От Великого Конде до Короля-Солнце. Глава 3. Испугавшись Фронды, Конде решил найти нового любовника для Анны Австрийской (Ги Бретон)

В начале 1644 года поток критических стрел в адрес Мазарини поубавился. Простые люди, не имеющие привычки долго держать камень за пазухой, ограничивались лишь подмигиванием и многозначительными улыбками, смысл которых был ясен каждому. Что же касается историков, то они напишут в своих трудах, что «Мазарини был первым министром под Анной Австрийской».

Шутка, следует признать, совсем не остроумная, но достаточно скабрезная, чтобы на время отвлечь внимание парижан от каждодневных насущных проблем.

Так прошло четыре года. Но вдруг в 1648 году общественное мнение всколыхнулось с новой силой из-за небольшого дела о налогах, которое враждебно настроило парижан против человека, разделявшего ложе королевы.

Преисполненный показного рвения парламент неожиданно ополчился на своего первого министра, потребовав от него уменьшения податей и учреждения специальной палаты правосудия, которая «должна была заняться расследованием финансовых злоупотреблений».

Дело не приобрело бы столь широкого размаха и страсти бы постепенно улеглись, если бы не вмешательство нескольких красивых и слегка экзальтированных дам. Следует напомнить читателю, что представительницы прекрасного пола, как мы уже об этом говорили, всегда находятся в центре великих событий и более, чем мужчины, подвержены влиянию бредовых идей эпохи. А Европа в то время переживала тяжелый кризис: в Англии по инициативе Кромвеля было устроено судилище над Карлом I, которому вскоре отрубили голову, а в Турции янычары задушили султана Ибрагима. Опьяненные отравленным воздухом своей эпохи женщины, похоже, совсем потеряли голову. Без видимой причины мадам де Лонгвиль, мадам де Шеврез, мадемуазель де Монпансье, затянувшееся девичество которой чрезвычайно ее беспокоило, прекрасная Анна де Гонзаг, будущая принцесса Палантинская, с головой окунулись в политику и стали побуждать мужчин совершать то, что по всем законам им делать не следовало бы.

Вскоре этой «болезнью» заразились все дамы и незамужние девицы королевства. Благодаря Сент-Беву мы знаем, что сказал Мазарини о своих современниках-французах в беседе с первым министром Испании доном Луисом де Хоро: «Ни одна порядочная женщина и ни одна ветреница не позволяла себе лечь в постель с мужем или любовником, не обсудив предварительно все государственные дела. Женщины, преисполненные желанием все видеть и знать, хотели быть в курсе всех событий. Но что хуже всего – они хотели все сделать своими руками, привнося смуту и неразбериху во все государственные дела. А больше всех нам ежедневно досаждали три дамы: герцогиня де Лонгвиль, герцогиня де Шеврез и принцесса Палантинская, доставлявшие нам столько хлопот и неприятностей, не идущих ни в какое сравнение с тем, что происходило при Вавилонском столпотворении».

Смута, привнесенная женщинами, была столь велика, что сегодня практически невозможно с точностью проследить за всеми перипетиями странной гражданской войны, развязанной в то время во Франции.

Под влиянием легкомысленных, слабовольных и просто капризных женщин такие мужчины, как Ларошфуко или Конде, беспрестанно меняли свои убеждения, примыкая то к лагерю сторонников правительства, то к оппозиции. Это происходило настолько часто, что один историк сравнил времена Фронды с балетным спектаклем…

Как известно, арест влиятельного члена парламента Брусселя стал последней каплей, переполнившей чашу терпения народа. 26 августа²⁷, всего за несколько часов, парижане, выкатив на улицы из винных погребов пустые бочки, соорудили более двух тысяч баррикад²⁸.

А ранним утром 27 августа около ста тысяч парижан вышли с оружием на улицы с благословения странного священнослужителя, который, оставаясь в тени, радовался такому повороту событий.

Звали его Полем де Гонди, и был он коадъютером архиепископа Парижского. Широкой публике он будет позднее более известен под именем кардинала де Рец.

До нас дошло очень мало сведений о жизни этого человека – одного из великих смутьянов XVII века. И остался бы он до сих пор никому не известным священнослужителем, если бы не его склонность к любовным похождениям. Кстати, не упустим случая, чтобы еще раз обратить внимание читателя на влияние любви на историю Франции. В самом деле случилось так, что своим возвышением этот священник был обязан именно женщине. А история его пути наверх довольно любопытна и малоизвестна. Вот отрывок из книги одного из летописцев XVII века.

«С ранней юности знаменитый кардинал де Рец начал проявлять интерес к прекрасному полу, на что не замедлил обратить внимание его камердинер. Стремясь завоевать расположение хозяина, он постарался найти средство для удовлетворения его страсти. Поэтому все свое свободное время этот недостойный человек только и занимался тем, что искал и обольщал молоденьких девушек, прямиком попадавших потом в постель его господина. Однажды ему удалось за сто пятьдесят ливров уговорить продавщицу булавок отпустить с ним в Исси свою четырнадцатилетнюю племянницу, девушку редкой красоты, юность и красота которой должны были быть принесены в жертву скупости и низким страстям. А для ее подготовки к ней приставили старшую сестру, которой предписывалось неотлучно находиться при девушке.

На следующий же день в Исси прибыл молодой аббат де Гонди. Увидев его, девочка густо покраснела, глаза ее наполнились слезами, и, не совладав с собой, она задрожала от страха и упала без чувств. Добродетель, где бы она ни проявлялась, всегда вызывает уважение и заставляет порок отступить хотя бы на короткое время. Увидев, в каком состоянии находится девушка, де Гонди застыл в нерешительности, а затем принялся утешать несчастное дитя, не сказав ей в тот вечер о цели своего визита.

Весь следующий день перед глазами аббата стоял нежный образ девушки, а желание вновь увидеть юное создание все более возрастало. Не в силах более сдерживать свои чувства, он устремился в Исси и торопливо попросил свою наложницу отдать ему то, на что он имеет все права. В ответ девушка попыталась убедить аббата в том, что его покарает небо, если он силой вынудит ее уступить, и что ему будет стыдно на следующий день, если он воспользуется плодами позорной сделки с ее недостойной теткой. Обливаясь слезами, она упала перед ним на колени. При виде такой добропорядочности аббат пришел в замешательство. И, проникнувшись глубоким уважением к рассудительной девушке, почувствовав стыд за то, что хотел лишить ее невинности, он тут же решил достойным образом устроить ее судьбу.

С наступлением ночи он посадил девушку в свою карету и повез ее к своей тетке мадам де Менелай, очень набожной женщине, которую попросил позаботиться о девочке. Тетка охотно согласилась и поместила ее в монастырь, где она и угасла восемнадцать лет спустя от чрезмерного умерщвления плоти.

Набожная мадам де Менелай была потрясена поступком своего племянника и на следующий же день рассказала о случившемся епископу Лизье.

Это был, надо признать, довольно неординарный шаг и, несомненно, правильный, так как прелат, узнав о том, что аббат добровольно отказался от намерения силой овладеть девушкой, пришел в восторг от такого благородства:

– Вот настоящий святой! – воскликнул епископ. – Он заслуживает поощрения. Я расскажу о нем королю и кардиналу Ришелье.

И в тот же вечер поведал государю историю, приключившуюся с племянницей торговки булавками.

Людовик XIII, высоко ценивший в людях честность и порядочность, проникся симпатией к аббату де Гонди и накануне своей кончины попросил королеву перевести его в Париж.

Вот так слезы юной девы помогли возвыситься молодому аббату, который теперь сможет полностью проявить свои недюжие способности обольстителя и разжечь во Франции пожар гражданской войны²⁹».

Коадъютер, мечтавший основать и возглавить одно из политических движений и стать хозяином Парижа, сумел вскоре в полной мере показать, на что он способен. Пока парижане натягивали поперек улиц железные цепи, называя друг друга фрондерами по названию любимой среди парижской детворы игры, он, надев свою праздничную сутану, в тиши своего кабинета строил планы, которые позволили бы ему избавиться от Мазарини.

Но кардинал вовремя почувствовал нависшую над ним опасность. В шесть часов утра 13 сентября он, уложив багаж, поспешно выехал вместе с Анной Австрийской и дрожащим от страха маленьким королем в Сен-Жермен-ан-Лей.

Узнав о бегстве регентши и кардинала, разгневанные парижане выместили свое недовольство в нецензурных куплетах. На улицах прохожим раздавались листовки непристойного содержания. В одной из листовок, называвшейся «Говорящая королевская шкатулка», Анна Австрийская обвинялась в том, что переняла у Мазарини некоторые пороки, которыми, по мнению людской молвы, «славились» итальянцы.

Подписание 24 октября Вестфальского договора³⁰ вернуло Мазарини немного уверенности в себе, и он привез регентшу и юного короля обратно в Париж.

Такой поворот событий не устраивал коадъютера. Теперь ему было необходимо найти пользующегося достаточным влиянием человека, который смог бы успокоить горожан и одновременно встать во главе партии. Вначале он обратился к Конде. Но победитель в битве под Рокруа, также не испытывавший особой любви к Мазарини, ответил отказом на его предложение, посчитав его опасным для королевского трона, и принял сторону регентши.

Разгневанный Поль де Гонди решил тогда привести под знамена Фронды родного брата Конде – принца Конти.

Не отличавшийся большим умом принц (которого сам коадъютер называл «нулем, не подлежавшим умножению только по той простой причине, что этот нуль – принц крови») еще со времен своего отрочества любил свою сестру мадам де Лонгвиль, от которой до сих пор был без ума. Его страсть была так сильна, что он носил на руке одну из ее подвязок. Это дало повод некоторым придворным сплетникам судачить о том, что потрясенная до глубины души проявлением столь сильных чувств мадам де Лонгвиль «иногда оказывала ему некоторые знаки внимания»…

Зная об этих разговорах³¹, Поль де Гонди нанес однажды визит к мадам де Лонгвиль и навел ее на мысль об участии во Фронде.

Прелестная герцогиня всерьез заинтересовалась его предложением. Давно мечтая увидеть Конде регентом на месте Анны Австрийской, она, обрадовавшись прекрасной возможности воплотить свои мечты в жизнь, пообещала ввести Конти в состав коалиции.

А вечером ей стоило только намекнуть, и ее брат тут же согласился с ней.

Решив польстить самолюбию этой влиятельной дамы, коадъютер предложил проводить заседания партии в ее доме. И почти каждый вечер у нее в Нуазиле-Руа собирались маршал де Ламот, герцог Бульонский, брат Турен, Бофор, Конти и ряд других лиц.

Все мужчины только говорили и спорили, упражняясь друг перед другом в остроумии, – одним словом, готовились, оттачивая свой язык, предать Францию огню и мечу…

Само собой разумеется, коадъютер не мог не влюбиться в герцогиню с глазами цвета бирюзы. «У меня, – говорил он, – в моем сердце еще есть достаточно места между мадам Гемене и мадам Помере³². Я не могу сказать, что она благосклонно восприняла мои ухаживания. Но будьте уверены, что даже перспектива получить отказ не остановила бы моих устремлений, которые были вначале вполне определенными»³³.

Однако из осторожности он посчитал разумным на время отказаться от своих намерений по отношению к герцогине, брат которой Конти был так необходим Фронде. Не следовало также сбрасывать со счетов и ее мужа господина де Лонгвиля и любовника Ларошфуко (автора «Изречений»)³⁴, которые могли бы оказаться полезными общему делу…

В то же самое время, обеспокоенная усилением оппозиции, Анна Австрийская вызвала войска под командованием Конде, занявшими позиции вокруг Парижа. А в ненастную ночь с 6 на 7 января 1649 года вместе с Мазарини и юным королем под порывами ледяного ветра снова покинула Париж и отправилась в Сен-Жермен.

Ее поспешный отъезд удивил парижан. Уже на следующий день кумушки делились новостью:

– Они от нас уехали, чтобы спокойно заниматься своими мерзостями в деревне!

– В любом случае в такую холодную погоду они не смогут оголить свои задницы, – говорили другие.

Но шутки вскоре прекратились после того, как усилиями агентов Гонди по Парижу распространился слух:

– Регентша окружила город войсками, что бы уморить нас голодом! Это объявление войны.

И тут все началось сначала.

Поселившись в одном из домов на той же улице, где жила мадам де Лонгвиль, коадъютер стал вновь через своих наемных агентов призывать народ к гражданской войне. Каждый раз, когда ему сообщали об убийстве кого-либо из сторонников Мазарини, он испытывал в душе тайное удовольствие, с напускной благочестивостью преклонял колени и сотворял благодарственную молитву…

На этот раз он более тщательно разработал план действий. В его распоряжении в то время находились хорошо вооруженные отряды. Превосходно зная вкусы парижан, он приказал отпечатать тексты наиболее злобных песен и непристойных куплетов о Мазарини, за что лицемерно извинился перед своими друзьями. Но для этого ему нужны были деньги, и он обратился за помощью к Испании, готовой финансировать политические акции, способные привести к беспорядкам во Франции.

О таком явном предательстве государственных интересов простые люди, разумеется, не знали. Доведенные при помощи нескольких «революционных» песен до фанатизма, парижане строили баррикады, свято веря, что выступают «против тирании»³⁵.

Однако Поль де Гонди с некоторых пор начал понимать, что ошибся, полагая, что идея гражданской войны найдет широкую поддержку у населения. Обеспокоенный таким неожиданным для него открытием после тщательного расследования, он выяснил, что парижане подозревают союзников в двойной игре.

Для их успокоения необходимо было предпринять срочные меры. И коадъютер нашел довольно удачное решение: направив принца Конти, герцога де Лонгвиля, герцога Бульонского и маршала де Ламота в помощь парламенту, он поселил мадам де Лонгвиль вместе с герцогиней Бульонской и их детьми в здании городской ратуши, превратив в заложниц, отвечавших головой за верность Фронде их мужей. Уловка удалась на славу. В одно мгновение Париж преобразился. По свидетельству Сотро де Марси, у горожан не осталось сомнений в лояльности союзников. «Толпы людей заполнили Гревскую площадь, и не нашлось ни одного человека, по лицу которого не текли бы слезы умиления при виде на балконе городской ратуши двух знатных дам в простых одеждах, державших на руках таких же прекрасных, как и они сами, малолетних детей»³⁶. К тому же мадам де Лонгвиль была на последнем месяце беременности, что не мешало, впрочем, ей проводить заседания, не выходя из своей комнаты. К концу января, когда войска Конде входили в столицу, она родила мальчика, назвав его без ложной скромности Парисом³⁷…

Несмотря на подобные балаганные сцены, ставшие предвестницами «большого карнавала» Великой французской революции, гражданская война шла своим чередом. Неделю спустя Конде наголову разбил гарнизон Шаретона, при этом противник только убитыми оставил на поле боя около двух тысяч солдат. Но руководителей восстания нисколько не тронула такая жестокость. Кровопролитие никак не могло испортить им настроение. Пока у стен столицы шли бои, мадам де Лонгвиль устраивала выступления скрипачей в своей комнате (где заседал Большой совет Фронды), а герцогиня Бульонская танцевала. Что же касается самого коадъютера, то ему каждый вечер приводили молоденьких, но уже опытных в любовных делах белошвеек, в объятиях которых он напрочь забывал о политике, находясь целиком во власти наслаждений, весьма предосудительных для духовного лица…

А в окрестностях Парижа бои шли уже не одну неделю. Не разбираясь в политике, разделившей их на две враждующие армии, тысячи солдат королевы и Гонди гибли на поле брани. Бедняги и не догадывались, что они умирали из-за прекрасных глазок молоденькой племянницы продавщицы булавок…

Вскоре Фронда добилась таких значительных успехов, что возникла реальная угроза существованию королевской власти.

Не на шутку испугавшись тревожной ситуации, сложившейся вокруг Парижа, Конде решил принести в жертву Мазарини, чтобы спасти корону. Зная, что народ ненавидит итальянца и довольно сносно относится к Анне Австрийской, он решил подыскать ей нового любовника. Его выбор пал на чванливого щеголя маркиза де Жарзе, часто бывавшего при дворе. Вызвав его к себе, он сумел убедить маркиза, что королева давно неравнодушна к его внешности.

– Ее Королевское Величество, – сказал он, – достигла того возраста³⁸, когда женщинам начина ют нравиться молодые люди. Проявите немного любезности, и ваша карьера обеспечена…

В восторге от открывшейся перед ним блестящей перспективы, молодой человек поспешил во дворец и, заручившись поддержкой первой королевской камеристки мадам де Бове, со знанием дела стал разыгрывать роль влюбленного.

Поначалу регентше польстило внимание юноши, и Конде уже решил, что достиг своей цели. Зная горячий темперамент Анны Австрийской, он был уверен, что она не устоит перед бархатным взором маркиза де Жарзе, а это будет означать конец правления Мазарини.

Когда, по его мнению, настал момент для перехода к решительным действиям, он передал молодому человеку записку, в которой было всего лишь одно слово: «Вперед!»

Маркиз только и ждал этого знака. Войдя в гостиную, он встал перед королевой, устремив на нее красноречивый взор. Анна Австрийская, вероятно, не догадывалась о ловушке, подстроенной ей Конде, но, влюбленная в Мазарини, она нашла поведение молодого человека вызывающим.

– Господин де Жарзе, – воскликнула она, – вы ставите себя в смешное положение. Мне сказа ли, что вы влюблены. Посмотрите на себя со стороны. У вас жалкий вид. Вас следовало бы отправить в больницу для умалишенных. И я ни сколько не удивлена вашему безумству. В вашем роду уже случалось нечто подобное³⁹.

Мадам де Моттевиль, присутствовавшая при этой сцене, добавляет в своих «Мемуарах»: «У бедняги был такой вид, словно его поразила молния. Он вышел из комнаты удрученный и бледный как полотно».

Далекоидущим планам Конде не суждено было сбыться. Регентша не изменила кардиналу.

А Фронда набирала силу.

Разжигаемое коадъютером пламя восстания охватило всю Францию.

И тогда королева, следуя совету Мазарини, который уже всерьез начал опасаться за свою жизнь, согласилась на переговоры. Парламент собрался в Сен-Жермен-ан-Лей и, несмотря на неуступчивость Гонди, 1 апреля был подписан мир, после того как Анна Австрийская приняла все условия противной стороны. Пойдя на большие уступки, она объявила о полной амнистии участников Фронды. Но простить Конде его попытку уложить в ее постель маркиза де Жарзе она так и не смогла. И 18 июня 1650 года по ее приказу были арестованы Конде, Конти и Лонгвиль.

Известие об их аресте было с ликованием встречено парижанами, непостоянство которых давно составляло отличительную черту их характера. Что же касается мадам де Лонгвиль, то она скрылась в Нормандии…

Так закончилась парламентская Фронда. Но Фронда принцев крови только зарождалась.

В 1651 году Мазарини, старавшийся ограничить все возрастающее влияние на политику государства экзальтированных знатных дам, добился высылки из Парижа нескольких графинь. И тотчас Париж облетели куплеты, автором которых был Бло – «штатный острослов» на службе старшего брата короля. Они дают нам представление о том, с какой яростью сочинители ходивших в народе песенок высмеивали тех, кто управлял королевством:

Хотя самолюбие Мазарини было задето, он не предпринял никаких действий.

А через несколько недель его тайные агенты положили ему на стол следующий куплет:

На этот раз нервы кардинала сдали. Он пошел к королеве и заявил, что не желает больше оставаться в Париже, где к нему так плохо относится народ. В ответ Анна Австрийская разрыдалась.

Перспектива остаться соломенной вдовой приводила ее в ужас. Всю ночь она жалобно стонала в своей постели, но кардинал был непреклонен.

6 февраля, укрывшись красной мантией и прикрыв голову шляпой с перьями, никем не узнанный кардинал покинул Лувр. А неделю спустя он уже был в надежном укрытии в Брюле у кардинала Кельна…

Оставшись в одиночестве, королева впала в отчаяние. Но постигшее ее несчастье вызывало лишь улыбки у придворных. Что же касается простых людей, они высказывались более откровенно:

– Королева заболевает всякий раз, когда рядом с ней нет кардинала, только он один может ее вылечить, пошлепав по заднице.

Конечно, стиль этой фразы далек от изысканного языка Расина, которым тот позднее пользовался для выражения тех же чувств.

Но вскоре королева решилась на отчаянный шаг, чтобы воссоединиться со своим ненаглядным любовником, без которого она не представляла себе жизни. На свою беду, она поделилась своим планом с самыми близкими друзьями, от которых фрондеры и узнали о ее намерении покинуть столицу. Коадъютер Парижа снова, в который уж раз воззвал к народу, и тот, ответив на его призыв, окружил толпой Пале-Рояль.

Королева, однако, не растерялась. Она приказала охране широко распахнуть двери дворца и впустить всех желающих. Простые горожане ринулись внутрь дворца, где их с приветливой улыбкой на устах встретила Анна Австрийская.

– Я разрешила вам войти потому, – сказала она, – что меня окружают враги и только среди вас я могу чувствовать себя в безопасности.

Ее слова застали парижан врасплох. Однако из толпы послышался чей-то голос:

– Нам сказали, что этой ночью вы собираетесь уехать и что король уже одет. Правда ли это?

Анна была готова ответить на такой вопрос. Не говоря ни слова, она направилась в сопровождении растерянных горожан к королевской спальне и, войдя, раздвинула полог, прикрывающий кроватку, в которой мирно спал Людовик XIV.

Пристыженные парижане на цыпочках покинули королевские покои.

После всех волнений, выпавших на ее долю в тот вечер, регентша поняла, что ее любовь едва не привела к непоправимой ошибке, последуй она за Мазарини. Некоторое время спустя кардиналу удалось передать ей письмо, написанное 10 мая 1651 года, в котором он клялся ей в вечной любви. Мы решили привести его полностью. Ознакомившись с ним, читатель сможет убедиться, насколько заблуждаются те историки, которые до сих пор продолжают утверждать, что кардинала и регентшу связывали одни лишь узы дружбы…

«Видит Бог, как я был бы счастлив, если бы Вы могли заглянуть в мое сердце. Вы бы тотчас же убедились в том, что никогда и ни к кому, кроме Вас, я не испытывал такой глубокой привязанности, как испытываю к Вам. Клянусь, что никогда раньше я не мог себе даже представить, что стану так горевать, когда дела заставят меня отвлечься от мыслей о Вас.

Я верю, что Ваши дружеские чувства ко мне выдержат все испытания, и принимаю их такими, какие они есть. Что же касается меня, то я могу Вам только сказать, что испытываю к Вам нечто большее. Упрекая себя ежечасно в том, что не могу представить убедительного доказательства моего к Вам расположения, я строю самые дерзкие планы, которые позволили бы мне увидеться с Вами. И если я до сих пор их не осуществил, то только потому, что одни из них просто невыполнимы, а другие могут повредить Вам. Иначе я бы не пожалел и тысячи жизней, чтобы сделать хотя бы одну попытку. И если не пройду курса лечения, я не выздоровлю и не сохраню благоразумие, необходимое мне до конца. Ибо осторожность никак не сочетается со страстью, которую я испытываю к Вам. Я заранее прошу прощения, если ошибаюсь, но, будь я на Вашем месте, я бы что-нибудь придумал, чтобы дать Другу возможность увидеть меня… Прошу сообщить мне, увижу ли я Вас когда, ибо так долго продолжаться не может. Для меня разлука хуже смерти… Мой самый злейший враг стал бы моим лучшим другом, если бы он помог мне увидеться с Серафином»⁴³.

Это послание, совершенно не похожее на письма, отправляемые обычно министрами своей государыне, заканчивалось словами, скорее походившими на крик души Мазарини:

«Поверьте мне, что со времен Адама никто так не страдал, как я.

Будьте всегда +⁴⁴, ибо Друг до самой смерти*⁴⁵».

Но с Фрондой еще не было покончено. Недавно выпущенный на свободу Конде, пытаясь с помощью аристократов лишить Анну Австрийскую власти и добиться принятия закона, по которому совершеннолетие короля наступает в восемнадцать лет, лелеял надежду самому занять трон⁴⁶.

Получая сообщения от своих тайных осведомителей, Мазарини с беспокойством следил за тайными маневрами победителя под Рокруа, пытаясь из своего маленького кабинета в Брюле укрепить пошатнувшийся трон своей возлюбленной. С некоторых пор любовные письма, посылаемые им королеве, содержали зашифрованные советы, касающиеся политических шагов, которые ей было необходимо предпринять в самое ближайшее время для того, чтобы эффективно противостоять бунтовщикам.

Результаты этой переписки не замедлили сказаться на политической обстановке во Франции: 6 сентября Конде открыто заявил о своем несогласии с королевой, а уже 7 сентября было объявлено о совершеннолетии Людовика XIV… Это решение, спасшее Францию от раскола, было подсказано, разумеется, Мазарини.

30 января 1652 года кардинал смог наконец вернуться во Францию. Но Фронда еще продолжала существовать. И пока Конде, обретя союзников в лице испанцев, разорял Гиень, Великая Мадемуазель, мечтавшая затмить славу Жанны д’Арк, в окружении штаба амазонок строила планы по созданию своего войска для борьбы против королевской армии.

Увы! Мадемуазель де Монпансье можно было сравнить с прославленной уроженкой провинции Лорен только в одном: ее в насмешку прозвали Великой Орлеанской девой…

Всего лишь одного любовника оказалось бы достаточно, чтобы погасить пламя, бушующее в крови этой опасной истерички. Но она предпочитала сохранять девственность, мечтая когда-нибудь выйти замуж за короля, которого уже называла про себя муженьком.

Но настанет время, и она совершит экстравагантный поступок, который навсегда станет препятствием к заключению этого брака и одновременно причиной долгих мучений, вызванных безбрачием Великой Мадемуазель.

В начале июля армия Конде, окруженная королевскими войсками под командованием Турена, попыталась укрыться в Париже, но, так как городские ополченцы были начеку, принц смог пробиться лишь до закрытых городских ворот. А в Сент-Антуанском предместье он неожиданно наткнулся на большой отряд Турена, встреча с которым не сулила ему ничего хорошего. Принц понял, что не ошибся в намерениях Турена, когда услышал первый залп мушкетов, ставший предвестником кровопролитной битвы. Все утро противоборствующие стороны только тем и занимались, что убивали друг друга, прерываясь время от времени на короткие передышки. Стояла такая жара, что солдаты просто вынуждены были иногда опускать шпаги, чтобы утереть пот с лица и снять свои кольчуги. Дело дошло до того, что даже сам Конде, «обливаясь потом», разделся донага и начал кататься по траве, «словно лошадь». Затем, снова облачившись в доспехи, ринулся в самую гущу сражения⁴⁷.

После нескольких часов жестокой рубки уже казалось, что мятежный принц, прижатый вместе со своим воинством к стенам Парижа, терпит поражение, как неожиданно заговорили пушки Бастилии…

На королевскую рать обрушился град пушечных ядер, выбив из седел множество всадников и посеяв среди них панику, которой незамедлительно воспользовался Конде.

Кто же пришел на помощь победителю при Рокруа? Конечно же, Великая Мадемуазель. В окружении своих «маршалов» в нарядных туалетах и в шляпах, украшенных перьями, она поднялась на смотровую площадку Бастилии и приказала открыть огонь по королевским войскам…

Неслыханный и безрассудный поступок, совсем не подходящий для женщины, собиравшейся выйти замуж за Людовика XIV.

А вечером Мадемуазель праздновала победу, танцуя и осушая бокал за бокалом, в то время как ей на самом деле подобало бы закрыться в своей комнате и дать волю слезам.

Безусловно, спасая Конде, она вписала новую увлекательную главу в историю Франции, но в то же самое время, по словам Мазарини, «она была вынуждена навсегда расстаться с мечтой о замужестве…».

«В течение долгих лет, – писал Пьер Менар в своих “Мемуарах”,– несчастная женщина испытывала муки вынужденного безбрачия, что пагубно сказывалось на ее умственных способностях, портило характер, даже во взгляде ее широко распахнутых глаз, растерянно смотревших на мир, появился какой-то лихорадочный блеск».

Бедняжка!..