I
ВСЕ НАЧАЛОСЬ С МАМИНОЙ ФОТОГРАФИИ
От маминой фотографии на меня веет грустью. Снимок сделан в 1955 году, примерно через год после сталинских лагерей. В ее глазах живет прошлое, привнося свою реальность и в наш сегодняшний день. Чуткий зритель наверняка заметит в меланхолическом взгляде молодой женщины боль пережитого. Маме эта фотография никогда не нравилась. По ее словам, выражение лица у нее там ужасное. «Ты не представляешь, как мне было тяжело», – добавляет она. «Ужасное» обрело для меня значение только в начале XXI века, когда я стала собирать материал для документального фильма «Отвергнутые воспоминания».
Люди, пережившие сибирскую ссылку, лагеря и гонения, на протяжении всего советского оккупационного периода хранили горькие воспоминания глубоко в себе. А если и делились ими, то только в кругу семьи, в страхе новых гонений умалчивая о самом жутком. Поделиться горьким опытом мешало также равнодушие и непонимание окружающих. Как и повсюду в Восточной и Центральной Европе, общественная память систематически стремилась элиминировать прошлое и придать ему форму социального забвения.
И в бывших социалистических странах, и в странах, наслаждавшихся демократиями и свободами, реакция людей на перенесенные страдания отличается некоей растерянностью или даже неприятием. Особенно если дело касается определенных убеждений относительно того, что, несмотря на террор, коммунистическая идеология была хорошей. Для человека, прошедшего ГУЛАГ или пострадавшего от Холокоста, все его переживания святы, и иное отношение других к этому глубоко ранит его.
Я вместе с мамой
Исторически культура гуманизма предполагает, что концентрационные лагеря, принудительная работа и лагеря смерти не могут служить прогрессу, какими бы благородными целями эти действия ни мотивировались. Иначе говоря, нельзя при миллионных жертвах оправдывать систему, опирающуюся на правильную идеологию.
В детстве, мне помнится, я любила играть с чемоданом, куда частенько складывала свои игрушки и кукольную одежду. Это был тот самый фанерный сундучок, который мама держала в руках, когда летним днем 1954 года ступила на родную землю с поезда, привезшего ее из далекой – за 1500 километров! – России. В 1953 году умер Сталин, и мама, еще несовершеннолетней девочкой совершившая «враждебный акт» против советской власти, смогла по амнистии вернуться домой после шести лет лагерей в Архангельской области. Было ей тогда 24 года. Мама выжила среди террора, хотя не раз была на волосок от смерти. В 1949 году в Россию были депортированы также ее мать Хелене со своей сестрой Хельгой и ее маленькими дочерьми – Пилле и Хельве. Родной дом, который мог служить для них пристанищем, с приходом советской власти был разорен, из этих бревен в соседней деревне соорудили колхозную баню. В паспорте у матери стояла отметка «враг народа», и ей, как обладательнице такого документа, трудно было найти работу. Освободившись из лагеря, она дала подписку никому не рассказывать о том, что пришлось ей там пережить. По возвращении на родину ей следовало зарегистрироваться в отделе НКВД и запрещалось жить в приморских городах, стратегически важных для Советского Союза.
Я родилась спустя пять лет после освобождения мамы из лагеря. В сорок лет я приступила к подготовке документального фильма «Отвергнутые воспоминания» о ней и ее сестреблизняшке. Мне хотелось сохранить отнятую временем память о ее жизни, создать нечто такое, что послужило бы для нас основой преемственности. Я уверена, что любая боль, заключенная в строгую форму, будь то фильм, книга или другое художественное произведение, рождает новое событие. Экран – это зеркало, где человек видит не самого себя, а вызванное увиденным сопереживание, что превращает зрителя в соучастника, который присутствует при зарождении неизбывной боли, и в этом заключается универсальная значимость искусства.
Когда я была маленькой, то часто просыпалась ночью от того, что мама зовет на помощь – ей снились лагерные кошмары, где ее жизни угрожали советские солдаты. В своих снах она никогда не возвращалась домой, к своей маме. Это заставляло меня тревожиться. Думаю, что и сценарий этого фильма стал у меня складываться именно тогда, в детстве. Поселения, исправительнотрудовые колонии и лагеря вошли в мое подсознание через сновидения матери. Эта история – недосказанное повествование всего эстонского народа, источник извечного ужаса перед произволом и насилием. Картинаребус. Разные эмоции передаются детям от матери, и я еще не знала тогда, что моя мама страдает фантомом памяти.
И документальный фильм тоже можно снять как сновидение. Тот, кто видит сон, все время находится в центре событий, и все переживаемое для него есть самая настоящая реальность. «Отвергнутые воспоминания» – символическое отображение тех кошмарных видений. Они сменяются, одно за другим, как картинки, и каждая из них исполнена значения и смысла.
Французский историк Франсуа Досс (François Dosse)1 утверждает, что исторические процессы можно проследить через психоаналитическую призму. Современные люди даже ждут, чтобы историк взял на себя роль психоаналитика или психолога. Однако для подобной документированности исторической памяти требуется наличие двух сторон: должен быть тот, кто рассказывает, и тот, кто слушает, иными словами, рассказчик и слушатель. Психоаналитический лечебный сеанс содействует функции памяти. Так, например, для восприятия боли или траура следует мысленно проникнуть за экран воспоминаний. «Смысл траура не только в скорби, но в реальном проговаривании всего того, что связано с потерей близкого человека, это медленное и болезненное отстранение от него. Подобное поминание благодаря функции памяти и создание дистанции благодаря функции траура показывают, что в обеспечении нормальной деятельности памяти центральную роль играют отстранение и предание забвению горьких воспоминаний». При этом задача как индивидуальной, так и общественной памяти заключается в сохранении целостной идентичности, связанной с конкретным местом и действием. Английский философ Джонатан Гловер (Jonathan Glover) в своей работе „Humanity”2 пишет, что, помня о прошлом, мы можем противостоять повторению ужасных событий. События, забыть о которых требуют порой некоторые наши современники, могут иметь ужасные последствия, особенно для жертв – живых свидетелей тех времен. В речи, обращенной к направляющимся в Польшу эсэсовцам, Гитлер приказывал безжалостно убивать не только мужчин и женщин, но и детей, намекая при этом, что со временем эти деяния забудутся: «Кто помнит сейчас о резне армян?» Это высказывание точьвточь повторяет комментарии Сталина: «Кто еще через десятьдвадцать лет вспомнит о паршивом народе? Никто. Кто помнит имена тех бояр, которых лишил жизни Иван Грозный? Никто!»
Желание заставить молчать зачастую связано с политиками и политикой. Ученый из Ювяскюльского университета в Финляндии Туро Ускали (Turo Uskali)3 в своем исследовании статей финских корреспондентов о Советском Союзе периода холодной войны (1957–1975) приводит три темы, на которые КГБ наложил запрет для иностранных журналистов: эмиграция евреев из Советского Союза, Зимняя война и все, что было связано со странами Балтии. Журналистам запрещалось писать и рассказывать о прошлом Эстонии и других Прибалтийских стран, если же это случалось, то они проходили через глубокую самоцензуру, ибо честность и открытость угрожали диктаторскому режиму советской системы. Эстонцы, латыши и литовцы на себе испытали истинный коммунизм, финны, шведы, французы и другие свободные нации знакомы только с его идеями. У коммунизма всегда был хороший девиз – «восстание пролетариата».
На Западе не было принято рассказывать о жертвах коммунизма. Нацизм считался «обыкновенным злом», которое появилось вместе с Гитлером и вместе с ним же исчезло. СССР был огромной страной, где всегда имелась возможность незаметно заменить один народ другим. Когда Сталин вступил в противоречия с Крупской, он пообещал найти для Ленина новую вдову… Коммунизм в Советском Союзе напоминал большой муравейник, и трудно сочувствовать жертвам, которых будто бы и нет. У коммунизма нет своей Анны Франк.
Моя подруга финка Карита РозенбергВольф (Carita RosenbergWolff) приводит поразительную деталь, связанную со школьным уроком географии 1960-х годов. Учительница, рассказывая о местоположении Прибалтийских стран, в том числе и Эстонии, объяснила, что эти государства существовали до войны, однако сегодня говорить о них нежелательно. Она поступала так же, как и ее родители, скрывавшие от детей сексуальную литературу: ребенок понимал, что и здесь сокрыта своя тайна. Однако запрет рождает интерес. Играя летом на берегу моря, дети складывали ладошки трубочкой и, обращаясь к другой стороне залива, кричали: «Эстония! Эстония! Ты где?»
Но Эстония отозвалась только в начале 1990х годов.
Ко времени написания этой книги (эстонское издание книги опубликовано в 2006 году) Эстония уже 15 лет существует как независимое государство. Но этой независимости предшествовало полвека вынужденного молчания. Еще и поныне порой вспыхивают дискуссии о том, были ли страны Балтии оккупированы или вошли в состав СССР добровольно. Исследователей новейшей истории Эстонии и жертв коммунизма иногда называют русофобами.
Появляются также свидетели, вещающие о том, что в советское время было довольно хорошо жить, что в Советском Союзе было хорошо путешествовать. Террор, убийства и гонения советской системы не затронули этих людей. Советская оккупационная власть декларировала равенство людей, хотя некоторые люди были равнее, чем другие. Изпод прилавка можно было купить дефицит, т.е. вещи и продукты, которых в открытой продаже не было; существовали спецбольницы, где заботились о т.н. лучших людях, действовали спецшколы, где дети элиты могли изучать иностранные языки. Профсоюзы раздавали наиболее лояльным гражданам квартиры, туристические путевки и разрешения на покупку автомашин. И если удавалось достать что-то дефицитное, будь то туалетная бумага или мешок сахара, человек ощущал себя как бы находящимся в лучшей позиции. Для человека многого и не надо, чтобы почувствовать себя избранным гражданином.4
На близких людей, оказавшихся в беде, не обращали внимания, ибо соучастие и сопереживание как своим, так и чужим считались буржуазным пережитком, а в условиях оккупации это было даже опасно.
Цена этого мнимого благополучия – уничтожение эстонских традиций, гибель тысяч людей и, как следствие, экономическая катастрофа – потеря, дающая о себе знать и в независимой Эстонии.
Мораль изменилась неожиданно и вдруг, вместе с оккупацией. За переделами Советского Союза этого никто и не заметил, ибо для обозначения новой морали использовались выражения из арсенала «гнилого гуманизма и буржуазии»: свобода, равенство, братство и право.
Те, кто остался в живых, пребывали в тени ГУЛАГа, скрывая свою личную потерю.
В течение пяти лет я, шаг за шагом, погружалась в то кошмарное время. На моем рабочем столе копии записей документов НКВД, относящиеся к 1948–1949 гг. и касающиеся моей мамы. Дела о допросах КГБ уничтожил в 1962 году. Я хочу узнать, кто были те сотрудники КГБ, заклеймившие мою мать словом «бандит», хочу узнать, как это случилось. Именно поэтому после выхода фильма я должна все это описать заново. Раскрывая патологию истории, насколько это в данный момент и в данном месте в моих силах, я стараюсь воссоздать канувшее в Лету время, окружавшее мою мать и людей, живших в ту пору, время, погрузившееся в молчание и оставленное без утешения.
Сталин верил, что советское право «самое правое» и окончательное в мире, и это право стало частью советской системы.
Сегодня в Интернете5 историками собрана огромная информационная база о том необъяснимом и грубом процессе стигматизации, которым советское право утвердило себя в Эстонии с 17 июня 1940 года – тогда, когда начались бесчинства НКВД и в обычных людях стали видеть «опасные элементы».
ОПАСНЫЕ ЭЛЕМЕНТЫ УНИЧТОЖАЮТСЯ
Опасные элементы
Домохозяин Аидник Бурхард Карлович, родился 05.03.1895, эстонец, место жительства уезд Тартумаа, Кудинская волость, работал в городе Муствеэ заведующим банком. Был арестован 14.06.1941 и отправлен в лагерь Сосьва Свердловской области, умер во время предварительного следствия 02.12.1941. Вероятно, был арестован за то, что состоял в рядах добровольной военизированной организации «Кайтселийт» (ERA, 395Е, 2002М).
Его жена Аидник ЭллаМагдаЖенни Эрнстовна, родилась в Риге в 1903 г., немка. Органы советской безопасности арестовали ее, в то время беременную, 14.06.1941 и сослали в село Чернышовка, Бакчарского района, что означало проживание на территории, находящейся под контролем НКВД, освободилась 24.10.1958 (это значило 17 лет принудительных работ).
Их дети:
Аидник Гуннар Бурхардович, родился 25.07.1933 (был в возрасте 8 лет, когда вместе с отцом и матерью был депортирован из города Муствеэ, Эстония), находился вместе с матерью, освободился 24.11.1954 (пробыл в местах заключения 13 лет).
Аидник Карин Бурхардовна, родилась 16.10.1941 в Советской России, находилась вместе с матерью, освободилась 12.04.1956 в 15летнем возрасте.
Члены семьи Аидник, оставшиеся в живых, уже не вернулись в Эстонию. После восстановления независимости Эстонии сыну тети моего отца (т.е. его двоюродному брату) Микку Аиднику удалось связаться с жившими в России детьми и узнать, что они выжили благодаря тому, что мать давала уроки игры на пианино и, по воле судьбы, местный НКВД нуждался в таких работниках.
В конце 1960-х годов в Тарту был арестован 15летний Тийт Аидник, сын Лилле Аидник, дочери брата (т.е. племянницы) Бурхарда Аидника. Тийт вместе с одноклассниками приготовили на уроке химии по советам журнала «Пионер» (орган Пионерской организации ЭССР) порошок: когда на него наступаешь, появляется искрение. Изза порошка директор вызвал в школу представителей КГБ. В школьном зале собрался народный суд, и чтобы дать урок другим, был наказан только один – Тийт Аидник. На протесты матери, что проведение этого опыта описывалось в пионерском журнале, ответили насмешкой. Права на апелляцию и на адвоката не было, ибо советская судебная система никогда не ошибалась. Представитель КГБ сказал матери, что «так как вы являетесь родственницей врага народа, но не были высланы в 1940-е годы из Эстонии и смогли учиться в советском университете, то наказание должен нести ваш сын».
Тийту Аиднику выпала тяжкая доля. На свободе оставались бабушка Тийта Лаура Аидник (урожд. Мартинсон, сестра моей бабушки), получившая в Тартуском университете независимой Эстонии «буржуазное» образование по специальности учителя родного языка, и муж Лауры Вольдемар Аидник, главный бухгалтер «буржуазного» Тартуского банка. Зато в 1949 году в вагонах для скота были отправлены в Сибирь мать Лилле и восьмидесятилетние Хендрик и слепая Юлие Мартинсон (родители бабушки Тийта Лауры Аидник – урожд. Мартинсон – мои прабабушка и прадедушка), а также их дочь Линда Мартинсон. Причину депортации не указали, но поводом мог оказаться их сын Лео Мартинсон, который, будучи учеником коммерческой гимназии, в 1918 году принимал участие в Освободительной войне, а в 1941 году, будучи в рядах лесных братьев, защищал свой дом от бесчинств истребительных батальонов. Может быть, свою роль сыграло и то, что они имели большое хозяйство, или то, что Хендрик Мартинсон в молодости служил унтерофицером царской армии. Лео Мартинсон был арестован в 1944 году и сослан в лагерь по ст. 58-1а Уголовного кодекса РСФСР. В этой статье говорилось о предательстве, шпионаже и переходе на сторону врага. Предполагаемой мерой наказания в данном случае были расстрел и конфискация имущества. Итак, подросток Тийт Аидник в течение двух месяцев искупал в колонии для несовершеннолетних давние «грехи» своих близких: «исправление» проходило с избиением сотрудниками КГБ, затем он был передан уголовникам для сексуального использования. После всего этого Тийт был не в состоянии продолжать школьное образование.
Теперь уже можно писать об этом – потерпевших давно нет в живых.
Нежелательные элементы: эстонские евреи Грунс Израэль Абрамович, еврей, родился 23.04.1888 в Нарве, предприниматель, торговец. Арестован 14.06.1941 в Нарве по адресу ул. Вокзальная, 62, осужден по ст. 584 Уголовного кодекса РСФСР и отправлен в Севураллаг Свердловской области. Умер 06.04.1942, через год после ареста (ERA, 4636Е, 173М).
Грунс Двойра Соломоновна, 1897 года рождения, арестована 14.06.1941, сослана в село Айполово Васюганского района Томской области, освободилась в августе 1956 года.
Грунс ХаккельАбрам Израэлевич, еврей, родился 20.06.1927, во время ареста (14.06.1941) ему было 14 лет; умер в Айполово 29.09.1953.
Свободная общественная деятельность людей и организации взаимопомощи, являющиеся неотъемлемой частью западного гражданского общества, в советской системе принимались за буржуазные проявления, недостойные рабочего класса. Диктаторской власти было трудно контролировать свободно организованных людей, поэтому их следовало уничтожать. Но еще и в начале 1940 года (хотя Красная армия уже была размещена в Эстонии, но республика оставалась пока независимой) в известном таллиннском кафе «Золотой лев» („Kuld Lõvi”) раз в неделю собирались члены клуба „Rotary”, которых объединяли политика, духовная жизнь и предпринимательство. В их числе были Рихард Девид – хозяин ресторана и владелец гостиницы «Санкт Петербург», а с 1925 года и командир Таллиннской дружины «Кайтселийта», Генрих Гуткин – председатель правления Таллиннского объединенного еврейского банка, хозяин магазина одежды и представитель Еврейского культурного самоуправления, Юри Яаксон – государственный старейшина Эстонской Республики, министр юстиции и президент Банка Эстонии. В клубе принимались ходатайства о получении помощи и учебных стипендий, а также велись обычные светские беседы. «Чистки», организованные советскими секретными органами милиции, начались только в середине 1940-х годов, после окончательной оккупации Эстонии. Все свободные общественные организации и общества были закрыты, так как они вступали «в противоречие с интересами рабочего класса». Имущество обществ было конфисковано и превращено в «социалистическую собственность».
Рихард Девид (род. 30.04.1893) был арестован 21 марта 1942 года и был осужден по статье 5813 УК РСФСР. Его обвиняли в борьбе против рабочего класса и революционного движения, которую он якобы вел, занимая ответственную или секретную (агентура) должности при царском или контрреволюционном правительстве. Ожидаемой мерой наказания по статье 582 УК РСФСР (в Уголовном кодексе меры социальной защиты даются по этой статье) был расстрел или объявление врагом трудящихся с конфискацией имущества и лишением гражданства союзной республики, и тем самым гражданства Союза ССР, и изгнание за пределы Союза ССР навсегда.
Девид был расстрелян в Севураллаге Свердловской области 5 июня 1942 года. К сожалению, о его семье мне ничего не известно, кроме того, что у него была дочь Вийви, о которой я тоже ничего не знаю.
Генрих Гуткин умер в том же лагере, где и Девид. Вероятно, в результате пыток и голода. Его жена, тоже еврейка Жозефина Гуткин, 1888 года рождения, была депортирована сначала в Мордовскую АССР, в Дубравлаг. Через пять лет, 29 июня 1946 года, она была осуждена по статье 5810 УК РСФСР: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений через совершение контрреволюционного преступления, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания. Предполагаемая мера наказания: лишение свободы от 1 до 10 лет». Жозефина Гуткин была осуждена также по статье 5811 УК РСФСР, т.е. за организационную деятельность в подготовке преступления. Наказанием был расстрел или объявление врагом трудящихся вместе с конфискацией имущества, лишением гражданства и изгнанием за пределы СССР. Жозефина Гуткин умерла 16 октября 1950 года.
Нежелательные элементы: русские Эстонии6
Грошевая Анна Васильевна, русская, 1872 год рождения. Образование среднее. Владелица дома и бани, арестована в Таллинне на ул. Нийне, 1221. Выслана в 1941 году в Свердловскую область, умерла в заключении 13.10.1941 в 69летнем возрасте.
Грошевой Игорь Николаевич, русский, родился 24.02.1897. в Риге. Адвокат. Арестован в 1941. Сослан на поселение (свободное передвижение в границах территорий, охраняемых НКВД) по решению Особого совещания (ОСО) в июне 1944 года по статьям 5810, 5811 УК РСФСР, расстрельный приговор приведен в исполнение 10.11.1944 в Кирове.
Грошевая Нина Владимировна, жена Игоря Грошевого. Русская. Родилась 28.06.1901. в городе Палдиски, врач, арестована в 1941 году и выслана в Кильмезский район Кировской области. Освободилась 29.04.1954.
Грошевая Наталья Игоревна, русская, родилась 01.09.1940, арестована в 1941, вместе с родителями сослана в Кильмезский район, умерла на поселении 02.07.1943.
Грошевая Анна Игоревна, родилась в России в Кильмезском районе 21.04.1942, освободилась в 1954 году в 12–летнем возрасте.
Татьяна Борисовна Кашнева с сыном Евгением и дочерью Ириной. Таллинн, 1940 год. 14 июня 1941 года она вместе с детьми, матерью и младшей сестрой была выслана в Кировскую область
УДЕЛ ИСТОРИИ – СОХРАНЕНИЕ ПАМЯТИ И СОБЛЮДЕНИЕ ТРАУРА
Когда читаешь в исторических архивах списки людей, ставших жертвами КГБ, невольно приходишь к мысли, что история каждой эстонской семьи и каждого упомянутого в них человека заслуживает фильма или книги. Кого же судит советское государство? «Бандитом» в советской системе могли стать мать семейства, мальчик или девочка, как, например, моя мать и ее сестраблизняшка, которые были представителями старого общества, особенно, если жили на селе и хотели продолжать жить по сложившимся в согласии с природой традициям, что не было характерно для советского порядка.
Сталин, любивший грубые сравнения, говорил, что нельзя сделать яичницу, не разбив яиц, или, иначе говоря, тот, кто задумал создать новое общество, должен сначала разрушить старую структуру. Советизация как Эстонии, так и других Прибалтийских республик проходила по сталинскому сценарию: каждый, на кого падало подозрение в неприятии идеи, называемой коммунизмом, объявлялся бандитом, саботажником, врагом народа, предателем государства или фашистским агентом. Враг мог находиться повсюду: его могли обнаружить на фотографии, где семья сидела на фоне сада перед крестьянским домом, им могли стать девушка или парень, держащие в руках аттестат о школьном образовании, или бабушка, читающая сказку детям, или ребенок, слушающий эту сказку, так как книга или сказка могли подрывать устои советской власти. В годы советской оккупации в Эстонии было уничтожено миллионы книг (в годы немецкой оккупации, в 1941–1944 годах – 125 000 книг).
Для того чтобы контролировать общество, следовало истребить межличностные «буржуазные» привязанности. В советском эстонском коллективе человек принадлежал коммунистической идее, партии и государству.
Люди, верой и правдой служившие своему отечеству и народу, вдруг стали врагами собственного государства. Меры, принимаемые руководством независимой Эстонии для укрепления своей страны и защиты интересов своего народа, были расценены как действия, направленные против СССР и революционного движения. Исполнение должностных обязанностей в Эстонской Республике квалифицировалось новой властью как преступление. Работа в качестве депутата Рийгикогу и Государственного представительного собрания расценивалась как участие «в активном антиреволюционном движении в контрреволюционном правительстве». Патриотическая деятельность по созданию эстонского государства (участие в Освободительной войне 1918–1920х гг.) и защита его суверенных прав (принадлежность к «Кайтселийту» и «Найскодукайтсе») вменялась гражданам в вину. Положения Тартуского мирного договора, заключенного между Советской Россией и Эстонией 2 февраля 1920 года, в которых обе стороны обязались не применять санкций за участие в военных действиях, были преданы забвению. Участие граждан в общественной и партийной деятельности получило криминальную окраску, а деятельности любительских обществ была дана уничижительная оценка.7 Советская система нуждалась во врагах, и эстонцы в глазах Сталина как народ выглядели не в лучшем свете.
Английский историк Саймон Сибэг Монтефиоре (Simon Sebag Montefiore) опубликовал историкопсихологическое исследование «Сталин: двор красного монарха», где речь идет о Сталине и его подручных. Монтефиоре признавал, что сталинская система ненавидела все народы с чувством собственного достоинства. Особую неприязнь у большевиков вызывали эстонцы, финны, латыши, литовцы и поляки, державшиеся за свою культуру и свои традиции, когда в 1918 году они отделились от Российской империи. По идее Сталина, беженцев нужно было как можно скорее вернуть.8
Эстонцы опасались, что их могут заклеймить врагами народа и нежелательными элементами. Используя тогдашнее идеологическое выражение, историческая правда должна была истребить этих людей; остановить подобное развитие истории было невозможно. Согласно исповедуемой идеологии, Советский Союз был «железнодорожным колесом истории», где с помощью пара, электричества и энергии строили коммунистическое будущее, в котором было место только для сознательного советского человека. По своей воле или под давлением предстояло отречься от прежней ментальности, от старого самосознания. «Змеиные гнезда», разыскиваемые во всех углах сталинских плодовых садов, немедленно уничтожались.
Моя мама Айно Мади и ее семья принадлежали, по этой классификации, к «змеиному гнезду», которое «распространяло антисоветскую заразу». Остается только удивляться, почему коммунизм не верил в свою справедливость, почему он должен был так интенсивно истреблять и уничтожать. Почему летом 1941 года на железнодорожном вокзале в Валга коммунизму понадобились два охраняемых военными вагона для скота, заполненных детьми, где большинство из них уже успели умереть, и запах тлена перебивал запах сирени? Этот вопрос записала перед своей смертью бабушка моей знакомой Кайри Лейво уже во время восстановления независимости Эстонии. Тогда за подобные вопросы уже не наказывали. Власти продолжали вещать о счастливом советском гражданине, о счастливом советском детстве, воспевая в красивых песнях Советский Союз, Ленина и пролетариат…
До восстановления независимости Эстонии я точно не осознавала всей многогранности истории. Да один только Уголовный кодекс РСФСР по своему содержанию полон ужаса и абсурда. И в нашей книге, по моим представлениям, он сам становится свидетельским материалом. То, что откладывается в памяти, и то, о чем хотят поделиться в воспоминаниях, меняет как историческую реальность, так и современность. Окончательную правду трудно определить. Как констатирует Франсуа Досс, «метаморфозы памяти могут стать таким же объектом истории, как и действительное течение событий в своих узких исторических границах».9
ПУТЬ ХЕЙНО НООРА ИЗ НЕБОЛЬШОГО ЕВРОПЕЙСКОГО ГОРОДКА В СТАЛИНСКИЙ ЛАГЕРЬ
Невролог и психолог Хейно Ноор, бывший заключенный лагеря Сосьва, помог объяснить мотивы кошмарных снов моей мамы и ее сестрыдвойняшки и стал мне помощником в толковании прошлого и воспоминаний о нем. Его личная история такова:
«Будучи в 1930е годы школьниками, мы уже чувствовали, что звучные девизы типа «Нет войне!» или книга Ремарка «На западном фронте без перемен» утратили свое первоначальное значение. Произведения Ремарка, направленные против войны и описывающие человечность и боль, были сожжены в Германии на кострах Геббельса. В 1939 году в кинотеатрах Эстонии крутили французский фильм „J’accuse!” («Я обвиняю!»), созданный по произведениям Ремарка. Тогда призывали к бойкоту этого фильма. Люди жили в предчувствии войны.
Мы, школьники, преклонив колено, словно рыцари, дали клятву, что при любой опасности ценой собственной жизни будем защищать свое отечество и свой дом.
Чувство недоверия окончательно утвердилось в 1939 году, когда был подписан пакт Молотова – Риббентропа. Последовавший за этим «изъявлением дружбы» Договор о военных базах, заключенный под давлением Москвы 28 сентября, по нашему – школьников – мнению, не предвещал ничего хорошего для Эстонии. С приходом Красной армии стало ясно, что основным, внутренним и внешним, врагом независимой Эстонии остаются большевизм и сталинский террор. Хотя для многих желанной мечтой было думать подругому, ибо сталинизм воздвиг свои декорации, говоря о восстании пролетариата и мессии.
Наш протест, протест школьников против несправедливости и растущей опасности войны в Европе, начался осенью 1939 года, когда Эстония называлась еще независимой, но Красная армия была уже здесь. Предчувствие мировой войны уже витало в воздухе. Историческое сознание маленького народа отвращало нас от всяких учений с окончанием изм.
Вместе с домашним воспитанием я впитал дух свободы, ходил в эстонский детский сад, где говорили на двух языках, и участвовал в скаутском молодежном движении. В 1934 году поступил в Хаапсалускую гимназию, которую и окончил. В своем классе был самым младшим, ибо в начальной школе сразу пошел во второй класс. Будучи гимназистами, мы в 1939 году инсценировали роман Альберта Кивикаса «Имена на мраморной плите». Спектакль рассказывал об Освободительной войне (1918–1920) и участии молодежи в этой войне. Художественным руководителем был учитель рисования и труда Карл Карус, сам участник Освободительной войны против России и Германии.
Тогда мы не могли предвидеть, что тот же 1939 год приведет в Эстонию армию большевиков и комиссаров. Эта осень, выплеснувшая море международных политических событий, попустительствовала проникновению советского террора в Эстонию, в результате которого спустя пару лет тысячи эстонцев будут отправлены в Сибирь на уничтожение. В наручниках уведут на расстрел учителей и директора нашей школы, а также главу городской администрации Ханса Алвера. Уведут и моего отца, комиссара полиции Карла Ноора, получившего ранение в Освободительной войне. И моя мать Сальме Ноор, участвовавшая в Освободительной войне как сестра милосердия, погибнет от пули чекиста в лагере в Сосьве в день рождения своего единственного сына, 24 апреля 1942 года.
Никто не мог и предположить, что весной 1942 года организатором массового расстрела в Сибири жертв июньской депортации 1941 года станет чекист Идель Якобсон. В 1924 году он был обвинен в антигосударственной деятельности и шпионаже в пользу Советского Союза и Сталина и освободился в 1938 году по амнистии президента Константина Пятса.
17-летний Хейно Ноор, на голове фуражка Хаапсалуской гимназии. Снимок сделан в роковом 1939 году, когда советские оккупационные войска были уже в Эстонии
Мы не знали, что впереди нас ожидают годы хаоса. Не знали, что нацистская Германия построит здесь свои мерзкие концентрационные лагеря и что в Эстонии начнут убивать евреев. В начале 1939/40 учебного года школьники, вернее, никто из эстонцев не мог и подумать, что в последующие годы жертвами большевистского террора станут в десятки раз больше людей, чем погибших в борьбе за Эстонию в Освободительной войне 1918 года.
В начавшемся трагическом движении сопротивления нам не дали стрелять из ружей и пушек. Эстонская Республика приняла присягу эстонских военнослужащих, мужчин и женщин, офицеров, в том числе моих отца и матери, что они будут защищать свободу своего государства. И когда они были готовы исполнить долг, наше государство уступило Сталину, по наивности полагая, что честное слово Сталина и его Политбюро не посягать на суверенитет эстонского государства можно принять за правду.
И мы, скауты и «орлята»10, дали тогда торжественную клятву: «Свято клянусь делать все, что в моих силах, дабы исполнить свой долг перед Эстонией, Отечеством <…> Всегда готов <…>»
Чувство долга и любовь к родине навечно остались в крови, хотя сегодня, во времена мелкого расчета и индивидуализма, это может показаться сентиментальным».
Мучительный выбор: дать клятву или сдаться
«Среди духовных заповедей эпохи 1930-х годов значилась и такая: свою маленькую страну надо защищать, ибо у каждого одна и только одна родина. На протяжении веков большие государства приносили нам только несчастья, и вот впервые за 700 лет мы свободны. Военная подготовка была для мальчишек одним из важнейших предметов. Мы тренировались стрелять на меткость, осваивали военную тактику, изучали топографическую карту и ориентирование на местности, силуэты военных кораблей и самолетов, знаки и сигналы восточного противника. Я знал азбуку Морзе и умел посылать и принимать по радиотелеграфу сто знаков в минуту.
Одной из молодежных организаций по изучению военной подготовки в Хаапсалу был морской отряд «Урмас» из скаутской организации «орлят», расположенный при морской дивизии «Кайтселийта». Ребята изучали навигацию, морские карты, у нас был свой учебный корабль «Урмас». Нас в отряде было 21, среди них поляк Женька Домбровский, русский Костя Никонович и два шведа, Хольгер и Нильс. Несмотря на разные национальности, все мы были соратниками. В Эстонии проводилась единственная в своем роде политика по отношению к меньшинствам. Как и у всех малых народов, сильно был развит инстинкт самосохранения и солидарности. В конце 1930-х годов нам не верилось, что большевики не признают прав национальных меньшинств Эстонии, более того, что они разрушат все основы национального государства.
Настал сентябрь 1939 года. В течение двух недель мы с нарастающей тревогой наблюдали за вторжением войск Германии на территорию Польши. Вскоре Варшава оказалась в руках немцев.
Последняя надежда рухнула, когда 17 сентября 1939 года Красная армия вступила на территорию Восточной Польши. 18 сентября с маяка Саксби в территориальных водах Эстонии были замечены два советских корабля, и мы поняли, что наша независимость уже не есть само собой разумеющийся факт. Сгущались черные тучи. Вскоре эстонскому правительству было предъявлено требование Сталина подписать договор о военных базах. 28 сентября 1939 года все поняли, что война уже совсем близко.
На следующей неделе я вместе с мальчишкамигимназистами подал в штаб ЛяэнеСаареского военного округа заявление о добровольном вступлении в армию. Мне хотелось служить на флоте, и я получил положительный ответ. Меня известили повесткой: явиться в штаб после окончания школы 18 июня 1940 года.
Но именно в те дни, когда я должен был приступить к службе, 17 и 18 июня 1940 года, Эстонию заняли советские войска – без какого бы то ни было сопротивления и при открытых границах. Впереди нас ожидали роковые события: 21 июня 1940 года Эстония была присоединена к Советскому Союзу, а 14 июня 1941 года за одну ночь в телячьих вагонах было отправлено в Сибирь более 10 000 человек. Нам предстояли месяцы и годы страха, непреодолимого страха. В тот момент не знал я и того, что моя дальнейшая жизнь пройдет через сибирские лагеря и что никогда больше я не увижу своих родителей.
Сегодня я храню эту повестку вместе с теми немногочисленными реликвиями, что остались у меня. Повестку мне много лет спустя передала тетя Линда, которая обнаружила ее в нашем разграбленном доме среди чудом уцелевших после ареста вещей. У тети уцелело также письмо моей матери, которая, несмотря на охранников НКВД и сторожевых собак, сумела выбросить его 14 июня 1941 года через зарешеченное окно вагона во время стоянки на железнодорожной станции Ристи. Ктото из железнодорожников подобрал бумажку между рельсами и переправил нам домой, где меня уже не было. Да и дома уже не было.
Мать писала: «С богом, будь здоров. Мы, наверное, никогда уже не увидимся. Твоя несчастная мама».
В числе памятных вещей храню я и мамины нарукавные повязки Красного Креста и женской организации «Найскодукайтсе», продырявленную пулей военную фуражку времен Освободительной войны и пережившие войну карманные часы. Дырка на фуражке напоминает мне о тех пулях, от которых погибли мои родители, а также тысячи других жертв в Сибири. Порой достаю карманные часы отца и завожу: тиктак, тиктак… Время идет».
Семья Хейно Ноора
Ноор Карл Карлович, родился 16.09.1896 в волости Синалепа Ляэнеского уезда. Должность: полицейский чиновник. Арестован 14.06.1941 в Хаапсалу, на ул. Калеви, 20, на основании постановления Особого совещания (т.н. тройки) по ст. 5813 Уголовного кодекса РСФСР: борьба против рабочего и революционного движения, совершенная при исполнении секретных обязанностей при царском или контрреволюционном буржуазном правительстве. Предусмотренная мера наказания: на основании ст. 582 УК РСФСР расстрел или объявление врагом народа вместе с конфискацией имущества и лишением гражданства и высылкой навечно с территории СССР. Приговор был приведен в исполнение в лагере Сосьва Севураллага Свердловской области 12.02.1942. Карл Ноор в годы Эстонской Республики состоял в рядах «Кайтселийта», см.: ERA, 7968 E.
25-летний политзаключенный Хейно Ноор в лагере в Нижнем Тагиле
Ноор Сальме Кустасовна, жена Карла Ноора, родилась 25.12.1894 в волости Кареда Ярваского уезда. Должность: служащая, арестована 14.06.1941. Признана виновной 04.03.1942 по постановлению Особого совещания по ст. 5813 УК РСФСР. Приговор о расстреле приведен в исполнение по месту заключения в Севураллаге 24.04.1942. Сальме Ноор была во время Освободительной войны сестрой милосердия и позднее входила в ряды женской организации – «Найскодукайтсе».
Справка об освобождении Хейно Ноора
Ноор Хейно Карлович, родился 24.04.1922 в Хаапсалу, в 1940 году окончил местную гимназию. В 1941 году выслан в Россию. 29.01.1944 состоялось судебное разбирательство, на основании постановления Особого совещания от 22.06.1944 обвинен по ст. 5810 УК РСФСР: пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению советской власти, через совершение контрреволюционного преступления, а равно распространение или хранение или изготовление литературы того же содержания. Предусмотренная мера наказания: смертная казнь или лишение свободы от 1 до 10 лет. Обвинен также по ст. 58118: за участие в контрреволюционной организации, созданной для противодействия советской власти, или за организацию подобных объединений. Предусмотренная мера наказания по ст.582: расстрел или объявление врагом народа с конфискацией имущества, потерей гражданства и высылкой за пределы территории СССР без права возвращения на родину. Освободился 29 января 1952 года. До 1956 года советские власти не позволяли получить выбранного образования. В 1963 году был исключен из аспирантуры, занимался исследованиями в области медицины.
События дня становятся историей
«В 1939 году в наше историческое сознание проник страх: станет ли Эстония форпостом мирового господства Советской России в Европе? В то же время Германия совершала молниеносные военные акции в Европе, на Ближнем Востоке и на просторах морей. Уже 23–24 сентября 1939 года над Хаапсалу кружили двухмоторные самолетыбомбардировщики с красными звездочками на серебряных крыльях. Мы заметили их, когда выбежали во двор, неожиданно заслышав звуки мотора во время урока английского языка. Бессильная ненависть охватила нас, рождая в душе протест.
В Хаапсалу прибыл бежавший из Польши молодой человек по имени Владек Кнохе, принявший участие и в нашем международном скаутском лагере в Паралепа. При себе он имел листовки на польском и английском языках с призывом выступить против немецких и советских захватчиков. 18 сентября, после двух недель международных переговоров об эвакуации остзейских немцев из Эстонии в Германию, из Таллиннского порта отплыло два корабля (один из них „Der Deutsche”) с тысячами пассажиров на борту. В их числе было более 800 жителей Хаапсалу. В тот же день автоколонны и танковые подразделения Красной армии перешли границу Эстонии. В портах Хаапсалу, Рохукюла и Палдиски появились военные корабли Краснознаменного Балтийского флота, в небе беспрестанно кружили советские бомбардировщики. Необъявленная война, капитуляция без единого выстрела…
Именно это время можно считать началом движения сопротивления и усиления антисоветских настроений. Наше противостояние – противостояние молодых – было рождено зовом сердца. Никем не направляемое, оно выливалось в единичные акты протеста и открытую неприязнь к советской власти.
Конец ознакомительного фрагмента.