Отражение. Макам I. Проклятый старый дом (В. Ю. Панов, 2018)

Ingresso

Летний дождь не приносит холода – он освежает. Его прохладные капли падают на раскаленные камни, на асфальт, только что потевший липкой смолой, на горячие крыши и людей, радующихся брызгам неба. Капли рассказывают, что скоро, через месяц, или два, или три – не важно… Время не важно, ведь оно проходит, и скоро наступит осень. Капли потяжелеют и помрачнеют, наполнившись грустью желтых листьев и холодным смехом длинной ночи…

Но сейчас они веселы и в радость даже вечером, делая сумрачную прохладу еще более свежей, а город – чистым.

И именно в дождь свернул на Охотный Ряд необычный автомобиль: черный, как засвеченная пленка, и такой же блестящий, а главное – такой же старый «Horch 951 Pullman», железный аристократ, рожденный в давние времена фотографических отражений. «Horch» ехал быстро, но аккуратно, привлекая не внимание дорожной полиции, а только взгляды – и полицейских, и автомобилистов, и даже прохожих, оборачивающихся на воплощенное в металле изящество. Зрители понимали, что в таком лимузине перемещаются очень важные персоны, удивлялись отсутствию сопровождения из тяжелых, прямоугольных внедорожников, и не догадывались, что единственным пассажиром блестящего «Horch» был его шофер.

Посланный в город с поручением.

С Новой площади он повернул на Маросейку, с нее – на Большой Спасоглинищевский и стал неспешно спускаться к Солянке. Но, почти добравшись до нее, притормозил, взял налево, в темный двор старого двухэтажного дома, и остановился у ведущей в подвал двери. У двери не толкались, хотя заведение «Подпольный Шомпол» пользовалось в Отражении популярностью, и столики приходилось заказывать, а лишних гостей держать в уличной очереди.

Но не сегодня.

Сегодня водитель поставил «Horch» напротив двери, но охранники смолчали. Не струсили – они мало чего боялись, – а промолчали, признавая право гостя вести себя подобным образом. Охрана у неприметной двери неприметного подвального заведения тоже отличалась неприметностью: два заурядного сложения брюнета в черных футболках, кроссовках и брюках свободного кроя. Скромные крепыши с узкими черными глазами, которых не сразу заметишь, а если заметишь, то внимания не обратишь. Но то – несведущие. Водитель же отлично знал, что заведение стерегут яомо, а судя по тому, как они поворачивали головы – леопарды в своем втором облике.

Очень опасные противники, хоть и неприметные.

Но даже они не рискнут оскорблять владельца лимузина нападением на его шофера. Знают, к чему приведет подобная наглость.

Охранники смолчали.

Водитель же заглушил двигатель, распахнул дверцу и вышел. Он был одет в классическую темно-оливковую форму шофера: фуражка, френч, галифе, черные сапоги и черные кожаные перчатки. Костюм был пошит идеально, сидел как влитой, полностью соответствовал блеску длинного «Horch», и вместе они наполняли московский двор ароматом почти забытого стиля тех времен, когда автомобили еще соревновались в изяществе с каретами. А сам водитель оказался человеком выше среднего роста, плотным, чуть округлым в плечах, но даже с виду – необычайно крепким. У него было простоватое лицо, украшенное аккуратными усами, черные глаза и большая ямочка на мягком, невыразительном подбородке.

Что же касается манеры поведения, то она отличалась такой уверенностью, словно длинный «Horch» принадлежал ему: хозяева шофера были настолько могущественны, а служил он так долго, что не мог не впитать часть их силы.

– Нас предупредили, – резким, чуть каркающим голосом произнес один из яомо.

У этой породы оборотней говорить получалось плохо.

– Он здесь? – осведомился водитель.

– Проводить?

– Не надо.

Сразу за дверью начиналась длинная прямая лестница с одной маленькой площадкой, спустившись по которой шофер оказался в первом зале «Подпольного Шомпола». Это заведение занимало весь подвал дома, весь старый подвал старого дома, и хозяева специально оставили напоказ древнюю кирпичную кладку, подчеркивая солидный возраст помещений. Залы получились не очень большими, но этот факт придавал «Подпольному Шомполу» очарования.

В первом из них гостей встречал небольшой бар и несколько столиков, за угловым дремал подвыпивший мо-ван, видимо, сегодня была не его смена, а за другим две престарелые ведьмы лапали только что сотворенного инкуба. В следующем зале была организована открытая кухня, где повара-китайцы предлагали желающим поучаствовать в приготовлении блюд. В третьем и четвертом вновь оказались столики, в пятом курили, причем не только кальян и сигары, а дальше начинались кабинеты, в одном из которых шофера поджидал высокий мужчина, худой и ушастый, одетый в расстегнутый пыльник старого покроя, который почему-то не снял в помещении, недорогой костюм и видавшие виды ботинки. Рядом с ним, на диванчике, стоял видавший виды портфель и лежала неопределенного цвета шляпа, превосходно сочетающаяся с пыльником.

– Принес? – коротко спросил шофер, не став тратить время на приветствия.

Давая понять, что он не считает ушастого ровней.

– Принес, – кашлянув, ответил тот.

В поведении длинного владельца пыльника чувствовалась некоторая робость.

– Покажи.

– Да, конечно, да…

Ушастый засуетился, схватил портфель, принялся неловко открывать замки, щелкая ими, но не справляясь, сообразил, что ведет себя недостойно, смутился, покраснел, замер на секунду, передохнул и после этого спокойно открыл портфель.

Шофер взирал на кутерьму с усмешкой.

– Вот, – ушастый протянул завернутую в бархат книгу.

Водитель аккуратно развернул ее, оглядел переплет, выполненный из похожей на человеческую кожу, с особенным тщанием изучил замысловатую печать, раскрыл, просмотрел титул, пролистал плотные страницы, задержавшись примерно посередине, – листал так небрежно, что вызвал у длинного едва слышный стон, затем закрыл, завернул в бархат и вынес вердикт:

– Да, это Книга Древних…

И пошатнулся.

Выпрямился. Пошатнулся вновь, но устоял, ухватился рукой за стол, выронил драгоценную книгу, изумленно посмотрел на ушастого, а в следующий миг догадался:

– Это ты! – Ведь тонкую бархатную ткань так легко наполнить легчайшим дурманом, проникающим сквозь поры кожи. – Ты…

Дальнейшие слова обратились в хрип.

А когда дурман повалил шофера на пол, ушастый выбрался из угла, в который забился от страха, подошел, потрогал носком ботинка руку водителя, не дождавшись реакции, осмелел – наступил на пальцы, проверяя, не притворяется ли поверженный гость, и, убедившись, что тончайший, похожий на пыльцу, порошок сделал свое дело, с облегчением выдохнул и присел рядом с шофером на корточки. Достал из портфеля короткую металлическую тубу, медленно отвинтил плоскую крышку и осторожно извлек металлический штырь толщиной с палец и длиной примерно пятнадцать сантиметров. Штырь покрывала бахрома тончайших черных волосков различной длины, извивающихся, словно змейки. С одной стороны штырь заканчивался пластиковой коробочкой беспроводной гарнитуры, с другой виднелся хищный стреловидный наконечник.

Длинный несколько секунд подержал штырь в руках, внимательно глядя на извивающиеся волоски, затем вздохнул, повернул голову шофера, поднес штырь к его левому уху, еще раз вздохнул, беззвучно извиняясь перед жертвой, и надавил, загоняя штырь в голову жертвы. Дело шло медленно, но не вызывало ни крови, ни конвульсий – штырь не убивал, а просто проникал в новое место. Через три минуты он полностью скрылся в шофере – снаружи осталась лишь коробочка беспроводной гарнитуры, ушастый поднялся, закрутил и спрятал в портфель тубу, добавил к ней поднятую с пола книгу, надел шляпу и вышел вон.

А еще через пятнадцать минут водитель открыл глаза, какое-то время не двигался, глядя в сводчатый потолок, затем встал, поднял фуражку, отряхнул и вернул на голову, одернул френч, поправил гарнитуру в левом ухе, достал из кармана телефон, набрал номер, вновь прикоснулся к гарнитуре, удивившись, что она заработала, убрал телефон и, услышав ответ, доложил:

– Как я и предполагал – пустышка, моя госпожа. Книга Древних оказалась подделкой. Необычайно хорошей подделкой, которая сумела обмануть даже Виссариона, но все равно подделкой. Печать, очевидно, фальшивая. – Он выдержал паузу, слушая ответ, кивнул: – Да, моя госпожа, я немедленно возвращаюсь в особняк.

Шагнул к двери, но задержался. Оглядел кабинет, как человек, мучимый мыслью, что позабыл нечто важное, едва заметно пожал плечами и ушел.

Господин Му, владелец «Подпольного Шомпола», крайне щепетильно относился к просьбам гостей организовать приватную встречу, и посему ни одна тварь Отражения не узнала, что именно произошло в тот день в одном из кабинетов известного московского заведения.

Punto

«Белое… Разве небо может быть настолько белым? Удивительно белым… Пронзительно белым… Совершенно белым… Нет, это не облака. Облака не бывают такими ровными, как скатерть. Облака могут казаться нарисованными, но никогда не превращаются в разлитое ровным слоем молоко… Краска!»

И он вдруг понял, что напоминает удивительно белое небо – потолок!

«Это краска!»

А в следующий миг он осознал себя.

Нет. В следующий миг он только начал осознавать себя, шаг за шагом определяя ключевые характеристики.

«Я – мужчина».

Это понимание возникло первым.

«Я – мужчина!»

Воин. Как будто ничего важнее для самоидентификации не существовало. А может, и правда не существовало? Ведь сначала нужно понять, на что способен, и лишь потом заняться перебором фотографий из семейного альбома.

Он мужчина, он только что очнулся, он лежит на полу и смотрит в потолок.

«Опасность!»

Он резко подскочил, выпрямился, тут же слегка пригнулся в полуприседе, мысленно обругал себя – ведь шум движения могли услышать, и огляделся.

«Почему опасность? Потому что я был без сознания. Я очнулся, значит, был оглушен… А может, прихватило сердце? Нет».

Коротко и жестко.

Нет. Никакой болезни. Он воин, а значит, потеря сознания определяется только враждебными действиями.

Опасность.

Но что произошло?

Этого мужчина пока не понимал.

Он очнулся… Не проснулся, нет, а именно очнулся в этой комнате. Как будто был без сознания. Или под действием веществ. Очнулся, лежа на полу. В этом месте пол покрывал толстый ковер с длинным ворсом, и мужчина лежал на нем. На полу, на ковре, на спине. Слева – диван и маленький столик, рядом со столиком – изящная шкатулка. Упала. Раскрылась. В ней, в уютных, проложенных бархатом ячейках, лежали изящные фарфоровые фигурки. Теперь они рассыпались. Одна переломилась пополам.

Открыв глаза, мужчина увидел белый потолок, а на нем – сейчас, не раньше, – большую старинную люстру. Позолоченная бронза и хрусталь. Лампочек двадцать, не меньше…. Светят так ярко, что глазам стало больно, и мужчина громко выругался.

Хрипло. Но после того, как прокашлялся, выяснилось, что у него приятный баритон.

«Опасности нет».

«Опасности нет?»

Никого не слышно, никого не видно.

Мужчина прикрыл глаза ладонью, уселся, облокотившись спиной о диван, посидел, привыкая к свету, и вдруг понял, что он в комнате один.

Один!

Из одежды – набедренная повязка, из оружия – ничего…

Стоп!

«Из одежды – набедренная повязка? Это нормально?!»

Глаза привыкли к свету, мужчина посмотрел на себя, убеждаясь, что не ошибся и в самом деле облачен в весьма скудное одеяние, затем еще раз выругался, поднялся, вскользь осматривая зал, и подумал, что нет – ненормально. В такой гостиной нужно появляться в соответствующем облачении, в костюме или смокинге, но уж никак не в набедренной повязке.

«Почему я в таком виде?»

И этот вопрос вызвал следующий, который должен был завершить процесс идентификации:

«Кто я?»

И тут мужчина оказался в тупике. Первое, что пришло в голову – «Кирилл», но это имя не вызвало никаких ассоциаций. Просто Кирилл. Имя не показалось родным, но ничего другого он так и не смог выдумать, пришлось смириться.

«Ладно, пока пусть будет Кирилл, после уточним».

Затягивать процесс идентификации мужчина не собирался.

Он поднялся, подошел к высокой межкомнатной двери, больше похожей на створку ворот, надавил на золотую ручку и потянул. Бесполезно. Толкнул – ничего не изменилось. Дверь оказалась запертой.

Но при этом Кирилл наконец-то обратил внимание на то, что костяшки пальцев на обеих руках разбиты в кровь. Откуда взялись ссадины, сомнений не было никаких, и это обстоятельство заставило мужчину поморщиться – еще одна странность в ряду прочих.

Бумажника нет. Документов нет. Набедренная повязка…

«Я напился и попал в исторический музей? А пальцы разбиты, потому что подрался с экскурсоводом? Вдруг мне не понравился его рассказ, я устроил дебош, полицейские пустили в комнату усыпляющий газ и сейчас хохочут за дверью, глядя на мои блуждания через следящие видеокамеры? Или у меня галлюцинации?»

– Где я? – спросил Кирилл громко, поскольку звук голоса приносил некое успокоение.

Спросил и сам себе ответил:

– Я не узнаю комнату.

– Как меня зовут?

– Меня зовут Кирилл.

– Это не мое имя.

– Лучшего нет.

– Что происходит?

– Я очнулся на полу в незнакомой запертой комнате. Один. Болит скула. – Мужчина пощупал лицо. – Бровь рассечена, костяшки пальцев разбиты, документов нет, одежды нет, и я ничего не помню. Как я здесь оказался? Была вечеринка? Может, мы с друзьями вчера здорово перебрали? – Кирилл помолчал. – Надеюсь, память вернется. Наверное, из-за этого я так растерялся: ничего не ясно, вокруг никого… Я совсем один. И совершенно не помню эту чертову комнату. Большую… не комната, а зал с высоченными, под пять метров, потолками. В дальнем углу стоит мраморный камин… Я что, в каком-нибудь дворце? Или в замке?

Звук голоса поначалу действительно успокоил мужчину, но теперь, по мере того как вопросы становились все более неприятными, а ответы отсутствовали, Кирилл вновь стал нервничать.

– Где я? – а в следующий миг сообразил: – Надо выглянуть в окно! Во всяком случае, станет ясно, что я на Земле.

Шутка не показалась смешной.

Мужчина ни черта не помнил, но в глубине души отчего-то появилось ощущение, что он действительно мог проснуться не на Земле, и ощущение его тревожило.

Кирилл повернулся, отыскал взглядом высоченные окна, точнее, отыскал взглядом плотно задернутые портьеры, за которыми, возможно, прятались высоченные окна, вздохнул и медленно, словно ожидая нападения, подошел к ним. Портьеры оказались очень плотными, из тяжелой бархатной ткани и… старыми. Создавалось впечатление, что они провисели в этом дворце, замке или особняке несколько столетий и окаменели в той форме, которую им придал средневековый дизайнер. Или горничная. Или… В общем, тот, кто прикасался к портьерам последним. При этом на бархате совсем не оказалось пыли. Каменная твердость есть, а пыли нет.

Убедившись, что раздвинуть портьеры не удается, Кирилл с трудом протиснулся между ними и стеной, бочком добрался до окна, жадно заглянул в него и не удержался от короткого ругательства:

– Проклятье!

На улице очень темно, можно сказать – беспросветно темно: ни силуэтов деревьев, ни огней других домов, ни придорожных фонарей – ничего. Разглядеть удалось лишь потоки воды, омывающие стекло, и стало ясно, что на улице идет сильный дождь. Однако его шум оставался по ту сторону стекла. Окна оказались старыми, скорее всего, ровесниками особняка, но звукоизоляцию обеспечивали идеальную.

– Есть в этом что-то неправильное, – пробормотал мужчина, но что именно, уловить не смог.

Кирилл огляделся, надеясь отыскать ручки или шпингалеты, ничего не обнаружил и решил разбить стекло: поскольку тяжелая дверь заперта и сломать ее не представляется возможным, окно оставалось единственным выходом из комнаты.

Выбить стекло, выйти на улицу, пусть даже и в набедренной повязке, пусть даже под дождь, отыскать дверь в особняк, постучаться и… Что будет дальше, Кирилл представить не мог, поскольку не помнил, с чего все началось. Но знал, что окончание жуткой неизвестности само по себе станет превосходным достижением.

Решено! Надо бить стекло!

«Может, подождем? – поинтересовался голос разума. – Если тебя действительно заперли друзья, зачем портить вечеринку разбитым окном?»

Кирилл на мгновение замер, но затем качнул головой, прогоняя сомнения прочь:

– Я не могу больше ждать, не могу сидеть и ничего не делать. Если бы я помнил, как тут оказался, – это одно, но я не помню, и мне… Мне от этого неуютно.

Кирилл завуалированно признался себе в страхе, но только себе. Никто другой о его слабости не узнает.

Он вспомнил, что видел несколько старинных, изогнутых стульев, выбрался из-за портьер, подошел к ним и вздрогнул: рядом со стульями в беспорядке валялась одежда.

«Моя?»

Поднял пиджак, прикинул к плечам, хмыкнул – узок, для очистки совести приложил к ноге туфлю, вновь хмыкнул и бросил ее обратно. Подумал, поворошил груду одежды и убедился, что видит законченный комплект: серые брюки в полоску, черный пиджак, белая сорочка, галстук, белые перчатки, блестящие туфли, носки… Очень похоже на одежду слуги.

Здесь разделся дворецкий? А где он сам?

Причем одежду не сняли, а скинули, она пребывает в полном беспорядке, а на сорочке в спешке оторвали две пуговицы.

Похоже, по дому бегает голый слуга, сорвавший одежду в припадке ярости или страсти. Или ему за это заплатили…

«Может, это я сорвал с него одежду? А потом избил?»

Думать об этом не хотелось. Кирилл взял стул, вернулся к окну, напрягаясь и ругаясь, сдвинул правую портьеру, не намного, но достаточно, чтобы размахнуться для удара, размахнулся, в последний момент, конечно, чуть зажмурил глаза, опасаясь осколков, но… Но старые стекла, вставленные в старые и хлипкие на вид рамы, спокойно выдержали мощный удар тяжелым стулом. И вместо звона разбитого стекла в гостиной прозвучала громкая брань уронившего мебель Кирилла.

Стул сломался, рама не шелохнулась.

– Все это очень странно…

Кирилл потер ноющие руки, еще раз, не поверив глазам, осмотрел окно, повторно убедился, что оно невредимо, повторно выругался, вернулся в зал и плюхнулся в ближайшее кресло.

Оставалось сидеть и ждать, когда кто-нибудь придет и выпустит его. И не обвинит при этом в краже. Или еще в чем-нибудь. В чем? В том, на что ненавязчиво намекают разбитые костяшки пальцев. В драке. Или в избиении. Нет, все-таки в драке, поскольку рассечена бровь и ноет, словно от удара, скула.

«Возможно, я упал с лестницы, это объяснит бровь и скулу, но ободранные костяшки – слишком характерная травма…»

Однако больше всего Кирилла беспокоил тот факт, что он ничего не помнил. Ни о том, как вел себя на вечеринке (была ли она?), а вообще – ничего. Ни точного имени, ни фамилии, ни места работы, никаких естественных сведений, кроме того, что он мужчина, в памяти не появилось. А значит, его проблемы куда серьезнее, чем показалось на первый взгляд.

Он не выпил лишку, у него амнезия.

И от этой мысли внутри появлялся неприятный холодок. Как у любого нормального человека, которому объявили, что всю свою прошлую жизнь он теперь будет узнавать по чужим рассказам.

«Будем надеяться, что амнезия кратковременная и скоро пройдет».

Кирилл попробовал заставить себя успокоиться, но не получилось – печальные мысли продолжали лезть в голову, и мужчина решил заняться чем-нибудь нужным. Например, обыскать гостиную.

И заодно подумал, что он, судя по всему, является весьма деятельной натурой.

– Посмотрим, что здесь можно найти, – пробормотал Кирилл, поднимаясь с кресла.

Комната, которую он определил гостиной, была большой, не комната, а самый настоящий зал, высотой под пять метров. По всему периметру потолка шла лепнина, а в углах зала она превращалась в скульптурные композиции, в которых выделялись главные фигуры – поддерживающие потолок здоровяки, позой напоминающие атлантов, а вокруг них – сонм второстепенных существ, спускавшихся до самого пола. Фигуры не повторялись, каждая композиция была уникальной, но рассматривать их Кирилл не стал – пожалел времени. Бросил еще один взгляд на старинную люстру и медленно прошел вдоль длинной стены гостиной. Отметил – повторно – старинную мебель, тяжелую, крепкую, украшенную резьбой, и задержался у очень больших картин в золоченых рамах. На той, что слева, изображалась красивая молодая женщина в строгом черном платье, одновременно пленительная и холодная, обещающая или блаженство, или обезглавливание. А возможно – блаженство обезглавливания… Женщина сидела на троне, походящем на пасть дракона. Не в вычурном кресле – это Кирилл понял сразу, – а именно на троне. И несмотря на отсутствие каких-либо регалий, не оставалось сомнений в том, что на полотне изображена коронованная особа. Слишком уж отчетливо читалась привычка повелевать во взгляде красавицы.

А вот подписи к картине не было, и кого именно он видит, осталось для Кирилла загадкой.

Что касается второго холста, столь же огромного, как первый, то его мужчина поначалу принял за современную работу. Затем, приглядевшись, понял, что обе картины выполнены в одном стиле и, скорее всего, одной рукой. Затем признался себе, что не является экспертом-искусствоведом, не в состоянии сказать, когда было написано полотно, но думает, что оно старинное, потому что выставлять в такой гостиной новодел не имеет никакого смысла. Если же картина написана в Средние века, ею можно восхищаться, потому что неведомый Кириллу художник изобразил на полотне Землю, летящую вокруг Солнца. И ракурс был таким, словно писал художник, стоя на Луне.

– Но ведь это невозможно, да?

С одной стороны – да, невозможно. С другой же – очень хочется верить, что полотно и в самом деле старинное, что некий безумный художник сумел представить Солнечную систему и талантливо изобразил ее на холсте. А после – взошел на костер. Например.

– Что за глупости лезут в голову?

Кирилл усмехнулся и направился в угол, где расположилась третья, и последняя картина. Рама отсутствовала, то был просто холст на треноге, выглядевший так, словно художник только его закончил.

На картине изображался карлик в старинном восточном наряде: тюрбан, шаровары, халат. Не клоун, не факир и не нищий: пальцы унизаны перстнями с крупными драгоценными камнями, а за пояс заткнуты пистолет и богато украшенный кинжал. Карлик явно занимал высокое положение в обществе, скорее всего, был видным военачальником эпохи расцвета Османской империи, но поскольку не обладал величественной внешностью, как женщина с огромного холста, художнику пришлось больше внимания уделить деталям. Он тщательно выписал сад за спиной карлика, фонтан и плещущихся в нем наложниц. По манере исполнения Кирилл понял, что картину писал не автор больших полотен, а в правом нижнем углу увидел подпись: Elle.

Кирилл обошел треножник, намереваясь пройти к камину, но вновь остановился, увидев на обратной стороне холста надпись: «Шаб должен сдохнуть!»

Красной краской или… или кровью.

Написано недавно – Кирилл испачкался, прикоснувшись, – и очень коряво. Почерк неровный, неуклюжий и тонкий, как будто писали… Пером? Зубочисткой?

Или когтем.

Как будто кто-то макал острый коготь в кровь и осторожно, стараясь не повредить картину, выписывал буквы.

– Если это розыгрыш, то чертовски крутой, – пробормотал Кирилл.

«Шаб должен сдохнуть!»

Что это: пожелание, девиз или… Или приказ? Призыв? Мольба? Кто такой Шаб? И почему он должен не просто умереть, а сдохнуть? Что он натворил? Кому нагадил так сильно, что ему желают плохой смерти?

Возможно, когда-то Кирилл все это знал, но теперь проклятое беспамятство выводило его из себя. И немного пугало. Нет, пожалуй, смущало.

«Вдруг я встречу Шаба? Как понять, что он – Шаб и его надо убить? – подумал и замер изумленный: – Это моя мысль? Я готов убить совершенно незнакомого человека?»

Последовала еще одна пауза, во время которой Кирилл слушал свое «глубинное», себя того, который не зависит от памяти. И примерно через минуту пришел к неожиданному для «себя ничего не помнящего» выводу:

«Да, я могу убить».

И это не было рисовкой или самонадеянностью, нет, это кто-то хищный, дремлющий в том самом «глубинном», приоткрыл один глаз, кивнул: «Да», и снова уснул, оставив Кирилла в замешательстве.

Он понял, что преподнесет себе еще не один сюрприз, и продолжил осмотр.

А что еще оставалось?

Два больших дивана, три столика, кресла и стулья у стен… Под одним из столиков валяется пустой коньячный бокал. Пол выложен мрамором, и в одном месте, там, где его не прикрывал ковер, Кирилл увидел две глубокие царапины. И вновь остановился.

Пол выложен мраморными плитами. Поверхность выглядит очень твердой, и трудно представить того, чьи когти оставили на ней столь глубокие следы.

Может, неудачно мебель передвинули?

Нет. Царапины определенно оставлены когтями. Как будто кто-то большой бежал и поскользнулся… Да, именно так: он бежал, поскользнулся, поцарапал пол и еще зацепил стену, оставив на ней глубокую царапину. Вот она, кстати. И на полу, и на стене виднелась каменная пыль, ее не протерли и не растащили, а значит, когтистая тварь бегала.

Что не может радовать…

На полу обрывки ткани, похоже, от дорогого костюма и две карточки. Визитная, с тиснением: «Говард Л. Небраскин», частный детектив, и кредитная, платиновая, на это же имя.

– Интересно, я и есть Говард Л. Небраскин? – спросил себя Кирилл. – Частный детектив? Но честно говоря, я совсем не чувствую себя Небраскиным. То есть я, конечно, могу оказаться частным детективом, но совершенно не вижу себя представляющимся: «Меня зовут Небраскин. Говард Небраскин…» С другой стороны, я ведь ни черта не помню.

Телефонный звонок!

Он прозвучал, будто удар грома.

Здесь есть телефон и он работает! Но где… На стене! Телефон старый, настоящий антиквариат: большая коробка с переговорным раструбом и слуховая трубка на проводе. Коробка деревянная, отделка медная, похож на продуманный элемент декора, но он звонит!

ЗВОНИТ!!

Кирилл подбежал к коробке и сорвал с ее бока трубку:

– Да! Я здесь!

Он хотел сказать, что нуждается в помощи. Спросить, где находится. Что это за дом…

– Алло!

Но услышал тишину. И какие-то щелчки. Тишина и щелчки. В них умерли вопросы, которые он хотел задать.

Тишина и щелчки.

Кирилл повертел в руке трубку. А если позвонить? Но как? Здесь нет ни экрана, ни кнопок, ни диска, лишь здоровенная, отделанная медью коробка, на боку которой болтается слуховая трубка… а в следующий миг вспомнил: нужно снять трубку и несколько раз надавить на рычаг. Старые телефоны автоматически выходили на связь с оператором телефонной компании, потому что номеров тогда еще не было. Кирилл глубоко вздохнул, поднес трубку к уху, вновь наклонился к переговорному раструбу и дважды нажал на рычаг.

И окаменел.

Потому что она плакала.

Женщина. Или девушка. Щелчки и тишина сменились горьким, судорожным плачем. Не громким, но настолько пронзительным, что Кирилл позабыл о своих проблемах и сочувственно произнес:

– Не плачьте! Пожалуйста, перестаньте плакать, я вам помогу.

Но плач не прекратился. То ли несчастная не услышала, то ли не поверила в то, что ей можно помочь. Она плакала, а Кирилл молча слушал. А примерно через полминуты медленно вернул трубку на телефонный бок, помолчал и тихо сказал себе:

– Мне было очень страшно.

Нужно выбраться отсюда. И чем скорее, тем лучше.

А чтобы выбраться, нужно продолжить осмотр.

Камин очень красивый, отделан мрамором, и такой большой, что в нем можно зажарить быка. Справа и слева сидят, словно охраняя зев, мраморные горгульи. Неприятные, вырезанные со всеми отвратительными подробностями, размером с крупную собаку. Злые. И еще одна, на редкость уродливая, прилепилась точно посреди каминной полки. Эта горгулья походила на клыкастую обезьяну с рогами и опасными когтями на крепких лапах. Скульптору удалось создать удивительно отталкивающую тварь, и Кирилл подумал, кем нужно быть, чтобы выставить такую мерзость в столь изысканной гостиной. Впрочем…

«Атланты» в углах тоже оказались не мускулистыми красавцами, а инфернальными тварями, и окружают их чудовища.

Кирилл решил проверить догадку, повернулся к ближайшему углу и услышал за спиной шорох.

И почему-то сразу понял, что нужно делать. Понимание пришло мгновенно, шорох разбудил дремлющего зверя, и тот уверенно распорядился:

«Сделай маленький шаг, покажи, что не придал шороху значения. Покажи, что ты растяпа. Но шаг должен завершиться падением…»

Кирилл не думал эти слова и не слышал их – он так делал. Зверь не диктовал, а управлял.

Маленький шаг вперед, падение на пол, одновременно поворот, правая рука хватает каминную кочергу, которую приметил глаз, поворот продолжается, кочерга ложится и во вторую руку, получается блок, в который врезается…

ГОРГУЛЬЯ!!

Но тогда это обстоятельство не имело значения: горгулья, собака, человек – есть враг, его нужно убить, а кто он, можно выяснить позже. И Кирилл выяснил позже, изумившись тому, что на него напала та самая тварь, которая только что сидела на каминной полке. Позже изумился. А тогда он встретил каменную обезьяну на стальной прут кочерги, и не ожидавшая этого горгулья с хриплым криком отлетела прочь. Тут же собралась и вновь изготовилась к атаке, а Кирилл вскочил на ноги, перехватил кочергу в правую руку и чуть согнул колени.

Горгулья зашипела.

Бросилась вперед, но он был готов. Нет. Он сам, ничего не помнящий, не был готов ни к чему, но в тот момент работал зверь. Или инстинкты. Кто-то из них… Но главное – этот «кто-то» прекрасно знал, что нужно делать.

Кирилл стоял до последнего момента, а затем молниеносно ушел в сторону, резко взмахнул кочергой и отсек гаргулье одно из каменных крыльев. Монстр завизжал, рухнул на пол, и Кирилл принялся хладнокровно добивать его, взмахивая кочергой до тех пор, пока под ногами не осталась лишь каменная крошка.

И лишь после этого поинтересовался:

– Ну и что здесь происходит?

Выразив таким образом удивление тем фактом, что на него напала скульптура. Да, неприятная, да, отталкивающая, но все-таки скульптура.

– Какого черта здесь оживают статуи?

Ответа не последовало, и тогда он поковырял кочергой обломки – никакой крови, только камень, пыль и мелкие кусочки. И надо сказать, что из всех сегодняшних сюрпризов – амнезия, брошенная одежда, страшная царапина на полу, небьющееся окно и пожелание кому-то смерти – ожившая горгулья прочно заняла первое место.

– Галлюцинации или реальность? Полагаю, точный ответ я получу только, когда выйду отсюда. А выйти… Выйти… – Кирилл посмотрел на дверь и хлопнул себя по лбу: – Карточка!

Пластиковая карточка Говарда Небраскина! Ее можно вставить в щель и отжать язычок замка. Получится? Кирилл не чувствовал себя опытным домушником, но отказываться от затеи не стал.

– Извини, Говард, тебе придется съездить в банк за новой карточкой.

Кирилл подошел к двери вставил карточку в щель и мягко нажал на ручку замка. Очень мягко. Без толку. Но постепенно он понял, что нужно делать, и через три минуты справился с замком. Вздохнул. Осторожно приоткрыл дверь и увидел площадку.

Или лучше называть это помещение лестничным холлом? Наверное, во дворцах их называют именно так, потому что площадка оказалась большой. Однако выходили на нее всего две двери темно-коричневого дерева и лифт. И два лестничных пролета: вверх и вниз.

Вторая дверь заперта, а открыть ее с помощью карточки не получилось – щель оказалась слишком узкой.

Лифт старинный, в нем не раздвижные дверцы, а одна, распашная, открывающаяся вручную… и закрытая. Дверь, кстати, изящная: хоть и металлическая, но украшена медными узорами и замечательно смотрится на фоне темного камня стен. А вот свет здесь не такой яркий, как в гостиной: площадка освещалась единственным бра.

Кирилл трижды надавил на кнопку вызова, но никакой реакции не последовало: ни лифт не поехал, ни звонок не прозвучал. Оставалось идти по лестнице.

Вниз или наверх?

И в это мгновение дом окутал рев. Чудовищный рык дикого зверя. Откуда он прозвучал? Отовсюду. Пришел из каждого камня. Оттолкнулся от стен, пробежал сверху вниз и обратно, заставил похолодеть и задрожать.

Бешеный рев получился неимоверно громким, но коротким. Леденящим, но… Но Кирилл только что сражался с каменной горгульей, и чудовищный рык хоть и напугал, но не остановил.

– Я уже знаю, что здесь творятся странные вещи, – сказал мужчина себе и неспешно отправился вверх по лестнице.

– Кажется, здесь, – произнес Виталик, останавливая велосипед.

Он хотел достать телефон и проверить местонахождение с помощью навигатора, но Машка закричала:

– Точно здесь!

И помчалась дальше, просвистев мимо друга на бешеной скорости.

– Куда?

– Туда!

– Эх…

Девчонка Виталику досталась красивая: девятнадцать лет, бесподобная фигура, в которой девичьи округлости уже начали приобретать восхитительную женственность, длинные светлые волосы, маленький, чуть вздернутый носик, большие светло-серые глаза. Завершали образ стильные очки в черной пластиковой оправе и дерзкая спортивная одежда, скорее подчеркивающая прелесть юной красавицы, чем скрывающая ее.

Еще девушка была озорной, веселой и легкой на подъем. Ей не сиделось на месте ни зимой, ни летом, ей хотелось все увидеть своими глазами, понюхать и пощупать, и даже сегодня, в воскресенье, когда все нормальные люди спят до обеда, Машка потащила друга в очередные подмосковные развалины, о которых вычитала в интернете. «Виталик! Как же так? Мы не были в таком интересном месте!» А интересных мест, как понял парень, под Москвой бессчетное количество: дворцы, особняки, монастыри, церкви – Виталик давно сбился со счета, а Машка наслаждалась и строила новые планы.

Ей все было интересно, но иногда выбор цели ставил молодого мужчину в тупик.

Как сейчас, например. Разгромленная, разграбленная усадьба династии Филипповых, основатель которой открыл самую знаменитую московскую булочную. Что в ней может быть интересного? Выпадающие кирпичи? Переделки под нужды спортивного центра? Для чего они сюда отправились? Но Маша сказала: «Я хочу!» – и Виталику пришлось смириться. Они составили маршрут велосипедной прогулки почти на четыре часа и теперь подъезжали к промежуточному финишу, каковым и был особняк.

– Разве он не прекрасен?

Виталик, наконец-то увидевший здание, в ответ кивнул и согласился:

– Да.

И это было правдой.

Дом оказался интереснее, чем он предполагал, глядя на выложенные в сеть фотографии. Красивый, несмотря на возраст и отсутствие по-настоящему рачительного хозяина. Предназначенный для другой жизни, но с достоинством принявший судьбу. Он стоял на пригорке и казался грустным памятником самому себе. Готовый сражаться с самим Временем.

– Я ведь обещала, что будет здорово, – рассмеялась Машка.

– С тобой всегда здорово.

– Правда?

Девушка прильнула к Виталику и заглянула ему в глаза.

– Всегда, – подтвердил тот, обнимая подругу за талию.

– С тобой тоже.

Они поцеловались. Потом еще раз, гораздо крепче, а потом девушка выскользнула из объятий и потащила молодого человека за собой:

– Пойдем внутрь.

– А что, можно внутрь?

– А для чего мы приехали?

– Подожди, я достану фотоаппарат, – Виталик остановился и снял со спины компактный рюкзак. – Минута.

– Догоняй!

– Машка!

Но девушка упорхнула, и в следующий раз молодой мужчина догнал ее на ступенях крыльца. К этому моменту рюкзак вернулся на место, а фотоаппарат переместился на грудь.

– Ты действительно хочешь пойти внутрь?

Особняк выглядел необычайно интересно, однако лезть в него Виталику не особенно хотелось: кто знает, что там? Хорошо, если просто разрушенные интерьеры, а если логово бродяг? А если дом вообще стал частным владением? Неплохо было бы получить хоть какое-то разрешение, но…

Но остановить подругу Виталик не мог при всем желании: когда ей что-то взбредало в голову, требовалось нечто большее, чем здравый смысл.

– Я хочу осмотреть дом!

– Может, лучше к реке? – почти жалобно протянул Виталик. – Посидим на берегу, устроим пикник, как хотели, искупаемся…

– Потом!

– Искупаемся…

Молодому человеку очень хотелось искупаться после долгого путешествия по жаре, поваляться на берегу, съесть припасенные бутерброды, а то и подремать в теньке, расслабиться, так сказать, в законный выходной.

– Как называется река? – девушка нахмурилась, припоминая. – Мо́ча?

– Моча́!

– Пошляк.

– Просто хорошая шутка, – рассмеялся Виталик. – Поехали купаться в Мо́че?

Было видно, что девушке очень хотелось согласиться, благо купальные принадлежности и полотенца лежали в рюкзаке, а солнце к полудню стало припекать и намекало: купаться! Купаться, пока лето! И лишь собрав в кулак всю волю, Маша заставила себя принять непростое решение:

– Сначала дом, потом все остальное.

И Виталик сдался:

– Почему тебя сюда так тянет?

– Потому что у этого особняка есть тайна, – ответила девушка, поднимаясь по старым ступенькам.

– Здесь зарыты сокровища?

– Здесь бродит призрак цыганки.

– Спрыгнула со второго этажа от несчастной любви?

Машка остановилась, повернулась к другу и неожиданно серьезно ответила:

– Ее убили.

Рев, который услышал Кирилл, стоя на площадке условно первого этажа – поскольку он не мог сказать точно, как высоко находится, – не напугал его, но заставил действовать осторожно, и два пролета на условно второй этаж мужчина поднимался с черепашьей скоростью, останавливаясь на каждой ступеньке и внимательно вслушиваясь в тишину старинного особняка. К счастью, ужасный рык не повторялся – продолжение стало бы серьезным испытанием для нервов Кирилла, – и он сумел подняться, но… недалеко: выход на площадку второго этажа преграждала решетка из толстых металлических прутьев. Черная решетка, очень подходящая по стилю старинному особняку. Судя по всему, она упала сверху, в момент…

– Тревоги?

Похоже, да.

Это было логичное предположение: в доме что-то случилось, и поднялась тревога, на время которой переходы между этажами заблокированы, словно отсеки в подводной лодке.

«Но почему мне в голову пришла эта мысль? – удивился Кирилл. – Я занимаюсь безопасностью? Любой нормальный человек при виде решетки подумал бы о чем угодно: о паранойе хозяев, о том, что оказался в зоопарке, о том, что наверху детская, черт возьми, и владельцы особняка боятся, что ребенок скатится по лестнице… Я же предположил тревогу. Почему?»

Без ответа.

Решетка оказалась прочной, а ее прутья – редкого, квадратного сечения и буквально испещрены символами. Не вырезанными, не нацарапанными, а выгравированными. Золотом. Сами же символы были то ли китайскими, то ли египетскими, то ли вообще рунами.

То ли сочетанием всего сразу в стиле магического постмодерна.

В любом случае решетка стала непреодолимым препятствием, но едва Кирилл решил уйти, как услышал шаги и мужские голоса. Решение пришло мгновенно и опять – инстинктивно: он спустился на несколько ступенек, присел на корточки и замер, прислушиваясь. А мужчины вышли на площадку, хором выругались при виде решетки, подергали ее в тщетной попытке пройти, после чего один вновь выругался, а второй дрожащим голосом произнес:

– Мы умрем.

– Успокойся.

– Ты знаешь, что я прав.

– Это всего лишь «Кокон», – попытался объяснить матерщинник. – Безопасность нарушена, но вскоре все образуется. «Кокон» справится с любой проблемой.

– И с Шабом? – с надрывом осведомился паникер.

– Что?

– Не притворяйся дураком! – взвился тот в ответ. – Шаб вырвался на волю! Поэтому включился «Кокон»!

Кирилл осторожно приподнялся, оперевшись на руки, и внимательно посмотрел на мужчин: чтобы при следующей встрече не принять кого-нибудь из них за Шаба. Ну и предположив заодно, что один из собеседников может оказаться голым дворецким. Не оказался. Судя по одежде, на площадке второго этажа беседовали лакей и садовник. Паниковал садовник, хотя выглядел гораздо крепче манерного товарища по несчастью.

– Ты видел ее? – тихо спросил садовник.

– Да, – коротко ответил лакей.

– Она нас убьет!

– Элизабет все понимает.

– Правда?

– Это ее Истинный Облик, он страшен, но и только, – объяснил лакей. – Хозяйка нас узнала.

– Я ее боюсь, – помолчав, отозвался паникер.

– Так и должно быть.

Оспаривать это утверждение собеседник не стал. Выдержал еще одну паузу и протянул:

– Где Эндрю?

– Был в гостиной.

– Пойдем к нему?

– Забыл о решетке?

– Забыл, – вздохнул садовник. И вновь поник: – Мы умрем.

– Эндрю выберется, – уверенно произнес лакей. – А наша задача – не попасться на глаза Шабу до тех пор, пока «Кокон» или Элизабет не порвут его или не вернут в клетку.

– Говори о Шабе с уважением, – попросил садовник.

– Почему?

– На всякий случай.

– Пожалуй, ты прав, – поразмыслив, согласился лакей. – Кто знает, как закончится их встреча с Элизабет.

Несколько секунд они молчали, и Кирилл уже хотел уходить, как вдруг садовник очень тихо и очень боязливо спросил:

– Как думаешь, «Кокон» не мог сделать из Эндрю… Ну, ты понимаешь… Защитника?

– Каждый из нас может стать защитником, – лакей постарался ответить твердо, но Кирилл услышал, что он изрядно волнуется.

– Я не хочу, – садовник почти рыдал.

– Нужно было думать, когда подписывал контракт. – Лакей цокнул языком. – Сейчас поздно.

– Я не хочу!

– Пойдем, посмотрим, можно ли подняться на третий этаж?

– Я не хочу, – еще раз повторил садовник, а затем, почти без паузы, согласился: – Пойдем.

По всей видимости, ничего другого им не оставалось.

Кирилл же вернулся на площадку первого этажа и задумался.

Что такое «Кокон»? Что значит «стать защитником»? Кто такой Шаб? Почему он должен сдохнуть? Кто такая Элизабет? Впрочем, определение «хозяйка» объяснило почти все. Интересно, это она изображена на картине?

«Не может быть, – сказал себе Кирилл. – Картина выглядит старинной, а об Элизабет говорят, как о живой».

Хотя после сражения с горгульей ни в чем нельзя быть уверенным…

А вопросы продолжили сыпаться:

«Что за когтистый оставил следы в гостиной? Почему плакала женщина? Куда делся дворецкий Эндрю? Он понял, что не должен никому попадаться на глаза? Но для чего разделся?»

– Дворецким здесь служит человек-невидимка? – горько пошутил Кирилл.

Затем еще раз подергал ручки второй двери и лифта – они по-прежнему оставались запертыми, вздохнул и направился вниз.

В условный подвал.

Шел, как и наверх, медленно и осторожно, постоянно останавливаясь и прислушиваясь. В какой-то момент подумал, что неплохо было бы спрятаться, никому не попадаться на глаза, как советовал лакей, и дождаться, когда таинственный «Кокон» справится с проблемой, но зверь внутри, не открывая глаз, пробубнил: «Так не победим», и Кирилл ему поверил: до сих пор зверь ни разу не ошибся.

Дверь в подвал оказалась приоткрытой, как будто кто-то вышел и слишком слабо ею хлопнул. Или наоборот – слишком сильно. Как бы там ни было, дверь осталась приоткрытой, и в получившуюся щель пробивался электрический свет. Кирилл заглянул внутрь, готовый в любой момент ее захлопнуть и броситься наверх, но не потребовалось.

В подвале царила тишина.

При этом здесь было светло, несмотря на то что фонари больше подошли бы для аварийного освещения на подводной лодке. Но фонарей оказалось много, вот и получилось ярко. Не так ярко, как в гостиной, но гораздо светлее, чем на лестнице и площадках.

Колбы фонарей защищены проволочной сеткой. Стены покрывает грубая желтая штукатурка, местами пошедшая трещинами. Повсюду ряды стеллажей, заставленных ящичками, сундучками, мешочками… Стеллажи делят большой подвал на зоны, перекрывают обзор, что же касается ближайшего угла – справа от входной двери, – то в нем свалены пыльные мешки, набитые чем-то сыпучим.

«Окна?»

Кирилл посмотрел на стены, но проемов не увидел. То ли никогда и не было, то ли хозяева их заложили и заштукатурили.

– Будем надеяться, что рано или поздно мне повезет… Ух, ты!

Разговаривая с собой, Кирилл медленно прошел вдоль стеллажей, повернул и оказался… Эта часть подвала представляла собой гараж, в котором стоял один из самых прекрасных автомобилей в мире.

«Horch 951 Pullman», черный «Horch 951 Pullman»!

Идеальный! И, похоже, в идеальном состоянии. Во всяком случае, внешне автомобиль выглядел царственно.

«Интересно, откуда я знаю название марки? Машинка ведь редкая».

Восхищение изумительным авто заставило Кирилла на время позабыть об осторожности. Он обошел машину вдоль правого борта, по-мальчишески ведя пальцем по блестящему металлу, задержался у бампера, любуясь видом спереди, заметил, что водительская дверца распахнута, нахмурился, сделал шаг вправо и в очередной раз выругался: рядом с автомобилем лежал здоровенный черный пистолет. Нет – револьвер. Только очень большой.

Черный, как Тьма, револьвер.

Он раскрыт, видимо, его собирались перезарядить, но не успели. Гильзы рассыпаны, но снаряженных патронов не видно, только гильзы…

А неподалеку от револьвера валялась форменная фуражка шофера, закатилась за колесо, сразу не увидишь.

Ни крови, ни трупов.

И в идеально вычищенном салоне пусто, ни крови, ни трупов. А на полу с десяток гильз… все правильно – десяток, потому что револьвер пятизарядный, а возить с собой больше одного полного запаса никто не станет – зачем? Шофер, надо отдать ему должное, не струсил, стрелял до тех пор, пока оставались патроны, и лишь затем бросился бежать.

А в кого он стрелял, Кирилл догадался, когда увидел глубокие царапины на бетонном полу. И на стенах.

«Он прыгучий», – угрюмо заметил сидящий внутри зверь.

– Кто?! – выкрикнул Кирилл, но зверь пробурчал: «Не знаю», – и умолк. Видимо, база памяти у них была общая.

Но, чтобы представить случившееся в гараже, память не требовалась. Шофер увидел когтистого и открыл огонь. Когтистый стал уклоняться, стремительно прыгая в стороны, на стену и даже на потолок, и постепенно приближался к шоферу. Тот расстрелял боезапас и попытался бежать.

Далеко?

Нет, не далеко.

Кирилл увидел опрокинутый стеллаж, подошел к нему и поморщился: здесь крови было в достатке, потому что шоферу отрезали голову. Догнали, взмахнули чем-то острым, саблей, например… или длинным когтем… В общем, судя по линии среза, взмахнули чем-то длинным и предельно острым. Взмахнули один раз, и голова укатилась к стене. При этом локтем задели стеллаж.

Пол в этой части подвала шел под уклон, а тело рухнуло так, что стекавшая кровь не испачкала одежду, и Кирилл, поколебавшись пару секунд, стянул с обезглавленного шофера рубашку, френч, брюки и кобуру. Сапоги оказались малы.

Одевшись, Кирилл почувствовал себя гораздо увереннее. Вернулся к машине, подобрал револьвер, прочитал на одной стороне «РШ-12», на другой – выгравированную серебром надпись «MORTEM MONSTRUM», ничего не понял и убрал оружие в кобуру.

И странное дело: если в рукопашном бою с горгульей Кирилл чувствовал себя как рыба в воде и абсолютно точно знал, что делать, то появление револьвера подобных ощущений не вызвало. Оружие и оружие. Пока – чужое. К тому же – незаряженное.

И тем не менее, револьвер, который он окрестил просто «12», добавил уверенности.

Некоторое время Кирилл внимательно оглядывал стеллажи в надежде отыскать патроны, не нашел, понял, что тщательный обыск займет слишком много времени, вздохнул, положившись на удачу, и занялся воротами.

Они оказались очень мощными, будто хозяева готовились к осаде, и закрытыми необычайно плотно – без единой щелочки, не позволяя взглянуть, что происходит снаружи. Справа от ворот висел блок управления с рубильником и двумя большими кнопками, но, несмотря на старания Кирилла, быстро проверившего все возможные комбинации, ворота не шелохнулись.

Может, протаранить их автомобилем? В кармане галифе Кирилл нашел ключи, но, посмотрев на ворота, понял, что этого прекрасный автомобиль не переживет. Да и жалко ему стало, если честно, крушить редкую машину.

– Оставим на крайний случай…

А следующее открытие подстерегало Кирилла в самом дальнем углу подвала – там обнаружилась клетка.

Не для собак.

Большая – в полтора человеческих роста, – кубическая клетка, крепко привинченная к полу и стенам. Ее квадратного сечения прутья были сделаны из матового серебристого металла и мерцали, то расплываясь, становясь призрачными, ненастоящими, то вновь обретали резкость и четкость. Проверяя неожиданно возникшую догадку, Кирилл взял с ближайшей полки какую-то банку, кажется, с бобами, бросил и не удержался от восклицания: банка пролетела сквозь ставшие призрачными прутья, как сквозь голограмму. Ударилась о стену, свалилась на пол и лопнула, когда ее прошили ставшие твердыми прутья.

– Клетка не просто мерцает, она то теряет, то возвращает физические свойства!

Стены, пол и потолок вокруг были испещрены символами. И снова – разными, словно их собрали из различных культур: руны, иероглифы, пиктограммы, привычные буквы в непривычном написании, цифры… Символы сплетались, создавая сплошной узор, разобраться в котором мог лишь очень опытный человек.

На потолке же, прямо над клеткой, Кирилл заметил объемный знак, напоминающий черную звезду. Пригляделся и понял, что число ее лучей постоянно меняется: то их пять, то шесть, то восемь… Словно это не символ, а живое пятно тьмы, принявшее форму звезды.

А в следующий миг появилось ощущение, что сама Тьма заперта на потолке ради какой-то цели. Пытается вырваться, но не получается.

И она злится…

Потом почуяла присутствие живого, замерла, но через секунду потянула лучи в сторону Кирилла. Который машинально сделал шаг назад. И подумал, что эта тварь хуже, чем кажется. Еще подумал, что нужно уйти подальше. И уничтожить Звезду! Освободить ее! Дать ей то, что она хочет. Дать ей кровь! Принести жертвы, достойные ее величия! Омыть ее лучи их страданием! Наполнить Мрак их воплями!

– Я хочу, чтобы Тьма восторжествовала во Вселенной! – закричал Кирилл, разводя в стороны руки и обращаясь к Звезде. – Я хочу, чтобы Тьма навсегда поглотила свет, уничтожив даже память о нем! Я хочу, чтобы исполнилось пророчество и Проклятая Звезда утвердилась навечно! Смерть всем, кто не покорится Древним! Смерть трусам и воинам! Старикам и детям! Королевам и потаскухам! Смерть всем, кто наслаждался Светом и тем проклят. Только Тьма есть Царство! Только страдания есть жизнь! Все, что существует, – есть жертва во славу Древних! Наш ужас – песнь во славу Древних! Наша кровь – сок во славу Древних! Наша смерть – подарок Древним! Я знаю, чего хочет Проклятая Звезда, и с восторгом убью себя! Я встану между прутьями мерцающей клетки и буду пронзен ими. Смерть моя будет прекрасной и мучительной, потому что так хочет Звезда. Древние должны подняться!

Убивать!

Кирилл сделал шаг к клетке, намереваясь исполнить безумное обещание, но в голове зашумело, перед глазами поплыло, и он без чувств повалился на пол.

– Сфотографируй меня здесь! – попросила Маша, замирая у очередных дверей. – И здесь! – Теперь ее заинтересовала старая настенная панель. – У тебя вспышка работает? Правда, здесь классно?

– Очень…

– Мне тоже нравится. Особенно то, что дом не очень разрушен, – девушка провела рукой по стене, нащупала включатель, надавила на тумблер, не особенно надеясь на успех, и улыбнулась, увидев вспыхнувшую лампочку. – Кое-что работает.

Подумала и погасила свет.

– Сфотографируй интерьер.

– Если это можно назвать интерьером…

– И выложи в сеть. Покажем, где мы сейчас.

– Хорошо.

Дом действительно оказался интересным. Местами он пребывал в ужасающем состоянии, местами поражал казенным видом, но по сохранившимся следам старой отделки, по узорам и панелям, лепнине и расположению комнат легко читалось, насколько элегантен был в свое время этот особняк. Особенное впечатление на Виталика произвела парадная лестница, красивая и строгая одновременно. Она поднималась рядом с высоким окном, свет из которого падал на кованые перила, и заставляла представлять дам и кавалеров, кринолин и цилиндры и, конечно же, лакеев с подносами в руках.

Работы для фотографа дом давал вдоволь, а поскольку Виталик считал себя «профессиональным любителем», то он уже сделал множество кадров, и с Машей, и без нее, создав на карте памяти «цифровой образ особняка». Услышав предложение поделиться парой кадров с сетевыми друзьями, Виталик кивнул, залез в меню фотоаппарата, но через несколько секунд удивленно сообщил:

– Связи нет.

– Никакой? – уточнила девушка.

– Никакой.

– Куда делась?

– Не знаю.

Исчезновение связи не напугало, конечно, но показалось странным, ведь до сих пор она работала отлично. Но кто знает, чем строители прокладывали стены дома? Может, свинцовыми панелями?

Виталик улыбнулся собственной шутке, но озвучить ее не успел.

– Жа-аль… – протянула девушка. – Но делать нечего, пусть так.

– Да, пусть так, – поддержал подругу молодой мужчина, изучая на экране фотоаппарата случайно открытое изображение обшарпанной гостиной первого этажа.

В снимке не было ничего примечательного, обычная комната в череде остальных, но на стене Виталик неожиданно разглядел большую картину в резной золоченой раме. Большую картину, изображающую красивую молодую женщину в старинном платье. Молодой мужчина мог поклясться, что, когда он фотографировал, картины в гостиной не было.

– Мне кажется или тебе перестало здесь нравиться? – спросила Маша.

– Я… – Виталик покрутил головой, без особого восторга разглядывая старые стены, помялся, но ответил честно: – В какой-то момент у меня появилось чувство, будто мы здесь не одни.

– Призрак проклятого старого дома коснулся тебя бесплотной рукой, – рассмеялась Маша.

– Я серьезно, – отозвался молодой человек, поправляя рюкзак.

А вот теперь девушка насторожилась, поскольку никогда раньше не замечала за другом склонности к мистицизму или сомнительного малодушия.

– В смысле? – прищурилась Маша.

– Мне иногда кажется, что из стены может кто-то выйти, – тихо ответил парень.

Но ответил таким тоном, что у девушки мурашки побежали по спине.

– Ты специально меня пугаешь?

– Я с тобой делюсь.

– Ты кого-то видел?

Отвечать Виталику не хотелось, потому что он никого не видел, а говорить о странной фотографии не хотел, пока не проверит, но тогда, получается, он попросту струсил, а признаваться подруге в слабости молодой человек не желал еще больше. Сказать, что пошутил? Поздно. Отмахнуться? Не получится.

– Мне здесь неуютно, – выдавил он из себя. – Уедем?

– Уедем обязательно, – пообещала девушка. – Но не сразу.

– А когда?

– Когда раскроем все тайны дома! – Маша сделала несколько шагов по коридору и присела на корточки у кучи мусора, в которой заприметила нечто интересное. – Ух, ты!

– Что там?

– Череп.

Виталик вздрогнул.

– Шутишь?

– Еще не знаю… – Девушка протянула руку к мусору, но подошедший парень успел схватить ее за плечо.

– Подожди!

– Чего ждать?

– Сейчас… – Он огляделся, отыскал длинную и тонкую щепку, скорее всего, отвалившуюся часть настенной панели и протянул подруге: – Не прикасайся руками.

– Спасибо. – Маша аккуратно разгребла кучу и кивнула: – Да, череп.

– Настоящий?

– Не знаю… – Девушка ответила бы так в любом случае, но сейчас, освободив находку от окружающего мусора, она немного растерялась, поскольку увидела совсем не то, что ожидала. – Это не человеческий череп.

– Собака? – предположил Виталик.

– У нее рога.

– Баран?

– Форма рогов другая.

– Просто они еще не выросли.

С каждым новым ответом ему становилось тревожнее.

– Не глупи: череп большой, явно принадлежит взрослой особи.

– Разве бараны не сбрасывают рога?

Этого девушка не знала. Однако ее скромных знаний биологии хватило, чтобы определить по форме:

– Это не баран. Скорее, обезьяна.

– Рогатая?

Да, именно так: рогатая обезьяна. И большая, горилла или орангутан. При этом клыки оказались гораздо крупнее, чем девушка ожидала увидеть у приматов, а рога и вовсе, как говорится, не лезли ни в какие ворота.

Откуда взялись рога?

Девушка почувствовала холодок, мягко проползший в грудь, вздохнула и прошептала:

– Я хочу его взять.

– Зачем? – в тон ей поинтересовался Виталик.

– Возможно, это пластиковая поделка.

– И что это значит?

– Что угодно: ребенок потерял игрушку, или сатанисты развлекаются, или ты затащил меня на квест.

– На какой квест?

– Ну, обычный: запертая комната, загадки, ловушки и час времени, чтобы их пройти.

Парень подумал и решил, что не отказался бы от такого варианта – просто квест! Поскольку он с легкостью объясняет и ощущение слежки, и отсутствие сети, и странный череп.

Квест!

Жаль только, что…

– Даю слово, что это не квест, – вздохнул Виталик. – Во всяком случае, я ничего такого не делал.

– Я тебе и без слова верю, – прошептала Маша, не сводя глаз с черепа.

Парень сфотографировал его, блеснув в сумрачном коридоре вспышкой, затем убрал аппарат в рюкзак, собрался с духом и неожиданно для девушки взял череп в руки.

– Вот и все.

Она отскочила.

– Зачем?

– Чтобы убедиться.

– В чем?

– В том, что это не пластик… – Виталик взвесил череп в руке, провел по нему пальцем и с грустью уточнил: – Что угодно, только не пластик.

А в следующий миг дом окутал запредельно лютый вой.

Сознание вернулось вдруг.

Причем и сознание, и полное понимание всего случившегося, и то, почему он был не в себе. Кирилл вскочил на ноги и громко выругался:

– Сволочная звезда меня загипнотизировала! Снесла мне крышу! – он помнил, как, не отрываясь, смотрел на живое черное пятно, и изначальная неприязнь постепенно превращалась в преданность. В желание доказать верность любым способом. Он смотрел на Звезду и понимал, что должен кого-то убить ради нее. А поскольку рядом никого не оказалось, Кирилл принял решение убить себя.

– Проклятая Звезда!

Спасение же пришло весьма необычным способом: то ли он сам, инстинктивно, то ли сидящий внутри зверь заставил правую руку прикоснуться к шее и пережать сонную артерию, лишив его сознания.

– Ты кто? – угрюмо спросил Кирилл у зверя.

Тот столь же угрюмо сообщил, что у них общая база памяти.

– А ты кто? – спросил Кирилл у себя.

Ответа привычно не последовало.

Кирилл помолчал, после чего отошел за ближайший стеллаж, встав так, чтобы не видеть Звезду, и продолжил разглядывать клетку. Он чувствовал, что она имеет важное значение и достойна изучения, невзирая на опасность вновь попасть под воздействие Звезды.

Итак, клетка…

Прутья и символы, как у решетки в коридоре. При этом их густой узор покрывает не только решетку, но все прилегающие стены сверху донизу, пол и потолок. Узор казался единым ковром, но Кирилл обратил внимание на изрядный пролом в стене и вывалившиеся из нее кирпичи, и прищурился, пытаясь представить, что здесь произошло. Кто-то разрушил стену? Взорвал, если конкретно. Кто-то сознательно заложил заряд, а поскольку дело происходит в подвале и за стеной земля, подрывник планировал не устроить пролом, а повредить узор символов. И ему удалось. Более того – в месте взрыва знаки начали отливать красным. Сначала Кирилл подумал, что это обман зрения или на стену падает какой-нибудь отблеск, но вскоре понял, что ошибся: сами символы вокруг поврежденного места меняли цвет от ярко-алого до глубокого бордо. А остальные, не затронутые взрывом, оставались мертвенно-черными.

Сделать следующий вывод не составляло труда: подрывник повредил символы, защита рухнула, прутья стали терять плотность, и на волю вырвался когтистый. Тот, который оставил следы на мраморных плитах гостиной и рыкнул на весь особняк. И оторвал голову шоферу.

«Шаб?»

По всему выходило – да. Во всяком случае, это объясняло приказ на уничтожение – что еще делать со смертельно опасной тварью?

«Кто он? Тигр? Медведь? Но если он просто зверь, то к чему эти символы?»

Размышляя, Кирилл подошел к двери лифта, оказавшейся точно такой же, как и на площадке первого этажа: старой, металлической, отделанной медью.

И запертой.

И только тут до Кирилла дошло: костюм дворецкого! Если у кого-то и могли быть ключи, то у него – у дворецкого!

– Я не обыскал костюм!

Все верно – не обыскал, потому что в тот момент был слишком растерян и еще не чувствовал сидящего внутри зверя.

Кирилл обругал себя, бросился на лестницу, быстро, но соблюдая осторожность, вернулся в гостиную, вошел, предварительно убедившись, что в ней никого нет, ощупал карманы пиджака и завладел связкой из трех ключей – больше в одежде ничего не нашлось. Выпрямился, собравшись уходить, но замер, устремив взор на «младшую» картину. Она по-прежнему стояла на треноге, только вместо карлика Кирилл увидел на холсте крепкого, нестарого мужчину в черной рясе с откинутым капюшоном. Мужчина явно позировал, небрежно облокотившись на могильный крест, а за его левым плечом поднималась башня с длиннющим шпилем, показавшаяся Кириллу отдаленно знакомой. Шпиль венчал золотой кораблик.

– Что за фокусы? – Кирилл обошел картину, убедился, что надпись «Шаб должен сдохнуть!» с оборота не исчезла, равно как и подпись Elle, и вновь уставился на монаха. – Кто заменил картину?

Большие, слегка навыкате, глаза монаха смотрели весело, но ответа не давали. Да и не монах был изображен на полотне: присмотревшись, Кирилл понял, что лупоглазый позирует у оскверненной могилы.

И не удивился.

Вышел из гостиной, с первого раза угадал ключ от двери лифта, открыл ее, заглянул в шахту и поморщился: кабина стояла в подвале и двигаться никуда не собиралась. Возможно, потому что кто-то отключил питание лифта, а возможно, потому что крыша кабины была буквально «взорвана», выломана изнутри, и все механические устройства сиротливо валялись на полу.

– Все равно в подвале я уже был.

Кирилл посмотрел наверх.

Дом старый, с высокими потолками, до следующей двери не менее пяти метров, но их можно преодолеть по металлическому тросу. Кирилл схватился за него, но тут же отдернул руку – трос оказался колючим из-за множества острых металлических волосков. Пришлось вернуться в гостиную, порвать сорочку дворецкого и обмотать руки тканью. На «маленькую» картину Кирилл смотреть избегал, но, выходя из зала, не удержался, бросил взгляд и громко выругался: «монах» уступил место широкоплечему русоволосому мужчине с темными глазами и лицом воина: твердым, жестким, уверенным. Но при этом – приятным. С лицом рыцаря, а не мародера. Мужчина стоял на арене, скрестив на груди руки и небрежно наступив на отрубленную голову врага.

«Это Шаб?»

Все может быть.

Но уточнять Кирилл не стал – вышел из гостиной и вернулся к лифту.

Подниматься по металлическому канату оказалось не так уж и трудно, и это упражнение с лазерной точностью показало, что Кирилл находится в превосходной физической форме. Он уверенно поднялся на уровень второго этажа, попутно отмечая на стенах шахты знакомые следы когтей, обнаружил лифтовую дверь второго этажа проломленной и опять не удивился. Но насторожился, услышав подозрительные звуки с площадки, зацепился поудобнее и осторожно заглянул в пролом.

И едва не вскрикнул, увидев лежащих на полу мужчин. Тех самых: лакея и садовника.

Только сейчас они не разговаривали.

«Они больны… Нет! Они ранены… Или умирают… Как же они кричат! Они не видят и не слышат ничего вокруг. Им больно!»

Мужчины катались по полу, рычали, стонали, рвали на себе одежду… Ругались… Проклинали мир и каких-то Древних… Бились о камень пола и стен, царапали себя ногтями, а на их губах пузырилась алая пена.

Мужчины терзали себя с таким неистовством, словно пытались выпустить кого-то, сидящего внутри. Терзали так яростно, что не могли не добиться успеха. В какой-то момент им удалось порвать кожу, и она лопнула, разошлась, сползла, словно змеиная, но не естественно, а с болью. С дикой болью, которая заставила мужчин еще сильнее кричать, рыдать и ругаться. И сходить с ума.

А из-под кожи полезло нечто черное…

Нет! Не полезло, а стало поглощать их! Оно рвалось изнутри, но несчастные не выпускали нечто из себя – они превращались.

Кожа сползла – с кровью, болью и стонами. И тела мужчин преобразились, стали новыми: гибкими, черными… Телами зверей. И рычание постепенно перестало быть признаком боли – в нем появилась спокойная, животная злоба. На глазах Кирилла лакей и садовник обратились в черных шакалов.

«Стали защитниками?»

Вытянутые морды, острые уши и мускулистые, сильные лапы. Глаза запылали зловещим алым – горящей кровью. А другая кровь, неяркая, неброская, запачкала их клыки. Кровь лакея и садовника, пожравших себя, чтобы стать тем, кто они есть.

Шакалы огляделись, проскользнули сквозь прутья решетки и побежали вниз, к подвалу.

Кирилл же выбрался на площадку, потянулся, разминаясь, подошел к ближайшей двери, мягко нажал на ручку и замер, почувствовав на себе пристальный взгляд. Медленно повернул голову, опасаясь увидеть вернувшихся шакалов, но то были не звери.

С другой стороны решетки стоял раздетый шофер. Голову он держал под мышкой, и она недружелюбно смотрела на Кирилла мертвыми глазами.

Жуткий вой заставил ребят запаниковать.

Обнаружив странный череп, они и так-то почувствовали себя весьма неуверенно, и оглушительный рык стал последней каплей. Виталий прокричал что-то нечленораздельное, бросил череп в кучу мусора и побежал по коридору, совершенно позабыв о девушке. Та, впрочем, не растерялась: опрометью бросилась следом, изредка спотыкаясь, но не отставая.

Однако, выскочив на лестничную площадку второго этажа, Маша опомнилась, остановилась и крикнула:

– Виталик!

Заставив молодого человека тоже остановиться.

– Что? – Тот уже успел спуститься на половину пролета, но услышал подругу и поднял голову.

– Больше никто не выл, – сообщила девушка. – И никто на нас не набросился.

– Мне хватило одного раза, – не стал врать Виталик.

– Хватило на что?

– Чтобы захотеть убраться отсюда.

Он больше не собирался прикидываться храбрецом и не стыдился произносимых слов: такой удар по нервам пережить трудно, и бегущего мужчину проще назвать осмотрительным человеком, чем трусом.

Маша, в свою очередь, прекрасно понимала парня, но уже справилась со страхом и загорелась другим: до сих пор ее многочисленные экскурсии и экспедиции никогда не заканчивались чем-то необычным. А здесь, в особняке, полный комплект: череп несуществующего животного, жуткий вой, постоянное ощущение слежки… Возможно, им действительно повезло прикоснуться к тайне – Маша хотела в это верить. Но скорее всего – тут в разговор вступал разум – происходящее имеет логическое объяснение, и в этом случае бегство превратится в позор.

Что, если их снимают на видео и вскоре выложат ролик в сеть, снабдив при этом издевательскими комментариями? Такое возможно? Возможно. Хочется ей стать посмешищем Рунета? Нет.

Но как убедить перепуганного Виталика остаться?

Маша глубоко вздохнула, показав другу, что устала от бега, и покрутила кистью, охватывая небрежным движением все окружающее пространство.

– А вдруг мы стали жертвой розыгрыша?

– Какого? – не понял Виталик.

– Допустим, здесь готовится квест, – «на ходу» придумала девушка. – Ребята обустроили декорации и занялись отлаживанием оборудования. Тут появляемся мы…

– И они решили посмеяться? – сообразил Виталик.

– Верно.

Молодой человек помолчал, заодно прислушиваясь, не повторится ли вой, после чего нерешительно уточнил:

– Ты в это веришь?

– А ты веришь в привидения?

– Э-э… – Крыть Виталику было нечем, поскольку он, как, впрочем, и любой нормальный человек, в привидения не верил. В смысле, усердно делал вид, что не верит. – Что ты предлагаешь?

Так далеко Маша не заглядывала.

Минуту назад она вообще не верила, что сумеет убедить парня остаться, а теперь нужно придумывать дальнейшие шаги… Девушка посмотрела вверх:

– Куда ведет лестница?

– В башню.

Точно! На крыше виднелась башенка, и, подъезжая, Маша пообещала себе, что обязательно ее изучит.

– Пойдем?

– Пойдем, – убито согласился Виталик, вновь храбрясь. – Иначе зачем мы сюда явились?

Девушка бросилась вверх по ступеням.

– Не так быстро!

Но разве она послушает? Вой забылся, страх улетучился, и Машка вновь вернулась к привычно бесшабашной манере поведения. Или к привычно безбашенной.

– Догоняй!

– Сейчас, сейчас…

Виталик поднимался неспешно, прислушиваясь, не раздастся ли сверху какой-нибудь подозрительный шум, поэтому, когда он оказался наверху, девушка уже успела заглянуть во все окна.

– Смотри, какая красота.

Вокруг, насколько хватало глаз, расстилался густой зеленый ковер. Кое-где его прорезали поля, кое-где виднелись крыши домов, но в целом зеленые кроны деревьев казались цельным озером, уходящим к самому горизонту.

– Как же здорово сделать здесь спальню или кабинет, – прошептала девушка. – Поселиться выше всех и наслаждаться чарующим видом. Отдыхать душой, разглядывая прекрасный мир.

– Сначала нужно открыть булочную на Тверской, – рассмеялся Виталик.

– Что верно, то верно, – согласилась Маша.

Она улыбнулась в ответ, прошла по скрипучему полу, остановилась, продолжая смотреть в одно из окон, хотела что-то сказать, но не успела: раздался громкий треск, одновременно с ним – короткий крик, и на глазах ошарашенного Виталика девушка провалилась сквозь пол.

К счастью, мертвец не смог преодолеть решетку, остался с той стороны, злобно глядя на Кирилла, но при этом не шевелясь и не протягивая руку со скрюченными пальцами сквозь прутья, как это сделали бы его коллеги из многочисленных блокбастеров. Нет. Шофер хоть и держал голову под мышкой, но вел себя спокойно и хладнокровно. Судя по неприязненному взгляду, он не имел ничего против того, чтобы добраться до Кирилла и, возможно, вцепиться зубами в его плоть, но понимая невозможность этого, не дергался.

– Хочу напомнить, что не я отрезал тебе голову, – сообщил Кирилл, глядя в мертвые глаза. – А за одежду – извини, не знал, что она тебе еще пригодится.

Шофер промолчал. Кирилл понял, что разговора не получится, и вернулся к осмотру дома.

На площадку выходили две комнатные двери. Правая, ближайшая к лифту, была закрыта, и ни один ключ из связки к замку не подошел. Дальняя оказалась более дружелюбной, и Кирилл, кивнув на прощание мертвецу, осторожно вошел внутрь.

И очутился в спальне.

Наверное, в спальне, потому что главной деталью интерьера этой комнаты выступала интригующих размеров кровать с балдахином, застеленная алым шелковым бельем. Кровать золотая, белье – алое, все остальное выдержано в том же сочетании: резьба, позолота и красная ткань. Всюду мягкие пуфики, кресла, немыслимое множество подушек… Матрац в меру жестковат. И Кирилл неожиданно подумал, как было бы хорошо улечься на этот в меру жесткий матрац, закрыть глаза и уснуть, положив голову на прекрасные, прохладные подушки. А проснувшись, обнаружить себя в нормальной обстановке. Например, в этой же кровати, но облаченным в пижаму, или без пижамы – плевать. Одному или в обнимку с женщиной, можно даже с больной головой после вчерашней вечеринки – все, что угодно, за то, чтобы проснуться и понять, что жуткий вой, мерцающая клетка, ожившая горгулья, обратившиеся в шакалов люди и мертвый шофер – ночной кошмар, не более. Проснуться, посмеяться и с удовольствием посмотреть, как верный дворецкий ставит на тумбочку поднос с апельсиновым соком, ароматным кофе и теплыми, хрустящими круассанами…

«Да плевать на круассаны! Я готов проснуться в полицейском участке: избитым, отравленным алкоголем, в порванном костюме, в компании бродяг, воров и проституток, опозоренным, но… Но находящимся в реальном, в понятном мире, в котором известно, что нужно делать, и нет места магии. Я согласен очнуться в больнице! Под капельницей! В реанимации после передозировки! Еле живым! – Кирилл с ненавистью посмотрел на аккуратно заправленное белье. – Я соглашусь на что угодно, лишь бы вырваться отсюда! Я устал! Я не понимаю происходящего и не помню себя!»

Кажется, он кричал… Прокричал последние фразы, пнул ногой спинку кровати, перевернул кресло, разбросал подушки, но добился лишь того, что слегка успокоился, сбросив напряжение на мебель.

Перевел дыхание. Огляделся и улыбнулся, увидев окна, идущие вдоль всей дальней стены. Они были плотно зашторены, но снизу пробивался свет, показывающий, что, пока Кирилл путешествовал по подвалу, глухая ночь сменилась ясным утром.

«И я смогу узнать, где нахожусь!»

Портьеры оказались такими же окаменевшими, как в гостиной, не распахивались, но когда Кириллу удалось продраться сквозь них, он увидел город. Видимо, одну из его центральных улиц. Летнюю, только что умытую холодной водой, свежую, с широкими тротуарами и стоящими на светофоре машинами. Нет, не улицу – бульвар. Посреди него тянулся утопающий в зелени сквер, в начале которого виднелся памятник: мужчина с гитарой за спиной.

В сквере люди, по тротуару идут люди. Их немного, поскольку время раннее, но они есть. Одеты по-летнему, потому что на улице тепло, слушают музыку, или разговаривают со спутниками, или просто идут, сосредоточенно глядя перед собой или обдумывая предстоящий рабочий день. Они живут свой жизнью, и им нет никакого дела до человека, стоящего в окне второго этажа.

Они не видят человека, стоящего в окне второго этажа.

Изо всех сил пытающегося привлечь их внимание.

Кирилл кричал, размахивал руками и стучал по стеклу. Разгоряченный и раздосадованный, он ухитрился сорвать штору, едва увернувшись от рухнувшего следом карниза, схватил кресло, разбежался, ударил им в окно, но… С тем же результатом, что и в гостиной – только руки отбил.

А никто снаружи не увидел и не услышал несчастного пленника.

«Кокон», – вспомнил Кирилл слова лакея. – Это «Кокон».

Дом отрезан от мира, но надолго ли? Что нужно сделать, чтобы вернуться в реальность? И удастся ли вернуться в реальность? «Кокон» – это аварийная защита или вечное состояние? Не получится ли так, что с прошлой жизнью придется распрощаться навсегда?

Кириллу стало страшно.

Не просто абстрактно страшно. А гораздо хуже. Кириллу стало обдуманно страшно от того, что он не понимал происходящего и не знал, что делать. Он стоял у окна, смотрел на беззаботных людей: читающих, болтающих, смеющихся… – смотрел на них и боялся.

Кириллу показалось, что он умер.

Кириллу показалось, что умерли они.

Кириллу показалось, что он знает всех, кого видит… Стал их знать, потому что покойникам нечего скрывать друг от друга. Они умерли, только он об этом знает, а они – нет. Они в аду. Или в раю. Они там, куда ему лишь предстоит добраться.

Они заняты собой, а он бессилен.

Кирилл медленно отошел от окна, увидел телефонный аппарат на прикроватной тумбочке – старинный, отделанный золотом, очень красивый, – снял трубку, подергал за рычаг и услышал женский плач. В точности, как в гостиной.

Женский плач.

Тоскливый.

Режущий душу.

Осторожно вернул трубку на место и вздохнул.

Слева от телефона стояла фотография в золотой рамочке: прелестная девушка в элегантном костюме и шляпке. Нет, не девушка – молодая женщина, та же, что изображена на большой картине в гостиной. Подпись гласит: «Вевельсбург, 1936». Получается, девушка с портрета уже глубокая старуха, а картина все-таки написана в XX веке. Что объясняет неожиданный вид Земли на втором полотне, но оставляет привкус недоумения: Кирилл все равно сказал себе, что выглядят обе картины старинными.

Слева от кровати располагалась дверь в гардеробную, Кирилл прислушался, ничего подозрительного не уловил, осторожно приоткрыл ее и оглядел царящий внутри беспорядок: вещи на полу, ящики выдвинуты… Здесь явно что-то искали, но узнать, что именно, не представлялось возможным.

Кирилл вернулся в спальню и замер у большого трюмо, только сейчас сообразив, что зеркало мертво, как будто амальгама сгнила или заплесневела. Гладкая поверхность оказалась серой, отражающей не мир, а его тень, и холодной, как лед. На тумбочке расставлены флаконы: стеклянные, хрустальные, позолоченные… Перед трюмо притулился забавный пуфик, но зачем он, если зеркало мертво?

Почему оно мертво?

Кирилл наклонился и поднял с пола еще одно фото: все та же молодая женщина в обнимку с широкоплечим чернявым красавчиком. На обороте подпись: «Элизабет и Говард». Молодые, счастливые, влюбленные. Они обнимаются, присев на капот низкого автомобиля, а за их спинами алеет закат над тихим, словно уснувшим, океаном. Ничего необычного, за исключением одного: низкая машина – это современный «Бугатти». А девушка – та же самая, что и в 1936 году.

Та же самая.

Элизабет.

И Кирилл покачнулся от нахлынувших воспоминаний:

«Элизабет, кого ты выставишь сегодня?»

«Амона».

«Он твой любимчик».

«Ревнуешь?»

«А должен?»

«Ты такой милый…»

Слышен звук поцелуя. Потом что-то сдавливает грудную клетку. Не очень сильно, ребра не сломаны, но ощутимо. Потерпеть можно, однако неприятно. В лицо бьет поток воздуха, и Кирилл оказывается…

Воспоминания схлынули. Ушли так же стремительно, как ворвались. Кирилл удивленно посмотрел на фото, на молодую женщину, после чего осторожно вернул его на тумбочку.

Покрутил на языке имя:

– Амон? – покачал головой. – Сколько же здесь тайн?

И продолжил осмотр.

В комнате оказался еще один лифт, маленький, для подносов с едой. Судя по запаху из шахты, лифт вел на кухню, в ту комнату на первом этаже, дверь в которую была закрыта.

«Нужно ли мне на кухню?»

Но ответить на этот вопрос Кирилл не успел: уловил подозрительный шум с лестничной площадки, подкрался к входной двери, замер, прислушался, затем наклонился к замочной скважине и увидел широкоплечего чернявого красавчика с фотографии. Без пиджака и галстука, в расстегнутой белой сорочке с закатанными рукавами, в брюках и босиком. С настолько ярко горящими глазами, словно подсвеченными изнутри…

Самой Тьмой.

Потому что пылали глаза пламенем абсолютно темным.

А в левой руке красавчик сжимал хопеш. Черный, словно выточенный из антрацита ритуальный меч, покрытый вязью золотых символов.

Мужчина стоял посреди лестничной площадки, задумчиво разглядывая двери, а затем решительно шагнул к спальне. Кирилл же на цыпочках добежал до кухонного лифта и с трудом забрался в узкий лаз.

– Машка! Маша!

Сказать, что Виталик перепугался, – не сказать ничего. Когда девушка исчезла, внутри у него что-то оборвалось. Молодому человеку показалось, что это он падает в никуда, обдирая лицо и локти об острые края разлома, и вот-вот разобьется, рухнув на каменный пол следующего этажа. Ему захотелось, чтобы так и было, чтобы провалился он, а не Маша.

А когда шок прошел, Виталик, позабыв об осторожности, о том, что доски пола могут сломаться под его весом, подбежал и заглянул в пролом. Одновременно и надеясь, и боясь увидеть девушку, распластавшуюся на полу второго этажа.

И не увидел ее.

Как ни странно, Машка ухитрилась пробить не одно перекрытие и провалиться дальше. Как далеко – неизвестно, поскольку в следующем проломе Виталик разглядел лишь черноту.

«Машка свалилась в подвал?»

В этом случае она наверняка разбилась и крепко разбилась, учитывая, сколько пришлось лететь.

«Господи, только бы жива! Только бы жива!!»

Виталик выскочил на лестницу и помчался вниз, громко повторяя мольбу и перепрыгивая через три-четыре ступеньки разом. Он так торопился, что не заметил попадающиеся на пути капли крови: на пыльных ступеньках, на площадке между этажами…

Капли появлялись равномерно, будто раненый человек поднимался по лестнице в башню, прошел через нее и вышел на крышу через глухую стену.

Проклятый лаз оказался неимоверно узким, однако выхода у Кирилла не было: оставаться в спальне, в которую в любую секунду мог вломиться вооруженный Говард, было опасно. В смысле, Кирилл ощущал себя достаточно крепким, чтобы дать бой мускулистому брюнету, но зачем рисковать, если, во-первых, непонятно, нужно ли им драться, а во-вторых, кулаки и незаряженный револьвер не лучшее оружие против меча.

Стараясь не шуметь, Кирилл медленно спустился примерно до середины шахты и замер, неожиданно подумав, что находится едва ли не в самом безопасном месте этого проклятого старого дома, в узком пространстве подлинного спокойствия и безмятежности.

Его никто не видит.

Его никто не слышит.

«Никто не знает, где я нахожусь, и мир может катиться к черту. Я в безопасности…»

Кирилл понимал, что в нем вновь заговорила слабость, но ничего не мог с собой поделать: ведь иногда так хочется перестать стискивать зубы, остановиться, обхватить голову руками, сесть на землю и обо всем забыть.

Достало.

Тайны, загадки, мертвецы, когтистый, шакалы, амнезия – жуткий коктейль проклятого старого дома достал так, что перестал пугать. Страх ушел, и у Кирилла осталось одно-единственное чувство:

«Надоело!»

Пришло время все это закончить, но оставался вопрос: «Как?»

«Что мне известно? Я знаю, что я – не Говард. И еще знаю, что я – не когтистый. Когтистый появился из подвала, из клетки. Именно его освобождение положило начало цепи событий… Нет! Начало положил взрыв. Кто-то намеренно повредил узор символов, в результате чего когтистый вырвался из клетки. Что получается? Элизабет и Говард мирно живут в доме, а вечерами пасут в подвале чудовищного зверя с длиннющими когтями, способными поцарапать камень. Возможно, это их сторожевая собачка… Появляется некто и разрушает идиллию: клетка сломана, тварь спущена с цепи. Если я не Говард, то я, получается, и есть тот таинственный подрывник? Сомнительно. Тот, кто устроил взрыв, наверняка знал, что за тварь вырвется из клетки, и должен был сбежать. А я здесь… И шофера, судя по всему, застали врасплох. Когтистый напал на него, убил, затем вошел в лифт… Кабина была открыта, но двигаться отказывалась – включился протокол «Кокон». Когтистый разозлился, выломал потолок кабины, затем проломил дверь лифта на втором этаже и… Куда он делся? И зачем он побывал в гостиной? Хотя с гостиной как раз все ясно: он побежал туда, куда его вели открытые двери. В гостиной случилось нечто, заставившее когтистого вернуться в подвал. А что случилось? Получается, в гостиной когтистый подрался со мной?»

Конец ознакомительного фрагмента.