Предисловие
Мысль посетить Святую Землю, где жил и страдал за нас Господь наш Иисус Христос, помолиться у живоносного Гроба Христова, – мысль эта давно занимала меня; но Господь долгое время не благословлял привести ее в исполнение: то недостаток времени и денег, то недостаток мужества и энергии мешали тому. Назначенный случайно в северный край России и на духовно-учебную службу, я делал, что мог, удовлетворяя своему религиозному чувству – был на Валааме и Соловках, посетил не однажды Киев с его святынями. Наступило наконец и время, благоприятное для осуществления заветной мысли – для путешествия во Св. Землю, и настало сверх всякого ожидания. В нынешнем году летние каникулы, по случаю капитального ремонта семинарских зданий, предполагались продолжительные, накопилось и с сотню свободных денег, а тут пред Пасхой в хронике одного из номеров газеты «Свет» пришлось прочитать такого рода сообщение: «Министерством народного просвещения разрешена поездка учеников Казанской 1-й гимназии в Палестину, Египет, Грецию и т. п. Поездка во время каникул предполагается в сопровождении преподавателя гимназии г. Горталова, члена Палестинского Общества. Ученики посетят, между прочим, Константинополь. Афины, Каир, Александрию и Иерусалим; расходы по поездке определены не более 100 руб. на собственный счет каждого ученика». Это сообщение как нельзя лучше отвечало моему заветному желанию посетить Святую Землю; оно подогревало его и закрепляло. Под влиянием этого газетного сообщения у меня даже созрела решимость совершить путешествие в нынешнем же году и, если возможно, вместе с казанскими гимназистами. Правда гимназисты, судя по газетному сообщению, предпринимали скорее научную экскурсию на восток, чем паломничество в строгом смысле этого слова, но это, по моему убеждению, нисколько не могло помешать моему собственному паломничеству.
Между тем, предпринимаемое в сообществе с г. Горталовым, оно могло многое обещать моей ученой любознательности. Я решил писать г. Горталову, решился заявить ему о своем желании путешествовать вместе с ним и спросить о времени отъезда из Казани и возвращении из-за границы. Но только что отправлено было письмо, как в полученном номере той же газеты «Свет», в хронике, пришлось прочитать следующее сообщение по интересовавшим меня вопросам. «В мае, – печаталось там, – предполагается поездка учеников Казанской гимназии в Турцию, Палестину и Египет. Участники в числе 20 человек посетят: Константинополь, Афины, Александрию, Каир и Палестину. В Константинополе и Каире предположено пробыть по одной неделе, в Иерусалиме и его окрестностях – две недели. Все путешествие продолжится с 18 мая по 20-е июля». Итак, относительно времени путешествия я мог быть спокоен вполне, – продолжительные летние каникулы не только позволяли совершенно свободно совершить поездку совместно с гимназистами, но и давали полную возможность хорошенько отдохнуть от утомительного путешествия. Вскоре было получено и благоприятное известие от г. Горталова. Выражая удовольствие по поводу изъявленного мною желания путешествовать с ним совместно (быть «сопутником» его, как сказано в письме), г. Горталов сомневался, однако, в возможности для меня начать путешествие одновременно с ним (вероятно, он предполагал, что у нас каникулы начнутся не ранее июня), но в то же время сообщал, что если я выеду из Одессы 4 или 6 июня, то во всяком случае настигну их в Смирне, так как, выехав из Казани 21 или 22 мая, а из Одессы 30, они сначала поедут чрез Константинополь в Афины, а уже оттуда чрез Смирну в Палестину. Таким образом, нагнав их в Смирне, я мог путешествовать с ними до Палестины, по Палестине и Египту до Пирея; здесь я мог, по письму, расстаться с ними, чтобы посетить Афины, где они уже были, и заехать затем на Афон; а они, пробыв 4 дня в Константинополе, прибудут в Одессу 18 июля. – Вместе с этим письмом г. Горталовым предупредительно присланы были две брошюры, крайне необходимые для предпринимающего путешествие по св. местам Палестины и Востока, это 1) «Наставление православному паломнику», где кратко (по пунктам) изложено, какие документы требуются для отправляющегося во Св. Землю, как и где берется заграничный (паломнический) паспорт, как совершается самое путешествие в Иерусалим и обратно, и 2) «Поездка в Иерусалим»[1] П.П. Свецкого, члена Императорского Православного Палестинского Общества, где подробно излагаются сведения, необходимые для русского паломника, едущего в Иерусалим или на Афон, – из этих двух брошюр – в первой г. Горталовым любезно отмечено было карандашом, что заграничный паспорт, взятый у местного губернатора, стоит 10 рублей, а взятый в Одессе у г. градоначальника обходится только в 3 рубля. Итак, ехать в Палестину и другие святые места Востока теперь, по-видимому, мне уже ничто не мешало, – оставалось только испросить благословения своего любвеобильного Владыки на предпринимаемое путешествие, так как благословение это имело для меня весьма важное значение: благословит Владыка, думал я, стало быть и Господь благословляет, а не благословит, стало быть и воли Божией нет на это мое путешествие, хотя бы и все внешние обстоятельства вполне благоприятствовали тому. И я отправился ко Владыке. Владыка, по своему обычаю, приветливо встретил меня и внимательно выслушал. Он сам в бытность законоучителем гимназии совершил паломничество во Святую Землю, а потому на опыте, так сказать, знал, что это за путешествие и какое оно имеет важное значение для лица духовного. Великую пользу от предпринимаемого паломничества Владыка предвидел и для меня, а потому, расспросив о денежных средствах и времени отъезда и призвав Божие благословение на осуществление моего благого намерения, он проникновенно сказал: «это путешествие будет иметь на вас самое благотворное влияние». Затем, отпуская от себя, любвеобильный владыка просил перед отъездом снова зайти к нему проститься и получить некоторые советы и указания, которые могли мне очень пригодиться во время продолжительного и нелегкого путешествия; в то же время он обещал написать в Петербург к одному из главных членов Палестинского Общества, прося его дать мне нужные и полезные сведения. Радостный и довольный, оставил я Владыку, мысленно благодаря Господа Бога, видимо благословлявшего меня осуществить заветную мысль, и Владыку за его сочувствие и отеческую заботливость обставить самое путешествие мое возможным спокойствием и удобствами. Радостно стал собираться я в дорогу, рассчитывая числа 18 мая выехать из Петрозаводска в Петербург взять паломническую книжку, 22 на несколько часов заехать на родину к матери и 27 быть в Одессе, чтобы затем 30 начать путешествие вместе с г. Горталовым. Радостное настроение, однако, продолжалось недолго. Прежде всего, меня немного неприятно поразило следующее новое известие газеты «Свет» относительно экскурсии казанских гимназистов. «В экскурсии, – писалось там, – выразило желание принять участие 20 учеников и 15 человек посторонних, в том числе доктор медицины, приват-доцент Московского университета В.К. Недзвецкий, один земский врач (Симбирской губернии), фельдшер, учитель (из Петербургской губернии) и др.!» Вот это-то участие в экскурсии гимназистов пятнадцати посторонних лиц, врачей, фельдшера и под., которых, как мне казалось, скорее, влекла одна любознательность, чем религиозная потребность, и не нравилось мне: их сообщество, при известном настроении, могло внести не совсем желательные явления в мое собственное паломничество, могло доставлять внутреннюю скорбь там, где ее вовсе не могло бы быть при другом сообществе. Затем стали появляться известия о чуме в Александрии. Правда, телеграф сообщал, что было преемственно только четыре заболевания и что заболевания эти не эпидемического характера, но все-таки известия о чуме не могли не беспокоить меня. Во-первых, могла не состояться экскурсия гимназистов, так как начальство гимназическое, всегда чутко относящееся к насущным интересам и потребностям своих питомцев, могло совсем отменить предпринимаемую ими заграничную поездку ввиду неблагополучных слухов из Александрии, и, второе, главное – усилься чума, и самое путешествие в Палестину будет сопряжено с неприятностями карантина и душевной тучей. Наконец, душевная скорбь шла иногда с той стороны, откуда менее всего можно было ожидать. Приходилось слышать иногда по своему адресу такие речи со стороны: «Зачем это он так много хочет тратить на себя (около 300 руб.)? Отослал бы дорожные деньги матери или родным; это лучше было бы поездки». Не правду ли говорят люди? – думалось мне тогда, – не последовать ли совету их?» – Но полученное вскоре письмо от матери, которой я писал о своей поездке, разрешило это недоумение. Мать извещала, что она очень рада, что я собрался ехать во Св. Землю, благословляет и только просит, ввиду ее старости и дальности путешествия, заехать проститься. «Не меньше радуются моей поездке и родные», – подумал я, прочитав письмо матери и перестал думать о слышанных мной речах. Очень скоро перестали смущать меня и известия о чумных заболеваниях в Александрии, так как я узнал, что Палестинское Общество немедленно прекращает выдачу паломнических книжек, как скоро появляется чумная или холерная эпидемия на Востоке, будет ли то в Александрии или в другом каком месте, и самое паломничество тогда во Св. Землю прекращается. – Я писал г. Горталову, что еду вместе с ним и к 30 буду в Одессе, в полной надежде, что если экскурсия гимназистов не состоится (будет отменена), то он не замедлит известить меня, а сам продолжал деятельно собираться в дорогу: побывал у людей, путешествовавших в Палестину, а такие есть в г. Петрозаводске, достал нужную сумму денег и притом такую, чтобы от Одессы до Яффы можно было совершить переезд на пароходе во 2-м классе без продовольствия (без продовольствия потому, что плата за продовольствие показалась мне слишком велика – не менее 2 руб. 40 коп. в сутки, а я надеялся продовольствоваться дешевле)[2], и выправил нужные документы: а) вид на жительство в России или увольнительный билет от своего непосредственного начальства и б) свидетельство местной полиции о беспрепятственности выезда за границу, которое выдал мне наш г. полицмейстер (оба эти документа, по словам «Наставления православному русскому паломнику», крайне необходимы для каждого, отправляющегося во Святую Землю или на Афон, так как без них трудно и даже невозможно получить в Одессе заграничного паломнического паспорта). Правда, мне как духовному лицу, хотя и состоящему на духовно-училищной службе, необходимо было иметь еще увольнительное свидетельство за границу и от своего епархиального начальства (об этом как следует узнал я после); но так как «Наставление паломнику» совсем не упоминало о том, то я и не стал беспокоить епархиальное начальство просьбой о выдаче подобного свидетельства, тем более, что перед отъездом имел получить от Владыки особый документ на право беспрепятственного совершения священнослужения в св. местах, а в этом документе обычно прописывается, что известное духовное лицо своим епархиальным Владыкою уволено за границу на известный срок[3].
18 мая было уже близко. 16 Владыка собирался уезжать по обозрению епархии, а потому 15 я и явился к нему принять напутственное благословение. Мне навсегда останется памятным тот полный благожелания, истинно отеческий прием, который нашел я у Владыки. Осведомившись о найденных денежных средствах, которыми я мог теперь свободно располагать в пути, и о местах предполагаемых остановок за границей, он начал давать ценные, дорогие для меня советы и наставления относительно того, где непременно нужно остановиться, у кого побывать, чего остерегаться и чем запасаться; и в то же время сообщал собственные свои впечатления, вынесенные им в свое время из поездки в Палестину. Много говорил владыка о маститом столетнем, здравствовавшем еще Блаженнейшем Патриархе Александрийском Афанасии (на самом деле – Софроний – К.Б.), о свежести его сил и величественности, о внимании к нему, тогда паломнику законоучителю (Патриарх предложил за литургией в установленное время прочитать символ веры на славянском языке); говорил немало и о некоторых членах Иерусалимской Миссии (русской), из которых один продолжал служить и в настоящее время. Но этого мало. Владыка собственноручно при мне написал письмо одному из старейших петербургских протоиереев, бывшему в Палестине и немало писавшему о ней, прося и его снабдить меня необходимыми и полезными указаниями, и письмо это вручил мне для передачи. Растроганный до глубины души, вышел я от Владыки, напутствованный его святительскими благожеланиями, незаметно пробыв у него часа полтора. Ни чума в Александрии, ни трудности далекого пути, ничто уже теперь не смущало меня. В отеческом напутствии Владыки я видел волю Божию, видел, что Господь благоустрояет мой путь, и верил, что Он поможет мне и благополучно совершить его. Итак, с Господом в путь!
20 мая. В Петербург прибыли в девятом часу утра. Долго задерживаться здесь не приходилось, а потому наскоро собравшись, прямо же с парохода отправился я в Палестинское Общество, чтобы представиться одному из его членов и кстати приобрести паломническую книжку. По пути заходил в Казанский собор помолиться перед чудотворной иконой Божией Матери и приложиться к ней. Зашел было и к о. протоиерею, на имя которого у меня было письмо; но его не оказалось дома: по словам прислуги, о. протоиерей рано утром уехал куда-то со св. иконою в окрестности Петербурга и возвратится не ранее 6 или 7 часов вечера. Что было делать? Видеть о. протоиерея было нужно; крайне желалось побеседовать с ним о Палестине и путешествии туда; но в то же время и ожидать его возвращения было нельзя – нужно было выехать из Петербурга не позже 3^ часов дня, иначе могла произойти неприятная задержка в Москве, которая, в свою очередь, могла повлечь за собой несвоевременный приезд в Одессу. В раздумье пошел я отсюда в Палестинское Общество. Свидание с одним из его членов, которому писали обо мне, поддерживало бодрость духа и умеряло неприятные неудачи у о. протоиерея. Но в Палестинском Обществе ожидало меня подобное же испытание. В канцелярии сообщили, что спрошенного мною лица совсем нет в Петербурге и скоро не будет. А так как мне нужно было разрешить здесь некоторые недоумения и навести справки, то говоривший со мною любезно предложил собственные услуги. Сначала спросил я о документах: достаточно ли их со мною, чтобы беспрепятственно получить в Одессе заграничный паспорт. Тот пересмотрел документы и сказал, что вполне достаточно. «Правда, – оговорился он, – вам следовало бы иметь увольнительное свидетельство за границу и от епархиального начальства; но у вас есть вот свидетельство местного Владыки (при этом он указал на свидетельство, выданное мне на право беспрепятственного совершения священнослужения за границей), где упоминается, между прочим, что вы уволены им за границу, – его (это свидетельство) и приложите, когда будете подавать Одесскому градоначальнику прошение о выдаче заграничного паспорта, только не забудьте оговориться, чтобы свидетельство это возвратили вам при выдаче заграничного паспорта, иначе (без него) вам не позволят священнодействовать ни в Иерусалиме, ни в его окрестностях и не в греческих только церквах, но и в русских». У меня напрашивался было вопрос, слушая эти слова, почему же о таком нужном документе, как увольнительное свидетельство за границу от местного епархиального начальства вовсе не упоминается в «Наставлении паломнику», когда там говорится о духовных лицах; но так как это во-первых была только неточность, мелочь, а в отношении ко мне исключительный случай, и во-вторых к делу мало относилось, а между тем были более серьезные недоумения и вопросы, то я и перевел речь на паломническую книжку. Книжки этой до поездки в Палестину мне вовсе не приходилось видеть и я, понятно, совсем не представлял, как по ней совершают путешествие по железным дорогам. Мне, например, необходимо было заехать среди пути на родину, а я не знал, можно ли это сделать, имея книжку, и если можно, то как. Последнее свое недоумение я сообщил служащему. Тот объяснил, что паломническая книжка состоит из отрывных купонов, по которым на известных пунктах берутся паломниками обычные билеты, с которыми они и совершают путь на общих основаниях. А так как мне нужна была так называемая «смешанная» паломническая книжка (до Одессы по железной дороге в 3 классе и от Одессы на пароходе во 2-м без продовольствия), и в Москве, равно как и в Киеве, задерживаться я не намерен был, то говоривший со мною и не советовал мне брать паломническую книжку в Петербурге: «пользы и экономии, – сказал он, – от нее не будет, а беспокойство может быть. – По паломнической книжке, – пояснил он, – до Одессы вам придется брать билет 4 раза: здесь, т. е. в Петербурге, в Москве, Курске и Киеве, – а это во всяком случае сопряжено с беспокойством; между тем, без книжки вы можете взять билет здесь только однажды – прямо до Одессы и в этом последнем случае даже выгадаете несколько в плате за проезд, правда очень мало, но все-таки выгадаете». – «Тогда зачем же существуют паломнические книжки?» – невольно спросил я. Он объяснил и это. – «Паломнические книжки, – сказал он, – существуют и очень полезны для тех паломников, которые по пути останавливаются в Москве и Киеве; но они важны, нужны и для всех вообще бедных паломников, совершающих путешествие во Святую Землю в 3-м классе, обеспечивая этим последним их возвратный путь. Обитатели Иерусалима, как быть может и вам известно, любят очень деньги и всячески стараются выманить их у паломников. Отсюда нередко бывают случаи, когда бедные простосердечные паломники истрачивали там до отъезда все свои путевые деньги и возвратиться на родину им было уже не с чем; при паломнической же книжке последнего случиться не может». Выслушав это, я стал настаивать на необходимости паломнической книжки и для себя, в тех видах, чтобы и себе обеспечить ею возвратный проезд. «Если так, – сказал мне служащий, – то самое лучшее сделать вам это в Киеве; так, кстати, не мешало бы вам побывать и у хорошо известного мне протоиерея (он назвал фамилию его), который не раз путешествовал по Палестине; наверное, он сообщит вам много полезного». Я с благодарностью обещал поступить именно так, как мне советовали, т. е. взять книжку в Киеве и непременно побывать у о. протоиерея, и продолжил вопрос о гимназистах: состоится ли их заграничная поездка ввиду неблагоприятных слухов из Александрии? Оказалось, что в канцелярии Общества по этому вопросу не знали ничего. Служащему известно было только то, что и мне, т. е. что только печаталось в газетах. Он, однако, нашел возможным высказать и свое мнение на этот счет и высказал мнение отрицательного свойства ввиду чумных заболеваний; но в то же время он уверял, что для паломников, едущих в Св. Землю, серьезного или опасного в этих заболеваниях ничего нет, так как во-первых заболевания эти, как известно, не эпидемического характера, единичны, а во-вторых Палестинское Общество всячески хлопочет, чтобы пароходы Русского Общества с палестинскими паломниками нигде на пути не подвергались карантину. Больше спрашивать было нечего. Поблагодарив за разъяснения и указания и купив на дорогу книжку В.Н. Хитрово «К животворящему Гробу Господню»[4], а также (по предложению говорившего) и три чтения о Святой Земле того же автора, я вышел из канцелярии и отправился на пароход, чтобы перевесть свои вещи на железнодорожный вокзал. – Из поездов Николаевской железной дороги с вагонами 3-го класса, следующих в Москву, только почтовый, отходящий в 3 часа дня, и добавочный к нему, отходящий через полчаса, бывают в пути 17 часов (остальные не менее 22-х) и приходят в Москву к началу делового утра (в 9 и 9^ ч. по московскому времени). Отсюда поезда эти всегда бывают полны пассажиров и особенно первый. Сколько ни пытался я в разное время попасть в этот последний поезд, это мне не удавалось, хотя я иногда являлся в вокзал за час или за полтора до его отхода: места всегда бывали все разобраны, и приходилось ехать с добавочным. То же случилось и теперь. Несмотря на то, что я прибыл на вокзал за ½ часа до отхода почтового поезда, свободных мест в нем уже не было; не было свободных спальных мест и в добавочном, – приходилось тесниться в общем вагоне. Но я торопился, а потому и обращать внимание на тесноту не приходилось. В 3½ часа дня поезд быстро понес нас по направлению к Москве. Вагон был полон. Одни из пассажиров читали газеты, другие разговаривали или смотрели в окно, а иные просто сидели задумавшись. Хотел было я сосредоточиться, дать себе отчет в событиях дня, но ничего как-то не выходило: мысли не вязались, перескакивали с предмета на предмет. То выплывал вопрос, поедут ли гимназисты, и я думал, как бы повернее узнать об этом в Москве; то припоминался разговор о паломнической книжке, и я пытался уяснить, не лучше ли было взять эту книжку в Петербурге, или ставил вдруг такой вопрос: зачем это от Петербурга до Одессы приходится брать билет (по паломнической книжке) четыре раза, а не три? Почему бы не прямо брать от Москвы до Киева? и подобные. Говорить с своим соседом не чувствовал расположения да и вряд ли было о чем; в окно смотреть тоже долго не приходилось – слишком однообразен вид: лес и лес, иногда разве болото, покрытое водою. Я достал чтения о Св. Земле В.Н. Хитрово и стал читать первое из них – «Путь до Иерусалима». «Чтение» оказалось прекрасным, чрезвычайно интересным и общедоступно изложенным к тому же. Задавшись целью наглядно изобразить пред образованным обществом, как чувствует себя и ведет русский паломник за все время неблизкого пути до Иерусалима, высокопросвещенный автор предварительно решает очень важный в паломничестве вопрос, – устанавливает «те внутренние побудительные причины, которые влекут русских паломников к паломничеству». В самом деле, что заставляет русского человека паломничать, предпринимать далекие и трудные путешествия для богомоления?…Помню, и меня когда-то, очень давно, нечто подобное спрашивал один вдумчивый юноша. В славной обители преподобного Сергия постоянно почти можно видеть массу разнообразных богомольцев, которые приходят сюда из разных концов необъятной России. Как-то однажды, смотря на эту двигающуюся туда и сюда по обители толпу богомольцев, юноша задал мне вопрос: зачем это люди ходят сюда из далеких окраин? Молились бы дома у себя, – не все ли равно? Я сказал ему тогда, что он, заметно, не знает склада и потребностей религиозного человека, каким и есть в большинстве случаев русский человек. Религиозный человек хотя и живет в мире обычною жизнью, несет мирские заботы и хлопоты, но не считает этой жизни, как она есть, жизнью настоящею, а потому и не лежит к ней душа его. Настоящая жизнь с ее суетою и неправдою гнетет, стесняет дух его, производит в нем разлад. И когда разлад этот, разлад духа с жизнью, становится слишком велик и тяжел, религиозный человек покидает, улучив благоприятное время, обычные свои дела и занятия и идет в места, где живут свято, по-Божьи, живут в Боге и для Бога, и где Бог ближе к людям, идет туда, чтобы подышать святою жизнью, вдохнуть ее в себя. И он идет в святые именно места, в святую обитель, где и изливает свою скорбь пред Богом, умиротворяется духом и затем, запасшись новыми силами, снова возвращается к обычным своим занятиям. Но В.Н. Хитрово гораздо шире поставляет вопрос и несколько иначе, несравненно глубже решает его. Он имеет в виду, главным образом, уяснить, что собственно заставляет действительного русского простого паломника «идти от веси до веси, от обители до обители, проходя нередко все обширное пространство Святой Руси (и далее до Иерусалима), терпя голод и холод?» – «прирожденная страсть к мыканью?» – Нет, отвечает он и так объясняет: «У каждого человека, как бы он ни казался груб и невежественен, есть свой идеал, и затем стремление к достижению этого идеала, который, именно потому, что он идеал, недостижим. И у заскорузлого на вид простого паломника есть также свой идеал и, смею полагать, что идеал этот по своей чистоте, по своей возвышенности куда выше идеалов многих из нас (т. е. образованных). Идеал этот – сладостное ощущение возносящейся от сердца молитвы. Проследите его жизнь от рождения, и вы увидите, что он ощущал эти сладостные минуты даже в своей родной сельской церкви, может быть редко, развлекаемый обыденною жизнью, еще реже потому, что чувства грубели от привычки; чтобы возбудить это ощущение, он начинал, может быть, даже бессознательно, посещать соседние обители, новость которых возбуждала в нем молитвенное настроение, которого душа его жаждала, но и тут с привычкою притуплялись его чувства, он шел далее в новые обители…. пока не достигал высшей земной святыни – Святого Града с Голгофой, где совершилось искупление человечества. Выше на земле идти некуда; казалось, что душа достигла, чего желала, а между тем, нет, и тут привычка заглушает сердце. Удовлетворенный отчасти, он возвращается на родину и опять чрез некоторое время у него является непреодолимое желание идти туда, где были испытаны такие сладостные минуты. Вот в чем заключается так сказать психология русского простого паломника», по мнению автора.
21 мая. В Москве пришлось ждать поезда на Курск около шести часов. Этим временем я и воспользовался, чтобы съездить к одному из своих знакомых, который, как я знал, всегда добросовестно просматривал каждый номер «Русских Ведомостей», – не читал ли чего он о гимназистах. Обыкновенно в летнее время чрезвычайно трудно бывает застать знакомых в самой Москве, – все переселяются на дачи; но на этот раз я был счастливее – знакомый был случайно дома. Он мне и сообщил, что, по известиям «Русских Ведомостей», заграничная поездка казанских гимназистов сомнительна, а в каком номере это сообщалось, не помнил, а потому и просил за недосугом самому мне порыться в лежащих тут же номерах. Быстро просматривая, я не нашел в них, однако, нужного сообщения, а случайно прочел свежее известие из Каира, касавшееся чумных заболеваний в Александрии, и известие самого успокоительного свойства. Нечто подобное в этом отношении сообщил мне и уполномоченный Палестинского Общества, к которому я зашел от знакомого. Он сказал, что на днях у него взята паломническая книжка студентом Лазаревского института, который отправляется а Александрию для изучения восточных языков. «Если, – размышлял я, – студент не боится ехать в Александрию, то и гимназистам ничто не может помешать ехать за границу». Но о гимназистах уполномоченному положительно ничего не было известно. Я отправился тогда в университет в том предположении, что канцелярии его, без сомнения, известно, поедет ли (с казанскими гимназистами) за границу доцент их Недзвецкий, или нет, – но ошибся. Канцелярий в университете оказывается не одна, а три: канцелярия правления, канцелярия совета и еще какая-то канцелярия. Обратился за справкой в первую; говорят: не здесь; обратился во вторую – говорят: пройдите в соседнюю комнату. В этой-то последней мне и сообщили, что ни один из их доцентов не получает за летние каникулы командировки за границу, а если кто думает ехать туда за свой счет, то об этом канцелярия может и не знать. И я ушел, как говорится, ни с чем, решившись ехать во Святую Землю один независимо от того, поедут ли туда гимназисты или инет. И, помолившись у Иверской часовни пред иконой Богоматери, поручив себя Ея водительству, с вечерним поездом выехал по направлению к Курску. [5]
22 мая. В Орле, пересаживаясь на Елецкий поезд, чтобы заехать на родину, от одного своего земляка узнал, что, по известиям газеты «Свет», заграничная экскурсия казанских гимназистов не состоится. Это сообщение, которому я не мог не доверять и к которому отчасти уже был подготовлен, имело то последствие, что, приехав на родину, я несколько иначе распорядился своею поездкой – решил задержаться здесь не один день, как было предполагал, а пятеро суток, рассчитав 27 мая вечером (на Вознесенье) выехать с родины, в воскресенье прибыть в Киев и к 1 июня в Одессу. В самом деле, если гимназисты не едут за границу, то и мне нет уже смысла торопиться в Одессу к 30 мая.
28 мая. Выехал вчера вечером. Перед отъездом повторились сцены, подобные петрозаводским: многие приходили прощаться, просили молитв и давали денег на свечи ко Гробу Господню; более благорасположенные предложили даже, в виду ненастной погоды, покойный экипаж и проводили до вагона. Господь да воздаст им по доброте их Своею милостью!…
29 мая. Около 10 часов утра будем в Киеве. – Мною всегда овладевает какое-то безотчетное внутреннее волнение, когда приближаюсь к этому чудному городу. Начинаю ощущать волнение еще с последней станции курско-киевской железной дороги, откуда в первый раз можно видеть в ясную погоду блестящие главы церквей этого города. Безбрежная равнина, сплошь покрытая зеленью яровых и озимых полей с изредка лишь появляющимися и исчезающими большими поселками неожиданно сменяется продолжительным сосновым бором. Гулко раздается свист локомотива, весело смотрят глаза на стройные развесистые сосны; смолистый запах, врываясь в окна вагона, невольно заставляет дышать полною грудью. Не верится как-то, чтобы за безлесной неизмеримой равниной был такой прекрасный бор. В вагоне, однако, началось движение: как бы сговорившись, все устремляются к окнам с правой стороны. Это впереди, в просвете дерев, заблестели главы Выдубицкого (киевского) монастыря. Вот показался и сам он, этот монастырь, красиво расположенный среди зелени дерев на полугоре высокого днепровского берега; а там правее, дальше-дальше блестят уже золотые главы святыни Киева – Киево-Печерской лавры. Величественно высится и царит над окружающим благолепная лаврская колокольня, сияет и многоглавая Великая церковь, только едва заметные церкви ближних и дальних пещер блеском своих золотистых глав, едва заметных, как бы пытаются скрыть от любопытных взоров места великих подвигов угодников древней Руси. Сердце невольно наполняется чувством благоговения и восторга, рука сама собою поднимается для крестного знамения. И смотрите, что делается тогда в вагоне: все теснятся у окон, лица у всех светлые, радостные и довольные, одни крестятся, другие кладут поясные поклоны, а иные (не многие) не стыдятся и не спешат отереть с глаз навернувшихся слез благодарения Господу Богу, что сподобил их достигнуть святынь Киева. Поезд медленно движется уже по длинному железнодорожному мосту. Широкий Днепр с своими заливами и отмелями далеко раскинулся вверх; видны на нем суда, плоты и пароходы; виден отчасти и самый город над ним; но взор обращен, прикован только к лавре и не отрывается от нее, пока высокий днепровский берег не закроет ее собой. Тогда только обращаешь как следует внимание на окружающую местность и замечаешь красоту обрывистого высокого берега, сплошь покрытого могучими развесистыми деревьями. – После краткой остановки поезд идет дальше. Высокий, лишенный по местам всякой растительности откос не дает никакой возможности видеть что-либо по направлению к лавре и городу, а слева низменная, но очень обыкновенная местность с небольшою вдали пресловутою Лысой горою совсем не привлекает взора. Еще короткая остановка. Теперь я стараюсь занять место у самого окна и скоро весь превращаюсь во взор. Открывается вид на Киев с западной стороны, и какой чудный, прекрасный вид! История говорит, что внук Чингисхана Мангу не мог надивиться красоте Киева, когда увидел его в первый раз. Если грубый и невежественный варвар, упивавшийся кровью людей, не мог устоять против обаяний красот древнего Киева, то что же можно сказать о красотах современного Киева и о том впечатлении, которое он производит на человека с мало-мальски развитым эстетическим чувством?! Причудливые и красивые здания предместья, сами по себе невольно привлекающие взор своей затейливою архитектурой, а иногда тоном красот и цветов, быстро переходят в дивную общую панораму. Утопая в зелени высоких и стройных (пирамидальных) тополей, акаций, каштанов и каких-то могучих великанов, город постепенно полуциркулем спускается к западу (или, что то же, к линии железной дороги), производя на вас чарующее впечатление. И трудно, да я и не в силах описать всей прелести открывшейся картины и передать того чувства, которое испытываешь, глядя на нее. Смотришь и не насмотришься, любуешься, восторгаешься и досадуешь, когда начинают по временам закрывать этот вид железнодорожные строения или запасные вагоны. Но вот, длинное строение совсем закрыло город. Поезд стал окончательно; началась обычная толкотня и суетня больших и многолюдных вокзалов. – Сдав вещи в контору для хранения, я тотчас же отправился в город. Рекомендованного мне о. протоиерея дома не оказалось (таково, видно, мое счастье). По словам домашних, он не приходил еще от своего приходского храма, где и пробудет, вероятно, часов до 5 вечера. Храм был не близко, а мне, между тем, нужно было торопиться в Лавру, чтобы испросить позволение на завтра служить в одном из пещерных храмов, а потому, пообещав домашним о. протоирея еще побывать у них перед или после всенощной, я прямо же направился в Лавру. Пели херувимскую песнь, когда с трудом протеснился я в трапезный храм монастырский, где за производившимся обновлением Великой церкви совершалась поздняя литургия. Храм был переполнен молящимися; умилительные напевы лаврские, проникая до глубины души, возносили мысль горе, заставляя забывать про окружающее. Отстояв здесь литургию и приложившись к находящимся здесь святыням, я немедленно отправился в покои о. наместника лавры, и вручая вид свой келейнику его (сам о. наместник отсутствовал), просил, чтобы дозволили служить в ближних пещерах. Тот попросил прийти за позволением не ранее ½ 4 часа. До указанного срока времени свободного было достаточно; им я и воспользовался, чтобы посетить ближние и дальние пещеры и приложиться к мощам почивающих там св. угодников, причем переход от ближних пещер к дальним совершил не крытою галереей, а спустившись в глубину монастырского сада к колодезям преп. Антония и Феодосия. С трудом подымаясь от этих колодезей по крутым лестницам высокого обрывистого берега, невольно всегда чувствуешь благоговение к подвизавшимся здесь преподобным отцам, которые не почитали за труд ежедневно и, может быть, по нескольку раз подниматься и опускаться по этим крутизнам за водою для себя. – Ровно в половине 4 часа я уже был снова в покоях о. наместника лавры, где немедленно получил от того же келейника нужное дозволение и с ним отправился для предъявления и соответствующих распоряжений к о. начальнику дальних пещер, где (за распределением свободных мест в ближних пещерах) дозволено было завтра служить мне. К моей немалой радости почтенный о. начальник благословил служить в пещерном храме преп. Феодосия. – Отстояв затем всенощную в церкви, что при странноприимной лаврской больнице, в начале 8 часа я отправился к о. протоиерею в его приходский храм. Несмотря на заметную усталость, о. протоиерей внимательно и сердечно поговорил со мною около часа. Разузнав, насколько я подготовлен к предстоящей поездке, он нашёл нужным и с своей стороны сделать несколько практических указаний и советов. Прежде всего, в Одессе при подаче прошения о выдаче заграничного паспорта он посоветовал совсем не подавать в канцелярию градоначальника бывшего у меня свидетельства епархиального епископа (его могли там оставить при делах, не выдать обратно), а только предъявить туда в том случае, когда прочих документов окажется недостаточным. Затем, во избежание лихорадок и дизентерии, которыми нередко заболевают паломники Святой Земли и от которых иные умирают, он убедительно просил во-первых, совсем не пить сырой воды за все время путешествия и, во-вторых, непременно запастись фуфайкой, которую лучше всего купить в Константинополе, где они очень дешевы (фуфайка, по его словам, очень нужна во время ночных путешествий по Палестине, когда температура очень падает и в воздухе становится даже холодно). Советовал также о. протоиерей быть крайне осторожным и в обращении с восточными людьми, не особенно доверяя им. После того заговорил о собственных своих путешествиях на Восток, как, заболев дизентерией, в первое из них он едва не остался на Сионском кладбище в Иерусалиме; сообщил почему-то, что на днях собирался было ехать в Палестину его родственник, студент академии; но он (о. протоирей) не посоветовал ему в виду тревожных слухов из Александрии, – «там ведь чумные заболевания еще повторились за последнее время», – добавил он. На мое замечание, что и новые заболевания, без сомнения, такого же характера, как и прежние, и потому не опасны, он, правда, отвечал полным согласием, но в то же время сказал, что, по газетам, на днях подвергнут 10-ти-дневному карантину в Пирее пароход с паломниками, шедший из Александрии в Россию. «А вы знаете, что такое карантин для большинства паломников, голодных и холодных?» – грустно спросил он. Я инстинктивно догадывался, что о. протоиерей скажет что-нибудь страшное, а потому и не стал просить ответа на поставленный им вопрос, – у меня и так не весело было на душе: «дизентерия, сионское кладбище, чумные новые заболевания, карантин», – все это, проносясь в мыслях, тяжело отзывалось в сердце. – «Разве в настоящее время опасно ехать в Палестину? – спросил я, прерывая наступившее было молчание. «Пока нет, – ответил он, – во всяком случае, на пути туда вам карантина не будет, быть может, не будет его и оттуда, – за полтора или два месяца вашего путешествия может многое случиться». Грустно и тяжело было на душе, когда я расстался с отцом протоиереем, который быть может потому и не щадил меня своими сообщениями, что испытывал твердость моего намерения посетить Св. Землю. Мысли о легкости получить во время путешествия опасную дизентерию, о новых чумных заболеваниях в Александрии, о карантине парохода с голодными и холодными паломниками, предрасположенными, стало быть, к тифу и другим повальным болезням, не выходили из ума и наводили уныние; мною начало было овладевать колебание. «Уж ехать ли? – спрашивал иногда я себя, – ехать ли, когда путешествие сопряжено с такими опасностями и когда люди благоразумные своим родным не советуют даже ехать?!» Но вот припомнились сборы, благожелания и напутственное благословение Владыки, колебание понемногу стало ослабевать, и я отложил окончательное решение вопроса до завтра, прося усердно свв. угодников печерских вразумить меня в данном случае. И молитва успокоила меня, возвратила нарушенный душевный мир.
30 мая. Служил раннюю литургию в пещерном храме преп. Феодосия; после общего молебна и панихиды заходил, по приглашению, к иеромонаху дальних пещер, за которого пришлось служить. Келья у него очень небольшая, но уютная; все здесь говорит за молитвенный подвиг, и сам обитатель очень искренний, радушный человек. Господь да поможет ему восходить от силы в силу в подвигах духовных! – В лаврской гостинице на возвратном пути совершенно случайно натолкнулся на сцену, которая растревожила было мирное настроение духа. В конторе коренастый пожилой мужчина из крестьян настойчиво просил сидевшего здесь иеромонаха (уполномоченного Палестинского Общества) взять у него назад паломническую книжку и возвратить деньги, уплаченные за нее; но тот отказывался. Книжку эту, оказывается, всего дня за три пред этим крестьянин купил у этого о. уполномоченного, собравшись ехать в Палестину, но, наслушавшись от кого-то рассказов о неблагополучии на Востоке, передумал и теперь вот, положив книжку на конторку, он с раздражением требовал возврата денег, приговаривая: «умирать туда я не поеду», или «за смертью что ли поеду туда?» Напрасно о. уполномоченный старался разубедить и успокоить расходившегося паломника, доказывая, что ничего опасного нет в Палестине – нет там никакой смерти, а что денег возвратить ему он не может, так как еще с вечера отослал их в Палестинское Общество в Питер, и что теперь оттуда только и может он (крестьянин) получить свои деньги обратно. Крестьянин, однако, знать ничего не хотел и упорно стоял на своем. Чем это окончилось у них, я не знаю. Беспокойство крестьянина передалось, однако, и мне – я живо припомнил вчерашние речи о. протоиерея, а потому, остановившись, попросил о. уполномоченного сказать откровенно, насколько опасно в данное время ехать в Палестину. Тот не совсем благосклонно посмотрел на меня и сказал то же, что и крестьянину, т. е. что опасности нет ровно никакой. «Как скоро, – сказал он, – появляется серьезная опасность на Востоке, Палестинское Общество телеграммой немедленно извещает всех своих уполномоченных, чтобы они прекратили выдачу паломнических книжек; но такого извещения нет, и мы свободно продаем книжки». И чтобы еще больше подействовать на меня, он сослался на двух только что вернувшихся из Палестины паломниц, которые остановились у них в гостинице.
Я немедленно пошел в указанный номер и здесь узнал то, что окончательно рассеяло мои страхи и опасения. Паломницы радостно сообщили, что совершили путь туда и обратно очень благополучно. Правда, в Пирее им не позволили остановиться, а около Смирны их пароход подвергался десятидневному карантину, но ни заболеваний, ни тем более смерти не было ни одного случая. При этом добавляли, что по разговорам в Одессе, для следующих за ними паломников карантина уже не будет совсем, так как пароходы русские, отходящие из Яффы, не будут уже заходить в Александрию. Я совсем ожил духом. Немедленно взял у о. уполномоченного лаврского за 106 руб. «смешанную» паломническую книжку и, несмотря на дождливую погоду, отправился на вокзал, откуда в 7 часов вечера и выехал в Одессу. В вагоне было крайне неудобно и тесно; большинство пассажиров были евреи с присущим им неприятным специфическим запахом; но я чувствовал себя прекрасно и мысленно благодарил Господа, что Он дает мне возможность быть в Святой Земле.
31 мая. Дождь и ненастная погода продолжались до полудня. Сквозь вспотелые окна вагона в пресыщенном влагою воздухе трудно было рассмотреть местность, по которой мчался наш поезд. Выступавшие же по временам у самой дороги неясные очертания хмурых небольших лесов и оврагов свидетельствовали только о том, что местность эта далеко не походила на безлесную равнину, что по ту сторону Днепра. Но вот со станции Раздельной небо прояснилось, и взору открылась давно желанная неведомая даль… Однако, лучше бы совсем не видеть этой грустной и однообразной дали! Весенняя засуха, бывшая здесь, самым гибельным образом отразилась на озимых и яровых посевах, и неровная, совсем почти безлесная местность, по которой мы проезжали теперь, вместо зеленеющей и цветущей представляла одну лишь невеселую картину чахлой и поблеклой растительности. Не видно совсем почему-то по пути крупных поселков, и однажды или раза два промелькнул из-за косогора блестящий крест на храме Божием. Только неподалеку от Одессы некоторое время отчетливо можно было видеть в неглубокой лощине довольно большое село с храмом и множеством чистеньких белых и голубых домиков малороссийского типа. Теперь уже и местность изменяется, становится более ровной, а иногда и совсем гладкой, как поверхность моря; вдали, на горизонте показались неясные контуры каких-то строений и деревьев, которые по мере приближения увеличиваясь и разрастаясь все более и более, превратились наконец в зеленеющий обширный город. Это знаменитая Одесса, полурусский и полуевропейский окраинный город России, ее лучший черноморский порт. Город, однако, не произвел на меня особого впечатления и не потому, что я ехал из Киева, а по другой причине: ровная и даже несколько покатая к морю площадь, которую занимает Одесса, не дает ей возможности развернуться во всей своей красе пред взором приближающегося путника и благодаря этому последнему ее окраинные каменные строения, ничем, по большей части, не выдающиеся и осеняемые нередко высокими акациями, затеняют и стушевывают вид на лучшую центральную ее часть. Отсюда и видишь, подъезжая к Одессе, на обширном пространстве одни ординарные постройки и акации, да очень немного – пять или шесть церквей, тут и там высящихся над этой сплошной массой. – В 3 часа дня поезд наш остановился у платформы вокзала. Оживления однако слишком мало – не по многолюдному городу; не видно почему-то ни посыльных, ни встречающей и праздноглазеющей публики; отсюда слишком заметной казалась одинокая фигура смиренного инока, скромно приютившегося около стены крытой платформы. Имея в виду «Наставление паломнику», можно было догадываться, что инок этот – послушник одного из одесских афонских подворий, вышедший к поезду, чтобы встретить прибывших паломников и проводить желающих из них на свое подворье[6]. И, действительно, смиренный инок, оказался посланником… только не Пантелеймоновского подворья, где я предположил остановиться, а Ильинского. Это обстоятельство и было причиной, почему я один, без инока, направился к Пантелеймоновскому подворью, которое отчасти видно было от вокзала (из-за здания суда ярко блестели кресты его храма) и отделялось от него только небольшой площадью. Паломников на подворье было немало, а тут ждались новые с только что прибывшего парохода, и за ними посланы были уже подворские послушники (последнее, оказывается, и помешало послушникам Пантелеймоновского подворья выйти к поезду, с которым я приехал), и для меня едва нашелся свободный номер на втором этаже самого заднего корпуса. В 4 часа зазвонили где-то поблизости к вечерне. Узнав, что и на подворье скоро начнется вечерня, я отправился в его храм, который помещается в третьем этаже переднего корпуса. Смешанное чувство удивления, восторга и благоговения овладело мною, когда я вошел туда: храм поразил меня своим благолепием, простором, обилием света и высотой. Резной высокий, недавно, заметно, устроенный иконостас, весь горел золотом, не затеняя, однако, собою благоговейные священные лики, изображенные на иконах; этому вполне отвечала и вся орнаментовка храма, равно как и чудная иконопись афонская, представляющая собой умелое сочетание византийской и итальянской живописи. – С прекращением благовеста началась служба 9-го часа, а затем и вечерни, и новое отрадное чувство наполнило душу. Служба была неторопливая, благолепная, уставная. Заметно и здесь, в многолюдном городе, афонские монахи остаются верными заветам своей Святой Горы, памятуя, что «уставы церковные и чинопоследование священнодействий составлены и преданы нам на соблюдение, а не для того, чтобы произвольно нарушать, урезывать, искажать и обезображивать поспешностью и небрежным отправлением или же искусственностью и уродливостью церковного чтения, особенно же пения», и «что благолепное строго верное духу отцов соблюдение устава церковного вводит душу народа в постижение несказанно высокой красоты православного богослужения»[7]. – Чтение слышалось внятное, неспешное и осмысленное, которое невольно само проникало в ум и сердце молящегося; пение (с канонархом) также стройное, умилительное и задушевное, то именно пение, которое можно встретить только в немногих русских обителях и которое всегда носит в себе оттенок грусти верующей души, жаждущей отечества небесного. Вечерня закончилась акафистом Покрову Божией Матери. – Вскоре после вечерни ко мне в номер зашел о. гостинник и не один, а с послушником о. Ипполитом, на обязанности которого лежат хлопоты по прописке паспортов, ходатайства о выдаче заграничного паспорта и приобретение пароходных билетов на проезд в Иерусалим или Афон[8]. Последний, получив от меня вид на жительство и свидетельство полиции, а также паломническую книжку с четырьмя рублями денег на расходы и приняв благословение, немедленно удалился, а о. гостинник задержался побеседовать. Впечатление от подворского храма и службы было у меня очень свежо, а потому и речь естественно зашла у нас о том и другом. О. гостинник откровенно признался, что храм их и служба, действительно, многим нравятся, но и монастырь их заботится всячески, чтобы храм был благолепен, а служба назидательна: монастырь не останавливается ни пред какими затратами, когда дело идет о его украшении и содержит при подворье до 60 иноков и 5 иеромонахов для ежедневной благолепной церковной службы. То и другое, однако, крайне нужно, по его словам, не для города только, но и для целой окраины. Православных церквей в таком большом городе, как Одесса, слишком мало и совсем нет ни одного монастыря. И храм их посещают не только многие из горожан, но и окрестные поселяне; последние приезжают нередко целыми семьями и верст иногда за 100, – особенно Великим постом, – и живут здесь по неделе, – молятся, говеют, причем некоторые, чтобы не обременять подворье, привозят сюда с собою провизию, которой делятся иногда и с ними. (Так глубоко верны оказываются слова архиепископа Никанора, сказанные им при вступлении на Херсонскую кафедру, что «и в этом крае, т. е. Одесском, среди народа имеется еще множество людей, как по городам, так и по селениям, которые ревниво дорожат святынею богослужебного устава, которые имже образом желает елень на источники водные, сице стремятся душою к Богу и священнолепию Божией службы наших лучших монастырей и монастырей Афона»). Но как ни хорош храм подворья, он, однако, имеет то неудобство, скорбел о. гостинник, что помещается слишком высоко, на третьем этаже, и многие (старые и немощные особенно) жалуются на эту высоту, – трудно, говорят, подниматься, и нельзя не согласиться с этим – говорят правду, а поправить очень трудно. – Сетовал о. гостинник и на то, что монастырю никак не удается прикупить места по соседству с подворьем, – не продаются, а тоже крайне нужно. Прилив паломников год от года все увеличивается и помещение становится тесным, – приходится иногда отказывать, – не говоря уже о неудобствах в размещении и устройстве самых номеров, которые трудно устранить в этих старых зданиях, не на то очевидно предназначавшихся. На прощание благожелательный о. гостинник не преминул сообщить, что соседний со мною номер занимает полковник из Киева, который также, как и я, едет в Палестину и будет стало быть мне попутчиком, что он хотел было выехать еще 30 мая вместе с казанскими гимназистами, отправлявшимися в Афины, но не пришлось; как паломника, его почему-то не приняли на пароход «Чихачев». – Итак, казанские гимназисты проехали. И Господь с ними! В Смирне встретимся.
1 июня. Раннюю литургию стоял в алтаре подворского храма; чтение и пение было, как и вчера, назидательное и умилительное. Заметил некоторые частности, которые были занесены сюда, без сомнения, с Афона. 1) Все монахи подобно греческим подбирают свои волосы под рясу, 2) на святом престоле за дарохранительницею лежат один за другим несколько служебников небольшого формата и, наконец, 3) часы перед литургией заканчиваются непременно отпустом и притом при открытых царских вратах. После литургии отправился в местный кафедральный собор помолиться пред чудотворной иконой Божией Матери Касперовской и кстати осмотреть город. – Одесса – город новый (сравнительно), недавний и богатый; это сказывается как-то само собою невольно и очень скоро. Улицы ее прямые, широкие, с хорошими мостовыми и широкими тротуарами, которые сплошь засажены высокими акациями; строения (ближе к окраинам) – довольно разнохарактерные, хотя и здесь есть немало зданий красивых, оригинальных и даже величественных (например, здание Биржи на Пушкинской), которые с честью могли бы занять место и в столичном городе; по улицам оживление, в разных направлениях очень часто пробегают вагоны конножелезной дороги, полные пассажиров; встречается здесь и то, чего совсем нет в центре России: витрина, например, с автоматически передвигающимися объявлениями, уличные мальчики, назойливо предлагающие вам тут же, на улице, почистить сапоги, темно-серого цвета куполообразные, внушительные синагоги еврейские, увенчанные чем-то вроде звезды или яблока… – По мере приближения к набережной, постройки становятся лучше и ровнее – здесь лучшая, центральная часть города. От здания театра, где кончается Ришельевская улица, вправо, виднеется уже отчасти безбрежное море, а несколько ниже, обогнув здание клуба, у фасада Думы с высокого крутого берега можно любоваться и морем, расстилающейся у ног обширною гаванью. Перед вами по скату берега растет «Божье деревце», дикая маслина, туя; налево тенистый бульвар вдоль берега манит к себе; но то и другое не так интересует, как своеобразная жизнь гавани с ее постройками и устройством. Гавань, этот источник богатства и величия Одессы, занимает северо-восточную часть небольшого морского залива. Справа, от моря, на далекое пространство защищает ее полуциркульный невысокий мол с маяком на конце; слева же, от города, другой, тоже невысокий мол защищает ее от волнений залива. Тут и там, внутри этого обширного пространства, – и около мола и около пристаней видится множество всевозможного рода судов, – и группами, и в одиночку, больших и малых, из которых большая часть стоит неподвижно, как бы замерла в занятом положении. Слышны шум и движение, привоз и отвоз предметов торговли; по берегу между пристанями от мола до мола оживленно движутся, посвистывая, товарные поезда железной дороги, а вот и в гавани над одним из судов появился белый дымок, послышалось что-то вроде хриплого рева, и судно медленно направилось мимо маяка в открытое море. Время было и мне идти. Тенистым бульваром, любуясь растительностью его, мимо памятника Ришелье прошел я на Екатерининскую улицу, откуда, руководствуясь указаниями одного студента, я пришел очень скоро к кафедральному собору. Своим наружным видом собор этот не произвел на меня, да и не может произвести на кого бы то ни было особого впечатления. Архитектуры он очень обыкновенной, простой, и имеет вид очень продолговатого корабля.
Правда, последнее вполне отвечает Одессе, как портовому городу, но для богатой и многолюдной Одессы, имеющей немало великолепных общественных зданий, можно было бы иметь и более величественный и благолепный храм. Храм, однако, оказался запертым (открытым остается он сравнительно ненадолго после поздней литургии), а потому и осмотр его пришлось отложить до следующего дня.
2 июня. Утром снова ходил в кафедральный собор. По пути заходил в один из храмов, который давно уже (со дня приезда в Одессу) обращал мое внимание колокольнею без купола с крестом на коротком шпиле; кто-то сказал, что это греческая церковь, а на самом деле это был римский костел. Кафедральный собор оказался открытым, но службы в нем уже не было. И внутри соборный храм не произвел на меня особенного, сильного впечатления, как и снаружи; насколько в нем продолговата, просторна и проста трапезная с двумя приделами, настолько узка и тесновата, оказывается, «настоящая», т. е. самый храм. Здесь, за правым клиросом правого придела в благолепном и богатом киоте помещается святыня храма – чудотворная икона Божией Матери Касперовской, а у левого клироса левого придела, около солеи, массивный высокий крест означает место упокоения знаменитого иерарха и проповедника, философа и публициста, горячего борца за православие против иноверия и нигилизма, высокопреосвященного архиепископа Никанора; тут же неподалеку, под солеей среднего храма почивает, между прочим, и другой «славный вития и великий мыслитель, краса нашей (Православной) Церкви и слава русской иерархии», высокопреосвящ. Иннокентий, архиепископ Херсонский, а около южной стены левого придела трапезной надгробная плита скромно гласит о почивающем здесь также знаменитом «назидательном витии, проникнутым и проникавшем духовным помазанием слова», – «святителе любвеобильнейшем и кротчайшем, самоотверженном милостивце, благодушнейшем человеке и высоком по духу слуге и последователе Христове»[9], иерархе Херсонском Димитрии. Помолившись пред св. иконой Богоматери и поклонившись праху знаменитых русских иерархов-витий с молитвою об их упокоении в обители Отца небесного, я поинтересовался затем взглянуть и на духовную семинарию местную, которая находится отсюда не особенно далеко и притом почти на пути к Пантелеймоновскому подворью. – Обыкновенно семинарии помещаются на окраине губернского города и во всяком случае занимают обширные усадьбы в один или два квартала. Не то оказывается здесь, в Одессе. Обширный семинарский корпус, помещаясь в линию с соседними строениями на одной из оживленных улиц, занимает собою почти все усадебное место, оставляя для прогулки воспитанников только небольшой, узкий двор с 10 или 12 высокими акациями посередине. В корпусе этом помещаются, однако, как казеннокоштные, так и своекоштные воспитанники с особыми спальными помещениями и столовыми для тех и других, равно как и двухклассная образцовая церковно-приходская школа. Если что и поразило меня здесь особенно приятно, так это заботливость херсонского духовенства о музыкальном образовании своих детей. В корпусе, среди классных помещений, отведена довольно просторная комната специально для занятия музыкой и в ней под бдительным призором размещены всевозможного рода музыкальные инструменты от малых, вроде флейт, фагота, корнет-а-пистона, и до больших – контрабаса, виолончели, фисгармонии и т. п. Честь и слава духовенству, которое не жалеет затрат в тысячи рублей на приобретение этих инструментов для воспитанников своей семинарии! Возвратившись отсюда на подворье, за вечерней испросил позволение у о. заведующего служить завтра (накануне отъезда) раннюю литургию; тот, разумеется, охотно позволил. – Вечером о. Ипполит огорчил было меня известием о том, что данных мною документов оказывается недостаточно для получения заграничного паспорта, и в канцелярии г. градоначальника советовали лично сходить мне завтра к г. градоначальнику и попросить его о выдаче. Но потом узнав, что у меня есть свидетельство о праве священнослужения за границей, он и сам успокоился, и меня успокоил: бывали, говорит, такие примеры, выдавали; однако, просил, чтобы сам я завтра сходил в канцелярию с этим свидетельством.
3 июня. С трудом служил раннюю. Остыл ли за ночь или вчера неосторожно долго пробыл на сквозном ветре, только к утру появился у меня сильный кашель и боль в горле; голос опал и слишком большое приходилось делать напряжение, чтобы возгласы хотя немного были слышны молящимся. – Ходил затем в канцелярию г. градоначальника. Дело уладилось и лично являться к г. градоначальнику не нужно было. Свидетельство, однако, оставили для отметки, обещаясь возвратить его вместе с заграничным паспортом. – Около 8 часов вечера пришли о. гостинник и о. Ипполит, последний принес мне все необходимые для заграничного паломничества документы, пароходный билет 2 класса до Яффы с квитанцией на возвратный путь и две контрамарки на бесплатный проезд в Яффе в лодке с парохода на берег и обратно. Пароходный билет и одну квитанцию о. Ипполит держал в правой руке и, подавая, произнес лаконически: «это вот в дело пойдет» (т. е. теперь же, на пути туда понадобится); «а это, – сказал он, подавая левую квитанцию с другою контрамаркой, – это с паломнической книжкой приберите подальше, не затеряйте, – они нужны будут на возвратном пути; не затеряйте, вторые деньги заплатите». Очевидно, о. Ипполит всегда и всем паломникам так вручает пароходные билеты с контрамарками; не сделал он исключения в этом отношении, понятно, и для меня. Вслед за о. Ипполитом о. гостинник сообщил, что завтра после ранней литургии будет напутственный молебен общий для всех, отправляющихся в Святую Землю и на Афон; «после чего, – добавил он, – можете делать покупки на дорогу, в 12 часов покушаете, наймете затем извозчика и отправитесь на пароход; там предъявите свой заграничный паспорт жандармам и поедете дальше в Константинополь». – «А разве не о. Ипполит будет предъявлять паспорта и провожать паломников на пароход? – спросил я, руководствуясь «Наставлением паломнику»[10]. – «О. Ипполит будет провожать паломников-палубников, т. е. 3 класса, ответил мне о. гостинник, – их нужно будет поудобнее разместить на палубе, а у вас есть определенное место в каюте, – вот оно обозначено на билете, и его уже никто не может занять». – Итак, благодарение Господу Богу! Завтра в 4 часа вечера выезжаем в Константинополь.
4 июня. За ранней и на молебне были все до одного паломника, отправляющиеся на восток. Многие из них, если не все, за эти дни говели, исповедовались и приобщались. И теперь вот за молебном все едиными усты и единым сердцем горячо молились, чтобы Господь даровал благополучное путешествие и плавание по водам. Истово и благоговейно с нами и за нас молился о. иеромонах, поминая на ектеньях каждого паломника по имени. Служба кончилась; начались приготовления и заготовление необходимых припасов на всю по возможности неблизкую дорогу и в час дня, поблагодарив внимательного и предупредительного о. гостинника и внесши посильную лепту в пользу подворья, я на извозчике отправился на пароход, сопровождаемый благопожеланиями подворских иноков.
Приходилось путешествовать на пароходе «Россия». Пароход этот – один из лучших пароходов Русского Общества; он – довольно большого калибра, имеет не менее 40 сажен дины, глубоко сидит в воде и снабжен сильной и прочной машиной. И помещения для пассажиров на нем отличаются, сравнительно, удобствами, чистотой и простором; каюты, например, очень высокие и достаточно светлые со свежими, чистыми спальными принадлежностями. – Заняв по приезде соответствующее место в каюте
2 класса, я вышел на палубу. Шла оживленная нагрузка парохода; одновременно грузили – с пристани кур, а с баркасов какие-то бочонки. Прибывали в предшествии иноков одна за другой партии паломников, которые и размещались в крытых помещениях около машинного отделения; несколько евреев ворчливо дожидались, пока закончится погрузка, чтобы занять место у левого борта. Слышался стук и грохот колес подъемной машины, лязг цепей и выкрики грузивших; говор людской смешивался с кудахтаньем кур и пением петухов. К 4 часам все это поутихло. Курами наполнили оба трюма и весь правый борт, а левый борт заняли евреи и пассажиры, не пожелавшие находиться в крытых, душных помещениях; жандармы, отметив и раздав заграничные паспорта, удалились с парохода, и с третьим свистком «Россия» стала медленно и плавно отделяться от пристани. Не раз и не два при этом осенили себя крестным знамением паломники; не у одного, а у многих из них, если не у большинства, дрогнуло сердце, стеснило грудь при расставании с землею. Сделав несколько поворотов по гавани, пароход мимо маяка вышел в море и полным ходом направился в безбрежную даль водного пространства. Всех, по-видимому, «охватило новое своеобразное настроение. Разговоры смолкли. Замерли; лица задумались, и только одна пароходная прислуга да матросы беззаботно делали свое дело». А позади, «на севере горизонта, скажем словами одного путешественника, в мягких теплых лучах солнца тонули живописные берега… Одесса длинною вереницею своих домов, казалось, уплывала, зарисовывалась в туманной перспективе, будто стягиваясь в миниатюрную рамку, как акварель»[11].
5 июня. Мы в открытом море. Кругом ни островка, ни контура отдаленного берега; и это безбрежное море без всяких признаков суши будет вплоть до Константинопольского пролива, в который войдем не ранее полуночи. Погода чудная. На небе ни облачка; веяние ветерка едва заметное, на поверхности моря самая легкая рябь. Пароход смело рассекает воды Черного моря, которые с шумом расходятся по сторонам, оставляя позади след на далекое пространство. На матросской палубе небольшая кучка евреев в полосатых балахонах и без них совершает вслух свое субботнее моление. Около них столпились любопытные; но это нисколько не смущает евреев и не мешает им, покачиваясь или оборачиваясь то в ту, то в другую сторону, продолжать свое благочестивое дело. Евреи молятся, подумал я, и нам ведь следует помолиться сегодня, по-христиански встретить великий праздник Св. Троицы. У меня с собою были взяты епитрахиль и служебник с канонником, у паломников могли оказаться другие богослужебные книги; без сомнения, есть между ними и чтецы с певцами, а в таком случае ничто не может помешать нам совершить вечером всенощное бдение. С такими мыслями направился я к машинному отделению, около которого помещалась большая группа паломников. Всех их было достаточно – человек до 70. Малыми группами и в одиночку, сидя и лежа или полулежа проводили они мирно время или за чтением какой-либо назидательной церковной книги, или же тихо беседуя о предметах божественных. Между ними оказались и духовные лица: почтенный иерей старец из г. Иркутска с бравым сыном, бывшим псаломщиком, и инок из какой-то Нижегородской обители. Мысль о всенощной эти последние, да и все бывшие около них, приняли сочувственно и даже с нескрываемою радостью. Псаломщик обещал петь, батюшка подпевать, а инок читать. Начались затем совещания, где, какое и когда совершать богослужение, – вопросы по-видимому не важные, но для нас, при нашей обстановке и условиях, очень существенные. Где совершать богослужение? Около трюма на палубе было совсем не удобно: постоянно ощущался тяжелый и неприятный запах птичника и слышались несмолкаемые выкрики кур и петухов. На матросской палубе (на носу парохода), было и не убрано и неприглядно, к тому же матросы что-то постоянно там делали, постоянно находились там. Была еще просторная, чистая и прилично обставленная палуба над 1-м классом, но туда не позволялось входить пассажирам-палубникам. А между тем эта последняя и была бы самой подходящей для предстоящего церковного торжественного богослужения. Решили поэтому просить у капитана эту последнюю палубу. – Какое богослужение совершать? Порасспросили присутствующих, у кого какие есть церковные книги, и вопрос уяснился вполне. У инока оказалась псалтирь, где он обещался подобрать и отметить псалмы для шестопсалмия, у его соседа новый завет на славянском языке, а у одной учительницы из Тобольской губернии (к общей радости) акафист Пресвятой Троице с каноном и стихирами на Господи воззвах, на стиховне и на хвалитех; стало быть, вполне можно было совершить всенощное бдение Пресвятой Троице, т. е. празднику. – Когда совершать богослужение? – Разумеется, когда обыкновенно оно совершается, т. е. в 6 часов вечера. – Эти наши совещания стали известны всем паломникам, и вот многие из них начали подходить к нам, чтобы так или иначе выразить свое сочувствие. Одни, например, приносили с собой книги церковной печати и спрашивали: не годится ли? Другие заявляли, что будут подпевать во время службы, а третьи – что у них есть восковые свечи и иконы: словом, замечалось и чувствовалось всеобщее оживление, одушевление и довольство. Решено было ввиду этого: непременно служить сегодня всенощное бдение и служить, если можно, на верхней палубе. Инок вызвался сходить к капитану за позволением, а мы с батюшкой и псаломщиком учинили нечто вроде спевки, чтобы узнать, как у кого поют. Напевы оказались одинаковые, и после трех-четырех священных песней мы разошлись на время, в полной уверенности, что Господь поможет нам совершить всенощную. В каюте, куда я спустился, сосед мой еврей оканчивал чаепитие. Он еще вчера с вечера, чтобы не нарушать покоя субботнего дня, предупредительно выдал прислуге несколько денег, прося ее уплатить сегодня за кипяток. – «Почему вы не сами сегодня заплатили?» – спросил я еврея – «Нам законом запрещена торговля по субботам». – «Да ведь заплатить за кипяток, купить, не тоже, что торговать?!» – «Неправда, – серьезно и отрывисто сказал тот, – где покупают, там и торговля». Разговор оборвался, и я невольно с грустью подумал: «О, сыны Израиля! Когда же перестанете вы слепо следовать мелочным, пустым, безжизненным предписаниям Талмуда?» – В 2 часа снова поднимался на палубу. Инок пришел от капитана недовольный и расстроенный и предлагал служить всенощную около трюма на нижней палубе, так как верхней (над 1 классом) капитан не давал. Неужели же на самом деле служить среди кур и неприятного запаха? Подумал я и лично отправился к г. капитану, пригласив с собой для вящей убедительности одного из интеллигентных светских паломников. Капитан однако оказался неумолимым. Дать верхнюю палубу он находил невозможным во-первых потому, что на время службы туда наберется очень много пассажиров 3-го класса (палубников) и притом в такое время, когда по расписанию в 1 классе будет обед и во-вторых наше богослужение может обеспокоить пассажиров 1 класса, между которыми есть и иностранцы. Напрасно говорили мы. что всенощную можно совершать после обеда, т. е. часов в 7, и что сами мы сходим к пассажирам 1 класса и попросим у них позволения. Капитан решительно отказал в верхней палубе. Пришлось тогда избрать матросскую палубу, как самую изолированную, куда притом совсем не достигали ни запах птичника, ни крики птиц. Сказали матросам, те оказались очень добрыми и внимательными: сердечно отнеслись они к нашей нужде и обещали приготовить и приубрать свою палубу к 6 часам вечера. Действительно, к назначенному времени палуба их приняла надлежащий приличный вид; все лишнее было куда-то снесено, а неприглядное и безобразившее убрано; наветренная сторона была даже завешена брезентом. Посередине палубы ближе к носу парохода стоял небольшой столик, который догадливые паломницы покрыли белой скатертью и уставили иконами, (между иконами находилась и икона Пресвятой Троицы). Немедленно оповестили паломников, зажгли свечи и в начале 7-го часа по возгласу: «Слава Святей»…и «Приидите, поклонимся» послышалось сначала не особенно твердое и громкое, с заметной дрожью в голосе пение «Благослови, душа моя, Господа», которое затем становилось чем дальше, тем тверже, стройнее и сильнее. «На горах станут воды. Дивна дела Твоя, Господи!» уже уверенно и смело пел импровизированный, хотя и не очень большой хор. Кто-то в порыве благоговейной догадливости принес к столику раскаленную крышечку плиты, положил на нее немного ладану и получилось курение фимиама; я благословил и совершил каждение. Паломники были все до одного и усердно, сосредоточенно молились, делая поясные и земные поклоны. – Всенощное бдение совершалось затем без особых сокращений и неторопливо; пели и читали громко, отчетливо и с видимым одушевлением. В свое время был совершен полиелей, и после чтения евангелия паломники прикладывались к образу Пресвятой Троицы; в конце утрени сказано было краткое слово, которым присутствующие призывались воздать благодарение Господу Богу, даровавшему возможность помолиться накануне великого праздника, и выражалась благодарность капитану за дозволение, а матросам за сочувствие и труды по приготовлению палубы. Во время пения многолетия и затем тропаря празднику присутствующие прикладывались ко кресту и довольные, благоговейно настроенные расходились затем по своим местам, чтобы продолжать благочестивую беседу или назидательное чтение. Около 12 часов ночи наш пароход входил в Константинопольский пролив, где должен был встать на якоре до восхода солнца. Луна только что скрылась за правым берегом, а потому можно было различить поверхность воды и контуры берегов. Берега казались высокими; но самый пролив не особенно широк. Послышалась команда: «отдай», якорь грузно и с шумом опустился в воду, и мы остановились.