От крушения Пражской весны к триумфу «бархатной» революции. Из истории оппозиционного движения в Чехословакии (август 1968 – ноябрь 1989 г.). Глава 1. Чехословацкое оппозиционное движение на начальном этапе «нормализации». Август 1968 г. – август...

§ 1. Противостояния осени 1968 г.

Началом важного этапа оппозиционного движения можно считать дни 21–22 августа 1968 года, когда в Чехословакию вошли войска пяти государств Организации Варшавского договора (ОВД), чтобы предотвратить дальнейшее продвижение к «социализму с человеческим лицом», и когда на следующий день ведущая политическая сила страны – КПЧ – осудила это вторжение. Фактически в оппозиции оказалась вся страна и большая часть ее руководства, что побудило в первую очередь Москву искать опору на новые силы внутри партии и государства.

Чехословацкое общество после 21 августа 1968 г. определенно выражало свое негативное отношение к «интернациональной помощи», оказанной Чехословакии странами-участницами ОВД. С самого первого дня в стране начались бурные массовые протесты против ввода войск. Население не согласилось с оккупацией, что проявлялось на каждом шагу: отказ предоставлять вошедшим в страну военнослужащим какую-либо информацию либо же предоставление фальшивой информации, ликвидация дорожных указателей и табличек с названиями улиц в городах, надписи на стенах и даже нежелание давать воду солдатам[47].

Что касается представителей высших государственно-политических структур, то 22 августа депутаты Национального собрания Чехословакии обратились к правительствам и парламентам пяти стран-членов Варшавского договора с категорическим протестом против вторжения и требованием немедленного вывода из страны иностранных войск[48]. В тот же день в 10 часов утра по инициативе пражского горкома партии начал работу (без словацких делегатов) чрезвычайный XIV (Высочанский) съезд КПЧ[49]. В его работе приняли участие 1219 из 1543 избранных делегатов, которые избрали новый центральный комитет партии и приняли целый ряд обращений, воззваний и посланий, адресованных народам социалистической Чехословакии, словацкому народу и словацким коммунистам, молодым людям Чехословакии[50]. «Вы уже знаете, – говорилось в Обращении ко всему народу и молодежи, – что единодушное мнение делегатов съезда совпадает с вашим. Мы требуем вывода оккупационных сил из нашей страны и освобождения всех наших представителей, восстановления суверенитета нашей республики. Нам крайне необходима ваша помощь. Поэтому мы обращаемся к вам с тем, чтобы довести эту борьбу до победного конца»[51]. Из-за чинившихся препятствий большинству словацких делегатов не удалось приехать в Прагу. С этого момента, как утверждает чешский историк О. Кашпар, стали проявляться различные подходы чешской и словацкой общественности к событиям августа 1968 г.[52]. Работа избранного на съезде нового ЦК КПЧ проходила под лозунгом: «Мы отвергаем оккупацию, настаиваем на выводе иностранных войск; наше оружие – всеобщая забастовка»[53]. Одним из беспрецедентных примеров выражения протеста представителями коммунистической элиты внутри страны явилось Обращение делегатов к международному коммунистическому и рабочему движению[54]. «Мне представляется, – писал позднее бывший секретарь ЦК КПЧ З. Млынарж, – что XIV съезд КПЧ, состоявшийся 22 августа 1968 года, сыграл чрезвычайно положительную роль в дальнейшем развитии событий. Благодаря созыву этого съезда, КПЧ как политическая партия сохранила определяющее влияние на сознание большинства населения»[55]. Съезд осудил агрессию и потребовал вывода иностранных войск, возвращения руководителей страны к своим конституционным обязанностям, особо настаивая на соблюдении норм международного права, включая положения Варшавского договора, не требуя выхода ЧССР из него.

Съезд лишил каких-либо полномочий промосковскую консервативную группу, не оставив за ее представителями ни одной должности во вновь избранных органах. Национальное собрание и правительство открыто заявили о своем признании решений Высочанского съезда КПЧ. Складывалось впечатление, что партия коммунистов как политическая сила продолжает действовать в русле прежнего курса Пражской весны. Съезду на несколько дней «удалось создать видимость однозначной политической победы реформаторских сил в ситуации, когда на деле они потерпели полное поражение»[56]. Находившиеся в те дни с визитом в Югославии члены чехословацкого правительства (О. Шик, И. Гаек, Ф. Власак и Ш. Гашпарик) также выступили с заявлением, в котором выразили свой протест против вторжения в страну иностранных войск[57].

Кремль, как известно, не исключал силового решения вопроса о власти в стране, ориентируясь на формирование «революционного рабоче-крестьянского правительства». В связи с этим он пошел на чрезвычайные меры: изоляцию протестующей части чехословацкой правящей элиты, настроенной на продолжение эксперимента «социализма с человеческим лицом». Уже 21 августа первый секретарь ЦК КПЧ А. Дубчек и его единомышленники окружным путем – через Польшу – были доставлены на советскую территорию.

В ситуации тотального неповиновения чехословацкого общества и международного давления Москве пришлось отказаться от своих первоначальных планов и пойти на переговоры с официальными представителями – в том числе и интернированными – чехословацкого государства. В предельно сжатом виде сценарий выглядел следующим образом: 23 августа в Москву вылетел президент ЧССР Л. Свобода. Сразу же после его приезда начались переговоры, завершившиеся подписанием документа, который вошел в историю под названием «Московский протокол»[58]. Перипетии, связанные с этим документом, достаточно детально изложены в отечественной литературе[59].

Отметим, что в конце концов чехословацкая делегация капитулировала перед прессингом советских лидеров, которые навязали ей свой ультимативный проект документа. 26 августа 1968 г., т. е. через 4 дня после начала работы Высочанского съезда в Праге, в Кремле состоялось последнее совместное заседание советского руководства и чехословацкой делегации по окончательной редакции Московского протокола[60]. Несмотря на достигнутые в предшествующие дни договоренности по всем пунктам представленного советской стороной текста, члены чехословацкой делегации неожиданно предприняли отчаянные попытки некоторого смягчения формулировок документа и даже внесения в него ряда поправок. Это, как представляется, можно считать не только проявлением гражданского мужества, но и своего рода формой протеста части партийно-государственной элиты Чехословакии уже не внутри страны, а за ее пределами – в стенах Кремля. Следует отметить, что Дубчек во время первой беседы с ним «кремлевской четверки» (Л. Брежнев, Н. Подгорный, А. Косыгин и Г. Воронов) категорически опровергал обвинения в адрес процесса реформ, отрицал обоснованность интервенции, назвав ее серьезной политической ошибкой и трагедией не только для Чехословакии, но и для всего международного рабочего движения, отстаивал Высочанский съезд, отказывался вести переговоры и принимать какие-либо решения без участия других членов чехословацкого руководства и требовал их освобождения[61]. Крайней же формой протеста в Москве можно назвать категорический отказ члена президиума ЦК КПЧ, председателя Национального фронта ЧССР (НФ ЧССР) Ф. Кригеля поставить под Московским протоколом свою подпись[62]. Выражением более смягченных форм протеста явились попытки скорректировать некоторые уже согласованные с советскими лидерами положения документа, которые предприняли Г. Гусак, А. Дубчек и О. Черник.

Так, А. Дубчек пророчески спрогнозировал развитие ситуации в ЧССР в ближайшем будущем, открыто перечислив возможные последствия «интернациональной помощи» следующим образом: «Необходимо, чтобы и вы (т. е. советские лидеры. – Э. З.) реально смотрели на положение в нашей стране и в партии. Это очень губительно сказывается на жизни народов. Нанесен сильный удар как по мышлению, так и по чувствам нашего народа. Мы говорим открыто, что считаем ваш шаг (то есть введение войск – Э. З.) серьезной ошибкой, которая принесет огромный ущерб нашей партии и международному коммунистическому движению. Это факт, и я говорю об этом только потому, что следует задуматься над тем, как выйти из этой ситуации, которая вообще не имеет поддержки народа, партии, подрывает дружбу и формирует объективную основу для антисоветских выступлений (курсив мой. – Э. З.)». «Не следует ожидать, – продолжал он, – что эти последствия будут преодолены в короткие сроки. Это будет длительная и напряженная работа. Президиум ЦК поэтому находится в очень сложном положении… Вот почему хотел бы попросить вас с пониманием относиться к работе, поскольку нам предстоит действовать в очень сложных условиях. Прошу терпения и понимания, ведь это ранило саму душу нашего народа (курсив мой. – Э. З.). Эта работа займет длительный период времени. Говорят, например, об антисоветских выступлениях. Да, но резолюции с несогласием принимаются повсеместно. Это ставит нас в очень плохое положение…»[63]. Тем самым он, во-первых, прямо указал на главную причину формирования оппозиции в стране, а во-вторых, дал понять, что часть самой КПЧ в тогдашнем составе потенциально входила в ее ряды.

В Москве впервые был запущен в оборот термин «нормализация» и прозвучали различные его интерпретации. Как следует из стенограммы переговоров чехословацкой делегации с советским руководством в Кремле, председатель правительства О. Черник пытался уточнить сроки пребывания в ЧССР войск стран ОВД. «Мы просим, – отметил он, – чтобы вы нас правильно поняли: для президиума ЦК и для нашей партии, решающее значение имеют действия стран членов ВД в решении вопроса о пребывании войск. Заверяем вас, что мы будем действовать таким образом, чтобы наш народ понял важность вопроса. Мы можем себе представить всю серьезность положения. Нам понятно и международное значение этой проблемы. Просим, чтобы в наше соглашение (имеется в виду Московский протокол. – Э. З.) были внесены такие поправки, которые явятся выражением надежды на максимально организованные дальнейшие действия. В первую очередь следующее: на базе упрочения и консолидации отношений в ЧССР будет проведен постепенный вывод войск. Для нормализации обстановки чрезвычайно важным является то, чтобы партийные и государственные органы приступили к работе, то есть чтобы были освобождены здания и аппарат, чтобы войска постепенно выводились из городов и отдельных пунктов, чтобы в партии восстановилась нормальная жизнь. Это мы считаем важным вопросом…»[64]. Тем самым в содержание термина «нормализация» вкладывался конкретный смысл, сводившийся к следующему: «нормализация» может начаться лишь после вывода – хотя и «постепенного» – войск из ЧССР. Прозвучавший в выступлении Черника термин «консолидация отношений» [65] в стране в иерархии приоритетов также занимал второе после вывода воинских частей место.

Необходимо подчеркнуть, что советское руководство трактовало термин «нормализация» принципиально иначе, не ограничивая пребывание своих воинских частей на чехословацкой территории какими-либо временными рамками. Так, Л. Брежнев уже 10 сентября 1968 г. недвусмысленно заявил О. Чернику, который, видимо, продолжал настаивать на прозвучавшей в Москве интерпретации «нормализации», что «нынешняя линия» чехословацкого руководства расходилась с московскими переговорами. «Необходимо, – заявил он, – чтобы ЦК и правительство дали ясно понять, что вступление войск явилось вынужденной мерой, вызванной активностью анти-социалистических элементов… нормализовать положение значит сохранить завоевания социализма и выступить против реакции (курсив мой. – Э. З.). Однако сейчас выясняется, что нормализовать положение якобы значит вывести из страны союзнические войска»[66]. Заметим, что это «якобы» длилось в стране более 20 долгих лет…

И все же 26 августа 1968 г. 9 представителей с советской (Л. Брежнев, Н. Подгорный, А. Косыгин, Г. Воронов, А. Кириленко, Д. Полянский, М. Суслов, А. Шелепин, П. Шелест) и 19 – с чехословацкой стороны (Л. Свобода, А. Дубчек, Й. Смрковский, О. Черник, В. Биляк, Ф. Барбирек, Я. Пиллер, Э. Риго, Й. Шпачек, О. Швестка, М. Якеш, Й. Ленарт, Б. Шимон, Г. Гусак, А. Индра, З. Млынарж, М. Дзур, Б. Кучера, В. Коуцки) подписали Московский протокол[67]. Тем самым, по словам чешского историка Я. Навратила, «была поставлена точка на так наз. послеянварской политике и положено начало процессу нормализации»[68]. И – можно добавить – процессу становления крайне широкой оппозиции вторжению в ЧССР войск пяти стран-участниц ОВД.

Секретный Московский протокол состоит из 15 пунктов, главное содержание которых сводилось к следующему: аннулирование собрав шегося в условиях советской оккупации нелегального Высочанского съезда КПЧ; согласие на пребывание на чехословацкой территории союзных войск со смутной перспективой их ухода в случае успеха «нормализации»; снятие «чехословацкого вопроса» с обсуждения в Совете Безопасности ООН; созыв пленума ЦК КПЧ по «нормализации»; прекращение деятельности политических клубов и организаций возрождавшейся социал-демократической партии; усиление органов МВД и госбезопасности; недопущение репрессий в отношении содействовавшей интервенции просоветской группы. Предпоследним, 14‑м пунктом, оговаривалось, что контакты между ведущими представителями КПСС и КПЧ после 20 августа, как и содержание проходивших переговоров следует считать «строго конфиденциальными»[69].

Вторым пунктом Московского протокола четко фиксировалось время проведения внеочередного XIV съезда КПЧ: «после нормализации (курсив мой. – Э. З.) положения в партии и стране»[70]. Определение «после нормализации» выглядит весьма расплывчато и достаточно странно. Здесь нужно вспомнить, что, в соответствии с согласованной позицией чехословацкой стороны на переговорах в Кремле и ее концепцией «нормализации», партийный съезд следовало провести после вывода из страны иностранных воинских частей. Реформаторской части чехословацкого руководства в конце августа, наверное, сложно было предвидеть, что как раз безотлагательность созыва партийного съезда станет не только одним из самых популярных требований набиравшего силу протестного движения, но и одним из камней преткновения, из-за которого она проиграет одно из важнейших сражений с консерваторами. Опытные советские партаппаратчики прекрасно понимали, что тактика затягивания съезда и парламентских выборов, а в конечном счете выигрыш во времени – один из важнейших методов укрепления позиций консервативной части руководства КПЧ. В случае же попыток реформаторов добиваться работы съезда в ближайшем будущем, когда еще не был распылен их потенциал, Кремль всегда мог указать на несоблюдение «достигнутых договоренностей», а также на обязательства неукоснительного соблюдения Московского протокола.

В третьем пункте документа шла речь о проведении в ближайшие 6–10 дней объединенного заседания пленума ЦК КПЧ и Центральной контрольно-ревизионной комиссии, в повестку дня которого намечалось включить обсуждение вопросов нормализации положения в стране, актуальные вопросы партийной и государственной жизни, совершенствования работы партийных и государственных органов, экономические проблемы и проблемы жизненного уровня населения. На пленуме предполагалось также поднять вопрос и о смещении с постов тех лиц, деятельность которых «не отвечала интересам обеспечения руководящей роли рабочего класса и коммунистической партии, решениям январского и майского пленумов ЦК КПЧ (1968), интересам укрепления позиций социализма в стране и дальнейшего развития отношений ЧССР с братскими странами социалистического содружества»[71]. Таким образом, вольно или невольно предполагалась комбинация совершенно иного рода: под «нормализацией» подразумевался не столько вывод войск и затем съезд КПЧ, сколько невывод войск и проведение пленума ЦК КПЧ с постановкой вопроса об избавлении от несогласных.

Московским протоколом зафиксирован ряд моментов, сыгравших позднее решающую роль в судьбе оппозиционного движения в стране. Во-первых, это пассажи документа о «непримиримой борьбе против контрреволюционных сил» (пункт 1), что, собственно, и создавало «идеологическую» основу борьбы с оппозиционным (на тот момент во многом гипотетическим) движением в стране. Во-вторых, советская сторона выдвинула условие, заранее согласованное с президентом Л. Свободой: возвращение на свои посты всех руководителей партии и государства лишь при условии объявления недействительными решений чрезвычайного XIV (Высочанского) съезда. Тем самым в ряды оппозиции могли зачисляться и коммунисты, продолжавшие поддерживать решения этого съезда. В ходе кадровых перемен «здоровые силы» не должны пострадать, «нездоровых» же пока оставляли в покое. Согласие было получено, а советское руководство потребовало предоставить ему гарантии выполнения договоренностей в Чиерне над Тиссой и Братиславе о борьбе с антисоциалистическими силами и о контроле над СМИ. Без этого, как заявили советские лидеры, союзные войска из страны не уйдут.

Почему дезавуированию решений Высочанского съезда уделялось столь важное внимание? Причина заключается в полном неприятии Москвой «социализма с человеческим лицом», что автоматически – хотя и с некоторым временным интервалом – переводило его приверженцев в ряды оппозиционеров. Но ведь они были в своей стране, более того, представляли собой ее руководство. Оставалось найти причины нелегитимности не столько самого съезда, сколько декларировавшейся им линии.

В протоколе констатировалась готовность представителей КПЧ немедленно провести ряд мер с целью упрочения власти трудящихся и позиций социализма (пункт 4). В связи с этим особо подчеркивалось значение следующих шагов: овладение СМИ, которые следует полностью поставить на службу делу социализма; прекращение деятельности различных групп и организаций, занимавших антисоциалистические позиции; запрещение деятельности «антимарксистской социал-демократической партии». Для реализации этих целей, говори лось в док у менте, в ближайшие дни будут приняты соответствующие «эффективные действия»[72]. Массированное наступление на реформаторов, ориентировавшихся на «социализм с человеческим лицом», развернулось, таким образом, по всему фронту.

Чешские авторы в ряду «смягченных положений» перечисл яют следующие: тезис о выводе войск по завершении «временного» пребывания, продолжительность которого зависела от хода «нормализации», а также о поддержке советской стороной политической линии январского и майского пленумов ЦК КПЧ, хотя об одобрении Программы действий периода Пражской весны ничего не говорилось. Чехословацкая сторона могла тем самым представлять общественности Московский протокол как «итог компромисса»[73]. В дальнейшем Кремль требовал неукоснительного и беспрекословного выполнения пунктов протокола, который, несомненно, служил не только одним из факторов сохранения оппозиции, но и важнейшим побудительным мотивом ее действий.

Датируя начало периода «нормализации» днем подписания Московского протокола, можно, на наш взгляд, говорить о мягком варианте «нормализации», который продолжался с 26 августа 1968 г. до апрельского (1969 г.) пленума ЦК КПЧ. Существенной чертой этого периода явилось то, что оппозиция во всех срезах общества действовала легально, хотя против ее радикальных действий власти уже начинали использовать силовые (полицейские) методы борьбы. Смещение А. Дубчека и приход к власти в апреле 1969 г. Г. Гусака положили начало более жесткому варианту «нормализации», а применительно к оппозиции – новому этапу ее деятельности: переходу к исключительно нелегальным формам протеста[74].

Что касается позиции граждан, то они в публичных выступлениях выражали последовательное несогласие с оккупацией, протестуя против политики уступок, которую избрало, как они утверждали, дубчековское руководство. Шло нарастание критики тех лидеров Пражской весны, которые отходили от ее идеалов и ориентировались на Москву. Правда, и граждане, и коммунисты могли пока что легально выражать свою позицию. При этом целью протестных акций являлось не смещение руководства Дубчека, а давление на него, чтобы оно отказалось от политики уступок и продолжало взятый после января 1968 г. курс на реформы.

Таким образом, в августе 1968 г. на свет появились два взаимоисключающих документа – решения XIV Высочанского съезда КПЧ и Московский протокол, которые послужили мощным импульсом ускорения дифференциации в рядах высшего чехословацкого партийно-государственного руководства. Но и в обществе размежевание также проходило по линии принятия или непринятия этих решений. Интернированные лидеры ЧССР вернулись в страну, связанные подписанным (кроме Кригеля) в Кремле документом. Однако тот минимум уступок, который удалось отстоять чехословацкой делегации в Москве, являлся совершенно недостаточным дл я умиротворения и успокоения общества. С этого момента берет начало трагический зазор между реформаторской частью партийного руководства, связанного Московским протоколом, с одной стороны, и большей частью чехословацкого общества, зазор, который неотвратимо и постоянно увеличивался.

Линии разлома внутри руководства КПЧ уже в конце лета 1968 г. стали проявляться все рельефнее. Политика компромисса, или «меньшего зла», как ее тогда называли, продолжалась – надо было соблюсти декорум. Несогласие с действиями Дубчека выражали отдельные лица и внутри КПЧ. Следующим шагом в переориентации партии и страны в целом на «нормализацию» явился пленум ЦК КПЧ, проходивший 31 августа 1968 г.[75]. Один из представителей радикального крыла реформаторов, член ЦК КПЧ, а в будущем один из основателей действовавшей в ЧССР нелегальной структуры «Социалистическое движение чехословацких граждан»[76] Я. Шабата категорически заявил: «Нормализация должна быть обусловлена выводом войск, а не их присутствием»[77]. Тем самым он настаивал на концепции «нормализации», которую часть чехословацкого руководства пыталась отстоять на переговорах в Кремле. Шабата требовал опираться на 9/10 народа и продолжать вместе с ним начавшийся в ходе Пражской весны курс на реформы. Он далее подчеркнул, что Московский протокол, противоречивший действительности, нельзя проводить в жизнь. Аналогичную позицию занимали Ф. Кригель, Э. Гольдштюкер, О. Шик, И. Свитак[78].

Однако их начали все активнее вытеснять с лидирующих позиций, на которые претендовали просоветские политики В. Биляк, А. Индра и др., т. е. так называемые «здоровые силы», зачастую именовавшиеся в народе «предателями». Сторонники консервативного уклона требовали неукоснительного следования рекомендациям Кремля[79].

Тактика уступок Дубчека под давлением Москвы также вела не только к расколу партии, но и к протестам в обществе. Наиболее мощно этот протест выражали студенты и рабочие предприятий. Эти слои общества, получившие в Московском протоколе наименование «контрреволюционные силы», продолжали акции протеста: на 23 августа была объявлена одночасовая (с 12.00 до 13.00) всеобщая забастовка в знак протеста против вторжения, а 26 августа – забастовка протеста против продолжавшейся оккупации[80].

И неудивительно, что «прицельный огонь» по оппозиции начался почти сразу после августа. Одним из шагов на пути к реализации «нормализации» явилось закрытие пользовавшихся популярностью журналов «Репортер» и «Политика». Консерваторы в руководстве КПЧ по принципиальным соображениям и убеждениям требовали расправы с протестовавшими журналистами. Что касается реформаторских сил в руководстве КПЧ, то они, связанные положениями Московского протокола, объективно вынуждены были действовать заодно с консерваторами. Не был связан обязательствами по реализации положений Московского протокола лишь Ф. Кригель, не поставивший, как уже говорилось, под ним своей подписи.

3–4 октября в Москве состоялась встреча представителей пяти государств ОВД, на которой обсуждался вопрос о подготовке к подписанию 18 октября Договора о временном пребывании в ЧССР советских войск[81]. В ее рамках прошли переговоры А. Дубчека, Г. Гусака и О. Черника с советским руководством[82]. По словам З. Млынаржа, чехословацкая делегация «вернулась из Москвы с новыми условиями капитуляции, выходившими за рамки Московского протокола». В частности, она согласилась с пребыванием советских войск на территории ЧССР в течение неопределенного времени, а также дала согласие на отсрочку на неопределенный срок созыва съезда КПЧ. Кроме того, она приняла к сведению точку зрения Политбюро ЦК КПСС на Программу действий КПЧ как на «ошибочный документ»[83].

«Новые условия капитуляции», несомненно, в очередной раз всколыхнули общество, в котором развертывалась ожесточенная борьба против начинавшейся «нормализации». Самое сильное недовольство проявляли студенты и рабочие. Активность студентов нельзя назвать случайной: уже в ходе Пражской весны они являлись важнейшим составным звеном движения за реформы. После августа 1968 г. вместе с профсоюзами и частью интеллигенции студенчество становилось главным субъектом протестного движения. Нужно также иметь в виду, что процесс резкой активизации студенчества продолжался во всем западном мире, особенно во Франции[84].

И все же студенчество оказалось далеко не единодушным в своем протесте. Как уже отмечалось, проходившие внутри партийного руководства разломы экстраполировались и на чехословацкое общество в целом. Одним из примеров нараставшей дифференциации и поляризации явилось собрание 565 студентов и представителей так наз. низшего звена «здоровых сил», состоявшееся 9–10 октября 1968 г. в Доме просвещения в Праге (округ Либень). На нем была принята резолюция в поддержку сотрудничества с находившимися в Чехословакии иностранными войсками[85]. Разумеется, такого рода собрания готовились правящими силами консервативной направленности, но более половины тысячи одних только представителей – цифра внушительная и, по всей видимости, многие из них позже служили делу «оздоровления», «консолидации» и «нормализации» не за страх, а за совесть.

В качестве ответной реакции коллектив педагогического факультета и Высшей школы земледелия г. Чешские Будеёвице направил 7 ноября 1968 г. в ЦК КПЧ «Открытое письмо». В нем выражались поддержка «прогрессивных сил ЦК КПЧ во главе с Дубчеком», осуждение «раскольнической деятельности фракционных групп» и обеспокоенность их активизацией[86]. Конечно, данное письмо выражало волю большинства, а может, и подавляющего большинства студенчества, но – не абсолютно всего. Следует заметить, что все же не письма стали главной формой протеста в рассматриваемый период.

Характерно, что в «Открытом письме» частично получили отражение те установки, которые несколько позднее, в самом конце 1968 – нач а ле 1969 г. войдут в тексты договоров Союза студентов высших учебных заведений Чехии и Моравии с профсоюзами заводов, предприятий и научных учреждений: незаконность и ошибочность военного вмешательства пяти социалистических стран, а также требование созыва в кратчайшие сроки съезда коммунистической партии Чешских земель. Открыто выраженная непримиримость с вводом иностранных войск на территорию суверенного государства усугублялась строптивостью второго требования. Мало того, что требовался немедленный и безотлагательный созыв партийного форума – это само по себе входило в противоречие с Московским протоколом, – предполагалось проведение не просто съезда, а съезда пока еще вообще не существующей коммунистической партии Чешских земель. Напомним, что в итоге она так и не была создана[87].

Между резолюцией и письмом прошел тревожно ожидавшийся властью 28 октября юбилей единого чехословацкого государства. Он связывался еще и с двумя трагическими датами в истории Чехословакии – 1938 и 1948 гг., поэтому на массовых демонстрациях протесты против присутствия иностранных войск звучали очень громко. Опасавшиеся эскалации массовых студенческих протестов Л. Свобода, А. Дубчек и О. Черник вынуждены были в качестве своего рода превентивной меры обратиться 26 октября к чехословацкой молодежи с посланием, предостерегавшим от радикализации, которая могла привести к нежелательным и опасным последствиям[88].

Реакция на события 28 октября властей и общества совершенно различна. Власти, хотя и реформаторские, которые возглавлял Дубчек, применили дубинки, а общественность, не парализованная Московским протоколом, выражала солидарность с манифестантами. Так, 31 октября в Праге собрался актив писателей, который принял Соглашение о солидарности. Этот документ, который в последующие дни обсудили некоторые творческие союзы, рассматривался в качестве платформы совместных действий культурного и гражданского фронтов. Суть его сводилась к следующему: никто не может преследоваться за свои убеждения и взгляды[89]. Тем самым недовольная часть общества в преддверии прогнозировавшегося «закручивания гаек» властями приступила к выработке превентивных мер и со своей стороны.

Между тем октябрьский разгон демонстрантов не снизил накала протестных настроений в чехословацком обществе. 6–7 ноября в Праге, Братиславе, Брно, Чешских Будеёвицах и других городах началась новая волна демонстраций студентов, против которых полиция снова применила силовые средства: дубинки, слезоточивый газ и брандспойты[90]. По словам главы правительства О. Черника, «вышедшие на улицы 8 тыс. человек начали строить баррикады»[91]; в одной только Праге полиция задержала 176 чел.[92].

На фоне эскалации массовых протестов началась подготовка к очередному ноябрьскому пленуму ЦК КПЧ, на котором должна была «произойти решающая проба сил, выяснение соотношения реформаторской и консервативной фракций в высшем эшелоне партии»[93]. В ходе подготовки к пленуму ЦК КПЧ для Кремля стало ясно, что с командой Дубчека общий язык найти будет трудно. Это следует из указаний, которые Политбюро ЦК КПСС направило 11 ноября находившемуся в Праге заместителю министра иностранных дел В. В. Кузнецову и послу СССР в ЧССР С. В. Червоненко к беседе с А. Дубчеком по проект у доку ментов плен ума[94]. В Москве считали, что решения ноябрьского пленума ЦК КПЧ должны послужить основой активизации борьбы за упрочение социалистического строя[95].

В условиях присутствия советских войск, легализованного советско-чехословацким Договором о временном пребывании советских войск на территории ЧССР от 18 октября 1968 г. в ходе «нормализации», по-другому и быть не могло. Вряд ли удивительным считалось то, что после ноябрьского пленума продолжится открытая борьба двух политических платформ: сторонников демократии («правые», «правые оппортунистические силы») и приверженцев реставрации политической системы по советской модели («левые», «здоровые марксистско-ленинские силы»)[96]. Ожидалось другое: если в первый лагерь прибудут немногие лица, потерпевшие поражение, то во второй придут те, кто считался победителями.

Решительная позиция молодежи расходилась с установками не только консервативной части партийно-государственного аппарата, но и с позицией коммунистов-реформаторов, которые находились под жестким прессингом Москвы. Чрезмерно активные протестные действия молодых людей в их планы не входили и входить не могли, поскольку они квалифицировались Московским протоколом как контрреволюционные. Именно поэтому активизация молодежи не оставалась без внимания высшего государственного руководства.

Примечательной чертой данного периода можно назвать то, что после подавления октябрьских и ноябрьских протестов студентов власти решили изменить тактику (не исключено, что под давлением коммунистов-реформаторов в партийно-государственном руководстве) и в целях исключения в дальнейшем подобного рода инцидентов решили пойти на диалог с ними.

Первая встреча председателя ЦК НФ ЧССР Э. Эрбана, сменившего на этом посту Ф. Кригеля, с членами президиума Союза студентов высших учебных заведений Чехии и Моравии состоялась 12 ноября 1968 г. На ней Эрбана проинформировали о создании в Праге Комитета действий студентов, который намеревался в ближайшие дни осуществлять координацию и руководство студенческим движением в Праге. В качестве одной из ближайших акций Комитета называлась подготовка к 17 ноября – Международному дню студентов. Согласно планам Комитета действий, студенты намеревались отметить эту памятную дату – 29‑ю годовщину подавления студенческой манифестации гитлеровцами – траурным шествием.

Из текста документа трудно судить о реакции Эрбана относительно студенческих планов. Похоже, он не стал брать лично на себя ответственность за подобного рода акции, пообещав организовать прием представителей студенчества высшим руководством ЧССР[97]. И, действительно, уже на следующий день, 13 ноября 1968 г., такая встреча состоялась. В ней приняли участие представители Союза студентов высших учебных заведений Чехии и Моравии, а также некоторых других чехословацких молодежных организаций, функционеров комитета КПЧ по высшему образованию и представители высшего партийно-государственного руководства. О ее серьезности свидетельствует не только место проведения (Пражский Град), но и состав участников переговоров со стороны руководства партии и государства (Свобода, Дубчек, Черник, Смрковский, Эрбан, Пелнарж). Председатель Союза студентов М. Дымачек изложил свое видение политической ситуации в стране, а затем представители высшего руководства ответили на вопросы студентов. На встрече, в частности, обсуждался и вопрос о проведении студентами 17 ноября памятной акции в Международный день студентов.

Как и следовало ожидать, отношение высших руководителей партии и государства (в том числе и коммунистов-реформаторов) к акции 17 ноября явилось однозначно отрицательным, хотя аргументация ими высказывалась различная. «Знаю, – сказал А. Дубчек, – что это будет не просто торжественный акт, но и выражение отношения к политической обстановке. Мы не можем считать это акцией в нашу поддержку»[98]. При этом Дубчек руководствовался следующими мотивами: студенческая организация не обладает достаточным опытом, чтобы не допустить выхода ситуации из-под контроля, предотвратить провокации и кровопролитие. Он выступил против публичных акций, поскольку «это не путь решения ситуации». Публичные выступления, по его словам, можно легко использовать в провокационных целях; они «могут вызвать тысячу вопросов, которые заведут в тупик международные переговоры»[99].

Можно предположить, что А. Дубчек опасался ответных жестких мер со стороны союзников по ОВД. Говоря о поступавших в органы высшей партийной и государственной власти резолюциях различных представителей общественности, он отметил, что «высоко их ценит» и что они служат ему «моральной поддержкой». Вместе с тем Дубчек советовал более взвешенно подходить к перечню вносимых в них требований. Так, идея организации общенародного обращения к правительству о безотлагательном начале переговоров о немедленном выводе войск из Чехословакии считалась нереальной, и народ, как подчеркнул Дубчек, «прекрасно это понимает»[100]. В этом случае он, скорее всего, высказывал свою реакцию и на «Открытое письмо» студентов от 7 ноября.

Черник в свою очередь пообещал, что в ЧССР уже никто не будет брошен в тюрьму по политическим мотивам. Вместе с тем он высказал следующее предостережение: против участников антигосударственных акций будут приниматься меры в соответствии с действующим законодательством[101].

На встрече студенты подняли вопрос и о создании советов трудящихся (заводские советы или рабочие советы, как их еще называли) на предприятиях. В ответ Дубчек заметил, что данный вопрос не проработан до конца из-за недостатка времени, не возразив против необходимости его окончательного решения. Тем самым из-за дефицита времени (а не по принципиальным соображениям) формирование рабочих советов временно блокировалось. Предполагалось снова вернуться к этой проблеме на пленуме ЦК КПЧ в декабре 1968 г. Получалось, что столь волновавший молодежь вопрос о заводских (рабочих) советах не закрывался окончательно и это не могло не вселять определенные надежды. Диалог, как тогда казалось, состоялся и даже стал приносить свои плоды, тем более, что студенты не поднимали на встрече вопрос о своем намерении проводить забастовки ни в ближайшем, ни в отдаленном будущем.

Впрочем, далеко не все студенты были довольны итогами встречи. Это, в частности, отразилось в тексте Соглашения о солидарности студентов, профессоров и работников вузов, подготовленном через два дня после беседы с лидерами государства Союзом студентов Чехии и Моравии 15 ноября 1968 г.[102]. Более того, уже ближайшие дни показали, что диалог с властью оказался всего лишь очередной иллюзией столь необходимого для общества консенсуса и вовсе не студенческая позиция послужила детонатором разраставшегося конфликта.

14–17 ноября 1968 г. прошел пленум ЦК КПЧ. Руководство и Дубчек настроились на серьезные усилия по выработке приемлемой для всех фракций КПЧ платформы. Подготовку проекта резолюции поручили Й. Шпачеку и З. Млынаржу, которые предприняли «последнюю попытку очертить рамки, в пределах которых сохранялась бы хоть какая-то возможность проводить реформаторский курс». Однако подготовленный ими текст в цельном виде в окончательную версию резолюции так и не вошел. Накануне пленума, в ночь с 15 на 16 ноября, Дубчек, Гусак и Черник, не поставив в известность остальных членов ЦК, отправились из Праги в Варшаву на консультацию к Брежневу, который в те дни в качестве гостя присутствовал на V съезде ПОРП. В результате из проекта резолюции исчезли фрагменты текста, которые могли хоть как-то поставить под сомнение «обоснованность» военной интервенции, и добавлены фразы об опасности «правого оппортунизма» в рядах КПЧ[103].

После бурных дебатов пленум принял резолюцию, которую А. Дубчек считал «выходом из критической ситуации, возникшей после августа». «Я убежден, – писал А. Дубчек в октябре 1974 г. – что ноябрьская резолюция 68‑го года, в отличие от выводов январского, апрельского и майского пленумов ЦК КПЧ, которая возникла как следствие августа, была ближе всего к возможности политического объединения абсолютного большинства партии и общества и давала возможность вывести партию из нового кризиса, который вызвали, как это сегодня уже ясно, фракционеры, желающие с помощью военного вмешательства аннулировать сами основы январской политики ЦК КПЧ (курсив в оригинале. – Э. З.)»[104].

Резолюция, называемая Я. Каваном и Я. Даниелом «компромиссной»[105], не оправдывала вторжение иностранных войск в ЧССР, но и не признавала существование контрреволюции, критиковала догматические сектантские силы, которые пытались повернуть развитие вспять, к периоду до января 1968 г. Вместе с тем она признавала наличие антисоциалистических элементов, которые якобы были обнаружены в печати, клубах и различных организациях. Она еще поддерживала Программу действий, но уже назвала ее «рабочим документом»[106].

Пленум санкционировал учреждение нового временного органа – исполкома Президиума ЦК КПЧ, а также образование Бюро ЦК по Чешским землям во главе с Л. Штроугалом, которое, по словам Я. Мехиржа, явилось одним из главных инструментов первой фазы «нормализации». В начале 1970‑х гг. Бюро руководило проведением чисток рядов КПЧ, так наз. «проверок»[107].

Появление чешского партийного Бюро, как представляется, явилось частичным ответом на раздававшиеся все громче в обществе требования создания чешской компартии и, надо полагать, одним из демонстративно-формальных шагов на пути его реализации.

Любопытна оценка ноябрьской резолюции чешских издателей многотомной публикации документов. «Если московский протокол, – пишут Й. Вондрова и Я. Навратил, – как прямой продукт вторжения вынужден был в своей окончательной версии учесть спонтанное сопротивление чехословацкого народа оккупации, сохранив тем самым определенное пространство для политического маневра, то ноябрьский пленум ЦК КПЧ, проходивший под впечатлением от заключенного в октябре чехословацко-советского договора о пребывании определенного контингента советских войск на территории Чехословакии „в течение неопределенного времени“, а также принятая на нем резолюция – после предшествующей ревизии советского генерального секретаря – свели это мнимое пространство практически к минимуму»[108]. В этом выводе смущает, пожалуй, одно: «сведение к минимуму» политического пространства, которое сами же авторы называют «мнимым».

В любом случае, часть Московского протокола, формулировавшая цель борьбы с «контрреволюцией», едва ли давала какое-либо пространство для политического маневра сторонникам А. Дубчека, оно скорее, предоставлялось «здоровым силам» в рядах высшего эшелона политической власти. И этим пространством для маневра они умело воспользовались на ноябрьском пленуме ЦК КПЧ. Именно под их давлением пленум принял резолюцию, из которой исчезли «программные принципы и цели Программы действий КПЧ – сутью новой политики должна была стать „послеянварская политика“, очищенная от деформаций послеянварского периода»[109].

В дискуссиях в дальнейшем уточнялось и содержание термина «нормализация», которая более уже не связывалась непосредственно с выводом советских войск, а трактовалась как «продолжение послеянварской политики с твердым социалистическим курсом»[110].

Позиции приверженцев Дубчека ослабевали. Одна их часть сблизилась с радикально-демократическим крылом (Смрковский, Шпачек, Млынарж), вторая (Черник, Гусак, Свобода) примкнула к представителям промосковской политики и заняла «реалистическую линию». Дубчеку приходилось постоянно лавировать между ними, но в итоге он постепенно оказывался в изоляции[111].

Таким образом, ноябрьский пленум наглядно продемонстрировал нараставший разлом внутри ЦК КПЧ: в знак протеста против политики уступок ушел со своего поста секретаря ЦК КПЧ З. Млынарж, что, несомненно, значительно ослабляло силы реформаторов. Тем более что в созданный на пленуме исполком президиума ЦК КПЧ вошли Г. Гусак, Ш. Садовский, Л. Свобода, О. Черник, Л. Штроугал, Э. Эрбан и только два сторонника реформ – А. Дубчек и Й. Смрковский.

Компромиссные решения ноябрьского пленума заставили студентов снова инициировать новый политический кризис. Через 24 часа после пленума ЦК КПЧ студенты всех вузов Чехии и некоторых высших учебных заведений Словакии начали забастовку в знак протеста против оккупации[112]. Активность достигла пика 18 ноября 1968 г., когда они объявили о начале трехдневной забастовки, в которой приняли участие десятки тысяч студентов. Студенческая забастовка не выходила за пределы вузов на улицы и не превратилась в манифестацию, не представляя такой угрозы политической стабильности, как события 28 октября. Партии удалось «повлиять на студентов в том плане, чтобы они соблюдали порядок и не допускали каких-либо стихийных действий»[113]. Высокопоставленный работник ЦК КПЧ информировал советских представителей, что «со стороны многих рабочих, особенно на заводах ЧКД в Праге, проявлялись симпатии к студенческой забастовке и дело шло к прямой поддержке студентов. Лишь под большим давлением рабочие заводов ЧКД отказались от своего намерения устроить демонстрацию в Праге в знак солидарности с бастующими студентами»[114].

Требования бастовавших изложены в документе «Десять пунктов» (его называли «Студенческой десяткой»), провозглашенных Союзом студентов вузов Чехии и Моравии[115]. Основой политики в нем провозглашалась Программа действий КПЧ, принятая в апреле 1968 г. (по сути – продолжение реформ Пражской весны), отрицалась «кабинетная политика» и содержалось требование взаимного обмена информацией между обществом и властью (по сегодняшней терминологии – Public Relations). Бастовавшие требовали ограничения полугодием цензуры в СМИ; свободы собраний и объединений; гарантии свободы деятельности в сфере науки, литературы и культуры; соблюдения правовых норм для граждан; продолжения создания заводских советов трудящихся в качестве органов заводского самоуправления; свободы выезда за рубеж; отказа в сфере внешней политики от участия в акциях, противоречивших чувствам чехословацкого народа, Хартии ООН и Всеобщей декларации прав человека; отставки с руководящих постов тех, кто «утратил доверие» и кому «так и не удалось четко и ясно объяснить свою позицию»[116]. Характерно, что призыва к крайне популярному в обществе выводу войск из ЧССР документ не содержал, что, видимо, свидетельствует о следовании наказу, который студенты не так давно получили от Дубчека. Вместе с тем в него было внесено требование о рабочих советах.

В историографии существуют различные оценки этого документа. Так, польская исследовательница М. Колодзей полагает, что участники ноябрьской забастовки позиционировали себя общественно-политической силой и добивались права на участие в политической жизни[117]. Чешский историк Я. Пажоут, напротив, называет эти требования «умеренными»[118]. Действительно, в документе нет прямых протестов против оккупации, не содержатся в нем и призывы к выводу войск. То есть, можно сказать, что он фактически составлялся в русле установок руководства Дубчека, в какой-то мере коррелируя с Московским протоколом. В свою очередь Каван и Даниел называли его «программой-минимум», а забастовку – протестом против оккупации[119].

В любом случае ноябрьская забастовка студентов явилась выражением протеста, который указывал на высокий уровень политического сознания общества. «Студенческая десятка» отражала настроения всей общественности, и рабочие сразу же стали доказывать важность ее положений действиями. На предприятиях прошли рабочие собрания, которые приняли «Десять пунктов» в качестве своей программы. Рабочие устраивали встречи с бастующими студентами, оказывали им финансовую помощь и предупреждали власти, что на любую попытку сломить студентов они ответят забастовкой. Символически свою поддержку они подтвердили получасовым перерывом в работе, фабричными гудками и т. д.[120]. В Чехии почти повсеместно стали создаваться забастовочные комитеты, трансформируясь в рабочие советы. Позднее, в январе 1969 г., предпринималась попытка создать центральный орган рабочих советов, но власти поняли, что это движение становится опасным, и расформировали советы.

На заседании 19 ноября президиум правительства, обсудив вопрос о положении в вузах, назвал студенческую забастовку акцией, не способствовавшей процессу консолидации в стране[121]. Такая оценка показала, что государственные власти, включая реформаторскую их часть, не поддерживали крайних методов борьбы. В тот же день на совещании первых секретарей окружных и краевых комитетов КПЧ, посвященном итогам ноябрьского пленума, Л. Штроугал напомнил об обещании студентов почтить 17 ноября память жертв фашистской расправы мирным траурным шествием. Однако, по его словам, студенты изменили свои первоначальные планы и приняли иное решение – провести трехдневную забастовку. Требования «Десяти пунктов», по словам Штроугала, сформулированы таким образом, что «со многими из них можно согласиться». «Однако, – продолжал он, – забастовка названа оккупационной, что, разумеется, имеет особый акцент, акцент политический…». Инициаторы забастовки, продолжал Штроугал, представляют дело таким образом, что данная акция проводится в поддержку послеянварской политики и прогрессивного ядра партии. «Мы знаем, – утверждал он, – что трехдневная забастовка с названием оккупационная проводится не в поддержку данной линии. Фактом является то, что в последние часы мы получаем информацию о том, что студенты приходят на заводы, требуют конкретной поддержки этой студенческой забастовки, все более остро реагируют на ноябрьскую резолюцию и оказывают определенное давление – причем давление не малое – на определенное политическое развитие, которое должно проходить у нас после ноябрьского пленума»[122].

Такого рода заявления фиксировали тот момент, что КПЧ постепенно теряла авторитет, который она приобрела после января 1968 г., что она расходилась с обществом[123], а альтернативные голоса звучали уже глуше.

Однако пламя протестов разгоралось с новой силой, и власти предприняли очередную попытку диалога со студентами на высшем государственном уровне. 27 ноября[124] с представителями Союза студентов высших учебных заведений снова встретился председатель ЦК НФ Э. Эрбан. На ней лидер студентов М. Дымачек назвал прошедший пленум ЦК КПЧ «ноябрьским компромиссом», поскольку руководящие посты заняли те, кому «студенты не доверяют». Далее он акцентировал внимание на манифестационном характере забастовки, проводившейся в знак протеста против опасности консолидации доянварских сил[125]. Но одно дело встреча до забастовки или тому подобной акции, и другое – после нее. Конструктивный диалог давался с трудом.

Эрбан, как следует из протокола переговоров, пытался объяснить: то, что делает партия – «не компромисс, а выход из реальных, а не иллюзорных условий»[126]. Один из представителей студентов назвал студенческий документ «Десять пунктов» «программой-минимум», пояснив, что изначально положения документа формулировались более жестко, в частности в нем содержался пункт о выражении недоверия Дубчеку[127]. Эти две позиции содержали вектор компромисса, и вывод Эрбана относительно того, что надо сделать возможным участие студентов в активной политике, совпадал – хотя бы формально – с тем, что Дымачек со своей стороны предложил «конструктивное использование нашей (т. е. студенчества. – Э. З.) политической силы»[128].

В целом студенческую забастовку можно трактовать двояко. С одной стороны, даже в условиях «нормализации» она продолжала массовое движение протеста под лозунгом «социализма с человеческим лицом». С другой – ее можно считать первым выражением формировавшейся оппозиции. И в этом ракурсе ее результаты превзошли ожидания тех, кто до января 1968 г. и в ходе Пражской весны стремился заложить основы постоянного сотрудничества студентов и рабочих. В то же время преследования бастующих знаменовали начало конца массовых движений протеста на легальной основе.

После забастовки в ноябре 1968 г., фактический неуспех которой студенты восприняли как крушение надежд на «социализм с человеческим лицом», студенческое движение подверглось дифференциации. Часть студентов охватило чувство безнадежности и бессилия, что обусловило возникновение как пораженческих, так и радикальных настроений. Приверженцы радикальных мер заняли по отношению к руководству А. Дубчека жесткую позицию, отказавшись от Программы действий КПЧ как программы выхода из кризиса. Именно на этой базе несколько позднее сформировалось оппозиционное нелегальное Движение революционной молодежи. Эстафета же массовых протестов к концу 1968 г. перешла к профсоюзам.

16–19 декабря 1968 г. в Праге во Дворце съездов состоялся учредительный съезд Чешского профсоюза рабочих металлообрабатывающей промышленности, решительно потребовавший продолжения инициированных в дни Пражской весны реформ, в том числе курса на самоуправление. Съезд поддержал предложения о номинации Й. Смрковского на пост председателя Федерального собрания ЧССР (ФС ЧССР), которое, согласно Закону о федерации, находилось в стадии формирования. В качестве гостя на съезде выступил он сам, а его кандидатуру уже поддержали студенческие организации и союзы творческой интеллигенции. Предостерегающий голос делегатов съезда проф союза рабочих-металлистов, представлявшего 900 тыс. членов, зазвучал особенно громко.

Знаменательный факт в оппозиционном движении этого времени – Договор о сотрудничестве Чешского профсоюза рабочих металлообрабатывающей промышленности и Союза студентов вузов Чехии и Моравии[129]. Договор одобрили 1200 делегатов съезда (воздержались 17 чел.)[130]. Для студентов же он значил признание общесоциальной весомости своего движения.

По договоренности со студентами профсоюз приступил к подготовке забастовок протеста[131]. Весь северо-восточный угольный бассейн принял решение начать 28 декабря забастовку, которая должна послужить сигналом присоединения остальных. Но после переговоров профсоюза с премьером О. Черником забастовка была отложена. Протесты общественности все же не прошли напрасно, они заставили власти по крайней мере идти на компромиссы, признавая законность ряда требований.

Таким образом, Чешский профсоюз рабочих металлообрабатывающей промышленности 19 декабря 1968 г. принес оппозиционному движению первый конкретный результат сотрудничества со студентами: начало всенародной кампании в поддержку кандидатуры Й. Смрковского на пост председателя ФС ЧССР. В распространявшемся в самиздате Открытом письме в адрес депутатов Национального собрания ЦК Чешского профсоюза рабочих-металлистов заявил: «Если не будет принят во внимание предупреждающий голос почти миллионной организации работников металлообрабатывающей промышленности, мы полны решимости начать забастовку». Рабочие получили поддержку представителей 330 тыс. работников строительной промышленности, 200 тыс. крестьян, 180 тыс. железнодорожников, профсоюза работников печати и других. Кампанию поддержал и Координационный комитет творческих союзов[132]. Декабрьские дни тем самым ярко продемонстрировали вектор дальнейшего развития протестного движения – солидарные действия студентов, рабочих и интеллигенции.

21 декабря состоялась еще одна встреча представителей Союза студентов вузов Чехии и Моравии с О. Черником и Э. Эрбаном. Студенты изложили свои взгляды на политическую ситуацию, прокомментировав основное содержание своего договора с Чешским профсоюзом металлистов[133], который для высшего эшелона власти представлялся не только неприемлемым, но и побуждавшим к нестабильности.

Проходившие в стране события заставили консерваторов мобилизовать свои силы и готовиться к контрнаступлению. Выступивший 25 декабря по радио и телевидению Г. Гусак заявил, что в соответствии с Законом о федерации пост председателя федерального парламента должен занять словак. В свою очередь, Чешский профсоюз металлистов спустя два дня еще раз повторил требования резолюции своего съезда и напомнил властям об угрозе забастовки в поддержку своего кандидата – Й. Смрковского.

Противостояние властей (довольно жестких) и оппозиционных сил (постоянно укреплявшихся) интенсифицировалось, и разрешение кризиса под бдительным оком Москвы путем устранения реформаторских сил из руководства партии и государства стало неизбежным. Но и оппозиционеры не собиралась сдавать свои позиции.

§ 2. Эскалация сопротивления

1 января 1969 г. в ЧССР вступил в действие конституционный Закон о федеративном устройстве государства, составной частью которого являлось преобразование Национального собрания в Федеральное собрание ЧССР с двумя палатами – Палатой депутатов и Палатой национальностей. Принцип равноправия, согласно закону, обеспечивался паритетным представительством чехов и словаков во всех центральных органах федерации общегосударственного значения. Закон удовлетворил требования словаков и «пригасил» их оппозиционные настроения.

В рамки Закона о федерации вполне укладывалось требование Гусаком равномерного распределения четырех высших политических и государственных постов и его предложение кандидатуры словака на пост председателя ФС ЧССР. Но в сложившейся в стране ситуации политический подтекст рокировок был очевиден: пост председателя Национального собрания занимал Й. Смрковский. Цель маневра – отстранение этого коммуниста-реформатора с высшего государственного поста, что автоматически лишало его и членства в исполкоме Президиума ЦК КПЧ, фактически являвшегося высшим органом политической власти в стране. Понятно было и то, что смещение Смрковского существенно подрывало позиции Дубчека[134]. В актив можно было отнести решение о статусе двух государствообразующих наций, что сопровождалось спадом оппозиционных настроений в Словакии. Во всяком случае, одна часть страны – по крайней мере формально – оказалась умиротворенной.

Таким образом, новый 1969 год предвещал усложнение политической борьбы внутри страны уже не только по намечавшейся линии интенсификации антинормализационного движения, но и по линии представлявшейся решенной проблемы чешско-словацких государственно-правовых отношений.

Что касается противостояния студентов и поддерживавших их рабочих, а также правящих сил в Чехословакии, то ни Рождественские, ни новогодние праздники не разрядили обстановку и покоя не сулили. В связи с этим власти в очередной раз решили пойти на диалог со студентами. 3 января 1969 г. в здании президиума федерального правительства в Праге Г. Гусак в присутствии председателя словацкого правительства Ш. Садовского и его заместителей П. Цолотки и С. Фалтяна встретился с делегацией президиума Союза студентов вузов Чехии и Моравии во главе с М. Дымачеком[135]. На встрече, длившейся два с половиной часа, велся, по словам Гусака, «открытый разговор» о политических вопросах, включая и остававшуюся нерешенной проблему о председателе ФС ЧССР. Участие в переговорах Гусака со студентами исключительно словацких государственных лидеров нельзя назвать случайным. Сделав выбор в пользу П. Цолотки, он решил, во-первых, познакомить студентов с потенциальным кандидатом на высший пост в ФС ЧССР, а во-вторых, воспользоваться случаем для зондажа студенческой реакции. Но этим нажим на студентов не ограничился, он ощущался и в прозвучавшем в словах Гусака предостережении в случае неповиновения студентов: «Могут прийти войска, могут наступить исключения, аресты»[136]. Тем самым он проецировал реакцию властей на возможные протестные акции конкретными примерами ответных действий.

Того же 3 января 1969 г., через несколько часов после приезда в Прагу советской делегации, Президиум ЦК КПЧ выступил с заявлением, в котором в резкой форме осудил всю кампанию протеста и особенно угрозу забастовки. Одновременно Смрковский, Дубчек, Свобода и Черник направили рабочим-металлистам письмо, призывавшее их проявить понимание и предупреждавшее о трагических последствиях, которые их предзабастовочная активность может иметь для судеб всего государства. В том же тоне через два дня по телевидению выступил Смрковский и просил рабочих не бастовать ради него. Разумеется, он прекрасно понимал, что данная акция – это по большому счету протест против оккупации. Но дни его пребывания в высших эшелонах власти были уже сочтены. 7 января 1969 г. Президиум ЦК объявил о выдвижении на пост председателя ФС ЧССР П. Цолотки.

Казалось, решение найдено, однако власти, проигнорировав популярные среди населения требования, по-прежнему опасались взрывной реакции общества. К тому же команда А. Дубчека во избежание осложнений в отношениях с СССР пыталась не допустить срыва выполнения обязательств, зафиксированных Московским протоколом. Именно поэтому 8 января 1969 г. в своем выступлении по телевидению Дубчек призвал граждан покончить с угрозами добиваться реализации своих требований с помощью забастовок и призвал их соблюдать порядок и дисциплину. В то же время консервативные силы, воспользовавшись ситуацией, активизировали выпады против послеянварской политики и лидеров Пражской весны – Й. Смрковского, Ф. Кригеля, О. Шика, Э. Гольдштюкера и др. Со временем указанная тенденция только усиливалась, а поскольку оппозиционное движение с ярко выраженными тенденциями к сплоченности становилось слишком опасным для режима, он решил покончить с ним, пока это еще было возможно. Ставка при этом делалась на «здоровые силы» в партии.

Давление консерваторы развернули на всех направлениях. Так, 9 января после продолжительных дебатов с представителями власти делегация Центрального совета Чешского профсоюза рабочих-металлистов отказалась от своего решения начать забастовку. Взамен лидеры профсоюза получили следующее обещание: Смрковский выставит свою кандидатуру на пост председателя ФС ЧССР на очередных парламентских выборах. Создавалось впечатление, что руководители забастовки удовлетворились тем, что их выслушали, а представители власти – что с ними посчитались. Спад оппозиционного движения к наступлению весны представлялся неотвратимым: шла речь лишь о тактике отступления[137].

Но пока что это, действительно, оказалось всего лишь впечатлением. Рабочие на заводах не одобряли усиливавшуюся линию на компромисс, принятую их профсоюзными лидерами. Не случайно именно в эти дни рабочее движение самоуправления достигло наибольшего размаха. 9–10 января 1969 г. в Пльзени на заводах им. Ленина собралась общечешская конференция комитетов рабочего самоуправления, представлявших 16 предприятий. Она избрала Координационный комитет, представлявший 200 из существовавших 500 советов предприятий, приступивший к формированию Центрального общечешского совета самоуправления, т. е. Центрального совета рабочих. Уместно отметить, что соответствующий опыт позже использовала польская «Солидарность», деятельность которой оказалась гораздо более длительной, активной и в конечном итоге успешной.

Под давлением нараставшего протестного движения в развернувшейся 14 января на заседании Президиума ЦК КПЧ дискуссии наконец были поставлены вопросы о дате проведения выборов в представительные органы и созыв съезда КПЧ. А. Дубчек сообщил, что работа по подготовке съезда ведется и что вместе с О. Черником они даже внесли предложение о проведении выборов на основе единого списка кандидатов. Информация Дубчека о готовившемся съезде, проведение которого принципиально блокировалось Московским протоколом, едва ли добавляло ноты оптимизма в настроение консервативной фракции в высших коридорах власти. Вместе с тем она вселяла надежды на определенные встречные движения властей.

Дискуссия с новой силой разгорелась через два дня, на очередном пленуме ЦК КПЧ. Пленум, работа которого проходила 16–17 января 1969 г., отличался боевой атмосферой, поскольку среди выступавших преобладали представители двух полярных течений – реформаторского и консервативного. На нем, в частности, продолжалось обсуждение даты выборов в представительные органы и проведения съезда КПЧ. Р. Черны предложил проект постановления, один из пунктов которого гласил: пленум ЦК КПЧ не позднее конца первого полугодия 1969 г. должен заняться определением сроков внеочередного съезда КПЧ и съезда партии Чешских земель[138]. Второй пункт предложенной Черны резолюции констатировал настоятельность: во-первых, проведения пленума ЦК компартии Чешских земель, в котором должны принять участие члены ЦК КПЧ – граждане Чешской Социалистической Республики; во-вторых, вынесения на пленум отчета о деятельности нынешнего Бюро ЦК по Чешским землям[139].

Эти предложения реформаторы настойчиво ставили на повестку, руководствуясь Законом о федерации. Консерваторы, в свою очередь, взяли на вооружение тактику обходных маневров: не допустить созыва съезда и проведения парламентских выборов. Р. Балоушек выступил с критикой систематического оттягивания выборов и съезда КПЧ, указав, что в этом случае «на политику в дальнейшем могут оказывать влияние лица, исчерпавшие моральный и политический кредит»[140]. «Центральному комитету партии и президиуму, – продолжал он, – следует осознать, что члены партии уже не желают быть лишь пассивными исполнителями политики центрального комитета, но что они намерены стать соавторами во всех сферах политики партии, что они не хотят лишь – как это было в прошлом – стереотипно выполнять поставленные высшими партийными органами задачи, не проверяя лично их правильность. Они хотят быть соавторами этой политики, чтобы в будущем не отвечать перед собой и обществом в целом за деформации в партии и обществе»[141].

Однако «здоровые силы» в КПЧ попытались использовать попытки сторонников реформ выйти за рамки Московского протокола для эскалации борьбы против «правых». Коммунисты-реформаторы заняли «круговую оборону» и отказались квалифицировать политическую активность общества как деятельность антисоциалистических сил, высказались за максимальную свободу информации, по крайней мере, в сфере внутренней политики. Они выступали за расширение демократических элементов в обществе, пытаясь не довести до критической точки разрыв между КПЧ и прогрессивными течениями. Однако в резолюцию пленума эти требования внести не удалось, а консервативная фракция в партии сделала очередной шаг на пути своей консолидации. Итоги пленума продемонстрировали все более усиливавшиеся расхождения во взглядах представителей различных внутрипартийных течений.

Постепенно общество охватывало чувство безнадежности, неожиданно прерванное 16 января – в первый день работы январского пленума ЦК КПЧ – 21‑летним студентом Яном Палахом, который в центре Праги публично сжег себя. Попытки самосожжения предпринимались 20 января в Пльзени (Я. Главаты) и 22 января в Брно (М. Малинка). 25 февраля поступок Палаха на Вацлавской площади в Праге повторил учащийся средней школы Я. Зайиц. Режим оказался в новом кризисе, который А. Дубчек назвал «самым серьезным после августа»[142].

Спонтанная реакция общественности, выразившаяся в демонстрации нескольких сот тысяч человек, вынудила правительство опубликовать письмо Палаха с его призывом к забастовке. В нем он активно защищал послеянварские завоевания, хотя выдвигавшиеся им требования (отмена цензуры и запрещение издававшегося режимом коллаборационистского журнала «Зправы») выглядели намного скромнее.

Примечательно, что в запале полемики члены ЦК не отреагировали на поступок Палаха в резолюции пленума. И это можно считать показателем снижения влияния реформаторов в высших эшелонах власти. Январские жертвы наряду с мощным откликом на эти события со стороны рабочих и студентов заставили руководство КПЧ и правительство отреагировать новыми призывами к порядку. В этот раз их проводником стал главным образом президент Л. Свобода, который в своем выступлении по телевидению 20 января пообещал защищать «все демократические свободы» и одновременно предостерегал перед опасностью разрастания пожара, ценой которого могут стать тысячи невинных жертв[143].

Вышедшие на улицы в знак солидарности с Палахом студенты ожидали, что руководство КПЧ или, по крайней мере, его реформаторская часть их поддержит, но этого не произошло. С данного момента, как пишет Колодзей, дороги студентов и партийных реформаторов начали расходиться. В связи с этим усугублялась дифференциация и среди студентов.

Дубчековское руководство не столько не хотело, сколько не могло изменить свою политику: оно было вынуждено (если не сказать – обречено) выполнять данные в Москве обязательства. Руководители партии и государства, даже настроенные наиболее радикально, не хотели и уже не могли изменить свою политику. Это чувствовалось и в речи Смрковского, с которой он обратился к студентам в Брно, произнесенной через два дня после самосожжения Палаха. С одной стороны, он признал, что студенты «в последнее время установили контакты с рабочим классом. Это великое дело, это очень важно. Но ведь что может случиться? Если вы пойдете на эти действия, как решили… то может случиться, что на наших улицах снова появятся танки. При этом не исключены провокации и может произойти большое кровопролитие. Тогда конец всем надеждам…». Речь распространялась студенческой службой печати и информации, чтобы показать: надежде на поддержку власти наступает конец.

Председатель правительства О. Черник в своем выступлении на республиканском съезде (большинство его делегатов – сторонники послеянварской политики) чешских профсоюзов 21–23 января 1969 г. подобным же образом попытался проанализировать сложившееся положение. Тем не менее делегаты съезда приняли резолюцию, в которой требовали ухода в отставку всех политиков, не имевших морального права занимать свои высокие посты и утративших доверие граждан.

Они более последовательно, чем члены партии, требовали проведения в кратчайшие сроки выборов в высшие органы власти, ратовали за полную реализацию гражданских свобод, закрепленных в конституции. Это означало отмену цензуры и других ограничений прав граждан.

Тем не менее и профсоюзы, и студенты снова и снова утверждались во мнении, что Дубчек и реформаторское течение в партии не намерены вести последовательную борьбу за идеалы Пражской весны, и обвиняли руководство страны в том, что послеавгустовская политика ведет к предательству провозглашенных ими же идеалов. «Мы опасаемся, – писали студенты ФФ КУ в Праге, – что в этих условиях окончательно исчезает наша надежда, что когда-либо в будущем мы найдем с этим руководством (т. е. дубчековским) общий язык»[144].

29–31 января 1969 г. состоялась учредительная сессия федерального парламента, поставившая точку над «i» в борьбе за пост председателя федерального законодательного собрания. Хотя на ней председателем ФС ЧССР избрали словака П. Цолотку, все же Й. Смрковский получил пост председателя Палаты депутатов; председателем Палаты национальностей стал Д. Ганес. Противостояние власти и общества завершилось очередным компромиссом, а набиравшие мощь антиреформаторские силы пока еще вынуждены были прислушиваться к мнению «народа» и не рисковали решать спорные вопросы силовыми методами.

Тем более, что к началу 1969 г. уже давали себя знать заложенные основы сотрудничества студентов и рабочих. Появление нескольких студенческо-рабочих комитетов весной 1968 г., в период Пражской весны, считалось крупным успехом. В течение же января 1969 г. они возникали практически во всех чешских городах, функционируя на уровне факультет-завод. Постепенно ск ладывалось ежедневное сотрудничество, что и предусматривалось договорами, заключенными между Союзом студентов и отдельными профсоюзами, которые демонстрировали единство студентов и рабочих против политики уступок и компромиссов.

Репрезентативным в этом плане стал договор от 23 января 1969 г. Союза студентов вузов и Чешского профсоюза работников печати. В нем подчеркивался факт активности рабочего класса и молодежи; содержалось требование реализации идеи Закона о социалистическом предприятии как основе дальнейшего демократического развития, а также протест против концентрации «власти и информации в руках узкой группы ведущих представителей»[145].

Договор Союза работников энергетической промышленности выражал обеспокоенность сторон возобновлением «доянварского» деления граждан на партийных и беспартийных. Политика ведущей партии в государстве, как отмечалось в документе, должна быть приемлемой для большинства населения, независимо от партийной принадлежности – так, как это было после января 1968 г. В договоре, заключенном Союзом студентов высших учебных заведений и Чешским профсоюзом работников в области проектирования и инженерной деятельности, подчеркивалось обязательство «предоставить защиту при преследовании за свободное выражение мыслей в научной, учебной, педагогической и общественной деятельности, за выражение политического убеждения или при преследовании из-за социального происхождения»[146]. В его преамбуле упоминалась трагическая гибель Я. Палаха и добавлено: «мы сознаем и нашу ответственность за этот поступок чистого и невинного человека, разбудившего сознание нашего народа…»[147]. В договоре Союза студентов высших учебных заведений с Чешским профсоюзом работников горной промышленности, геологии и газовой промышленности ставился акцент на сотрудничестве в социальной и профессиональной областях.

В целом тексты практически всех договоров, выражавшие поддержку ноябрьской трехдневной забастовки студентов, выходили за рамки требований студенческого документа «Десять пунктов» и наполнялись качественно новым содержанием, включая политические требования: проведение парламентских выборов, немедленный созыв съезда коммунистической партии Чешских земель (требование периода Пражской весны), восстановление суверенитета ЧССР и вывод иностранных войск. Звучали призывы вести борьбу всеми средствами против преследования отдельных граждан или групп, которые своими действиями выражали волю большинства народа[148]. Студенты часто помогали собираться рабочим разных заводов. В итоге возникла неформальная связь вне официальной профсоюзной структуры. Подобного рода неформальные организации нельзя было уничтожить решением или запретом. В конце января 1969 г. существовало более 120 заводских советов, которые представляли около 890 тыс. занятых[149]. И, скорее всего, именно рабочие, которые приобрели такой опыт, помогали возникновению в дальнейшем нелегальной партии Рабочих Советов[150]. В начале 1969 г. президиум Союза студентов вузов учредил даже специальную секцию по связям с рабочими.

Прозвучавшие на заседании Президиума ЦК КПЧ 14 января и на январском пленуме ЦК КПЧ предложения о необходимости проведения в ближайшее время съезда КПЧ и выборов в представительные органы вызвали серьезную обеспокоенность Кремля. Брежнев и Косыгин уже 23 января 1969 г. в письме Дубчеку и Чернику обратили внимание на то, что события в Чехословакии после смерти Палаха приобрели «опасный политический характер», поскольку в ряде выступлений звучали требования немедленного проведения выборов в государственные органы, продолжения работы XIV съезда и созыва съезда чешских коммунистов[151]. Фактически часть требований, которые как раз блокировались Московским протоколом, признавалась приемлемой или допустимой только после «нормализации» положения в стране. Создание же чешской компартии вообще не допускалось[152].

Что касается позиции других стран Варшавского договора, то максимально критическая позиция ГДР и Польши по отношению к «социализму с человеческим лицом» получила широкую известность. Весьма примечательно сообщение из более толерантной Венгрии, направленное из Будапешта в МИД ЧССР чехословацким посольством 27 января. В нем утверждалось, что развитие событий в Чехословакии в последнее время «вызывает значительную нервозность и беспокойство в ВНР». «Венгерское руководство, – говорилось в документе, – выражает опасения, что продолжавшийся в ЧССР в течение длительного времени политический кризис может привести к активизации некоторых политических сил в Венгрии, в первую очередь в кругах венгерской интеллигенции, нонконформистские взгляды которых до настоящего времени удавалось сдерживать благодаря взвешенной практической политике венгерского руководства»[153]. Фактически принимались меры против возможного проникновения «чехословацкой заразы» в Венгрию, где «пламя контрреволюции» было уже однажды погашено в октябре 1956 г. Действительно, войска введены, а оппозиция не только не прекращала своей деятельности, но на ряде направлений даже активизировала ее. В связи с этим намечалось усиление общего интереса всех пяти стран Варшавского договора решить чехословацкую проблему как можно быстрее[154].

Одно из побуждений к этому – непрекращавшиеся массовые демонстрации в Праге и других городах страны. Несмотря на увещевания властей, 25 января тысячи людей пришли проводить в последний путь Я. Палаха, а в ходе прошедшей на следующий день в столице демонстрации полиция арестовала 199 чел.[155]. С момента начала советской оккупации она представляла самую масштабную публичную акцию и трудно было уйти от ощущения, что она – не последняя.

Что касается руководства КПЧ, то и здесь ситуация выглядела достаточно напряженной. 5 февраля 1969 г. принимается проект постановления Президиума ЦК КПЧ [156] по реализации итогов январского пленума, который предназначался для ежегодных собраний членов партии. Документ носил компромиссный характер, фиксируя следы нестихавшей непримиримой борьбы двух внутрипартийных фракций – реформаторской и консервативной.

Проект не обошел стороной ни забастовку студентов, ни «Десять пунктов», ни активность профсоюзов. В нем говорилось, что после ноябрьского пленума наметилась тенденция объединить студенчество «в общей политической акции в качестве общественной силы» (из констатации заявления Комитета действий студентов пражских вузов), поддержанная другими организациями, в том числе и некоторыми профсоюзами[157]. «Обнажилась, – указывалось в документе, – весьма серьезная проблема, связанная с молодым поколением, в первую очередь вузовским студенчеством. Ее глубокие причины коренятся в ошибках и деформациях прошлых лет, однако нельзя недооценивать и влияние чуждых и неправильных взглядов, которые проникают в молодежную среду и в студенческое движение». Вопреки фактам в проекте постановления и ряде других партийных документов утверждалось, что большинство студентов приближается к позициям КПЧ, однако некоторые лица или небольшие группы стремятся втянуть учащуюся молодежь на путь конфликта с партией и государством[158]. «Мы считаем необходимым, – подчеркивалось в документе, – усилить политическое влияние партии на студенческое движение, повысить ответственность вузовских преподавателей и сотрудников, в первую очередь коммунистов, на студентов, призвать их к ответственности и взвешенности, активно содействовать тому, чтобы в студенческом движении возобладали разумные интересы и взгляды, которые сможет разделить большая часть студентов. Нельзя допустить, чтобы и в дальнейшем Союз студентов вузов, если он намерен выступать политически и защищать интересы студентов, находился вне Национального фронта и не подчинялся дисциплине»[159]. Тем самым партийная политика по отношению к Союзу студентов становилась все более жесткой, а его участь в определенной степени предрешенной. Все же данные пассажи документа нельзя назвать полной победой консерваторов, хотя вектор дальнейших действий по отношению к оппозиции выстраивался в нем уже достаточно определенно.

В документе в очередной раз поднимался вопрос о съезде КПЧ, проведение которого, как отмечалось в нем, является «центром обоснованного интереса коммунистов и беспартийных». «Поэтому, – подчеркивалось в проекте, – в качестве первоочередной задачи мы требуем вести подготовку к проведению съезда в соответствии с уставом партии, хотя открыто заявляем о нереальности и невозможности немедленного его проведения (курсив мой. – Э. З.)»[160]. В отличие от предшествующих партийных форумов, на которых по данному вопросу проходила свободная дискуссия и никаких конкретных, а тем более категорических решений не принималось, в проекте предпринята попытка напомнить об оформленных на этот счет Московским протоколом обязательствах чехословацкой стороны. Внесенная в проект постановления весьма причудливая формула отразила противоречивость ситуации: шла речь о необходимости проведения съезда, но утверждалось и мнение против его немедленного созыва. Можно вычислить, что за постановкой вопроса о немедленном съезде скрывались «правые», т. е. реформаторское крыло руководства, за положением же о невозможности его быстрого проведения – «здоровые силы», собственно консервативное крыло. В первую очередь, их намечавшимися лидерами утверждалось, что партия «не может позволить себе идти на выборы, пока не добьется сплоченности своих рядов и такой консолидации общества, которые смогут гарантировать их результаты». Лишь после этого можно рассчитывать и на проведение «выборов в высшие представительные органы в следующем году после съезда партии, который представит политическую, организационную и программную базу для участия партии в выборах»[161].

Подобная стратегия исходила из того, что съезду предстояло стать не предпосылкой «нормализации», а ее итогом, результатом «успешного решения задач», не расходившихся с этой стратегией. «Ультиматумы», отмечалось в документе, приведут к «возникновению нового кризиса». Далее демагогически утверждалось, что «нет причин создавать вокруг вопроса о сроках проведения выборов атмосферу нервозности и давления, которые в реальности лишь осложнили бы их подготовку»[162].

Оппозиции был послан сигнал: если съезд и состоится, то лишь под диктовку «здоровых сил», которые все еще находились в стадии «консолидации» и какой они примут вид – оставалось только догадываться. Зато существование такой оппозиции, которая могла бы влиять на сроки созыва съезда и, более того, настаивать на уже становившемся крамольным требовании создания чешской компартии, проведения выборов и т. п., уже не предполагалось.

Проект постановления от 5 февраля 1969 г. не обошел и ряда конкретных вопросов. Говорилось, что решения декабрьского пленума, нацеленные на экономическую сферу, тормозились кампанией вокруг Й. Смрковского; осуждались попытки использовать чувства, вызванные трагическим актом Яна Палаха; отвергалась пропаганда забастовок и других открытых форм протеста. Подчеркивалось, что в Словакии появились попытки злоупотребления в политических целях религиозными чувствами людей[163]. Тем самым в партийном документе невольно отражалась картина широкого социального недовольства в стране, а также имелись обобщенные суждения о том, что ситуация может усугубляться.

Проект указывал на «большую опасность» лозунгов «о так наз. народном движении», о «всенародном движении в защиту демократического социализма», которые появились в связи с ноябрьской забастовкой студентов. Забастовка, утверждалось в документе, «вылилась в стремления заключать политические соглашения о координированных действиях различных организаций вне существующей политической системы, выносить эти платформы на предприятия, организовывать в их поддержку публичные собрания и акции, выступая на них против партии и ее политики»[164]. Взяв эти названия из оппозиционных органов печати («Репортер», № 4/1969 и «Листы», № 4/2), документ зафиксировал и момент «первой фазы перехода от спонтанности к определенной организованности, а затем, несомненно, и от акций оборонительных к наступательным». В частности, подчеркивалась опасность лозунга «профсоюзы без коммунистов»[165], а также то, что события после гибели Палаха свидетельствовали об организованных и скоординированных акциях общегосударственного масштаба[166]. Собственно, этого как раз больше всего и опасались власти.

Наконец, в проекте постановления констатировалось, что многие выступления «исходят из концепций, которые имеют иные идейно-политические корни, нежели марксистско-ленинская концепция построения социализма». Это зазвучало как предостережение не только сторонникам «социализма с человеческим лицом», но также и тем, кто «прятал» за этим лицом, образно говоря, «вражескую личину».

Указанные трактовки показывают, какой характер стали приобретать задачи политической «консолидации», в ходе которой предполагалось формировать необходимые политические предпосылки для проведения общегосударственного съезда партии, съезда ее чешской национально-территориальной организации и выборов. Документ включал и другие подобного рода требования, что говорило о сохранении некоторого влияния коммунистов-реформаторов. Консерваторы пока еще не решались окончательно выхолостить из него реформаторские веяния, но свою линию обозначили с достаточной определенностью. Документ свидетельствовал, что уже к весне 1969 г. инициативы Дубчека и других коммунистов-реформаторов были обречены на неудачу, а оппозиция в рамках легальности – на отступление и поражение. Их противниками разыгрывалась карта угрожающего кризиса и превращения оппозиции в некое пугало.

Тем более что солидарность рабочих и студентов начинала приобретать угрожающий для власти характер. Вполне объяснимо, что уже в марте 1969 г. Бюро ЦК по Чешским землям выразило обеспокоенность ростом числа договоров и координационных комитетов. По мере упрочения «режима нормализации» договоры начали все чаще принимать оборонительный характер. В постановлении общего собрания представителей пражских заводов и студентов от 16 апреля 1969 г. в пункте 3 говоритс я: «В с лу чае преследований кого-л ибо из представителей рабочих и студенческого движения, прогрессивных политиков, журналистов, работников культуры и науки рабочие и студенты будут выступать вместе в их защиту»[167].

Вместе с тем в ряде договоров стали проявляться и моменты отступления. Так, некоторые профсоюзы изъяли из текста Договора с профсоюзами металлообрабатывающей промышленности ряд самых радикальных формулировок[168]. В частности, исчезло упоминание об успешном сопротивлении народа Чехословакии вторжению и требование прекратить политику уступок внешнему давлению.

Можно сказать, что период до смещения Дубчека и прихода к власти Гусака характеризовался не только легальными формами сопротивления, но и готовностью высших властей к диалогу с оппозиционно настроенной частью общества, в первую очередь со студентами. Как следует из документов, готовность идти на подобный диалог демонстрировали не только коммунисты-реформаторы (Дубчек и др.), но и Гусак со своими приверженцами (Цолотка и др.).

Еще в январе 1969 г. профсоюзы включились в подготовку закона о предприятии, важнейшей составной частью которого явилось определение полномочий советов трудящихся (заводских или рабочих советов). К марту 1969 г. их количество достигло 500[169]. Однако Черник отказался от данного им ранее обещания представить проект закона не позднее конца первого квартала 1969 г. Участники проходившего 4–7 марта 1969 г. VII [170] съезда профсоюзов в принятой резолюции открыто выразили несогласие с изменением этих сроков. Съезд принял следующие документы: Хартию чехословацкого профсоюзного движения с требованием продолжения намеченных Программой действий экономических реформ; Программу Революционного профсоюзного движения, а также документ «К вопросу о советах трудящихся», в котором намечались перспективы развития системы самоуправления на предприятиях. Кроме этого на профсоюзном съезде его делегаты – рабочие-металлисты приняли проект письма, которое адресовалось советским профсоюзам, а также предпринимались попытки выдвижения кандидатуры Й. Смрковского на пост председателя Центрального совета Революционного профсоюзного движения Чехословакии[171].

Дискуссия на съезде носила ярко выраженный политический характер, а большинство его делегатов безоговорочно поддержало послеянварский курс на демократизацию. Обвинения Гусака и его приверженцев в адрес «антисоциалистических сил», которые якобы злоупотребляли гражданскими свободами, были признаны несостоятельными. Профсоюзы внесли в резолюцию съезда пункт о расширении гражданских прав, чтобы «каждый трудящийся мог свободно выражать свои взгляды». В связи с этим предполагалась защита СМИ со стороны общества и требование предоставления реальной свободы журналистам в их деятельности. Хартия чехословацкого профсоюзного движения в качестве политического инструмента борьбы в защиту демократии утвердила право на забастовку. Студенты могли гордиться: многие их пожелания и предложения принимались рабочими в качестве своих. Председателем ЦСП был избран К. Полачек, державший дистанцию от «здоровых сил» в КПЧ.

Естественно, что Москву и «здоровые силы» внутри КПЧ такая смычка учащихся и трудящихся не могла не настораживать. Кремль посылал сигналы о том, что забастовки в странах социализма – анахронизм, а если они возможны при «социализме с человеческим лицом», то таковой тоже надо отправить в прошлое.

Важно отметить внимание к событиям весны 1969 г. и со стороны Запада. Так, уже в ходе работы VII съезда профсоюзов федеральный министр внутренних дел Я. Пелнарж, со ссылкой на оценки положения в Чехословакии сотрудника госдепа США, предложил 4 марта Президиуму ЦК КПЧ предпринять решительные действия. Их необходимость диктовалась тем, что в Чехословакии «СССР не допустит дальнейшего роста сопротивления и эвентуально снова вмешается»[172], Америка же этому воспрепятствовать не сможет. Действительно, если были введены войска, то не для наблюдения же за тем, что происходит, а для того, чтобы происходило так, «как надо». Политической воле народа и части высшего руководства тем самым ставились очевидные жесткие пределы.

Что касается съезда, то его делегаты закрепили в резолюции истинную волю профсоюзов, которые они представляли. Однако, резонно замечает Й. Мадры, они не продумали, как создать систему гарантий, чтобы и после съезда эту волю при всех обстоятельствах могли уважать избранные руководители профсоюзов всех уровней. По всей видимости, отсутствием гарантий обусловливалось относительно быстрое отступление профсоюзов с занятых позиций. Следует заметить, что позже польская «Солидарность» учтет этот отрицательный чехословацкий опыт.

История в конце концов доказала нереальность политических намерений группы коммунистов-реформаторов вокруг Дубчека. «Однако, – как справедливо подчеркивает Мадры, – она не подтверждает наличия у них капитулянтских позиций, не свидетельствует она и о чрезмерной их политической наивности и эгоизме»[173]. Это так, но, скорее всего, союз профсоюзов и партии оказался куда более сложным, чем представлялось в дни Пражской весны.

Москва с начала года пристально наблюдала за тем, что происходило в Праге зимой 1969 г., посылая импульсы о том, что из Кремля холодом будет веять и весной, и летом этого года. Действительно, число «неожиданностей» было близко к исчерпанию. Поэтому информация о действиях всех высших чехословацких органов поступала в Москву в течение нескольких часов.

Все же в марте 1969 г. А. Дубчек предпринял еще одну попытку под лозунгом укрепления единства партии внести предложение о датах проведения съезда и выборов на повестку дня ЦК КПЧ. 24 марта 1969 г. на заседании исполкома Президиума ЦК КПЧ он представил план политических действий, в соответствии с которым ЦК КПЧ должен принять в ближайшее время решение о датах съезда и выборов[174]. Не исключено, что Дубчек предпринимал эти шаги под давлением не только улицы, но и стремительно терявшей влияние в обществе реформаторской фракции.

Коммунисты-реформаторы, выступая против уличных акций, в то же время призывали к спокойствию и порядку, правомерно полагая, что излишний радикализм общественных движений повредит их делу. Такая двойственность не могла не вести к их ослаблению и аннигиляции как политической силы.

Складывалась ситуация, когда борьба в рамках КПЧ и в обществе за продолжение реформ велась параллельным курсом, а коммунисты-реформаторы не могли ее возглавить в принципе. Им пришлось встать на путь уступок, но иного и не было дано. Если в период Пражской весны КПЧ поднимала общество на реализацию ее идей и являлась их инициатором, если после августа 1968 г. реформаторы в КПЧ вели борьбу с консерваторами и большая часть общества их поддерживала, то с зимы 1969 г. соотношение сил между ними кардинально изменилось. И хотя общество в значительной своей части добивалось, чтобы реформаторы продолжали возглавлять движения протеста, то они объективно сделать этого уже не могли, будучи связаны Московским протоколом, а главное – находившимися в стране иностранными войсками. Тем самым время с зимы и до апреля 1969 г. можно назвать периодом сопротивления на не всегда пересекавшихся курсах, но все еще в рамках легальных форм протеста.

Реформаторы открыто выступали в ЦК, а силы сопротивления – открыто в обществе (забастовки и др.). Но наращивание консервативных сил в руководстве КПЧ и необходимость принимать репрессивные меры на улицах и площадях знаменовали собой спад оппозиционного движения на всех уровнях. С февраля партийные документы начали открыто клеймить «антисоциалистические силы» и др., реформаторы вытеснялись за рамки руководства и рано или поздно тоже должны были трансформироваться в «контрреволюционеров в чистом виде». Вместо диалога с инакомыслящими намечался безальтернативный курс на непримиримую борьбу с ними, который продолжался вплоть до 17 ноября 1989 г.

Все же потенциал протестного движения не был исчерпан. Более того, создавшийся активный блок студентов, рабочих и интеллигенции к весне 1969 г. являл собой взрывную силу большой мощи, сам факт которого вызывал дрожь у консерваторов – представителей «режима нормализации». И потому не стало неожиданностью, когда массовая демонстрация против вторгшихся в страну иностранных войск, спонтанно начавшаяся в марте после победы хоккеистов ЧССР над советской командой в Швеции, мгновенно использовалась советским руководством в качестве предлога для подавления «социализма с человеческим лицом».

21 марта 1969 г., после первой победы чехословацкой команды, около двух тысяч человек, скандировавших антисоветские лозунги, собрались на Вацлавской площади, но это была лишь слабая прелюдия. 28 марта – после второй победы – в течение получаса Вацлавскую площадь заполнили уже 150 тыс. чел. В целом в отчетах МВД ЧССР назывались 69 городов, на улицы которых вышли более 500 тыс. чел.; в Братиславе число демонстрантов достигало 20 тыс. чел. и в других 13 словацких городах – 7400 чел.[175]. Сотни тысяч людей совершенно спонтанно отреагировали на ситуацию, сплотившись буквально в течение всего нескольких минут. Реакция общества носила взрывной характер, и никто не мог дать гарантии, что для подобной реакции не найдется сугубо политических поводов.

Характерно, что именно в этот день советский посол в Праге С. Червоненко попросил аудиенцию у А. Дубчека и провел зондаж о планах руководства КПЧ. На встрече Дубчек сообщил ему, что главными в повестках дня пленумов ЦК КПЧ в апреле и июне 1969 г. станут вопросы упрочения единства партии (в том числе вопрос о съезде), экономические вопросы (в том числе создание советов трудящихся) и др.[176]. Тем самым Дубчек в очередной раз поднимал как раз те проблемы, против немедленного решения которых выступала Москва, стремившаяся, напротив, как можно больше оттянуть их на неопределенное время. Это уже вызывало не только беспокойство чехословацких консерваторов, но и раздражение Кремля. И едва ли не в часы беседы возник повод для того, чтобы Москва перешла к действиям. Причем повод вдвойне оскорбительный: известно трепетное отношение большей части руководства ЦК КПСС к своим хоккеистам – национальной гордости СССР.

События застали врасплох чехословацкое партийно-государственное руководство, которое не столько победа, сколько резонанс от нее далеко не обрадовали. На этом фоне стала неизбежной необходимость коренных изменений в чехословацком руководстве с августа 1968 г., которые наступили столь же неожиданно, как и военная интервенция семью месяцами ранее. На своем чрезвычайном заседании, которое состоялось 30 марта, Политбюро ЦК КПСС приняло решение использовать «хоккейные» события для завершения силового политического переворота в Чехословакии[177]. Предостерегающая передовая статья в органе ЦК КПСС газете «Правда» от 31 марта 1969 г. отрицала осторожные объяснения этих событий чехословацким правительством и оценила их как контрреволюционный акт, направляемый из-за рубежа при поддержке Й. Смрковского. Большей нелепости трудно было придумать: возможная победа советской хоккейной сборной подобным же образом могла трактоваться и как акция, направляемая из-за рубежа, то есть из Москвы.

Дело в другом: потенциал оппозиции при оккупации достигал критической массы, и следовало определяться с соотношением этих двух феноменов, начальные слова для обозначения которых начинались на одну букву.

Действительно, к разгару весны 1969 г. укрепилась неформальная связь между активными рабочими, которые действовали вне официальной профсоюзной структуры, и студентами, не стремившимися к «консолидации». Подобного рода неформальные структуры выступали, как реально действовавшие «параллельные полисы» – если вспомнить более позднюю метафору В. Бенды; их нельзя было уничтожить решением или запретом, а рабочие и студенты в их рамках приобретали опыт создания независимых структур. Повышала свою активность нестуденческая молодежь, религиозные круги, женские и другие организации; устрашающе начали выглядеть даже такие безобидные организации, как, скажем, Союз филателистов и др.

Сформировавшийся активный блок студентов, рабочих и интеллигенции, а также поддерживавших их общественных сил стал весной 1969 г. предметом устрашения не только Москвы, но и представителей правящего режима, а в какой-то мере и ряда реформаторов. Спонтанно возникшая демонстрация в одной только Праге стала ожидаемой неожиданностью. Ясно, что и она, и возможные ее повторения не могли не содержать выступлений против оккупации. Демонстрация использовалась советским руководством как предлог вбить последний гвоздь в гроб «социализма с человеческим лицом» и сменить партийное руководство в КПЧ. Это почувствовали оппозиционные силы, которые были поставлены перед фактом пленума ЦК КПЧ как некоего исторического фатума.

15 апреля 1969 г., за день до пленума, студенты вузов в г. Чешские Будеёвице приняли документ «Отношение к современной политической ситуации перед предстоящим пленумом ЦК КПЧ», в котором осудили нападки на основные гражданские права и поворот в направлении к периоду 1950‑х гг.[178]. Оно выразило царивший в обществе дух настороженности от неизбежных изменений в сторону жесткой «нормализации» без соблюдения каких-либо легальных процедур. Однако подобного рода акции по существу уже ничего изменить не могли.

На третий день работы начавшегося 17 апреля 1969 г. пленума ЦК КПЧ А. Дубчек был смещен со своего поста, а его место занял Г. Гусак, которого Москва избрала в качестве инструмента для реализации своих планов. В ходе пленума ЦК КПЧ советские части были приведены в состояние боевой готовности[179], но общество и репрезентовавшее его оппозиционное движение на крайние меры и даже протестные акции так и не пошли.

Большая часть историков справедливо считает, что основные цели политики «нормализации» Гусак сформулировал еще до апреля 1969 г., считая достаточным для их достижения изгнать несколько сот человек из партии, ввести цензуру, арестовать «нарушителей порядка» и др. Тем самым, по его убеждению, решалась задача ликвидации политической оппозиции, главным образом наиболее опасной ее части внутри КПЧ. В дальнейшем следовало сделать невозможным новое формирование оппозиции в руководстве КПЧ и в низших органах партии; полностью подчинить контролю СМИ. Предполагалось также отнять у гражданской оппозиции возможность легального публичного влияния и подчинить центральные органы общественных организаций и некоммунистических партий руководству КПЧ посредством НФ. Но счет «коммунистов под подозрением» пошел, как показало будущее, на сотни тысяч, а аресты, раз начавшись, больше не заканчивались.

Вряд ли предвидели масштабы будущих преследований и лидеры реформаторского крыла КПЧ. А следовало бы предвидеть: масштабы «чисток» в СССР в 1930‑е гг. и в странах Восточной Европы в 1950‑х места иллюзиям не оставляли. Может быть, в адрес их нерешительности относятся наполненные горечью слова известного чешского историка В. Пречана о том, что исходной точкой «нормализации», процесса «восстановления порядка» явилась капитуляция лидеров Пражской весны, «малодушная и капитулянтская политика, растранжирившая успех августовского общенародного движения сопротивления против советского решения чехословацкого вопроса»[180].

§ 3. Протестное движение в апреле – августе 1969 г.: тенденции развития

Изменение политики, которая стала реализовываться после апрельского пленума, а также принятые на нем персональные изменения были отвергнуты некоторыми политиками-реформаторами, их не приняло и большинство населения. Однако публично мало кто решался на проявление протеста; лишь мелкие группы, снова главным образом студенты, попытались организовать забастовку в поддержку А. Дубчека. Она прошла лишь на некоторых факультетах и не могла уже ни на что повлиять. Среди студентов ширились чувства беспомощности и упадочнические настроения, замечалось доминирование прагматизма и уход от любой идеологии.

Вскоре закрылись девять еженедельных и ежемесячных журналов, которые выходили в общей сложности тиражом примерно полмиллиона экземпляров. Творческие союзы по этому поводу совместно заявили следующее: «Нападки на свободу слова – это нападки на всю культуру… По своему опыту мы знаем, что культура – это кровь народа, а тело с перерезанными сосудами умирает. Под угрозой не только культура. Удушением свободы слова ставятся под угрозу все человеческие права и все гражданские свободы. Нас можно заставить замолчать, но никогда нельзя принудить произнести то, чего мы не думаем…»[181].

Что касается большинства граждан, то они решения апрельского пленума правильно восприняли как конец реформаторским устремлениям. Это вызвало массовые ощущения безысходности, депрессии и смирения, ослабило решимость оппозиционных кругов публично выражать свою точку зрения. Резко снизилось количество протестных листовок и резолюций на предприятиях и в вузах. Оппозиционное движение обрекалось на нелегальное положение, и к этому надо было привыкать после дыхания свободы в период Пражской весны.

Формирование подобного движения в нелегальном статусе осложнялось тем, что правительству удалось стабилизировать экономическое положение. В итоге «режим нормализации» заключил с большинством населения негласный «общественный договор»: некоторые его слои использовали растущее число материальных благ в обмен на аполитичность. Одним из проявлений этого стала теневая экономика и так наз. халупарская субкультура: общественная активность переносилась на дачи (по-чешски – «халупы») – аналоги кухонь для диссидентов в СССР.

По существу благоприятное экономическое положение не давало импульса к массовым выступлениям, в отличие от экономической нестабильности в Польше. В Чехословакии оппозиция формировалась и действовала поэтому в значительно более сложных и тяжелых условиях. Ни одна социальная группа или класс не стали ее массовой опорой, даже будучи естественным союзником. Ее ядро и главную силу призваны были составлять интеллектуалы, которых более всего затронула политика «нормализации». В Чехословакии не возникло массового оппозиционного рабочего движения, причин для выступлений не имели крестьяне, экономическая стабилизация не привела к выступлениям технократов и менеджеров, да и церковь (особенно в Чехии) не стала ни политической, ни моральной опорой оппозиции[182]. Правда, этого нельзя утверждать относительно католической церкви в Словакии, которая нелегко шла на компромиссы и которая в это время лишь начинала набирать протестный потенциал.

Оппозиционное движение оказалось ограниченным отдельными группами граждан, политически активных еще в период Пражской весны. Тем не менее и они составляли для формировавшегося нового центра власти серьезное препятствие в реализации политики «режима нормализации». Поэтому власти прилагали немало сил для их ликвидации.

Особую тревогу вызывал упоминавшийся выше блок студентов-рабочих-интеллигенции. Если поздней осенью 1968 г. студенческо-рабочие комитеты, возникавшие повсеместно, наладили связки факультет-завод, если в договорах, заключенных между Союзом студентов и отдельными профсоюзами, выражалась необходимость единства действий студентов и рабочих против политики уступок и компромиссов, если студенты часто помогали собираться рабочим разных заводов для обсуждения своих проблем, то в мае 1969 г. это единство получило новые – и, как оказалось, остаточные импульсы к укреплению.

Профсоюзные комитеты ряда крупных заводов, студенческие организации, творческие коллективы историков, философов, журналистов, юристов и рабочих в мае 1969 г. поставили свои подписи под призывом «Не смеем молчать!». Он заканчивался словами: «Мы не смеем молчать, если не хотим отдать нашу страну целиком во власть тех, кто сегодня ставит на карту будущее социализма в Чехословакии»[183]. Призыв в виде листовки распространялся главным образом студентами в самиздате, но явился неприятным сюрпризом перед проходившим в июне 1969 г. в Москве Совещанием коммунистических и рабочих партий. «Чехословацкий вопрос», содержание которого к тому моменту связывалось с подавлением Пражской весны, на нем, естественно, не рассматривался. По умолчанию все признали, что «социализму с человеческим лицом» оставалось жить недолго, хотя круги от этой попытки его воплощения пошли весьма широкие. В Москве, однако, не удалось добиться решения теоретических и политических вопросов, связанных с событиями 1968 года. «Одна группа коммунистических и рабочих партий, – пишет Мадры, – продолжала „деликатную критику“ советской оккупации Чехословакии, другие использовали демонстрации в августе 1969 года для подтверждения правильности советской оценки чехословацких событий 1968–1969 гг. как контрреволюционных»[184].

И все же май 1969 г. стал месяцем не нарастания протеста, а его упадка. Так, в апреле протесты против прихода к власти Гусака и его команды отправили 84 организации и учреждения, а после майского пленума ЦК КПЧ, который исключил из партии Кригеля и других реформаторов, ЦК КПЧ получил лишь 2 протеста. Правда, 57 протестов адресовались президенту Л. Свободе с наивной верой, что он будет добиваться справедливости[185]. Но начинала действовать апатия. И если новому лидеру КПЧ «открыто и прямо выражал поддержку лишь небольшой процент населения, то тех, кто также открыто встал на путь политической борьбы с его режимом, было еще меньше. Граждане понимали, что правительство становится чуждым для них, но они почти не реагировали на это. При Дубчеке люди еще верили, что своей критикой они смогут повлиять на изменение плохого решения, при Гусаке же они уже считали свои протесты лишними и небезопасными, заняв позицию недовольного молчащего большинства»[186].

В этих условиях чехословацкая оппозиция оказалась организационно раздробленной. Так, делегаты VII съезда профсоюзов в марте 1969 г. декларировали взаимную солидарность и решимость отстаивать гражданские права, но уже 21 апреля президиум Центрального совета профсоюзов практически безоговорочно поддержал новое партийное руководство.

Против нового политического курса выступила Чешская федерация локомотивных бригад, объединявшая 23 тыс. членов. После своего заседания 29–39 апреля она совместно с Союзом работников монтажных организаций стремилась побудить к совместному выступлению все профдвижение. В ответ на это Совет профсоюзов Словакии потребовал от МВД запретить деятельность данных союзов на словацкой территории[187]. Большинство же профсоюзов «благоразумно» уходило от подобного рода противостояний.

Еще в первые дни после апрельского пленума начали забастовку студенты сельскохозяйственных вузов в Праге и Чешских Будеёвицах, а также химико-технологический и философский факультеты в Праге. Появились плакаты: «Мы против социализма с гусиной кожей!»[188]. Однако в этот раз ни один завод не поддержал забастовку студентов, а к маю протестные настроения и вовсе утихли. В последние весенние месяцы 1969 г. Союз студентов высших учебных заведений стал мишенью нападок всех, кто не без основания опасался его бескомпромиссной позиции, отказа уступить и постоянного подчеркивания необходимости единства действий на уровне факультет-завод.

В самом студенческом движении стали проявляться противоречия. Президиум Союза студентов вузов, который организовал акции в поддержку Смрковского и демонстрацию в день похорон Палаха, терял влияние. Он собрался 28 апреля в Оломоуце и принял ряд документов оппозиционного характера. В ответ на это власти усилили давление на студентов, пытаясь с целью установления контроля над Союзом ввести его под контроль Национального фронта. Когда в Оломоуце на голосование поставили вопрос о вхождении в НФ, «за» проголосовал 71 его делегат, а 70 – против. Тем самым даже в условиях становившейся все более жесткой «нормализации» необходимые две трети голосов набрать не удалось, и раскол в движении студентов оставался весьма симптоматичным фактом. К началу мая из 65 факультетских студенческих организаций «за» вхождение в НФ выступили 32 – та же половина с перевесом в один голос; последние при поддержке аппарата КПЧ начали формировать свои руководящие органы[189].

Дезинтеграция не обошла стороной и творческую интеллигенцию. Союз чешских журналистов встал на путь покаяния, в то время как Союз чешских писателей продолжал твердо отстаивать свои позиции. На заседании 22 апреля его руководство заявило о поддержке Координационного комитета и редакции издания «Листы», протестовало оно и против запрещения журнала «Культурни живот» в Словакии.

Власти отреагировал и на эти протесты ужесточением мер. Так, к концу апреля 1969 г. была проведена замена главных редакторов почти всех партийных печатных органов, а журнал «Политика» запрещался. На телевидении не по своей воле ушло все руководство главной редакции теленовостей и создана цензурная «группа редакторов контрольной службы»; аналогичные меры коснулись и радио. 6 мая Президиум ЦК КПЧ принял решение, направленное против печатных изданий общественных организаций: в течение 10 дней предполагалось сменить редакторов в изданиях «Праце», «Млада фронта», прекратить издание «Студентскелисты», «Репортер», «Листы», «Мы 69», «Пламене», «Свет в образех». 14 мая правительство окончательно отменило их регистрацию.

Памятуя «хоккейную баталию», «режим нормализации» опасался спонтанных демонстративных акций, поэтому было принято решение не проводить традиционные первомайские демонстрации и студенческие маевки (майялесы). Тем не менее 1 мая 1969 г. в Праге собралось около 2 тыс. человек, а в ночь с 8 на 9 мая в знак протеста против вторжения срывались советские флаги. Хотя и эти акции возникали стихийно, они не принимали массового характера. По верному утверждению Й. Мадры, коммунисты-реформаторы, добровольно отказавшись от руководства широким народным движением, перешли к тактике индивидуальной обороны своей прежней политики и непубличным протестам против преследования отдельных людей[190]. Демонстрации со срыванием флагов страны, освободившей Чехословакию от фашизма, представлялись им чрезмерными. В то же время некоммунистическая оппозиция оказалась не готовой взять на себя руководство антинормализационным движением. В связи с этим можно признать справедливым утверждение, что «военные угрозы оккупационных войск, полицейские меры, ограничение информации после введения цензуры и ликвидация ряда журналов и угрозы ответственности за публичное проявление неконформистской позиции диаметрально изменили политическую атмосферу общества»[191].

Победа фракции Г. Гусака, таким образом, явилась важной вехой, значимой и для развития антинормализационного движения в стране. Важно при этом подчеркнуть, что определенная часть коммунистической и некоммунистической оппозиции считала Гусака наиболее приемлемой фигурой на ближайший период[192]. Постепенно нараставшая критика, сопротивление политике уступок, которую избрало руководство А. Дубчека, лишалось многих возможностей: общество уже не могло выражать свое мнение публично, а коммунисты – в партийных органах. Можно было говорить о провале капитулянтской политики партийного руководства и еще в большей мере об отходе от послеянварского курса. Оппозиция внутри легальных структур прекращала свое существование[193].

29–30 мая 1969 г. состоялся первый после смещения с партийного Олимпа А. Дубчека пленум ЦК КПЧ, на котором с докладом об основных задачах партии выступил Г. Гусак. «Сегодня, – подчеркнул он, – по прошествии шести недель, мы можем твердо сказать, что большая часть партии и общества поняли смысл этого шага и одобрили линию апрельского пленума»[194]. Стратегический курс в партийном докладе выстроен достаточно жестко и бескомпромиссно. В нем определялась генеральная линия – «консолидация отношений внутри партии», которая в свою очередь являлась главной в преодолении кризисных явлений в чехословацком обществе[195]. Возвращаясь к событиям осени 1968 г., лидер партии особо отметил, что ноябрьская резолюция пленума ЦК КПЧ не стала основой консолидации партии и общества и остановился на причинах этого явления. «Отсутствие единства в центральном комитете, – подчеркнул он, – и его [исполнительных] органах, отход от ленинских принципов в работе партии, нерешительность и неуверенность руководства по-прежнему предоставили большое поле деятельности для антисоциалистических, правооппортунистических сил, оставив основную часть средств массовой коммуникации в их руках». Период конца 1968 – начала 1969 г., по его словам, был наполнен «деструктивными попытками антисоциалистических и оппортунистических сил, неоднократно приводивших государство на грань катастрофы». В конце марта эти силы перешли в новое наступление, а их акции в большинстве случаев носили «явно контрреволюционный характер»[196]. Цели преодоления подобного рода явлений сформулированы следующим образом: «Именно поэтому необходимо в кратчайшие сроки политически изолировать те силы, которые вносят в партию и общество разруху, а их объективные цели вступают в непримиримое противоречие с нашими социалистическими целями. Только так можно преградить путь непрекращающейся чреде кризисов, стихийных анархических акций с непредсказуемыми последствиями»[197]. Гусак считал неизбежным начало «крупной политической борьбы, которую необходимо вести с целью завершения процесса консолидации нашей партии и государства»[198]. Антиреформаторы привычно оперировали в своих выступлениях уже становившимися традиционными терминами: «антисоциалистические элементы», «право-оппортунистические силы», «оппортунистические элементы», «контрреволюционеры» и др.

Все еще остававшиеся в составе ЦК КПЧ сторонники реформ в очередной раз попытались направить обсуждение сложнейших проблем общегосударственного значения в русло диалога. Выступивший на пленуме Ф. Кригель утверждал, что для руководства партии и правительства не является тайной усиление негативной реакции населения – как членов партии, так и беспартийных. «Ускоряются темпы, – заметил он, – ведущие к изоляции партии от населения, изоляции руководства от рядовых членов, к превращению партии из морально-политической руководящей силы в институт почти исключительно силовой»[199]. Разумеется, такого рода речи уже не могли пройти бесследно. Тут же объявили перерыв, после чего Гусак внес предложение об исключении не только из ЦК, но и из партии (135 голосов – «за», 12 – «против», 12 – воздержались) Кригеля, выступление которого квалифицировалось как «открытая антипартийная платформа»[200]. Против репрессивной политики выступил и Ф. Водслонь, но его, а так же К. Косика, Ф. Павличека, К. Павл иштика, О. Шика тоже вывели из состава ЦК КПЧ. Вскоре началось устранение отдельных представителей чехословацкой оппозиции в КПЧ на уровне среднего и низшего звеньев, превращавшееся уже в массовые чистки – сначала в вооруженных силах, а затем и в других ведомствах и организациях.

Подводя своего рода итоги пленума, а на деле укрепляя новую линию, Г. Гусак выступил на партийном активе в Высочанах 31 мая 1969 г. Его выступление оказалось наполненным выпадами против «правых сил», т. е. сторонников реформ, а также заводских советов трудящихся. После майского пленума и партийного актива движение еще больше загонялось вглубь, не теряя при этом своей протестной составляющей. В ответ 2 июня представители 15 заводов, преимущественно относившихся к ЧКД, приняли резолюцию, в которой выразили свое несогласие с тем, что происходит на политической сцене государства[201]. Критика майского пленума ЦК КПЧ содержалась и в принятой в Кладно 6 июня совместной резолюции актива профсоюзных лидеров при участии представителей ряда предприятий. В ней отмечалось: для защиты послеянварской политики профсоюзы полны решимости использовать все средства, что подразумевало и всеобщую забастовку[202].

Рабочие Новой Гуты им. К. Готвальда в Остраве созвали на 12 июня 1969 г. профактив с участием студентов и представителей Координационного комитета творческих союзов. На новые попытки объединения рабочих и интеллигенции незамедлительно отреагировал министр внутренних дел Й. Гроссер, издавший 19 июня приказ о роспуске Союза студентов вузов Чехии и Моравии[203].

Не было с покойно и на другом фронте – творческом. 10 июня 1969 г. В. Гавел на съезде чешских писателей высказался в поддержку деятельности в НФ ЧССР при условии, что для членов Союза писателей станут обязательными лишь постановления, принимавшиеся с их согласия. На нем выступил и будущий лауреат Нобелевской премии поэт Я. Сайферт, выразивший неприятие политики «нормализации». Следует подчеркнуть, что съезд собрался в атмосфере явных и открытых попыток партийной олигархии ликвидировать разрозненные очаги оппозиции. Итоги съезда, в том числе и повторное избрание Сайферта его председателем, общество воспринимало с большим интересом и рассматривало их в качестве импульса к новой борьбе. Однако она так и не разгоралась.

В ответ на запрещение Координационного комитета и Союза студентов вузов оппозиция, сама ставшая объектом нападок, уже не могла реагировать лишь резолюциями или словами протеста, не рискуя потерять доверие общества. Настало время проверки их умения привлекать и вести широкие слои при проведении забастовок и демонстраций, отвечать на действия действиями. Однако выяснилось, что на всех руководящих уровнях (с незначительными исключениями – творческие союзы, руководство локомотивных бригад) политическая оппозиция оказалась практически бессильной и вела лишь словесные сражения[204].

В знак протеста несколько заводов спонтанно решили провести 24 июня короткую (в течение 15 минут) забастовку при участии около 3 тыс. человек. И она, и принятая заводскими профсоюзами резолюция показали: рабочие и профсоюзные массы на заводах не одобряли усиливавшегося курса на компромисс, принятый их Центральным советом. Примечательно, что забастовка состоялась в знак протеста против запрещения Союза студентов вузов, Общества защиты прав человека, восстановления цензуры, преследования прогрессивных журналистов и исключения из ЦК КПЧ коммунистов-реформаторов. Рабочие и интеллигенция снова выступили заодно, хотя и не столь масштабно, как ранее.

В забастовке принимали участие несколько ведущих предприятий в районах Прага‑9, Прага‑4 и Прага‑8. В их числе: ЧКД-Дукла – главный завод, ЧКД-Дукла-НИИ инженеров, ЧКД-Тяга, ЧКД-Локомотивы, ЧКД-Компрессоры, ЧКД-Полупроводники, ЧКД-снабжения, ЧКД-завод-поставщик, Ремонтные мастерские – обл. – Прага, Промстрой – завод строительства предприятий и устройств водного хозяйства, Национальное предприятие Прага и др. Полную поддержку забастовке протеста официально выразил и секретариат Объединенного комитета профсоюзов Чехословацкой Академии наук, который обязался информировать о забастовке все научно-исследовательские институты ЧСАН. Однако некоторые институты (Институт физиологии ЧСАН, Кабинет по греческим, римским и латинским научным исследованиям, Научно-исследовательский Институт этнографии и фольклористики ЧСАН, Институт археологии ЧСАН, Институт микробиологии ЧСАН и др.) сами присоединились к забастовке[205].

Кроме поддержки бастующих заводов Союз студентов вузов получил огромное количество выражений солидарности по телефону от самых разных предприятий чехословацкой промышленности. По далеко не полной информации, забастовку поддержали – независимо от пражских предприятий – несколько заводов металлообрабатывающей промышленности в областях Наход-Кладно, Градец Кралове и Острава. Только в Находском районе остро сформулированную резолюцию протеста подписали по меньшей мере 14 предприятий[206].

Листовка «Тезисы забастовки» с описанием мотивов забастовки, которую подписали представители всех участвовавших в ней заводов, а также резолюция, которую 27 июня приняло общее собрание председателей профкомов филиалов ЧКД в Праге, представлявших примерно 50 тыс. членов профсоюза, критиковали Центральный совет профсоюза рабочих-металлистов за то, что он не выступил публично с осуждением мероприятий, приведших к такому виду протеста. Провозглашалась необходимость защиты независимости профсоюзов от политических партий и государственных органов. Листовка и резолюция распространялись рабочими и студентами в самиздате в конце июня 1969 г.

Однако многие партийные органы, включая и те, где в то время оставались еще на своих местах сторонники реформаторского движения, решительно осудили забастовку. Например, в заявлении партбюро Пражского городского совета говорилось о «самозваных организаторах на заводах, которые, в противоречии с ясно выраженными точками зрения представителей высших профсоюзных органов, партийных комитетов и руководства предприятий, попытались злоупотребить недостаточной информированностью трудящихся, чтобы вызвать беспорядки и нанести урон усилиям партии по консолидации политической и хозяйственной ситуации…»[207].

В ответ на забастовку Г. Гусак 26 июня 1969 г. на совещании ведущих секретарей КПЧ открыто выступил против советов трудящихся (заводских советов), в которые, по его словам, проникли «правые оппортунистические элементы»[208], причем с той же убедительностью он мог говорить, к примеру, и о «левых ревизионистах». Тем самым, наконец, участь внутрипартийных оппозиционеров была решена. «Тому, – заявил Гусак, – кто занимает явно враждебные позиции, нечего делать в рядах партии»[209], что в переводе означало: они лишатся своих постов, должностей, званий…

Таким образом, июньская забастовка не носила массового характера, но резонанс от нее получился весьма заметным: она свидетельствовала, что ростки Пражской весны в апреле 1969 г. полностью не вымерзли, а «нормализация» проходила отнюдь не «нормальными» темпами. Действительно, прошло немногим более недели и снова возник вопрос о забастовке. 2 июля собрались члены Центрального совета Чешского профсоюза металлистов, которые выступили против политики нового партийного руководства и введения цензуры. Они потребовали немедленного вывода из Чехословакии советских войск и выступили с угрозой начала всеобщей забастовки в поддержку Закона о предприятии[210].

Требование забастовки поддержал заводской комитет ЧКД, к которому присоединились еще 4 завода. При этом организаторы стремились не только провести всеобщую забастовку, но и призывали граждан выйти на улицы. В ответ партийные органы предприняли контрмеры, усилив и без того интенсивную антизабастовочную деятельность. В итоге против забастовки выступили все общезаводские комитеты КПЧ, директорский корпус, а на ряде предприятий и профсоюзные органы.

Того же 2 июля студенческие активисты 34 факультетов собрались на философском факультете Карлова университета. Большинство из них осудило роспуск Союза студентов вузов. Согласно информации, которую получил Президиум ЦК КПЧ, студенческие лидеры начали подготовку к нелегальной деятельности и неформальной организации контактов между факультетами[211]. Эти силы не могли не поддержать забастовку, но все же активисты – это не массы. Громкой акции не состоялось, а ее угроза лишь усилила линию на «нормализацию». Гусаку еще раз пришлось заявить на собрании партийной группы при Центральном совете профсоюзов 9 июл я: занимавшие «вра ждебные» партии позиции не могли занимать руководящие посты в профдвижении[212]. Снова прозвучали определения «враг», «оппозиционер», «деструктивный элемент», а то и «антикоммунист», «контрреволюционер» и др.

По мере приближения августа тон выступлений лидеров правящего режима становился еще более жестким и непримиримым. Оппозиционное движение готовилось к годовщине вторжения исподволь. Так, с середины июня 1969 г. в Чехословакии появились листовки с призывами к политическим акциям протеста, а в первой половине августа МВД выявило уже 138 различных их видов. Самой распространенной стала листовка «Дорогие сограждане», включавшая уже становившиеся традиционными 10 пунктов – инструкции, как себя вести в августовские дни: игнорировать транспорт, бойкотировать прессу, культурные мероприятия, торговые заведения, начать всеобщую забастовку, включить сирены и фары. Лишь в Праге зафиксирована отправка 880 писем от отдельных лиц и целых коллективов; начиная с 5 августа органы госбезопасности перехватили 116 писем, адресованных в зарубежные представительства в Чехословакии.

В другой листовке «Призыв ко всей молодежи» (до 21 августа 1969 г.) прямо говорилось: «В период растущего полицейского террора нельзя действовать прежними методами, т. е. легально работать в официальных организациях. Современные условия не позволяют вести классическую партизанскую войну, однако зрелость наших людей позволяет вести иные, зачастую намного более эффективные формы сопротивления, в чем мы уже убедились в августе прошлого года. Пока что нужно исключить открытое столкновение»[213]. Еще одна листовка, под которой стояла подпись «Группа рабочих и студентов», включала десять пунктов, которые надо было выполнить, чтобы отметить «день позора» – первую годовщину оккупации. В ней звучали призывы не пользоваться городским транспортом, не приобретать журналы и газеты, не покупать ничего в магазинах, не ходить в этот день в кафе, рестораны, кино, театры и т. д. Предлагалось возложить венки на места гибели жертв оккупации и в памятных местах народной освободительной борьбы, в 12.00 приостановить работу на 5 минут, на заводах включить гудки и сирены, автомобилистам остановиться, зажечь фары и включить сигнализацию. Почти по всей стране, а особенно в Праге, граждане так и поступили. Как указывали наблюдатели, в день 21 августа 1969 г. восстановилась атмосфера единства, солидарности и решимости августа 1968 г.

Август 1969 года можно считать началом перехода к нелегальным формам активности оппозиции. Знаковым в этом плане выступает манифест «Десять пунктов», символически датированный 21 августа 1969 г. (он, как листовки «Призыв ко всей молодежи» и «Дорогие сограждане», также включал 10 позиций)[214]. По словам Г. Скиллинга, манифест циркулировал нелегально в Чехословакии и публиковался за рубежом[215]. Манифест, который адресовался представителям власти (ФС ЧССР, ЧНС, федеральному правительству, правительству ЧСР и ЦК КПЧ), подписали 10[216] ведущих интеллектуалов[217]. Подписавшие – Р. Баттек, Л. Пахман, Я. Тесарж, Л. Кинцл, Л. Когоут, М. Лакатош, И. Непраш, Й. Вагнер, Л. Вацулик, В. Гавел – со всей определенностью заявили, что они не хотят обращаться к нелегальным формам борьбы. Манифест осуждал Московский протокол, а присутствие советских войск в стране квалифицировал как «повод для волнений»[218].

В преамбуле документа констатировалось, что в 1968 г. под угрозу был поставлен не социализм, а позиция функционеров, которые двадцать лет трезвонили о нем. Не был использован предоставленный правительству шанс доказать, что социализм – это не запреты, диктат и недостатки, а ориентация на обеспечение прав человека, на построение в экономическом и нравственном отношениях развитого общества. «Наши стремления, – говорилось в ней, – не расходились с давними идеалами социалистического движения, которые ставили во главу угла право на свободу народа и человека, отрицали сверхдержавное насилие, тайную дипломатию и кулуарную политику»[219].

Подписавшие манифест требовали от государственных органов начать переговоры о выводе советских войск, пересмотреть результаты «чисток» после апреля 1969 г., отменить запрет гражданских организаций, ликвидировать цензуру[220]. Документ уделял особое внимание ключевой проблеме власти – положению КПЧ в ее структуре, призывал к отказу от роли КПЧ как организации власти, стоявшей над остальными государственными органами. В манифесте подчеркивалось, что руководящая роль компартии может быть обеспечена лишь в том случае, если она заслужит доверие общества.

Авторы манифеста настаивали далее на ратификации и реализации международных конвенций по правам человека, которые ЧССР подписала в октябре 1968 г. Заметим, что это произошло лишь шесть лет спустя, когда они стали частью преамбулы Хартии 77. Тем самым еще в середине 1969 г. документ определил главные тенденции развития чехословацкого антинормализационного движения в перспективе, когда акцент ставился на борьбе за права человека на основе существующих законов.

Важнейшей по рангу считалась проблема выборов в местные и высшие органы государственной власти «в соответствии с таким избирательным законом, который будет способствовать совершенствованию социалистической демократии». «В законе, – декларировалось в манифесте, – должно отражаться право петиционных комитетов граждан выдвигать своих собственных кандидатов, а также способ отзыва их со своих постов. Выборы, которые будут походить на выборы предшествующего периода, мы заранее отвергаем и участия в них принимать не будем». Этим пассажем манифест обозначил отношение оппозиции к предстоящим парламентским выборам 1971 г.

Важное место в документе занимала проблема федеративного устройства государства с предостережением против формального подхода к решению этой сложной задачи. Что касается экономики, то в документе выдвигалось требование об издании закона о социалистическом предприятии, который передавал бы право принятия решений по производственным вопросам специалистам; рабочие же могли оказывать влияние на распределение прибылей и капиталовложения.

Главное, чем отличался манифест – это попытка ответить на вопрос: что делать? Подписавшие его демонстрировали свою лояльность и во многом дистанцировались от нелегальных форм борьбы, подчеркивая, что отрицание не является их программой. Напротив, они призвали сограждан, чтобы каждый на своем участке честно работал, а для защиты прав использовал существующие институты. Именно поэтому в заключительной части документа они решительно отвергли возможные обвинения в антисоциалистических действиях и антисоветских позициях. При этом они еще раз повторили формулировку своего положительного отношения к модели социализма, соответствующей высокоразвитой стране. Конечно, эта декларация вряд ли успокоила власть имущих, но выглядит она вполне искренней.

Таким образом, манифест впервые – в рамках стран социалистического содружества в целом – обратил внимание на проблематику гражданских прав и выразил сомнение в соблюдении «режимом нормализации» законов. Определенную гарантию решения этих проблем подписавшие манифест видели в ратификации международного Соглашения о правах человека и гражданина и Договора об экономических, социальных и культурных правах. Естественно, что ориентация на такого рода документы корректировала позиции многих коммунистов, уже испытавших жесткое давление – и даже «мороз от Кремля».

Можно утверждать, что авторы манифеста «Десять пунктов», с одной стороны, предложили обществу программу социализма с «человеческим лицом» (хотя Дубчека среди подписавшихся не было). Но, с другой стороны, важное место в их требованиях заняли проблемы прав человека и гражданина, признававшиеся хотя бы формально и режимом. Новым даже не в тактике, а в стратегии оппозиционного движения (причем в рамках всего «социалистического содружества») явилось то, что для достижения своих целей авторы манифеста «Десять пунктов» планировали использовать средства и методы протеста, допустимые в рамках существовавших законов[221].

Авторы манифеста констатировали, что их стремление «соответствует прежним идеалам социалистического движения, которое вело борьбу за право на свободу народа и человека», и заявили о поддержке такой формы социализма, «которая может иметь успех в развитых странах». Таким образом, они поддерживали Программу действий, отвергая при этом советскую модель социализма.

Несмотря на то, что авторы объявили себя сторонниками социализма и не считали его изжившим себя, документ представляет собой определенный сдвиг, поскольку ставил акцент на права человека и гражданина. Они требовали ратификации конвенций о гражданских, экономических, социальных и культурных правах. Для достижения этих целей они намеревались использовать все легальные средства, фактически отказавшись, однако, от политических методов борьбы. В качестве программы движения граждан предлагалось решение их непосредственных интересов. «И в условиях отсутствия политической свободы, – подчеркивалось в манифесте, – цивилизованный народ может противостоять тем, что практическими действиями неполитического характера будет отстаивать свой стиль жизни, свою жизненную философию, свой характер. Мы можем, к примеру, хотя и с трудом, но все же постепенно улучшать свои жилища и свои места обитания, оздоровлять жизненную и рабочую среду, сводить к минимуму ущербы, рачительно распоряжаться тем, что имеем. Мы можем проводить время так, как это устраивает нас и уж во всяком случае не того, с кем его мы не хотим проводить. Мы можем умножать и культивировать свои увлечения и интересы. Мы знаем, что вопрос о нашем положении не можем решать только мы, потому что мы не центр вселенной и не его главная движущая сила. Бывают времена, когда просто-напросто надо выстоять и твердо стоять на достигнутом. Мы будем стремиться к этому, будучи убежденными в том, что развитие остановить невозможно»[222]. В этих формулировках, как полагает М. Отагал, можно обнаружить зародыши «неполитической политики», которая явилась характерным подходом определенной части антинормализационного движения – диссидентства – к решению актуальных проблем общества в более поздний период[223]. Уместно, на наш взгляд, добавить, что ранее идеи в подобном русле высказывал экс-коммунист, бывший член ЦК КПЧ, секретарь областного комитета КПЧ в Брно Я. Шабата, в будущем один из основателей нелегальной оппозиционной структуры Социалистического движения чехословацких граждан (СДЧГ). «Есть только одно, – утверждал он еще в январе 1969 г. – радикальное решение: избавиться от политики. Поэтому представление об обществе, которым правят моральные принципы, непременно связано с проектом общества, организованного неполитически (курсив мой. – Э. З.). Движение, которое борется за это, – самое радикальное политическое освободительное движение…»[224]. Здесь, как представляется, важно указать не на ранжирование идей по иерархии, а уяснить намечавшиеся уже в самом начале 1969 г. возможные тенденции развития антинормализационного движения в будущем.

Манифест вызвал неоднозначную реакцию. Так, представители радикальных левых студентов называли авторов «Десяти пунктов» либерально настроенной партийной интеллигенцией, выражавшейся языком периодического издания «Литерарнелисты» из «безвозвратно ушедшего 1968 года». Стержнем этой критики и пунктом расхождения стало отношение к «режиму нормализации». По мнению студентов, с ним уже нельзя идти на диалог, но его надо радикально отвергнуть и вести против него борьбу.

Они утверждали, что подписавшие манифест заняли к режиму конформистскую позицию, так как стремились «действовать конструктивно и вести политическую борьбу в рамках институтов»[225]. Часть левых студентов даже называла манифест вариантом сталинско-бюрократической системы. Однако это был голос далеко не всего студенчества.

«Режим нормализации» небезосновательно опасался последствий августовских акций протеста и принял меры для их предотвращения. Все же 19 августа[226] прошли первые столкновения с особыми подразделениями, которых полгода специально обучали для борьбы с демонстрантами. Полиция действовала жестоко, даже не имея огнестрельного оружия (оно имелось только у офицеров). По сообщению одного из работников аппарата КПЧ, «утром 20 августа в предместья Праги вошли две танковые дивизии… Они умышленно были размещены так, чтобы их видели все. В Праге были выставлены отряды пограничной охраны у почты, радио, центрального телефонного узла и так далее». 21 августа бронетранспортеры перегородили Прагу. В 13 часов, когда на Вацлавской площади находилось больше 120 000 людей, был отдан приказ очистить площадь. Были вызваны танковые части, чтобы ликвидировать баррикады[227].

Протестные акции граждан достигли кульминации 21 августа, когда рабочие поддержали проходившие демонстрации на улицах Праги, где большинство жителей игнорировало городской транспорт[228]. Выручка на трамваях снизилась в сравнении с предшествующим днем на 55 %, магазины были полупустыми. Большая часть работников добиралась на работу пешком, соблюдая при этом порядок и дисциплину. На рабочих местах проходили бурные дискуссии, но забастовки, организованные частью функционеров первичных профорганизаций, носили частичный и кратковременный характер[229]. В целом временные несостыковки и территориальная раздробленность акции снижали ее эффективность.

В первой половине дня верхнюю часть Вацлавской площади заполнили несколько тысяч человек, которые еще до прихода вооруженных сил успели произнести совместную присягу «Верными останемся!» и исполнить государственный гимн. В акции должны были принять участие и коллективы ряда заводов (ЧКД, Авиа и др.), которые намеревались присоединиться к демонстрантам после завершения рабочего дня. Однако власти приняли решение заблокировать подходы к Вацлавской площади подразделениями Народной милиции и армии, а также грузовиками, чтобы не допустить рабочих в центр Праги. Тем самым демонстрантам не удалось объединиться с рабочими, что негативно сказалось на дальнейшем развитии событий. «Нет сомнения, – утверждает Й. Мадры, – что без вмешательства вооруженных сил пражская демонстрация стала бы столь же масштабной, как и во время мартовской победы хоккеистов»[230]. Демонстрантов разгоняли дубинками, водометами, слезоточивым газом, группы молодежи в ответ бросали камни и палки, перегораживали улицы урнами и стройматериалами, с рельсов были сдвинуты пять трамваев. Количество раненых увеличивалось, а на Лондонской улице был застрелен тринадцатилетний подросток.

После полудня демонстрация рассеялась, а к 22 часам полиция разогнала крупные группы, задержав 849 чел. Похоже развивались события в Брно, несколько тысяч человек приняли участие в демонстрациях в Либерце, Братиславе, Гавиржове и др. чехословацких городах. В Словакии помимо Братиславы около 100 молодых людей собралось в Жилине. В целом в республике получили ранения 436 представителей вооруженных сил (из них 27 тяжелые), 5 демонстрантов и 1 военнослужащий погибли, 33 демонстранта ранены, из них четверо получили тяжелые ранения[231].

Эти трагические события не могли не привлечь внимания мировой общественности. Еще до начала демонстраций граждане и организации призывали направлять письма протеста в ООН против оккупации Чехословакии с требованиями проведения свободных выборов под эгидой международных организаций, что превращало положение в Чехословакии в международную проблему, которая вскоре получила соответствующее определение – «чехословацкий вопрос»[232]. Поддержать демократические силы призывались и отдельные страны, в частности США. Но, как пишет Мадры со ссылкой на мнение американских дипломатов в Берлине, там предпочитали «умиротворенную» Чехословакию, чтобы можно было вести успешные переговоры с Советским Союзом[233]. В шифровке, отправленной чехословацким дипломатом из Берлина в июле 1969 г., в частности, говорилось: «Ряд американских дипломатов по всей видимости придерживается мнения, что чехословацкий народ, а порой и чехословацкие правящие круги недооценивают и не понимают, что советское правительство стоит перед проблемами иного уровня, нежели многие государства, что оно не может отступить от нормализации и допустить существенное ослабление своих сил, своей сферы влияния и что именно решение этих проблем осложняет советскому руководству дальнейшие переговоры о важных мировых проблемах»[234]. Погибших со счета можно было и списать…

При всей абстрактности и гипотетичности такого предположения, в нем имелась доля истины: подписанный 1 июня Договор о нераспространении ядерного оружия и ряд готовившихся к подписанию документов в определенной степени санкционировали доминирование двух «сверхдержав» с примерно равным военно-стратегическим потенциалом, между которыми Чехословакия вряд ли в то время могла служить яблоком раздора.

Все же подавление «социализма с человеческим лицом», брутальная расправа с демонстрантами в городах Чехословакии обернулись демонстрациями во многих городах западных государств. Так, американские СМИ уделяли Чехословакии все большее, а после кульминации политических протестов в августе 1969 г. – исключительное внимание. Но власти продолжали занимать сдержанную позицию.

В Вашингтоне на демонстрацию собралось всего 250 чел. Согласно депеше от 27 августа 1969 г., отправленной из чехословацкого посольства в США, официальные лица на развитие событий в ЧССР «никак не реагировали». Согласно сообщению, это объяснялось «стремлением поддержать диалог с СССР о важных международных вопросах и не подвергать себя обвинениям, что США якобы пытаются оказать влияние на развитие событий в Чехословакии. По нашей информации, администрация официально дистанцировалась от публичных демонстраций…»[235].

США не поддержали и несмелые попытки вынести «чехословацкий вопрос» на обсуждение Совета Безопасности ООН, а президент Р. Никсон, выступая в ООН 19 сентября, ни словом не обмолвился о Чехословакии[236].

В прошедшей в Оттаве демонстрации приняли участие около 1 тыс. чел., а ее представителей приняли в МИД Канады, которое выступило с осуждением вторжения иностранных войск в Чехословакию. В Великобритании «Комитет 21 августа» принял антиоккупационное заявление, которое подписали 11 депутатов, а в демонстрации в Лондоне приняли участие около 700 чел. Демонстрации нескольких десятков человек проходили перед чехословацкими представительскими органами в Вене, Риме, Париже, Сиднее и Боготе. В целом же официальные власти на Западе реагировали на положение в ЧССР не столько для того, чтобы способствовать решению этого вопроса, сколько затем, чтобы успокоить общественное мнение в своих странах[237].

Августовские события подтвердили, что пришедшее в апреле к власти руководство могло укрепить свои позиции лишь с использованием насилия. Оно и приготовилось вести борьбу с политическими противниками не политическими, а исключительно административными и силовыми методами. «Режим нормализации» окончательно отказывался от попыток диалога с оппозицией.

Подавление демонстрантов вооруженной силой, по мнению О. Фелцмана, завершило легальную стадию активизации гражданского общества, положило конец попыткам истинной демократизации общественных отношений. Это стало «неким символическим ключом, запирающим общество в длительную двадцатилетнюю нормализационную летаргию. Разбуженный страх эффективно деполитизировал общество»[238].

С учетом самого разного рода факторов линия на подавление оппозиционного движения в Чехословакии выглядела безальтернативной. В ходе ее осуществления действия «режима нормализации» отличались завидной оперативностью. Усилилось давление на рабочие советы, последовали запреты организационных структур (Координационный комитет творческих союзов, Общество прав человека, Союз студентов вузов). С этого момента становилось очевидным, что оппозиционная деятельность внутри легальных организаций невозможна, а ряд активистов приступил к подготовке к переходу на нелегальное положение.

Уже 24 августа 1969 г. Черник оценил политическую ситуацию в стране после событий 19–21 августа как «политическую победу нового руководства партии в борьбе против правых и антисоциалистических сил»[239]. Практические меры не заставили себя долго ждать. 19 сентября Министерство внутренних дел заявило о предании суду 260, арестованных в ходе демонстрации в Праге. 25 октября 50 ее участников предстали перед судом в Усти над Лабой, а 28 ноября открылся судебный процесс над 173 демонстрантами в Либерце[240].

Месяц спустя, на пленуме ЦК КПЧ 25 сентября 1969 г., Гусак сформулировал политику нового этапа борьбы с «правыми и контрреволюционными силами». Во-первых, он выполнил советское требование переоценки развития в Чехословакии после января 1968 г., объявив его катастрофическим; во-вторых, предложил аннулировать постановление Президиума ЦК КПЧ от 21 августа 1968 г., осуждавшее вторжение войск, квалифицировав его как интернациональную помощь; в-третьих, внеочередной Высочанский съезд оценивался как нелегальный и недействительный. Тем самым создались политические предпосылки для устранения самых известных оппозиционных групп из КПЧ, которые были связаны с этим съездом и наиболее последовательно вели борьбу за демократизацию общества. Таким образом, выполнения требований Московского протокола можно было уже требовать открыто.

Главный итог сентябрьского пленума ЦК КПЧ – одобрение основных базовых тезисов будущего документа «Уроки кризисного развития в партии и обществе после XIII съезда КПЧ» и начало политических чисток на широком фронте по примеру самого ЦК, откуда после исключения или отставок пришлось уйти 29 коммунистам-реформаторам. Наступавший 1970 год ознаменовался работой январского пленума ЦК КПЧ, положившего начало массовым чисткам в партии и обществе.