неожиданно всегда. Вместо того, чтобы наброситься на Елисея, Володя с Толей поспешили к Феде, поднять пытались… а точнее, понять, почему же они, позванные нападать, попали в ситуацию защиты. Но понять так и не успели, так как в следующее мгновенье из-за угла брат Феди появился. Он решил, что его брата бьют, бесстрашно бросился за брата заступиться, и драка началась.

Огорчился немного Елисей, но и мешать не стал, третий всегда лишний, не следует мешать, отошёл в сторонку, подождать решил, когда все разберутся. Мимо кто-то пробежал и, не раздумывая, в драку, а дальше уже что-то понять возможности не представлялось. Со всех сторон бежали люди. Мужики соскучились от долгого сидения без драки, показывали свою удаль. Кровь кипела, а тут такое счастье кулаками помахать. Уже и непонятно было, кто с кем бьётся.

Елисей отошёл немного в сторону и наблюдал, уйти как-то неудобно было. Огорчился чуть, что отношения не выяснить теперь, как тут разберёшь, да и где здесь, в этой кутерьме противника искать, которые его побить хотели. Кто-то сзади подошёл:

– Чё за буча?..

– Иди, спроси, – ответил Елисей.

Тот пошёл, но через минуту, держась за глаз, вернулся.

– Узнал?

Не ответил мужичок, видать не понял.

Обернулся Елисей, видит, вся улица заполнена людьми. Похоже, вся деревня собралась, кто кулаками помахать, кто просто поглазеть, не каждый день в деревне такое возможно усмотреть. Подумал про себя: что он-то здесь делает, ведь шёл куда-то, повернулся и пошёл. Он не оборачивался, слышал только, что гроза ещё гремела, но была где-то там, за горизонтом, а на душе опять спокойно, только от этого покоя хочется напиться.

У Людмилы было уютно и тепло, она на «представленье» не ходила, его ждала. Когда зашёл, засуетилась, как девчонка, стала накрывать на стол.

– Подожди, не надо накрывать, я не голоден.

Но не слушалась Людмила, говорила без умолку, спрашивала, но видно было, что ответ не нужен ей, она просто время заполняла разговором. Интересно, вчера была такой раскованной и дерзкой. Первая разделась, и купаться побежала, увлекая и его, что-то кричала, обнимала, а сегодня будто изменилась, сама застенчивость и скромность.

Сзади подошёл, обнял и… замерла Людмила. Казалось даже, что остановилось сердце у неё. Елисей не понимал, как разобраться с тем, что происходит. Вроде радоваться надо, что столько в ней признательности, даже любви к нему, и он… как Дон Жуан… Дон Жуан?.. Зачем надежду в сердце ей вселяет?.. ведь понимал, что хоть и говорит, что всё равно, но всё равно не всё равно. Каждый человек счастливым хочет быть, но каждый по-своему счастье понимает. Он может осчастливить многих, но сам несчастлив будет, например.

– Подожди!.. – она выскользнула из объятий, достала водку и стаканы, – сначала выпьем, и ты мне расскажешь, что на улице творится, что за шум. – Быстро налила и выпила, его не дожидаясь.

– Что с тобой, Людмила?.. что изменилось за день?..

– Сегодня мы одни!.. – многозначительно произнесла, – ты помолчи… я всё сама, – подошла к нему, но отстранился Елисей, он ещё не пьяный был и понимал…

– Ты будто хочешь чем-то удивить меня?.. но, если честно, я неуютно чувствую себя, когда не понимаю что-то.

Но он как раз всё понимал…

– Ты выпей!.. – налила ему ещё, – и понимать ничего не надо будет.

Людмила явно, была в ударе, потому и чувствовался подвох. Не любил сюрпризов Елисей, особенно, когда видел вдруг преображение. Понимал прекрасно, что такие преображения сиюминутные. На время с человека слетает вся «одежда», и он чувствует себя свободным, как птица, вылетевшая вдруг из клетки.

Это состояние опасное весьма, птица, ощутившая свободу, вкусившая её, не понимает, что кроме свободного полёта, ещё и ответственность необходима. За свободу надо платить, чтоб удержать, иначе можно и не выжить или камнем пасть на землю. Мало взлететь, надо и приземляться научиться прежде.

– Подожди!.. – уже более настойчиво остановил Людмилу Елисей, – а как же принципы?..

Она недоуменно посмотрела на него:

– И кто мне говорит!..

– Я не о том. Игра игрой, но когда игра в реальность переходит, это равносильно тому, что птица, вылетевшая из клетки, назад не сможет повернуть. Это же совсем мир другой, реальность и возможности другие.

– И что?.. – чуть не плакала Людмила.

– А то, что те, кто не готов, плохо кончают.

– И как плохо?

– Спиваются, идут в разнос до полного самоуничтожения.

– Ты о себе?

– В том числе и о себе, меня будто поддерживает кто-то, а так давно бы уже с катушек съехал. Да и речь не обо мне, я сам иду на это, пусть и самоуничтожение, я полностью осознаю, понимаю и принимаю.

– И что ты предлагаешь?..

– Ничего – улыбнулся Елисей, – напьёмся-я… завтра выходной!.. гулять сегодня!..

– Я думала, что ты останешься сегодня у меня, – чуть не заплакала Людмила.

– Останусь, если не прогонишь, буду нежный, нежный, буду любить тебя, как пожелаешь, восхищаться красотой и… что ещё?.. – посмотрел лукаво на Людмилу.

– Ещё вселенную дарить…

– Не, вселенную не надо, не унести, слишком ноша велика – помолчал немного, – скажи, а как ты понимаешь такой дар?.. мало ли, что можно сказать, но, как говорят: слово не воробей, выскочило – не поймаешь.

– Никак не понимаю, вот если бы букет цветов!..

– Цветы то тебе зачем?.. вон их сколько, смотри и наслаждайся, в деревне летом везде цветы.

– Это не то… – в задумчивости произнесла Людмила, – вот когда мужчина дарит, другое дело.

– Елисей успокоился, поняв, что птичка не вылетит из клетки, развернулся и быстро вышел, оставив Люду в большом недоумении. Когда вернулся с небольшим букетом ромашек, которые росли возле самого дома, Людмила чуть не плакала, думала, что Елисей совсем ушёл. Он же подошёл, загадочный и томный и вдруг колено преклонил:

– Прими букет цветов, царица!.. – протянул букет Людмиле и так близко, что руками груди задевал.

Людмила раскраснелась, в глазах две слезинки появились… но видел он, это уже игра, прекрасная и милая…

– Меня так ещё никто не привечал. Ты, вообще, какой-то не такой, вроде есть, и будто нету. Никогда не могу определить, где ты находишься. Чувствую, но не вижу, – она даже глаза для убедительности чуть прикрыла.

Огорчился Елисей:

– Заигрался я Людмила, надо на землю опускаться, а то ненароком где-нибудь прибьют, а я и не замечу.

Но Людмила продолжала, не слушая его…

– Чувствую, а не понимаю, ты где-то всегда внутри…

– Наливай, чтобы я вышел, наконец, – весело он перебил её.

Он и сам себя не понимал. Не понимал, почему он думает иначе… вроде не отличается ничем, но иногда его несёт. Зачем пришёл?.. чтобы красиво изъясняться или животные потребности удовлетворить?.. Не то и не другое, потому всегда и заканчивается пьянкой, а что там по пьянке происходит, не понятно, но это уже не жизнь, а оргия угара. Так и сегодня… он опять напьётся, что-то натворит и всё забудет… зачем всё это?..

Что интересно, так то, что если он авантюрист, то и авантюры не приходится искать, сами его находят. Так и сегодня, после выпитой водки, глаза азартом загорелись, а в сознании, будто динамо машина высокого напряжения включилась, выискивая во времени что-нибудь такое!..

В дверь кто-то сильно и настойчиво стучал. «Вот и притянул»… – подумал Елисей, встал, чтобы пойти открыть, но Люда его остановила:

– Не будем открывать, это, наверное, Галка. Опять от мужика сбежала.

Но Елисея жгло внутри, вот-вот в разнос пойдёт. Конечно, Люда рядом, но торопиться ни к чему, впереди вся ночь.

– Иди, открой сама, а то дверь сломает – сказал Людмиле, – сразу предупреди, чтобы не задерживалась долго.

Люда пошла. Через минуту, не вошли, ввалились… Галка в упор к Елисею подошла, бесцеремонно глядя на него. Елисей пристально смотрел на Галку, взгляд был пронзительный, она смутилась, но не отступила, мило улыбнулась, будто пришла к нему конкретно, чтобы в любви признаться или… кто их разберёт?.. женщин… Она приблизилась к нему так близко, что…

– Чего пришла?.. ведь говорила, чтоб не приходила – громко сказала Люда, вклиниваясь между ними.

Все были ещё не настолько пьяны, чтобы полностью освободиться от эмоций. Галка подошла к столу, налила водки и выпила.

– Муж то не выгонит?.. опять ко мне припрёшься – Людмила подцепила.

– Муж?.. – помолчала чуть, – объелся груш, – засмеялась Галка. – Ты вот что лучше делай, Елисея прячь, мужики пьяные сюда идут, грят: убьют его…

– Как это?.. – засуетилась Люда.

– Ты же не знаешь, что он натворил, пока к тебе дошёл… а он тоже, хорош, натворил и молчит. Вся деревня зализывает раны, у школы весь штакетник поломали.

– А он-то здесь причём?.. у меня был, он не мог штакетник поломать… трезвый ко мне пришёл. Чё ты мелешь?

– У него спроси – кивнула Галка.

Но Людмила не слушала уже, суетилась возле Елисея, не зная, делать что. Она даже не предполагала, что он так дорог ей.

– Может и правда, куда-нить от греха подальше, завтра остынут мужики, протрезвятся, – умоляла Люда.

У Елисея мысли вне времени крутились, варианты действий в сознании сменялись, как кадры в киноленте. Он всё прекрасно понял, даже представил, что и как, но убегать?.. да тайно, он не собирался, разве что, если поиграться, чтобы отбить охоту навсегда устраивать несправедливые разборки.

– Ты не суетись, Людмила, всё прекрасно… Эх блин!.. ноченька накрылась.

– Ты что делать собираешься?.. – спросила Люда.

– Убегать, – ответил Елисей, лукаво улыбаясь.

На улице всё темнее становилось, звёзды на небе загорались.

– Пойду я – наклонился к Люде, – ты не убегай, приду ещё, – помолчал немного, – а лучше вот что, приходи ко мне в лесочек… помнишь, рассказывал, где играли в детстве, там полянка классная, да и погода шепчет…

– Приду-у – чуть не плакала Людмила.

На улице шум приближался.

– Ладно, пошёл я, а вы скажите, что на станцию ушёл.

Прямо за деревней железнодорожная станция была, небольшая, но круглосуточно работала, а рядом Нижний склад, так назывался. Сюда древесину на машинах из лесу вывозили, здесь отгружали на железнодорожные вагоны и отправляли дальше. Древесина лежала большими штабелями, так там сам чёрт сломает ноги. Вот здесь-то Елисей решил их помотать, у него в такие моменты жизни включалось какое-то чутьё, будто в другой диапазон сознания переходил, более быстрый, точный, непреложный. Здесь даже мотать не надо, заманить поглубже в штабеля и скрыться, сами себе переломают ноги. Вот и поделом!..

Как он и думал, ждать пришлось недолго. Десяток пьяных мужиков шли к станции. Елисей, разумеется, не знал, прямо на станции под фонарём стоял, чтобы не увидели его, но вот досада… заметили. Деваться некуда, засуетился Елисей, думал, делать что… но так и не придумал ничего, как сбежать на Нижний склад, чтобы скрыться от преследователей пьяных.

Кто-то крикнул:

– Вон он, вон он, к штабелям бежит…

– Стой!.. – кто-то добавил, – наперерез ему, сзади прикрыть отход…

Отделились трое и в обход между штабелями побежали, чтобы перекрыть отход, остальные кинулись за ним.

– Стою, хоть дой, – пробурчал себе под нос, Елисей, чтобы напряженье хоть немного снять, – придурки, блин…

Он не отрывался далеко, но и дистанцию держал, главное, чтобы не потеряли его, был всегда в видимости света, что фонарями на столбах горел. Не понимали дурачки коварство Елисея. Он будто вызов бросил всему миру, мысли работали с быстротой молнии в сознанье. Уходя всё дальше от деревни вдоль железнодорожного полотна, свернул между штабелями, но сразу притаился, он и не думал углубляться…

Когда преследователи углубились, выискивая Елисея в штабелях, вышел из укрытия и отправился к столбу, где рубильник был, которым свет включали. Подождал немного, понял по голосам и шуму, что уже довольно далеко зашли и выключил рубильник. Свет потух на всём Нижнем складе, стало темно, не зги не видно. Вытащил для страховки предохранитель и бросил рядом, подождал ещё немного и глубоко вздохнув, пошёл туда, куда Людмилу пригласил, в небольшой лесочек на окраине деревни.

Он слышал, как сначала наступила тишина такая, что даже жутко стало, куда все подевались?.. уж не случилось что?.. И, как специально, нет луны, так темно, хоть волком вой, но и волки воют на луну… пальцев на руке не видно. Остановился, подождал немного, небось кто-нибудь голос подаст, но так и не дождался. Когда к полянке подходил, услышал… даже не голос, дикий крик, будто кого-то убивают. Но этот крик для Елисея опять был где-то далеко за горизонтом, на душе стало светло и радостно, как после грозы, которая ушла за горизонт, оставив свежесть, чистоту и непорочность.

И опять Елисей на земле лежал, в небо смотрел, а звёздочки играли в прятки с облаками. Он принял условия игры и побежал их догонять с любимой вместе, которая в его мечте всегда жила, по Млечному пути. Немного кружилась голова, но радовало, что не от водки, всё уже прошло, был трезв, как сокол ясный. Он радовался тому, что был сам собою удовлетворён сегодня. Знал Елисей, что завтра к нему претензии не будет, никто даже не признается, чтобы не подняли на смех, но знал и то, что Галка с Людой всё равно расскажут… «Запомнят, суки»… надолго Елисея, научился многому в своих скитаньях по России.

Но думать не хотелось ни о чём, он так хотел сейчас свою мечту увидеть, ту, что ещё в армии снилась ему… девушка с распущенной косой!.. которая в руках своих вселенную несёт, которую, конечно же, он ей подарит. И!.. она пришла!.. низко, низко наклонилась, поцеловала в губы. Было темно, и образ не менялся, хоть и понял, что это Люда, но пусть будет магнетизм той… из его мечты любимой.

Приподнялся, привлёк к себе:

– Милая!.. Царица нежности сегодня будешь для меня… – опрокинул нежно, навалился грудью. Он весь огнём горел каким-то неземным. Люда что-то сказать пыталась, но он ей пальцем рот прикрыл, она притихла…

– Где мужики?.. – спросила, немного погодя, опомнившись от ласок Елисея.

Он не ответил, да и слышно было вопли, что раздавались где-то там, далеко за горизонтом.

– Елисей!.. отпусти меня, я задыхаюсь, ты такой горячий… страшно мне!.. ты будто сам дьявол, как гора… не вижу я тебя, только чувствую и мощь… мне страшно. – Людмила попросила.

Он, действительно, горел огнём, и понял своё состоянье, отпустил, упал на спину и затих, будто совсем исчез, уйдя в свою мечту к своей любимой.