Чувашские лагеря
В Чувашию я ехал с женой и тремя детьми: Левой, Валерием и Наташей. Все они были маленькими: Леве семь лет, Валерию четыре года, а Наташе – год.
Прибыли мы на станцию Канаш, где нас встречали заместитель министра И. М. Лажечников и водитель автомашины К. И. Бурашников. Никогда не забуду первого дорожного удручающего впечатления, открывшего нам вид и жизнь чувашской деревни. Особенно поразила мою жену, Марию Васильевну, картина катания детей вдоль дороги и в кюветах на коньках и в лаптях. Маша заплакала и обрушилась на меня: «Куда ты меня привез? Это же лапотное государство».
Негативное первое впечатление усугубилось еще и тем, что бывший министр МВД к нашему приезду не освободил квартиру, и нам пришлось после огромной рижской ютиться в тесной, более чем скромной квартирке. Жену мою можно было понять…
Однако правильно говорят, что время – лучший лекарь. Со временем понемногу все наладилось. После отъезда бывшего министра его квартиру заново отремонтировали, и мы переехали в нее. Наше имущество было упаковано в специальные ящики и отправлено в сопровождении сотрудников МВД Латвии до Чебоксар в специальном вагоне. Все было в целости и сохранности, и частично разместилось в квартире, а часть ящиков пришлось отправить в сарай. Сарай был небольшой, рядом с домом и в нем был глубокий погреб. Когда Маша привыкла к чувашскому быту, она ежегодно солила прекрасные овощи: капусту, огурцы и незабываемые грибы – грузди. Питались мы неплохо, но в основном все покупалось на рынке, куда Мария ездила с Костей Бурашниковым. Он был не только хорошим водителем, но и преданным мне и моей семье человеком, проявлявшим заботу о нашем благополучии.
По приезде в Чебоксары на другой же день я приступил к работе. В тот день на собрании сотрудников аппарата министерства я кратко рассказал о своей прошлой деятельности, о политической обстановке в стране и призвал собравшихся к дружной и активной работе по борьбе с преступностью в республике.
У меня были два заместителя: один по оперативной части, второй – по кадрам. В процессе работы я убедился, что мой заместитель по оперативной работе – человек малограмотный, с ограниченным кругозором и низкой культурой. Работал я с ним около года, потом «сплавил» его на ту же должность в Якутию. Второй заместитель И. М. Лажечников был сравнительно грамотным работником и по моему представлению был утвержден моим заместителем по оперативной работе. Замом по кадрам стал бывший зам. нач. отдела кадров.
Работать было сравнительно легко. Беспокойство вызывали иногда имевшиеся лагерные подразделения, которыми руководил отдел исправительных работ. Лагерные подразделения работали в основном на лесоповале, детская колония занималась столярным производством. Кроме того, имелась еще отдельная женская немецкая колония, состоявшая из бывших немецких военнопленных женщин. Я посетил однажды эту колонию, и меня поразила чистота и опрятность в бараках, где размещались эти женщины, безукоризненная чистота на кухне и в столовой… Все женщины были молоды и мне показались весьма приятной наружности. Вскоре, после приезда к нам канцлера Аденауэра, мы их отправили в Германию согласно указаниям Москвы. Эту колонию немок отличали дисциплина, порядок и нравственность, чем не могли похвастать колонии, где размещались наши советские женщины.
В Алатырском районе были две колонии, которые разделял почти трехметровый забор. Одна из колоний была женская. Поразительно то, что мужчины не преодолевали этот забор, а женщины, особенно молодые проститутки из Ленинграда, изловчались как кошки и проникали в мужскую зону, где получали удовлетворение своим животным страстям в полном объеме. В результате этих «вылазок» стали появляться даже новорожденные. Приходилось открывать ясли, а мамы получали соответствующие льготы, чему были очень рады.
Как-то в этой колонии я посетил штрафной изолятор. В одной из камер находились две молодые грудастые проститутки, наказанные за проникновение в мужской лагерь. Когда я их стал стыдить, одна из них ответила: «Гражданин начальник, зато я теперь на полгода сыта». Я молча направился к выходу. «Гражданин полковник, мы больше не полезем, прикажите нам дать табаку».
Вообще женские колонии всегда приносили больше беспокойства, чем мужские. В этом я убедился, когда работал в Кемеровской области. Распространение лесбиянства, фаворитизм гермафродитов, частые драки между собой и т. д. Посещая эти колонии, я наслышался всего.
Однажды в женской колонии Кемеровской области, где женщины работали на лесозаготовках, в воскресный день я попросил построить заключенных на улице с намерением узнать их жалобы и просьбы. Серьезных жалоб я не услышал, а вот просьба меня поразила своей наглостью и бесстыдством. Они просили, чтобы я разрешил надзирателям приходить к ним «на ночку». В этой колонии происходили частые драки из-за ревности к гермафродитам. Уходя, я сказал, что за нарушение порядка будем строго наказывать. Сгрудившись в толпу, заключенные почему-то громко хохотали. Я спросил начальника лагерного отделения: чего им так смешно? Начальник смешался и даже покраснел: «Хулиганят они. Говорят, вот бы нам на ночку такого полковника, вот и хохочут».
В пригороде Чебоксар была еще детская колония, которая приносила самое большое беспокойство. Нам в этой колонии удалось создать хороший коллектив, организовать приличную художественную самодеятельность, ребята которой даже выступали в клубах города. Но вот пришло большое новое пополнение, которое спровоцировало настоящий бунт с целью группового побега. Руководство колонии проворонило подготовку этой «волынки», и ребята вдруг не вышли на работу.
Уговоры ни к чему не привели. Все ребята под угрозами организаторов бунта забаррикадировались в жилых корпусах. Меня об этом, к сожалению, поздно поставили в известность. Я прибыл в колонию вместе с прокурором республики.
Оказывается, еще до нашего приезда произошла трагедия. Во-первых, работавшая воспитателем по культурно-массовой работе сотрудница с разрешения начальника колонии пошла в зону, надеясь на свой авторитет, и была изнасилована организаторами бунта. Во-вторых, трое заключенных, не подчинившихся руководителям бунта и призывавших прекратить «волынку», были убиты.
Когда я вошел в зону, организаторы бунта закричали: «Гражданин полковник, не входите – убьем, а из прокурора колбасу сделаем!» Тогда я вызвал пожарные машины, и водой начали вышибать всех из жилых корпусов на улицу. Только после этого нам удалось угомонить бунтарей, а организаторов посадить в изолятор.
В Кемерово мне неоднократно приходилось усмирять подобные «волынки» и всегда успешно, без отчета перед Москвой. Но здесь были подростки, и мне пришлось держать ответ перед Москвой на коллегии МВД СССР. Однако мой отчет был принят положительно, если не считать критических замечаний министра.
Начальника колонии я сразу же снял с работы, наказал других сотрудников, проглядевших назревающую «волынку», а изнасилованную девушку, за которую я особенно переживал, отправил на курорт в Сочи. Когда она вернулась, я назначил ее инспектором комнаты по правонарушениям несовершеннолетних в городе, где она и работала. Позднее мне докладывали, что она сожительствует с бывшим начальником колонии, по вине которого попала в лапы насильников. Возможно, они жили и раньше. Все сочувствие к ней у меня пропало.
…Интересен эпизод из практики моего допроса матерого преступника-рецидивиста, обвиняемого по «мокрому» делу и отказывающегося от показаний на следствии.
Приехав в тюрьму, я приказал привести этого преступника в комнату для допросов. Вошел здоровенный мужик лет сорока пяти, по национальности русский. Я предложил ему присесть, а надзирателя выйти и оставить нас одних. В течение двухчасовой беседы-допроса обвиняемый заговорил и стал рассказывать о совершенном преступлении и о причинах, побудивших его к этому. Оказывается, он был главой какой-то секты, о чем ранее мы не знали. Укрывался он у членов этой секты – старушек. После беседы я пригласил следователя и приказал оформить его показания официальным протоколом допроса.
На другой день ко мне приехал начальник тюрьмы, который был удивлен тем, как мне удалось добиться показаний преступника. Начальник тюрьмы доложил, что преступник, вернувшись с допроса, рассказал своим сокамерникам, как сам министр снимал с него допрос. Цитирую: «Министр, видать, человек образованный и культурный, начал допрос с предложения присесть и угощения папиросой «Казбек». Допрашивал спокойно, не повышая тона как следователь, а только упрекал и стыдил меня, как я, верующий, мог пойти на «мокрое дело». К тому же министр, видать, смелый человек, так как выпроводил надзирателя, и мы остались одни. Вначале у меня мелькнула мысль схватить табуретку и трахнуть министра по голове, но потом я ощутил, что табуретка привинчена к полу, к тому же у министра наверняка есть оружие и кнопка под столом. Эти мысли у меня отпали.
В ходе такой спокойной беседы, а министр ничего не записывал, хотя бумага лежала на столе, у меня всякая агрессивность пропала. Не знаю, то ли совесть какую-то он во мне пробудил, то ли еще что, но я не устоял и заговорил, пришлось «расколоться» начистоту.
Что мне еще понравилось у министра, так это новенький темно-синий костюм в белую полосочку. Как только выйду на волю, обязательно сделаю себе такой же».
Отношения с руководством Чувашской республики у меня сложились весьма благоприятные. Я имел значительно больший авторитет в обкоме партии, Совнаркоме и в Верховном Совете республики, чем мой коллега – министр КГБ, выдававший себя за интеллигента, хотя на самом деле он был весьма ограниченным человеком невысокой культуры. Впоследствии его освободили от этой должности и назначили начальником отдела КГБ на железной дороге где-то на севере. У него был хороший заместитель Столяров, на котором министр и держался какое-то время. У нас была одна приемная, так как тогда мы сидели еще в одном здании. Друг к другу в кабинеты мы не заходили, но держались корректно.
Я подружился с первым секретарем обкома партии Абхазовым. У меня в министерстве была моторная лодка, и мы неоднократно, по выходным дням, ездили на Волгу рыбачить, где варили прекрасную уху. Рыба была всегда, потому что после собственной ловли мы ехали к бакенщику, у которого был садок с рыбой. Покупали стерлядь, ерша, окуня, судака. Выбирали полянку на берегу Волги и варили настоящую уху. Это было наивысшее удовольствие. Правда, настоящую стерляжью уху мне удалось попробовать в командировке в Порецком районе на реке Суре. Там впервые я увидел крупную, жирную, желтобрюхую стерлядь. Старожилы говорили мне, что в свое время такую рыбу живьем возили в больших бочках для стола Екатерины II в Санкт-Петербург.
Да, в Чувашской АССР я приобрел много друзей и оставил неплохое наследство по работе. Но был один казус. Через месяц после моего отъезда новый министр получил орден «Красной звезды» за своевременную поставку леса на строительство канала на Волге, хотя он к этой работе не имел никакого отношения, так как этим занимался я. Новый министр набрался мужества и позвонил мне в Кемерово, извиняясь за случившееся и обвиняя в этом ГУЛАГ МВД СССР. Я ему сказал «Носи. Хорошо хоть позвонил». Так мой орден уплыл к не заработавшему его человеку благодаря бюрократической системе центрального аппарата.