Вы здесь

От биржевого игрока с Уолл-стрит до влиятельного политического деятеля. Биография крупного американского финансиста, серого кардинала Белого дома. Глава 4. Большой город (Б. М. Барух, 1957)

Глава 4

Большой город

1

Нам, четырём мальчишкам, Нью-Йорк показался странным миром. Сначала он пугал меня своей суматохой и столпотворением. Ведь в то время мне шёл всего одиннадцатый год, и я всё ещё был очень робким мальчиком. К тому же один случай, произошедший, когда мы ещё жили в Камдене, оставил у меня впечатление, что Нью-Йорк является не слишком дружелюбным местом.

К нам в Камден приехала в гости одна леди, наша дальняя родственница из Нью-Йорка. Нас, мальчишек, заставили отскоблить свои лица и явиться засвидетельствовать даме своё почтение. Все мы гадали, как же выглядит леди из Нью-Йорка.

До сих пор помню, как гостья пристально уставилась на нас через лорнет. Было лето, и все мы ходили босиком. Нью-йоркская дама посмотрела на наши ноги, а потом бросила нам десятицентовую монету, заметив: «Купите себе какую-нибудь обувь». Так она попыталась пошутить, но мы тогда не заметили юмора. Со всех ног мы бросились домой.

В Камдене мы обувались только тогда, когда того требовала погода, или во время еврейской субботы[10]. А в Нью-Йорке нам, разумеется, приходилось носить обувь постоянно, что заставляло нас понимать, что прогулки по городу едва ли заменят леса вокруг Камдена.

Среди других впечатлений от большого города, которые врезались мне в память, было моё изумление при виде железной дороги с пускающими дым паровозами, а также чудо в виде крана с водой на кухне, которая текла по трубам прямо в раковину. Одним из преимуществ Нью-Йорка стало то, что нам теперь не приходилось, как прежде на Юге, носить воду из колодца, чтобы можно было умыться или принять ванну.

Не знаю, как я сумел бы вынести те первые дни в Нью-Йорке, если бы не пример стойкости и решительности, который продемонстрировал Гарти. Моего брата ничего не могло устрашить, и он нырнул в огромный жестокий город, будто перед ним был другой мальчишка, старше по возрасту и более решительный, которому вдруг вздумалось затеять с Гарти драку.

Наше новое жилище оказалось довольно тесным по сравнению с просторным домом в Камдене. Отец снял две комнаты на верхнем этаже четырёхэтажного здания-пансионата из бурового песчаника в доме номер 144 на Западной 57-й улице. В одной комнате поселились мать, отец, Герман и Сайлинг. Вторую заняли мы с Гарти. Во время нашей первой зимы мы любили прислониться к стене, за которой располагался тёплый дымоход. Ели мы в комнате.

Через несколько лет я стал заядлым любителем водевиля; некоторые артисты и их шутки вызывали у меня бурные приступы смеха. Но я никогда не смеялся шуткам по поводу пансионатов типа тех, где мы проживали. Они всегда напоминали мне о первых днях нью-йоркской жизни.

Наша домохозяйка делала всё, чтобы наша жизнь была удобной. Её звали мисс (или миссис – в моём возрасте разница не имела значения) Джакобс. Я до сих пор помню эту полную женщину с кудряшками на лбу.

Она любила нас, мальчишек. На её столе нас всегда ждали фрукты, и она постоянно совала нам сласти в карманы.

Её доброта очень помогла нам преодолеть те не слишком благополучные времена.

Вскоре после нашего переезда отец заболел. В качестве диагноза ему поставили заболевание сердца, а ему самому объявили, что жить ему осталось немного. Первым порывом отца было вернуться на Юг. К счастью, он обратился к другому врачу, знаменитому Альфреду Лумису, который диагностировал его болезнь как несварение желудка, связанное с нервными нагрузками из-за хлопот по переезду в Нью-Йорк. Недуг отца закончился сразу же, как ему стали поступать вызовы от нескольких новых пациентов.

Мама записала нас в школу номер 69, располагавшуюся в то время на 54-й улице, между 6-й и 7-й авеню. Директором был Мэтью Элгас, которого я часто с благодарностью вспоминаю. Он лично отвёл меня к моему преподавателю, и тот день относится к самым счастливым воспоминаниям моей жизни. Её имя было Кэтрин Деверо Блейк, и эта женщина больше чем кто бы то ни было помогла мне преодолеть то состояние замешательства, в котором я оказался после переезда в Нью-Йорк. Первые слова учительницы, насколько я помню, были: «Бернард, я так рада познакомиться с тобой. Думаю, и другие мальчики тоже».

Она посадила меня напротив себя и, казалось, не обращала на меня внимания. Но в полдень, а затем в конце дня учительница спросила: «Вызовется ли кто-то из мальчиков добровольцем проводить Бернарда до дома, а затем провожать его в школу до тех пор, пока он не будет знать дорогу сюда?» Быть добровольцем сразу же согласился круглолицый парень по имени Кларенс Хаусман. Через четырнадцать лет мы стали с ним партнёрами на Уолл-стрит.

От Кэтрин Блейк я получил первую в своей жизни награду. Это книга «Оливер Твист», которая до сих пор находится в моей библиотеке. Она подписана: «Дана в награду Бернарду Баруху за манеры джентльмена и прекрасную успеваемость. Июнь 1881 г.».

Я поддерживал отношения с этой женщиной вплоть до её смерти в 1950 г., после чего заказал панегирик в её честь в общественной церкви Джона Хейнеса Холмса. Думая о ней, я не перестаю ощущать, насколько несправедливо мало ценит наше общество школьных учителей!

Именно наши учителя, в особенности те, что имеют с нами дело с раннего детства, формируют характер и сознание сегодняшней Америки. Мы все так же ждём, что они будут прививать будущим поколениям чувство порядочности и решимость стремиться к лучшему. Но однажды я прочитал, что группа учащихся средней школы назвала профессию школьного учителя одной из тех, что им меньше всего хотелось бы приобрести.

Преподаватели в школах должны иметь заработную плату, которая обеспечила бы им комфортные жизненные условия. Их огромный вклад в общество должен находить достойное признание со стороны общества. Я предложил бы, чтобы нашим самым заслуженным учителям ежегодно присуждалась бы премия «Оскар». Они достойны тех же материальных наград, что и премии, которые регулярно вручаются актёрам, писателям, спортсменам и многим другим.

2

Когда мы более близко познакомились с городом Нью-Йорком, выяснилось, что в некотором смысле он мало отличается от Камдена. В частности мы узнали, что в городе есть места, где могут поиграть мальчишки. Территория на 59-й стрит, где сейчас возвышается отель «Плаза», в то время состояла из свободных участков, за исключением тех, где ютились лачуги «фермеров», у которых в хозяйстве была хотя бы одна мелкая собачонка. Севернее 57-й стрит, между 6-й и 7-й авеню, также располагались свободные земли, кроме нескольких зданий на 6-й авеню и скобяной лавки, которой управлял человек по фамилии Гарднер. Его сын учился со мной в одном классе. Нам нравилось наблюдать, как работает его отец, при этом все мы завидовали его мускулам.

Эти участки стали для нас землями, по которым мы любили «путешествовать». Они же превращались в поля сражений, где мы бились с мальчишками из соседних районов. Очень скоро мы поняли, что фактически попали в ту же обстановку, в которой жили в Камдене, где постоянно дрались между собой «верхнегородские» с «нижнегородскими». В нашем окружении «банда 52-й стрит» считалась самой крутой и уважаемой.

Как и в Камдене, основное бремя стычек выпало на долю моего брата Гарти. Ему удалось взять верх над несколькими бойцами с 52-й улицы, в том числе и над симпатичным парнем ирландского происхождения по фамилии Джонстон, который приставал ко всем маленьким, и ко мне тоже. Последний раз Гарти отлупил Джонстона на лестничной площадке в школе. Джонстон пожаловался на него учителям, и Гарти исключили из школы. Он перевёлся в другую школу, но эта последняя драка всё же положила конец нашим неприятностям с Джонстоном.

Особенно счастливыми для нас были летние дни, так как мы проводили их севернее, на Вашингтонских горах, которые в то время были практически сельской местностью. Доктор Уильям Фротингем предложил моему отцу свою практику в тех местах на летние месяцы, и эта договорённость соблюдалась в течение нескольких лет.

Мы жили в очень комфортабельном доме Фротингема, на углу 157-й улицы и авеню Святого Николая. Моя комната находилась в глубине дома, и её окна выходили на участок, где сейчас располагаются площадки для игры в поло. А в мои дни там стояли густые деревья, заросли черники, жимолости, ядовитого плюща и других кустарников, как я позже научился их различать.

За полдоллара мы могли нанять лодку-плоскодонку, идеальное средство для путешествий по мелким бухточкам и солёным болотцам реки Гарлем, где в то время водилось множество крабов.

Одно из таких путешествий по реке чуть не стало для меня последним. Всё утро мы с Гарти ловили крабов и рыбу. После того как наш обед на свежем воздухе был съеден, мы присоединились к группе мальчишек, которые сидели на подножке парома нью-йоркской центральной железной дороги, курсировавшего по реке Гарлем. Мы развлекали наших новых друзей придуманными рассказами о наших приключениях среди дикарей островов Южных морей.

Направляясь на лодке домой, мы долго громко хохотали над тем, как (так нам тогда казалось) мы надули этих мальчишек. Я сидел на лодке сзади, балансируя на планшире. Вдруг мы столкнулись с другой лодкой. Меня ударило веслом и отшвырнуло в воду на мелководье. Мне показалось, что я целую вечность тщетно пытался подняться наверх с мутного дна. До сих пор помню обрушившиеся на меня в тот момент мысли: во-первых, я был наказан за то, что оказался ужасным лгуном с этими своими россказнями о Южных морях; во-вторых, я никогда больше не стану убивать чёрных кошек, ведь каждый знает, что это приносит несчастье; и в-третьих, как будет страдать моя мама из-за моей трагической гибели.

И тут я выбрался на поверхность, всё лицо было перемазано липкой чёрной грязью. Мужчины в лодке, с которой мы столкнулись, пытались нащупать меня на дне вёслами, а Гарти стоял на краю нашей лодки в готовности в любой момент прыгнуть за мной в воду. При моём появлении все начали было смеяться, но смех прекратился, как только все стали свидетелями того, как меня рвало проглоченной речной водой. Они вытянули нас на берег, положили меня на бочонок и держали так, пока из меня не вышла вся вода.

На пути домой все мысли у меня и Гарти были о том, заметит ли мама, что моя одежда промокла. Мы вернулись домой довольно поздно, и мама при виде нас так обрадовалась, что не стала задавать никаких вопросов.

3

Для наших родителей Нью-Йорк тоже стал источником приятных ассоциаций. Отец постепенно и упорно завоёвывал себе авторитет, что помогало ему добиваться признания в мире медицины. Наверное, самую большую популярность моему отцу принесло реноме основоположника научной гидротерапии в Соединённых Штатах. Он стал первым в стране профессором в данной области. Но до этого добивался строительства общественных бань для бедных слоёв населения и был одним из первых врачей, сумевших продиагностировать прободной аппендицит, который был успешно вылечен после хирургического вмешательства.

Это произошло во время рождественских каникул 1887 г. При посещении Нью-Йорка сын партнёра дяди Германа Самуэля Витковского внезапно заболел, как все сначала решили, «воспалением кишечника». Отец пригласил для консультации двух хирургов, Х. Сэндза и Уильяма Булла, и рекомендовал им удалить мальчику аппендикс. Доктор Сэндз запротестовал, заявив, что в этом случае мальчик умрёт.

– Он умрёт, если вы не сделаете этого, – ответил отец.

Воспалённый аппендикс был удалён 30 декабря 1887 г., и ребёнок сразу же пошёл на поправку.

В речи перед нью-йоркской Академией медицины в 1889 г. выдающийся хирург доктор А. Уайет упомянул этот случай и заявил по этому поводу:

– Можно сказать, что в связи с развитием методов лечения аппендицита в большей степени, чем любое другое, можно привести имя доктора Баруха, его профессионализм и гуманность.

Продолжая заниматься практикой доктора Фротингема, отец одновременно взял на себя заботу о нью-йоркском приюте для малолетних. Возможно, именно это пробудило его интерес к общественным баням. В то время в городе на Северной реке существовали так называемые «плавучие бани». Они представляли собой деревянные баржи с вырезанной центральной частью, где молодёжь могла плавать в летнее время. Одновременно в Северную реку сливались городские сточные воды, что вызвало у отца саркастическое сравнение: «Остров Манхэттен представляет собой тело, которое плавает в нечистотах».

Как председатель комитета по гигиене медицинского общества графства Нью-Йорк, отец начал долгий крестовый поход, завершившийся в конце концов возведением первых городских бань в городах Нью-Йорке и Чикаго.

Открытые в 1901 г. бани на Ривингтон-стрит позже были переименованы в честь отца.

Мама тоже интересовалась общественной жизнью. Она была прекрасным оратором, её речи хорошо принимали в различных клубах и благотворительных организациях. Она происходила из нью-йоркских поборников революции, а также из рода деятелей Конфедерации. Мать интересовали самые различные направления благотворительной деятельности: еврейская, протестантская и католическая. Религиозная конфессия здесь не имела для неё значения, так как она считала, что занимается важным и нужным делом.

Однажды летом мама познакомилась с миссис Дж. Худ Райт, супругой партнёра компании «Дрексель, Морган энд компани». Когда эта дама организовала общественную ярмарку с целью финансировать создаваемую больницу под её именем, в лице моей матери она нашла грамотного помощника. Позже эта клиника стала называться больницей Никербокер, и мой отец был там практикующим врачом.

Помимо всего прочего, Нью-Йорк дал моей матери возможность посещать синагогу. В Камдене синагоги не было, и мама имела редкую возможность ходить на службы во время поездок в Чарльстон. Теперь, в Нью-Йорке, мама бывала не только в синагоге, но и вместе со своими подругами в христианских церквях. Она любила слушать молитвы преподобного Томаса Диксона, яростного сторонника южан, написавшего «Член клана». Она часто ездила в Бруклин, чтобы послушать Генри Уорда Бичера[11].

О преподобном Бичере в то время ходила одна неприличная песенка, посвящённая его участию в некоем скандале. Её любили напевать на улицах подростки-хулиганы. Как-то раз кто-то из моих братьев вошёл в дом, напевая:

Генри Уорд Бичер, учитель воскресной школы…

Мой брат вдруг резко замолчал, когда заметил, как на него посмотрел отец.

Помню, как однажды мою мать спросили: как она, еврейка, может ходить в церковь, где паствой являются последователи Христа. Она ответила:

– Если он и не был богом, то все его дела, его жизнь и смерть были деяниями бога.

4

В один из зимних дней Гарти, два мальчика по фамилии Дракер и я играли возле мастерской-магазина Гарднера, когда вдруг несколько мальчишек из другой банды стали швырять в нас снежки. Очень скоро наш противник забросал нас целым валом снежков, а поскольку мы были в численном меньшинстве, то отступили к крыльцу пансионата. Наши преследователи не решились зайти по ступеням, но продолжали стоять внизу, выкрикивая нас по именам.

В тот день я впервые услышал слово «шини». Случалось, некоторые мальчишки, передразнивая нас, имитировали наш южный акцент, и это всегда вело к драке, но это «шини» было чем-то новым. Ни я, ни Гарти не знали, что оно обозначает, пока Дракеры не объяснили нам, что так оскорбительно называют евреев.

У меня до сих пор стоит перед глазами вожак наших обидчиков: крепко сбитый, плотный парнишка с голубыми глазами, тёмными ресницами и детской комплекцией. Гарти спустился к ним по ступеням, и они сразу же бросились на него. Я бросился на помощь, но тут же был сбит с ног. Гарти кричал, чтобы я бежал наверх и принёс ему его спицу от колеса, которое стояло у нас как раз посреди зала. Я принёс ее, и Гарти начал отмахиваться ей. Вскоре ему удалось отогнать противников.

Назвав их трусами, мой брат предложил драку против любых двоих из них. Один из крупных мальчишек вышел вперёд и сказал, что готов сразиться против Гарти в одиночку. Мой брат задал ему такую трёпку, что с тех пор имя Гарти стало пугалом для всех окрестных мальчишек. Ни один из них никогда больше не смел называть нас «шини».

В результате той драки я узнал о предубеждении против евреев, что тогда было для меня внове, но позже мне много раз приходилось сталкиваться с этим явлением.

В Южной Каролине мы никогда не подвергались дискриминации за то, что были евреями. Мы принадлежали к одной из пяти или шести еврейских семей, проживавших в Камдене. Де Леоны и Леви поселились там ещё до революции. Баумы и Виттковские приехали в город позже. Но все были уважаемые граждане. Например, Де Леоны представляли собой многочисленный уважаемый клан, давший Конфедерации главного врача, а также посла во Франции. Я никогда не видел старого генерала Де Леона, так как он был одним из тех офицеров, кто отказался признать условия сдачи и предпочёл переехать в Мексику. Позднее он вернулся в страну по приглашению президента Гранта и закончил свои дни практикующим врачом на Западе.

Поскольку в Камдене не было синагоги, мама читала молитвы прямо у нас дома. По субботам мы надевали лучшие наряды и обувь, и нам не позволялось выходить со двора. Это было одним из наших лишений, так как суббота считалась в Камдене «большим днём», когда в город приезжали многочисленные жители окрестных ферм.

Из уважения к окружающим мама заставляла нас соответственно одеваться и «достойно себя вести» также и по воскресеньям.

Различие в религии заставляло жителей города испытывать лишь большее чувство взаимного уважения. В том, насколько высок был там авторитет моего отца, я имел случай убедиться лично, когда где-то в 1913 г. мне довелось вернуться в те места более чем через тридцать лет после того, как мы покинули город. От железнодорожной станции меня вёз возница-негр. Когда мы проезжали мимо нашего бывшего дома, он заметил:

– Здесь жил один доктор. Янки предлагали ему кучу денег за то, чтобы он уехал на Север. После того, как он уехал, люди в округе мёрли как мухи.

Мама была приверженицей кошерного дома, и для неё соблюдение еврейских праздников значило больше, чем для отца. В Южной Каролине отец возглавлял Еврейскую благотворительную ассоциацию, и я до сих пор храню у себя экземпляр письма с просьбой об отставке, которое он написал перед нашим отъездом в Нью-Йорк. В письме он призывал продолжать «сеять высокую мораль» иудаизма и Библии. Отец был человеком высоких моральных качеств, помню, он говорил мне:

– Я не верю, что где-то существует мстительный Бог, который стоит над людьми с мечом в руке.

Однажды отец позвал меня с братьями к себе в кабинет. Закрыв дверь, он попросил нас пообещать, что, когда он будет умирать, мы не позволим матери послать за раввином, чтобы тот зачитал ему еврейскую отходную молитву.

– Нет смысла пытаться обмануть Бога, когда уже слишком поздно, – пояснил отец.

Когда отцу было восемьдесят один год, он перенёс инсульт и понял, что умирает. Мама тоже болела и не могла встать с постели. Она лежала в комнате на втором этаже, а отец – на третьем. Мама умерла через полгода после отца.

Мама позвала нас и попросила послать за Фредериком Мендесом, раввином синагоги с 82-й улицы, чтобы тот прочёл над отцом последнюю молитву. Как это ни странно, за несколько дней до этого отец в очередной раз напомнил нам о взятом с нас обещании и добавил:

– Последнее, что я могу сделать для вас, мальчики, – это показать, как надо умирать.

Нам пришлось сказать матери:

– Нет, мама, ты же знаешь, что мы дали обещание.

Мама тогда отвернулась и тихо заплакала.

Отец боялся, что, будучи при смерти, он впадёт в беспамятство или начнёт бредить, но он контролировал себя почти до самого конца. Мой младший брат Герман, тоже врач, присел на кровать к отцу и проверил его, повторив несколько раз:

– Я – Гарти, я – Гарти.

Но отец, уже не способный говорить, указал глазами на Гарти, продемонстрировав тем самым, что всё ещё узнаёт нас. Отец попросил кремировать себя. Когда умерла мама, мы поместили пепел отца в её гроб, как она просила.

В детские годы я больше, чем мои братья, следовал за матерью в соблюдении религиозных обрядов. Под руководством раввина Мендеса я изучал иврит, на котором научился читать достаточно хорошо, чтобы понимать молитвы. Я посещал синагогу и воскресную школу. Вплоть до окончания колледжа я соблюдал все еврейские праздники и скрупулёзно выполнял все полагающиеся обряды в День искупления[12].

В колледже, несмотря на то что я был достаточно известен среди однокашников, так как был избран на несколько общественных должностей, я никогда не вступал ни в какие тайные общества или братства, как они теперь называются. Мне пришлось подвергнуть себя тем же ограничениям и на Уолл-стрит, и даже в общественной жизни.

После того как я добился в жизни некоторой известности, то сразу стал любимой мишенью для профессиональных антисемитов. В принадлежащей Генри Форду «Диарборн индепендент»[13] мне как-то была посвящена целая полоса как лидеру того, что принято называть «международным еврейским заговором». Позже те же нападки повторяли представители ККК, отец Чарльз Кофлин[14], Джеральд Смит, Дадли Пелли[15], не говоря уже о Германе (Йозефе (?). – Пер.) Геббельсе и Адольфе Гитлере.

Меня не так оскорбляли нападки антисемитов, как дискриминация, которой подвергались мои дети. Две мои дочери стали прихожанками той же епископской церкви, которую посещала их мать. Но им отказали в приёме в ту же школу танцев, куда ходила она. Даже после вмешательства пастора их церкви им было отказано в приёме в несколько частных школ для девочек.

Мне было очень сложно объяснить детям, почему их подвергают такой бессмысленной дискриминации. И чтобы не позволить из-за этого им озлобиться или разочароваться, я заявил детям, что дискриминация должна служить для них стимулом стремиться быть более энергичными, достичь большего. Именно так в своё время приходилось поступать и мне, когда я сталкивался с предвзятым отношением к себе.

Более того, я требовал, чтобы мои дети не ослеплялись величием Америки – оно вполне сочетается с мелочностью и ничтожеством отдельных граждан нашей страны. В этом смысле мудрыми были люди, написавшие Декларацию независимости. Когда им пришлось определять то, что считается неотъемлемыми правами человека, они очень внимательно подошли к этому и включили сюда «жизнь, свободу и стремление быть счастливыми». Не «счастье», а именно «стремление к счастью». Они не давали никаких утопических обещаний. Они обещали лишь возможность сделать жизнь лучше.

Прекрасно, когда принимаются законы, которые должны покончить с нетерпимостью и предвзятостью. Но человеческую природу преодолеть не так просто. Ключ к пониманию расовых и религиозных вопросов лежит в признании факта, что каждый сам отвечает за свои поступки.

Бесценное наследство, которое дала нам Америка, – это сама Америка, то есть возможность упорным трудом сделать свою жизнь лучше. Ни одна форма правления не может обеспечить человеку большего. И до тех пор, пока это наследство остаётся с нами, мы будем двигаться к большему религиозному и расовому пониманию, по мере того как каждый американец будет осознавать свою собственную значимость.