Глава 4
Когда я приземлился, поисковый отряд уже ушел. Меньше чем через час они вышли на связь и сообщили, что Вернер с его томми целы и невредимы и уже находятся в пути. Моего англичанина с серьезными ранениями отправили в полевой госпиталь.
«С серьезными ранениями», – пронеслось в моей голове. Картина боя опять всплыла у меня перед глазами: то мгновение, когда парашют англичанина раскрылся. Ведь я ждал, когда он раскроется. И все-таки томми был ранен! Это известие подействовало на меня так, словно кто-то рядом вдруг прикоснулся ко мне рукой и сказал: «Эй, парень! Ты ранил меня. Объясни, пожалуйста, в чем дело?» Что я мог ответить? Что это война? Что мы должны стрелять друг в друга, чтобы уничтожить врага? Или он предпочел бы назвать меня завоевателем?
Я чувствовал, что от меня ждали ответа: не снисходительности, извинений или жалости, а выражения моего уважения. Я стал искать что-нибудь подходящее и нашел в своей казарме бутылку виски «Белая лошадь» и пачку сигарет «Нэви Кат», которые мне подарил один парень с подводной лодки.
В летных ботинках я ступал по монастырской лестнице почти бесшумно.
– Не входить, – прошептал санитар. – Сюда нельзя. Он умирает.
Это был настоящий шок. Я взял себя в руки, но на мгновение замешкался. Возможно, мне действительно не следовало входить.
Санитар упрямо стоял на моем пути перед маленькой дубовой дверью. Тогда я оттолкнул его в сторону и вошел.
Над железной кроватью склонился священник. Казалось, он закончил службу и теперь ждал, чтобы закрыть глаза умиравшему человеку. Священник с удивлением взглянул на меня. Впрочем, по моему летному комбинезону, который я не снял, он мог понять, что мне здесь было нужно. Я застыл на пороге. Мой взгляд упал на бледное лицо англичанина, длинное молодое лицо девятнадцатилетнего парня. Его глаза были закрыты. Может быть, он ощущал мое присутствие и не открывал глаза, потому что из-за ненависти ко мне не хотел меня видеть. Уголки его губ скривились в едва заметной улыбке, в которой затаилась тень злости и досады. Под расчесанными красивыми волосами парня виднелся гладкий лоб.
Раненый открыл глаза и посмотрел на меня.
Я взял себя в руки и не отвел взгляда. Пока он смотрел на меня, его голубые глаза стали темнеть.
– Ты? – едва слышно произнес парень. В этом слове прозвучал ужас.
Я смог ответить только после того, как опустил взгляд и посмотрел на простыню:
– Да, дружище.
Черты его лица разгладились.
– Подойди, – тихо попросил он.
Капеллан поднялся и уступил мне свое место.
– Это тебе, – сказал я и сел рядом с кроватью. – Виски и сигареты.
– Дай посмотреть.
Я снял оберточную бумагу с бутылки и показал пачку сигарет. Англичанин взглянул на них и снова закрыл глаза.
– «Белая лошадь» и «Нэви Кат» из Англии, – четко, с веселыми нотками в голосе произнес я.
– Давай выпьем! – произнес он, на этот раз твердым голосом, и открыл глаза.
Священник с улыбкой кивнул, вышел с бутылкой, через несколько минут вернулся и поднес виски к губам умирающего. Я тоже поднял свой бокал.
– Сигарету.
Я прикурил одну для него и вставил ему между губ. Парень глубоко вдохнул дым, затем слабо выдохнул, теперь улыбаясь без злости или досады. По его лицу пробежала тень, ресницы вздрогнули, дыхание на вдохе остановилось. Восковые черты стали твердыми и холодными. Только в глазах еще теплилась жизнь.
Священник молился с такой же улыбкой, как у умирающего. Затем он наклонился над телом и с той же улыбкой закрыл покойному веки.
Мы пошли по коридору госпиталя.
– Спасибо, – сказал капеллан. – Благодаря тебе его уход был легким. Не каждый солдат может так умереть, если ты понимаешь. Я приехал с Восточного фронта.
Я кивнул.
– Там люди умирают по-другому, – задумчиво продолжил он. – Я видел тысячи смертей. Во время отступления я был на полевом перевязочном пункте. Туда приносили убитых и раненых – русских и немцев. Хирург ампутировал раздробленные и отмороженные руки и ноги. Холод был ужасный. Русские шли в атаку и теснили нас. Каждый раз, забираясь в сани, мы оставляли позади себя в снегу груды рук, ног, трупов. Сотни умерли во время операций, которые проводили прямо в санях, когда мы отступали морозной ночью. Лошади часто сбивались с дороги, и раненые тогда оказывались предоставленными своей судьбе, потому что врачи требовались на других позициях. Один хирург застрелился, когда понял, что несколько раз засыпал во время операций и три раза ампутировал ноги мертвецам. Но сегодня я опять видел легкую смерть. Знаешь, действительно есть такое понятие «умереть спокойно». Когда в последних мыслях человека нет злости, а только мир и покой.
Вернер привел своего плененного томми в столовую. Согласно традиции, его предупредили, что там будут и другие гости, поскольку мы хотели в первые часы помочь капитану ВВС Великобритании привыкнуть к новой для него обстановке.
Наш гость носил ленту ордена Виктории, что вызвало у нас особое уважение. Во время обеда мы узнали, что он изучал юриспруденцию в Гейдельберге и неплохо говорил по-немецки. Казалось, англичанин хотел поскорее забыть приключившееся с ним и его товарищем несчастье и вскоре принял активное участие в общей беседе.
Один только Хинтершаллерс немного заносчиво спросил:
– Герр. Мистер, а ты знаешь, кто тебя сбил?
– Да, я уже имел честь быть представленным своему сопернику. – С этими словами англичанин кивнул в сторону Вернера. – Без сомнений, ты относишься к элите немецких летчиков-истребителей?
– Ничего подобного! – грубо выкрикнул Хинтершаллерс. – Он вылетел сегодня с нами в первый раз. Настоящий новичок.
Томми смертельно побледнел.
– Непостижимо, как новичок мог меня сбить.
– Наверное, поэтому ты носишь медаль и, видимо, очень знаменит в Англии, – ехидно заметил Хин тершаллерс.
Командир эскадрильи уже собирался вмешаться, когда парень с той стороны фронта рассмеялся и указал на свою ленту:
– Это медаль за долгую службу. У меня тоже сегодня был первый боевой вылет. Но когда-то я достаточно много летал. К счастью, мне больше не придется воевать.
– Хинтершаллерс! – громко произнес наш командир, решив, что дело зашло слишком далеко. – Опусти лампу и принеси мне последний номер «Интеравиа».
Смущенный сержант с мрачным лицом направился к двери, где был привязан шнур, и дернул за него. Мы удивленно посмотрели вверх на лампу, которая опустилась над столом.
– Тоже мое изобретение, – пробормотал Хинтершаллерс, выходя из комнаты.
– О! – в восхищении воскликнул томми. – Прекрасная мысль! Если лампа чудесным образом опускается, значит, кто-то сейчас рассказывает сказки. Впрочем, это выдает вас, потому что новичок никогда не смог бы меня сбить!
– Но ты же сказал, что сегодня был твой первый боевой вылет! – воскликнули хором пилоты, хотя все мы прекрасно знали, что англичанин бессовестно лгал.
Томми в ответ только кивнул, но это вышло у него не очень убедительно.
Хинтершаллерс тем временем принес номер международного периодического издания «Интеравиа», которое нашему гостю было прекрасно знакомо.
– Взгляни сюда, – сказал наш Kapitän, обратившись к странице, на которой были напечатаны фотографии немецких асов и асов союзников. – Видишь, капитан, ты здесь с орденом Виктории. И я тоже, но с рыцарским крестом!
Тут наш гость не мог больше скрывать смущение.
– Да, – признался он, – простите, но мы всегда получаем номера «Интеравиа» позже вас.
Затем англичанин искренне рассмеялся, и мы вместе с ним.
– Итак, теперь мы в расчете по поводу сказок? – спросил наш командир, подняв бокал.
– Прозит! – крикнул томми. – Теперь мы квиты, друзья!
Около полуночи, когда большинство из нас разбрелось по своим кроватям, Хинтершаллерс все еще пребывал в состоянии смятения. Много раз он наполнял свой бокал и бокал англичанина, описывая на смеси немецкого, английского, латинского и французского языков свойства препарата для улучшения пищеварения, который он, Хинтершаллерс, производил и поставлял до войны. Его комбинация философии и таблеток для пищеварения в конце концов привела к тому, что томми, тронутый до глубины сердца и желудка, пожал ему руку.
– Хорошо, – пообещал он. – Я согласен провести презентацию твоей фирмы по всему Лондону. Завтра же полечу обратно.