Вы здесь

От животного – к Человеку. Ведение в эволюционную этику. Введение (В. П. Даниленко, 2015)

Человек всё ещё во многом зверь, но вместе с этим он – культурно – всё ещё подросток.

А. М. Горький

Введение


Вот какое определение эволюционной этики даётся в одном из словарей: «ЭВОЛЮЦИОННАЯ ЭТИКА – течение в этике, развивающееся в русле этического натурализма; основано Г. Спенсером. В ХХ в. идеи Э. э. отстаивают Дж. Хаксли, К. Уоддингтон (Англия), Э. Хоулт, Р. Жерар (США), П. Тейяр де Шарден (Франция) и др. Э. э. рассматривает моральное поведение человека как функцию приспособления к окружающей среде. Критерием нравственности считается процесс развития (эволюция), обнимающий весь живой мир: то, что способствует его прогрессу, есть добро, а то, что противодействует, – зло. Моральные представления и понятия вырабатываются людьми для ориентировки в природных и социальных явлениях. Само же общество – всего лишь высшая форма естественной ассоциации особей одного вида. В последние годы делаются попытки генетического обоснования Э. Э., что проявляется в концепциях социобиологии (Э. Уилсон и др.), в которых гипертрофируется значение эволюционно-генетических предпосылок этики. В целом Э. э. имеет существенные методологические недостатки, т. к. сведение общества и морали к явлениям биологического порядка не является научным» (http://www. 5-ka. ru/filos/1246. html).

По мнению автора этих слов, в современной эволюционной этике сложилась опасная ситуация, которая может её вывести за пределы подлинной науки. Эта опасность связана с чрезмерным сближением эволюционной этики с эволюционной биологией. Но нельзя при этом заметить, что это сближение в какой-то мере оправданно. Вполне оправданно в эволюционной этике, в частности, поставить такие вопросы: как и почему зачатки нравственности, имеющиеся у наших животных предков, эволюционировали в человеческую нравственность?

Но автор приведённой цитаты в конечном счёте прав: этика – наука культурологическая, а стало быть, её нельзя интерпретировать исключительно в биологических терминах. В противном случае из культурологии она целиком перекочует в биологию. Между тем она ещё не освободилась от многовековой опеки со стороны философии.

Древние греки, как известно, под философией имели в виду любовь к мудрости. В неё попадали по существу все науки. Между тем процесс отделения частных наук от «философии» наметился уже в античности.

Аристотель сузил значение слова σοφία (мудрость). Он стал понимать под ним «первую философию» (т. е. философию как таковую), которую он стал отличать, в частности, от учения о природе. Он писал: «Если нет какой-либо другой сущности, кроме созданных природой, то первым учением было бы учение о природе. Но если есть некоторая неподвижная сущность, то она первее и учение о ней составляет первую философию, притом оно общее знание в том смысле, что оно первое. Именно первой философии надлежит исследовать сущее как сущее – что оно такое и каково всё присущее ему как сущему» (Аристотель. Сочинения в четырёх томах. Т. 1. М., 1976. С. 182).

В другом месте Аристотель так писал о «первой философии»: «Есть некоторая наука, исследующая сущее как таковое, а также то, что ему присуще само по себе. Эта наука не тождественна ни одной из так называемых частных наук, ибо ни одна из других наук не исследует общую природу сущего как такового, а все они, отделяя себе какую-то часть его, исследуют то, что присуще этой части, как, например, науки математические» (там же. С. 119).

Аристотель, как видим, определял философию как науку «о сущем как сущем» или «о сущем как таковом», т. е. как науку о любом сущем, о сущем вообще. Сущее – это всё существующее, весь мир, но взятый со стороны всеобщего. Философия при таком понимании её назначения становится тем, чем она и должна быть, – наукой наук, поскольку сущее вообще имеется в любом конкретном сущем, изучаемом в частных науках, – в частности, в естествознании, поскольку сущее как сущее в его предмете входит в тот или иной продукт природы.

Андроник Родосский – руководитель первого «критического издания» трудов Аристотеля в середине I в. до н. э. – поместил «первую философию» после работ по физике. В результате философия приобрела синоним – метафизика (букв. «то, что после книг по физике»)[1]. «Первая философия» в результате оказалась не на первом месте, а на втором.

Указанная перестановка, о которой идёт речь, в какой-то мере принизила роль философии. Между тем сам Аристотель так писал о «первой философии»: «Это безраздельно господствующая и руководящая наука, наука, которой все другие, как рабыни, не вправе сказать и слова против» (Аристотель. Метафизика. М.-Л., 1934. С. 45).

Понимание философии как общей, синтетической науки, как науки наук идёт от Аристотеля, однако в более ясной форме это понимание было выражено Иоганном Гердером в XVIII в. и Гербертом Спенсером в XIX.

Процесс отпочкования частных наук от «философии», которая во многом продолжала сохранять широкое, доаристотелевское понимание её назначения, в западной Европе начался в XVII в. Но этот процесс до сих пор не завершён.

К началу ХХ в. из-под крыла «философии» с трудом вырвались физика, биология и психология. Со временем их перестали воспринимать как философские дисциплины, однако их «философский» протекторат продолжал напоминать о себе ещё очень долго: книга И. Ньютона по механике названа «Математические начала натуральной философии» (1687), книга К. Линнея по ботанике – «Философия ботаники» (1751), книга Ж.-Б. Ламарка по зоологии – «Философия зоологии» (1809) и т. д.

Во второй половине ХХ в. от «философии» стала отделяться культурология, но и до сих пор некоторые её дисциплины продолжают находиться по преимуществу в ведении философии. Это касается главным образом религиоведения, науковедения и этики.

Не отрицая связей этики с другими науками (в частности, с философией и биологией), мы должны, вместе с тем, сохранить за этикой её бесспорный культурологический статус, поскольку её предмет – нравственность – один из продуктов культуры.

Чтобы философия или биология не претендовали на порабощение этики, необходимо так сформулировать назначение эволюционной этики, чтобы её принадлежность к культурологии выглядела очевидной. Это назначение, на мой взгляд, состоит в постижении эволюционного смысла человеческой жизни.

Вопрос о смысле человеческой жизни по традиции часто называют философским. Между тем это главный этический вопрос. Назначение философии – построение синтетической обобщённой картины мира на основе всех частных наук – физики, биологии, психологии и культурологии.

Если смысл жизни у животного концентрируется на выживании и размножении, то смысл жизни у человека – на его очеловечении (гоминизации). Именно этот смысл позволил людям оторваться от своих животных предков на неизмеримое расстояние. Но, как ни печально это сознавать, это расстояние слишком ничтожно. Если мы присмотримся к современным людям, то легко увидим, что до нравственного идеала им до сих пор так же далеко, как до солнца. Им надо ещё эволюционировать и эволюционировать, чтобы приблизиться к своему нравственному идеалу – к Человеку (с большой буквы).

Человек эволюционирующий – homo evolutarus – вот нравственный идеал эволюционной этики. Но homo evolutarus живёт в каждом из нас со своим извечным антиподом – человеком инволюционирующим (homo involutarus). Если первый ведёт нас вперед, к Человеку (с большой буквы), то другой – назад, к нашим животным предкам. Если первый делает нас проводниками человеческой эволюции – культурогенеза или гоминизации (очеловечения), то его враг – проводниками человеческой инволюции – деградации (озверения) и дегенерации.

Назначение эволюционной этики – служить для человека эволюционирующего в его борьбе с человеком инволюцинирующим руководством к действию – к действию, направленному на развитие в человеке его собственно человеческого начала – человечности. Она и составляет его культурную сущность, его отличие от животного. Культура есть то, – говорил немецкий физик и нобелевский лауреат Вильгельм Оствальд (18531932), – «что отличает человека от животных» (Хоруженко К. М. Культурология. Энциклопедический словарь. Ростов-на-Дону: Феникс, 1997. С. 362).

Эволюционная этика делится на внутреннюю и внешнюю. Во внутренней этике исследуются нравственные нормы как таковые. Её задача состоит в том, чтобы показать эволюционную природу любой нравственной ценности, связанной с отношением человека к другим людям и к самому себе. Её назначение – систематизация добродетелей и пороков. Первые группируются вокруг добра (любовь, сдержанность, смирение, мужество и т. п.) и направляют человека в культурную эволюцию, а другие (ненависть, несдержанность, чревоугодие, сладострастие и т. п.) – в инволюцию. Остановимся подробнее на дисциплинарной структуре внешней этики.

Если во внутренней этике система нравственных категорий рассматривается как таковая, то во внешней – в связи с правильным (эволюционным) отношением ко внешнему миру – природе, психике и культуре. Отсюда три её дисциплины – экология, психоэтика и культурологическая этика. Первая рассматривает отношение «нравственность – природа», вторая – отношение «нравственность – психика» и третья – отношение «нравственность – культура», которая включает в свою очередь исследование отношений между нравственностью и религией, нравственностью и наукой, нравственностью и искусством, нравственностью и политикой, нравственностью и языком и т. д.

Экология (нравственность и природа)

На подлинно научную высоту экология сумела подняться только в ХХ веке. Её вдохновителем у нас можно считать Владимира Ивановича Вернадского, высказавшегося о приближении в истории человечества её нового этапа – ноосферы (сферы разума).

С ноосферой В. И. Вернадский связывал и разумное отношение к природе. Он мечтал даже о том времени, когда человечество станет автотрофным, т. е. научится заряжаться энергией, не употребляя растительной и животной пищи. Оно может научиться, например, потреблять энергию солнца и тем самым не участвовать в уничтожении биосферы. Экологический гуманизм великого учёного, таким образом, граничит с фантастикой. Подобное отношение к живой природе было характерно и для молодого поэта Н. А. Заболоцкого.

Ситуация резко изменилась во второй половине ХХ века, когда надежды на экологические чудеса науки стали всё больше и больше улетучиваться. Люди стали всё больше и больше сознавать, что одной науке с приближающимся экологическим кризисом явно не справиться. Здесь необходимы коллективные усилия всего человечества, организуемые его политическими лидерами. На сцене появился Римский клуб – международная неправительственная организация, которая готовила, вместе с тем, доклады, адресованные самым что ни на есть правительственным организациям. Это произошло в 1968 г. Главной фигурой этого клуба стал итальянский бизнесмен Аурелио Печчеи (1908–1984).

Под эгидой Римского клуба вышло много «докладов», но самыми известными среди них оказались два первых. Первым среди них была книга «Пределы роста» (1972), написанная при участии и под руководством Денниса Медоуза. Опираясь на такие глобальные параметры, как загрязнение среды, невозобновляемость земных ресурсов, рост народонаселения и т. п., авторы этой книги пришли к ошеломляющему выводу: к 2050 г. нашу планету ждёт экологический коллапс. В 1974 г. в качестве второго доклада Римскому клубу вышла книга Михайлы Месаровича и Эдуарда Пестеля «Человечество на распутье», которая отдаёт предглобализмом: весь мир в ней уподобляется живому организму, а его отдельные регионы – определённым органам тела, выполняющим те или иные функции. Но самым выдающимся мыслителем среди членов Римского клуба стал его основатель.

В 1983 г. была опубликована автобиографическая книга A. Печчеи «Человеческие качества». В своих прогнозах её автор оказался весьма далек от оптимизма, который был свойствен

B. И. Вернадскому. Более того, мы обнаруживаем у А. Печчеи явные антисциентистские нотки. Он возлагает на НТР определённую вину за положение, в котором оказалось человечество во второй половине ХХ века. НТР, с его точки зрения, принесла людям не только величайшие достижения, но и закрепила, по крайней мере, в западной цивилизации непомерный антропоцентризм, выражающийся в истолковании человека как господина мира и его диктатора. Но оказался ли он готовым к такой роли? Если да, то пусть идёт до конца, т. е. находит выход из противоречий между природой и человеческими интересами. Сам же А. Печчеи склонен к отрицательному ответу на этот вопрос. Он объясняет это «человеческими качествами», имея под ними в виду не только человеческие достоинства, но и слабости, ограниченность возможностей, которые заложила в человека сама природа-мать. Именно последние заставляли его сомневаться в конечном счёте в том, что человек способен установить на Земле социальную справедливость. Он писал: «Современная цивилизация многим принесла процветание, но она не освободила человека от той алчности, которая совершенно несовместима с открывшимися перед ним огромными возможностями. Оставшиеся ему в наследство от времен бедности эгоизм и узость мышления продолжали довлеть над ним, заставляя извлекать материальные выгоды практически из всех тех разительных изменений, которые он сам вносил в свою жизнь. Так человек постепенно превращался в гротескного, одномерного Homo economicus. К сожалению, от этого изобилия выигрывали в основном лишь определённые слои общества, и их не очень-то волновало, какой ценой заплатят за это благополучие другие, уже живущие или ещё не родившиеся жители планеты» (Печчеи А. Человеческие качества. М.: Прогресс, 1984. С. 17).

В молодости А. Печчеи был в СССР. Он вспоминал: «Заинтересовавшись опытом Великой Октябрьской революции, я научился довольно бегло говорить по-русски и побывал в Советском Союзе. Ленинская новая экономическая политика была темой моей дипломной работы при окончании экономического факультета. Это было в 1930 году, и тема эта не могла не звучать как определённый вызов режиму. Я глубоко восхищался работами Маркса, хотя и не считаю себя ни марксистом, ни последователем какой бы то ни было другой идеологии. Я всегда считал, что богатство мыслей, полученное нами в наследство от Маркса и других великих философов и мыслителей прошлого, должно быть развито и дополнено в соответствии с новыми условиями, характерными для нашего времени» (там же. С. 11).

Наследником А. Печчеи стал венгерский философ Эрвин Ласло. В 1993 г. он основал Будапештский клуб. Хотя деятельность этого клуба никак не идёт в сравнение с Римским клубом, личность самого основателя Будапештского клуба заслуживает самого серьёзного внимания. Эрвин Ласло – выдающийся универсальный эволюционист нашего времени. В журнале «Вопросы истории естествознания и техники» опубликованы две части его работы «Пути, ведущие в грядущее тысячелетие» (1997, № 4; 1998, № 1). В этой работе венгерский мыслитель указывает на нравственные ориентиры, которые связаны с отношением человека к окружающей среде. Под последней он понимает не только природные условия, но и культуру. Вот эти ориентиры, которые он называет новыми императивами:

• мыслить глобально, действовать ответственно,

• создавать новую культуру предпринимательства,

• поднимать уровень понимания насущных проблем политическими лидерами,

• уважать моральный кодекс сохранения окружающей среды,

• создавать культуру интерсуществования,

• развивать наше индивидуальное и коллективное сознание.

Особенно важное место среди этих императивов занимает первый. С точки зрения Э. Ласло, человечество в тот период своей эволюции, когда от его способности мыслить глобально в конечном счёте будет зависеть его дальнейшее развитие. При этом речь не идёт лишь об абстрактном мышлении, способном держать в поле своего внимания весь мир, глобальное мышление, с его точки зрения, должно стать обыденным и массовым. Каждый человек в идеале должен овладеть глобалистским (холистическим) стилем мышления. Это позволит ему за единичными фактами (за отдельными деревьями) видеть весь мир (весь лес).

До глобального мышления современному человечеству в своём подавляющем большинстве, увы, ещё очень далеко. Это означает, что у универсального эволюционизма как массового мировоззрения ещё всё впереди.

Психоэтика (нравственность и психика)

Каким должно быть отношение эволюциониста к психике (душе)? Это отношение должно базироваться на следующем постулате: человеческая душа есть величайшее достижение эволюции. Без психогенеза не было бы и культурогенеза. Но душа, как известно, включает ratio и emotio. С эволюционной точки зрения, бесспорным лидером в этой диаде должен быть разум. Разумеется, чувства не могли не внести свою лепту как в психогенез, так и в культурогенез. Одно чувство самосохранения чего стоит! Без него мы бы не самосохранились. Но всё-таки в конечном счёте не способности чувствовать, а способности мыслить мы обязаны своим очеловечением. Но ведь мыслят и животные! В чём же отличие человеческого мышления от животного? В его творческой природе. Конечно, А. Бергсон был в какой-то мере прав, утверждая в своей книге L'Evolution creatrice «Творческая эволюция» (1907), что творчество составляет суть не только культурогенеза и психогенеза, но и биогенеза. Осталось добраться до физиогенеза! Однако в отношении к биогенезу он был прав лишь метафорически, поскольку творческая способность есть черта собственно человеческая, хотя его эмбриональные элементы, конечно, имеются и у наших эволюционных собратьев (птицы, например, умеют строить гнёзда, а обезьяны использовать палки в качестве примитивных орудий труда). Очевидно, в отношении к животным следует говорить о предтворчестве и о предкультуре.

Чем же отличается подлинное творчество от предтворчества, которое имеют и животные? Способностью к моделированию нового. Эта способность и позволила нашим предкам совершить скачок к гоминизации, которая продолжается и по сей день. Творческое моделирование – предтеча любого продукта культуры, а мостиком между ними является трудовая деятельность. Выходит, с цепочки «модель – труд – продукт) и начался культурогенез (= антропогенез, гоминизация, очеловечение). Чем больших личных успехов достигает в реализации подобных цепочек человек, тем больше он гоминизируется, т. е. дальше уходит от наших животных предков, а также и других людей, оставшихся на пути к очеловечению позади. А что же им мешает? Необразованность, лень, неорганизованность, отсутствие целеустремлённости и т. д. Если образованность, трудолюбие, организованность, целеустремленность и т. п. ведут человека по эволюционному пути вперёд, то их антиподы – назад, к дегенерации, к инволюции.

Каждому ясно, что не только от качеств отдельного человека зависит его культурная эволюция. Она зависит также и от пресловутой среды. А нынешняя среда особенно “благоприятна” для разлада тонко чувствующих людей со стремительно меняющейся действительностью. Она сбивает их сплошь и рядом с эволюционного пути на инволюционный. Самый крайний результат – самоубийство, т. е. добровольный возврат к мёртвой природе. Но есть и другой путь к инволюции: страх → ненависть → депрессия → невроз → психопатия → сумасшествие. Это и есть путь к психическому вырождению.

Макс Нордау приписывал психическому вырождению следующие черты: неспособность отличить добро от зла (нравственное помешательство), “сильно развитый эгоизм”, угнетённое состояние духа, пессимизм, лёгкая возбуждаемость, истеричность, чувство превосходства над другими, страх, человеконенавистничество, бесхарактерность, неспособность к труду (леность), стремление к одиночеству, бесплодная мечтательность, мистицизм. Он писал: «Психологические источники нравственного помешательства во всех степенях его развития заключаются в сильно развитом эгоизме и непреодолимых влечениях, т. е. неспособности противиться внутреннему влечению, побуждающему совершить какое-нибудь действие. Это два главных признака вырождения… Наряду с нравственным помешательством и лёгкой возбуждаемостью вырождение характеризуется также состоянием душевного бессилия и унынием… Психопат. убеждает самого себя, что он презирает труд, а чтобы оправдать себя в собственных глазах, он создаёт философию отречения, удаления от мира, человеконенавистничества. В связи с неспособностью к деятельности находится склонность к бесплодной мечтательности. Психопат не способен приспособляться к данным условиям. Он вечно старается пересоздать мир и сочиняет планы спасения человечества. Наконец, ещё одним из главных признаков вырождения является мистицизм» (Нордау М. Вырождение. М.: Республика, 1995. С. 34–36).

Культурологическая этика (нравственность и культура)

Главный императив эволюционной этики гласит: культура – венец физической, биотической и психической эволюции. Но она эволюционирует и внутри себя – от примитивных форм религии, науки, искусства, нравственности, политики, языка, пищи, одежды, жилища и техники к их всё более и более совершенным формам. Смысл человеческой жизни как раз и состоит в том, чтобы удачно вписаться в культурную эволюцию (культурогенез, гоминизацию), т. е. в стремлении впитать в себя как можно больше предшествующей культуры и внести в неё максимальный личный вклад.

Главный враг культурогенеза – культурофобия. Вот что по этому поводу писал А. С. Панарин, имея в виду американцев: «…и американское гражданское общество, исповедующее мораль индивидуалистического успеха, и американское государство, в ходе мировых войн ХХ века подготовившееся к выполнению “мировой миссии”, заражено культурофобией… Американский социал-дарвинизм с его законами естественного отбора и выживания наиболее приспособленных закономерно ведёт к борьбе с культурой, заслоняющей “правду” естественного состояния и мешающей его приятию» (Панарин А. С. Искушение глобализмом. М.: ЭКСМО-Пресс, 2002. С. 103).

Нравственность и религия. Как должен относиться к религии эволюционист? Эволюционистски, т. е. видеть в ней исторически объяснимый продукт духовной культуры, некогда сыгравший огромную роль в культурогенезе. На протяжении многих веков она была главным путеводителем формирующегося человечества в мире. Но её золотой век давным-давно позади.

Нравственность и наука. Подлинный эволюционист относится к науке с благоговением. Он видит в ней главную движущую силу культурогенеза. Каждому ясно, что наука не всесильна, но стало ли научное сознание массовым – вот в чём вопрос. До тех пор, пока в массовом сознании будет господствовать обыденная, а не научная картина мира, человечество будет пребывать в младенческом состоянии.

Построению научной картины мира препятствуют две тенденции – к чрезмерной дифференциации науки и к её чрезмерной интеграции. Выход из этого затруднения только один – эволюционизм. Подлинная научная картина мира не может не опираться на эволюционизм. Если наш мир эволюционировал в направлении «физиогенез – биогенез – психогенез – культурогенез», то, стало быть, в научной картине мире должны присутствовать четыре частных науки – физика, биология, психология и культурология. Если в объекте любой науки имеется нечто общее (время/пространство, часть/целое, качество/ количество и т. д.), то над частными науками должна возвышаться общая наука – философия. Дисциплинарная структура науки, таким образом, является – по числу базовых наук – пятичленной:




Инволюционные процессы в околонаучном сознании – черта отнюдь не средневековая. Вот как охарактеризовывает атмосферу «перестройки» в СССР и России наш рыцарь науки Эдуард Кругляков: «Астрология, мистика, оккультизм, шаманство и прочий антинаучный бред заполонили страницы газет и журналов незадолго до развала СССР. Народ буквально замирал у телевизоров, когда на экране появлялись чумаки и кашпировские. Свою нишу заняли супруги (теперь уже бывшие) Т. и П. Глоба. Последний и сегодня продолжает практически ежедневно “вещать” свои астропрогнозы… Вакханалия паранаучного бреда, буквально бушующая в средствах массовой информации, увы, начинает сказываться на высших эшелонах власти. Астрологи, экстрасенсы, новоявленные “учёные” других “профессий” всё энергичней пробиваются в Государственную Думу, в силовые министерства, даже в окружение Президента. Естественно, что бурный рост, я бы даже сказал, насаждение невежества и шарлатанства вызывают возмущение людей науки, да и не только науки» (Кругляков Э. П. Что же с нами происходит? // http://www-psb. ad-sbras. nsc. ru/otavt1d. htm).

Вот как объясняет засилье у нас лженауки В. С. Стёпин: «Почему религиозно-мифологический опыт начинает сейчас выступать в обличии научной терминологии и подаётся как форма научного знания? На мой взгляд, это связано с особым статусом науки в культуре техногенной цивилизации, которая пришла на смену традиционалистским обществам, зародившись в Европе примерно в эпоху Ренессанса и Реформации. Начиная с XVII столетия наука завоёвывает себе право на мировоззренческую функцию, её картина мира становится важнейшей составляющей мировоззрения. Научная идеология, идеалы науки, её нормативные структуры, способы доказательства и её язык выступают как основа принятия решений, часто подпитывая власть. Доминирующая ценность научной рациональности начинает оказывать влияние на другие сферы культуры – и религия, миф часто модернизируются под этим влиянием. На границе между ними и наукой и возникают паранаучные концепции, которые пытаются найти себе место в поле науки» (Стёпин В. С. Наука и лженаука: http://vivovoco. rsl. ru). Как бы то ни было, добавлю я от себя, но у науки ещё всё впереди на её пути к завоеванию ею «мировоззренческой функции» в массовом сознании (о лженауке см.: Даниленко В. П. Инволюция в духовной культуре: ящик Пандоры. М.: КРАСАНД, 2012. С. 70221).

Нравственность и искусство. Доказывать культурогеническую роль искусства в человеческой эволюции – значит ломиться в открытую дверь. Каждый понимает, что приобщение человека к искусству есть не что иное, как один способов инкультурации, под которой понимают «процесс приобщения индивида к культуре, усвоения им существующих привычек, норм и паттернов поведения, свойственных данной культуре» (http://www. examen. ru/ExamineBase. nsf/Display?OpenAgent&P agename=defacto. html).

Вот как объяснял очеловечивающую функцию искусства в древности М. С. Каган: «Для первобытного человека первоначальные формы художественной деятельности – создание мифов, песен, танцев, изображение зверей на стенах пещер, украшение орудий труда, оружия, одежды, самого человеческого тела – имели огромное значение, так как способствовали сплочению коллективов людей, развивали их духовно, помогали им осознавать их социальную природу, их отличие от животных, т. е. служили великому историческому делу очеловечения человека» (http://www.rubricon. ru/default. asp).

Функцию гоминизации искусство будет выполнять всегда, но нет ли у неё и совсем противоположной функции – функции анимализации, т. е. превращения человека в животное? Так называемая массовое искусство, рассчитананное не на эволюцию, а на инволюцию человека, по существу превращает искусство в свою противоположность – лжеискусство. Но – как суррогат художественной культуры – оно делает в обществе своё разрушительное дело. Как же отличить искусство от лжеискусства с эволюционной точки зрения? Теоретически очень просто: первое ведет к Человеку, а другое – к дикарю, к животному. Первое рождает стремление к истине, красоте, справедливости, добру, любви, состраданию, единению с другими людьми и т. п., а второе – стремление к лжи, безобразному, несправедливости, злу, ненависти, равнодушию, насилию, разобщённости, эгоизму, культу денег и лёгкой наживы и т. п. Но на практике лжеискусство часто маскируется под искусство (как и лжекультура вообще – под культуру). Вот почему воспитание тонкого художественного вкуса следует строить на приобщении людей к классике – произведениям, выдержавшим проверку временем. В искусстве, как и всюду, нужен строгий эволюционный отбор (о лжеискусстве см.: Даниленко В. П. Инволюция в духовной культуре: ящик Пандоры. М.: КРАСАНД, 2012. С. 222–333).

Нравственность и политика. Всякий эволюционист понимает, что любой общественный строй есть не что иное, как одно из звеньев политической эволюции. Не признавать это – вслед за Ф. Фукуямой – может лишь тот, кто хорошо устроился в этом мире. Как бы ни тщился Карл Поппер доказать отсутствие законов общественного развития, а Фрэнсис Фукуяма провозглашать глобализационный капитализм верхом общественного совершенства, крот истории роет. Придёт время, когда в яму, которую он выроет, попадут и все те теории, которые не способны постичь эволюционизм. Принимать мир, в котором одни с жиру бесятся, а другие не могут свести концы с концами, может только безнравственный человек (о лже-политике см.: Даниленко В. П. Инволюция в духовной культуре: ящик Пандоры. М.: КРАСАНД, 2012. С. 394–422).

Нравственность и язык. Эволюционист видит в языке фундаментальный человекообразующий фактор культурогенеза. Великий языковед-эволюционист Вильгельм фон Гумбольдт считал, что без языка не было бы человека, как без человека не было бы языка. Он писал: «Человек является человеком только благодаря языку, а для того, чтобы создать язык, он уже должен быть человеком» (Гумбольдт В. Избранные труды по языкознанию. М.: Прогресс, 1984. С. 314). Словом, их не было бы друг без друга. Выходит, антропогенез и глоттогенез – ровесники. В чём состоит главный вклад последнего в первый?

В выполнении трёх основных функций языка – коммуникативной (общения), когнитивной (познавательной) и прагматической (практического воздействия на мир).

Осуществлению указанных функций языка препятствуют в первую очередь чрезмерные языковые заимствования (варваризмы) и языковые вульгаризмы (в особенности – матерщина). Л. П. Крысин: «Читаю газеты: Участники саммита пришли к консенсусу… В бутиках большой выбор одежды прет-а-порте… То и дело мелькает: имидж политика, большой бизнес, истеблишмент, риэлторы, ньюсмейкеры, брокеры, наркокурьеры… Диктор телевидения сообщает: Первые транши были переведены в офшорные зоны… Пресс-секретарь премьер-министра информировал собравшихся о перспективах в сфере инвестиционной политики государства. Дилеры прогнозируют дальнейшее падение котировок этих акций… Что за напасть?» (Крысин Л. П. Иноязычие в нашей речи – мода или необходимость? // http://www. gramota. ru/author. html).

1 июля 2014 г. у нас вступил в силу «Закон о запрете ненормативной лексики в искусстве и СМИ». Какой же была реакция на этот закон со стороны нашей творческой интеллигенции? Неоднозначная. Вот что по этому поводу сказал Геннадий Берёзов: «Слава богу, может быть, начнётся освобождение нашего культурного пространства от скверны. Пора показать себе и миру, что Россия – страна культуры, а не источник бескультурья и безобразия» (http://www. lgz. ru/ artide/-27-6470-9-07-2014/mat-tonkaya-materiya).

Подобным образом отреагировал на закон о ненормативной лексике С. Г. Кара-Мурза: «Этот вопрос стоял ещё во времена Пушкина. Русская интеллигенция Х!Х века сошлась на том, что на ненормативную лексику должна быть цензура. Иначе мат превращается в инструмент разрушения норм культуры. Если материться можно с экрана и со сцены, то почему нельзя это делать в других местах? Это, во-первых. Во-вторых, использование ненормативной лексики в действительности является признаком беспомощности автора, исчерпания его художественных ресурсов. В широком смысле это признак “дефицита мощности”. Если художник вынужден использовать мат, это знак того, что он достиг предела своих возможностей. Само требование узаконить это средство – признак кризиса культуры» (http://lgz. ru/article/-36-6478-17-09-2014/ nadezhdy-ostayutsya).

Другая реакция на закон, о котором идёт речь, была у Никиты Михалкова: «Мат – одно из самых тонких и изощрённых изобретений русского народа. Я служил на флоте, и как вспомню разговор мичмана Криворучко с моряками… Это была песня! Тютчев по красоте, витиеватости и изощренности! У многих есть знакомые, которые матюгаются, – и это обаятельно, вы даже этого не замечаете. Мат в кино запрещать глупо» (там же).

Не буду приводить здесь слова других поклонников матерного искусства. Наша творческая интеллигенция сплошь и рядом – не только жертва культурной деградации, наступившей у нас в постсоветские времена, но и её активный участник.

Очеловечение – вот миссия, ниспосланная эволюцией роду человеческому. В осуществлении этой миссии ему призвана помогать эволюционная этика. Её цель – указать человеку на такие нравственные ориентиры в его отношении к природе, душе, культуре (религии, науке, искусству, политике, языку и т. д.), которые позволяют ему строить свою жизнь, исходя из универсального эволюционизма – мировоззрения, видящего в мире единство эволюции физической (физиогенеза), биологической (биогенеза), психической (психогенеза) и культурной (культурогенеза).

Эволюционным ориентирам противостоят инволюционные. Если цель последних – анимализация человека, то цель первых – его дальнейшая гоминизация. Цель эволюционной этики – создать теорию, способную помочь людям в их борьбе с инволюцией, в их дальнейшем очеловечении (культурогенезе).