Глава вторая
ЗЕЛЕНЫЙ ЗАБОР
ТАЙНА ДЕРЕВЯННОЙ ОГРАДЫ
Это был очень высокий, очень плотный, очень загадочный Зеленый забор. Он был сделан из широких толстых шпунтованных досок, плотно сбитых гвоздями с большими вафельными шляпками. Этот забор наглухо отгораживал наш детский мир от всей прочей взрослой цивилизации.
В то время моя жизнь почти целиком состояла из всяческих запретов. Мне нельзя было ложиться спать после 10 и вставать раньше 8, уходить далеко от дома, даже на соседнюю улицу, и, тем более, нельзя было бегать на пруд, хотя именно этого особенно очень хотелось. Чего только еще я не смел тогда делать!
Все эти ограничения казались несправедливыми, обидными, однако они были неизбежны и потому понятны. Но вот Зеленый забор...
Его тайна всегда оставалась неразгаданной, непостижимой, вечной. Самые высокорослые "дяди Степы" не могли заглянуть за деревянную стену, самые всезнающие знатоки не знали, что скрыто Там . На всем своем протяжении забор нигде не имел ни одной даже самой крохотной щелочки, а его нижняя часть, казалось, уходили так глубоко в землю, что не оставляла никаких вариантов.
Мой довоенный детский быт был тесно связан с этим забором. По утрам я ходил мимо него с дедушкой в магазин или на рынок, вечером вместе с другими ребятами играл здесь в салочки, прятки, колдунчики, городки, фантики. Здесь, когда грянула война и мы уезжали в эвакуацию, я зарыл под черносмородиновым кустом большой клад, куда в картонной коробке из-под обуви спрятал все свои самые главные драгоценности: пять оловянных солдатиков, деревянный кортик с ножнами, камень – "сверкач", черный жестяной пистолет и осовиахимовский значок.
Нас было трое мальчишек, живших поблизости. Из всех я, пожалуй, был главным "утопистом". Когда мы уставали от наших бурных вечерних игр и, набегавшись, устраивались на корточках у забора, удобно прислонившись к нему спиной, я начинал плести небылицы, полные драматизма и фантастики.
Я так увлекался, что забывал о присутствии слушателей. Воображение рисовало удивительные картины, в которых мои обширные познания в геологии, ботанике, спелеологии причудливым образом смешивались с разными сюжетами известных мне сказок и историй. Стараниями моих интеллигентных родителей я был начинанным ребенком, хотя читать еще не умел.
Я видел себя впереди разведывательного отряда, который после долгих поисков нашел потайной лаз в малиннике. Пробравшись сквозь кусты, мы обнаруживали таинственный люк, открывали его и начинали спускаться по крутой каменной лестнице в подземелье. Конечно, я шел впереди. В одной руке у меня был яркий электрический фонарь, как у шахтеров, в другой – длинноствольная скорострельная винтовка. Спустившись по лестнице, мы попадали в начало длинного узкого хода, который как раз и вел Туда. Мы долго шли по скользской бугристой дороге, делали зарубки на мокрых замшелых стенах, с трудом преодолевали крутые подьемы и спуски. И вдруг мы оказывались в большой мрачной пещере. В одном из ее углов была дверь, закрытая занавесом с нарисованным очагом. Конечно, таким, как в доме папы Карло. Я смело шагал вперед, схватывал занавес обеими руками и тянул его на себя. Матерчатый очаг трещал и лопался. А сверху вдруг раздавалось приглушенное злобное рычание. Прямо на меня ползла страшная крыса Шушара.
Обычно в подобных этому местах мое воображение сбавляло ход, буксовало и где-то глубоко в подсознании срабатывали чуткие, но крепкие стражники – тормоза. Я замолкал.
ЦИКЛОПИЧЕСКИЕ ВЫРАЗИТЕЛИ СТАЛИНСКОЙ ЭПОХИ
В другой раз я оказывался командиром стратостата, покоряющего необьятные высоты голубого океана. На мне был круглый гермошлем с надписью «СССР», точно такой, как у тех «сталинских соколов», которые в то время почти каждый день сверкали белозубыми улыбками на первых страницах всех советских газет и журналов. После благополучного перелета через Зеленый забор мы на огромных золотистых шелковых парашютах смело прыгали вниз и опускались на землю там, где это было нужно.
Иногда стратостат замещался самым большим в мире восьмимоторным самолетом АНТ-20 "Максим Горький", который тогда делал показательно-экскурсионные полеты над Москвой. Моя мама, работавшая в те годы в ЦАГИ (Центральный Аэро-Гидродинамический Институт), тоже была награждена билетом на один из таких полетов. И надо же было такому случиться, что именно в тот день я заболел ветрянкой, и ей пришлось сдать билет обратно в Профком.
– Мой сын меня спас, – говорила она позже.
Как раз тот полет был для "Максима Горького" последним – столкнувшись с другим самолетом, он потерял управление, упал и разбился, унеся жизни восьмидесяти пассажиров.
«Максим Горький» был не единственным гигантом-выразителем эпохи строящегося социализма. Еще более одиозную затею предполагалось претворить в жизнь на берегу Москва-реки. Здесь должна была почти на полкилометра взвиться к небу белая пирамида «Дворца советов» – новой архитектурной доминанты столицы мирового коммунизма. Рекорд нью-йоркской статуи Свободы побивал гигантский стальной Ленин, в голове которого помещался зал заседаний, а в пальцах вытянутой руки – смотровые площадки.
Однако, выше заложенного еще перед войной фундамента это циклопическое сооружение так и не поднялось. Строительство было остановлено, потому что в воспаленном воображении Вождя вызрел образ диверсанта, прильнувшего в ленинской длани к оптическому прицелу винтовки, направленной на Кремль.
Осуществление проекта века, повидимому, не состоялось еще и по другой причине. Дворец Советов возводился на месте взорванного перед этим огромного храма Христа Спасителя, который в свою очередь сменил стоявший здесь и тоже снесенный женский монастырь. Настоятельница монастыря, как говорит легенда, прокляла это место на Москворецкой набережной, предсказав, что, кроме болота, тут ничего стоять никогда не будет.
Не потому ли на заложенном еще перед войной фундаменте Дворца Советов по инициативе Хрущева в 60-х годах был разлит открытый плавательный бассейн «Москва»? И долго ли простоит ельцинско-лужковский новодел – храм Христа Спасителя, построенный на том же трухлявом сильно обводненном известняке, лежащем в его основании? Ведь относительно необходимости восстановления этого храма высказывалось не меньше сомнений, чем по поводу Дворца Советов. Его сооружение вызывало немало споров. Вот хотя бы два довольно забавных письма, направленные в 1939 году Молотову.
Дорогой Вячеслав Михайлович!
Вы являетесь председателем комиссии по постройке Дворца Советов и почему-то медлите сообщить, что стройка попала в тупик.. Экспертная комиссия не оказалась жизнеспособной. Архитекторы Иофан, Гельфрейх и Щуко взяли на себя труд этой комиссии, а авторско-творческая проработка взвалена на плечи молодняка-архитекторов. Они ужасаются взваленной на них ответственностью. Молодежь пришла в отчаяние, она думает, что вся эта затея кончится отсидкой в НКВД. А время обнаруживает дефект за дефектом в задуманном проекте.
Сообщу вкратце:
1. Прежде всего, срок создания такого колоссального здания в такой срок нелеп и невозможен. Пантеон строился 50 лет, Нотр Дам в Париже 300 лет, Исаакиевский собор – 100 лет. Разумеется, Дворец Советов, при всем желании, не может быть построен за 5 лет.
2. Здание – большей и лучшей своей частью будет погружено в вечный мрак. Вместо пронизанного светом и воздухом здания, должного быть выражением нашей счастливой радостной жизни – явится, наоборот, крематорием. Самая большая зала должна освещаться электричеством, и подсчет электриков-инженеров выяснил, что если зал будет освещаться только, как в метро, то пойдет на него электроэнергии столько, сколько тратится на всю Москву. Во сколько же обойдется эксплоатация всего здания?
3. Выявлено, что зритель на расстоянии 100 метров не увидит величественную статую тов. Ленина, которая по словам ее создателя тов. Меркулова, должна «вдохновлять своею мощью каждого гражданина, идущего на работу». Затем, по-моему, пришло время удивлять свет пирамидой Хеопса, а именно, в большом зале должны быть поставлены шедевры искусства – статуи тт. Ленина, Сталина и Ваша, как выразителя задуманного.
4. Статуя из нержавеющей стали не будет видна на облачном небе.
5. Рука Ильича, равная 4 метрам, в зимнее время будет подвергаться обледенению сосульками, которые как раз будут падать у входа во Дворец и грозить посетителям ранением и не малым.
6. Увидев альбом небоскребов Америки, убеждаешься, что проект Иофана является далеко не лучшей имитацией американского небоскреба. Почему проект должен выразить стиль Сталинской эпохи антихудожественной постройкой в Америке? Не будет ли по этому поводу насмешек на американской выставке, если будет представлен макет? Почему от Вас утаено, что этот проект – сколок американского небоскреба и кое-что взято от Дворца наций, здание которого общепризнано ублюдком капиталистического искусства современности.
Комсомольская молодежь хотела просить у Вас ауиденции, но будет лучше сделать это в дисциплинарном порядке. Вы сделаете все с присущей Вам справедливостью, тактом и глубоким проникновением в каждое дело, что мы видим каждый день в Вашем управлении громадной страной, как СССР. В Ваших руках наш Дворец Советов, он будет Вами построен, как выразитель нашей эпохи.
С пламенным коммунистическим приветом –
Батурина, член партии с 1906 года.
И еще одно письмо:
«Председателю совета строительства Дворца Советов лично Молотову В.М. от техника-строителя Баканова Н.И.»
Я очень люблю прочитывать печать, где описывают про строительство Дворца Советов. У меня в то время, когда я пишу Вам это письмо, «Спутник агитатора» №9 за май 1939 г. В этом «Спутнике» я узнаю кой-что об истории будущего Дворца Советов.
Дворец Советов будет одним из крупнейших сооружений на земном шаре, высота его будет равна 416 метров, я задался мыслей. Вес Дворца Советов равен 1,5 миллиона тон, одежда его будет из светлосерого гранита, который добывается в Кавказских горах. Мы знаем, что мы должны строить быстро, хорошо и дешево.
У меня зародилась мысль Мыслью этой я хочу поделиться с Вами. Мы крепки и мы должны показать всему миру, как мы можем строить.
Я вношу предложение: перевезти весь строительный материал нашей могучей авиацией, и самое главное – это материал – одежду Дворца Советов светло-серого гранита из Кавказских гор. Там где-то далеко от сердца Родины Москвы, в Кавказских горах, добывается одежда для сердца всего человечества мира, для строительства Дворца Советов.
Одежду эту доставляют молодые сокола по воздуху на самолетах. Караваны самолетов по заданию Совета Строительства без устали днем и ночью выполняют свое задание, прибывают с одеждой на стройку, где их встречает на высоте 200 – 300 метров резиновый ковер. Караваны самолетов пролетают над резиновым ковром, оставляя позади части тела одежды и снова улетая в Кавказские горы. Резиновый ковер по своему телу поглощающий толчки сил сброшенных караванами самолетов, не дает ни малейшего последствия на строительство. "Мы рождены, чтоб сказку сделать былью". Прошу Совет строительства сообщить мне, что можно сделать, тогда, когда это в руках большевиков.
А ТАМ НИЧЕГО НЕ БЫЛО
Мой лучший друг тех времен, Марик, тоже был мечтателем и фантазером. Однако в отличие от меня он в своих представлениях был чистым технократом и видел мир одетым в легированную сталь, алюминий, бетон.
Марикин путь Туда начинался с оптических приборов. Его перископы, установленные в специальном бронированном блиндаже демонстрировали яркие, расцвеченные всеми красками картины. На большом зеленом поле сверкали в лучах солнца белоснежные скаты диковинных самолетов. Они были похожи на огромные крылатые дирижабли со светящимися носами – пиками, от которых в разные стороны расходились радужные круги. На фюзеляжах воздушных кораблей алели большие пятиконечные звезды, а на пологих скатах серебристых крыльев крутились изящные синие пропеллеры. Это была страна крепостей с батареями дальнобойных орудий и торпедных аппаратов, это было государство стратостатов, подводных лодок и аэропланов-бомбардировщиков.
Третьим фантазером был Ленька, большеголовый шустрый мальчишка, который считался у нас большим воображалой. Однако его воображения были совсем неромантичными. Например, он показывал всем простое «86-ое» перо и уверял, что оно из самого Кремля и им писал сам всесоюзный староста дедушка Калинин.
Ленька отличался деловым и суетливым характером. Он был неугомонным, вечно что-нибудь придумывал, куда-то спешил, всегда был занят. Наслушавшись наших сказок, он как-то предложил:
– Эй, вы, братья Гриммы, ладно вам завирать, давайте дело делать. Женька, самый сильный, пусть станет внизу. Марик сядет ему на шею, а я влезу Марику на плечи и достану до самого верха.
С этой программой Ленька носился довольно долго, однако идея медленно "овладевала массами". Нам трудно было переключиться на конкретное дело, которое, как мы подсознательно чувствовали, может приземлить Мечту или даже убить ее.
И все-таки любопытство оказалось сильнее.
Стоял теплый сентябрьский вечер, солнце уже заходило за кроны лохматых сосен, и мы под укровом высоких кустов малины готовили свою экспедицию. После долгих споров было условлено, что операция проводится три раза с таким расчетом, чтобы каждый участник по одному разу мог взглянуть Туда. Ленька, как инициатор предприятия, выторговал себе первый заход.
Бывают в жизни какие-то, может быть, и не очень уж важные кратковременные ощущения, которые почему-то не забываются никогда.
Кажется, я и сейчас чувствую, как сильно впиваются мне ножами в спину острые подошвы марикиных сандалей, как душат, больно сжимая шею, его грязные покрытые ссадинами колени. Я не помню, чтобы когда-либо позже мне пришлось испытать такую сильную физическую нагрузку, хотя, конечно, не раз приходилось поднимать, даже с учетом возраста, куда более тяжелые грузы.
Не знаю, сколько на самом деле все это длилось (мне, конечно, тогда показалось, что прошла целая вечность), но, когда я пошевелился, чтобы посмотреть наверх и узнать, что там Ленька так долго возится, произошло нечто непредвиденное. Вся наша неустойчивая конструкция вдруг пошатнулась, меня резко рвануло куда-то назад, затем раздался оглушительный крик, и ленькино тело упруго шлепнулось о плотную глинистую землю.
Он сидел, прислонившись к забору и обхватив руками коленку, с которой сползала по ноге узенькая струйка крови. Из его глаз, собирая пыль со щек, текли грязные капли слез. Мы помогли ему подняться на ноги, а потом повели домой, заботливо поддерживая за руки с двух сторон.
Ленька хромал целую неделю, хотя в конце ее, мне кажется, больше притворялся. На наши настойчивые вопросы: "Что Там?" он отвечал односложно: "Ничего Там нет". И вообще вспоминать эту историю не хотел. Нам с Мариком показалось, что он стал даже избегать нас.
Однажды мы поймали Леньку возле моего дома и прижали к стенке:
– Говори честно, – потребовал я, – только не ври, ты ведь до верха не достал?
– Чего вы пристали, – отвел тот глаза в сторону, – я же вам говорю: ничего там нет, просто пустырь, свалка. Лежит один мусор какой-то, тряпки, склянки, бутылки. И все.
Он вырвался из наших рук и убежал.
Это было слишком неправильно, чтобы быть правдой. Наверно, Ленька врет. Пусть Там не будет сказочной страны сказочного Буратино, пусть не будет дирижаблей и линкоров, но Что-то же Там должно быть. Иначе – быть не может, не должно. Иначе – рушится весь мир, разваливается какая-то его главная суть, теряется смысл всей жизни.
Конечно, мы не могли Леньке верить, не хотели, поэтому и не верили. Экспедиция, без сомнения, должна была быть повторена. Вероятно, мы добились бы своего, и осуществили до конца свой замысел, если бы не сверхчрезвычайные события, которые перевернули всю нашу жизнь.
"22 июня, ровно в 4 часа
Киев бомбили,
Нам обьявили,
Что началася война."
. Прошло с тех пор много, много лет. Пронеслись годы, прошла целая эпоха. И вот волей случая, а, может быть, специально, приехал я снова в этот старый патриархальный поселок. Я вышел на центральную площадь, раньше казавшуюся такой большой, а теперь оказавшейся такой маленькой. Я обогнул тоже потерявший свою высоту двухэтажный магазин «Продукты – Промтовары» и зашагал по знакомой улице, обсаженной тополями. Теперь она была асфальтирована, и по ней сновали машины.
Я прошел несколько коротких кварталов. Остановился. Что это? Вместо домов – развалины. Обломки бревенчатых стен, хлопающие на ветру обрывки обоев, рваные листы старого кровельного железа.
Сердце мое екнуло – на месте нашего дома тоже громоздились кучи битых кирпичей. Я опоздал.
Груды обломанных досок, голый остов облезлой разрушенной печки с закопченой трубой, густой слой штукатурной пыли. Кажется, вот здесь была наша комната, вот там стояла большая пружинная кровать и швейная машина на чугунных ножках – львиных лапах. А рядом была комната бабушки с дедушкой, там на стене висели жестяные часы – ходики, а в углу стоял массивный старинный буфет с цветными стеклами на дверках. Мне стало очень грустно и защипало глаза.
Развалины тянулись по обе стороны улицы. Мой взгляд пробегал по грудам бревен, досок, по кучам строительного мусора и вдруг споткнулся о решетчатую стрелу подьемного крана. Я прошел еще немного и вздрогнул от неожиданности. Вот чудо!
Среди общего разгрома, среди развалов бревенчатых и кирпичных домов стоял, как и раньше, наш старый добрый Зеленый забор. Конечно, он был уже не таким высоким, не таким плотным и даже не таким зеленым. Он покосился, в некотрых местах совсем упал на землю. Часть его досок было разбито, кривые ржавые гвозди жесткой щетиной торчали на прогнивших перекладинах.
И все же наш Зеленый забор был, он существовал, на зло беспощадному времени. И не где-то там в уголках памяти, в снах, а здесь, наяву. Его можно было потрогать, снова ощутить теплую шершавую неровную поверхность крашеных досок.
Я зашел за забор, туда, где начинался большой пустырь – наше первое детское разочарование. В конце пустыря поднимался под гуськом башеного крана белоснежный корпус нового многоэтажного дома с ровными прямоугольниками окон и балконов. И дальше за ним почти до самого горизонта росли разнокалиберные кубики новостройки. Ярко сверкали на солнце пологие скаты оцинкованных крыш, и тавры телевизионных антен высились над ними. На месте нашего старого одноэтажного поселка строился новый большой городской микрорайон.
Я повернул назад и направился к обломкам прошлого, к старому забору, к разрушенным стенам моего довоенного детства. Ну конечно, только здесь, где встретились в пространстве и времени, связались в один узел прошлое и настоящее, только здесь можно оторваться от той узенькой щели, через которую человеку отроду дано смотреть на мир.
Я подошел к завалам стен и перекрытий, коснулся рукой щербатых обгорелых кирпичей на печной трубе и прижался щекой к косяку обломанной двери. И вдруг все вокруг изменилось. Низкое облачное небо опустилось на верхушки деревьев, на крыши полуразрушенных домов. Потемнело, исчезли очертания строящихся зданий, откуда-то снизу, из земли, распространился какой-то странный мерцающий свет, который с каждой секундой становился все ярче. В его радужном сиянии возник новый сказочный мир.
В нем удивительно смешались разные времена года. Рядом с буйно цветущими багровыми пионами истекал ручьями большой сугроб белого снега, возле поникшей ивы с пожелтевшими листьями зеленел густой куст смородины и расцветала нежными алыми бутонами роза-рогоза. Я с волнением и страхом подошел понюхать цветок моего далекого детства, протянул руку, чтобы его сорвать. Но тут сразу все снова поблекло, на низком небе появились те же вечерние облака, сквозь которые уже начали просвечиваться редкие желтые звезды.
– Скажите, пожалуйста, сколько сейчас времени? – вывел меня из забытья тонкий детский голос. Рядом стоял мальчик – прохожий. Что-то неуловимо знакомое было в его худенькой фигуре, удлиненном бледном личике и короткой довоенной стрижке с треугольной челкой шатеновых волос.
– Без пятнадцати десять, – ответил я ему, взглянув на часы, и зашагал к железнодорожной станции.