Константинополь и его предместья
6 июня. С восходом солнца почти все пассажиры были на палубе. Слова: «Босфор», «мы перед Константинополем» производили какое-то магическое действие. Мне, например, припомнилась при этом прекрасная премия «Нивы»: «Босфор при лунном освещении», и под влиянием ее воображение рисовало виды один заманчивее другого. Осматриваюсь, однако, при дневном свете, и окружающая местность оказывается пока далеко не такою. Правда, высокие берега пролива, покрытые по местам густою растительностью, красивы; заманчиво смотрит справа и слева несколько построек восточного типа; невдалеке впереди видны грозные турецкие форты; но все это не таково в общем, чтобы производить чарующее впечатление. Но вот пароход снялся с якоря и быстро направился вперед. Местность очень скоро положительно изменяется; теперь все, – и причудливые очертания берегов, и растительность, и архитектура строений, – приковывает наше внимание, вызывает восторг и удивление. «Случалось ли вам, – спрашивает по этому поводу один путешественник, – видеть те хорошо устроенные панорамы, где от одного вращения руки плавно и быстро сменяются виды один лучше другого?!» И теперь вот совершается нечто подобное в действительности: «во всю ширь далекого горизонта, справа и слева бегут перед вами поразительные прекрасные картины. Бесконечное полотно этих картин как бы скатывается за далеко оставшимися позади вас холмами, и перо только в силах написать имя, название, но не воплотить прелести и красоты, которые оно обозначает»[12]. Начинается это с Буюк-Дере с его чудными зданиями и зеленью парков. «На живописных скатах холмов, сплошь застроенных роскошными домами всевозможной архитектуры, среди изящных групп стройных кипарисов, пышной зелени чинар и маститых платанов высятся здания различных консульств и в том числе летняя резиденция русского посольства»[13]; из прохладной тени парков среди развесистых деревьев живописно высматривают террасы и площадки. Пароход замедляет ход, чтобы передать корреспонденцию подплывшему чиновнику посольства, и снова перед нами мелькает вереница изящных строений и зданий; попадаются теперь и мечети, построенные на удачно выбранных возвышенностях. Постепенно разрастающиеся красивые предместья начинают сливаться с самым городом. Вот на самом берегу Босфора один дворец Султана, не высокий, но легкий по стилю и изящный, вот другой беломраморный, а вот и живописная чарующая панорама всего Константинополя. Константинополь!… Смотрю я на раскинувшееся огромным амфитеатром, облегающее нас с севера, запада и юга живописное сборище «дворцов, мечетей, прихотливых куп зелени, перемешанных с группами домов, киосков, беломраморных колонн восточной архитектуры бок о бок с европейскими зданиями»[14], – на Стамбул с его «царственными мечетями» и Айя Софией, увенчанной вместо креста полумесяцем, на Галату с ее возвышающейся над зданиями одинокой башней, жалким остатком твердыни бывшего когда-то здесь знаменитого поселения генуэзцев, на Золотой Рог, усеянный всевозможного рода кораблями, и мысль невольно бежит в глубь истории, переносится к давно минувшим событиям этого привлекательного, чарующего на вид города, «города древнего, нового, великого, гадкого, священного, богомерзкого, много интриговавшего прежде, не перестающего быть предметом интриг и по сию пору», как выразился о нем один из наших отечественных историков[15]. – Когда-то незначительный и малоизвестный в течение целой тысячи лет, греческий городок этот – Византия[16] со времени Константина Великого, с перенесением сюда столицы из языческого Рима, вдруг становится центром всемирно-исторической жизни народов. Город быстро растет, укрепляется и украшается всевозможными зданиями, дворцами и монументами. Христианские императоры византийские не щадят ничего, – ни сил, ни средств, ни искусства, чтобы сделать этот город священным городом для всех христиан, вторым, христианским Римом, – новым Иерусалимом. Появляются один за другим благолепные и величественные храмы христианские; строятся мужские и женские монастыри, воздвигают наконец восьмое чудо света – юстинианов грандиозный и великолепный храм Св. Софии, Премудрости Божией. Отовсюду сюда свозятся дорогие для чувства христиан священные предметы: часть древа Креста Господня и другие орудия страданий и смерти Спасителя мира, Его нешвенный хитон, риза и пояс Богоматери, нетленные тела свв. апостолов, мучеников и угодников Христовых, и все это обильно размещается по храмам и монастырям. И Византия, город св. Константина, дает ход и направление не внешней только политики, но и церковной жизни религиозной; здесь своею проповедью жгут сердца заблуждающихся христиан знаменитые отцы церкви Григорий Богослов и Иоанн Златоуст; здесь собираются соборы вселенские. Но вот значение и влияние Византии начинают сокращаться. С востока и юга ее теснят и отнимают области одну за другой магометане; с севера дикие готы и россы, наводняя страну, нередко подступают к самым стенам; а запад, в лице римского епископа, совсем порывает с ней всякую (внутреннюю и внешнюю) связь и зависимость. Правда, сильные россы делаются скоро христианами и получают христианство из Византии, и для них Византия делается уже Царьградом – священным, дорогим городом христианским. Но дни Византии, переставшей дорожить православием веры Христовой, были сочтены; беззакония ее превзошли меру долготерпения Божия, и она в 1453 году падает под ударами турок-магометан. И что сталось тогда с этим священным городом христиан? Озлобленные турки-фанатики осквернили, сожгли, разрушили храмы и монастыри христианские, превратив лучшие из них в свои святилища; понастроили мечетей, и «царица» городов христианских стала столицею богоненавистного мусульманства… И снова смотрю я на высящиеся тут и там, царящие мусульманские мечети, и скорбное чувство овладевает мною. «Это ли наследие Великого Константина, водрузившего крест при вратах в Европу?» – припоминаются мне скорбные слова знаменитого путешественника А.С. Норова. – Вот как христианская Европа платит памяти Константина за пролитый на нее свет христианства!» В самом деле, более четырехсот лет прошло со дня падения Византии; турецкое могущество ослабело, турецкие падишахи со дня на день ждут своей участи подобно византийским императорам позднейшей эпохи, и однако полумесяц гордо, вызывающе высится над когда-то священным местом христиан. Доколе, господи?…Взор падает на Галату. Три небольших, но благолепных купола Афонских подворий, увенчанные крестами и высящиеся над прибрежными зданиями этой части мусульманского города, проливают некоторую отраду. Недавно купола эти высятся над окружающими их строениями, недавно видимо для всех заблестел здесь Крест Христов. Без сомнения, и немало трудов, усилий и затрат стоило монастырям этих подворий, чтобы над их храмами так открыто засияло победное знамя Христа, чтобы пробита была брешь в мусульманской нетерпимости. Пароход, между тем, при помощи двух небольших греческих буксиров успел прицепиться к якорной бочке неподалеку от Галатского берега против афонских подворий; матросы «взяли практику» (т. е. получено было в агентстве позволение на высадку и выгрузку), и десятка два лодочников в фесках, мирно пред тем покачивавшихся на почтительном от нас расстоянии, как стая хищных птиц, налетели и набросились на пароход. Крича, толкаясь и перегоняя друг друга, по трапам и канатам быстро взбирались они на палубу, обступали тут и там столпившихся и видимо оробевших паломников и, что-то говоря скороговоркой на непонятном языке, одних брали за рукав, других за одежду, очевидно, предлагая свои услуги по перевозке на берег; многие из них не раз порывались было спуститься и в помещение 2-го класса, но прислуга воинственно, геройски защищала входные двери. Среди этой сутолоки, непонятного гвалта и бесцеремонности фесок невольно чувствовалась какая то бесприютность, сиротство, заброшенность. Поэтому, как обрадовались все, когда около парохода среди других лодок заметили лодку с тремя подворскими иноками, русскими по происхождению. Выждав время, избегая толкотни, спокойно взошли они на пароход и участливо, приветливо обратились к паломникам, приглашая их пожаловать на то или другое подворье. Повеяло чем-то родным или знакомым; лица паломников прояснились; доверчиво как к самым близким родным наперерыв стали обращаться они к прибывшим с своими недоумениями и расспросами. – «Россия» по расписанию должна была стоять здесь более двух суток. За это время свободно можно было посетить св. места Константинополя и осмотреть самый город; а потому и желающих отправиться на подворья нашлось порядочное число. – Поручив свой багаж надзору служителя при каютах, немедленно с сопровождении добродушнейшего, приветливейшего и скромнейшего о. Никиты спустился я вместе с другими в лодку от Пантелеймонова подворья. Здесь о. Никита взял у нас паспорта, показал их бывшему около парохода турецкому чиновнику, а затем и совсем оставил их в таможне на берегу. Толпой, не отставая друг от друга, очень скоро, узкими грязноватыми улицами, постоянно почти наталкиваясь на собак, пришли мы на подворье, где руководимые радушно встретившими нас иноками и разместились немедленно по номерам. Было 7 часов утра; на подворье только что начиналась литургия, а потому все поторопились подняться на вышку, где помещался храм. Небольшой и невысокий, но благолепный подворский храм был уже полон молящихся. Войдя туда, можно было совсем забыть, что находишься вдали от России, находишься в Константинополе, городе мусульманском: все здесь напоминало дорогое нашему сердцу, родное, православно-русское. По случаю праздника Св. Троицы храм был убран зеленью; чтение богослужебных часов слышалось по-славянски и притом правильным русским акцентом; присутствовали здесь подворские иноки, паломники русские и несколько южных славян в их национальных костюмах. В небольшом алтаре меня приветливо, как давнего знакомого, встретили готовившиеся к совершению литургии иеромонахи. Литургия совершена была торжественно (служили 4 иеромонаха) при задушевном, умилительном пении и чтении иноков. – Заметил некоторые особенности, которые невольно бросились в глаза. Так, священнослужащие во время литургии клали свои служебники прямо на престол, а во время Херувимской песни, приложившись ко святому престолу, они кланялись, между прочим, и предстоящим людям; «Верую» читали, а не пели (как в Киево-Печерской лавре); некоторые возгласы после «Херувимской», несмотря на служение с о. иеродиаконом, произносили со-служащие иеромонахи по указанию о. предстоятеля, а не один предстоятель (например «И даждь нам едиными усты» произносил второй из сослужащих, а «Яко твое есть царство» – третий); коленопреклоненные молитвы во время вечерни читали первую и третью о. предстоятель, а вторую – старший из сослужащих. – Отстояв затем молебен, я заявил было о. заведующему о своем желании служить завтра (в Духов день) литургию; но тот осторожно заметил, что на это нужно испросить предварительно благословение у Патриарха (Константинопольского), что без его благословения он позволить мне, к сожалению, не может, так как бывали случаи, что из-за подобного дозволения (без патриаршего благословения) возникали нежелательные и большие неприятности для подворской братии. Патриаршую церковь предполагалось обозревать сегодня же до обеда, а потому, чтобы не беспокоить подворскую братию, я решился лично испросить у Его Блаженства нужное дозволение. – Из храма вышел затем на площадку, откуда открывается один из прелестных видов на окружающую местность и залюбовался им. Внизу предо мною – «мощная ширь Босфора и шумный рейд, загроможденный судами, быстро мелькающие точки – пароходы; оттуда доносился гомон кипучей жизни, учащенные свистки пароходов. Прямо с азиатского берега смотрит Скутари, зарисованный смутными очертаниями столпившихся домов на отлогих скатах. Едва белеет как будто выдвинувшаяся из глубины зеркальных вод поэтическая башня Леандра, у подножия которой
Босфор слился с царственной ширью Пропонтиды. Правее тонкой лентой пролегла золотистая синева Мраморного моря с туманной далью ярко освещенного горизонта. Как крылья колоссальной чайки, распластаны изогнутые паруса едва заметных каик[17], тихо перебегающих от одного берега к другому»[18]. Еще правее ближе ко мне наводящий на грустные размышления «живописный Стамбул с своими мечетями. Все они как на ладони поднимаются среди куп зелени. Вот Айя София золотится в ярких лучах, усиливая впечатление желтой окраской своих контрфорсов; за ней встает мечеть Валиде, высятся гигантские минареты Сулейманиэ»[19]. – «А вот древний Халкидон! – любезно сказал мне подошедший инок, указывая рукой правее Скутари на заселенный выступ азиатского берега, – он называется теперь «Кадикюю»[20]. «Так вот где, – подумал я, – (в 451 году), происходил знаменитый Халкидонский собор и был храм св. Евфимии, в котором заседали свв. отцы!» И мне живо стали припоминаться некоторые заседания этого собора, поведение еретика Диоскора и сочувствовавших ему лиц, прибытие императора Маркиана и его супруги св. Пульхерии; речь императора и проч., и проч. После чая, радушно предложенного нам в небольшой, уютной и прилично обставленной столовой, на любезный вопрос о. гостинника: не желает ли кто посетить святые места Константинополя и обозреть его достопримечательности, все без исключения паломники не задумываясь ответили полным согласием. Немедленно дали нам проводника-инока, в предшествии которого и направились мы к Стамбулу, предположив нанять там извозчиков. Коротким узким переулком скоро вышли мы на оживленную Галатскую улицу и тотчас же подхвачены были ее шумным течением. Все здесь поражало новизной и необычностью. Улица была узкая, – не более 3½ саженей в ширину, с поразительно узкими тротуарами, а между тем по ней проходили вагоны конно-железной дороги, проезжали кареты, экипажи, фургоны, торопливо шли вьючные животные и непрерывной во всю ширину улицы толпой тянулись, встречаясь и перегоняя друг друга, люди всевозможных наций и костюмов. Все это, искусно лавируя, спешило, шумело, кричало, как у себя дома, и нужна была крайняя осторожность и внимательность, чтобы не раздавить чего по пути и избежать неприятных толчков, а пожалуй и ударов хлыста. Вот слышится «рожок кучера конки и перед дышлом (вагона) в двух шагах, весело улыбаясь, потный и запыленный, бежит проводник-турок, разгоняя криком толпу и помахивая (чем-то вроде скалки). Иначе нельзя было бы двинуться вагону, не рискуя ежеминутно задавить кого-либо из прохожих или собак. Вот, торопливо топоча ногами, перегоняет вас небольшой «караван осликов, сплошь заваленных и завешанных всевозможными тяжестями, начиная от корзин с овощами и кончая накрест положенными длинными рельсами. Погонщик бредет сзади, предоставляя (самим) животным выбирать себе путь и направление». Вот прямо на вас, колыхаясь, движется целая гора каких-то ящиков или же двух-аршинная корзина, доверху набитая хлебами, и с ужасом сторонясь, вы теперь только замечаете, что то и другое нагромоздилось на спине человека[21]. Удивляешься после всего этого, как на подобной столь оживленной улице среди такой сутолоки могут еще существовать пресловутые константинопольские собаки, эти преапатичные, неряшливые и неприглядные с обнаженной подчас спиной или шеей животные; а между тем их здесь очень много. Небольшими кучками (по 3 или 4 штуки) тут и там лежат или стоят они у тротуаров, а иногда и среди улицы, совсем не обращая внимания на торопливо проходящих и проезжающих. Только взмах хлыста извозчика или удар ноги неосторожного прохожего могут заставить их (и опять-таки лениво) подняться и уступить дорогу. На моих глазах колесо быстро двигавшегося экипажа переехало через ногу одной, лежавшей вблизи тротуара, которая только теперь, жалобно взвизгивая, поднялась и, влача ногу, отошла в сторону… Осторожно лавируя между прохожих и собак, шли мы по улице, наблюдая ее своеобразную жизнь и засматривая по временам в раскрытые лавки и магазины, откуда нередко доносился мелодический звон колокольчиков. И в чередовании видов торговли, как и в уличной жизни, здесь замечалась какая-то беспорядочность и хаотичность. Хорошие магазины, например, помещаются часто рядом с невзрачными овощными, мясными лавками; и, проходя, вы видите то изящные вещи ювелира и мужские манекены, разодетые по последней моде, то обдает вас запахом жареной баранины или пекарни, и вы видите, как готовит повар шашлык или как пекут хлеба в булочной. – Выменяв несколько турецких денег неподалеку от Галатского моста, что пересекает Золотой рог в нижней его части, и заплатив с человека по «паричке» (2 или 2 % коп. на наши деньги), мы направились по этому длинному мосту на противоположную сторону; здесь наняли за очень сходную цену несколько фаэтонов (нас было 12 человек) и по отвратительной мостовой малооживленными, узкими по обычаю улицами скоро выехали на площадь, примыкающую к Айя-Софии. Вместо того, чтобы направиться к воротам ее ограды, выходившим на площадь, наши возницы почему-то взяли левее и, обогнув западную часть ее, остановились на косогоре у входа с противоположной северной стороны. – Св. София, как известно, первоначально была построена Константином Великим; после бывшего в ней пожара император Феодосий Младший восстановил ее в сравнительно большем размере, а император Юстиниан, после нового пожара, выстроил в том колоссальном объеме, в котором сохраняется она и в настоящее время. Император Юстиниан, как известно, не задумывался ни над чем при ее сооружении. На ее постройку он израсходовал до 3 % миллионов рублей; привез из разных стран своей империи свыше 40 изящных дорогих колонн из порфира, зеленой яшмы, гранита и т. п.; а зодчие Анфимий и Исидор вложили в это дело все свое знание и умение. Благодаря этому всему, храм Св. Софии является величественным и изящным сооружением, с которым не могут быть сравниваемы ни знаменитые образцы зодчества древней Греции и Рима, ни величественные памятники сооружений готических и арабских. «Небывалая ни прежде, ни после гениальная смелость постройки (замечательная пропорция всех деталей), необыкновенная роскошь внутреннего убранства и легкость обширного купола (до 15 саженей в поперечнике) сделали это здание чудом технического искусства. Соединяя мысль о кресте с мыслью о небесах, доступных лишь чрез него, зодчие основали свой храм на четырех исполинских арках и четырьмя приникшими к ним полуцилиндрами обозначили снаружи крестообразное здание, отважно набросили сверху арок обширный купол наподобие глубокого неба»[22]. И храм Св. Софии оказался настолько величественным и чудным, что по освящении его, припоминая величие и славу знаменитого храма Соломонова, император Юстиниан не без основания воскликнул: «Я превзошел тебя, Соломон!» А кровожадный Христоненавистник Магомет II, победоносно войдя, тотчас же по взятии Константинополя, в этот храм по трупам убитых христиан, невольно поддался обаянию его величия, тут же приказал мулле совершить хвалебную молитву Аллаху за дарованную победу и обратил его затем в мусульманскую мечеть, увенчав полумесяцем и пристроив 4 минарета. – Однако, внешним своим видом в настоящее время Св. София не производит на зрителя особого впечатления и не поражает. Смотря с рейда Золотого Рога, проф. А. Лебедев, например, нашел ее столь лишенной «всякой художественности», что сравнил с «сидящей по-турецки, поджав ноги, дебелой старицей, укутанной множеством шалей и имеющей на своем челе повязку или чадру»[23]. Правда, в этом сравнении есть немало поэтической вольности; однако, верно то, что некоторые из последующих за Юстинианом византийских императоров, а больше всего «новый мусульманский мир, разросшийся на развалинах Константинополя, сдавили (обезобразили) этот грандиозный монумент христианства уродливыми пристройками, контрфорсами, кучей зданий, облегающих его (почти) отовсюду[24], и Айя София на первый взгляд действительно является «какой-то нелепой громадой зданий». Особенно непривлекательной выглядит она с северной стороны, где остановились наши экипажи. – Полные любопытства спустились мы к глубокой входной арке, где находились два мусульманина привратника. Внутрь храма почему-то войти было нельзя, и нам предложили осмотреть пока хоры. Хоры мечетей не признаются у мусульман за места священные, а потому и посетить их дозволили нам без пресловутых «бабуш» или туфлей. Широким, довольно отлогим сводчатым ходом стали подниматься мы, внимая под монотонный глухой шум своих шагов, рассказу проводника-инока о том, как один из византийских императоров позволял себе подниматься этим самым ходом верхом на коне, – и через несколько минут были уже там. – Некоторые из посетителей Св. Софии обыкновенно скорбят, если им почему-либо не удается побывать на хорах, в том, без сомнения, предположении, что там находится немало интересного для их христианской любознательности; а мы, наоборот, очень сожалели, что пришлось начать свой обзор с этих именно хор; – этим мы, во всяком случае, испортили себе первое впечатление. – Правда, хоры Св. Софии просторные (сажень 5–6 ширины, если не больше), высокие; пол мраморный; начинаясь у алтарного углубления (абсиды), они идут вокруг всего обширного храма; множество (60) колонн из дорогого цветного мрамора с капителями изящной работы, соединяясь между собой решетками, окаймляют их открытую (обращенную внутрь храма) сторону. Но как все это загрязнено и заброшено! Мраморный пол весь растрескался и трещины наполнены пылью, превратившейся в грязь; пыль на капителях колонн, пыль на перилах решетки, на последних по местам наблюдается и немало птичьего помета. И как бы в ответ на недоумение относительно последнего в воздухе послышались взмахи крыльев, и два голубя пролетели на противоположную сторону. При взгляде на все это невольно припоминаются слова Спасителя о мерзости запустения на святом месте, вполне применимы к данному храму. С хор отчасти виден знаменитый купол и нижнее помещение храма, но то и другое не в состоянии было рассеять навеянных скорбных дум. В куполе наблюдается неряшливая пестрота и от обвалившейся по местам и кое-как подновленной известью штукатурки, и от не заделанных выбоин и трещин, и от не задрапированных с оборотной стороны грубо сколоченных рам с изречениями Корана, а внизу повисшие почти над самым полом многочисленные (как бы сплошные) неискусной работы железные круги-светильники на железных же прутьях свидетельствуют о совершенном безвкусии турок – владельцев этого храма. И грустно, невыразимо грустно становится на душе и невольно спрашиваешь себя: зачем такое сокровище отняли у христиан турки? и если отняли, то почему не заботятся они о его благолепии и красоте? Проводник-инок между тем зовет нас идти к алтарной абсиде, чтобы показать там просвечивающий сквозь известь мозаичный лик Спасителя, – и по пути останавливает у небольшого карниза, рельефно выступающего на совершенно гладкой стене. По преданию, здесь была дверь. Когда турки, овладев Константинополем, ворвались в Софийский храм, священник, совершавший литургию, взяв священные сосуды, скрылся в эту дверь, которую после того открыть уже никто не мог. Однако, добавляет предание, когда православные опять овладеют Константинополем, священник выйдет из двери и докончит литургию. – Осмотрев затем лик Спасителя, темным контуром проглядывающий с горнего места, мы обошли кругом все хоры, видели уцелевшие по местам высеченные на мраморе кресты и в глубоком раздумье спустились вниз. Теперь нас заставили надеть просторные «бабуши», открыли вход и, осторожно двигая ногами по золотистым циновкам, чтобы не сронить «бабуш», вошли мы внутрь храма. Боже! Какое величественное сооружение! Какая противоположность между внешним и внутренним видом! Между тем, что мы видели с хор, и тем, что видим теперь! Сколько простора! Какое обилие света! Какая чудная красота! Какое изящество резьба на капителях величественных колонн из драгоценного мрамора! Ни одно описание этой внутренности, как бы оно ни было тщательно сделано, никакая фотография или литография не могут вполне передать всей прелести ее величия и красоты, ни тем более возбудить того чистого наслаждения и впечатления, какое дается этим зрелищем. Над обширным пространством сажен 20 или 25 ширины, а в длину и того больше, опираясь на подкуполы, тяготеет, царит грандиозный купол, прорезанный множеством окон, и на всем этом пространстве ни одной арки, ни одного столба! Купол как бы висит в воздухе и до самой глубины виден отовсюду. Он – нечто «неподражаемое». По мнению большинства археологов, купол этот есть не что иное, как храм центрической (круглой формы, утвержденный на верхней части другого базиликообразного храма, составляющего корпус софийской церкви. Утвердить храм на другом храме – задача, разрешение которой требовало гениальности; и это тем более, что весь купол Св. Софии сделан из камня и, как сказано, прорезан множеством окон[25]. – Алтарное отделение храма, приподнятое на несколько ступеней, совершенно открыто (нет даже самой ничтожной преграды). В углублении его, посередине у самой стены стоит кафедра с ал-Кораном; по обе стороны ее – две свечи колоссальных размеров (я сначала принял их за колонны) и настолько высоких, что зажигают их с помощью винтообразных лестниц, приделанных тут же к стене. Направо у самой стены в начале алтарного углубления на значительной высоте помещается небольшая кафедра для муллы с изящным шатрообразным навесом и с узкой, почти отвесной лестницей вниз. Налево напротив (около алтарного же углубления) – возвышенное место для султана; оно имеет восьмиугольную форму, закрыто вызолоченной решёткой, поддерживаемой 8 колоннами из тёмно-зелёного мрамора, и увенчано лучезарным золотым солнцем… Смотря, однако, на этот простор и обилие света, на это изящество и богатство украшений, невольно как то забываешь и про кафедру с ал-Кораном, и про неряшество турок и переносишься мыслью к тем временам, когда храм этот был христианским храмом, когда о благолепии его всячески заботились византийские императоры, когда открытое теперь алтарное место отделялось невысоким из частого серебра с позолотой иконостасом с иконами Спасителя, Божией Матери и свв. апостолов, а за ним, возвышаясь над драгоценным престолом, ярко блестел, золотился превосходной чеканной работы пирамидальный покров, устроенный на четырех сребро-вызолоченных колоннах, – и становится понятным тогда, почему предки наши – добросердечные киевляне – послы Владимира, присутствуя здесь за торжественным патриаршим служением, созерцая богатство и величие храма и внимая задушевному благолепному христианскому богослужению, недоумевали: на небе они, или на земле, и всей душой бесповоротно затем прилепились к любвеобильному учению Христову. Проводник однако зовет вперед. Посреди храма он приподнимает циновку, чтобы показать нам колодезь, над которым был некогда мраморный обруч, принесенный сюда при Юстиниане, с того самого колодца, у которого спаситель беседовал с женой Самарянкой; но мрамор так плотно прилег к отверстию, что всякая попытка открыть его оказалась бесполезной.
Подошли затем к кафедре с ал-Кораном; осмотрели ее и колоссы-свечи около нее и мимо высокой четырехугольной открытой площадки, под которой два-три мусульманина расположились в молитвенных позах, пошли под хоры храма. Здесь нам показали одну из величайших святынь мусульман – камень из святилища Каабы, к которому мусульмане прикасаются с великим благоговением, а напротив на высоте аршин четырех от полу темный отпечаток кисти руки. Говорят, что Магомет II, по взятии Константинополя, ворвавшись со своими воинами в Софийский храм, переполненный христианами, по трупам убитых подъехал к этому месту и окровавленной рукой коснулся арки, давая тем знать, что отныне этот храм христианский делается священным местом мусульман. Отпечаток руки находится довольно высоко, а потому необходимо предположить, если верно предание, массу убитых христиан в храме, иначе, сидя на коне, Магомет не мог бы свободно коснуться рукой указанного места. Направляясь далее, мы заметили одного турка, который ходил по храму обутыми ногами, без бабуш, и указали на него сопровождавшему нас привратнику мусульманину. Тот объяснил через инока, что турок тот пришел в храм в галошах, которые и оставил в притворе; тоже самое могли бы сделать и мы, если бы пришли сюда также, как и он в галошах. Осмотрев еще несколько мозаических крестов, темным контуром просвечивавших тут и там на стенах, вышли мы из-под хор. Теперь проводник начинает усиленно нас торопить выходом, так как в храме скоро начнется общественная молитва, а между тем, как хотелось бы здесь быть еще и еще. И прежде чем совсем покинуть этот храм, мы остановились на минуту и прощальным взором окинули его внутренность. «Я знаю, – скажу словами проф. А. Лебедева, – все лучшие храмы русской церкви: Исаакия и Казанский в Петербурге, Софию (и Владимирский) в Киеве и, конечно, Успенский собор и храм Христа Спасителя в Москве. Но все они не могут произвести того впечатления, как св. София Константинопольская. Этот храм поистине – единственный в своем роде»[26]. Выходили мы из храма через притвор иными, южными дверями, а не теми, которыми входили. Пред Св. Софией, когда она была христианским храмом, красовался величественный памятник ее основателю. Этот памятник один из наших русских паломников, бывший в Константинополе в половине XIV века, так описывает: «тут (т. е. пред дверями св. Софии) стоит столп чуден вельми, толстотою и высотою и красотою издалеча смотря видети его, и на верху его сидит Юстиниан великий на коне, вельми чуден, аки жив, в доспесе одеян срацинском, грозно видети его, а в руце держит яблоко, а на яблоке крест, а на правую руку от себя простре буйно на полудни, на срацинскую землю к Иерусалиму»[27], «а сам хвалится на срацинские цари, а срацинские цари противу ему стоят, держа в руках своих дань», добавляет к этому другой русский паломник XV века. Понятно, со взятием Константинополя турками, не стало этого неприятного для них памятника. И выходя во двор св. Софии, приходилось нам наблюдать всюду одни лишь осязательные свидетельства владычества мусульман: с высоты минаретов неслись заунывные протяжные звуки муэдзинов, призывавших «правоверных» на молитву; у стены ограды левее назойливо глядела увенчанная полумесяцем усыпальница пашей и их семейств, а правее – в небольшом расстоянии – мраморный водоем, у которого два-три мусульманина совершали омовения перед входом в храм на молитву. Мы направились к усыпальнице, внутренность которой и осмотрели, насколько то было возможно, через окно. «Перед нами ряд оригинальной формы гробниц, лестницей уменьшающихся к краям от находящейся в посередине. В изголовьях их – белые митры или фески с аграфами и драгоценными камнями. Черные бархатные покровы, затканные жемчугом и серебром, ниспадают на пол, устланный коврами и циновками. Большая люстра из хрусталя спускается над всем этим в центре»[28]. Все вообще свидетельствовало здесь о заботливости и внимании к умершим со стороны остающихся в живых. – На площади, куда вышли мы через ворота ограды Св. Софии, давно, оказывается, ожидали нас наши извозчики и те немногие из паломников, которые не пожелали посетить Св. Софию. Теперь мы направились к Живоносному источнику за город и по пути очень скоро прибыли на совершенно безлюдную, плохо содержимую большую площадь древнего Ипподрома (Ат-Мейдан) – эту знаменитую арену борьбы партий «голубых» и «зеленых», в которой не стыдились принимать активное участие и византийские императоры. Налево взор наш невольно привлекала красивая мечеть Ахмета I, с шестью стройными минаретами, мраморной колоннадой и замечательными бронзовыми воротами. Небольшая каменная ограда, затканная сеткой решеток, отделяет ее от площади Ат-Мейдана. Говорят, султан Ахмет истощил все свои сокровища на построение этой мечети и до того увлекался и интересовался постройкой ее, что еженедельно, по пятницам приходил сюда пешком, работал вместе с мастерами, а вечером собственноручно выдавал рабочим их дневной заработок. И мечеть эта, нужно сознаться, по внешнему своему виду действительно является одной из лучших и великолепнее даже знаменитой Айя-Софии. Шесть минаретов ее едва было не послужили поводом к священной войне с оскорбленным шерифом города Мекки. Сама Кааба, это главное святилище мусульманства, в то время не имела более шести минаретов, а вдруг Ахмет I дерзнул сравнить с ней свое излюбленное детище. Только прибавкой седьмого минарета к святилищу Мекки султан-вольнодумец спас себя от отлучения[29]. Пр авее мечети Ахмета, посередине площади возвышаются три памятника, уцелевшие от хищничества крестоносцев и турок: – это египетский обелиск Тутмоса III, змеиная колонна и колонна Константина Порфирородного, жалкие остатки той роскоши, которой обставлена была площадь древнего Ипподрома. – Египетский обелиск представляет каменную четырехугольную плиту из цельного фивского гранита, покрытую иероглифами, сажен 6 или 8 вышины и аршин 3-х ширины, утвержденную на высоком мраморном пьедестале. Он вывезен Константином Великим из Илиополя, где составлял одно из украшений храма Солнца, и, если называется обелиском Феодосия, то потому, что император Феодосий Великий восстановил его после падения во время бывшего землетрясения. Пьедестал обелиска украшен барельефом, который изображает на троне императора Феодосия с супругой и детьми Аркадием и Гонорием. – Колонна Константина Порфирородного находится тут же неподалеку от обелиска, напротив его, и поражает своим крайне жалким видом. Карнизы колонны во многих местах пообвалились и вся верхняя часть ее ежеминутно грозит падением. Воздвигнутая в свое время из кирпича и камня затем, чтобы служить метой ристалищу (откуда начинался бег колесниц), она для прочности красоты окована была блестящей медью; но крестоносцы, приняв эту медь за золото, ободрали медную оболочку и предоставили, таким образом, колонну эту разрушительному действию воздушных стихий, вследствие чего она и пришла в ветхость. – Неприглядным выглядит из своей воронкообразной ямы также и двухсаженный обломок Змеиной колонны, который можно заметить, только подъехав ближе к яме. В жгут свитая бронзовая колонна эта, поразительно маленькая по сравнению со своими соседями, в свое время представляла трех исполинских змей, узлами переплетшихся между собой, головы которых с открытой пастью выдавались в стороны. Такой видел ее, например, наш русский паломник начала XV века: «три главы аспидовы медяны вместо одной главы, – описывает он эту колонну, – и в них запечатлен яд змеин, тот, кого охабит змия внутрь града, и тии прикасаютъся и исцеливают, аще ли вне града, то несть исцеления»)[30]. Такой, понятно, привезена была она и императором Константином Великим из Дельф, где поддерживала золотой треножник в храме Аполлона; но Магомет II ли из удальства, а может быть и один из его грубых преемников, поверив молве о сокровищах, скрытых внутри ее, обезобразил эту колонну, уничтожив всю ее верхнюю часть. – Осмотрев эти памятники и поднявшись с площади на гору («недалечь доброго перестрела», выразимся словами паломника XV века), мы снова остановились у высокой неправильной цилиндрической формы черной колонны с незаконченным верхом, пьедестал которой застроен какими-то зданиями. Это – колонна Константина, известная более под именем «погорелой колонны». Она первоначально украшала форум древнего Рима, откуда и была привезена сюда императором Константином Великим; составлена она из восьми кусков египетского порфира, скрепленных по швам медными обручами, и в свое время служила подножием увенчанной лучами фидиевой статуе Аполлона, с надписью: «Константину, сияющему, подобно солнцу». Землетрясение разрушило верх этой колонны, и император Мануил Комнин достроил ее плитами из камня. Этот же император, вероятно, и увенчал ее крестом, и она в глазах народа получила священное значение. По крайней мере, вот что писал о ней русский паломник XIV века: «Столп правоверного царя Константина от багряна камене сотворен; наверху его вделан крест; в то же столпе лежат («запечатлены») 12 кош укруг, секира Ноева»… «и камень, иж из него Моисей воду источи» (последнее добавляет паломник XV века)[31]. Само собою понятно, что с завоеванием Константинополя турками не стало и креста на этой колонне, и священное значение ее отошло в область преданий. – Напоив здесь у водоема лошадей, мы направились далее. Теперь очень скоро пришлось ехать окраинами города, глухими улицами и переулками. Дома здесь очень небольшие и деревянные, а улицы до того по местам узки, что просто недоумеваешь, как могут разъезжаться на них встречающиеся экипажи. Встреч, однако, у нас совсем не было, и мы благополучно достигли знаменитых старинных стен Византии, которые некогда тройной линией окружали ее, защищая с суши. Силиврийскими воротами выехали мы за город на шоссе, вдоль которого на далекое пространство раскинулось турецкое кладбище. Могучие стройные кипарисы, остроконечными вершинами своими вонзившиеся в небо, безмолвно осеняли покривившиеся тут и там от времени бесчисленные надгробные памятники, состоящие по большей части из стоймя поставленных мраморных плит или колонн, часто изукрашенных позолотой и увенчанных то чалмою или яблоком (могилы мужчин), то просто закругленных сверху (могилы женщин). Экипажи наши въехали в прохладную тень кипарисной рощи и узкой дорогой по еще более, чем в самом городе, отвратительной мостовой сравнительно скоро достигли греческого монастыря, где находится Живоносный источник «Балуклы». – Относительно этого Источника нужно сказать следующее. – Когда-то давно, в царствование императора Маркиана (в половине V века) воевода Лев Макелл, будущий император, прогуливаясь по Балуклийской роще в жаркий летний день, встретил слепца, который, изнемогая от жажды, попросил его дать ему воды. Напрасно сострадательный воевода всюду искал живительной влаги, чтобы спасти умирающего, воды нигде не оказывалось. Утомленный и удрученный неудачей, возвращается Лев к старцу, как вдруг слышит голос из чащи: «Царь Лев! Внутри рощи найдешь ты источник живой воды, которой напоишь изнемогающего от жажды и, помазав очи, возвратишь ему зрение. Над этим источником Я помогу тебе потом соорудить храм во имя Мое, в котором все благочестивые, с верой ко Мне притекающие, получат исполнение благих своих желаний и исцеление от трудов». Изумленный и обрадованный Лев исполнил небесное веление так, как ему было приказано: напоил и возвратил зрение слепому, а сделавшись императором, соорудил над источником благолепный храм во имя Пресвятыя Богородицы. Молва о чудесах источника быстро распространилась повсюду, и толпы народа стали стекаться сюда для получения исцелений. Впоследствии император Юстиниан, исцелившись от тяжкой болезни водой этого источника, вместо существовавшего тогда храма соорудил новый, более великолепный, и устроил при нем мужскую иноческую обитель. Спустя 227 лет храм этот был разрушен землетрясением и затем восстановлен царицей Ириной, супругой Льва Исаврянина. Снова разрушенный храм был восстановлен императором Василием Македонянином, который построил при нем также и Загородный дворец. При взятии Константинополя турки разрушили до основания и храм и бывшую при нем обитель, и источник завален был грудой камней; но благодатные исцеления при нем и после того продолжали совершаться. Спустя несколько лет турки дозволили построить над ним небольшую часовню; но в 1821 г., во время греческого восстания, часовня эта была уничтожена янычарами. В 1830 г. Патриарх Констанций исходатайствовал у султана дозволение на восстановление древней церкви, но построить новую по недостатку средств пришлось ему в более скромных размерах, – и построена была она, нужно заметить, преимущественно на обильные приношения русских; одна графиня Орлова-Чесменская пожертвовала на постройку ее до 50 000 пиастров. – Обильные исцеления Живоносный источник продолжает источать и в настоящее время, и ныне привлекает он к себе не одних только христиан, но и турков, и последние верят в его чудодейственную силу, а потому и они нередко массами с благоговением стекаются к нему для получения исцелений. Называется источник этот турецким именем «Балуклы», т. е. «источник рыб», вероятно, ввиду следующего легендарного сказания, сохраняющегося в народе. Когда после продолжительной осады Константинополь был взят турками, то об этом дано было знать благочестивому старцу, жившему при Живоносном источнике. – «Тогда поверю, что Константинополь взят, – сказал старец, – когда эти поджаренные мной рыбки оживут и очутятся в Живоносном источнике». И действительно, рыбки будто бы немедленно ожили и унеслись в живоносный ключ, где и до сих пор будто бы гуляют, нисколько не вырастая[32]. Около монастырских ворот, где в прохладной тени густых деревьев остановились наши экипажи, было немало богомольцев, разодетых по-праздничному. Одни выходили из монастыря и шли к прилегающему тенистому (христианскому) кладбищу, другие были уже там и гуляли или сидели живописными группами, а иные только входили в монастырь, направляясь к пещерному храму Живоносного источника, расположенному несколько правее (с западной стороны) соборной церкви, приветливо смотревшей на нас сквозь зеленые ветви стройных дерев. Мимо своеобразной сторожки, где важно восседала сытая внушительного вида феска, по небольшой площадке прошли мы к входу в пещеру; здесь купили у монаха-грека по свече (свечи очень оригинальны – конусообразные с очень длинными фитилями и чрезвычайно мягкие) и по лестнице в несколько ступеней спустились вниз. – Пещерный храм очень небольшой, но высокий и достаточно светлый. Сплошной высокий иконостас с поразительно низкими (в пояс человека) царскими вратами (как во Владимирском соборе в Киеве) не выделяется ни богатством украшений, ни изяществом резьбы. У западной стены тщательно отделанный мраморный водоем заключает в себе святыню храма – живоносную, чрезвычайно прозрачную ключевую воду. Не особенно широкий, поставленный перед ним продолговатый стол с двумя каменными чашами, наполненными водой, преграждает доступ к источнику; левее – несколько ступеней ведут к площадке, где в особом помещении желающие могут обдать себя живоносной влагой. При нашем входе у стола теснилось несколько паломников: одни благоговейно пили воду, другие омывали ею лицо и голову, а третьи наполняли святой водой принесенные сосуды; в то же время около иконостаса духовенство служило молебен на греческом языке. Помолившись, и мы подошли к источнику, испили на пользу телесную и душевную несколько поданной прохладной, чрезвычайно вкусной воды и попросили наполнить ей нарочито припасенные для того пузырьки. Перед уходом, в то время как спутники прикладывались к местным иконам, я с дозволения бывшего тут иеромонаха грека заходил в алтарь, где молитвенно и преклонил колена пред св. престолом. Алтарь очень узкий, темный и тесный; неширокий, продолговатый престол приставлен прямо к восточной стене: жертвенника нет, – его, вероятно, заменяет левая сторона продолговатого престола; на последнем рядом с св. Евангелием лежит и какая-то богослужебная книга (не служебник ли? – подумал я невольно). Солеи перед алтарем вовсе нет, а есть только небольшой амвон против царских врат. – Приложившись к иконе Божией Матери Живоносного Источника, мы направились в соборный храм. Не особенно высокий, но просторный храм этот производит самое отрадное, умиляющее впечатление и своей чистотой, порядком, и обилием света, и изяществом, и архитектурой. Мне в первый раз приходилось наблюдать здесь храм, построенный в виде древней базилики, а потому я и обратил особенное внимание на его устройство. – Двумя продольными рядами тонких, красивых колонн (7 или 8 в ряд) храм этот симметрически делится на три части или навса – средний широкий и два боковых (одинаковых) – несколько уже. Отделяя средний, широкий навс от боковых, колонны эти поддерживают в то же время и приподнятую аршина на два над боковыми навсами полуциркульную крышу среднего навса, выступы которой прорезаны множеством небольших (широких) окон. Свет, обильно падающий через эти окна, делает чрезвычайно светлым и без того очень светлый храм. Прибавьте к тому белоснежный мраморный иконостас прекрасной работы, образцовую чистоту и множество хрустальных с хрустальными же подвесками больших и малых люстр и лампад между ними, и вы поймете ту духовную, внутреннюю светлость и радость, какие после странствий по мусульманскому Стамбулу испытывали мы, находясь в этом прекрасном храме-базилике. Отсюда слишком странным и непонятным кажется мне печатный отзыв одного из просвещенных паломников относительно этого храма, что будто бы он – храм этот – «представляет верх безвкусия, свойственного выродившимся современным грекам, хотя строители его и не поскупились на мрамор для его украшения». Наоборот, храм этот построен с большим вкусом и привлекателен. – В алтаре его особенностей не наблюдалось; солея перед алтарем очень узкая – вершка в 2 или 1½, с небольшим амвоном против низеньких царских врат. По обе стороны колонн, отступая от алтаря аршина на два, идут, прерываясь только однажды для прохода в боковые навесы, сплошные сидения (стасидии) наподобие монашеских сидений наших монастырей. Ближе к алтарю около них, внутри среднего навса – возвышенные открытые места для клира, а у решетки, отделяющей места клириков от предстоящих в храме – богато украшенная кафедра Патриарха. С западной стороны к храму примыкает четырехугольный просторный нартекс или притвор; здесь в древние времена стояли оглашенные и кающиеся, а теперь здесь совершаются иногда некоторые краткие богослужения, равно как и требы для желающих; здесь помещается и свечной ящик. – Из нартекса западная дверь привела нас на небольшую открытую площадку – место упокоения «Вселенских» (К онстантинопольских) Патриархов. Несколько мраморных саркофагов с высеченными наверху их крестами и митрами отмечают находящиеся здесь могилы великих иерархов; за ними, почти тут же, под густой тенью невысоких деревьев, какими-то судьбами приютились две или три могилы мирян-христиан, именитых граждан г. Константинополя. – Осмотрев это кладбище, мы покинули св. обитель Живоносного источника и, достигнув византийских стен, вдоль их направили свой путь. Непрерывной лентой, то вползая на холмы, то спускаясь по уступам, упираясь в круглые, четырехгранные и восьмиугольные башни, протянулись эти стены, исчезая вдали. Сколько мощи в них, этих заброшенных, когда-то грозных твердынях Константинополя! Сколько видели и пережили они в свое время! Сколько раз об их неприступную толщу сокрушались копья и стрелы диких полчищ персов, скифов, арабов и турок![33] И теперь, несмотря на то, что время наложило на эти стены свою печать, продолжая губительную работу человеческого разрушения, они производят величественное впечатление своей грандиозностью. Есть даже что-то поэтическое в их разнообразных очертаниях: там они с важностью наклонились в одну сторону, здесь они смиренно уже склонились в другую, там висят они как бы на воздухе, готовые ежеминутно рухнуть, а здесь гордо они высятся во всем своем неприступном величии, хотя выросшее наверху их деревце предательски говорит о совершенно противном. – Вдоль стен на всем их протяжении идет глубокий, заброшенный канал, облицованный камнями (в него прежде впускалась вода из Мраморного моря); а левее продолжало тянуться бесконечное турецкое кладбище с осеняющим его тенистым лесом высоких и стройных кипарисов. Дорога – совсем не оживлена; не видно экипажей, изредка попадались небольшие группы греческих семей в праздничных одеждах; однажды встретилась карета, запряженная парой черных буйволов, и однажды два турка с осликами перегнали нас; один невысокий и коренастый преважно восседал на маленьком животном, ногами своими почти что касаясь земли, а другой, погонщик, вероятно, ускоренным шагом следовал за животным, постегивая его хлыстом. Но вот цепь кипарисов разорвалась, и на тенистой лужайке мы увидели две-три палатки с веселой компанией турецких солдат. Здесь, по словам проводника, находился когда-то греческий монастырь, иноки которого все без исключения были перерезаны злыми турками при взятии Константинополя. От монастыря теперь не осталось никакого следа, только небольшая часовня при пути напоминает о бывшем неподалеку месте славных греческих подвижников. Адрианопольскими воротами, которые очень близко отсюда, мы снова въехали в Стамбул, чтобы посетить мечеть Кахрие-джамиси, бывшую христианскую обитель во имя Христа Спасителя, которая и поныне славится своими прекрасно сохранившимися христианскими мозаиками. – Обитель Христа Спасителя Жизнодавца, известная больше под именем Загородной или Подгородной обители, возникла не позже конца IV века. Первоначально небольшая и незначительная, она возобновлена была и расширена императором Юстинианом Великим, а зять тирана Фоки, епарх Приск впоследствии обогатил и украсил ее. Разрушавшаяся затем от времени и восстанавливаемая, обитель эта окончательно была обновлена, обогащена и украшена внутри и извне в том виде, в каком теперь существует, знаменитым великим логофетом (канцлером) Федором Метохитом в 1321 году, при императоре Андронике Старшем. В 1453 году при взятии Константинополя она была разграблена турками, но пощажена от разорения, а через 40 лет после того великий визирь Али-паша обратил ее в мусульманскую мечеть[34]. Мечеть находится в одном из захолустных мест Стамбула неподалеку от Адрианопольских ворот, в глубоком овраге, куда доступ в экипажах совсем невозможен. Пешком спустились мы туда в предшествии инока. Хороший «бакшиш» (денежная подачка) очень скоро открыл нам двери, и мы вошли в притвор храма. Притворы древних христианских храмов, обращенных турками в мечети, оказывались для этих последних ненужными, а потому по большей части они и оставлялись турками в прежнем виде. То же наблюдается и здесь, в этом бывшем некогда христианским храме. При входе в притвор на нас милостиво взирал мозаичный образ Спасителя, отчетливо видимый среди ликов святых угодников и священных событий, тут и там мозаически же изображенных и расположенных по стенам и сводам; среди изображений мы ясно различили Рождество Спасителя, поклонение волхвов, бегство в Египет и др. По сторонам средней внутренней двери, ведущей в мечеть, ясно выделяются два большие мозаические изображения свв. апп. Петра и Павла, а над ней – коленопреклонённый Феодор Метохит в пурпуровой, украшенной золотом шапочке подает сидящему на престоле Христу Спасителю план какой-то церкви. – Не особенно большой величественный храм, чуждый всяких украшений, куда вошли мы из притвора, переполнен был солнечным светом, обильно падавшим из окон широкого купола. У западной стены, словно статуи, замерли в молитвенных позах три турчанки, из которых одна почему-то была с незакрытым лицом. Благодушный турок-привратник подвел нас сначала к правому, а затем левому восточным выступам стены и, открывая привешенные здесь деревянные щиты, произнес отрывисто ломаным языком «Христос», «Божа Мать», – и на выступах, действительно, оказались отчетливые мозаические изображения на правом – Спасителя, а на левом Божией Матери с ликами свв. ангелов над ними. Очевидно, эти священные, дорогие для христиан изображения, обыкновенно, во избежание соблазна мусульман бывают прикрыты щитами и только при посещении мечети христианами открываются на короткое время для их обозрения. Явление во всяком случае странное. – Южной дверью прошли мы затем в бывший придельный храм свв. равноапостольных Константина и Елены, где также осматривали сохранившиеся мозаики и фрески; заходили после того в небольшое помещение древней крещальни и прежде чем совсем выйти, еще раз задержались в притворе перед чудными мозаиками. Вот что пишет об их достоинстве осматривавший их проф. А. Лебедев. «Я знал, – пишет он, – блестящие снимки софийской мозаики, изданные Фосатти и сделанные этим художником при реставрации Софии в 40-х годах, не менее блестящие снимки солунской мозаики Тессьё и наконец поражающие своим изяществом снимки с катакомбных фресок Перре. Все эти снимки, как слишком красивые, мне казались подозрительными в отношении точности, – приукрашенными. То же чувство недоверия испытывал я, приступая к обзору мозаики мечети (Кахрие-джамиси). Я полагал найти вместо прославляемых за свою красоту мозаик что-нибудь тусклое, неясное, неопределенное, словом – слишком археологическое. Но меня постигло приятное разочарование… Если не все (мозаичные изображения), то многие из них, именно те, которые меньше пострадали от времени и неряшества турок, просто очаровывали взоры: лики и фигуры Богоматери, Предвечного Младенца, праведного Иосифа, волхвов, пастырей и различных аксессуарных персонажей – в различных художественных комбинациях – выступают перед зрителем в ярких, почти свежих цветах и являются исполненными жизненной правды. Каким образом эти мозаики так хорошо сохранились и каким образом посредством такого неблагодарного материала, как камешки, можно придать изображениям жизненность и движение, вообще художественную правдивость? Это не могло не поразить меня. И хотя неполное освещение (притвора) не дает в совершенстве уловить каждую деталь, но это не мешает зрелищу быть глубоко поучительным… Я вошел в мечеть сомневающимся, а вышел оттуда глубоко верующим. Никакие описания, никакие рисунки не убедили бы меня в том, в чем убедили в самое короткое время собственные глаза. Прекрасные мозаики, дошедшие до нас от древности, как я ясно (теперь) уверился, не суть плод фантазии археологов, нередко грешащих увлечениями в области своей специальности, а действительные, реальные факты»[35]. Адрианопольскими же воротами снова выехали мы за город и снова следуем вдоль византийских стен и мусульманского кладбища. Казавшиеся бесконечными стены, наконец, начинают сливаться с городскими постройками, и спустившись в глубину лощины, мы вступаем в часть Стамбула, населенную греками. Улицы здесь, однако, по обычаю, грязны и неприглядны, а мостовые с такими выбоинами, что приходилось ехать шагом. Высокие дома буквально лепились один к другому, сужая и без того узкие улицы своими однообразными выступами (балконами). Собаки, как полные хозяева, располагались тут и там по улицам, и экипажи иногда принуждены были сворачивать, чтобы не раздавить животных, не хотевших покидать своего ложа на какой-нибудь куче отбросов зелени и разной дряни. Скоро мы остановились у едва приметного переулка и через ворота тенистой аллеи направились к Влахернскому храму. – «Влахернский» храм Богоматери, называемый так по местности, в которой находится (Влахерны), воздвигнут «Августой» Пульхерией в 435 году, в начале царствования императора Маркиана. Император Юстининан пристроил к этому храму две арки, северную и южную, и храм получил крестообразную форму. В 1070 году храм сгорел до основания и был воздвигнут вновь, в лучшем и большем виде, императором Андроником Старшим. За 19 лет до падения Константинополя Влахернский храм снова сгорел и оставался в развалинах почти до наших дней. Развалины эти с уцелевшим в них чудодейственным источником первоначально (со дня взятия Константинополя) находились во владении какого-то турка-мусульманина, который брал хорошую плату с христиан, приходивших на святой источник; но в 70-х годах нынешнего (XIX) столетия цех константинопольских скорняков-христиан откупил Влахернский источник (агиазму) с руинами у турок и построил здесь часовню, а затем и небольшой благолепный храм. – В древние времена Влахернский храм пользовался особенным благоговейным вниманием христиан. В нем до последнего пожара хранились пояс и риза Богоматери (последняя, представляя из себя шерстяной головной покров, опускавшийся на плечи и покрывающий их, называлась также «омофором») и мощи свв. Потапия и Анастасия. Риза и пояс Богоматери, по словам русского паломника XIV века, лежали «во алтаре на престоле, в ковчеге запечатана, приковано железом, а ковчег сотворен от камене, хитро вельми». В этом храме св. Андрей, Христа ради юродивый, со своим учеником Епифанием в 911 году, во время осады Константинополя киевскими князьями Аскольдом и Диром (Олегом. – К.Б.), сподобился видеть за всенощным бдением Матерь Божию, стоящую на воздухе со множеством ангелов, пророков и апостолов, осеняющую христиан честным своим омофором. В этом же храме Пресвятая Богородица, в образе Царицы, окруженной множеством войска, соблаговолила нанять искусных мастеров для построения великой церкви в обители препод. Антония и Феодосия печерских в Киеве, по указанному Ею плану и снабдила мастеров небольшой иконой Успения Божией Матери, той самой, которая находится в настоящее время в Киево-Печерской Лавре[36]. Любуясь красивым цветником и тенистым садом, под развесистыми деревьями которого неподалеку сидело несколько духовных особ – греков, мы незаметно подошли к скромно приютившемуся за ним невысокому Влахернскому храму: купили в притворе по свече и северными (кажется, единственными) дверями вошли внутрь. Храм оказывается сравнительно небольшим, но производит впечатление удобного прибежища для молитвы. Южная стена его (ближе к алтарю) заключает в себе старинную арку, уцелевшую от древнего великолепного храма; здесь-то и находится мраморный круглый водоем с источником святой воды (агиасмой), где некогда христианнейшие императоры византийские перед своим вступлением на престол омывали свое тело при пении нарочито для этого торжественного случая составленной литии. Пр иложившись к иконе Влахернский Богоматери, а в иконостасе – к Покрову Ее, напомнившему нам о когда-то бывшем здесь чудесном видении, мы подошли к святому источнику, испили немного воды, предупредительно поданной нам греками, и тут же неподалёку прикладывались к частицам св. мощей. Стоявший при них грек священник неожиданно поразил нас неуклюжей выходкой. Заметив, что никто из подходящих к св. мощам не кладет на выставленную им тарелку денег, он решился напомнить, но сделал это так неумело и резко («Чего стоишь? Давай деньга!» – сказал он громким голосом одному из подходивших), что и те, которые первоначально располагали было дать что-нибудь, прошли теперь мимо (ничего не положив), возмутившись этим крайне неблаговидным поступком. – Узкой лестницей около южной стены поднялись мы затем на небольшую площадку с невысоким (вершков в шесть или десять) мраморным столбом, восседая на котором когда-то Царица Небесная в образе царицы земной, по преданию, наняла мастеров для построения Великой церкви нашей Киево-Печерской лавры. – При выходе из храма нас окружила толпа детей, очень прилично одетых, которые, приветливо улыбаясь, протягивали однако руки, рассчитывая, очевидно, на денежную подачку. Ни в приемах их, ни в костюмах их не проглядывало чего-либо нищенского, обездоленного, а потому и никто из нас не соблаговолил дать им какую-нибудь монету, хотя маленькие попрошайки и продолжали следовать за нами до самых ворот. – И снова мы едем по отвратительным грязноватым улицам Фанара, населенного греками. В один из просветов этих улиц на берегу Золотого Рога мы увидали чрезвычайно стройную темноватого цвета болгарскую церковь с колокольней (она из железа), построенную по образцу наших русских церквей. И как-то отрадно стало на душе; невольно обнажились наши головы, и мы в первый раз осенили себя крестным знамением на улицах Стамбула. Скоро затем и самые улицы неожиданно стали несколько лучше, и экипажи наши остановились у входа в монастырь св. Георгия – резиденцию Константинопольских Патриархов. – Монастырь св. Георгия, или Константинопольская Православная Патриархия, находится как раз посередине Фанара, христианского участка Стамбула. Прежде это был небольшой женский монастырь с церковью во имя Пресвятыя Богородицы «Всеблаженнейшей» и только с 1614 года, с выселением из него монахинь, он стал резиденцией Константинопольских Патриархов. Первоначально Константинопольские Патриархи жили при храме Св. Софии. С падением же Константинополя и обращением св. Софии в мечеть, Магомет II предоставил Патриарху Геннадию II жить при храме св. Апостолов, построенном Константином Великим, который по величине и красоте занимал первое место после храма Св. Софии. Однако после двухлетнего пребывания здесь, среди окружающего исключительно мусульманского населения, патриарх Геннадий, теснимый, вероятно, султаном, счел за лучшее добровольно перенести свою резиденциюв обитель Всеблаженнейшей, вокруг которой в значительном количестве жили христиане, причем проживавшие в обители монахини переселены были в близлежащий храм св. Иоанна Крестителя. В 1591 году при султане Мураде III обитель Всеблажен-ннейшей была отнята турками у христиан, и Патриарх Рафаил II вынужден был перенести свою резиденцию к церкви св. Дмитрия, что на Ксилопорте, а отсюда вскоре после того Патриарх Тимофей (1614–1621) перенес ее в Фанар на место нынешней Патриархии, где, как сказано, находилась тогда небольшая женская обитель. Тесную церковь обители Патриарх Тимофей расширил, переименовав в церковь св. Георгия. И приспособил к нуждам Патриархии; тогда же во дворе построены были и жилые помещения для архиереев, приезжающих в Константинополь как по своим делам, так и для присутствия в патриаршем Синоде (патриарший Синод Константинопольский состоит из 12 архиереев). В 1701 году, во время восстания против султана Мустафы II Патриархия была сожжена; но спустя 14 лет патриарх Иеремия III восстановил ее в том виде, в каком она существует и теперь. – С улицы в Патриархию ведут трое ворот, из которых средние (они внутри ограды) знаменованы, во время греческого восстания, в 1821 году мученической смертью блаженного Патриарха Григория V. Святитель повешен был на перекладине этих ворот в первый день Пасхи, 12 апреля. – Два дня, передают очевидцы, висело тело его, будучи предметом поругания низкой черни; на третий жиды сорвали с него одежды и, влача по улицам нагой труп, бросили наконец в море с грузом камней, но тело не опустилось ко дну; будучи затем принято на купеческое судно, оно доставлено было в Одессу, где и покоилось в греческой Свято-Троицкой церкви, пока не перевезено было в Грецию[37]. Около этих-то средних ворот вошли мы во двор и направились к храму – базилике во имя св. Георгия. Здесь с приветливой улыбкой встретил нас пономарь-грек, который любезно ввел в храм и руководил затем во все время при осмотре его достопримечательностей. – Патриарший храм обширнее и выше соборного храма Живоносного источника. Так, если не больше, изобилует светом; всюду – чистота и изящество, что невольно возбуждает светлое, благоговейно-жизнерадостное чувство в душе; такое же обилие переливавших всеми цветами радуги, хрустальных люстр, заменяющих наши тяжеловесные паникадила. Прекрасной работы резной иконостас с иконами старинного греческого письма сделан из черного дерева. Царских врат, к удивлению нашему, совсем не оказывалось на месте, – они были сняты; снята была и завеса. Я спросил пономаря о причине, и тот, улыбаясь, ответил лаконически: εορτη μεγαλη, т. е. «великий праздник». Как понимать эти слова: в то ли смысле, что в великий праздник Св. Троицы в патриаршей церкви царские двери сняты были потому же, почему и в наших церквах отверзаются они в день Святой Пасхи, или в другом каком, – для меня осталось невыясненным; между тем ни в храмах Живоносного источника, ни во Влахернской церкви, где были мы перед тем, царские врата открыты не были. – В устройстве алтаря особенностей не наблюдалось. Около второго столба с правой стороны, если считать от алтаря, внутри среднего навса помещается патриаршая кафедра, по преданию, бывшая кафедра св. Иоанна Златоуста, перенесенная сюда из храма Св. Софии. Кафедра эта представляет из себя украшенное резьбой из слоновой кости широкое кресло черного дерева с высокой спинкой с изображением на нем Спасителя и длинными ножками, опирающимися на небольших лежачих львов. Пр отив нее (у левого столба) – богатая кафедра Ираклийского митрополита, которому когда-то в церковном отношении была подчинена древняя Византия и который в настоящее время один только имеет право посвящать нового Константинопольского Патриарха. От кафедр Патриарха и Ираклийского митрополита в направлении к алтарю идут сидения для сослужащих патриарху епископов. – В иконостасе бокового правого навса около южной стены находится чтимая икона Богоматери, перенесенная сюда из обители Всеблаженнейшей, и часть столпа «от зелена камени с прочернию» (как описывает этот столп русский паломник XIV века), к которому был привязан Спаситель мира во время бичевания во дворе Пилата, – часть эта привезена из Иерусалима св. Царицей Еленой и находилась первоначально в храме св. Апостолов. Тут же вдоль южной стены на узком и длинном столе поставлены три ковчега, наподобие небольших гробиков, с останками св. мощей; из них в первом лежат мощи св. мученицы Евфимии, во втором Феофании, супруги Льва Мудрого, и в третьем – Соломонии, матери Маккавеев. На противоположной стороне у северной стены вблизи иконостаса находится часть мощей св. апостола Андрея Первозванного. – Помолившись и приложившись к св. мощам, мы направились к выходу, где внимание наше обращено было на изящной работы ящик с инкрустациями; ящик этот будто бы в свое время находился в храме Св. Софии, где и служил хранилищем св. мощей. Вручив здесь сопровождавшему нас греку небольшой «бакшиш», мы вышли из храма. Теперь я сделал попытку испросить у Его Блаженства, Константинопольского Патриарха Константина, благословение на служение литургии в подворском храме. Проводник-инок положительно отказался руководить мной в данном случае за недостаточным будто бы знанием греческого языка; но на мое счастье между спутниками оказался молодой человек, хорошо знающий французский язык и отчасти турецкий. Он заявил о моем желании одному из стоявших у ворот интеллигентному греку, который в свою очередь отзывчиво отнесся к моему желанию и по его приглашению мы втроем направились к патриаршему зданию. Чрезвычайно высокая, но отлогая каменная лестница привела нас в длинный высокий коридор, откуда единственная дверь вела в патриаршие покои. Вышедшему сюда пожилому греку мы объяснили и мое желание и что нужные документы находятся со мной. Тот попросил несколько обождать и через 4 или 5 минут вынес такую резолюцию: «лично мне испросить позволение нельзя (почему, не сказано); пусть подворье пришлет бумагу с изложением моей просьбы и приложит документы, и Его Блаженство после того немедленно даст позволение». Итак, наша попытка пока кончилась ничем. Русский паломник XIV века, обозревавший Св. Софию, когда случайно там находился и Патриарх Константинопольский, вот что пишет об этом последнем. «И ту (т. е. в храме) виде нас св. патриарх Царяграда, ему же имя Исидор, и той призван ны и благословихомся и целовахом в руку, и беседова с нами, понеже бо вельми любит Русь. О великое чудо! Колико смирения бысть ему, иже беседова со странники ны, грешнии; не наш бо обычай имеет»[38]. – «Не наш обычай имеет Патриарх», – накануне ХХ века говорили, только в ином смысле, и мы, спускаясь по лестнице, немного обескураженные неудавшейся попыткой видеть Его Блаженство. – Патриархией заканчивался осмотр достопримечательностей и христианских святынь г. Константинополя. Время близилось к 3 часам пополудни; усталость, голод и жажда сильно давали о себе знать, а потому мы и поторопились на подворье. Здесь радушные иноки любезно предложили нам, несмотря на запоздание, обед и чай, во время которых из разговора с проводником между прочим выяснилось, что поездка наша обошлась не дороже 1 р. 60 к. на персону. – Был затем у. о. заведующего подворьем, которому и передал все, что случилось с нами в Патриархии. Тот охотно соглашался немедленно послать туда нарочного с моим прошением; но время было позднее, рассчитывать на доклад Патриарху прошения сегодня же было трудно, по моему мнению, и во всяком случае сомнительно, – а потому, скрепя сердце, я и решил отказаться от служения литургии на завтра, чем избавлял от хлопот и подворье, и Его Блаженство. – Часа за 1½ до захода солнца товарищи мои по номеру надумали сходить осмотреть Перу, европейскую часть города Константинополя, которая очень недалеко от подворья; к ним присоединился и я. И вот поразительно узкими, кривыми поперечными улицами, круто поднялись мы в гору, с любопытством посматривая на пяти-шестиэтажные дома, сдавливавшие улицы в тесные коридоры, и на своеобразную мостовую, которая представляла из себя не ровную поверхность, а уступы или террасы разной величины, так что движение в экипажах по ним совсем невозможно. Одна из кривых улиц Перы неожиданно привела нас к обширному скверу, где по случаю праздника играл оркестр музыки. Сквер, вероятно, был переполнен публикой, потому что масса ее гуляла и по прилегающей широкой улице; тут же на тротуаре у кофеен многие, прохлаждаясь, пили кофе. Публика была самая разнообразная – полное смешение племен, языков и костюмов. Мы повернули обратно и возвратились на подворье.
Конец ознакомительного фрагмента.