От Чернигова до Смоленска. Военная история юго-западного русского порубежья с древнейших времен до ХVII в.. Часть I. Предыстория и военная история Подесенья в период Древней Руси (Е. А. Шинаков, 2018)

1. Топоры против стрел: свидетельствует археология

В воздухе просвистели вылетевшие из густого ельника короткие деревянные стрелы с маленькими кремневыми и костяными наконечниками. Несколько рослых светловолосых воинов в мгновение ока были сражены ими. Нападение произошло неожиданно – из засады. Невзрачные на вид наконечники оставили на их теле малозаметные отверстия. Наконечники имели с обратной стороны два острых шипа, которые затрудняли их извлечение из небольшой ранки и превращали ее в долго не заживающую и гноящуюся рваную язву. Такие наконечники обнаружены на стоянках эпохи неолита на Судости (Борки, Курово) и Десне (Сагутьево) в юго-восточной части Брянской области. Некоторые из таких наконечников, особенно в боевых условиях, а не для охоты, обмакивались в трупный яд. Это приводило к тому, что и раненый воин вскоре умирал. И все же, предохраняя себя от смертельной опасности, большая часть воинов, вслед за которыми двигались повозки со скарбом и домочадцами, успевала заслониться деревянными или плетеными, сделанными из ивняка и обтянутыми бычьими шкурами щитами. Кое у кого были и привезенные из далекой Британии целиком бронзовые щиты.

Военный вождь, издав гортанный крик и указав булавой с дорогим нефритовым наконечником на лесные заросли, призвал к действию. Озверевшие от неожиданного нападения и потери своих соплеменников воины, головы которых украшали скальпы туров с рогами, а на шеях бряцали ожерелья из клыков кабана, выхватив из-за щитов и поясов копья и топоры с медными, а большей частью каменными сверлеными лезвиями, бросились, невзирая на повторный залп, на невидимого врага. В ближнем бою их боевые топоры доказали свое полное превосходство над кремневым и костяным оружием противника, большая часть которого не ушла от возмездия – была перебита, а остальная обращена в бегство.

Подобного рода топоры изготовлялись с помощью шлифовки мягких пород камня сырым песком, а сверлились полыми круглыми костями с песком в качестве абразива. Подобными топорами были вооружены пришельцы из Центральной Европы, знавшие уже и медную металлургию, но вынужденные из-за нехватки сырья на равнинах Украины вернуться к прадедовскому материалу.

Их путь был долгим, но в конце третьего тысячелетия до нашей эры эти скотоводческие племена с юга, вдоль долин Десны и Судости, вторглись в ополья и полесья современной Брянской области, «открыв» тем самым первую страницу ее военной истории; и оставив на ее территории материальные следы своего военного присутствия – сверленые боевые топоры. Особенно много их обнаружено на лесистом юго-востоке области, в Суземском и Севском районах. Здесь же при раскопках автора в 1988 году на поселении Уль-1 было исследовано и захоронение воина среднеднепровской культуры рубежа третьего-второго тысячелетий до нашей эры.

Начинать военную историю Брянщины (Среднего Подесенья) вряд ли целесообразно с более раннего периода. В палеолите (древнекаменный век), в котором 60 тысяч лет назад началось заселение этих территорий человеком, население было слишком редким – два-три, а ранее – и один-два поселка или родовых коллектива. Мамонтов и других крупных животных хватало на всех, а потребностей в роскоши тогда у человека еще не выработалось, да и брать было нечего (рис. 1).

Многие исследователи считают пришельцев одной из ветвей индоевропейских племен – предшественниками современных славян, балтов и германцев, частично уничтоживших, частично «раздвинувших» местное охотничье-рыболовческое население (предков современных финно-угорских народов, к которым относятся финны, карелы, эстонцы, коми, мордва, мари, венгры, ханты, манси), не знавшее ни металла, ни крепостей. Роль последних, впрочем, могли играть свайные поселения, которые строились в основном для защиты от хищных животных, но могли на первых порах защищать и от хищников «людской породы».

Пришельцы же, имевшие безусловное военное и культурное превосходство над аборигенами и не имевшие пока внутренних противоречий, в крепостях не нуждались. Позднее, в эпоху сосницкой археологической культуры, стал расширяться ассортимент предметов вооружения, изготовленных из сплавов на медной основе – бронзы, в основном кавказского происхождения. Это наконечники стрел, ножи, острия копий, кинжал с прорезной рукоятью, выявленные при раскопках стоянок Кветунь и Юдиново. Особенно интересен бронзовый наконечник копья лавролистной формы с рельефным орнаментом и петелькой для привязывания к древку, найденный на крайнем западе региона, на реке Ипуть и принадлежащий приуральской по происхождению сейминско-турбинской культуре (рис. 2). Наконечник относится к редкому типу, которых даже на родине турбинцев пока найдено всего семь. Этот – восьмой, и он свидетельствует либо о зарождении дальних торговых связей, либо о дальних военных походах из Приуралья в Подесенье. Кто был его создателем – до сих пор вопрос дискуссионный: называют и финно-угров, и индоиранцев, и индоариев, и тюрок.

За последние годы пополнилась и коллекция таких специфических предметов вооружения, как бронзовые обоюдоострые кинжалы. К «парадному» экземпляру из Кветуни с прорезной рукоятью (Трубчевский музей) добавилось еще пять находок «повседневных» экземпляров с простыми черешковыми рукоятками, происходящих с востока Брянской области – от Брянска и Карачева на севере до Комаричей и Севска на юге. Все они относятся к финальному этапу эпохи бронзы – второму тысячелетию до нашей эры (сосницкая культура при влиянии более южной – бондарихинской) и могут датироваться концом первого тысячелетия до нашей эры, как, например, бронзовый кинжал с поселения Курово-6 под Погаром (раскопки автора, В. Н. Гурьянова, В. В. Миненко, А. А. Чубура). Он имеет аналогии также в кочевнических катакомбной и срубной культурах степей Украины и России, связанных с историческими киммерийцами.

Что же можно сказать о целях и характере войн, ведшихся в эту эпоху, а также вооружении, составе войск и тактике противоборствующих сторон? Судя по археологическим раскопкам, целью войн не был грабеж и захват поселений. Ведь «оккупанты» явно обладали большими богатствами (скот, медь, например), чем местные жители, тем более на захваченных ими поселениях присутствуют их могильники, то есть захоронения либо убитых в сражениях, либо умерших своей смертью людей.

Новому населению культур «боевых топоров» необходимы были свободные от местного населения (рыболовов и охотников) земли, которые можно было бы использовать под пастбища для крупного рогатого скота и свиней. Условия Подесенья с его обширными пойменными лугами и дубравами ополий были для этого как нельзя более подходящими. В соседних районах хвойных полесий уцелело, вероятно, старое «неолитическое» население и способ хозяйства.

Военные столкновения были не межродовыми и даже не межплеменными, а скорее «международными», ибо происходили между группами (а возможно, и союзами) разноязычных племен друг против друга.

Для одной из этих групп – скотоводов, пришедших со степного юга, с Украины, – они имели явно захватнический характер, для других – лесных рыболовов и охотников – оборонительный; завоеватели принесли более высокий уровень хозяйства и культуры (хозяйственно-культурный тип по этнографической терминологии).

Об основных видах наступательного вооружения как аборигенов, так и пришельцев свидетельствуют археологические материалы: у первых преобладало метательное оружие универсального назначения (оно могло использоваться как для охоты, так и для боя) – лук и стрелы, а также небольшие метательные копья – дротики, у последних – специализированное оружие ближнего боя – боевые топоры с каменными и бронзовыми лезвиями, и несколько позднее – копья с широкими наконечниками, кинжалы и булавы (у вождей).

На первый взгляд, степень вооруженности бронзовиков намного превосходила неолитчиков. Нельзя, однако, преуменьшать пробойную силу простого кремневого наконечника. Например, в XVI веке пленный индеец из Флориды на расстоянии 150 шагов (правда, в обмен на жизнь и свободу) пробил тростниковой стрелой с кремневым наконечником стальную испанскую кольчугу. У неолитчиков, правда, был еще простой, из одного куска дерева лук, обладавший меньшей «убойной силой». Кроме того, пришельцы, судя по инвентарю их захоронений, почти не располагали оружием дальнего боя, а ближайшие родственники местных племен ямочно-гребенчатой керамики (названы по орнаменту на глиняной посуде, ибо имя их кануло в Лету), жившие на берегах Онежского озера, знали даже бумеранг. Могли использовать его и древние жители Подесенья.

Превосходство (а оно было, ведь победили бронзовики), вероятно, следует искать в ином – в воинской организации. Мирные рыболовы и охотники не имели не только специализированного боевого, а также охотничьего оружия, но и воинов-«профессионалов», организованных в дружины во главе с военным вождем. Племена шнуровой керамики (так еще называют племена боевых топоров), планируя завоевательные походы, да и просто переселение в незнаемые территории, ее, безусловно, имели. Воины-профессионалы (или хотя бы «совместители» – скотоводы, ставшие воинами на период переселения), безусловно, заботились о сохранности своего здоровья и жизни, то есть имели защитное вооружение. То, что в захоронениях воинов нет бронзовых шлемов, панцирей, щитов, не говорит об отсутствии доспехов вообще. История свидетельствует, что наиболее ранние доспехи изготовлялись из кожи, были также и веревочные (у египтян), и деревянные, и полотняные, пропитанные солью (у критян). Кожа же в земле сохраняется очень редко (только при «консервации» ее окисями меди или в очень влажной почве). Кстати, современные эксперименты доказывают, что и кожаные доспехи, оказывается, прочнее бронзовых! Вот что пишут авторы книги об археологических экспериментах «Прыжок в прошлое»: «Джон Коулз испытал прочность копий круглых кожаных и бронзовых щитов. На металлическом щите толщиной 3 мм он в центре сделал выпуклость, а также укрепил щит гибкими ребрами, в результате чего прочность его соответствовала оригиналу. В загнутый обод одного из щитов для прочности он вложил еще и проволоку. Дротик с бронзовым наконечником пробил этот щит насквозь, а меч эпохи бронзы с первого же удара рассек его пополам. Только проволока в ободе не дала щиту развалиться на части. Таким же испытаниям ученый подверг и кожаный щит. Дротик с трудом его пробил. А после пятнадцати сильных ударов мечом на внешней стороне кожаного щита появились только легкие порезы. Результаты эксперимента показали, что кожаные щиты с успехом могли использоваться для защиты. Бронзовые же щиты, по всей вероятности, служили для каких-то культовых целей, так как полагаться на них в бою было слишком рискованно. Это же относится и к бронзовым доспехам той отдаленной эпохи». Недаром такие лучшие в мире воины, к тому же располагавшие неограниченной металлургической базой, как римляне, имели или кожаные, или железные доспехи! Что же говорить о скотоводах, заброшенных в далекий лесной край и вынужденных получать драгоценную бронзу за тридевять земель, с Кавказа!

Для устрашения противника завоеватели могли носить на голове вместо шлемов скальпы быков и кабанов – вероятно, их возможных тотемов.

Что касается тактики, то у местных жителей (кроме нападения из засады) она отсутствовала вовсе, о способах боя пришельцев сказать сложно. Конечно, уже в третьем тысячелетии до нашей эры такой народ, как шумеры, знали строй сомкнутой фаланги тяжеловооруженной пехоты и четырехколесные боевые колесницы, запряженные ослами, но это – высокоразвитые восточные города-государства, колыбель мировой цивилизации. Для наших же бронзовиков можно предположить такой способ ведения боя, как нападение не очень организованными и, в общем, руководимыми толпами. Ни конницы, ни колесниц они не знали, ибо не знали ни лошадей, ни ослов, ни тем более верблюдов или слонов, которых могли бы использовать как верховых или упряжных животных.

На Брянщине ни месторождений меди, ни олова нет. Поэтому, хотя среднеднепровские племена и относятся уже к бронзовому веку, однако у них еще преобладают каменные орудия, правда, обработанные новыми методами (сверление, шлифовка, полировка). Хотя к концу второго тысячелетия до нашей эры появляются и крупные бронзовые изделия – наконечники стрел и копий, ножи, кинжалы, в том числе со сложной в производстве прорезной рукоятью, но они составляют все же ничтожный процент по сравнению с каменными орудиями и встречены в несколько более поздний период (рис. 3). В эпоху бронзы на Брянщине появляются первые захоронения – трупоположения в скорченном виде, на боку, посыпанные символом огня, жизненной энергии, солнца – красной краской минерального происхождения – охрой. В конце эпохи бронзы (в сосницкой культуре) культ огня проявился еще более явно – от трупоположения перешли к трупосожжению – кремации покойных. Подобные культы характерны для первых индоевропейцев. И действительно, новые насельники Брянщины (судя по захоронению на поселении Уль-1 и по сохранившимся под первыми курганами скелетам) имели чисто европеоидный облик, без всякой примеси монголоидности, как в предыдущую эпоху неолита.

К юго-востоку от сосницкой культуры в эпоху поздней бронзы распространяются также племена марьяновско-бондарихинской культуры, расселившиеся в курском и украинском Посеймье, лесостепном днепровском левобережье и верховьях Северского Донца. Под ударом воинственных скифов, точнее, скифского племени гелонов, часть бондарихинцев ушла на север, в том числе и в брянское Подесенье, смешавшись с племенами сосницкой культуры и породив, таким образом, новый народ, живший уже в железном веке. Часть же бондарихинцев осталась к югу от Сейма и была ассимилирована гелонами. С этого момента мы можем говорить не только об археологической культуре, но и о названиях (этнонимах) создавших их народов.

С востока, навстречу распространявшимся с запада индоевропейским племенам боевых топоров, но несколько позднее (в середине – второй половине второго тысячелетия до нашей эры) продвигаются из бассейнов Дона и Оки носители сначала абашевской, затем поздняковской культуры, потесненные на запад другими народами (кстати, возможно, и теми же турбинцами). Движение проходило вверх по течению левых притоков Десны – Навли и Неруссы. Население поздняковской культуры являлось самым юго-западным «языком» финно-угорского мира, а территория Брянщины и сопр – воинственных индоевропейцев (среднеднепровская, затем сосницкая культуры) и более мирных лесовиков – финнов (поздняковская, возможно, более поздняя бондарихинская культуры). Первые явились предками балтов и славян, вторые частично растворились в веках без следа, частично послужили основой формирования западной ветви марийского народа Поволжья. В состав воинов этих племен входили уже и колесничие.

Предметы вооружения этих культур эпохи бронзы гораздо более разнообразны: встречены кинжалы различных форм, лавролистные втульчатые наконечники копий, а в поздняковской и ее преемнице бондарихинской культуре – особый вид боевого топора – кельта, с проушным отверстием с торца обуха, надевавшийся на коленчатую, в виде буквы «Г» рукоять. Впрочем, наконечники наиболее массового вида вооружения – стрел и дротиков – все еще изготовляются из кремня.

2. За стенами городищ

К середине первого тысячелетия до нашей эры на Брянщине и сопредельных территориях лесной зоны наступает железный век. Греческий поэт Гесиод (рубеж VIII–VII веков до нашей эры) характеризует его как эпоху чрезвычайной жестокости нравов, коварства, чуть ли не преддверие конца света.

На Брянщине, однако, судя по данным археологии, наступает сравнительно мирная эпоха стабильного развития одних и тех же народов и культур, без крупных их перемещений.

К середине первого тысячелетия до нашей эры (в VIII–VI веках) в среднем течении Десны сложилась юхновская археологическая культура, получившая название от села Юхново под Новгородом-Северским. Северо-запад Брянской области (верховья Десны и Ипути) к этому времени занимают близкородственные юхновцам днепро-двинские (или верхнеднепровские) племена, а юго-запад (бассейн реки Снов и низовья Ипути) – милоградские. Впервые территория области оказалась разделенной на три части тремя племенными группировками, главные центры которых находились за ее пределами. В дальнейшем эта ситуация будет повторяться довольно часто, а пережитки ее сохраняются до сих пор в этнографическом и диалектном делении территории Брянской области.

В настоящее время с достаточной долей вероятности определены имена носителей всех этих культур: милоградцы – невры, юхновцы – будины, днепро-двинцы – андрофаги («людоеды», точнее, «мужееды»). В неврах некоторые исследователи (Б. А. Рыбаков) видят одних из предков славян, потесненных в середине VI века до нашей эры змеепоклонниками – балтами («змеями», по сообщению Геродота). Этот историк дает следующее описание внешности и быта данных народов: «Будины – народ многолюдный; у них всех светло-голубые глаза и светлые (рыжие) волосы. Будины – коренные жители этой страны, они ведут кочевой образ жизни», хотя «земля их покрыта густым лесом разных пород. В обширнейшем из лесов находится большое озеро, окруженное болотами и зарослями тростника. В этом озере ловят выдр, бобров и других животных с четырехугольной мордой». Как видим, описание Геродота как нельзя более подходит к юхновской культуре и лесной Брянщине. «Кочевой» же образ жизни в «густых лесах» может означать не что иное, как занятие подсечно-огневым земледелием, требующим частой смены возделываемых участков и мест обитания. В этой связи вызывает известное сомнение сообщение этого, в общем-то, объективного и сведущего историка о том, что основным продуктом питания будинов (то есть возможных древних предков брянцев) явились «сосновые шишки». «У невров обычаи скифские… Эти люди, по-видимому, колдуны. Скифы и живущие среди них эллины, по крайней мере, утверждают, что каждый невр однажды в год на несколько дней обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик».

«Из всех народов андрофаги имеют самые дикие нравы; нет у них ни суда, ни законов; андрофаги – кочевники. Одежду носит подобную скифской, но язык у них особый. Это единственное племя людоедов в той стране». Судя по данным топонимики (наука о названиях мест), эти три культуры и три народа принадлежали к прабалтам – индоевропейским народам, близким к современным литовцам и латышам, и, возможно, являлись предками жившей на территории Руси, в том числе и брянской ее части, и известной по летописям голяди. Так, на поверку оказываются балтскими по происхождению на первый взгляд так «по-славянски» звучащие названия, как Дорунь (Добрынь), Радутино, Столбянка, Немолодва, Десна, а некоторые имена рек – Болва, Надва – восходят, вероятно, еще к более глубокой (финно-угорской) древности. Происхождение же названия голядь, которое предположительно связывается с уже упомянутыми гелонами Геродота, некоторые исследователи (например, О. С. Стрижак) предлагают искать не в балтских, а в кельтских языках, возводя его к кельтскому племени галатам, жившим в Центральной и Восточной Европе и Малой Азии, или даже к французским галлам, или связывают их с гэлами (каледонцами, или шотландцами). Однако столь дальние сопоставления вряд ли будут являться научно обоснованными, ибо предметов кельтского происхождения на Брянщине не обнаружено. Впрочем, название «невры» с кельтского может переводиться как «мужественные», «отважные»; «будины» – «победоносные», а само размещение этих народов в Подесенье является хоть и возможным, но отнюдь не единственно возможным.

Военные действия, зафиксированные письменными источниками (Геродотом в первую очередь), относятся только к началу раннего железного века, точнее – к 512 году до нашей эры. Будины (точнее, их южная часть – будино-гелоны) подверглись нападению персов, так как выставили воинов в поддержку скифов, а их соседи невры и андрофаги – карательному набегу степных кочевников за отказ помочь им в критическую минуту в борьбе против персов Дария I. Будины и гелоны входили в состав третьего скифского войска (царя Таксакиса), целью которого было не допустить вторжения персов на север.

«Когда скифы перешли реку Танаис, в погоню за ними последовали немедленно и персы, пока наконец не прошли землю савроматов и не достигли владений будинов». «…Вторгшись в землю будинов, персы напали на деревянное укрепление, которое было покинуто будинами, и сожгли его». После отступления персов скифы, решив наказать отказавшие им в помощи лесные племена, «двинулись во владения андрофагов; разоривши и этот народ, они отступили к Невриде. По разорении этой страны скифы бежали к агафирсам». Есть, впрочем, данные, что вторжение скифов и невров носило превентивный характер и относится к 515 году до н. э. Под воздействием возросшей опасности с юга (персы, затем скифы) андрофаги «не взялись за оружие… а, объятые страхом, бежали все дальше к северу в пустыню». Таким образом, кроме прямых вторжений, к видам военных действий VI века до н. э., точнее их последствиям, относятся массовые переселения народов – миграции. Так, «за одно поколение до похода Дария им (неврам) пришлось покинуть всю свою страну из-за змей. Ибо не только их собственная земля произвела множество змей, но еще больше их напало из пустыни внутри страны. Потому-то невры были вынуждены покинуть свою землю и поселиться среди будинов». Примерно в это же время, но уже с юга, а не с запада в землю будинов вторглись гелоны, построившие в их земле свой город. Характер переселения (мирный, военный) письменные источники не освещают, однако, по данным археологии, отношения пришельцев с местным населением (по крайней мере, милоградцев-невров с юхновцами-будинами) далеко не всегда были мирными. Крупнейшие исследователи этих культур О. Н. Мельниковская и Б. А. Рыбаков так доказывают это положение: «Вновь создающиеся на востоке (в соседстве с будинами или уже на будинской земле) милоградские поселки возникают сразу как укрепленные поселения. Количество городищ очень велико, под городище занимался буквально каждый удобный мыс» (Б. А. Рыбаков). Недаром так различались позиции невров и будинов по отношению к персидско-скифскому конфликту.

Что касается различных видов военного дела милоградцев, юхновцев, днепро-двинцев, то как раз о фортификации мы можем судить наиболее полно.

Все три культуры (милоградская, юхновская и днепро-двинская) представлены маленькими укрепленными поселениями диаметром в несколько десятков метров и с населением не больше сотни человек. В этих поселках жили отдельные роды или большие патриархальные семьи. В археологии эти укрепленные поселения называют «городищами», а местные жители величают их «городцами», «городками», «кудеярками» (по имени легендарного разбойника Кудеяра, который хранил якобы на таких городищах свои сокровища), «тарелочками». Для безопасности от различных набегов и нападений врагов они строились на высоком обрывистом мысу либо у реки, либо в окружении лесов и болот, то есть в недоступных для внезапного вторжения местах. Городища обязательно укреплялись с напольной стороны валами и рвами, расположенными иногда (особенно у днепро-двинцев) в два-три ряда. Часто строители усиливали естественную крутизну склонов эскарпами, а по краю площадки ставили частокол или бревенчатые стены. У милоградцев же городища часто имеют правильную геометрическую форму, расположены на ровной местности и имеют несколько укрепленных площадок, причем внешние часто не имели следов жилого использования и могли использоваться, например, в качестве загонов для скота.

Иногда применялись еще более оригинальные конструкции – длинные жилые дома столбовой конструкции по всему внешнему периметру площадки (рис. 4). От столбов этих домов до сих пор сохраняются круглые в сечении «трубы» диаметром свыше 20 сантиметров, а глубиной зачастую свыше двух метров, исследованные при археологических раскопках на городищах у сел Случевск и Синино Погарского района. Столбы располагались в три ряда, на центральный ряд, вероятно, опирался конек двускатной крыши. Ширина подобных «жилых стен» в Случевске достигала пяти метров, а в высоту они, возможно, равнялись двухэтажному дому и имели также два яруса – жилой и боевой. С напольной стороны, однако, и после строительства нового типа укреплений по периметру сохранялись старые, «испытанные» рвы и валы, только где-то в IV веке до нашей эры их глубина и, соответственно, высота (земля для вала бралась изо рва) увеличивается. Со стороны рва находился въезд на площадку городища и располагались ворота в валу (рис. 4).

Подобная планировка укрепленных поселений была очень удобной при отсутствии постоянного войска в небольшом родовом коллективе – глава каждой небольшой, «парной» семьи нес, вероятно, ответственность за «собственный» участок жилой стены, который он и должен был защищать в случае внезапного нападения, поднявшись на нее непосредственно из своей «квартиры». Кроме того, подобное устройство было выгодно и с точки зрения хозяйства, основу которого составляло стойлово-пастбищное скотоводство: незастроенный центр поселения представлял собой загон для скота.

От кого же готовились защищаться мирные землепашцы и скотоводы? Первоначально, когда внешней опасности фактически не было, опасаться следовало ближайших соседей и соплеменников. Все поселения являются небольшими крепостями с одинаковой по мощности системой укреплений. Данный факт свидетельствует в пользу отсутствия развитой племенной организации и постоянного войска – «дружины», которое могло составлять «гарнизоны» крепостей на племенных границах, что позволяло остальному населению во внутренних районах племенного расселения не сооружать укреплений на поселениях. Не было тогда и достаточно сильной и авторитетной власти, стоявшей над отдельными родами и могущей пресекать межродовые столкновения. Именно последние и были единственным видом военных действий вплоть до рубежа нашей эры.

Хорошей иллюстрацией для этой эпохи могла бы стать картина Н. Рериха «Встал род на род». Причиной же столкновений мог быть или неурожай, или падеж скота, но могли быть и не только такие меркантильные цели, как захват чужих «богатств», а также, например, месть за попранные честь и жизнь сородича, случайная ссора, убийство или игра личных амбиций.

Более мощные укрепления на некоторых городищах поздней юхновской культуры не под силу было сооружать отдельному роду или патриархальной семье, да и к чему им это было? Неужели для защиты от такого же рода? Вероятно, что к этому времени появляется какая-то общая опасность, которая сплачивала роды и заставляла объединять их усилия для строительства более мощных укреплений в тех поселениях, которые находились на возможных путях подхода врагов. Случевское городище, во всяком случае, явно этому соответствует: оно располагается на высоком правом берегу Судости, буквально в нескольких километрах от ее впадения в Десну. Учитывая, что наиболее удобным, а зачастую и единственным путем степных кочевников была действительно ровная, как скатерть, гладкая лента замерзших зимних рек, миновать Случевское городище пришельцы с юга просто не могли: недаром оно минимум дважды подвергалось нападению врагов.

Реже, там, где не было естественных укреплений, а место было стратегически важным, строились кольцевые валы и рвы в несколько рядов, концы которых примыкали к береговому обрыву или выходили в овраги. Таким было городище Левенка-II, прикрывавшее место слияния Бабинца и Вабли (Стародубский район). Появляется и новый тип городищ – «останцовые», расположенные на отдельно стоящих холмах, имеющих крутые склоны со всех сторон, что делало их укрепление наиболее экономичным с точки зрения трудозатрат. Поскольку по краю они со всех сторон были окружены земляными валами, с течением времени заплывшими к центру, то по внешнему виду стали напоминать чашу, блюдце или тарелочку – под последним названием чаще всего фигурируют в народной топонимике. Так называется и лучшее из них, под Бакланью, перекрывавшее путь вверх по Судости выше устья Вабли. Существовали и так называемые «болотные» городища-убежища, со всех сторон окруженные валом, спрятанные на островках болотистых пойм рек. Они имеют круглую или (у милоградцев) квадратную в плане форму.

Оружие этой эпохи (рис. 5) изготовлялось уже в основном из железа, добытого из местных болотных руд с помощью сыродутного процесса, хотя встречаются еще изделия из бронзы (в основном импортные, скифские) и из кости. Это наконечники стрел позднескифских типов (в виде пирамидки со скрытой втулкой), датируемые обычно IV веком до нашей эры и найденные на городищах Случевск (рис. 5: 2) и Левенка-II экспедицией БГПИ и Института археологии АН СССР под руководством автора в 1982 и 1986 годах. Встречаются и костяные одно- и двушипные наконечники стрел (рис. 5: 4–6), использовавшиеся, скорее всего, для охоты. Впрочем, и скифские наконечники настолько малы, что удивляешься, как с их помощью скифам удалось разбить полчища Дария I в степях Причерноморья и остановить фалангу Александра Македонского на берегах Яксарта (Сырдарьи). В лесную Брянщину они могли попасть как путем торговли, так и вместе со скифским отрядом, совершившим набег на земли невров.

Из железа изготовлялись и наконечники копий, известные в древностях милоградской культуры (рис. 5: 7, 8). Есть сведения об использовании здесь скифских коротких мечей-акинаков, что косвенно подтверждает фразу Геродота о «скифских обычаях» невров. Встречен и железный нож-кинжал (рис. 6), принадлежавший, скорее всего, вождю племени, так как аналогичные предметы вооружения обнаруживаются и на соседних с Брянщиной землях, но всегда – в единичных экземплярах и являющиеся уникальными, штучными и престижными атрибутами власти.

На милоградско-юхновском пограничье, на городище у села Рябцево Стародубского района был обнаружен в 1981 году во время раскопок Новгород-Северской экспедиции Институтов археологии АН СССР и УССР, БГПИ и ЧГПИ железный проушной топор (рис. 5: 9) универсального назначения (автор находки – В. П. Коваленко, черниговский ученый-археолог). Он мог использоваться как для рубки деревьев (что было остро необходимо не только для строительства домов и крепостей, но и развития земледелия в лесной зоне), так и для действий против врага, одетого в металлические шлемы (что, правда, в то время было большой редкостью).

Особым родом оружия, присущим населению именно этих трех культур, чьи границы перекрещивались на Брянщине, была праща. Ядра от нее (рис. 5: 1) обнаружены практически на всех исследованных городищах, причем в наибольшем количестве – на юхновских. У милоградцев, заселявших юго-запад современной Брянской области, использовались обточенные каменные ядра, а у юхновцев и днепро-двинцев (у последних, впрочем, очень редко) – из обожженной глины круглой или чаще всего округло-веретенообразной формы. Праща (рис. 5: 14) являлась изобретением очень древним. Еще библейский пастушок Давид победил с ее помощью одетого в железные доспехи великана Голиафа. В римской армии, например, заслуженной славой пользовались балеарские пращники. В сложенный вдвое кожаный ремень, или ремень с особой петлей на конце, вкладывался камень, затем ремень раскручивался над головой, один конец его отпускался, и камень (или ядро) с силой устремлялся в противника. Дальность действенного полета ядра равнялась приблизительно 100 метрам (у лука – до трехсот шагов у английских стрелков времен Столетней войны), точность была меньшей, чем у лука, однако праща имела преимущество в простоте изготовления как самого оружия, так и метательных снарядов. Использовалась праща при обороне крепостей. У валов некоторых юхновских городищ (Случевск, Синино) обнаружены целые арсеналы заранее заготовленных глиняных ядер, что однозначно свидетельствует об их предназначении. Интересно, что подобные же запасы камней для пращи были сделаны защитниками британских крепостей на юге современной Англии в преддверии римского завоевания Британии. Характерно то, что аналогичные склады эти были созданы на поселениях юга Брянской области, которые в первую очередь могли подвергнуться нашествию скифской или сарматской конницы, а также и иных иноплеменных войск.

Что касается организации войска самих этих прабалтских племен и их тактики, то они вряд ли намного продвинулись вперед по сравнению со своими предками эпохи бронзы. Господствовавшей силой была пехота, состоявшая из всех вооруженных мужчин (а может, даже и женщин) рода или большой семьи. Специфически дружинного оружия (мечи, боевые топоры) фактически не существовало, да и то немногое, что имелось, было скифского происхождения. Лук и стрелы также не пользовались большим почетом – они были в основном охотничьим оружием, хотя и употреблялись стрелы со скифскими бронзовыми наконечниками. Стрелы у самих скифов имели 60–70 сантиметров длины, делались из ясеня, тополя, тростника, были и составные – верхние и нижние части из дерева, середина – из тростника. Это делало стрелу более легкой при достаточном запасе прочности. Стрелы оперялись и красились в черный или красный цвет – для устрашения противника. Для этой же цели, но не для воинов, а их коней служили отверстия в лопастях ранних типов наконечников стрел, издававших при вращении в полете зловещий свист. У одного воина обычно было от 50–60 до 200–300 стрел с разного типа наконечниками простыми и широкими, часто с шипом, дающими широкие рваные раны, и пирамидальные бронебойные, как найденные в Случевске и Левенке. «Цари» имели три символических стрелы в горите, обложенном золотыми пластинами.

Горит – очень оригинальное, типично скифское приспособление для ношения лука и стрел – объединял в себе функции колчана для стрел и саадака (футляра для лука). Крепился горит на левой стороне пояса, ибо на правой висели ножны для акинака. Гориты изготовлялись из дерева и кожи, а у знати украшались золотыми пластинами, представляющими собой настоящие произведения искусства. Стрелы вкладывались в специальный «кармашек» с наружной стороны горита, за спиной воина или у «седла» (точнее, его имитации – седел с твердым каркасом еще не было) были запасные колчаны со стрелами. Луки в них вкладывались в натянутом состоянии, чтобы в скоротечной конной схватке можно было их быстро выхватить и первым послать стрелу в противника. Луки были небольшие – от 0,6 до 1 метра, двояковыгнутые (рис. 5: 12, 13), составные из разных пород дерева, трубчатых костей и сухожилий животных, в ненатянутом состоянии напоминающие обратно выгнутый «лунный серп во время ущерба» (по образному выражению Аммиана Марцеллина). Благодаря этому небольшие луки придавали стрелам большую дальность полета, а на близком расстоянии – и существенную пробивную силу. Впрочем, длина лука не всегда прямо пропорциональна дальности стрельбы – полинезийский лук при длине в 200 сантиметров стрелял на 149 метров, а турецкий, чья длина равнялась 122 сантиметрам, посылал стрелы на 229–257 метров. Для скифских луков такие испытания не проводились, но, судя по легенде о прародителе скифов царе Таргитае, лишь один из сыновей которого смог натянуть отцовский лук, и втором мифе о Геракле, оставившем своему сыну – первому скифу – свой лук, они были также неплохим оружием.

Сравнительно малое распространение лука неудивительно, ведь жители деснинских городищ первого тысячелетия до нашей эры не были ни охотниками, ни кочевниками (у которых сам образ жизни и хозяйства вырабатывает необходимые навыки), а мирными земледельцами и скотоводами. Юхновская «пехота» вообще не была предназначена для военных действий в поле, а использовалась лишь для защиты своих или неожиданных нападений на «вражеские» укрепленные поселения.

Нет никаких признаков наличия у них профессиональных военачальников – «офицеров» или военных вождей, за исключением уже упомянутого железного кинжала, как не наблюдается, впрочем, и вообще социального расслоения, по крайней мере отраженного в имущественном неравенстве. Нет кладов с «импортными» вещами (хотя клады местных изделий имеются, что свидетельствует об обороне), которые могли бы быть добыты во время «зарубежных» грабительских походов, и связанной с их осуществлением воинской организации. В эпоху же варварства такая организация создавалась в первую очередь именно для ведения такого рода военных действий, а затем уже – для охраны племенных границ.

Впрочем, материальные условия для осуществления дальних походов были: местные племена, особенно юхновцы и милоградцы, уже умели использовать лошадь как верховое животное, о чем свидетельствуют находки металлических деталей конской упряжи, в частности – бронзовых ворворок и блях, а также бронзовых литых фигурок самих этих животных. Была ли у населения Брянщины эпохи раннего железного века конница как род войск – вопрос остается открытым. Если она и была, то немногочисленная и низкого качества, а основу войска составляло пешее ополчение всех способных носить оружие жителей, возможно включая и молодых женщин.

3. На «обочине» Великого переселения народов

Скифские вторжения мало затронули Брянский край да Подесенье в целом. Однако на рубеже IV и III веков до нашей эры донской державе скифов (сколотов по самоназванию) в степях Северного Причерноморья сменяют также скифские по языку и культуре, но все же иные племена, имеющие собирательное название «сарматы». Их тяжелая панцирная кавалерия, в которой даже кони были одеты в «катафракты» – пластинчатые или чешуйчатые доспехи на кожаной или войлочной основе – без труда опрокинула легкую скифскую конницу, перейдя Танаис (Дон) и быстро достигнув Дуная и Перекопа. Скифы отошли в Крым и укрепились там. За Дунай сарматы первоначально тоже не пошли – там находилась Фракия, подчиненная Македонской державе, царь которой Филипп II и созданная им фаланга и тяжелая кавалерия гетайров за полвека до этого остановили и разгромили армию кочевников самого сильного из скифских «царей» Атея.

Сарматы, которые с IV века стали называться преимущественно аланами (отсюда и Северная Осетия – Алания, республика, основанная их потомками), свыше 500 лет полностью господствовали в Северном Причерноморье, Предкавказье, на Нижней и Средней Волге – до середины III века нашей эры, после чего стали делить власть здесь с пришедшими с севера и запада германцами, распространив господство и на непосредственных предков славян – венедов. Еще в середине сарматской эпохи, во второй половине I века до нашей эры вождь фракийского племенного объединения гето-даков Буребиста создает на территории Трансильвании и Молдавии свою «варварскую» державу и совершает походы на восток и север, эхо которых докатилось и до Брянского края. По принципу снежного кома сюда отходят с юго-запада теснимые воинами как Буребисты, так и Рима (который в 29 году до нашей эры нанес удар по бастарнам-певкинам) народы, подчинявшиеся сарматам, – бастарны-певкины и (по теории Ю. Ю. Шевченко) россомоны («отколовшаяся» часть бастарнов). Последние, прихватив по дороге в Киевском Поднепровье часть зарубинецкого населения, образуют в бассейне Десны и Судости почепскую археологическую культуру. Их считают как частью сарматов, так и одним из германских племен, а также первыми славянами на Брянщине. Впрочем, для той бурной эпохи, когда старые племенные связи, язык и даже религия потеряли свое значение, вполне мог образоваться и разноэтничный племенной союз с общими целями – обороны от захватчиков и организации переселения на новую родину.

Миграции народов с севера начались несколько позднее. Во II веке нашей эры восточногерманские племена готов, высадившись в устье Вислы, двинулись на юг. Пройдя сквозь славянские, прабалтские и венедские земли современной Польши и Западной Украины, они в середине III века нашей эры вышли к северному побережью Черного моря, частично разрушив, частично покорив существовавшие там греческие города-государства. В созданную их вождем Германарихом, по преданию жившим 120 лет, державу вошли не только германцы-готы, но и еще кочевавшие в степях Крыма скифы и сарматы Северного Причерноморья. В конце своего правления Германарих завоевывает некоторые племена Среднего Поволжья, присоединяет живших на восточном побережье Меотиды (Азовского моря) и на Тамани германцев-герулов и покоряет венедов – предков славян.

Готский (по национальности), византийский (по должности) историк Иордан, секретарь полководца аланского происхождения Гунтипеса Базы, воевавшего с готами в Италии в середине VI века нашей эры, оставил подробное описание истории своего народа, в том числе его одиссеи из Балтийского региона в Северное Причерноморье и далее, до Италии и Испании. Там имеется интересное свидетельство не только о маршруте продвижения готов, затронувшем в начале III века Среднее Поднепровье, но и о последующих их походах из своей очередной «родины» в степях Украины на север, в земли венедов. «После поражения герулов Германарих двинул войско против венетов, которые, хотя и были достойны презрения из-за слабости их оружия, были, однако, могущественны благодаря своей многочисленности и пробовали сначала сопротивляться. Но ничего не стоит великое число негодных для войны, особенно в том случае, когда и Бог попускает, и множество вооруженных подступает. Эти (венеты)… происходят от одного корня и ныне известны под тремя именами: венетов, антов, склавенов. Хотя теперь… они свирепствуют повсеместно, но тогда все они подчинялись власти Германариха». Археологически готы присутствуют вблизи границ Брянского региона дважды – в первой трети III века, когда они на время остановились в Среднем Поднепровье перед вторжением в Северное Причерноморье, находившееся еще под защитой римских легионеров (до 40-х годов этого века), и в середине IV века, что можно связать с походом Германариха и дальнейшем расселением населения его державы (не только готов), идентифицируемой с черняховской культурой, на север вплоть до Сейма. Первый готский импульс хорошо стыкуется с кладами характерных для киевской культуры «венетов» предметов с эмалями, в одном из которых, происходящем с юго-востока Брянской области, были обнаружены римские серебряные денарии с последней датой 210 год. Ранее выделялось (Г. Ф. Корзухиной) три основных центра распространения этих предметов: Юго-Восточная Прибалтика (Литва и Мазовия); Среднее (Киевское) Поднепровье; Верхнее Поочье (Мощинская культура), а Подесенье было лакуной в их распространении. За последние десять лет ситуация кардинально изменилась – Среднее Подесенье с Посемьем стало «мостом», соединяющим два «старых» центра – Среднее Поднепровье и Поочье, а также и с «появившимся» новым их ареалом – Подоньем.

С точки зрения истории воинской культуры региона наиболее интересен клад предметов с эмалями и сопровождающего инвентаря, обнаруженный поисковиками у села Усух Суземского района и переданный в Государственный исторический музей (Москва) в 2012 году. Он был закопан рядом с поселением киевской культуры, расположенным на пересечении путей из Посемья в Подесенье и из Среднего Поднепровья в Поочье и вообще на север. Кладов украшений много, а вот предметов вооружения и даже специализированно воинского быта – практически нет. Единственно в кладе у села Усух встречена дорогая рукоять плети и детали металлических оковок рога для питья – ритона. Все это – элементы интернациональной, «всаднической» воинской культуры элиты местных племен, включая так называемую «пиршественную» культуру. Ни индикаторов мест сражений, ни следов разгрома на поселениях нет. Впечатление такое, что военная угроза имела место, но до реальных столкновений не дошло, либо они происходили не на этих землях. Возможно, местная военная элита либо погибла при защите «дальних подступов» к своим владениям, либо присоединилась к готам в их походе на богатые города Причерноморья. Что касается документированного вторжения воинов Германариха на земли венедов, то оно нашло отражение в несколько более поздних – конца III–IV века – находках предметов вооружения предположительно противоборствовавших сторон в одном пункте – на реке Коломина, притоке реки Навля, в лесах левобережья Десны. В нескольких десятках метров друг от друга здесь был найден относительно длинный (лезвие – 67 сантиметров, черешок – 11 сантиметров) и широкий (до 4,2 сантиметра) рубящий меч-спата (рис. 8) и узколезвийный боевой топор.

Такие мечи проникают в римскую кавалерию в середине II века нашей эры от служивших там галлов или сарматов и имеют прототипы в их наступательном вооружении. В отличие от пехотных гладиусов спаты первоначально не имели ребра (чаще двух ребер) жесткости, появляющихся у них лишь к концу IV – началу V века, причем почти одновременно. Уже в III веке, а то и раньше спаты проникают к некоторым германским племенам, в частности к вандалам – носителям (наряду со славянами) пшеворской культуры на территории Польши. Не исключено попадание спаты и к военной элите готов – или от вандалов, или от римлян в качестве трофея. Лезвие брянской спаты абсолютно плоское, конец, в отличие от самых ранних образцов, слегка заострен. Сочетание этих признаков позволяет датировать данный образец III–IV веками. Топоры же таких типов были распространены в северных лесах от Восточной Литвы до рязанского Поочья, с географическим центром в мощинской культуре на верхней Оке. Это территории балтов на западе и финно-угров на востоке, при влиянии на последних германской воинской культуры (рязанско-окские могильники V–VI веков). Наиболее близкая к Брянщине мощинская культура принадлежала либо балтам (есть точка зрения В. В. Седова, что конкретно «голяди»), либо прабалто-славянам (венедам), и данный тип топоров в ней датируется концом IV – первой половиной V века. В итоге, если допустить одновременное «выпадение» обоих предметов в землю, то это, скорее всего, могло произойти именно в конце IV века нашей эры и может быть связано с «венедским» походом Германариха.

V–VI века нашей эры представляют, вероятно, самый «темный» период в истории Подесенья, и не только Брянского. В данном регионе они знаменуют собой не только переход от киевской к колочинской культуре, но и хронологическую лакуну между эпохами «вещей с эмалями» и «пальчатых фибул», или так называемых «древностей антов». Любая датируемая находка этих «темных веков», а тем более – их комплекс имеет несомненное значение для заполнения данной лакуны.

В Климовском районе местные жители обнаружили комплекс предметов, состоящих из фрагментов шлема типа «spangenhelm» (рис. 9), удил, псалий и иных деталей упряжи верхового коня, а также обрывков кольчуги. Предметы были рассеяны на нескольких десятках квадратных метров ранее распахиваемого поля, следов погребения или культурного слоя поселения на нем пока не обнаружено.

Первой частью комплекса являются железные двусоставные удила с фигурными бронзовыми псалиями. Удила – традиционные, имеющие аналоги как в скифо-сарматском мире, так и в средневековом, причем не только кочевническом. А вот псалии – уникальны, полных аналогов пока не имеют. Они представляют собой с одной стороны восьмигранный стержень, завершающийся отогнутой под прямым, но скругленным углом, стилизованной головой хищной птицы с большими глазами, представленными кольцевидным вертикальным бордюром. С другой стороны стержень переходит в пластинку, расширяющуюся к краю. Между этими двумя частями псалий находится округлое в сечении сужение, отделенное уступами и от стержневой, и от пластинчатой части псалий. На это сужение-перемычку надето железное, пластинчатое в сечении кольцо от грызла удил. С той стороны псалий, куда повернута голова птицы на их конце, находится прямоугольно-овальная в плане петля, представляющая собой стоящую лошадь, «ноги» которой соединены с уступами в основаниях стержневой и пластинчатой частей псалий. В сечении туловище, шея и голова лошади шестигранные, задняя часть скруглена, грудь слегка выступает вперед. На голове точка в круге, имитирующая глаза, и небольшой уступ, напоминающий уши.

К крупу лошади на плоских бронзовых колечках прикреплены две бронзовые пластины – скрепы для ремней узды, каждая из них своей формы. Одна из них представляет собой округленный на конце язычок с рубчатым бордюром по краю и рельефным ребром по центру пластины. Вторая пластина, тех же размеров, что и первая, имеет совершенно иную конфигурацию. При взгляде с одной стороны она напоминает собой сапог с расширяющимся кверху голенищем, выделенным высоким треугольно-округлым каблуком и загнутым кверху острым носком. Если же посмотреть с другой стороны, то пластина представляет собой сильно стилизованную хищную птицу с расширяющимся книзу хвостом, короткими треугольно-округлыми крыльями, дугообразной шеей и изогнутым клювом.

Их можно датировать V веком нашей эры, а наиболее близкую аналогию видеть в псалиях из Унтерзибенбрунна (Восточная Австрия, запад исторической Паннонии), где в тот период проживало германское племя ругиев под властью (до 453 года) каганата гуннов. Аналогичные псалии имеются и на другом конце Европы – на Северо-Западном Кавказе, также в этот каганат входившем.

Таким образом, если наложить тип общей формы псалий на карту V века, то их находки будут оконтуривать северо-западный (Австрия) и юго-восточный (Кавказ) край зоны гуннского владычества в Европе. Однако, во-первых, держава гуннов была чрезвычайно многонациональной и включала, кроме самих гуннов, как минимум еще и ираноязычные (алано-сарматские) и германские племена, а также группы романизированного и эллинизированного населения различного этнического происхождения. Кроме того, для самих этнических гуннов был более характерен, в первую очередь, геометрический с инкрустацией красными камнями (в основном альмандинами) орнамент. Здесь же мы видим стилизованных хищных птиц и лошадь. Что касается голов хищных птиц, орлов, то они для V–VI веков достаточно многочисленны в германских древностях прежде всего франков, остроготов (остготов), гепидов, правда, не на псалиях, а на поясных пряжках или фибулах. При этом «законодателями мод» в этой сфере выступают гепиды в Паннонии, а остроготы, по крайней мере крымские, заимствовали орлиноголовые пряжки лишь на рубеже V–VI веков. С двумя последними племенными объединениями гунны тесно контактировали в V веке, причем с остроготами в двух местах Европы – в Трансильвании – Паннонии и в Крыму, а возможно, и на Северо-Западном Кавказе. Этим, вероятно, объясняется появление орлиноголовых мотивов в прикладном искусстве VI века не только Северо-Западного Кавказа, у адыгов в первую очередь, но и Центрального, у аланов Северной Осетии. Присутствуют на Западном Кавказе и такие типично франкские предметы вооружения, как метательные топоры – франциски.

Что касается фигурки лошади, то среди древностей V–VI веков нашей эры, которые могли оказать влияние на семантику и стиль декоративного оформления «климовских» псалий, наиболее вероятно назвать Западную Паннонию V века нашей эры вместе с лангобардской Италией VI века нашей эры. В этническом плане Западная Паннония V века и Италия VI века являются остроготской и лангобардской, то есть германской. Последнее обстоятельство хорошо коррелирует с германским происхождением орнаментальных голов хищных птиц, а «гуннские» удила из Унтерзибенбрунна находятся в этом же регионе (хотя и на территории племени ругиев, но они также германцы) и вполне могли подвергнуться германскому культурному влиянию. Более тщательное рассмотрение скрепы-держателя в форме хищной птицы позволяет стилистически сблизить его с франкскими фибулами в виде фигурок орлов с треугольным, как на «климовских» псалиях, выступом-крылом, датируемым первой половиной VI века нашей эры. Интересно, что на территории Брянской области, то есть в Восточной Европе, была обнаружена в 2013 году еще одна накладка на ремень, возможно, уздечки, сделанная из бронзы и оформленная в виде очень стилизованной шеи, головы и клюва хищной птицы.

Вторая скрепа ремня уздечки в форме простого вытянутого язычка со скругленным концом, рубчатым бордюром по краю и ребром по центру имеет несколько аналогий в степных древностях Северного Причерноморья. Датируются эти аналогии первой половиной V века и позднее. С учетом же возможности не вообще германских, а конкретно франкских влияний на детали формы и семантику изображения одной из скреп (зажимов) для ремней узды с «климовских» псалий, важным является наличие псалий с орнитоморфными изображениями в Северо-Восточной Франции (могильник Шарлевиль-Мезье в Арденнах), период бытования которых датируется или второй половиной – концом V века, или 480–520 годами. Очень похожие накладки (скрепы, зажимы) со звериными головами встречены также в двух «княжеских» захоронениях в Натангии (Пруссия) и Трансильвании – Семиградье (Румыния). Первое принадлежит одному из вождей местных пруссов, но с сильно «германизированным» инвентарем, второе – вождю гепидов. Последнее датируется третьей четвертью V века и в связи с этим может служить исходным материалом и для прусских находок, и, возможно, даже для «франкских» изделий. Устойчивые связи земли гепидов с Юго-Восточной Прибалтикой по янтарному пути документируются таким массовым материалом, как керамика с «гепидским» орнаментом. С другой стороны, в германской части Юго-Восточной Прибалтики (германо-мазурской культуре) встречены ранговые принадлежности элиты гепидского или крымско-готского происхождения VI–VII веков – орлиноголовые пряжки. Кстати, существует мнение именно о понтийско-кавказской культурной принадлежности данного уздечного набора (О. В. Радюш). С учетом предположительных франкских или гепидских влияний на иконографию декоративно-функциональных деталей «климовских» псалий их вряд ли можно датировать ранее начала VI века нашей эры. Об этом же говорит и время бытования изображений лошадок у лангобардов (VI век нашей эры).

О рейнских корнях климовского комплекса находок свидетельствует еще один его предмет – топоровидная привеска к ремню сбруи. Эта пластинчатая привеска имеет ближайшие аналогии в Качине на Волыни, а «качинской» комплект предметов конской упряжи в сочетании с женскими украшениями, в свою очередь, имеет аналогии в Унтерзибенбрунне (как и псалии).

При сопоставлении этих, а также иных сходных предметов сбруи в литературе был сделан вывод о том, что здесь речь идет об отголосках позднепровинциальных римских изделий, изготовлявшихся, по-видимому, в мастерских Рейна и Северной Галлии. В этой связи объяснимо франкское влияние, так как именно это германское племенное объединение владело в позднеримский и постримский период регионом Рейна – Северной Галлии. Вполне возможно, что римские мастерские работали уже по заказу или даже при дворах варварских правителей. Другое дело, что изделия этих мастерских распространялись не только среди франков. Регион Унтерзибенбрунна мог принадлежать ругиям, развитие предметов из Качина на Волыни «связано преимущественно с готами и гепидами».

С ареалами остроготов (остготов), но не в Польше и Волыни, а в Западной Паннонии, Далмации, Иллирии, Италии, гепидов в Восточной Паннонии, франков на Рейне, но также и алеманнов, бургундов, в меньшей степени свевов (или уже герулов) в Словакии, вандалов в Северной Африке, тюрингов в Центральной Германии связан еще ряд элементов климовского комплекса находок. Это детали шпангенхельма (пластинчатого составного шлема), о происхождении типа которого до сих пор нет единого мнения. Ясно, что генетически он связан с позднеримскими шлемами (а те, в свою очередь, с иранскими ламиллярными IV века), но римским или византийским не является. Возможно, он и изготовлялся (как детали упряжи и украшения) в мастерских бывшей Римской империи, но по заказу племенных вождей или даже «королей» германских племенных объединений.

Внутренней типологии шпангенхельмов «бальденхаймского» типа до сих пор не проведено, хотя их изучение началось еще в начале XX века и было создано несколько карт их распространения. На карту 1971 года нанесены 17 шлемов из 15 местонахождений, на карте 1987 года их число повысилось до 31 (27), в основном за счет Скандинавии, земель франков и алеманнов, Македонии и Северной Африки. С учетом новых данных (Великобритания, Болгария), а также находки в Климовском районе Брянской области число местонахождений шпангенхельмов может быть увеличено до 30–31, а количество шлемов до 32–33, а по мнению некоторых современных зарубежных исследователей – и до 35.

Что касается внутренней типологии шпангенхельмов именно «бальденхаймского» типа (рис. 10), как климовско-навлинский экземпляр, то они имеют пять обязательных элементов, которые в комплексе объединяют их в один тип и отделяют от схожих с ними иранских и позднесарматских; позднеримских и ранневизантийских; прикамских IV–V веков; скандинавских вендельских шлемов VI–VII веков.

Это: 1. Четырех- или шестичастность купола шлема, состоящего из чередующихся Т-образных ребер, скрепляющих и частично перекрывающих четыре или шесть железных пластин подтреугольной или миндалевидной формы. 2. Перекрытие и скрепление нижних концов ребер и пластин медной позолоченной лентой с растительно-зооморфным тисненым рельефным орнаментом (редко – без него). 3. Соединение верхних концов ребер и пластин круглым с вертикальной трубочкой (для султана) – шишаком-навершием. 4. Наличие на ребрах и шишаке гравированного или пунсонного орнамента в геометрическом стиле. 5. Отсутствие переносья или лицевой маски.

Исключение из этих правил составляют всего несколько шлемов, но и те были найдены на одних памятниках и «классическими» экземплярами.

Варианты: шлемы могут быть либо четырех-, либо (чаще) шестичастными. Форма их тульи может быть либо полусферической, либо (чаще) сфероконической (рис. 10).

Более чем у половины шлемов имеются нащечники, у некоторых сохранились кольчужные бармицы на затылке. Очень редко на передней части ленты-очелья имеются две закругленные выемки над глазами. Не менее чем у шести экземпляров железные пластины шлемов покрыты позолоченной медью с гравированными орнаментами и изображениями.

По богатству отделки отличаются шлемы из Монте-Пагано в остготской Италии и Битоля (Гераклея Линцестис), также в остготской Македонии. На первом присутствуют сцены охоты или травли зверей, рыбы, лошади, хищники кошачьей породы, человек с двумя рыбами, птицы, клюющие рыб, и т. д. На шлеме из Гераклеи помещены христианские сюжеты (Христос, благословляющий две фронтально стоящие человеческие фигуры), надписи на греческом языке – просьбы к Господу о здоровье и безопасном возвращении с поля боя владельца шлема. По мнению македонских исследователей, этот шлем мог быть изготовлен в мастерских Константинополя специально для короля остготов Теодориха не ранее 494 и не позже 523 года нашей эры. На золоченых пластинах шлемов из Словакии и с Рейна присутствует чешуйчатый орнамент в сочетании с крестами и ромбами. Тот же и в той же технике орнамент нанесен и на Т-образные ребра шлема. Точно такой же орнамент украшает нащечник шпангенхельма из музея в Добруни, явно связанного с климовским экземпляром, хотя, по непроверенным данным, обнаруженным в междуречье Навли и Неруссы.

Если для псалий и иных деталей узды можно предположить позднеримское производство и распространение готовых синтезных (гунно-германских, точнее, гепидо-франкских) изделий с запада (Паннония, а то и Рейн) на восток, то для шпангенхельмов вырисовывается византийско-остготский источник. Перекрестком влияний опять же оказывается Паннония и Северо-Восточная Италия, земли гепидов и ост(остро)готов.

С точки зрения датировки важен четырехчастный шлем из Торричеллы Пелигны в Италии, найденный на месте битвы остготов с византийцами в 537 году и, значит, изготовленный до этой даты. Шлем из Климовского района Брянской области также имеет, судя по четырем сохранившимся Т-образным ребрам, редкое для шпангенхельмов четырехчастное членение и похож на него. Поверхность его четырех Т-образных ребер позолочена и орнаментирована трубчатыми пунсонами двух разных диаметров. Одним, более крупным, нанесены треугольники между заклепками, другим, меньшим, равноконечные кресты, расположенные в ромбовидном пространстве между треугольниками. Число крестов доходит до пяти на самом длинном ребре. На этом ребре нижний крест имеет короткие поперечные перекрестья на каждом луче, напоминая крест тамплиеров. Еще на одном луче вместо нижнего креста помещен знак, наиболее напоминающий либо обратно натянутый лук со стрелой, либо неумело исполненные и наложенные друг на друга греческие буквы «Т» и «Ф». Неравный, на одном, наиболее длинном ребре (с особым крестом) более сильный изгиб нижней грани основания говорит о несимметричности купола шлема – один ее бок был более наклонен, чем остальные. Верхняя круглая бляха шлема сделана из позолоченной бронзы, имеет четыре отверстия для крепления к железным пластинам. Между отверстиями крупным пунсоном нанесены по два треугольника из семнадцати кружков каждый. Вокруг трубчатого шишака в центре кружка также нанесены треугольники, но меньшего размера – из шести кружков, обращенные вершинами в промежутки между треугольниками на внешнем крае кружка. Основание трубчатого шишака оконтурено рельефным рубчатым бордюром. Верхний край трубочки также окружен бордюром, но гладким. В верхнем торце трубочки – щелевидное отверстие, вероятно для крепления плюмажа. На медной позолоченной оковке нижней части шлема, сохранившейся на общую длину 40 сантиметров, находится рельефный тисненый фриз, состоящий из отдельных прямоугольных фрагментов, оконтуренных «жемчужным» бордюром. По краям каждого такого участка расположены деревья типа кипарисов или фиговых деревьев с десятью ветками, которые, впрочем, могут быть и колосьями злаков. Внутреннее пространство занято повторяющимися двухчастными арками, внутри которых помещены цветы-розетки с пятью лепестками и рыбками, и птичками с длиной шеей под ними. Между арками и над ними – орнамент в виде точек в круге и тех же птичек-рыбок. И виноградная лоза, и дерево (особенно если оно фиговое), и колос, и рыбы, и птицы, напоминающие павлинов, являются органичной частью христианской символики. По нижнему краю оковки – «околыша» проходит рельефный рубчатый валик, ниже его, не только в оковке, но и в железной основе под ней – отверстия для крепления бармицы и нащечников (один из которых хранится в музее Добруни). Наиболее близки изображения на самом «роскошном» остготском шлеме из Монте-Пагано (Джиллановы) и, частично (цветки под арками, валик под фризом), – на «классическом» четырехчастном шлеме из Дольних Семеровиц (рис. 10: 1, 2) (Словакия, свевы или герулы).

Христианская символика, особенно кресты со всех сторон шлема, могла служить оберегом во время битвы, о чем, в частности, свидетельствуют греческие надписи на шлеме из Гераклеи Линцестис. Однако они могли иметь и другое значение, такое же, как сарматские тамги на германском оружии. «…Германцы как победители начали использовать тамги побежденных иранцев». «Одержав победу над спадами (во II веке нашей эры. – Е. Ш.), готы и вандалы наносили их знаки на свое оружие, возможно, не только для того, чтобы они служили новым хозяевам победителям, но и для демонстрации… в качестве трофеев». В таком случае кресты на шлемах должны были означать торжество германцев над христианами. Однако, если принять в качестве нижней грани существования шпангенхельмов такого типа самый конец V века нашей эры, о чем свидетельствует, в частности, шлем из Гераклеи, эта версия вряд ли является приемлемой, ибо к тому времени большая часть германских племен, на территории которых были обнаружены шпангенхельмы (кроме саксов и англосаксов, а также скандинавов), были христианами.

Впрочем, алеманны и тюринги, на землях которых были обнаружены такие шпангенхельмы, причем именно с крестами, к моменту создания этого типа шлемов вряд ли также были христианами, и кресты на шлемах могли быть свидетельством побед над арианами, а то и просто военными трофеями.

Тамгообразный знак, напоминающий греческие буквы «Т» и «Ф», на «климовском» шлеме, скорее всего, ими и является, так как не находит даже близких соответствий, не то что полных аналогий, среди знаков кочевого мира, причем не только иранского, но и тюркского, за исключением протоболгарской руны или тамги «Ф» из Мурфатлара и Плиски, изображение которой, однако, не может здесь датироваться ранее конца VII века, хотя сами протоболгарские руны и возникают раньше. Однако, по аналогии с греческими надписями на шлеме из Гераклеи Линцестис, наиболее вероятным представляется, что буквы на ребре «климовского» шлема являются аббревиатурой какого-нибудь христианского понятия или высказывания на греческом языке. Например, «Теофания» – «Бог явился». Однако на тисненой оковке – «околыше» нижней части «климовского» шлема находится изображение дерева с десятью ветвями или колоса, почти идентичное одному из сарматских знаков на германском оружии. «Сарматский» элемент, однако, является первичным, а не нанесенным впоследствии как знак или принадлежности, или трофея победы. Поэтому вряд ли он является таковым, а просто представляет собой случайное совпадение весьма распространенного орнаментального мотива типа «древа жизни» или христианской символики – фигового дерева или хлебного колоса, что в сочетании с виноградной лозой имеет евхаристическое значение.

В итоге можно констатировать, что «климовский» шпангенхельм относится к ранним, четырехчастным вариантам типа (рис. 10), скорее всего, византийского производства и какой-то восточногерманской (остроготской, герульской или гепидской) принадлежности. По аналогии с гераклейским экземпляром и шлемами из Монте-Пагано и Торричеллы Пелигны, он мог быть изготовлен в самом конце V – начале VI века нашей эры и принадлежать одному из остготских (остроготских) или, скорее, герульских или гепидских вождей. О «вождеской» их принадлежности косвенно свидетельствует «виноградный» орнамент на оковках многих шпангенхельмов, в христианской символике свидетельствующий о Богоизбранности. Шлем этот имел несимметричный купол, кольчужную бармицу. Позднее в частной коллекции (хранится в школьном музее Добруни) были обнаружен и нащечник, медная позолоченная пластина которого покрыта орнаментом в виде чешуи – полукружий. Степень редкости таких предметов для одного региона, хотя и найденных, по непроверенным данным, в разных его концах, а также совпадения диаметра отверстий на нижней оковке шлема и нащечнике позволяет предположить их принадлежность одному шпангенхельму. Он, скорее всего, был собственностью вождя – христианина, причем неофита, судя по количеству и расположению нанесенных пунсоном крестов на его ребрах, а также позже создания шлема нанесенным буквам «ТФ» в случае их прочтения как аббревиатуры слова «теофания» – «Бог явился», связанного с крещением.

Кроме псалий, подвески к упряжи и деталей шлема, в состав комплекса входят еще две бронзовые пряжки – прямоугольная и овальная, которые могли быть частью как упряжи, так и подбородочного ремня шлема. Впрочем, последнее маловероятно как в силу массивности пряжек, так и их отсутствия у всех остальных шпангенхельмов Европы.

Что же касается времени и обстоятельств попадания этих предметов вооружения и конской упряжи в Климовский и Навлинский районы современной Брянской области, то можно рассмотреть несколько возможных вариантов.

Первый – отдаленные последствия еще готских миграций в Восточной Европе, когда часть германцев двинулась в V веке из Юго-Восточной Прибалтики на Оку и Среднюю Волгу, что привело к образованию там рязано-окской и именьковской культур. Южный фланг этого движения мог проходить и через Подесенье. Слабое место этой гипотезы – предполагаемое движение германцев с запада на восток проходило на несколько десятилетий раньше того времени, которым датируются предметы климовского комплекса.

Второй – обратное движение гуннов и части их германских и аланских подданных и союзников из Паннонии в Восточную Европу после «битвы народов» на Каталаунских полях под Парижем в 451 году, смерти Аттилы в 453-м и сражения при Недао (455 год нашей эры), повлекших распад гуннского каганата. Гунно-германские древности прослеживаются для конца V – начала VI века нашей эры на Верхнем Дону и Северном Кавказе. Дорога туда могла проходить и через Подесенье, а часть «мигрантов» могли подняться от нижней Десны на север, где и окончили свою жизнь в землях венедов, носителей колочинской культуры. «Серия культурных импульсов второй половины V – начала VI века, которые в среднем течении Оки были восприняты населением, уже во многом знакомым с воинской культурой гуннов и их союзников» (И. Р. Ахмедов) могла затронуть и иные регионы Восточной Европы. Однако для шпангенхельма «баденхаймского» типа эти даты слишком ранние, если только тот вождь, что носил этот шлем, не повел свое племя на восток на пятьдесят лет позже.

Третий мог бы контаминировать брянский комплекс находок (если бы не его датировка) и с «первым импульсом», отразившимся и в поволжских, и в посеймских древностях IV–V веков, который был связан с разгромом гуннами державы Германариха в 375 году нашей эры и отходом части германских и сарматских племен на север, вверх по Дону, Волге и, возможно, Десне. В частности, именно этим процессом исследователи (О. А. Щеглова, О. А. Радюш) объясняют захоронение в Большом Каменце в Курском Посемье и Волниковский «клад» там же, связывая их с готскими «царьками» под верховной властью гуннов. Об этих событиях пишет Иордан: «Долго они бились; в первом и во втором сражениях победил Винитарий. Едва ли кто в силах припомнить побоище, подобное тому, которое устроил Винитарий в войске гуннов! Но в третьем сражении… Баламбер, подкравшись… пустил стрелу и, ранив Винитария в голову, убил его; затем он взял в жены племянницу его Вадамерку и с тех пор властвовал в мире над всем покоренным племенем готов (только остготов. – Е. Ш.), но, однако, так, что готским племенем всегда управлял его собственный царек, хотя и соответственно решению гуннов».

Четвертый вариант является наиболее соответствующим периоду «выпадения из обращения» предметов климовско-навлинского комплекса (первая половина VI века нашей эры), но в то же время пока очень мало изученным и по письменным, и по археологическим данным. Это – возможный поход гепидов из Паннонии на славянские (венедские) земли к востоку от Карпат. Косвенно об этом свидетельствует случайная находка свернутого в клубок боевого пояса с десятью серебряными позолоченными бляшками (рис. 7), обнаруженного на прибрежном всхолмлении в пойме верховий реки Навля. Две плоские вытянутые пластины наклепывались на конец ремня, продевавшегося через отверстие в прямоугольной пряжке сложной формы. Еще две прямоугольные пластины, украшенные S-видным орнаментом и повернутыми друг к другу клювами головами хищных птиц, также служили для крепления к ремню какого-то предмета, скорее всего, ножен меча (той же спаты). Еще пять бляшек трех разных форм, в том числе стилизованной буквы «Ж», прямоугольных пластин с пирамидальным орнаментом и отходящими от них стилизованными головами животных нашивались на сам ремень, скорее всего, от портупеи. По форме и стилю подобная ременная гарнитура имеет аналогии в нескольких регионах Европы, в том числе близлежащих: Киевском Поднепровье, на Смоленщине, в Курском Посемье и Восточной Беларуси. Но везде – единичные и случайные находки. Только в двух регионах: гепидско-лангобардские древности Паннонии и Трансильвании и рязано-окские могильники – этих находок много и они происходят из захоронений. Последний ареал – наиболее представительный, однако именно здесь встречаются и грубые дериваты более совершенных образцов, что позволяет говорить скорее о переселении из Центральной Европы на Оку, чем наоборот. Река Навля и Подесенье в целом, как, впрочем, и Среднее Поднепровье, в этом случае могут выступать в качестве своеобразного «моста». Могли по этому «мосту» промаршировать и воины другого германского племенного объединения – герулов, которые в начале VI века нашей эры, «когда они были побеждены в бою с лангобардами и они должны были уйти, покинув места жительства отцов, некоторые из них» обосновались на самом краю «обитаемой земли», для чего «…они прежде всего прошли через все славянские племена…».

Пятый вариант был озвучен одним из исследователей климовско-навлинского комплекса О. А. Радюшем, который увязывает появление здесь и шпангенхельма «баденхаймского» типа, и гунно-германскую конскую упряжь с развитием военного дела «местных раннеславянских культур» (колочинской), то есть, по сути, с появлением у них военной элиты с интернациональным престижным вооружением, взятым, вероятно, или в качестве подарков, или трофеев у тех же германцев или гуннов. О наличии у славян правящей верхушки действительно есть письменные свидетельства – на рубеже IV–V веков нашей эры внучатый племянник Германариха Амал Винитарий, «пробуя проявить свои силы, двинул войско в пределы антов (восточная ветвь славян того времени) и, когда вступил туда, в первом сражении был побежден, но в дальнейшем стал действовать решительнее и распял короля их Божа с сыновьями его и с семьюдесятью старейшинами для устрашения, чтобы трупы распятых удвоили страх живых».

4. В конце Великого переселения народов: славяне и тюрки

В связи с новым комплексом военных артефактов германского происхождения в Климовском районе в ином свете предстают до этого редкие и изолированные находки предположительно германских «мечевидных» наконечников копий из Красных Двориков Брянского района и Кветуни под Трубчевском. Они имеют ближайшие аналогии в алеманнском захоронении из Трухтельфингена (земля Баден-Вюртемберг), несколько иных пропорций наконечник происходит из остготских или лангобардских древностей в Италии (Бергамо), где датируются концом VI века нашей эры. В этой связи интересно еще одно из известных в литературе названий шпангенхельмов «баденхаймского» типа – «алеманнские». «Германские» наконечники копий, в свою очередь, имеют территориальные промежуточные аналогии в Восточной Литве и Восточном (остготском) Крыму. В этой связи можно предположить и еще одну, более позднюю (вторая половина VI–VII век, именно так датируются наконечники) миграцию небольшой группы германцев через Восточную Литву или из остготского Крыма в Подесенье или если и не прямую миграцию или вторжение, то наличие культурных и торговых контактов Подесенья с этими регионам и прямой военный импорт для формирующейся славянской (антской или прабалто-славянской) военной верхушки Подесенья, связанной с древностями круга Мартыновского клада.

После того как кочевники-гунны уничтожают готскую державу и вторгаются в Европу, начинается цепная реакция Великого переселения народов. Почти одновременно в нее включаются и вестготы, гонимые гуннами, разбив по дороге римские войска императора Валента (первое сражение под Адрианополем, 378), и вандалы, ушедшие в длительное переселение, никем не гонимые, кроме своей жажды новых земель, богатств, славы и приключений. Последние по дороге увлекают и часть аланов, и, ненадолго остановившись в Испании, они в 429 году переправляются в Африку, где и образуют второе «варварское королевство» со столицей в Карфагене – Алано-Вандальское. Еще ранее, в 410 году, вестготы Алариха впервые берут Рим, а затем обосновываются в Южной Галлии и Северной Иберии, образовав первое «королевство» – федерат Римской империи. Магистральные пути переселений не задели Брянской земли, но отраженные волны этой гигантской «перетряски народов» прошлись и по ее лесам.

Круты и неприступны на первый взгляд зеленые склоны древнего городища у села Случевск на реке Судость на юге Брянской области, у самой ее границы с Украиной. Тайны двух с половиной тысячелетий хранит четырехметровая толща остатков деятельности человека – так называемый культурный слой.

Спокойная жизнь на поселении была прервана в первые века или в середине первого тысячелетия нашей эры. В слое этого времени на глубине полутора – двух с половиной метров от современной «дневной поверхности» лопата археологов обнаружила следы трагедии, произошедшей здесь полторы тысячи лет назад. На площади раскопа в 62 квадратных метра – скелеты одиннадцати набросанных друг на друга людей. Это не захоронение умерших естественной смертью – во-первых, в те времена на этих землях господствовал обряд трупосожжения, во-вторых, могильники не устраивались на поселении. Кроме того, многие черепа раздроблены или пробиты, а один даже отделен от скелета и брошен в глиняный сосуд. Определения скелетов, проведенные в антропологической лаборатории Института археологии АН СССР Г. П. Романовой, позволили установить возраст, пол и расовый тип погибших. Самому младшему 3–4 года, самый старший был в преклонных годах. Всего восемь скелетов из одиннадцати принадлежали детям, подросткам, юношам и девушкам в возрасте от 6 до 18 лет. По одному из скелетов (мужчины зрелого возраста), кости которого сохранились в относительном анатомическом порядке, удалось определить рост одного из погибших жителей – около двух метров. Череп другого, мальчика 10–12 лет, имеет четко выраженные балтские признаки, в частности долихокранию.

Три скелета были обнаружены на глубине до полутора метров, а восемь в яме, выкопанной в слое заполнения «длинного жилища» более раннего периода. Они могут быть несколько разновременны, что является свидетельством двух нападений на поселение. По крайней мере один из двух предполагаемых штурмов (более ранний) был произведен внезапно – защитники даже не успели израсходовать запас глиняных ядер для пращи, сложенных около оборонительного вала городища. В обоих (или все-таки в одном) случаях победители беспощадно расправились с побежденными, не жалея ни женщин, ни детей.

Что же послужило причиной трагедии, к какому народу могли принадлежать защитники, кто совершил нападение на городище? Письменные источники молчат. Обратимся к топонимике, антропологии и археологии.

В первые века нашей эры на основе местных племен – балто-юхновцев и пришедших с юго-запада таинственных жителей зарубинецкой культуры – формируется так называемая почепская археологическая культура, распространенная не только в Подесенье, но и в среднем Поднепровье под Киевом и на востоке, в Курском Посемье. Отдельные предметы этой культуры, в носителях которой можно видеть разные индоевропейские народы (о чем уже говорилось выше), в том числе древнейших на Брянщине славян, встречены и на Случевском поселении. Возможно, они принадлежали тем жителям, восемь скелетов которых были обнаружены в нижнем «захоронении». Их гибель можно связать либо с продвижением в III веке нашей эры германского племени готов на юг, в Причерноморье, либо, наоборот, с набегом оттуда одного из кочевых сармато-аланских племен. Второе более вероятно, ибо основной маршрут переселения готов проходил намного западнее. Кроме того, поголовное уничтожение жителей, в том числе, безусловно, «ценных» и не опасных для победителей молодых женщин, юношей и подростков, не вяжется с планомерным постепенным переселением, когда можно прихватить с собой и рабов-военнопленных. Видимо, это связано с быстрым и, возможно, скрытным рейдом (об этом говорит отсутствие следов обороны), или же для «освобождения» места для переселяющегося народа. Но готы сюда не переселялись. В одном из скелетов (взрослого мужчины) был найден небольшой, сильно заржавевший железный предмет, напоминающий трехлопастной наконечник стрелы. Сам по себе этот кусок металла мог бы быть случайностью, если бы в 1988 году несколько таких же, но уже хорошо сохранившихся наконечников не было обнаружено металлоискателем на уничтоженном распашкой селище у села Бобрик Погарского района на притоке Судости – реке Вабле. Подобные стрелы в Европе были на вооружении лишь двух народов – ираноязычных кочевников-сарматов и более поздних (пришедших в степи Причерноморья в V–VII веках нашей эры) тюркских племенных союзов болгар и аваров. Болгары в 682 году разбили византийского императора Константина Пагоната и основали первое славянское государство – Дунайскую Болгарию со столицей в Плиске. Авары наводили ужас на европейские народы, в том числе на славян, – русская летопись Повесть временных лет так говорит об этом эпизоде «Си же (обри) добре воеваху на Словене, и примучища Дулебов, сущих Словен, и насилье творяху женам дулебским. Если нужно было поехать в Обрину, он не давал впрячь ни коня, ни вола, но велел впрячь 3 или 4 или 5 жен в телегу и везти его, Обрина. И тако мучаху Дулебы» в VII–VIII веках, а затем были разгромлены франкским императором Карлом Великим и сгинули в веках без следа.

Но каким же образом могла конница степняков проникнуть на лесную Брянщину? Брянская, как Орловская и Черниговская области, находится на границе двух ландшафтных зон – лесостепи и леса. «Островками» степи в лесной зоне являются так называемые ополья, языками врезающиеся в большие лесные массивы. В двух таких опольях – Вара-Судостьском и Стародубском – и встречены наконечники стрел степняков (кстати, здесь же были найдены и наконечники стрел их предшественников скифов). По этим-то степным коридорам и могли пробраться к деревянным стенам славяно-балтских крепостиц конные отряды кочевников. Письменных источников не только по Брянщине, но и по всей лесной России того времени не сохранилось, однако память о сарматах сохранилась в ираноязычных названиях Сев, Сейм, возможно, и в самом названии ближайших соседей алан (потомков сарматов) – славянского племенного союза северов. Рейды в несколько сот километров не могут вызвать удивления, если знать, что одетая в чешуйчатые доспехи-катафракты, закрывавшие все тело, а иногда и коня, сармато-аланская конница проникала из причерноморских степей вместе с ордами гуннов, готов и вандалов во Францию, Испанию, Северную Африку… Но… отношения аланов (ясов или асов русских летописей) со славянами сводились в основном не к войнам, а взаимообогащающим культурным, а с некоторыми их племенами (северянскими) – и военно-политическим контактам. Хорошие отношения со славянами складывались и у тюрок-болгар, причем как на Дунае, куда их часть во главе с ханом Аспарухом ушла в 70-х годах VII века, не желая покоряться хазарам, так и у тех, кто вместе с аланами остался в степях Восточной Европы и вошел в состав Хазарского каганата (салтово-маяцкая культура), так и тех, кто, спасаясь от хазар, ушел на север, в славянские земли Подесенья и даже перенял здесь некоторые славянские обычаи и обряды (погребальные, в частности) – первые носители волынцевской культуры, преемницы болгарской кочевнической – пастырской и антской-пеньковской. Некоторые особенности этой культуры, возникшей на рубеже VII–VIII веков, продолжают сказываться в Подесенье, наряду с местной колочинской, вплоть до начала X века, а в отдельных элементах – до начала XI века. Болгаро-аланы приносят в славянскую воинскую культуру наборные боевые пояса, которые служили не только для привешивания основного оружия этих кочевников – палашей, затем сабель, но и символизировали заслуги воина. «Право на ношение поясов любых составов определялось не экономическим положением воинов и не их возрастом, только военная слава давала воину наивысший ранг», пояса с бляшками имели значение «важнейшего атрибута рыцарского достоинства воина-степняка» (С. А. Плетнева, Г. Ласло). Конечно, уже в конце IX–X веке моду на этот атрибут воинского достоинства перенимают славянские и варяжские дружинники, однако у степняков остается один характерный признак – только у них остается круглая форма бляшек. Именно такая (рис. 11) и была найдена на одном из нескольких роменско-древнерусских селищ в селе Хотылево Брянского района, знаменитом на весь мир своими стоянками древнего каменного века.

Конечно, бляшка только одна – но ими и не разбрасывались. Но гораздо интереснее другое – на ней помещена характерная для болгар геральдическая эмблема – тамга рода (коша у тюрок) или «большой семьи» (аила). Эти тамги, означавшие принадлежность к родам военной аристократии, болгарские беки (боилы, боляре) продолжали с гордостью носить и после перехода от веры предков – тенгрианства – к исламу или христианству. Они сохранились на круглых печатях волжских болгар, помещались они на перстнях тюрко-болгарской («протоболгарской») знати и Дунайской Болгарии. Этих тамг первоначально – несколько десятков типов в захоронениях тенгрианцев до середины IX века. А вот на стенах древнейшей церкви Преслава их уже только пятнадцать! И это не случайно: не вся военная элита приняла христианство, часть ее (пятьдесят две семьи) подняла мятеж и была уничтожена крестителем Болгарии Борисом Святым в 965 году. Но интересна семантика эмблем: ни в салтово-маяцкой культуре, ни у волжских болгар, ни на Руси, при нескольких десятках типов в основном геометрических изображений нет ни одного типа пятиконечной звезды, или пентаграммы, а в Дунайской Болгарии она встречается в сорока пунктах (включая современные Македонию и Сербию), при этом одно граффити с этим изображением есть и на стенах «Круглой церкви» Преслава, то есть среди тех бояр, кто принял христианство и уцелел в резне, предпринятой Борисом. Эта тамга встречается и позже, на перстнях уже явно христианских боляр – потомков одного рода. Не встречается пятиконечная звезда как воинская эмблема (шестиконечные – редко, но помещаются на круглых бляшках боевых поясов кочевников Руси и Венгрии) ни в языческой, ни в христианской Руси, кроме одной, из Хотылева. Это не пентаграмма, а звезда со «сплошным» полем, в центре ее помещен круг с точкой («жемчужиной», или безансой по геральдической терминологии) в центре. Ее болгарское происхождение вряд ли подлежит сомнению, тем более рядом с Хотылевом, в устье реки Гасома находится большое селище волынцевской культуры, а в самом Хотылеве обнаружен бронзовый косметический пинцет алано-болгарской салтово-маяцкой культуры. Точно таких изображений звезд нет и в самой Болгарии – там только пентаграммы.

Можно предположить, что хотылевская эмблема – отличительный знак какого-то знатного болгарского рода, который не ушел с Аспарухом на Дунай или на Волгу, а переселился на северянские земли, а затем вошел в состав гарнизона самой северо-западной крепости Хазарского каганата, которой и было одно из хотылевских городищ. Во всяком случае, существование в этом регионе болгаро-аланской конницы (рис. 14), служившей сначала каганату, затем одному из славянских военно-политических объединений, а затем и Руси, – вполне возможное допущение. А ведь именно болгаро-аланы передали славянам такие важные атрибуты всаднической культуры, как жесткое седло, стремена, шпоры (для славян западных и остальных европейцев эту миссию выполнили авары) и, наконец, однолезвийный меч-палаш и производную от него саблю.

Только эти атрибуты делали возможным ближний бой всадников за счет управления конем только ногами, использование щита (недаром более ранние сарматские катафрактарии и конные лучники их не имели), эффективные повороты и вообще маневры в ходе боя, в том числе с пехотой. Интересно, что два перстня с пентаграммами были обнаружены в крепости-погосте, затем княжеском селе XI–XII века Кветунь под Трубчевском – как свидетельство, скорее всего, переезда сюда нескольких болгарских «боляр» – высших военных из одного рода после захвата Болгарии Византией в начале XI и подавления византийцами при участии варяго-русской гвардии восстаний 40-х и 70-х годов XI века.

Более вероятный виновник случевской трагедии (и по характеру отношений со славянами, и по времени: в слое верхних погребений – предметы VI–VII веков нашей эры) – авары.

Мы уже приводили описание славяно-аварских отношений в русской летописи. Правда, речь там идет о самом западном из восточнославянских племенных союзов – о дулебах, живших на Волыни, на реке Западный Буг. Но вот византийские авторы пишут о военных походах аваров в начале VII века на народ славянского корня – антов, проживавших именно в Среднем Поднепровье, в том числе и в Подесенье вплоть до Трубчевска (где был найден богатый клад антских украшений этого времени). Клад одновременен горизонту случевских скелетов, и, возможно, оба этих факта имели одно объяснение – аварское вторжение в антские земли. Этим же фактам можно найти и иное объяснение, если вспомнить, что и сами антские древности появляются на Брянщине (да и только на ее крайнем юге – в Трубчевском, Вара-Судостьском отчасти Стародубском опольях) также в середине первого тысячелетия нашей эры. Вспомним, что один из случевских скелетов имел ярко выраженные балтские антропологические признаки. И неудивительно – ведь вся Брянщина к этому времени была заселена балтскими племенами, родственными современным литовцам и латышам. Об этом свидетельствуют и многочисленные балтские топонимы, например Вабля, Гостомля, Навля и даже… сама Десна. У виска одного из черепов верхнего яруса скелетов было обнаружено бронзовое спиралевидное височное кольцо, какие встречаются и у антов (так называемые «древности круга Мартыновского клада» или пеньковская культура), и у балтов (у которых спираль – вообще самый любимый орнаментальный мотив в первом тысячелетии нашей эры). Оружие же в эпоху раннего Средневековья зачастую имело «интернациональный» характер, являясь объектом купли-продажи, и те же трехлопастные наконечники стрел «аварского тапа» встречаются частенько и раннеславянских древностях Европы.

В этой связи несколько иное осмысление приобретают и случевские события полуторатысячелетней давности. Под давлением готов (для первого, нижнего яруса скелетов) или аваров (для верхнего, второго) поток славянских переселенцев мог двигаться с юга на север, идя по течению рек Десны и Судости. Здесь на их пути могло встать Случевское укрепление. Традиционно считается, что славянское расселение в балтские земли проходило мирно – в слабозаселенных лесных районах земли хватало на всех. Но плодородные ополья были более всего привлекательны для юго-восточного, знавшего пашенное земледелие потока славянских переселенцев. Случевский пример, во всяком случае, показывает, что ответ на вопрос, всегда ли славянская «колонизация» проходила мирно, – далеко не всегда должен быть положительным.

Вот как, например, описывают переселение славян в пределы империи византийские историки – очевидцы событий VI века нашей эры: «Приблизительно в это время (547–548 годы) войско славян, перейдя реку Истр, произвело ужасающее опустошение всей Иллирии (территория современной Югославии) вплоть до Эпидамна, убивая и обращая в рабство всех попадавшихся навстречу, не разбирая пола и возраста и грабя ценности».

Находят объяснение даже проломленные черепа – это могут быть следы от ударов деревянными палками, так славяне расправлялись с пленными. Впрочем, в кровавых нападениях на Византию (если только Прокопий Кесарийский не сгущает краски) участвовали именно славяне, а не анты, выступавшие союзниками империи и которые, собственно, могли переселяться в Среднее Подесенье с юга в VI–VII веках нашей эры.

Войско всех «варварских» народов эпохи «военной демократии» (и славян, и ангов, и германцев) состояло из двух неравных по численности – нестройной, не знающей военного строя массы (если не сказать толпы) пешего племенного, или народного, ополчения и немногочисленных отборных конных и пеших воинов-дружинников (рис. 14), для которых ведение постоянных войн стало профессией до такой степени, что занятие трудовой деятельностью считалось для них позором, а у некоторых народов и прямо запрещалось (иногда они не могли даже жениться или, по крайней мере, иметь официальных детей). Возможно, именно представителям дружинной элиты антов принадлежит Первый трубчевский клад (1989 год), датируемый первой половиной VII века, в составе которого, кроме престижных женских и мужских украшений, деталей боевого пояса и конской узды, встречены и бронзовые посеребренные накладки (рис. 12) на круглый щит либо деревянные части редких тогда и «статусных» жестких седел. Такие «львиные» и иной формы накладки – именно на щиты – встречены и у военной элиты некоторых германских земель – остроготской части Италии, в Баварии и Дании. Схожий клад дружинных славяно-германо-кочевнических (тогда – алано-болгарских, чуть ранее – гунно-сарматских) древностей, правда без упомянутых накладок, был встречен и у села Волниковцы также в Подесенье – на Сейме. Это свидетельство формирования к концу эпохи Великого переселения народов интернациональной по внешнему облику «дружинной культуры» в Европе, в состав которой, по крайней мере в VII веке, входило и Подесенье.

Характер ведения боевых действий и воинские качества славянских ополченцев подробно описывает византийский император и полководец Маврикий Стратег (582–602 годы). «Пусть даже этих варваров много, но они не имеют военного строя и единого начальника; таковы славяне и анты, равно и другие славянские племена, не умеющие ни подчиняться, ни сражаться в строю…» И далее: «Не имея над собой главы… они не признают военного строя, не способны сражаться в правильной битве, показываться на открытых и ровных местах. Если и случится, что они отважились идти на бой, то они во время его с криком слегка продвигаются вперед все вместе, и если противники не выдержат их крика и дрогнут, то они сильно наступают; в противном случае обращаются в бегство, не спеша померяться с силами неприятелей в рукопашной схватке. Имея большую помощь в лесах, они направляются к ним, так как среди теснин умеют отлично сражаться».

Этим сведениям можно доверять, во-первых, потому, что они почерпнуты из произведения («Стратегикон»), служившего практическим наставлением для византийских офицеров, в том числе и по борьбе со славянами, во-вторых, они подтверждаются многими сообщениями иных авторов об «избиениях толп славян» менее многочисленными, но лучше организованными и вооруженными «ромейскими» войсками. «Александр (византийский стратег)… встретил славда. Варвары, увидев военный строй ромеев, бежали в ближайшие болота и дикие леса».

Низкие боевые качества ополчения обуславливались также его слабым вооружением: «Каждый вооружен двумя небольшими копьями, некоторые имеют также щиты, прочные, но трудно переносимые (с места на место). Они пользуются также деревянными луками и небольшими стрелами, намоченными особым для стрел ядом, сильно действующим…» «Вступая в битву, большинство из них идет на врагов со щитами и дротиками в руках, панцирей же они никогда не надевают; иные не носят ни рубашек (хитонов), ни плащей, а одни только штаны, подтянутые широким поясом на бедрах, и в таком виде идут на сражение с врагами». Интересно, что подобные широкие кожаные пояса до сих пор являются важной деталью этнографического костюма некоторых карнатских и балканских славян (гуцулов, словаков, болгар) и могли в какой-то степени выполнять защитную функцию, прикрывая живот воина.

Наконечники небольших метательных копий-дротиков, или, по-славянски, сулиц, времен заселения Брянщины антами и чуть более позднего времени встречены на пути их переселения – на Десне (Пушкари в Новгород-Северском районе Черниговской области) и в 40 километрах к северу от них, уже на Судости – в урочище Борок напротив Погара.

Доблести, однако, ни славянам, ни антам было не занимать, в плен они сдавались редко, что отмечали те же византийские авторы. Были они очень высокого роста и огромной силы. Поэтому для борьбы с ними Маврикий рекомендует использовать тяжеловооруженную конницу и лучников – то есть именно тех воинов, которые могли поражать противников, не вступая с ними в ближний бой – рукопашную, где «варвары», особенно дружинники, имели явное преимущество.

Прямого упоминания об этой категории войск нет, однако сведения о победах небольших славянских отрядов (в 300, 600, 3000 воинов) над противниками, в том числе отборными частями регулярной византийской и иранской армий – телохранителями императора и персидскими катафрактариями, говорят об особом, отличном от основной массы славянского войска качестве этих отрядов. Таких эпизодов четыре, в двух из них небольшие антские отряды выступали союзниками или наемниками империи в борьбе с готами в Италии, а с персами в Междуречье, оба раза одержав победы (причем во втором случае командир «интернационального» отряда варваров-наемников ант Дабрагаст имел высокий военный чин военного трибуна – ранга полковника или генерал-майора).

Славянские отряды, наоборот, отличились в войнах с Византией. «Около этого же времени (549–550 годы) войско славян, собравшись не больше чем в три тысячи человек, перешло через реку Истр», затем «разделилось (еще) на две части». «Начальники римского (византийского) войска в Иллирии и Фракии вступили с этими войсками в открытое сражение, но, хотя эти части и были разъединены, однако римляне были разбиты благодаря их внезапному нападению, одни из них были убиты, другие в беспорядке бежали», «…хотя варвары по численности были намного слабее римлян». Далее один из этих отрядов обратил в бегство и частично перебил «регулярную конницу, состоявшую из многочисленных отличных всадников» во главе с Асбадом «из отряда телохранителей императора Юстиниана». Кроме побед в полевых сражениях на открытой местности над регулярными войсками «много крепостей и тот и другой отряд славян взял осадой. Отличались воины особым бесстрашием, а также и особой безжалостностью».

Бросается в глаза разительный контраст между результатами столкновения с противником (одним и тем же в обоих случаях) для «огромных толп славян», описанных ранее, и этих небольших отрядов. Контраст этот объясняется не вооружением – оно фактически одинаково и для ополченцев, и для дружинников, есть только косвенные свидетельства в пользу существования среди последних конных воинов и наличия мечей. Причина в ином – в привычке к войне, воинских навыках. Эти воины умеют хорошо маскироваться на местности, устраивать засады, прибегать к различным военным хитростям. Они «с выгодой для себя пользуются засадами, внезапными атаками, хитростями, и днем и ночью, изобретая много разнообразных способов. Опытны они также и в переправе через реки, превосходя в этом отношении всех людей».

Способны эти воины и быстро ориентироваться в обстановке, перестраиваться, не поддаваться панике, в отличие от ополченцев. Так, отряд в 600 дружинников, обремененных огромной добычей и обозом, подвергся внезапному нападению византийских катафрактариев, но успел поставить повозки в круг, в подобие укрепленного лагеря. Конники вынуждены были спешиться и лишь после тяжелого боя смогли одолеть уступавшего им в численности и вооружении противника. Таким образом, дружинники нашли способ успешно воевать и с тяжелой кавалерией. Наиболее же подходящим родом войск для борьбы с ними самими оказалась тяжелая пехота (гоплиты) или спешенные катафрактарии.

Учитывая военно-политическую обстановку на востоке Европы в конце VI – начале VII века нашей эры, союзнические отношения Византии и антов, противниками которых являлись авары и подчиненные им славянские племена, проникновение антских вещей на юг Брянщины (в Трубчевское и Вара-Судостьское ополье), следы военного разгрома Случевского городища и стрелы «аварского типа» можно связать или с походом Апсиха на антов в 601 году или, скорее, с его последствиями. На антскую территорию в начале VII века нашей эры могла вторгнуться не только собственно аварская тяжеловооруженная конница, но и многочисленная славянская легковооруженная пехота, так как славяне (в данном случае речь идет об их юго-западной, балканской ветви), хотя и находились с антами в родстве по языку и происхождению, чаще были их врагами. В таком случае в Подесенье могли вторгнуться не только отступавшие анты, но и их преследователи – славяне, в том числе и из придунайского племени севернее. Аварам в далеком лесном краю после полного уничтожения антов (если оно имело место, по этому поводу есть сомнения) задерживаться надолго было незачем, а вот славяне-северы из их войска могли здесь и «осесть». Отдельные же группы антов могли бежать и дальше на север – их бронзовые «пальчатые» фибулы (застежки для плаща) были найдены в лесной глухомани Клетнянского района и даже верховьях Болвы, в Калужской области.

Так это было или нет, но северяне действительно древнейшее из достоверно известных по названию славянских племенных союзов, заселивших Брянщину во второй половине первого тысячелетия нашей эры. Их древности (так называемая роменская культура) известны на юго-востоке области, по Судости и Десне вплоть до Брянска с VIII века нашей эры.

1. Предыстория: на пути к державе Рюриковичей

Политическим и культурным центром славянского племенного союза северян стало Кветуньское городище под Трубчевском, где, в плодородном ополье, поселения располагались особенно густо. Есть они и западнее, и севернее – в Погарском, Почепском и Выгоничском районах (Посудичи, Юдиново, Случевск, Погар, Рогово, Почеп, Полужье). Немного позднее северяне расселяются и восточнее, в пределах современных Суземского, Севского, Комаричского, Брасовского, возможно, Навлинского районов Брянской области, а в целом их культура достигает Курска и Полтавы на востоке и юге, а отдельные поселения северян родственных им вятичей есть на Северском Донце и Дону. Здесь северяне вступали в активное культурное и военно-политическое взаимодействие с алано-болгарскими полукочевыми племенами, наложившими серьезный отпечаток на их культуру, в том числе военное искусство и вооружение (стремена, однолезвийный меч-палаш, затем сабля, топорик-чекан, наборные воинские пояса).

Карачевский, часть Брянского, Дятьковского и Навлинского районов представляют собой юго-западную окраину земли вятичей лесистого верхнего Подесенья. В пределах Рогнединского, Дятьковского, части Дубровского и Жуковского районов заселяются в IX–XI веках кривичи из Смоленского Поднепровья.

На западе области, в полесьях (Красногорский, Гордеевский, Злынковский, Новозыбковский, Суражский, Клетнянский, Клинцовский, часть Климовского, Мглинского, Унечского, Дубровского районов) в это же время появляются поселения радимичей, чьи земли занимают также Белорусское и Смоленское Посожье, где шел интенсивный процесс ассимиляции древнего балтского населения. С юга вверх по реке Снов от Чернигова, в конце IX – начале X века начали проникать дружины киевских князей, к середине X века закрепившиеся в южной части «нейтральной зоны» между северянами и балтами (позднее – радимичами) (Стародубский, частично Климовский, Унечский, Погарский, Почепский районы). Вслед за дружинниками двигался поток поляно-русских переселенцев-колонистов, осваивавших плодородные земли.

Как бы ни проходили конкретные процессы переселения народов на Брянщине в первом тысячелетии нашей эры, в итоге к концу этого тысячелетия ее территория была поделена между пятью (из двенадцати существовавших) восточнославянскими военно-племенными союзами, между которыми (и внутри которых) еще оставались островки балтского населения и незаселенные пространства. Уже сам этот факт говорит о многоэтапности и различных направлениях славянского заселения Брянщины. Четыре этих союза до 882–884 годов находились под властью Хазарского каганата.

Вообще же в IX–X веках Брянский край населяли пять славянских племенных объединений: поляне, радимичи, вятичи, северяне, кривичи (рис. 15). В таком же крупном межплеменном центре, как Кветунь под Трубчевском и сам Трубчевск, встречены также и захоронения, и отдельные украшения дреговичей и волынян. В итоге из двенадцати упомянутых летописью восточнославянских племенных объединений на Брянщине присутствуют восемь. На Болве же кроме северян, кривичей и вятичей есть и древности словен новгородских. В глухих лесах между Болвой и Ветьмой, а также на западе современной Брянщины, на границе с Белоруссией, продолжали существовать и остатки или балтских, или протобалто-славянских (венедских) племен. О столкновениях между племенами ни письменных, ни археологических свидетельств нет, но вот процесс их включения в состав Древнерусской державы без военных конфликтов уже не обошелся. Еще Вещий Олег включил эти племена в состав своей державы – кривичей смоленских по пути из Новгорода в Киев в 882 году, затем, утвердясь в новой столице, – и остальных.

При Олеге северяне и радимичи стали платить дань русам, сохраняя внутреннюю автономию, а местные княжеские династии поставляли свое войско, которое должно было принимать участие в походах русов на Царьград – Византию. Стародубское ополье вошло в состав «Русской земли» – домениальных владений киевских князей. Северные районы еще только заселялись смоленскими кривичами, подчинявшимися Руси с 882 года, вятичи сохраняли независимость или еще платили дань хазарам. По Десне, Судости, Вабле проходил путь полюдья – зимнего сбора дани киевскими князьями и «всеми русами» (рис. 15), вдоль которого располагалась цепочка редких русских временных станов-крепостей, таких как Синин Мост, например (рис. 19), завершавшаяся «дружинным лагерем» – погостом у села Левенка под Стародубом, при впадении Бабинца в Ваблю (рис. 20). Впрочем, военные столкновения по летописи у Олега были только с северянами (на полян-русов, как и на варягов, он опирался), а радимичи покорились без боя. Радимичи, привыкшие уже платить дань хазарам, судя по Повести временных лет, не только сдались без боя, но и участвовали в походе Олега на Царьград (Константинополь) в 907 году, наряду с кривичами, северянами и даже вятичами, о покорении которых Олегом летописец не говорит ничего.

И это неудивительно – наряду с добычей и дарами (откупом) воины Олега получили по 12 гривен «на ключ» (уключину лодьи – насада), или «на человека». А воинов было, по данным летописи, 80 тысяч (2000 кораблей по 40 «мужей» в каждом)! В одиночку ни одно племя, его военная элита и князья такой подвиг совершить были не в силах, даже объединившись с соседями. Войны с такими результатами были хорошим мотивом и для объединения племен и княжеств, и для того, чтобы их правящие элиты поступились частью власти и доходов в пользу надплеменной верхушки – русов, или «руси».

Впрочем, не все русские князья были так удачливы в войне с мощной, хотя и изрядно одряхлевшей, империей ромеев (именно так, «римлянами» на греческом языке, называли себя ее жители). Впрочем, проведя военную реформу и сделав упор не на пешее стратиотское ополчение, а на тяжелую профессиональную кавалерию катафрактариев («сановници боярстии» по русской летописи), империя начала выходить из кризиса. Уже преемник Олега Игорь потерпел в войне с ней поражение на суше и на море (941 год), что повлекло в итоге его гибель (впрочем, не от византийской армии, а от одного из своих племен – древлян) и частичный распад государства.

В итоге Владимиру снова пришлось покорять северян (по данным археологии), радимичей и вятичей (по летописи) (рис. 15). Последняя описывает битву с радимичами, которая по двум научным версиям из трех произошла непосредственно на территории Брянского края – сражение на реке Пищана (Песчань). А вот и первое имя полководца, с этим краем связанного: Волчий Хвост. Дружинники, как славяне, так и варяги, любили сравнивать себя с волками и могли носить хвосты этого зверя как плюмаж на шлеме (рис. 14), переняв этот обычай от тюрок-хазар, для которых волк считается прародителем – тотемом.

Структура войск и их тактика взаимосвязаны и изменяются одновременно, но что было причиной, а что следствием – в разных обстоятельствах это соотношение менялось. Вооружение в силу технологических и психологических причин несколько отставало в своих изменениях, на «переходный» период часто брались иностранные образцы.

Эти изменения внутри периода конца IX – середины XI века в основном происходят во время военной реформы Владимира Святого, но стимулом для нее были неудачные походы Игоря и (в итоге) Святослава на Византию, главным же образом – печенежская агрессия, ставшая постоянным фактором после 993 года (присоединение к Руси белых хорватов и «выход» из нее на границы Византийской империи). Кстати, именно после этого события редкие до этого набеги печенегов почему-то (не политика ли Византии – «разделяй и властвуй»?) стали ежегодными и массированными, вплоть до взятия предградья столицы, что вызвало строительство в Киеве новых, более мощных укреплений (рис. 16: 1; 16: 2) и сооружение оборонительных линий на границе со степью – по Стугне, Суле и низовьям Десны.

Завершаются же трансформации воинской культуры в целом (включая, кстати, уже и новую, христианскую воинскую психологию – этос) только к середине XI века. Последнее использование пеших варягов-наемников (рис. 18) происходит в 1036 году, финальный «викингский поход» на Царьград датируется 1043 годом, а «своя», хотя и «кавказско-хазарская» в основном, кавалерия эффективно использовалась против профессиональной тяжелой пехоты варягов уже в 1024 году (Лиственская битва). Далее основную роль в войнах середины – второй половины XI века играет в основном дружинная кавалерия.

В период крупных изменений государственного устройства, постоянной борьбы с печенегами (конец X века) существует так называемая «большая дружина», которая делится на несколько рангов: «лучшие мужи» (позднее их заменяет болгарский термин «болярин»); «гриди» (от скандинавского «хирд», «гирд» – королевский дружинник) – личная гвардия князя; «отроки» (основной состав); «детские» (гарнизон крепостей – детинцев); по мнению некоторых авторов, самыми низшими членами дружины до начала XII века были и смерды – военные поселенцы, крестьяне – пограничники, типа византийских «акритов».

В дружине, в связи с ее главными задачами – борьбой с кочевниками, преобладали кавалеристы (рис. 14), обученные «инструкторами» из бывшей Хазарии, Византии, а по мнению некоторых ученых – и из балтской Пруссии. Пехота была, но использовалась в основном в качестве гарнизонов или «судовой рати» – своеобразной «морской пехоты». До середины XI века периодически нанимали и варягов (рис. 21). Наименьшую роль, как и в Европе, пехота стала играть в середине XI – начале XII века.

Вооружение до конца X века различалось у трех составных частей русского войска: «тяжелой пехоты» (первоначально – «морской») – «руси», «росов» и «русов»; славянских, финно-угорских и иных ополченцев, составлявших легкую и «среднюю» по вооружению пехоту; самой немногочисленной была славянская тяжелая или «средневооруженная» дружинная кавалерия (рис. 14).

Типовым оружием «Руси» были тяжелые рубящие, первоначально импортные «каролингские» или франкские мечи, клинки которых первоначально изготовлялись только на Рейне в технике пакетной сварки, которую позднее назовут булатом, а рукояти делались в национальных традициях стран – приобретателей этого стратегического товара (рис. 17). Каролинги наложили эмбарго на продажу этого оружия славянам, и оно поступало к ним через скандинавов, ибо викингам чьи бы то ни было запреты были не указ! Имелись на вооружении также боевые топоры трех типов: скандинавские тяжелые абордажные секиры, более легкие славянские топоры с оттянутым вниз лезвием и легкие кочевнические чеканы. Копья имели либо скандинавские «ланцетовидные» наконечники, либо более широкие славянские, и они имели универсальный характер.

Оружием ближнего боя были боевые ножи – скандинавские скрамасаксы, носимые на поясе, или славянские ножи-засапожники. Оборонительное вооружение для головы состояло из полукруглых скандинавских «викингских» шлемов с полумасками, округло-конических центральноевропейских либо, реже, из более дорогих сфероконических «восточных» с прикрепленной сзади кольчужной сеткой-бармицей. Кожаные панцири с нашитыми железными пластинами (ламинарный доспех) или чешуйками (последние часто византийского или франкского происхождения) покрывали туловище воинов. Кожаные наручи или металлические браслеты защищали предплечья. Щиты были деревянные, круглые, с железной оковкой по краю и выпуклой пластиной-умбоном в центре. Внутри умбона была рукоять для держания щита кистью (ремнями к руке щит не крепили, чтобы от него легко было избавиться в морском бою). Умбон можно было использовать и для удара.

В качестве престижной ранговой детали одежды известны кочевнические (алано-болгарского, хазарского или венгерского происхождения) узкие наборные пояса с многочисленными орнаментированными серебряными или биллоновыми бляшками и шейные гривны, в том числе и железные, с «молоточками» Тора или Перуна.

О вооружении славянского и финно-угорского ополчения известно мало. Это метательные копья-сулицы (по два-три на воина), боевые топоры второго типа, чуть более тяжелые, чем у дружинников (они использовались и в хозяйстве), ножи-засапожники, луки и стрелы, наконечники которых чаще широкие и плоские, дающие кровоточащие раны.

Оборонительное вооружение, кроме больших щитов точно не известной формы, или отсутствовало, или не сохранилось (было кожаным с нашитыми редкими, не сплошными железными бляшками.

Конные дружинники имели на вооружении не столько тяжелые мечи, сколько более легкие рубяще-режущие слабоизогнутые сабли-палаши кочевнического происхождения или подражания им. Копья были ударными, но еще короткими, с широкими, как у пехоты, наконечниками. Из топоров использовались кавалерией только легкие, с лезвием весом 150–200 граммов, но на длинной рукояти топорики-чеканы, реже – булавы. У русской кавалерии, в отличие от рыцарей, имелись лук и стрелы. Шлемы были в основном сфероконические с бармицами и султанами «восточного» типа и происхождения и собственно «славянские» округло-конические, с переносьем, имевшие центральноевропейские (чешские, польские, болгарские), да и местные истоки (рис. 21). Тело воина покрывали кольчуги, «прочные и драгоценные» (как писали восточные авторы о славянах), состоявшие из нескольких тысяч железных колец.

Ноги были защищены высокими кожаными («табаристанскими», по терминологии восточных авторов) сапогами. На кисти рук и предплечья надевались кожаные рукавицы с раструбообразными крагами.

Из престижно-ранговых деталей одежды следует отметить плащи ярких расцветок, типа княжеского корзна или походного плаща-вотолы. Для этого рода войск характерно также наличие предметов снаряжения верхового коня и всадника ранних типов, в том числе шпоры с прямыми дужками и слабо выраженным шипом.

Из всех этих предметов вооружения и воинского снаряжения в Брянской области обнаружен один «каролингский» меч с рукоятью, украшенной в датском зверином еллинг-стиле конца X века (тип «Т» по А. Н. Кирпичникову) (рис. 17), ланцетовидный скандинавский (шведский) наконечник копья, несколько втульчатых и черешковых наконечников сулиц с пером разных типов (лавролистные восточнославянские, двушипные западнославянские). Среди наконечников стрел есть и типично восточнославянские ромбовидные, и скандинавские ланцетовидные черешковые, и ранние бронебойные втульчатые. Всего стрел этого периода обнаружено несколько десятков. Ранние (до середины XI века) типы топоров обнаружены только в двух дружинных некрополях – у сел Левенка под Стародубом и Кветунь под Трубчевском. Это, прежде всего, топорики-чеканы и «универсальные» топоры с оттянутым вниз лезвием и щекавицами, в том числе очень миниатюрный, «детский». В одном из камерных погребений Левенки есть топорик, переходный между чеканом и «универсальным» – с широким лезвием и вытянутым обухом. Часто этот тип связывают с Прибалтикой. Кроме этого топора, на Брянщине известно еще три чекана и четыре «универсально-походных» топора, которые могут датироваться ранним периодом, но могут встречаться и после середины XI века. Из предметов воинского снаряжения и быта X – начала XI века в Брянской области встречены серебряные и биллоновые бляшки от боевых поясов и конской сбруи, рангово-сакральные шейные гривны, в том числе и типично воинские железные. Обнаружены, часто рядом с ними, железные подковные гвозди, с отогнутой в петлю дужкой, по форме напоминающие молоточки. По мнению некоторых исследователей скандинавских древностей, на Руси их могли присваивать в качестве замены амулетов – специально изготовленных «молоточков Тора». Из финно-угорских по происхождению древностей, распространенных и среди словен новгородских, можно отметить цилиндрические фитильницы-огнива, которые могли попасть в Подесенье вместе с северными «воями».

Из трех типов комплектов вооружения в конце X – середине XI века побеждает третий, принадлежавший славянским конным дружинникам. Пережиточно, до конца XI века сохраняются сулицы ополченческой славянской пехоты, а также легкие кавалерийские чеканы. Полностью исчезают тяжелые «абордажные» секиры, «каролингские», только лишь рубящие, мечи, боевые ножи-скрамасаксы. Увеличивается доля кочевнического и вообще восточного вооружения. Сабли не вытесняют мечи, но составляют равную с ними долю. Лезвие мечей становится более узким, сужается дол по центру лезвия, мечи становятся не только рубящими, но и колющими. Впрочем, на Брянщине клинков мечей XI века пока не найдено. В связи с возрастанием роли и доли кавалерии, а также тем, что основным противником становится подвижная, в основном легковооруженная, конница кочевников, в меньшей степени литовцев и венгров, а также «средневооруженная» польская, в археологических материалах резко возрастает доля стремян, шпор, деталей узды, хотя их все же меньше, чем в последующем XII столетии. Возрастает, хотя не существенно, количество булав, появляются кистени с костяными, бронзовыми, железными гирьками на кожаных ремнях (на Брянщине обнаружены только металлические). Число топоров в кавалерии сокращается, в пехоте господствуют «универсальные», с оттянутым вниз широким лезвием, у которых постепенно исчезают тыловые и боковые щекавицы.

Самым распространенным защитным вооружением становятся кольчуги с короткими рукавами и без воротника. Преобладают склепанные из нескольких пластин или цельнокованые, иногда с переносьем, сфероконические шлемы с разной высоты шишаком и обязательной бармицей на боковой и затылочной частях. Впрочем, шлемов этого периода в Брянской области пока не найдено, а детали кольчуг могут относиться к разным периодам.

Щиты «теряют» умбоны и поэтому известны только по изображениям на каменных или бронзовых иконках, эпиграфических материалах, фресках. Летописные миниатюры создавались позже. Щиты кавалерии – миндалевидные, небольшие (в противовес круглым половецким), иногда с геральдическими изображениями (барс или гепард у владимирских воинов, например). Пехотные – почти в рост человека, также миндалевидные, с заостренным нижним концом для втыкания в землю в случае образования «стены щитов» для противодействия кавалерии. Преобладающий цвет щитов – красный (ранее были многоцветные «варяжские»). Ноги защищали кожаные сапоги, кисти и предплечья – кожаные перчатки с раструбами.

Из внешней атрибутики исчезает языческая символика, заменяясь символами христианства как на оружии, так и на амуниции, предметах одежды. Стяги имеют треугольную форму, красный цвет и изображение креста. Полковые и княжеские стяги имели прямоугольную форму с косицами, предположительно красный или черный цвет, изображения святых (чаще – Христа Спасителя).

2. В составе Древнерусского государства

Мы представляем, что с утверждением единого государства внутри его войны не может быть? Но это не так, и Подесенье тому пример. И не внешние враги тревожили его покой, а свои, русские князья. Столетие единства Руси – XI век – начинается здесь с красочно описанной в летописи Лиственской битвы (1024 год), а завершается осадой князя Олега Святославича в своей вотчине – Стародубе (1096 год). Оба раза войну начинали князья Тмутаракани – небольшого русского анклава на берегах Керченского пролива, основанного Святославом на месте византийско-хазарской Таматархи.

В 1023 году сын Владимира Святого – Мстислав Храбрый, соединив вокруг него несколько кавказских племен и создав на Северном Кавказе и в Восточном Крыму мини-империю, счел себя ущемленным, не имея владений в коренной Русской земле. И в 1024 году двинулся на Киев с дружиной своей, а также хазарской и касожской (черкесской или адыгской) конницей.

Ярослав, князь Киевский и «единодержец» Русской земли, в то время отсутствовал – подавлял восстание волхвов в Ростовской земле. Однако и без него киевляне не приняли Мстислава, зато черниговцы (а часть Брянского края входила в состав этой земли) и северяне охотно открывали ему ворота своих городов, будучи за несколько десятилетий тому назад насильно подчинены Киеву. Ярослав Мудрый узнал это, будучи на севере Руси, и, заблаговременно наняв варягов и их предводителя, Якуна (Хакона), двинулся на Чернигов. На полпути между Черниговом и Любечем, где сошло с кораблей варяго-новгородское войско Ярослава, у местечка Листвен, произошло длительное (бой шел даже ночью, при всполохах молний) и кровопролитное («и трудишася Варязи, рубя Северъ») сражение. В конечном итоге исход сражения был решен ударом в спину уставшим варягам кавказской кавалерии Мстислава – воины-профессионалы не выдержали и побежали, и Ярослав с ними. В итоге этой войны Брянский край и все Подесенье до смерти Мстислава в 1036 году входило в состав его владений. В том же году последний поход на Русь совершили печенеги, даже осадившие Киев. Здесь они были разбиты Ярославом, опять приведшим «воев» с Севера, попали «в полон» и были поселены на южных границах Руси для их охраны от новых кочевников – торков, затем половцев. Эти «военные поселенцы», а затем и другие пленные кочевники получили название «свои поганые» (язычники). Но ни печенеги, ни торки до Брянского края не доходили – в 1061 и 1068 годах – также не коснулись Брянских земель, на Десне же пострадали только окрестности Чернигова (1068 год), да и то 12-тысячное войско кочевников было в этом году наголову разбито трехтысячной ратью нового черниговского князя, позднее ставшего родоначальником брянских князей – Святослава Ярославича. Половцы проникли в Брянский край лишь в 1078–1080 годах. Неточность даты определяется характером источника – это нравоучительное, а не историческое «Поучение Владимира Мономаха детям», отдельные события в котором не датированы.

Половцев впервые привел в Подесенье один из русских князей – Олег Святославич (Гориславич, как его прозвал народ и летописец в ответ на это «горькое» для Руси деяние), в борьбе за Чернигов, принадлежавший тогда Владимиру Мономаху, в 1093 году. Но с его именем связан на Брянщине другой эпизод, завершающий междоусобную войну, начатую Олегом Святославичем. Разбитый созданной против него коалицией князей во главе с Владимиром Мономахом, он нашел убежище в своей «отчине» – Стародубе, но был после 33-дневной осады прогнан оттуда местными жителями, которые не хотели из-за него испытывать муки голода.

Миновав при отступлении свою вторую «отчину» – землю вятичей, частично брянскую (к ней принадлежал Карачев) и еще немного посопротивлявшись, он сдался победителям и принял участие в съезде в Любече (1097 год).

Одним из следствий этого знаменитого съезда стали общерусские «крестовые походы» против половцев начала XII века, которые навсегда устранили опасность для Древней Руси в целом. Возможно, что брянские вои или дружинники также в этих походах участвовали в составе войск Олега Святославича Новгород-Северского и Давыда Святославича Черниговского. Показательно, что наряду с другими князьями – бывшими противниками – их возглавлял и «раскаявшийся» Олег Гориславич, князь Новгород-Северский, имевший много владений на Брянщине. Общая опасность сплотила недавних врагов.

На саму же Брянщину война вернулась уже в эпоху «феодальной раздробленности» или «политической разобщенности».

Ближе к середине XII века Русское государство распалось на несколько крупных (формальная дата – 1132 год), Киев постепенно потерял статус столицы, хотя многие князья для престижа хотели овладеть им. Подесенье стало «мостом» между Южной (Чернигов, Киев), Северо-Восточной (Ростово-, затем Владимиро-Суздальская земля), и Западной (Смоленск, Полоцк) Русью, будучи ареной столкновений интересов, да и прямых военных конфликтов этих сил (рис. 23).

Особенно в этом плане «повезло» центру Подесенья – Брянскому краю. Он разделился между Смоленским княжеством: Рогнединский, Дубровский, Клетнянский, север Мглинского региона, правобережная часть Жуковского. В составе коренных черниговских земель остались левобережье Жуковского, Дятьковский, Почепский, Жирятинский, юг Мглинского, Унечский, все юго-западные районы, белорусская Гомельщина, Стародуб, восточная часть Погарского района. Новгороду-Северскому принадлежал восток Погарского, Трубчевский, Выгоничский, Суземский, Севский, Комаричский, Навлинский районы. Что касается Брянского района и ополья, то его владельческая принадлежность неясна и, вероятно, изменчива.

Междоусобные войны или подготовка к ним шли практически каждое десятилетие в середине – второй половине XII века, но чаще всего – в его 40-х и 60-х годах. Это и неудивительно, так как новая система правления была в процессе становления и внутренние войны велись за то, чтобы конкретная ветвь династии Рюриковичей, в данном случае – Святославичей, закрепилась в как можно больших по значению городах и «тянувших» к ним землям и волостям. При этом в основном вели борьбу между собой черниговские и северские князья, при поддержке: первые – Киева, вторые – Ростово-Суздальского княжества.

1. Сражение под Карачевом. Войны 1146–1155 годов

Сражения междоусобных войн 40-х годов почти непрерывно происходили по всей Руси, даже Киев не раз переходил из рук в руки.

На Брянщине случилось мало сражений, зато через ее территорию совершалось много походов враждующих сторон. Так, в конце 1146 года через нее, от Новгорода-Северского до Карачева прошел бежавший от коалиции чернигово-киевских князей на север князь Святослав Ольгович, а затем и его преследователи поочередно двинулись туда же, по левой стороне Десны – через Путивль, Севск и Болдыж.

В одну коалицию входил Изяслав Мстиславич Киевский, его сын Мстислав, Изяслав и Владимир Давыдовичи Черниговские и (против воли) Святослав Всеволодич Северский. Во вторую – Святослав Ольгович (претендент на новгород-северский стол) и далекий от Южной Руси Юрий Владимирович Долгорукий, князь Ростово-Суздальский, приславший на помощь союзнику своего сына Иванко. Кроме того, в качестве наемника-кондотьера к этому альянсу присоединился и галицкий князь-изгой Иван Ростиславич Берладник. Не преминули вмешаться на стороне родственника и дядья Святослава по матери («уи») – ханы Тюнрако Осулкович и брат его Камосе, приведшие «диких половцев».

В 1146 году Олег Святославич захватил Новгород-Северский, но покинул его, узнав о приближении войск коалиции, к которой примкнул и Ростислав Мстиславич Смоленский. Чтобы не попасть «в клещи» войск южной коалиции и Ростислава, Святослав Ольгович решил отступать к Карачеву, с которого начиналась его наследственная «отчина» – земля вятичей, граничившая с владениями главного союзника – Юрия Долгорукого. Первым к Карачеву подошел авангард союзных войск во главе с Изяславом Давыдовичем и неким Шварном – скорее всего, воеводой «служилых кочевников» Берендеев, живших на реке Рось в Киевской земле и входивших в состав «черных клобуков». Кавалерия Изяслава в составе 3 тысяч берендеев и его личной дружины налегке, «безвоз» пошла из Болдыжа на Карачев, надеясь застать противника врасплох. Однако Святослав узнал о подходе войск противника от захваченных половецким разъездом трех берендеев, обрушился на него силами «диких половцев» и своей дружины и при помощи «Бога, Святой Богородицы и животворящего креста» «погнал их» 16 января 1147 года, на день Петра и Павла. С военной точки зрения здесь интересен факт столкновения «диких половцев» (рис. 28) и «своих поганых» из состава орды Берендеев, скорее всего имевшей печенежское происхождение. Однако разбит был только авангард, перевес все еще был у киево-черниговских войск, и Святослав Ольгович отступил дальше на север к Козельску. Здесь он узнает через тайное послание Святослава Всеволодича о планах Давыдовичей, соединившись с Ростиславом Смоленским в районе Добрянска (Дъбрянска), который они к тому времени заняли, идти на него, и отступил еще дальше, к ростово-суздальским рубежам. Здесь происходят изменения в составе и руководстве его войск. Во-первых, разуверившись в грядущих успехах, от него к Ростиславу Смоленскому уходит князь-авантюрист Иван Берладник. При этом интересен воинский менталитет того времени: хотя бывший соратник переходит к потенциальному противнику, Святослав выплачивает ему положенный «гонорар» – 200 гривен серебра и 12 гривен золота. Это много, если учитывать, что годовая дань от одной земли (крупного княжества) в среднем равнялась 3000 гривен серебра, а большой дружины при Иване Ростиславиче явно не было. Эта «потеря» была быстро компенсирована подходом подкреплений из Залесской земли – «тысячи бронников дружины Белозерской». Святослав начал готовиться к реваншу, однако этому помешала болезнь и смерть (24 февраля) предводителя ростовского контингента – Иванко Юрьевича.

Как видим, благодаря этой войне упоминаются три, может, и четыре («Болдыж» точно не локализован) брянских города: Карачев, Добрянск-Дъбряньск, Севско (впрочем, название Севско по окончанию скорее всего принадлежит селу, а не городу). Однако с окончанием первой, неудачной для Святослава Ольговича стадии карачевской войны связано упоминание и еще одного города.

Итак, Брянск упомянут в январе 1147 года, и в нем сумели разместиться зимой большие воинские контингенты, а это значит, что построен он был значительно ранее. Чуть позднее упомянут град Москов: именно туда, на встречу со своим могущественным союзником – Юрием Долгоруким, в итоге («по дороге» по поручению Юрия «попленив» «люди Голядь» на реке Протве, подданных Ростислава Смоленского) отступил Святослав Ольгович. Именно в Москве был обозначен поворотный пункт в этой войне. Юрий Долгорукий с почетом встретил здесь своего союзника и «отца» (тестя) с его сыновьями, принял дорогой подарок – «пардуса» (охотничьего барса или гепарда). «И тако любезно целоваста… и тако быша весели. На утрии же день повеле Гюрги устроити обед силен и створи честь великую им и дал Святославу дары многы с любовию». Но главное – Юрий обещал военную помощь, и слово сдержал быстро. Уже к Вербному воскресенью перед Пасхой 1147 года Святослав подошел к границе Черниговской земли по Оке, и дальнейший его поход превратился буквально в триумфальное шествие, проходившее по современным Калужской, Брянской и Орловской областям, тогда входившим в состав «земли вятичей» и соседних волостей северо-востока Черниговского княжества. По дороге к нему присоединялись отряды половцев, причем не только присланные его «уями», бежавшие «из Руси» детские (младшие дружинники), бродники, воины, приведенные сыном Юрия Долгорукого Глебом. Повоевав по дороге окраины Смоленской земли, он занял без боя «вси Вятичи и Добрянеск и до Воробиин Подесенье, Домагощ и Мценеск». Посадники Давыдовичей в панике бежали из занятых ими «отчин» Святослава – «из Вятич, из Бряньска, и из Мьченьска, и из Блеве» (волость Облов на реке Болва).

Формально война заканчивается мирным договором в Спаши между послами Давыдовичей и Святослава Всеволодича и Святославом Ольговичем. Возможно, сыграло роль присутствие «многих» половцев и ростово-суздальских войск Глеба Юрьевича, но послы вели себя очень покладисто и просили Святослава не помнить «злобъ наших», говорили «отчину свою возьми и что если взяли твоего, а то тебе возворотим» и целовали в том крест. А взяли у Святослава в ходе первого этапа войны исключительно много, и это отчасти объясняет причины такого типа войн не только борьбой за тот или иной «стол», но и простым стремлением к обогащению и желанием ослабить конкурентов!

Летописец приводит подробный список добра («жизни»), награбленного и уничтоженного в загородных «селах» и городских «дворах» братьев Ольговичей. Так, в расположенном где-то в Подесенье, неподалеку от Новгорода-Северского «Игоревом сельце» (Игорь – родной брат Святослава – в то время был взят в плен Изяславом Мстиславичем и сидел в «порубе» в Киеве) было взято столько всякого «добра» («готовизны», вина, медов, железа, меди), что все его не смогли вывезти на множестве «возов» не только княжеских, но и простых «воев» и просто часть «тяжкого товара» уничтожили. Попутно сожгли гумно с девятьюстами стогами сена в нем, сам княжеский двор и даже находившуюся в нем церковь Святого Георгия. Не пощадили они и церковь Вознесения на княжеском Святлославлем дворе в Путивле, вынеся из нее весь богослужебный инвентарь, книги, колокола и ободрав оклады икон. Не помешали и святые рождественские праздники. А ведь «диких» половцев в их войске не было! Имущество Святослава, включая 700 челядинов, казну («скотницу»), 500 берковцев меда, 80 корчаг греческого вина, поделили поровну между четырьмя князьями, взявшими Путивль, а все, что было в селе Игоря, великий киевский князь Изяслав Мстиславич взял себе. К чести последнего надо сказать, что, поскольку жители Путивля сдали город лично ему, он целовал крест, что город грабить не будут, и слово сдержал. С учетом того, что Русь была правовым государством, в усобицах страдало имущество прямых участников. В состав имущества, правда, на законных основаниях включались и челядь, и смерды в селах, и «жизнь» последних.

Давыдовичи, пообещав вернуть Святославу его «отчины» и все награбленное и тем затормозив продвижение его половецко-суздальских войск, вовсе не собирались выполнять обещанное и бросились за помощью к Изяславу Киевскому. Тот обратился к «бояры своя и всю дружину свою Киянам» об организации большого похода против главного противника – Юрия Долгорукого.

Для такого похода и нужно было киевское городовое ополчение («воев»), одних дружин было мало. Киевляне, однако, отказались поднять руку на «Володимерово племя» – наследников любимого ими Владимира Мономаха. Это позволило Святославу Ольговичу в итоге занять Новгород-Северский и тем выиграть «Карачевскую войну», театр военных действий которой был весьма широк, но самое крупное сражение произошло все же под Карачевом («Корачевом»).

С помощью Юрия Долгорукого Святослав вернул себе Лесную землю вятичей и Подесенье (в данном случае это территориально-административная единица – волость, расположенная не столько на Десне, сколько на ее притоке – Судости), с Брянском. Волость Подесенье была сравнительно невелика, особенно если в нее не входили округи Брянска и (позднее) Вщижа. Однако стратегически Подесенье имело огромное значение, ибо являлось мостом между «землей вятичей» и ядром Новгород-Северского княжества. В более широком смысле у западной окраины волости, сразу за Вщижем, где заканчивалось плодородное Брянское ополье, начинались смоленские земли. От восточной окраины Подесенья, от Брянска, по рекам Болва и Снежеть, через волости Блеве (Облова) и Карачева, далее – через остальную часть «земли вятичей» проходили наиболее короткие пути в Залесскую (Ростово-Суздальскую) землю. На крайнем юге Новгород-Северского княжества находился стратегически важный Путивль, из которого начиналась дорога в Северную Русь по лесистому левобережью Десны через Севско и Карачев. Он стоял на реке Семь (Сейм), на северном краю ровного «степного коридора», за которым к югу находилось Переяславское княжество – «отчина» Всеволодичей, то есть постоянный «регион претензий» для залесских князей. В западном направлении по этому коридору можно было быстро дойти до Чернигова и Киева, на востоке он соединялся с половецкой степью. При Владимире Мономахе этот коридор был перекрыт цепочкой крепостей, на севере начинавшейся от Путивля, и Курским «укрепрайоном» (волость Посемье). Начиная с 1147 года и в Посемье, и в Переяславском княжестве часто правили сыновья и внуки Юрия Долгорукого, который (и его наследники, а также и их новгород-северские «вассалы»), таким образом, имел прямую связь с половецкими родичами и союзниками (не только мать Святослава, но и жена Юрия были половчанками). Поэтому тот, кто владел Путивлем и Посемьем, контролировал выход в степь, с одной стороны, «держал под прицелом» не только Чернигов, но даже Киев. Весь этот пестрый конгломерат владений, от границ Ростово-Суздальского и Смоленского княжеств на севере до Переяславского княжества на юге, оказался в руках Святослава Ольговича, правда, под неприкрытым протекторатом Юрия Долгорукого. Правда, сам выход в Степь – «степной коридор» («Поле» по летописи) с крепостями в нем («Вырская пробка», как ее в свое время назвал автор) и Посемье Юрий не доверил даже ему, а передал сыну Глебу и его «посадникам». К тому времени и Посемье, и Вырь еще принадлежали Переяславлю, что дало повод Глебу Юрьевичу попробовать вернуть и сам этот город, по сути, «метрополию» северной ветви Мономашичей, под власть суздальских князей, но в тот раз – безуспешно. В целом мир в Спаши не завершает той серии междоусобных конфликтов в Подесенье, которая была начата Карачевской войной. Летопись и дальше буквально переполнена описаниями походов и столкновений черниговских, северских, киевских, смоленских, суздальских войск вплоть до 1155 года, в которых, кроме чернигово-северских Ольговичей и Давыдовичей, непосредственно вмешались и сами главные игроки – представители разных ветвей Мономашичей – великий киевский князь Изяслав Мстиславич Волынский, Юрий Долгорукий и (после смерти брата Изяслава в конце 1154 года) Ростислав Мстиславич Смоленский. О накале этой борьбы свидетельствует то, что в ее ходе Юрий дважды захватывал и терял Киев. Попытки достигнуть мира и распределить княжеские столы также были.

После одной из них, связанной с очередным приходом Юрия под Киев и закреплением Глеба Юрьевича в Переяславском княжестве, а также смертью Владимира Давыдовича Черниговского в 1151 году, оставшиеся старшие Давыдовичи (Изяслав) и Ольговичи (Святослав) заключили соглашения о разделе «отчин» – западная, собственно черниговская часть княжества отходит первому, восточная, новгород-северская, – второму. Тогда этот символический акт примирения не привел даже к временному затишью, но в дальнейшем имел большие территориально-политические последствия для раскола Черниговского княжества, причем линия раскола прошла и через современную Брянскую область с северо-востока на юго-запад. Тогда же, нейтрализовав единственного союзника Юрия Долгорукого на юге Руси, два Изяслава – Давыдович и Мстиславич дружно обрушились на суздальского князя. Юрий обосновался тогда в Городце Остерском, контролировавшем стык трех княжеств – Черниговского, Переяславского, Киевского. Война разгорелась с новой силой – в нее оказался вовлечен даже зять Изяслава Мстиславича – король Венгрии и все орды Черноклобуцкого союза. Однако, не вмешиваясь в борьбу за Киев, Святослав Ольгович прочно удерживает тот «мост», по которому к нему поступает суздальская и половецкая помощь, несмотря на периодические поползновения Давыдовичей и собственного родного племянника – Святослава Всеволодича. Эта стратегия оправдала себя, в 1155 году по этому пути вдоль Судости, через Подесенье проходит Юрий Долгорукий, дабы окончательно обосноваться в Киеве, а великий Черниговский стол отдать верному союзнику. События развивались так. К западу от северной части волости Подесенье, у границ Смоленского княжества, в городе Зарой (где-то на границе современных Брянской и Смоленской областей) происходит встреча смоленских и суздальских войск и двух главных деятелей Руси того времени. Ростислав без боя и «по добру» уступает дяде главенство над Русью и целует в том крест. Далее военный поход Юрия Долгорукого на Киев проходит по территории брянского Подесенья, у южных окраин которого (у Синина Моста; кстати, это название символично – примерно отсюда к югу начиналась территория Русской земли, древнего, еще с X века, родового «домена» Рюриковичей), где оно граничило с волостями Радоща и Стародуба, происходит встреча с владетелями обеих – Святославом Ольговичем и Святославом Всеволодичем, дядей и племянником. Первый – давний и в основном верный союзник Юрия, второй был постоянно «на подхвате» у его противников. Далее летописцем описывается интересная морально-психологическая коллизия. Дядя заступается за племянника, умоляя Юрия «принять его в любовь». Это проявление благодарности за тайное послание дяде от племянника, находившегося в стане его врагов, но своевременно предупредившего родственника об опасном маневре противника в начальный период Карачевской войны. Святослав Всеволодич падает на колени и кается в содеянном, говоря «избезумелся есмь». Юрий прощает его, но требует крестного целования не только себе, но и Святославу Ольговичу.

Переход Всеволодича, князя Стародубского, на их сторону открывает союзникам прямую дорогу на Чернигов и Киев через Стародуб и «Сновскую тысячу». Далее Святослав Ольгович при помощи Юрия Долгорукого, ставшего великим князем Киевским, получает, правда ненадолго, черниговский престол, на котором и правит (с небольшим перерывом на период княжения здесь внешне помирившегося с Юрием Изяслава Давыдовича) до своей смерти в 1164 году. Военным путем получив Чернигов, временно занятый в 1157 году из-за воскняжения Изяслава Давыдовича в Киеве племянником последнего – Святославом Вщижским, Святослав уступает новгород-северский стол племяннику Святославу Всеволодичу. Это было не только продолжением акта благодарности, но и важным стратегическим ходом, который лишил представителей другой ветви Святославичей и Давыдовичей всех уделов в Черниговской земле, кроме пограничного со Смоленским княжеством Вщижа, находившегося на севере волости Подесенье, где правит последний отпрыск этой династии – Святослав Владимирович. Старший из оставшихся Давыдовичей – Изяслав – не очень этим озаботился, так как стал в том же году князем Киевским. Однако для его дальнейшей судьбы это было роковым решением, непростительным легкомыслием или слабостью, а для региона в целом стало причиной новой серии междоусобных конфликтов – «Вщижских войн».

Обобщая историю междоусобных войн на юго-востоке Руси в 1146–1155 годах, начальной фазой которых была Карачевская война, можно сказать, что их главной причиной в общерусском масштабе была борьба Юрия Долгорукого за Киев и верховный суверенитет над Русью. Кроме того, он хотел закрепить за своей ветвью династии, за Ростово-Суздальским княжеством, часть южной Русской земли – Переяславское княжество, которое было родиной, метрополией залесской ветви Мономашичей. Для достижения этой цели ему нужно было найти опору в лице слабейшего из местных князей, обострившего отношения как с черниговскими династиями, так и с тогдашним киевским князем.

Целью Святослава Ольговича было вначале создание своего крупного владения для Ольговичей внутри принадлежавшей Давыдовичам Черниговской земли, а когда станет возможным – и овладение верховной властью над всей этой землей. Для конечных целей Юрия было также важным, что Святослав был личным врагом киевского князя Изяслава Мстиславича, с которым боролся за столицу из-за брата Игоря. Идеальный союзник!

Для Изяслава Мстиславича важным было сохранение статус-кво и создание препятствий на пути «имперских амбиций» Юрия в виде мощного, монолитного, под единым и лояльным лично к нему управлением Давыдовичей. В этой связи для Юрия был желателен раскол княжества, и он просто обязан был поддерживать любые сепаратистские устремления внутри его.

Кроме борьбы за «отчины», волости, нельзя сбрасывать со счетов и более приземленные задачи, решаемые в ходе этих войн, – присвоение собственности, включая челядь и смердов, побежденного противника – прежде всего для содержания дружин и пополнения зависимого населения в своих селах.

Кроме общности стратегических и тактических целей, страха (для менее значимых князей) большую роль в сложении коалиций и отборе союзников играли семейно-брачные (но не родовые!) связи. Религиозный и национальный факторы не имели в этом аспекте никакого значения. Кроме русских, в этих конфликтах «засветились» «дикие половцы»-язычники, прообраз казаков – разбойники-бродники, все орды «черных клобуков» (берендеи, торки, ковуи, печенеги) – частью язычники, частью православные, венгры-католики. Судя по летописям, никаких жестокостей по отношению к свободному местному населению не совершалось; не грабили жителей городов, если они сдавались добровольно. Штурмы не применялись.

2. Вщижские войны

Их предыстория уходит в 1156 год, а продолжались они до 1161 года и связаны с пересмотром той военно-политической ситуации, которая сложилась в чернигово-северских землях к 1155 году, и сфер влияния на эти территории между залесскими и смоленскими Мономашичами. Тогда недовольный доставшимся уделом – маленьким городком Березый под Черниговом, князь Святослав Владимирович, представитель ветви Давыдовичей, силой захватывает Подесенье и Вщиж и де-факто образует новое удельное княжество, признав своим сюзереном Ростислава Смоленского, «от стрыя [Изяслава Давыдовича] отступив». Последним объясняется то, что во Вщиже нашел убежище волынский князь (на тот момент – фактически изгой Владимир Мстиславич – родной брат смоленского сюзерена. Но пришел он не через смоленские земли, а с юга, через Стародуб, а это не очень понятно, так как с передачей Вщижа и Подесенья Ростиславу новый удел, по сути, в военно-политическом плане разрезал Черниговские земли пополам, отсекая от Чернигова Брянск и «землю вятичей», перекрыв связь между ними по Судости. Путь же по Десне проходил по землям нового Новгород-Северского княжества, что давало выгоду его владетелям. Все это, однако, объяснимо, если учесть хорошие отношения Юрия Долгорукого, на тот момент – князя Киевского – и с Ростиславом, и тем более со Святославом Ольговичем. Если же учесть, что главным врагом Юрия был волынский князь Мстислав Изяславич, заставивший бежать с Волыни своего дядю и противника Владимира Мстиславича, то ситуация становится вполне объяснимой с общерусской точки зрения. Что же касается регионального аспекта, то, по сути, произошел формально не санкционированный, но выгодный Святославу Ольговичу передел волостей внутри ее. Подесенье и Вщиж уходил из-под власти бывшего (и единственного еще живого) врага и Святослава, и Юрия – Изяслава Давыдовича. Последний постоянно демонстрирует свою преданность им, но ему вряд ли доверяют, хотя он стал тестем для Глеба Юрьевича. Суммируя все это, становится понятным, почему племянник решился поживиться именно за счет владений родного, а не двоюродного дяди. Однако в ходе этих событий упоминается и племянник Святослава Ольговича – Святослав Всеволодич, у которого первый, будучи недолго черниговским князем, чуть ранее отобрал «Сновскую тысячу» – путь из Чернигова на Стародуб. Этот второй обиженный «сыновец» воспользовался сумятицей и занял опустевший Березый неподалеку от Сновска, вынудив черниговского князя совершить на него поход с нанятыми для этого половцами.

Далее, судя по летописному сообщению, оба «стрыя» объединяются против племянников (также соединивших силы) и совершают против них совместный военный поход, завершающийся «миром» почему-то у смоленского города Мстиславля.

Следующей ступенью к основной Вщижской войне становятся события, связанные со смертью Юрия Долгорукого в Киеве и воскняжением там Изяслава Давыдовича. Вначале полностью меняется геополитическая ситуация на Руси: из-за попытки Юрия вернуть волынский престол Владимиру Мстиславичу и присоединить Волынь к своим владениям против него создается коалиция в составе Мстислава Изяславича Волынского, Ростислава Смоленского и Изяслава Черниговского. Союзники предлагают присоединиться к ним и Святославу Ольговичу, но тот отказывается, хотя и Юрию не помогает. После «своевременной» смерти последнего в мае 1157 года ставший великим князем Киевским дядя Святослава – Изяслав Давыдович – передает ему Чернигов. Однако Святослав Ольгович военным путем (происходит «стояние» двух коалиций на реке Свинь под Черниговом) заставляет Изяслава вернуть Чернигов ему, а Новгород-Северский достается Святославу Всеволодичу. Святослав Владимирович вновь должен удовлетвориться Вщижем, который, правда, на этот раз был получен «по праву».

Следующее изменение ситуации происходит уже в 1159 году, однако предпосылки проявляются еще в 1157 году, когда киевским князем последние месяцы был Юрий Долгорукий. Когда Изяслав Давыдович уже стал «замышлять рать» на Юрия и не боялся испортить с ним отношения, он отбил у него пленника – князя-мятежника, бывшего соратника Святослава Ольговича на первом этапе Карачевской войны, Ивана Ростиславича Берладника, которого Юрий собирался выдать на расправу Ярославу Осмомыслу Галицкому. Уже когда Изяслав стал киевским князем, к нему явилась целая делегация от семи русских и нескольких польских князей и даже короля Венгрии с требованием выдать Ивана Ярославу Галицкому. Изяслав этого не сделал и отпустил Берладника к половцам, которые и помогли этому авантюристу захватить некоторые «дунайские» города Галицкого княжества (область Берладь). Он начал грабить здесь галицких купцов и рыбаков, а затем во главе половцев и берладников пошел на Галич, принимая по дороге в свое войско бежавших от хозяев смердов. Поход на Галич не удался, потому что его вскоре покинули половцы, которым он не давал брать штурмом и, соответственно, грабить те города, которые не сдавались добровольно. Иван вернулся в Киев и уговорил великого князя помочь вернуть ему галицкие волости.

В 1159 году поход состоялся, но в нем к Изяславу не примкнул никто, а вскоре возмущенные князья и вообще выбили его из Киева. Возвращаться ему было некуда – кроме столицы, он сохранил за собой только отдаленную «землю вятичей» с Карачевом, раздав все остальное. После того как во время сражения за самую мощную крепость Киевской (а возможно, и всей Русской) земли – Белгород – Изяславу изменили даже берендеи и торки, бросив под Белгородом наемных половцев, он с оставшимися союзниками, малозначимыми и ранее постоянно «обижаемыми» «в волостях» князьями – Святославом Владимировичем Вщижским и Владимиром Мстиславичем Волынским – бежит в обход уже враждебного ему Киева в «вятичи». Путь его лежал прямо на север в Гомий (Гомель). Здесь он встретился со своей женой, которая также бежала из Киева, но обходной дорогой – через Переяславль, где пока еще правил враг волынских и смоленских Мстиславичей – Глеб Юрьевич, зять Изяслава. Далее она с юга и востока обошла Черниговскую волость «Задесенье» и через территорию Новгород-Северского княжества вышла к Ропеску (на севере «Сновской тысячи»), где ее с почетом принял и проводил до Гомия брат новгород-северского князя – Ярослав Всеволодич, на тот момент, скорее всего, князь Стародубский. По дороге в «землю вятичей» Изяслав берет «на щит» «город княгини Святославлей» – Облов. Этим он объявляет войну великому черниговскому князю, который до того придерживался нейтралитета в конфликте, а «землю вятичей», на западной границе которой со Смоленским княжеством находится Облов (верховья северного притока Десны – река Болва), уже считал своей. В этих событиях с точки зрения реконструкции воинской культуры и организации Руси важно описание ближайших последствий штурма Облова и «оккупации» (с точки зрения Святослава) его волостей в «вятичах». Началась конфискация имущества («золота, серебра, челяди, коней, скота») «изяславлих» бояр и дружины – как в Черниговской земле, так и в Киеве (из Киева «товар» отправлялся во Владимир-Волынский как контрибуция). В данном эпизоде важно следующее: какому бы князю ни служили бояре и дружинники, их недвижимое имущество на правах частной собственности могло находиться на «чужой» территории как источник их «жизни». В моральном аспекте интересен факт «ареста» жен бояр и их последующего возвращения мужьям за выкуп.

Окончательно облик новой геополитической ситуации на Руси проясняется в начале 1160 года, когда захватившие Киев галицко-волынские князья, вероятно, чтобы не ссориться между собой, приглашают на великое княжение Ростислава Смоленского. В итоге с региональной точки зрения для последнего вопрос о смоленско-черниговской границе отходит на второй план или вообще теряет значение. С другой стороны, в качестве князя Киевского и формально – общерусского и находясь в дружбе с галицко-волынскими и (чуть позже) – чернигово-северскими владетелями, Ростислав имел на Руси только одного достойного соперника – Андрея Юрьевича Владимиро-Суздальского, будущего Боголюбского.

Все эти факторы отразились на характере последующей фазы конфликта Изяслава Давыдовича практически со всеми князьями Южной Руси, военные действия которого начались на южных, степных, окраинах чернигово-северских земель, а завершились на северо-западных, «смоленских», в современной Брянской области. К моменту начала этих действий Изяслав Давыдович перемещается с крайнего севера региона на крайний юг, с прямым выходом в степи – в город-крепость Вырь. Здесь в числе его союзников вновь появляется уже «официальный» изгой Иван Берладник. Со своими уже традиционными союзниками – «дикими» половцами Изяслав дважды пытался захватить Чернигов, но в итоге был разбит войсками коалиции. При этом в сражении против своих «диких» родственников решающую роль опять сыграли «свои поганые», которые безжалостно, как принято у кочевников, «избивали», «секли», «изоимаша руками» и топили в Десне половцев. Берендеи, составлявшие главную часть «своих поганых» в этом сражении, по сути, отомстили «диким» сородичам за поражение под Карачевом в 1147 году. После сожжения противниками «острога» (окольного города) вокруг Выря (устоял только детинец) Изяслав покинул опустошенный город и с вновь подошедшими к нему половецкими подкреплениями вновь пошел на север. Пошел он, однако, не в «вятичи», а во Вщиж, по дороге разорив («повоевав») окрестности таких городов Подесенья, как Росусь и Воробейна, и был принят своим племянником. «Тоя же зимы», базируясь на Вщиж, Изяслав с половцами совершает набег на смоленские земли.

В это время, преследуя явно «зарвавшегося» князя, к его основной базе – Вщижу – подходят войска чернигово-северских князей и осаждают этот город. Святослав Владимирович не сдается, несмотря на подавляющее превосходство противников, последние же, следуя традиционной русской тактике, не решаются на штурм, предпочитая взять город «малой кровью», «измором». Это позволяет Изяславу успеть привлечь к военным действиям новую силу – Андрея Боголюбского, который не прочь закрепиться у границ Южной Руси и приобрести здесь союзников. Пообещав женить своего племянника Святослава Владимировича на дочери Андрея, Изяслав тут же получает помощь – ко Вщижу был послан сын Андрея, также Изяслав, «съ всимъ полком своимъ и Муромская помочь». Если речь идет о Владимирском великокняжеском полке, возможно, даже «городовом», а не только дружинном, то это была немалая сила («ростовская», как пишет летописец). «Убоявшись» этого, осаждавшие Вщиж князья «дали мир» Святославу и сняли осаду. Узнав об этом, оба Изяслава не пошли во Вщиж. Очень активный, хотя и неудачливый Давыдович вновь занял «вятичи», а затем ввязался в борьбу за черниговские волости, подняв даже сына (Олега) против отца (Святослава), и в итоге погиб в 1162 году, вновь посягая на Киев.

Состоявшаяся затем во Вщиже свадьба Святослава Владимировича и дочери Андрея Боголюбского, а также занятость последнего и его сына Изяслава новгородскими делами заставила южных и смоленских князей в «том же лете» по летописи, или, скорее всего, в начале 1161 года по современному летосчислению, повторить попытку. На этот раз, опасаясь все-таки вмешательства Андрея Боголюбского в случае, если осада затянется, собрано было огромное войско. Руководителем похода был главный союзник и родственник суздальского князя Юрия Святослав, князь Черниговский, участниками – оба его племянника Всеволодовича (Новгород-Северский и Стародубский), «Роман из Смоленска», «Всеслав из Полоцка», кроме того, киевский «полк» (скорее всего, городовой, пеший) и «галичане», то есть всех южно- и западнорусских земель, кроме Переяславской (где сидел Глеб, брат Андрея Боголюбского) и Волынской. Осада длилась пять недель, и, когда наступил голод (при раскопках были найдены ямы, забитые костями лошадей, съеденных во время осады, и затем засыпанные, и братские могилы умерших) и стало ясно, что суздальская помощь на этот раз не подойдет, город сдался. Голод был вызван, вероятнее всего, тем, что жители не успели пополнить запасы после предыдущей осады, опустошением княжеских кладовых во время пышной и престижной свадьбы и временем года – скорее всего, концом зимы. Святослав сохранил престол, но целовал крест черниговскому князю «яко имети ему его в отца место и во всей воли его ему ходити», то есть принес своеобразную личную вассальную присягу Святославу Ольговичу как своему сюзерену. Ясно, однако, что сравнительно благоприятный исход для Святослава Вщижского был достигнут не добровольной сдачей города, не его смирением, а благодаря родству и ранее оказанной и вполне реальной в будущем прямой военной помощи его тестя – Андрея Юрьевича (будущего Боголюбского), «единодержца» Владимиро-Суздальского.

Вследствие этого последнему из Давыдовичей удалось удерживать княжество до своей смерти бездетным в 1167 году и пресечения данной ветви династии Святославичей. Вщижский престол опустел, и, скорее всего, навсегда: для Чернигова было слишком опасно держать отдельного, пусть и «подручного», князя в столь стратегически важном пункте; другое дело – посадник самого князя Черниговского. В итоге как на региональном, так и общерусском уровнях вщижские войны закончились ничем. Если после окончания и даже в процессе цикла конфликтов, начатых карачевской войной 1146–1147 годов, в составе Черниговского оформилось Новгород-Северское княжество, то по результатам вщижских войн границы между ними практически не поменялись: переход Стародуба из состава Новгород-Северского княжества под прямую власть Чернигова произошел позднее, в 1164 году в результате династических комбинаций, а не войн (хотя затем и вызвал военные конфликты). Статус «земли вятичей» с Карачевом как был, так и остался неопределенным и изменчивым.

Основная локальная цель – образование Вщижского княжества – также достигнута не была: возникшее де-факто в 1156 году, через 11 лет оно перестало существовать в качестве полусамостоятельного политического образования. Сферы и объем влияния Смоленска, Суздаля и Киева в чернигово-северских землях по окончании вщижских войн не изменились.

Конец ознакомительного фрагмента.