9. Искусство в массы!
А теперь закрой рот и скажи, где ты был.
До того или перед тем?
Земля вращается вокруг своей оси – это позволяет нам изменять время суток.
К бомбе прикрепляется все, включая самолет.
Какая толщина диаметра этого стеpжня?
Каждая плохо заправленная кровать – это подарок империалистам, каждая складка на одеяле – лазейка для их агентов.
Вспомнили о художественной самодеятельности совершенно неожиданно и первыми вспомнили не мы.
Неожиданно меня сняли с занятий и вызвали в Ленинскую комнату. Бегу встревоженный. Что случилось?
О-па-на! Оказывается после смотра самодеятельности меня и еще несколько человек записали в полковую самодеятельность, а теперь организуется агитбригада для проведения агитпробега по близлежащим селам. Так называемая смычка города и деревни. Мы им покажем выступление художественной самодеятельности, поднимем культурный уровень, внесем свежую волну в темные зимние сельские вечера и все такое прочее. Включают в агитбригаду самых сознательных, самых активных, самых дисциплинированных, изъявляющих свое полное согласие, и тому подобное, и прочая, и прочая.
Куда денешься с подводной лодки? Попробуй не изъяви согласия, тотчас на ковер к замполиту части, а оттуда на воспитательную работу к сержантам. А с воспитательной работой не поспоришь. Тем более, что:
«Партия сказала: „Надо!“ – Комсомол ответил: „Есть!“»
Я изъявляю свое полное согласие, а заодно восторг и энтузиазм по поводу столь ответственного поручения и бегу за следующим агитбригадовцем.
После того, как агитколлектив сформирован, нас уводят на подготовку. Мы довольны, с хорошим настроением, веселы и полны энтузиазма. Что может быть лучше, чем на несколько дней забыть казарменные порядки и окунуться в жизнь зимней деревни.
Я думал подготовка будет заключаться в приготовлении формы для выступления, репетиции, повторении текстов и тому подобной кутерьме. Оказывается не совсем так. Подготовка заключается в осмаливании лыж.
Пойдем через лес на лыжах по карте до ближайшей деревни. Так сказал замполит. Сразу же энтузиазм у нас несколько пошел на убыль. Идти день через лес, тащить на себе громоздкий багаж, чтобы в деревне с налету выскочить на сцену и давать концерт. Это уже несколько меняет дело.
Вымазав лыжной мазью и лыжи и свои физиономии, мы узнаем, что к счастью багаж на себе тащить не будем. Багаж поедет в сопровождающем КУНГе (КУНГ – это Кузов Унифицированный Нулевого Габарита). Это уже несколько легче.
Отправление назначено на завтра. Поэтому у нас достаточно времени, чтобы подготовить и форму, и инструмент для музыкантов и себя морально для всех остальных.
Наутро объявлено общее построение. Гремит оркестр, командиры говорят торжественные речи про деревню, которая нас кормит и про наш долг защищать и охранять мирных труженников тыла, свободных колхозников, пахарей и земледельцев. Столь же торжественно, но более слабым голосом говорит речь наш комсорг.
Опять гремит оркестр, мы выходим за территорию части, надеваем лыжи и становимся на лыжню. Из части выходит КУНГ с нашим багажом и скрывается за поворотом дороги. Опять звучит музыка и мы трогаемся по уже проложенной лыжне вперед, в неизвестность, через лесные дебри к далекой манящей деревне. Впрочем манит она нас уже не особенно. С большим удовольствием я, да и большинство остальных агитаторов, отправились бы сейчас пешком без всяких лыж в теплую казарму.
Ура! За поворотом, когда ворота воинской части уже скрылись из виду, дорога идет вниз и здесь в низине стоит наш КУНГ.
– Долго вас еще ждать? – орет из кузова сержант и мы поспешно забираемся в теплое нутро машины. Все не помещаются. Ничего успокаивает незнакомый прапорщик, – сейчас автобус подойдет.
Оказывается мы едем в деревню не на одном КУНГе. Точнее мы, курсанты, на КУНГЕ вообще не едем. На нем едут наш старший, взводный второго взвода старший лейтенант, прапорщик из гаража и три сержанта. Мы, то есть все остальные рядовые и два молодых младших сержанта едем в автобусе. Замполит уже уехал с каким-то капитаном на легковой машине. А еще с нами будет груженый грузовик, на котором мы захватили некоторую материальную помощь колхозникам, которую заказывал председатель по телефону.
Подходит автобус и вслед за ним грузовик. Грузовик и впрямь нагружен больше некуда. Над бортами возвышается солидная гора, закрытая брезентом.
Устраиваемся в автобусе. Ехать, говорят, несколько часов. Уже подходит обеденное время. Нам выдают пакеты с сухим пайком. Должны трогаться, но какая-то заминка. Командиры совещаются в КУНГе. О чем – неизвестно. Ладно, солдат спит – служба идет. Прописная истина.
Неожиданно из автобуса вызывают меня и двух бурятских якутов, которые были ведущими на концерте. Влазим в КУНГ, наша мини колонна трогается. В КУНГе накурено, но тепло, не то, что в автобусе. Даже жарко. Расстегиваем шинели, устраиваемся поудобней. Нам объясняют, что сейчас здесь у нас торжественный обед, а затем мини концерт силами присутствующих. Оказывается в КУНГе уже сидит гитарист из соседнего взвода.
Достают тушенку, хлеб, колбасу, галеты, плавленые сырки и две бутылки водки. Я водку до армии не часто пил, всего несколько раз, но виду не подаю, хотя боязно, как бы чего не вышло. Это практически первый раз после призыва выпиваю. Наливают треть эмалированной трехсот граммовой солдатской кружки. Суют в руку кусок черняшки с наваленной на него тушенкой и дают кусок колбасы. Глотаю содержимое кружки, жидкость глухо ухает куда-то вниз. Полуминутная пауза с мерзким спиртовым послевкусием. Хватаю зубами кусок хлебного мякиша с душистым мясом, забиваю этой чудесной закусью водочную остаточность и тепло пошло по телу. Вначале потеплело где-то в животе, потом переходит в грудь. Благодать. Вот оно бесконечное удовольствие за которое пьяницы и алкоголики расплачиваются своей судьбой, своей жизнью.
Мне суют еще колбасы.
– Ешь, ешь, давай закусывай!
Все ребята в КУНГЕ замечательные, старинные друзья, да я за них! Наливают еще по чуть-чуть. Закусываем. Тушенка. Какой замечательный хлеб! Я в жизни не ел такого хлеба!
Гитарист играет. Остальные подпевают. Песни уже не те, что на концерте и не те, что орут в гражданских подпитых компаниях. Мы поем свое:
«Я был батальонный разведчик,
а он писаришка штабной,
я был за Россию ответчик,
а он спал с моею женой»,
или
«Hас извлекут из-под обломков,
Поднимут на руки каркас.
И залпы башенных орудий
В последний путь проводят нас»,
или общую любимую
«Прожектор шарит осторожно по пригорку».
Потом песни надоели. Заставили меня рассказывать про массовку. Потом якутские буряты рассказывают анекдот, но тут просто так дело не пройдет. По анекдотам я в группе, если не на курсе, чемпионом был. Никто меня не мог переанекдотить.
Незаметно подключаюсь. Рассказываю один, через несколько минут еще, минут через пятнадцать беру в свои руки бразды правления и анекдоты сыпятся словно горох из рваной торбы. Сержанты дремлют, старлей пока живой и здоровый.
Но вот и конец пути. Приехали. В КУНГе узнал, что поездка запланирована на трое суток. Сегодня вечером по приезде концерт, затем ужин и располагаемся ночевать у местных жителей. С утра завтрак, переезд во вторую деревню, в обед концерт. Затем местные жители угощают обедом, едем опять в другую деревню, здесь концерт, ужин, ночевка. На третий день после завтрака опять переезжаем в новую деревню, концерт, обед и отбываем в часть.
Программа намечалась очень насыщенная.
Первый концерт прошел на ура. Это была, как сказали самая крупная деревня, клуб у них оказался достаточно большой, светлый. На наше выступление прибыла молодежь из двух соседних деревенек. Выступили мы неплохо, нас повели в колхозную столовую ужинать. Ужин был необыкновенный. Я уже забыл, как пахнет такая еда. А давали нам вареную курицу с картофельным пюре, квашеную капусту с огурцами и помидорами. Конечно же, солеными. Где в деревне в конце зимы свежие огурцы возьмут?
После ужина повели устраиваться на ночлег. Еще до еды я приметил девчонку, которая постоянно крутилась возле меня. Кто, что, куда, откуда. Оказалась местная медсестра, после 8 класса ездила в Горький учиться, закончила медучилище и вернулась домой. Зовут Танюшка. Милая, глазки синие, а в темноте серые, вся из себя кругленькая, не толстая, не пампушка, как часто бывает, а такая плотно сбитая, ловкая. Такой сердце отдашь, потом назад не заберешь.
Так вышло, не без моих стараний, конечно, что на ночевку меня к Танюшке и определили. Так ловко все получилось. Всех ребят по двое, по трое разместили, а я один устроился. Старлей, конечно, заметил это, головой покачал и пальцем погрозил, но ничего не сказал.
Потом на танцы пошли. Сначала наши играли. «Люди встречаются, люди влюбляются, женятся…», шедевр «Льет ли теплый дождь, падает ли снег…» и «Три окна со двора». Когда пошла «Говорят, что некрасиво, некрасиво, некрасиво Отбивать девчонок у друзей своих» свет пригасили, в зале стало темно, почти ничего не видно. Музыканты срочно самораспустились. Включили магнитофон. Народ распределился на парочки.
– Пойдем отсюда, – позвала Танюшка. Мы сразу же и ушли. Гулять по улице, как мы сначала хотели, было холодно, и мы направились домой. В смысле к ней домой.
Она жила с матерью, только на этой неделе мать уехала к больной сестре под Владимир. Поэтому она сейчас живет одна.
– И не боишься? – спрашиваю
– А чего мне бояться? Меня здесь всякий столб знает. – оказывается она была замужем за местным королем, он же тракторист Григорий. По ее словам очень хороший человек, только пил много. Из-за этого и пропал. На тракторе пьяный прошлой зимой по льду через озеро маханул, так в озере навсегда и остался. Теперь люди даже купаться на это озеро не ходят.
Дома опять уселись за стол. Только теперь она достала бутылку венгерского сухого, для этих мест настоящее богатство.
Потом у нее оказалось немного медицинского спирта. А потом мы оказались в одной постели. Ночь была жаркая, спал мало, но ничего толком не запомнил, если же что-то запомнилось, то очень на сон похоже и сон это был или явь непонятно. Вот разве бывает так?
Наутро она только смеялась и поддразнивала, но ничего не говорила. Но по глазам вроде бы довольная была.
Я же был никакой. Быстро собрался, она все оставляла, да как останешься, хотя адресами обменялись. Потом переписывались чуть ли не целый год. И ни разу, представляете ни разу ни словом ни полусловом она не намекнула даже, что же у нас с ней было, чего не было в ту ночь.
Уже в линейке перед новым годом я получил от нее письмо. Обычно наши письма были толстые, мы писали друг другу обо всем. Палец поцарапал и то напишешь. А солдату все интересно, все другая жизнь. А когда любимая пишет, то интересно вдвойне. Да я уже говорил об этом.
Так получаю письмо, не письмо, а письмишко. На полстранички. Все, спасибо за знакомство, больше мне не пиши. И раньше твоя Танюшка, а то твоя до гроба, тут никакой подписи. И уже сколько я ей не писал, никакого ни ответа, ни привета. А ехать к ней после армии я не стал. Если разлюбила или просто по-другому жизнь решила устраивать, Бог ей судья. Пусть будет счастлива. А мне зачем вмешиваться, чужую жизнь ломать. Такие дела.
«Ты бьешь очень верно, как очередью
Бьет пулемет на войне:
«Все между нами кончено,
Ты не пиши больше мне»…»
Но пока что мы ничего этого не знали, в будущее заглянуть не могли. Сегодня мы были счастливы и ладно.
И как говорится: «долгие проводы – лишние слезы». Попрощался я с Танюшкой и скорей к боевым, вернее к музыкальным или даже к концертным товарищам за новыми достижениями и свершениями.
А где взвод искать? Иду к столовой. Кого куда, а солдата всегда кухня зовет. И действительно, минут пятнадцать-двадцать прошло и начали появляться один, второй, третий. Кто за голову держится, у кого руки не работают, у кого спина, один живот нянчит. Что такое? Неумеренный образ жизни. Кто пил, кто гулял, а кто просто с голодухи казарменной обожрался, грубо говоря. Нет, кормили нас в части хорошо, но что значит армейская еда по сравнению с едой домашней ароматной и сочной. Даже пюре с курицей показались деликатесом по сравнению с вареной свининой со шрапнелью, которые дают в части.
Зашли в столовую. Поковырялись в завтраке, я, правда, уже плотненько у Танюшки позавтракал, и на транспорт к новым подвигам.
Дорога народ растрясла, тем более у всех такие болезни, которые лучше всего лечит время, а времени достаточно много прошло. Уже к обеду дело идет. Скорей на сцену. Отбарабанили выступление неплохо. Уже столько раз выступали, что все должно намертво в голову въесться. Правда мою юмореску про зайцев, кажется, не поняли. Здесь с младенчества привыкли к подобной манере разговора и без слов-связок мать-перемать просто-напросто не понимают друг друга. И мужчины так говорят, и женщины, и дети, даже, кажется, грудные. Ну, для вежливости похлопали, но не смеялись. Буду думать, что местное население глубоко прониклось данной проблемой и задумалось о культуре речи. Чтобы особо не расстраиваться из-за неудачного выступления.
Зато массовка с перцовкой оказались близкими и понятными, особенно образ дяди Васи, поглотившего все запасы коньяка.
Обед оказался чем-то выдающимся. Борщ был только по названию. На самом деле это был не борщ. Это было чудо кулинарного искусства. Что-то алого цвета, пахнущее невообразимо вкусно, остро и притягательно, как может пахнуть только еда приготовленная родной матерью, или молодой женой, или горячей соседкой-любовницей. Это алая субстанция сверху закрывалась золотистыми жирами и жирками, которые толстым прозрачным слоем бережно укрывали самую сущность недосягаемого огненно-горячего блюда. А в центре всей магической картины из жидкости возвышалась пирамида нежнейшей прохладной сметаны.
После первого смотреть на что-то еще было невозможно. Но в тарелки тут же сами бросались котлеты из свежайшего мяса. Для дальнейшего описания у меня просто кончаются силы, ибо все живописать натурально и правдиво просто невозможно.
И снова дорога. «Эх, дороги, пыль да туман». Часам к восьми приезжаем в пункт назначения. Быстро в клуб. Клуб маленький, грязненький, но люди везде одинаковы. И везде хотят отдыха и хорошего настроения, и красоты, и обязательно хотят почувствовать себя людьми. И все это должны были дать в этот вечер зрителям мы.
Народ уже собрался и ждет. Быстро-быстро разгружаемся, гримируемся, да-да, мы уже перед выступлением стали гримироваться, становимся профи, меняем категорию. И выходим на сцену. Как и везде, овации, смех, радость. Хотели отстреляться за часок, а то и за минут за сорок. Но, как можно оставить зал с его надеждами, как можно недодать людям радость. Нет, все-таки нам еще очень далеко до профессионалов.
Заканчиваем в двенадцатом часу. Спать и в койку. Больше ничего не нужно, ничего не хочу. Кушаем в каком-то квадратном помещении. Что кушаем, настолько устал, что не понимаю. Спать, спать, спать. Да не тут то было.
Буквально насильно какие-то девахи тащат в вестибюль клуба на танцы. Дансинг по-научному. Какая все-таки нищета в нашей глубинке. Фойе стоит голое, без занавесок, как будто ободранное. Для танцев завели радиолу. Кипа старых пластинок. «Две девчонки танцуют танцуют на палубе Звёзды с неба летят на корму», «Сегодня праздник у девчат: Сегодня будут танцы!», «Я встpетил девушку, полумесяцем бpовь»
Среди пластинок (Боже, а вдруг эти пластинки – антикварные редкости и стоят бешеных денег?) нахожу знаменитого черного кота «Жил, да был Черный кот за углом». Ну-ка, где мои 17 лет, как там в ДК мы твист бацали?
Твист у меня получился от души. Поддержали еще трое наших. Только что была усталость, разбитость. Хотели спать, ни на что не было сил. Где все это. Где больные руки и ноги. О, юность, о, молодость!
Вот и деревенские девчонки с нами в компании. Со мной рядом Оксанка. Какая симпатяга. А зачем мне Оксанка? У меня есть Татьянка или Танюшка, голова едет. Водки, кажется, этим вечером не пили. А если пили, то, скорей всего, не много. Но точно не помню. А рассказать мне никто не захотел. Проснулся я у Оксанки. Но здесь, похоже, ничего не было. По крайней мере вид у нее был не очень довольный, а может просто не выспалась?
Наш коллектив строился на завтрак. Старлей был помятый, словно по нему проехала танковая рота, сержанты напоминали грибы-сморчки, прапорщик, которого очень долго искали по деревне, казался грибом-строчком. Может быть я уже начал ошибаться и все было наоборот. Прапор был грибом-сморчком, а сержанты казались строчками, но это совсем не принципиально.
Все по старой программе. Завтрак с усилием и нехотя. Или нехотя, но с усилием. Автобус и дорога.
«Мы едем, едем, едем в далекие края». Наконец-то. Одиннадцать часов и мы приехали в последнюю деревню.
«Вот моя деревня, вот мой дом родной…»
Здесь нас тоже ждут с нетерпением. И все по обычному расписанию. Концерт. Маленький зал, мало народа, в основном бабульки почему-то. Но слушают внимательно, и тщательно, и старательно аплодируют. Ну, как таким зрителям гнать халтуру, как не постараться для этой старости, которая всю жизнь не видела ничего кроме земли и навоза, для которой наш концерт – вселенский праздник! Нет, не получатся из нас профи!
Стараемся. С одной стороны нужно побыстрее, чтобы успеть в часть засветло, чтобы не пролететь с ужином, чтобы вовремя лечь спать. А с другой стороны, как обмануть этих бабулек, которые ждали, оказывается, нас три дня и доверчиво пришли на концерт мастеров (!)
Наконец-то закончили. Худо-бедно, а в два часа уложились. Собираем инструмент, складываем все имущество. Если что-нибудь забудем, сюда уже никто второй раз не поедет.
Теперь обед. К пище мы полностью равнодушны. За прошедшие дни напились и наелись с избытком и в колхозных столовых и миленки накормили всех. Надолго хватит.
Нет, видимо с обедом придется погодить. Прапорщик нарисовался и поступила команда не расходиться. Так и есть! Прапор есть прапор! Прапор без выгоды нигде не бывает. Нашел какой-то груз в колхозном гараже, который пришел сюда по ошибке. Тут же прапорщик договорился поменять эти колхозные ящики на какие-то ящики в части. И теперь нам нужно погрузить все, что отдал колхоз на грузовик, чтобы забрать с собой.
Работа не очень большая, но выматывает до конца. Теперь обед, потом домой.
Вернулись мы в часть к полуночи. Ужин нам правда оставили. Но весь ужин был холодный, как дохлая лягушка, и есть такую еду после любовно поданных деревенских блюд никто не захотел.
Больше никуда мы не ездили и концерты нигде не давали. Но и за эти концерты, говорят, писали про воинскую часть в нескольких местных газетах и командиру полка была объявлена благодарность и не одна. Правда еще позже спохватились и на всякий случай объявили ему выговор, но это уж совсем потом. А мы вот так стали почти работниками искусства, претворяющими в жизнь большевистский лозунг: «ИСКУССТВО В МАССЫ!»