Глава 4
Потерпевшие крушение
«Через четверть часа вода поднялась вплоть до крышки стола в каюте, а поверх корабля тяжело перекатывались волны», – записал капитан Масгрейв.
В безумной спешке пятеро мужчин выносили из трюма и каюты съестные припасы, инструменты и личные вещи, какие удалось спасти, складывая их на самом высоком месте круто накренившейся палубы, где потом накрыли все большим парусом. Затем они влезли туда сами, сгрудившись в ожидании той ужасающей картины, которую им явит рассвет. С неуемным бешенством продолжал хлестать ливень, яростно свистел ветер. Когда наконец занялось утро, члены команды, выбравшись из-под промокшей парусины, увидели, что высокие волны по-прежнему неистово взбивали огромные тучи пены. Однако, даже погибнув, шхуна предоставляла им хоть какое-то укрытие, потому что поднявшийся из воды борт принимал на себя основной натиск волн и пролив в шестьдесят ярдов[12] между «Графтоном» и берегом оставался относительно спокойным.
К счастью, тринадцатифутовая шлюпка, дном вверх привязанная над главным люком, была цела. С большим трудом морякам удалось спустить ее на воду и пришвартовать к борту шхуны с подветренной стороны. Пока они спускали в нее столько груза, сколько она могла вместить, капитан Масгрейв отыскал два длинных прочных каната. Одним из них они соединили корабль, привязав конец к железному кольцу на его корпусе, и корму шлюпки. Управившись с этим, моряки влезли в лодку сверху всего груза и отчалили, давая прибою унести ее к берегу на длину привязи. Взяв вторую веревку, Алик закрепил ее на носу шлюпки и на глазах у тревожно наблюдавшего за ним Райналя и остальных «с риском для жизни нырнул в воду», забирая с собой свободный конец второго каната.
«То были минуты невероятного волнения», – продолжает Райналь.
Однако крепкий норвежец был умелым пловцом. Он не кинулся очертя голову к берегу, а направился к ближайшему камню и ухватился за него посреди бурлящих вокруг волн. Затем, оценив обстановку, он снова опустился в воду и подплыл к следующему камню. Таким образом, преодолевая ярд за ярдом, от одного камня к другому, он приближался к берегу. С облегчением пассажиры лодки смотрели, как он выбрался из кипящего прибоя на гальку, вскарабкался по крутому склону и привязал конец каната к стволу дерева.
Теперь маленькая шлюпка была надежно поставлена посреди пролива, привязанная одним канатом к останкам шхуны, другим – к берегу, словно бусина на нитке. Затем, как повествует Райналь, очередной трудностью, с которой они столкнулись, стал крутой подъем каната, который связывал их с берегом. Впрочем, эта проблема была решена характерным для моряков способом, а моряки могут перемещаться где угодно, лишь бы имелись две точки фиксации, канат и блок.
«С помощью блока, к которому были привязаны два куска веревки (конец одного был брошен Алику, а другой оставлен в шлюпке), мы сперва отправили нашему товарищу на берег просмоленный брезент. Он закрепил его вокруг дерева в виде палатки и под ним размещал грузы, которые ему передавали».
Затем пришло время проделать тот же путь и самим путешественникам. Будучи слишком слабым, Райналь не мог держаться самостоятельно, поэтому капитан Масгрейв привязал его к своей спине и, ухватившись за блок, прыгнул. То было жуткое испытание для них обоих. Под весом двух мужчин канат настолько погрузился в воду, что Масгрейву, удерживающему отчаянно вцепившегося в него Райналя, пришлось продвигаться вперед, рассекая гребни волн. В нескольких ярдах от берега Масгрейв крикнул, что силы оставили его, и тогда Алик бросился в воду и вытащил обоих на сушу.
За ними последовали Джордж и Энри, и в конце концов все пятеро благополучно собрались на берегу.
«Что касается лодки, – сообщает Райналь, – то мы оставили ее там, где она была, надежно растянутую канатами».
Радуясь возможности укрыться от проливного дождя, они влезли в импровизированную палатку и, тщательно изучив содержимое бочек и мешков, которые с такими трудностями были переправлены Алику на берег, подсчитали наличные припасы.
Среди спасенного груза была бочка примерно с сотней фунтов твердых морских галет. Их как основной продукт питания в плаваниях обычно использовали из расчета полтора фунта в день на человека, так что при экономном расходовании этого хватило бы на целых три недели. В бочонке поменьше оказалось около пятидесяти фунтов муки. Также имелись два жестяных ящика, в одном из них было два фунта чаю, в другом – три фунта кофе. В намокшем пеньковом мешке оказалась дюжина фунтов сахару. Ко всему прочему в их распоряжении было несколько кусков соленого мяса, а также приправы, представленные горчицей и перцем. Шесть фунтов табака из принадлежащего Райналю с Масгрейвом ящика они тут же разделили между всеми.
Это был весь провиант, который им удалось спасти. На борту разбитой шхуны оставалось несколько мешков соли, предназначенной для засолки шкур, сундук Масгрейва с навигационными приборами, картами и сменной одеждой, ларец Райналя с ружьем и секстантом и еще, по словам Райналя, один ларь «с необходимой в хозяйстве утварью, как то тарелки, ножи, вилки».
Вместе со всем этим скарбом, надежно закрепленным на юте, где они пережидали ночь, остался большой железный котел, в котором мужчины планировали перетапливать сало тюленей, поскольку были совершенно уверены в том, что их добудут. Вдобавок к этому там еще была бочка с остатками картофеля и пара тыкв. Однако в тот момент все перечисленное было им недоступно.
Здесь, на берегу, в их распоряжении был только маленький железный чайник, но горячий чай в ту минуту оказался очень кстати. Впрочем, несмотря на то что пресной воды тут имелось в избытке, разжечь огонь у них возможности не было.
«Ни у кого из нас не оказалось ни огнива, ни трутницы, чтобы высечь искру», – засвидетельствовал Райналь.
Неожиданно повар Энри, шаривший по мокрым карманам, издал торжествующий возглас и вынул коробку деревянных спичек с большими головками, какие моряки используют для раскуривания своих трубок на ветру. Они, разумеется, были влажными, однако Джордж бегом отыскал горсть сухого хвороста, и все пятеро сгрудились в тесный кружок, затаив дыхание, пока Энри осторожно скреб головкой спички о терку.
Но вместо того чтобы с шипением ожить огоньком, спичка обсыпалась. Три следующие постигла та же участь, и, совершенно удрученные, они отстранились, решая, не обождать ли до тех пор, пока спички просохнут. Потом Энри попробовал зажечь пятую – и она занялась. Щепку за щепкой они благоговейно скармливали костру, и в конце концов костер разгорелся.
«Ах, как забились наши сердца!» – восклицает Райналь.
Вскипятив чайник, через пятнадцать минут они с наслаждением завтракали горячим чаем и жесткими галетами. Еда пробудила в них новые силы.
«Наша трапеза окончилась, и мои товарищи отправились каждый в своем направлении на поиски пещеры или грота, куда мы смогли бы перенести наши съестные припасы и где сами укрылись бы от дурной погоды», – пишет Райналь.
Но сначала они набрали запас относительно сухих дров, сложив их рядом с французом.
«Не будучи годным ни на что другое по состоянию здоровья, – иронично отмечает он, – я, по крайней мере, мог занять себя в их отсутствие поддержанием костра».
При всей важности этого ответственного поручения ему все же было очень тяжело оставаться одному, имея сравнительно мало работы, пока остальные продирались сквозь заросли кустарника на неисследованной земле. Когда утихли голоса людей, их заместили другие звуки: шипение и удары волн, крики неугомонных птиц, дробь дождевых капель, шелест и треск веток, раскачивающихся на ветру, но за всем этим притаилась гнетущая тишина – потустороннее напоминание о полной оторванности от остального мира, жуткой и непредсказуемой.
Без ободряющих звуков, издаваемых другими людьми, осознание того, что от ближайших обитаемых мест его отделяет целых двести восемьдесят пять миль, производило на Райналя тягостное впечатление, и он, что для него было совершенно нетипично, впал в безысходное отчаяние.
«Можете только представить, какими унылыми раздумьями я был охвачен, оставленный наедине с самим собой», – признается он.
Он размышлял о своей судьбе, об обреченной на неудачу погоне за богатством, которая привела его в столь незавидное положение.
«Я стал думать о своей семье», – вспоминает он.
От родителей его отделяло не только полмира, но и семнадцать лет, прошедших с тех пор, как он виделся с ними в последний раз декабрьским днем 1846 года при расставании в Париже. Вся прошлая жизнь вдруг предстала перед мысленным взором Райналя подобно дороге, со страшной неизбежностью приведшей его к такому кошмарному итогу.
Поиски богатства Франсуа Райналь начал в декабре 1844 года, в возрасте лишь четырнадцати лет, когда его родители лишились всего своего имущества в Муассаке, небольшом городке на юго-западе Франции. Будучи старшим из троих детей, он решил, и весьма неразумно, что на нем лежит обязанность поправить благосостояние своей семьи. Бросив колледж, Франсуа отправился в море, что было с его стороны крайне опрометчивым поступком, поскольку он был слишком молод, чтобы рассчитывать на какой-либо рост по службе, а нажить состояние мореходным делом любому, кто ниже чина помощника капитана, не стоит и надеяться.
Осознав эту истину после пары рейсов, Франсуа Райналь, проведав родителей, которые тем временем переселились в Париж, отправился на остров Маврикий в Индийском океане, где нанялся надсмотрщиком на большой сахарный завод. В дополнение к тому, что несколько бунтов заставили его постичь науку управления большими бригадами бесправных индийских работников, здесь он выучился ремонтировать выходящую из строя технику. Затем, в 1852 году, в Порт-Луи зашел корабль, принеся новость о том, что в Австралии обнаружено золото, и в нем снова вспыхнула жажда наживы. Очарованный умопомрачительными рассказами об «огромных состояниях, сколоченных в считаные дни, о золотых самородках весом в сто пятьдесят фунтов», Райналь бросил свою работу и заплатил за место на «скверно оснащенном маленьком бриге», направляющемся в Мельбурн.
Прибыв в залив Порт-Филлип в апреле 1853 года, он застал Мельбурн охваченным безумием: тысячи человек отчаянно рвались вглубь материка на прииски. Впрочем, у Райналя доставало здравого смысла понимать, что, если он хочет добиться успеха, ему сначала следует выучить английский язык. И он нанялся на паровой пакетбот, курсирующий между Порт-Филлипом и Сиднеем в Новом Южном Уэльсе, что было разумным решением, ибо нехватка моряков в тот период времени давала ему возможность заработать неплохие деньги. Однако ему, по всей видимости, было суждено терпеть постоянные неудачи, размышлял Райналь, сидя понуро у костра на острове Окленд.
Не прошло и несколько недель, как пакетбот потерпел крушение и ужасная ночь, проведенная им в воде, когда он хватался за обломки судна, в очередной раз убедительно показала, что карьера моряка не для него. После того как он был спасен и высажен на берег в Мельбурне, Райналь направился на прииски, где вскоре понял, что недостаточное знание английского далеко не самая большая проблема. Труд старателя на золотых приисках оказался даже тяжелее, чем каторжные работы для самых злостных преступников. Но Райналь не сдавался. Как и полмиллиона других, верящих в свою удачу, он, одетый в униформу золотоискателей – клетчатую шерстяную блузу, бриджи, сапоги по колено и неизменную на австралийских приисках плетеную из жестких сухих листьев «капустного дерева» шляпу от солнца, переходил от одной копи к другой. Все свое имущество он нес в рюкзаке за плечами. Он научился ставить палатку, строить шалаш, сооружать лежанку, если нет желания спать на земле. Он узнал, как делать мехи, чтобы разжечь сырые дрова и пожарить себе баранины. Овец на приисках было в достатке, мясо кенгуру тоже можно было тушить, но иной раз ему приходилось довольствоваться неудобоваримыми пресными лепешками из муки и воды, запеченными в золе.
Он выучился метко стрелять, причем не только для того, чтобы добыть себе мяса на обед, но также и для самозащиты. Поскольку то был «золотой век» для беглых преступников, промышляющих грабежами на дорогах, Райналь, как и большинство золотоискателей, не расставался с револьвером и двустволкой. Он вспомнил, что это самое ружье сейчас было вне его досягаемости, так как осталось в сундуке на разбитой шхуне, и это напоминание об их положении вызвало в нем болезненный приступ панического страха.
«Когда и как смогу я покинуть этот остров, затерянный посреди морей за пределами обитаемого мира? Наверное, никогда! Меня охватило сокрушительное отчаяние, – записал он позже. – У меня сжалось сердце, я едва не задыхался, неудержимые слезы наполнили мои глаза, и я разрыдался, как дитя».
Его уберегла вера. Франсуа Райналь был очень набожным человеком. В первую ночь, проведенную в море 23 декабря 1844 года, в возрасте всего лишь четырнадцати лет и пяти месяцев он пережил откровение. «Когда земля скрылась за горизонтом и я оказался в окружении бескрайнего моря, небесный свод впервые был явлен перед моим взором во всем своем величии, со всех сторон меня объяла Бесконечность».
Благоговейный трепет и изумление овладели юным Франсуа.
«Моя душа преисполнилась священным восторгом, а сознание – мыслью о Высшем Существе, о Творце и Господе Вселенной».
С тех пор вера стала для него надежной опорой, и в эту трудную минуту, как и много раз прежде, молитва вернула ему мужество. К тому времени, когда его товарищи по несчастью, хрустя ветками, стали возвращаться к костру, он был уже собран и спокоен.
Капитану Масгрейву, Алику, Джорджу и Энри тоже хватало невзгод. Один за другим они выбирались из чащобы и признавались, что не смогли отыскать никакого укрытия. Палатку окружали густые заросли низких, причудливо скрученных деревьев с толстыми искривленными ветвями – призрачный лес, лишенный всякого подлеска, не считая пышного губчатого мха и упругого папоротника, а в скалах поблизости не нашлось ни одной пещеры.
У Франсуа Райналя тоже было что им сообщить. Он сделал удивительное открытие: торфяная почва горела сама по себе, отчего их костер теперь пылал в углублении. После обмена новостями среди изможденных мужчин воцарилась угрюмая тишина.
Совершенно пав духом, они повалились на землю и невидящими глазами уставились на пляшущие огоньки, раздраженно хлопая жалящих мух, которые слетелись сюда, как будто желая усугубить их мучения. Вдруг Джордж Харрис прервал подавленное молчание, сетуя на судьбу. «Хотя все моряки страшатся смерти в море, лучше уж было бы утонуть в шторме, чем медленно умирать с голоду на этом мрачном острове», – заявил англичанин.
Его слова вызвали целый поток всеобщих жалоб. Когда Райналь всем им напомнил, что получил от Сарпи обещание выслать поисковую группу, если они не вернутся в Сидней в течение четырех месяцев, капитан Масгрейв горько заметил, что они находятся совсем не там, где их будут искать, – на острове Окленд, а не на острове Кэмпбелл. И к тому же их скудные запасы еды закончатся намного раньше, чем пройдет четыре месяца.
«Бедная моя жена! Бедные дети!» – воскликнул он и, смутив и огорчив остальных, спрятал лицо в ладонях, залившись слезами.
«Джордж и Энри безмолвствовали, – пишет Райналь. – По правде говоря, мы все потеряли дар речи при виде столь жгучего страдания нашего несчастного товарища».
Никто из них не решился его утешать, храня неловкое молчание, прерываемое всхлипываниями Масгрейва. Сочувственно глядя на своего капитана, Райналь подумал, что знает наверняка, что чувствует его товарищ. Несмотря на это, он бодрым тоном напомнил остальным, что с разбитой шхуны они могут взять доски, веревки и парусину на постройку хижины, чтобы было где жить те месяцы, пока не подоспеет помощь. Масгрейв успокоился, и все сошлись во мнении, что единственный способ преодоления их трудностей состоит в том, чтобы заняться полезной деятельностью.
В соответствии с этим решением, проведя тягостную ночь на влажной рыхлой земле под промокшей парусиной, Масгрейв с тремя моряками на рассвете отправился к погибшей шхуне, снова оставив Райналя приглядывать за костром.