Беседа третья. Бунт
Итак, первое условие успешного создания организации – свое помещение?
Как дом для семьи. Педагог-организатор клуба, где мы временно находились, вышла на работу. Мы оказались на улице. Я сказал ребятам, что теперь все зависит от них. Надо провести разведку, обойти все подвалы района. Дважды повторять не пришлось.
На другой день у меня уже было несколько адресов. Пошли смотреть. Всюду висели большие замки. Что там, внутри подвалов – непонятно. Самые шустрые сказали:
– Завтра, в крайнем случае, послезавтра, будем знать.
Им нужно было время, чтобы подобрать ключи. Я сделал вид, что не понял.
Один подвал нам особенно понравился. Огромный, почти 500 квадратных метров, с небольшими окнами. Я тут же пошел в ЖЭК.
Начальник ЖЭКа Сериков сказал, не отрывая глаз от документов:
– В этом подвале будет склад.
– Там будет штаб-квартира организации «Гринабель», – сказал я.
Сериков посмотрел на меня, как на ненормального, и терпеливо повторил:
– Там будет склад.
– Зря, – сказал я. – Нас будет человек сто двадцать. Одно ваше слово, и мы горы свернем. А без нас у вас будет только склад.
– Говоришь, можете быть полезны? – засомневался Сериков.
– Мы будет держать в районе порядок. Шпаны меньше будет.
– Шпана не по нашей части, – сказал Сериков.
– Да нет, – сказал я, – шпана как раз по вашей части. У кого голова болит, когда пацаны что-нибудь натворят во дворе, в подвалах?
Сериков задумался и вдруг говорит:
– Вот если бы вынесли из одного подвала сараи да углубили пол, мы бы там сделали склад…
– Углубим, а если надо, то и расширим, – пообещал я.
Соглашение было достигнуто, и мы получили под штаб-квартиру очень приличное, как нам казалось, помещение. Главное – большое!
Любили вы, однако, звонкие слова. Штаб-квартира…
Что тут сказать – молодость. Хотя в слове «штаб-квартира» был и свой «суровый» смысл. Штаб – это порядок, дисциплина. А «квартира»… Я хотел, чтобы штаб был для ребят вторым домом. Каждый второй воспитывается в неполной семье. У многих проблемы с родителями.
Итак, присяга принята. Жизнь организации продолжается, но меняется к лучшему не так быстро, как хотелось бы. Ты снова весь в делах, а ребята предоставлены самим себе?
Ребятам хотелось поскорее надеть форму. Я этого хотел не меньше. Все-таки форма очень дисциплинирует. Материал и пошив стоили недешево. Какую-то часть расходов готовы были взять на себя родители. Какие-то средства распорядился выделить Литвиненко. Но мы решили на сборе, что на эти деньги купим что-нибудь другое, а на форму заработаем своим трудом. Но как? Государство запрещало подросткам работать. Считалось, что это вредно для неокрепшего организма. О том, что безделье куда страшнее, никто не думал.
Я пошел на тракторный завод, обратился прямо к директору Орловскому.
Говорю:
– У вас на территории полно металлолома. Видно, некогда сдавать. А план сдачи «висит». Давайте мы сдадим. Вам – план, нам – деньги.
Орловский усмехнулся:
– А не жирно будет?
– Мне надо, – отвечаю, – ребят одеть.
И цитирую Макаренко: «Коллектив, который вы хорошо одеваете, на 50 % в ваших руках».
– А сейчас в чьих руках? – спрашивает Орловский.
– Пока заправляет шпана.
Орловский подумал и сказал ворчливо:
– Они сами должны уметь держать себя в руках.
– Для этого и нужна форма.
Короче, нашел с ним общий язык. Начали собирать металлолом. Сдали за месяц годовой план завода. Завод оплатил счет, и в ателье уже шили наши форменки.
Раньше к каким только партийным и советским чиновникам не обращался. В лучшем случае меня «кормили» обещаниями. Куда проще оказалось договориться с хозяйственниками. В таких случаях надо только сообразить, в чем может быть их интерес. Чем им может быть полезна подростковая организация.
Не все гладко было и в отношениях с ДОСААФ. Сначала не давали учебное оружие, потому что не было помещения. А когда появилось, оказалось, должен быть специальный сейф. По приказу Орловского на заводе изготовили железный ящик. Тогда ДОСААФ выдвинул новое требование: должен быть ночной сторож.
На мотоцикл, даже самый легкий, не хватало денег. Что касается бокса и самбо, то тут основные трудности заключались в оплате работы тренеров. За спасибо никто не хотел работать.
Я не очень расстраивался, и вот почему. В те годы считалось, что для перековки уличных подростков достаточно чем-то их заинтересовать. Чтобы они забыли о своих уличных забавах. Может, это и верно, особенно теоретически. А на практике часто бывало с точностью до наоборот. Поднаторев в боксе или самбо, ребята шли сводить счеты с враждебной группировкой.
Обидно было только. Когда кто-то не выполнял обещание, получилось, что это я не сдержал слово.
Однажды моя оппозиция этим воспользовалась. Мы пошли в очередной поход. Снова – вино, визг девочек, хохот мальчиков, неуправляемый балдеж.
Ночью я не мог заставить пьяную «элиту» выполнить команду «отбой». Утром не мог добиться выполнения команды «подъем». Они, видите ли, не выспались. У меня сдали нервы. Я вырвал колышки, и палатка упала, накрыв нашу «элиту».
«Элита» выбралась из-под палатки и устроила мне скандал. Мол, она ни одного моего приказа больше не выполнит, и вообще меня не признает. У меня было ощущение, что меня провоцируют.
Я приказал всем:
– Снимаем лагерь, возвращаемся в город.
Никто даже не шевельнулся. Я сказал, что это приказ. Рядом со мной встали со своими рюкзаками только Слава Измайлов и Витя Севницкий. Большинство понуро молчало.
А «элита» заулюлюкала:
– Проваливайте!
Я предупредил:
– Вы давали присягу.
Кто-то из элиты рассмеялся мне в лицо:
– Мы уже шестой раз клялись.
Действительно, в то время с клятвами на верность партии и комсомолу был явный перебор.
Дикий момент.
Вернувшись в город, мы сидели в штаб-квартире втроем (Измайлов, Севницкий и я) и гадали, что же произошло. Ребята были уверены, что был заранее спланированный заговор. Но как можно было впутать в эту интригу большинство участников похода?
Я не сомневался, что виной всему мой диктаторский тон.
Оправдывало меня только то, что слишком долго терпел выходки «элиты». Больше месяца.
Что терпел-то? Можно конкретней?
Каждый день после уроков ребята переодевались, и мы ехали на завод. Там нас уже ждали водители самосвалов. Мы вручную грузили металлолом, а машины отвозили груз во Вторчермет. Работа была нелегкая, а главная опасная. Малейшее баловство, и кому-то в голову мог полететь кусок металла. Баловалась, конечно, «элита».
«Элита» быстро уставала, начинала работать кое-как или вообще не работала, а это расхолаживало остальных.
Почти все ребята понимали: это не пионерский сбор металлолома, когда не знаешь, куда пойдут заработанные деньги. Это работа на себя. Но «элита» не хотела работать даже на себя.
Надо было что-то предпринимать. Макаренко подсказывал: «Не может быть воспитания, если нет требования. Требование не должно быть половинчатым. Оно должно быть предельным, доведенным до возможного предела».
Однако классик делал оговорку: «Там, где я не был уверен, можно ли требовать чего-либо, я делал вид, что я ничего не вижу. Я ожидал случая, когда для меня становилось очевидным, что я прав. В таком случае я и предъявлял до конца диктаторские требования. Ребята понимали, что я прав, и легко мне уступали».
Я сделал все по Макаренко. Дождался, когда всем, казалось бы, стало ясно, что дальше терпеть нельзя, и только тогда перешел на приказной тон. А вышел полный провал.
Уходя, я четко обозначил выбор: «Все, кто за “Гринабель”, должны вернутся в город». Я специально так поставил вопрос. Ребята должны были вернуться не ради меня, а ради организации. Они должны были повести себя в соответствии с принятой присягой, подчиниться приказу. Ответом было гробовое молчание.
Мы сидели втроем в штаб-квартире и нервно посматривали на часы.
– Неужели «Гринабель» нужен только нам троим? – спрашивал я.
– Нет, – решительно отвечали Измайлов и Севницкий.
– Значит, я был не прав?
– Нет, ты был прав.
– Тогда почему это произошло?
Ребята уходили от прямого ответа:
– Все рассосется. Все будет хорошо.
Но проходил час за часом – никто не появлялся.
– Они вернутся, но позже, – успокаивали меня Измайлов и Севницкий.
– Почему позже?
– Им трудно вернуться сразу. Им нужно разобраться в себе.
(«Завтра же к чертовой матери уволюсь», – подумал я.)
В это время в подъезде послышался какой-то шум, дверь распахнулась, и в штаб-квартиру ввалились ребята, почти все, не было только «элиты».
– Мы за «Гринабель», – сказал кто-то из них.
Хорошо, что все так кончилось. Но как ты объясняешь, чем был вызван этот бунт?
Следствия я не устраивал. Ни тогда, ни после мы не возвращались к этому случаю, будто его вообще не было. Могу только строить догадки.
Труд сам по себе хороший катализатор. Быстро проявляется характер, кто есть кто на самом деле. Большинство собирало металлолом, а «элита» постоянно сачковала. Кому это понравится? Из ребят, которые работали особенно хорошо, быстро формировался новый актив, и это уже не нравилось «элите». Тот же Суворов понимал, что при следующем анкетировании ребята напишут, что он только называется вице-президентом. А его места больше заслуживает Слава Измайлов с внешностью пай-мальчика и характером бойца.
Тут что-то не вяжется. Ведь во время бунта большинство как раз поддержало «элиту».
У Макаренко есть интересное определение, что такое коллектив. Передаю своими словами. Это социально живой организм, в котором большое значение имеет соотношение частей и их взаимозависимость. Ребята знали друг друга с детской песочницы, а меня – всего месяц. Они были как семья, в которой может быть не без урода, но они – свои, их не положено предавать ради какого-то чужака. (Это и есть то, что Макаренко называл взаимозависимостью.) Да, я был для них пока что чужой. Они общались друг с другом в мое отсутствие гораздо больше, чем при мне. Число тех (соотношение частей!), кто осуждал «элиту» за ее поведение, постоянно менялось, в зависимости от их настроения и того, как вела себя сама «элита» по отношению к тем или иным ребятам.
Потом, перебирая в памяти предыдущие события, я вспомнил, что накануне бунта «элита» ничем не раздражала остальных ребят, никого не обижала, не пользовалась никакими привилегиями, всеми силами старалась быть ближе к ребятам, чем я. В то же самое время она пыталась выдать некоторые мои требования (например, запрет на курение в штаб-квартире) за проявление диктаторства.
«Элита» пыталась представить дело таким образом, будто только она мешает мне установить полную диктатуру. Это было интриганство, в чем подростки иногда не уступают взрослым.
Это объясняет, почему большинство осталось с «элитой». Но оно же, большинство, быстро одумалось и вернулось в город. А это – почему?
Я не раз говорил ребятам, что быть в «Гринабеле» совсем не то, что быть в пионерии и комсомоле, где ты записался и можешь ничего не делать. Мы должны не просто состоять в своей организации, а служить ей всеми силами. Только в этом случае мы станем сильными, нас будут уважать, а значит, и мы будем уважать самих себя.
Иными словами я пытался возвести организацию в некий абсолют. Надеялся, что таким образом смогу заменить несомненный (в глазах ребят) авторитет их уличного коллектива. Вначале сработала зависимость большинства от «элиты», а затем – зависимость от абсолюта организации. Хотя тот факт, что ребята быстро одумались, могло иметь и куда более простое объяснение. После нашего ухода «элита» быстро разоблачила себя, снова став прежней – нахальной и грубой.
Давай уж признайся, наверное, где-то перегнул палку?
Явных перегибов у меня не было, потому что я этого очень боялся. Чтобы объяснить все до конца, вернусь к взаимозависимости и соотношениях частей. Возьмем для примера элементарное: почти все подростки курили. Только одни дымили в штаб-квартире открыто («элита»), а остальные – когда меня не было или когда я не видел. Я требую от «элиты» не курить, и «элита» выглядит в глазах других ребят пострадавшей. Сочувствие ей обеспечено.
То есть ребята, которые никак не могли отказать себе в удовольствии покурить в штаб-квартире, были не только из «элиты». Есть курящие взрослые (очень милые люди), которые никак не могут понять, что их курение наносит вред здоровью окружающих. Такими же бывают и подростки. И те, и другие воспринимают требование не курить, как страшное покушение на их личную свободу.
Итак, ты понадеялся, что привязанность к «Гринабелю» стала для ребят дороже привязанности к их лидерам. Тогда возникает вопрос: в чем заключается эта привязанность? Как она создается?
Подросткам важно, как они выглядят в чьих-то глазах: сверстников, взрослых, учителей, родителей. Неуверенность в себе одна из главных черт подростка. Поэтому организация должна быть популярна. Но для известности нужны какие-то успехи, заслуги. А если их еще нет? Если организация в таком младенческом состоянии, в каком находился «Гринабель»?
В этом случае важна заявка. Я договорился с редакцией областной газеты, и нам дали возможность время от времени печатать подборку материалов о своих делах, проблемах, перспективах, планах.
В первоначальной популярности было больше того, что я называю заявкой. Организация заявляет о своих стремлениях, и это обязывает ребят держать взятые на себя обязательства. Они стараются соответствовать тому образу, который создает для них пресса. Это один из воспитательных приемов, который дает в уличной педагогике достаточно быстрый результат.
Но это не все. Ребята чувствовали себя создателями организации. Они участвовали вместе со мной в социальном творчестве. «Гринабель» был нашим общим детищем. Что может быть дороже этого? Как можно от этого отказаться?
Что было дальше?
Большинство вернулось, а «элита» осталась в своей привычной среде, на улице. По отношению к «Гринабелю» была теперь как бы в «эмиграции». Через какое-то время лидеры вернулись, но не сразу и не все. Некоторым не позволяло самолюбие. Но и без своего «уличного народа» они обходиться не могли. Поэтому они отирались возле штаб-квартиры и устраивали разные пакости.
Однажды подхожу к дому и вижу: весь подъезд, с первого по пятый этаж, в едком сером дыму.
Жильцы проклинают:
– Откуда только свалился на их голову этот «Гринабель»!
Все ясно, «эмигранты» взорвали дымовую шашку. А я-то гадал: куда она пропала с нашего склада?
На нас посыпались жалобы во все инстанции. Всюду пришлось объясняться.
«Эмигранты» были довольны, но не успокаивались на достигнутом. Через неделю из штаб-квартиры исчез магнитофон и кое-какой спортинвентарь. Воришка был из тех ребят, которые постоянно бывали в «Гринабеле». Вычислили его почти сразу же. Он признался, что его подговорила «элита».
Давление на новый актив приняло откровенно хулиганский характер. Слава Измайлов ходил с разбитыми губами. Вите Севницкому доставалось от принадлежавшего к «элите» старшего брата. «У нас гражданская война прямо на дому», – смеялся Витя.
Однажды трое бывших лидеров, выпив для смелости, пришли сводить счеты со мной. Зла на них у меня не было, но (момент был переломный) пришлось немного сыграть: мол, если вы всерьез решили разобраться, по-мужски, то давайте. Вид у меня не предвещал ничего хорошего. Наглецы отступили.
Итак, «элита» откололась. Можно было этого избежать?
Наверно, да, если бы я был другим человеком: более опытным, терпеливым, способным влиять индивидуально на каждого. Но и в этом случае двое-трое из «элиты» все равно не приняли бы новых правил жизни.
В этом особенность момента: «элита» хотела быть с ребятами в «Гринабеле», но только по своему неписанному уличному уставу. А это было уже невозможно. Значит, в том, что «элита» откололась, была неизбежность. И быть может, даже одна из закономерностей уличной педагогики.
На смену стихийным лидерам, жившим по уличным понятиям, выдвинулись другие, которые приняли законы организации. Вице-президентом вместо Суворова ребята избрали Славу Измайлова. Я его не выдвигал, не рекомендовал, не настаивал на его кандидатуре. Он выдвинулся сам благодаря своей принципиальной позиции во время бунта.
Поход и присяга были 10 апреля, а бунт в конце мая. Учебный год закончился. Как складывалась дальше жизнь «Гринабеля»?
Ребята все чаще напоминали мне, что пора бы им надеть новенькую форму. А я ссылался на то, что она еще не готова. Мне самому хотелось увидеть ребят в этой форме. Но что-то подсказывало мне: рано! Нельзя давать форму только за то, что ребята ее заработали. Они должны сделать еще что-то, но что? Стать другими, но какими?
В планах горкома комсомола снова, как и в прошлом году, стоял летний лагерь труда и отдыха. Мне сказали, что мои ребята тоже могут поехать.
Лагерь был рассчитан на 70 подростков. 40 из них – по направлениям детских комнат милиции, 30 – из «Гринабеля». Нормальное соотношение частей. Ненормально было – просто ехать.
– В каком качестве поедут мои ребята? – спрашивал я в горкоме.
– Как в каком? – отвечали мне. – В качестве «трудных».
– Это неправильно.
– А что ты предлагаешь? – спросили меня.
– Должна быть какая-то задача.
– Какая?
– Они могут помогать воспитателям.
– Пока что они могут только взрывать в жилом доме дымовые шашки, – сказали мне в горкоме.
А у меня в голове уже вертелась идея. Помню, ликовал про себя: «До такого даже Макаренко не додумался». Хотя надоумил как раз классик – своим «завоеванием Куряжа».