Она одна смотрела, вжавшись носом в стекло, как паро́ м управляется с турбинами. Они заворочались бесшумно, взбивая буруны моря и неба. Вблизи буруны казались еще нежнее и опаснее, как гаргантюанские цветы, и, насколько только хватало глаз, им не было конца.
Гарет сидел на четыре ряда позади, выискивая что-то у себя в телефоне. Он дал ясно понять, что она раздражает его, устраивая целое представление своим никчемным разглядыванием чего-то в иллюминатор. Другие пассажиры следили за новостями на больших экранах или дремали. Обычные новости к завтраку казались неуместными в этом месте невесть где. Остров[1] находился всего в шестидесяти милях от берегов, на которых она прожила всю свою жизнь, но так ни разу его и не видела. Путеводитель твердил о туманах великого волшебника, который всегда прятал остров.
Когда буруны остались позади, море и небеса обратились в безмолвные полосы серого, но остров все еще не был виден. Она вернулась на свое место и склонила голову Гарету на плечо. Он по-прежнему занимался своим телефоном. Ее мобильник сигнал потерял и на связи не будет, пока они не вернутся домой. Гарет забыл предупредить ее заранее, до отплытия, что станет пользоваться на острове другой сим-картой.
Она взяла в руки путеводитель и стала перечитывать раздел о пеших прогулках.
– Тебе это незачем, – буркнул Гарет, не поднимая глаз от телефона.
– Мне нравится это читать, – отозвалась она. – Просто нравится. Раньше-то бывать не приходилось. Позволь уж мне порадоваться.
– Я тебе все покажу.
Она роняет закрытую книгу себе на колени и вновь льнет к нему головой.
– Мне повезло иметь собственный ходячий и говорящий путеводитель.
Дотянувшись, взяла его за руку. Он продолжал тискать большими пальцами свой телефон. Она забылась в дреме, а когда вновь открыла глаза, небо расчистилось до поразительной голубизны. Пассажиры рядами выстроились у переднего окна. Остров уже виднелся, она пропустила его появление.
Протиснулась между пожилой женщиной и парой байкеров средних лет. Остров был маленьким поначалу, но очень скоро слишком разросся, чтобы вместиться в рамку окна. Вид менялся, как при ускоренном приближении в киносъемке. Она не успевала еще разглядеть всего на видневшейся части острова, как тот еще больше приближался, и больше становилось того, что нужно было разглядывать.
Стол занимал заднюю часть комнаты, и она ударилась об угол, протискиваясь на уготованное ей место. Скатерть была вязана крючком, на ней лежали салфетки в тяжелых металлических кольцах. Накрыто было всего на двоих.
– А разве твоя мама…
– Нет. – Гарет наваливал себе в тарелку картошки и горошка из фарфоровых блюд. У него на тарелке уже уместились три ломтика вялой на вид ветчины. Ей достался один. На столе стояла бутылка лимонада. Вина не было. Ей хотелось выпить. Она слышала радио, включенное на кухне, куда запряталась его мама.
– Если наша кормежка вызывает сложности… я хочу сказать, мы могли пойти куда-нибудь поесть.
– Нет, мама хочет нам готовить. – Гарет скрутил крышку с лимонада. Не было никакого шипения. В ее бокале не было никаких пузырьков. Бутылка, должно быть, простояла в буфете не один год.
Оклеенные тиснеными обоями стены были увешаны картинами. На каждой вихрь броских красок вписывался в пейзаж. С некоторых мест, если присмотреться, пейзажи отливали блеском, зато с других казались разъезженными и раздолбанными. Еще такие картины, писанные явно той же любительской рукой, висели в комнате Гарета.
– Это какие-то места на этом острове? – спросила она, когда вместе вещи распаковывали. – Их твоя мама рисовала? – Он лишь плечами пожал.
Комната его была разочаровывающе банальна. Ей представлялись плакаты, старые СиДи-диски, фигурки из пластмассы, какие-то следы того, что он тут вырос. А в ней висели одни картины да еще кружевные вязанья и вывязанный крючком из прутиков и шерсти крест над кроватью. Она читала о таких крестах, крестах-плетенках, как их называли в путеводителе. Когда-то их вешали для защиты от злых фей. Мама его, очевидно, имела слабость к ним, потому как кресты висели по всему дому. На каминной полке в гостиной рядком выстроились семейные фотографии, в том числе и его с братом детские фото, а еще его свадебное фото. На нем его бывшая была молода и элегантна. Пара выглядела счастливой. Рядом стояла фотография новорожденного младенца в голубой шапочке.
– Красивый какой, – сказала она. – Почему ты не сказал мне, что ты – дядя?
Он загремел тарелками на столе и сделал ей знак: сядь.
От лимонада у нее кисло щипало на языке. Гарет порезал ветчину на длинные тонкие полосочки, а потом стал поедать их одну за другой. Мясо было холодным, от него на тарелках оставалась какая-то маслянистая пленка. Картофелины так и остались сырыми под запеченными краями.
– Утром мы отправимся на долгую прогулку, – сказал он.
Забравшись с ногами на стоявшее у окна кресло с высокой спинкой и боковинами, она листала старый туристический журнал. Ей отчаянно хотелось вырваться из дома и начать все осматривать, но было не совсем удобно прерывать ведшийся на кухне разговор или бродить по дому в поисках, куда его мама подевала ее ботинки. Она повозилась с телефоном, только ничего не могла с ним поделать. Разговаривали на кухне очень тихо, и ей никак не удавалось уловить в бормотанье голосов и звуках готовки достаточно разборчивых слов. Расслышала, как он сказал что-то про замену или обмен.
– То, как это делается, – произнесла его мама, – …если тебе надо… чтоб вернулась.
Конец ознакомительного фрагмента.