Глава 4
Мама
Боль, вызванная ранним уходом матери, не утихает до сих пор. Трудно передать словами, что это было. Так страшно, внезапно. С отцом было иначе. Другой возраст. Я видел, как меняется отец, и понимал, что к чему. Не мог ожидать, что его отравят, но то, что жизнь его близилась к концу, понимал. И я тогда уже был взрослым.
Мама покончила с собой, когда мне было одиннадцать лет. Не ребенок, но еще и не взрослый. Я был развит не по годам, потому что все время вертелся около взрослых. Многое понимал, многое слышал, кое о чем догадывался. Сейчас много чего говорят. Во Владимире[51] меня несколько раз спрашивали – правда ли, что отец застрелил маму? Знаю, кто пустил этот слух, – те же, кто отравил отца и опорочил его память. Мне ли не знать, как все произошло. Мама покончила с собой ночью, когда была одна в своей комнате. Заперлась и выстрелила в грудь, в сердце. Умерла сразу. Я видел, каким огромным было горе отца. Он сильно переживал. Почернел лицом, ходил сам не свой. Отец любил маму, а она любила его. Но это не означает, что между ними все было гладко. Всякое бывало. В любой семье время от времени случаются ссоры. Характеры у моих родителей были похожие. Два кремня, никто не любил уступать. Мама только с виду казалась мягкой, но на самом деле была тверда. Маленьким я боялся ее больше, чем отца. Может, оттого, что она мной больше занималась, выговаривала, наказывала – ставила в угол, чего я просто не выносил. Отец день и ночь работал. Его я видел редко.
Оба были неуступчивыми, оба были вспыльчивыми, случалось, что после ссоры по нескольку дней не разговаривали. Это было. Но никто не мог предположить, что одна из ссор закончится самоубийством матери. Да и ссора сама по себе была пустячной. Отец сказал что-то резкое, мать вспылила – ничего особенного. Наутро никто бы об этом не вспомнил. Отец и мать умели прощать друг другу. Это очень важно – уметь прощать. Не все можно простить, но то, что можно, нужно прощать не задумываясь. Мелочи не должны омрачать счастья. Слово «счастье» я написал не случайно. Мои родители были счастливы. Они любили друг друга, любили меня и сестру. Разве что к брату Яше мама одно время относилась настороженно. Но ее можно было понять. Они просто не сразу привыкли друг к другу. Яша дичился поначалу, мама воспринимала это как неприязнь, но со временем все сгладилось.
Отступлю в сторону. Приведу один факт, мимо которого не могу пройти. Именно мама познакомила отца с Хрущевым. Если бы не она, то не был бы он сейчас Первым[52]. Так бы и секретарствовал в своей Промакадемии. В лучшем случае. Почти все окружение отца, за редким исключением, вышло в люди с его помощью. И все эти люди сейчас на него клевещут. Те, кто начинал вместе с отцом, например – Ворошилов и Буденный[53], ведут себя иначе. Несмотря на то, что у них меньше поводов быть обязанными отцу. А те, кто обязан ему всем, в том числе и жизнью, наперебой оскверняют его память. Верю, надеюсь, что придет время, когда правда восторжествует. Историю нельзя искажать вечно. Цари пробовали – и что у них получилось?
Слухи ходили разные. Говорили, что мать покончила с собой, приревновав отца к жене коминтерновца Гусева[54]. Жену эту я помню. Красивая была женщина. Я был пацаненок, но все равно на нее засматривался. Звали ее Наташей[55]. Но то, что она была красивой, не означало, что у отца с ней был роман. Не собираюсь углубляться в подробности, но скажу то, что считаю нужным. Отец никогда бы не позволил себе романа с женой своего близкого товарища, с которым дружил, который бывал у нас в гостях. Никогда! Это означало предать дружбу. Это означало подлость. И по отношению к маме это было бы предательством. Пока была жива мама, для отца других женщин в этом смысле не существовало. А Наташа с мамой тоже были подругами, хоть и не очень близкими. Разве Наташа могла бы позволить себе шуры-муры с мужем подруги? Так что про Наташу Гусеву и отца все ложь, от начала и до конца. То, что отец относился к ней уважительно, нельзя истолковывать так, якобы у них был роман. Отец вообще со всеми, кто этого заслуживал, обращался уважительно. И я не помню, чтобы хоть раз слышал дома намек на то, что отец изменяет матери. Такого не было. Было другое.
Мама думала, что отец с ней мало считается. В этом была ее обида. И внушали ей эту чушь некоторые родственники и знакомые. Дело было в том, что отец не выносил, когда к нему обращались с просьбами «помочь», «посодействовать» и др. Есть установленный порядок – и точка. Делать что-то в обход порядка, «помогать» родственнику только потому, что он родственник, отец считал невозможным. Все такие просьбы назвались у него «придворными танцами». «Нечего тут придворные танцы разводить!» – говорил он. К нему с этим подступаться боялись. Знали, что ничего не получится. Редко кто рисковал, по незнанию или от великого нахальства. Все обычно пытались действовать через маму. Мама делала одну, на мой взгляд, ошибку. Вместо того чтобы сразу отваживать просителей, как это делал отец, она их выслушивала и обещала помочь. Ей казалось неудобным оборвать человека на полуслове. Родственник же или приятель, не чужой совсем человек. Какие-то просьбы, не все, но какие-то, она доносила до отца. Отец, разумеется, отказывал и сердился. Когда он сердился, то не всегда выбирал выражения. Мог быть резким. Мать обижалась. А просители, получив отказ, начинали сетовать: «Ах, Надюша, Иосиф с тобой не считается! Твоя просьба для него ничто!» Не один человек так говорил и не один раз. Часто бывало. Мать обижалась на отца. Пыталась высказать свою обиду. Он ее обрывал и был прав, потому что повода для обиды не было. Мать обижалась. Родня «поддерживала» ее – ах-ах-ах, бедная Надя, Иосиф с ней совсем не считается! С ней ли? Или с теми негодяями, которые пытались использовать материнскую доброту в своих интересах? Мать не делала здесь различий. И напрасно. Ей казалось, что отец отказывает не тому, кто к ней обратился, а ей самой. Это и было главной причиной домашних споров. Мать считала, что отец не уважает хороших людей, а он сердился на то, что его пытались, как он выражался, «объехать на кривой козе». Мать эту «кривую козу» принимала на свой счет, и совершенно напрасно. Незадолго до самоубийства дома накалилась обстановка по поводу одного родственника, которому очень хотелось перебраться с Украины в Москву[56]. Мать несколько раз заводила о нем разговор с отцом, отец ее обрывал, мать плакала. Принципиальность отца она воспринимала как неуважение к себе. Зря так думала, но родня не разубеждала ее, а, наоборот, поддерживала в этом заблуждении. В результате произошло то, что произошло. В этой трагедии нет вины отца. Виноваты те, кто настраивал мать против него. Те, кто пользовался ее доверчивостью, ее расположением. Мать не так хорошо разбиралась в людях, как отец. Впрочем, как оказалось, отец тоже мог ошибаться. Верил тем, кто не заслуживал доверия. Иначе не пригрел бы столько ядовитых змей. Мои записки будут опубликованы не в СССР, которым сейчас управляют негодяи, а за рубежом – в Китае или в Албании, поэтому я могу назвать имена тех, кто предал идеалы социализма. Это Хрущев, Маленков[57], Булганин, Каганович[58], Молотов[59]. Есть и другие, но они мелкая сошка, всех перечислять долго. Рыба тухнет с головы, а голову я обозначил. Особняком в этой шайке стоит Ворошилов. Он дружил с отцом и сохранил о нем хорошую память. Ворошилов ничем себя не запятнал, он честный человек, настоящий коммунист. Коммунист, если он настоящий коммунист, а не просто человек с партбилетом, всегда стоит за правду. Лжи может быть много, но правда всего одна. Одна на всех.
Мама была слишком доверчивой. Доверчивость ее и погубила. Доверие – сложная штука. Надо очень хорошо знать человека, чтобы полностью ему доверять. В душу-то не заглянешь. Иной раз думаешь – пуд соли с ним съел, знаю как облупленного, а окажется, что все не так. Примеров много. Был у меня товарищ, летчик. Казалось бы – наш человек, хороший товарищ, коммунист. А он взял и в 43-м перелетел к немцам. И дальше воевал против нас. Немцы ценили наших летчиков. После проверки зачисляли в армию, доверяли самолет. А проверяли они известно как. Пистолет в руки и стреляй в коммуниста. Застрелил, значит, кровью с ними повязан. Все просто. Таких летчиков, которые в войну перебежали на сторону врага, было несколько. Единицы, конечно, но эти единицы бросали тень на всю советскую авиацию. Помню несколько фамилий: Арзамасцев, Бычков, Мальцев, Антилевский, Власов (не родственник генерала-предателя, а однофамилец), Никулин, Шиян, Рипушинский. Одну женщину помню – Серафиму Ситник, знал ее лично, считал хорошей летчицей, советским человеком. Женщины-летчицы вызывали у меня особое уважение. Я-то знаю, как тяжела летчицкая доля. Не каждому мужику она по плечу. Не рисуюсь, говорю как есть. Опасно, тяжело, перегрузки и, самое главное, напряжение огромное. Пехотинец оступился – и ничего, дальше побежал. А в небе мельчайшая ошибка оборачивается гибелью. И воздушный бой не чета наземному. Иной раз непонятно, как отбился, на волосок от смерти был. Я не умаляю важность других войск, служить везде нелегко, просто хочу подчеркнуть, что авиация – дело непростое. Опять же, я заметил, что асом (не люблю этого слова, но другого пока не придумали) может стать только тот, кто бредит авиацией. Нужен порыв, влюбленность. Нужно спать и видеть, как взлетаешь и летишь. Случайные люди в авиации не приживаются. Мы таких между собой называли «кассирами». «Не летчик он, а кассир». Значит – пропащий для авиации человек. Не помню уже, кто это придумал.
Были и герои, такие, как капитан Цыганов. Немцы подбили его самолет за линией фронта. Цыганов прыгнул с парашютом, попал в руки патруля, но в ту же ночь бежал из-под ареста и пробрался через линию фронта. Вот это поступок советского человека, героя. Таких героев было много. В сотни раз больше, чем предателей. Я понимаю, что паршивую овцу можно найти в любом стаде, но предательство летчика всегда ранило меня больнее всего. Наверное, потому, что я считал всех летчиков своими братьями. Летное братство – особое братство. Это не пустые слова.
Отвлекся я, начал писать о маме, а сбился на авиацию. Кому если когда и завидовал, так это тем, кто на фронте отличился, и тем, чьи матери живы. Никто не ждет тебя домой так, как мать, никто так о тебе не беспокоится. Для летчика это особенно важно, чтобы ждали. В трудной ситуации вспомнишь о тех, кто остался на земле, и силы прибывают. Те, кого никто не ждет, погибают первыми. Нарочно не считал, но уверен, что это так. Знать, что тебя ждут, это великая поддержка.
Как бы мне хотелось, чтобы все произошло иначе, чтобы мама осталась жива. Мне не хватает ее до сих пор, хотя я уже давно не ребенок. Помню ее улыбку, ее взгляд, ее руки, пахнувшие душистым мылом. Иногда, нечасто, вижу маму во сне. Она всегда снится к чему-то хорошему. Хоть я и не верю во все эти приметы, но для мамы можно сделать исключение. Очень люблю маму. Она преподала мне один из самых главных жизненных уроков. Я знаю – есть узкий круг близких людей, самых-самых близких, которыми надо дорожить, потому что никто их не заменит. После маминой смерти моя любовь к отцу усилилась, несмотря на то, что я и раньше любил его очень сильно. Своих детей я люблю так же, как любила меня мама. Все готов сделать ради них. Я материалист, не верю в загробную жизнь и прочую чепуху. Но часто представляю, будто мама рядом, будто она откуда-то смотрит на меня. Иногда разговариваю с ней, как с живой. Очень ее люблю. Очень по ней скучаю.