Беседа первая. «Черная дыра»
В обыденном представлении улица – это плохая компания, сквернословие, курение, выпивки, доступные девочки, драки, приводы в милицию и т. п. А с точки зрения уличной педагогики?
Дома и в школе подросток находится в подчиненном состоянии, а улица – это сфера свободного общения, практика самостоятельного поведения, накопление уверенности в себе. Даже конфликты между группировками – тоже форма общения.
Раньше говорили, что во всем виновата скука. Скучно дома, скучно в школе, с ребятами веселей. Объяснение правильное, но неполное. Дом и школа – неволя и бесправие, а на улице – свобода! Можно курить, отпускать крепкие словечки, сыпать жаргоном, кривляться, дико хохотать, пить спиртное, употреблять наркотики – никто ничего не скажет, никто не запретит. Странная она, эта уличная свобода, есть в ней что-то дикарское. Но, вероятно, в этом возрасте потребность в ней физиологическая, организм требует.
Улица – это стихийный коллектив. Маленький или большой, безобидный или с отклонениями от нормы, или, наконец, криминальный. Но ни с одним из этих коллективов мы не работаем: не принято. В советское время было удобнее воспитывать детей и молодежь в школе. Сначала это удавалось, потом воспитание стало скучным и формальным. Строптивые подростки заявили молчаливый протест. Есть статистика: уже в 1968 году 16 миллионов (надо ли говорить, что цифра эта была наверняка занижена?) 12–16-летних подростков (больше половины) никак не участвовали в общественной жизни страны.
Но сейчас другая цифра. В общественных организациях состоят меньше 3 % подростков и молодых людей.
Что на это сказать? Тем более надо думать, как с этим положением справиться.
Но я продолжу. Раньше преступные университеты несовершеннолетний правонарушитель проходил в колонии. Сегодня уголовному жаргону и преступному поведению уже учатся под окнами своего дома.
Вне улицы подростки совершают 20 % правонарушений. На улице – 80 %.
Чувство ответственности за совершаемые групповые правонарушения делится между всеми членами группы, тем самым уменьшается ответственность каждого. Действует известный принцип: если все виноваты, никто не виноват.
Структурно уличный коллектив – это срез общества в миниатюре: предводители и приближенные, оппозиция лидерам, «молчаливое большинство». Своя «культура», свой язык и даже своя «экономика». Улица не создает собственных форм жизнедеятельности, а только перенимает их у взрослых и осуществляет в соответствии с главными особенностями подросткового возраста – максимализмом и агрессивностью.
Раньше улица собирала изгоев – обиженных родителями и учителями и давала возможность самоутвердиться в справедливой конкуренции мальчишеских сил. Старшие и сильные не могли унижать младших и слабых, это подрывало сплоченность стихийного коллектива. Норма, выгодная одной только уличной верхушке, прижиться не могла. Как всякая другая саморегулируемая система, улица отторгала все, что могло ее ослабить. Сегодня чаще обижают свои, чем чужие.
Мы называем свою жизнь жестокой и несправедливой. Если бы мы знали в деталях, что переживают дети на улице, нам было бы стыдно за эти слова.
На улице есть свои изгои, вынужденные терпеть издевательства, побои и даже сексуальное насилие. Можно сбежать из дома, но порвать с улицей почти невозможно, она затягивает и держит, как космическая «черная дыра».
Каких подростков ты бы причислил сегодня к категории «уличных»?
Это в основном те, для кого улица ближе родителей. Несколько лет назад в прессе промелькнул любопытный факт: девочка-подросток предъявила отцу-милиционеру ультиматум: или ты уйдешь из милиции, или я уйду из дома. Девочка жила представлениями уличной среды, что быть ментом – стыдно, а быть дочерью мента – позорно.
Если подросток не соответствует каким-то требованиям уличной компании, он может много чего натворить, только бы доказать, что он в доску свой. А если не удастся доказать, может даже свести счеты с жизнью. Компания для него – все равно, что воздух. А к родителям отношение больше потребительское – накормили, одели-обули, даже спасибо не скажет.
Может быть, не стоит преувеличивать дурного влияния улицы? Простой пример. В одном дворе живут десятка два сверстников. 18 из них вырастают вполне нормальными людьми, а двое (иногда больше) уходят в криминал. Почему?
Тех двоих могут увести в криминал не только плохие ребята. Они могут уйти сами. Достаточно под влиянием каких-то фильмов или книг подхватить «инфекцию мозга» – сотворить себе кумира в образе лихого налетчика, крутого братка или «крестного отца». Этого достаточно, чтобы подросток покатился сам. Улица в этом случае – место объединения с себе подобными, обсуждения криминальных затей и их почти немедленное осуществление.
О чем ты думаешь, глядя на уличных ребят?
Сегодня одни родители борются за кусок хлеба, другие – за то, чтобы удержаться на более или менее приличном уровне жизни. Едва справляется с этой «гонкой по вертикали» и часть среднего класса.
Почти все уличные подростки вроде бы семейные, и в то же время безнадзорные. Это явление времени названо сегодня «социальным сиротством».
Постоянный стресс, в котором пребывают родители, передается детям и делает обстановку в семье невыносимой. Отчасти отсюда усилившаяся тяга подростков к спиртному, наркотикам, склонность к суициду. Число детей, изымаемых из неблагополучных семей, растет ежегодно на 3 тысячи.
Одна из причин неуправляемости современных подростков – ранняя половая жизнь. В больших городах уже не так постыден гомосексуализм, а употребление наркотиков сегодня модно и престижно, даже в малых городах. Местная власть как бы не хочет замечать это явление, но оно обнаруживается очень просто. Достаточно провести анонимный опрос подростков. До 80 % из них точно знают, где можно купить наркотик и по какой цене.
Сегодня подростки начинают совершать преступления намного раньше, чем 15 лет назад, в возрасте 7–9 лет. Число убийств, совершенных несовершеннолетними, только за последние три года увеличилось на 18,5 %. Нанесение тяжких телесных повреждений – на 27 %. На 18 % выросло количество девочек-преступниц. Ежегодно несовершеннолетними или при их участии совершается 300 тысяч преступлений и 700 тысяч административных правонарушений. По оценкам специалистов, подростки составляют сегодня самую криминальную часть общества.
Нельзя сказать, что раньше по месту жительства детьми вообще не занимались. Были дворовые клубы, педагоги-организаторы. Какую нишу должна была занять твоя организация?
В дворовых клубах занимались только дети младшего школьного возраста. Педагоги-организаторы боялись уличных ребят, даже на порог не пускали. Внесут в клуб свои уличные порядки, потом хлопот не оберешься. Надо признать, обоснованно боялись. Иными словами, дворовая педагогика существовала в своей скорлупе.
Мне это никак не подходило. Если мне поручили оздоровить всю уличную среду микрорайона, значит, обязан заниматься как раз теми ребятами, которые обходили клубы стороной. А это должна быть совсем другая педагогика. По совокупности приемов я назвал ее уличной педагогикой. Потому, что наша организация никогда не жила своей изолированной внутренней жизнью. Напротив, вся ее деятельность была направлена вовне. Созданная из отдельных уличных групп, она и впоследствии пополнялась в основном за счет подростков, склонных к уличной жизни. Подростки, занятые искусством, спортом и т. д., к нам, как правило, не шли, хотя были и такие. Но мы сейчас говорим о плохих, а не о хороших ребятах.
Что ты подразумеваешь под деятельностью, направленной вовне?
Подробно об этом будет сказано ниже. А если коротко, это деятельность, направленная на то, чтобы в зоне влияния организации не создавалось никаких сколько-нибудь устойчивых уличных групп, тем более предкриминальной или криминальной направленности.
Макаренко утверждал, что о ценности метода нужно судить по результатам работы. У тебя были какие-то свои критерии оценки результатов?
По приблизительным подсчетам, за 8 лет через организацию прошло около двух тысяч подростков. В опасном состоянии личности (на грани судимости) находились не меньше 200, т. е. каждый десятый. По критериям тех, кто проверял мою работу, этого было мало. Наверное, если не учитывать тех, кто находился под влиянием этих 200, а их было примерно 600, т. е. каждый третий. Но за 8 лет ни один не попал на скамью подсудимых!
Не мешало бы учесть и другие результаты. «Те, у кого не было настоящего детства, страдают от этого всю жизнь», – писал польский педагог Я. Корчак. А что такое отсутствие настоящего детства? Не только бедность, скверные родители, сиротство и т. п. Это еще, когда нечего вспомнить. Вот уж чего не скажешь о наших ребятах. Имея уже внуков, они до сих пор собираются ежегодно, дружат семьями: им есть что вспомнить.
Как ты занялся этой работой?
Мне было уже 25 лет, но я никак не мог найти себя, перебирал профессии. Написал повесть, как теперь понимаю, очень слабую. Но членам местного литобъединения она почему-то понравилась. Ее прочел первый секретарь Павлодарского обкома комсомола Сергей Литвиненко, вызвал к себе, начал выяснять, чем дышу. Я был, мягко говоря, невысокого мнения о комсомоле. И в прошлом далеко не пай-мальчик. Как ни странно это ему понравилось. Как потом выяснилось, он сам был не в восторге от комсомола, в котором занимал не последнее место. В юности даже водился со шпаной. В общем, мы нашли общий язык, и Сергей предложил мне заняться подростками, которых в те годы называли «трудными».
Такого рода работа (шел 1966 год) только входила в моду. Павлодарцы решили не отставать. Комсомольцы-энтузиасты собрали в военно-спортивном лагере 70 «трудных» подростков, пытались наставить их на путь истинный. 24 дня спали по 4 часа в сутки. Но одно ЧП за другим: драки, кражи, побеги. Только последняя неделя прошла спокойно. Вернулись энтузиасты в город и поняли, что все насмарку: фамилии «трудных» снова замелькали в сводках происшествий. Вот Литвиненко и решил, что заниматься «трудными» надо не 24 дня, а круглый год.
По образованию он был физик-ядерщик, а по призванию – организатор, вожак. Стал командиром первого в истории нашей страны студенческого строительного отряда. Потом – первым секретарем Павлодарского обкома комсомола. На этой должности можно было проявлять инициативу. Он и меня настраивал: старайся работать нестандартно, не бойся забегать вперед комсомола, даже если ошибешься, я тебя прикрою.
Тех, кто занимался в 60–70-е годы прошлого века подростками, называли ребячьими комиссарами. Есть ли такого типа люди сейчас? Ты был одним из них. Можешь и о себе сказать, как о постороннем человеке.
Те, кто думает, что раньше таких людей было много, идеализирует прошлое. На весь Советский Союз ребячьи комиссары (не будем закавычивать и этот термин) были наперечет. Мне иногда говорят, что сейчас таких людей вообще нет. Не уверен: эта особая порода людей была, есть и будет.
Уверен также, что хотя бы одного такого человека при желании можно найти в любом большом или малом городе. Местная власть должна находить таких людей, если хочет спасти подростков от наркомании и преступной жизни. Ребячий комиссар нужен местной власти именно в этом качестве – как спасатель.
Если по улицам города не проходит колонна подростков с рюкзаками или в парадной форме, если вы не видите подростков, которые метут улицы, красят заборы, озеленяют скверы, следят за порядком в местах отдыха, в этом городе нет воспитания.
Теперь конкретно о качествах ребячьего комиссара. Он должен быть энтузиастом-бессребреником, фанатиком своего дела и хорошим «доставалой». Раньше что-то просили у шефов, сегодня придется идти на поклон к предпринимателям.
Это должен быть парень, лет 23–25, холостой, не обязательно с педагогическим образованием, но с характером лидера, способный стать для подростков «отцом-командиром» и проработать без выходных, праздничных дней и отпусков лет шесть-восемь. Это предел, потому что работа требует очень большого напряжения сил. Восьми лет вполне достаточно еще и потому, что дальше человек начинает чувствовать свой возраст, дистанция между ним и ребятами увеличивается, возникают отношения «воспитатель – воспитанники». А это нежелательно. Воспитание в уличной педагогике должно быть, образно говоря, без цвета и запаха.
Дальше мы будем говорить о методах твоей работы. У многих наверняка возникнет сомнение: насколько применимы они сегодня. Подросток стал другим.
Как раньше, так и сегодня существует несколько типов подростков. Ребята, которые живут в мегаполисе, региональном центре и малом городе значительно отличаются друг от друга. Подростки, живущие, например, в поволжских городах, совсем не те, что их сверстники в других областях России. Даже в малых городах живут разные ребята, а значит, и методы их воспитания должны различаться.
Помнится, когда мне посоветовали почитать А. С. Макаренко, я подумал: а зачем? Прошло 30 лет, Антон Семенович имел дело с беспризорниками и работал с ними в колонии, и они были в его руках 24 часа в сутки.
А главное – ребята были совсем другие. «Они меньше всего думали о будущих заработках, о материальных стимулах. Они жадными глазами следили за великим подъемом нашей жизни», – писал Макаренко. В 1966 году, когда я начал эту работу, идеалы становились, если можно так выразиться, все более материальными (нарастал вещизм), характеры – все более дряблыми. Практицизма, скепсиса, цинизма становилось все больше.
Но, несмотря на сомнения, я все же начал читать классика, и уже не мог оторваться, как от хорошего детектива. Читал, как хорошую инструкцию.
Есть универсальные черты характера, свойственные подростку всех времен. И есть универсальные методы воспитания, которые предложил Макаренко.
И через тысячу лет подростка будет одолевать жажда самоутверждения, уважения и самоуважения, страсть к закалке, приключениям и риску, стремление к дружбе и товариществу. Подростки, как и взрослые, любят командовать и воспитывать друг друга. Их, как и взрослых, окрыляет доверие. Макаренко очень доходчиво показывает, как находить этим качествам применение.
Но здесь требуется оговорка. Макаренко начинаешь понимать, когда сам поваришься в этой работе. Тогда предметно представляешь, о чем он пишет и что имеет в виду. Я бы даже так сказал: начинаешь следовать советам Макаренко, когда думаешь в унисон с ним.
Например, он говорил, что педагог должен уметь играть. И даже подробно объяснял, что это такое. А кто из наших педагогов это перенял? Говорил, что настоящий воспитатель должен рисковать. А кто у нас этому следует?
Макаренко был мастер. То, что он делал, называется искусством. Скопировать это нельзя. Можно только на основе его искусства создать свое, может быть, не такого масштаба и не такой яркости, но тоже искусство.
Ты не был профессиональным педагогом, а технологией воспитания овладел довольно быстро. Каким образом это получилось? Какая была у тебя для этой работы интеллектуальная база?
В библиотеке мне попалась на глаза книга малоизвестного революционера-демократа Николая Шелгунова. Писал он языком второй половины XIX века, но мысли высказывал вполне современные. Например: «Воспитания у нас нет и оно невозможно, педагогики нет и она еще более невозможна».
Почему? Объяснение он давал такое: «Мы делаем одно из двух: или навязываем своим детям самих себя, или, махнув рукой, оставляем их расти на улице».
Или еще: «Четырехлетний американец уже слышит о выборах президента, а какие разговоры в семье слышит русское четырехлетнее дитя?»
Не у Макаренко, а у Шелгунова я впервые прочел, что «игра есть действительность ребенка», что «воспитание – это передача привычек» и «предоставление новых возможностей человеческого поведения», что для общения воспитателя с детьми «требуется полная солидарность во всем» и что «жизнь есть деятельность, взятая в отношении к другим людям».
Творческая и эффективная воспитательная система, как правило, не навязывает никаких рецептов, а только дает мыслям определенное направление. Н. Шелгунов указал мне это направление.
Все юношеские объединения начинались с объявления в газете или на стенах домов. Ты, насколько известно, действовал в детективной манере – вошел в доверие к уличной компании, стал там своим. Как возникла такая идея?
Недавно я узнал, что в США существует интересная практика: специально подготовленные полицейские агенты внедряются в уличные банды подростков и разрушают их изнутри.
То, что делал я, наверно, не похоже на то, что делают американские агенты. Ребята, слава Богу, не были бандой, а я – милиционером.
Почему же мне пришло в голову это внедрение? Наверно, хотелось пойти своим путем, сделать так, как никто еще не делал. Получилось, хотя мог и сорваться. В какой-то степени я действовал не как взрослый человек, а как подросток. Я не чувствовал себя воспитателем. Более того, питал отвращение к назиданию, давлению, навязыванию взглядов, вкусов, норм поведения. Чувствовал, что могу повести за собой ребят, но только как молодежный лидер, а не как воспитатель.
Складывается впечатление, что ты действовал в одиночку, без всякой поддержки со стороны комсомола, милиции, других общественных организаций.
В горкоме комсомола мне дали стол с телефоном и бодро посоветовали: «Работай!» Ничего другого мне сказать не могли. Опыт пионерской и комсомольской работы здесь не годился совершенно. Нужно было начинать с чистого листа.
Единственное, что я четко сознавал: моя настоящая работа – не в кабинете горкома. И я пошел по дворам, наблюдал за группами подростков, выбирал, с какой начать. И, в конце концов, выбрал.
Интересная была компания. И дрались, и мопеды угоняли, и самопалы мастерили. Это то, что я мог наблюдать. А сколько чего не видел?
Несколько раз за вечер ребята заходили в подъезд и будто проваливались сквозь землю. Оказывается, в подвале был дворовый клуб. Педагог-организатор часто «сидела» на бюллетене по уходу за ребенком, а ребята этим пользовались – подделывали ключи к замкам. Слесарь ЖЭКа только сменит замок – ребята тут же подберут новый ключ.
Однажды я увидел, как с этой компанией разбиралась инспектор по делам несовершеннолетних Мыльникова. Я с ней познакомился. Она дала характеристику каждому, особенно заводилам, уличным лидерам. Ценными были и сведения о положении в их семьях. Вообще, это очень важно – все знать о подростке, с которым тебе придется заниматься.
Помню, Мыльникова посматривала на меня скептически. Не очень верила, что у меня что-то получится. Она называла улицу отстойником. «То, что отстоялось, все равно рано или поздно сядет», – мрачновато шутила она, показывая, что не верит в эффективность милицейской профилактики правонарушений.
Рассмотрим ключевой момент. Ты впервые подошел к уличным подросткам, завязал с ними разговор. Почему тебя, грубо говоря, не послали подальше?
Я мог бы подойти один. Это возможно, если ребята не совсем испорчены. А их испорченность как раз проявляется в неприятии любого взрослого. Поначалу я так и хотел сделать – подойти к уличной компании, где она тусовалась. Но решил на всякий случай подстраховаться.
Объясню, почему. Это как устроиться на работу. Одно дело – прийти с улицы. И совсем другое дело – по рекомендации. Вот мне и нужна была рекомендация.
В том дворе, где колобродила компания подростков, жили ребята, которые с этой компанией не водились, но знались. Я познакомился с ними и предложил им создать организацию подростков, которая будет интересней пионерии и комсомола. Предложение было заманчивое, и они не смогли отказаться.
Вместе мы стали придумывать название, девиз, символику, структуру, названия должностей, форму управления и т. д.
На ребятах из группы поддержки я проверял заманчивость тех предложений, с которыми мы должны были прийти в ту самую уличную компанию. Это помогло двигаться не на ощупь, а достаточно уверенно. Для того, чтобы за тобой пошли уличные подростки, нужно быть очень уверенным в себе человеком.