Глава 2
Хорив открыл глаза и некоторое время лежал, пытаясь сообразить, что его разбудило. Тишина и истома, разлитые в воздухе, дали ему ясно понять, что уже далеко за полдень. Сквозь густую листву шелюга, за которой совершенно скрывалось небо, лился приглушенный свет, наполнявший овраг туманным опалесцирующим сиянием, создавая впечатление пронизанного солнцем моря на мелководье. Казалось, взмахни руками – и ты поплывешь в этом рассеянном неземном свете, стремительный и грациозный, как дельфин. Но махать руками Хориву сейчас хотелось меньше всего. Ощущая переполнявшие его душу покой и умиротворение, он лишь лениво потянулся, расправляя затекшее за ночь тело, и с радостью убедился, что долгий сон полностью восстановил его силы. Только пустой желудок немного омрачал общую радужную картину, но Хорив с оптимизмом, свойственным юности, подумал, что с этой проблемой он справится без труда.
Подтянув колени к подбородку, Хорив одним упругим прыжком встал на ноги, едва не рассмеявшись от легкости, с какой ему это удалось. И замер, насторожившись.
Голоса.
Где-то совсем близко раздались голоса, и их тон, грубый и полный неприкрытой угрозы, мгновенно разрушил хрупкое очарование этого места. Только сейчас Хорив заметил отсутствие Вингнира и Фарики, и предчувствие нависшей над ними опасности ледяной рукой стиснуло его сердце. Помянув всех богов, он зло плюнул, но тут же взял себя в руки. И напряженно прислушался, даже затаив дыхание, чтобы не пропустить ни слова.
– Хо, Геонт! – словно дальний гром, разнесся над балкой чей-то гулкий бас. – Взгляни, какая славная малышка!
– Не трогай ее! – пронзительно вскричал Вингнир, и сейчас же до Хорива долетел звук тяжелой оплеухи.
– А ты не лезь, – лениво сказал тот, кто звал Геонта. – До тебя очередь еще не дошла.
– Что тут у тебя, Лихий? – вмешался новый голос, похоже, того самого Геонта.
– Пара недорослей, решивших погулять по нашему лесу.
– Да ты счастливчик, Лихий. Сдается мне, если тебя бросить в выгребную яму, ты и оттуда вылезешь с пазухой, полной талантов.
Громкий гогот был ответом на эту незамысловатую шутку. «Четверо», – прикинул Хорив, вслушиваясь в раскаты этого смеха. Пригнувшись, он медленно двинулся к месту событий, следя, куда ставить ногу, чтобы треском сухих веток, густо устилавших дно оврага, не выдать своего присутствия. Увлеченный этим занятием, он пропустил несколько фраз из разговора, однако следующие слова все же достигли его сознания, заставив его вздрогнуть и побледнеть.
– Эй, Беонф! Как думаешь, сколько нам за них заплатит Креонт?
– Достаточно, чтобы пару недель тебя обслуживала лучшая во всей Мисии гетера.
– Точно, – бухнул чей-то другой голос, странно глухой, словно у говорившего была повреждена гортань. – А не Креонт, так за таких смазливых Полион или Алех точно не поскупятся, так что в накладе не останемся.
– Устроить торги? – задумчиво произнес Геонт. – А это мысль! Молодец, Фокий, это тебе зачтется.
– Ты, Геонт, вместо денег разреши мне лучше самому их попробовать. Чтобы, так сказать, знать, что продаем.
– Фокий, твоего отца случайно не Приапом звали? – рассмеялся Лихий. – Ты же только утром…
– Так то ж с дриадой, – небрежно фыркнул Фокий. – А с ней все равно, что с поленом: лежит, как неживая, только зенки в небо таращит. Ну, Геонт, жалко тебе, что ли?
– А, делай, что хочешь. Только помни: товар нам нужен живой.
– О чем речь, Геонт! Ты же меня знаешь!
– Знаю. Потому и предупреждаю.
– Хорошо, я буду о-очень осторожен, обещаю. Особенно, если ты, малышка, будешь о-очень послушна. А ты ведь будешь, верно?
Эти слова оказались последней каплей. Ярость, неведомая ему доселе, захлестнула Хорива черной, жгучей волной. Даже когда на его глазах погибли его родители, Хорив не испытывал такого гнева, как сейчас. И этот гнев буквально вздернул его за шкирку и бросил из-под защиты шелюга вперед, прямо на расплывшиеся в наглых, похотливых ухмылках рожи.
– Ого, да тут еще один! – протянул ражий детина с сажеными плечами, сидевший на корточках перед перепуганной Фарикой, и Хорив узнал голос Фокия. Услышав это восклицание, к Хориву повернулись и остальные трое, один из которых держал за плечи Вингнира, чье лицо было залито слезами и кровью, хлещущей из разбитого носа.
Хорив сразу понял, кто перед ним, хотя никогда раньше не сталкивался с подобными людьми. Однако его отец достаточно рассказывал о том, что творилось в окрестностях Трои до начала войны, чтобы Хорив мог ошибиться. Это были лапифы – разбойники, промышлявшие грабежами на дорогах Эолиды, Фригии и Мисии и частенько совершавшие набеги на восточное побережье Эллады, хозяйничая там от Алкидии до самой Арголиды. Одна лишь Фракия была избавлена от их назойливого присутствия благодаря своим гипотоксотам – вооруженным луками конникам, которых сами фракийцы называли кентаврами. Лапифы занимались своим ремеслом с незапамятных времен, передавая его традиции от отца к сыну, и целые племена их жили одним лишь разбоем, не мысля себе ничего иного. За поколения у них выработался определенный стиль, тяготеющий к лесным засадам, отчего, собственно, они и получили свое имя – древолюди. Лапифы были истинными мастерами маскировки, раскрашивая свои лица грязью и соком трав и вплетая в одежду и волосы зеленые ветви. Так что в густом кустарнике они становились совершенно невидимы, сливаясь с фоном, и возникали перед ошеломленными путниками как будто из ниоткуда, не встречая практически никакого сопротивления.
Хорив сглотнул. Он знал, что против этих людей, привыкших к оружию, как к своему собственному продолжению, и пускавших его в ход не задумываясь, у него нет ни единого шанса. Но несмотря на это он и не подумал отступить, сбежать от грозившей ему сейчас опасности, а, напротив, сделал еще один шаг вперед, подальше от спасительного шелюга, что так зазывно шелестел за его спиной. Страх, обыкновенный человеческий страх за свою жизнь смешался в душе Хорива с клокотавшей внутри нее злобой, и эта гремучая смесь стала подобием греческого огня, в любой момент готового вспыхнуть и испепелить все, что посмело бы оказаться на его пути.
– Уходите, – омертвевшими вдруг губами произнес Хорив, глядя на разбойников тяжелым, сумрачным взглядом, на самом дне которого едва заметно тлел, постепенно набирая силу, огонек смертоносного безумия.
– Уходите, и я ничего вам не сделаю.
– Ты слышал, Лихий? – намеренно растягивая слова, спросил Геонт, небрежно опиравшийся на массивный энкос, воткнутый тупым концом в землю. – Нам угрожают.
– Слышал, – кивнул другой лапиф, одетый в густо перевитую плющом пегую абаю из козлиной шерсти и вооруженный хищно изогнутой, словно изготовившаяся к броску змея, махайрой. Кровожадно ощерившись, он презрительно сплюнул, и его ладонь легла на рукоять меча, любовно огладив ее от крестовины до навершия.
– Ну, зачем так, Лихий? – явно развлекаясь, покачал головой третий – гигант даже побольше Фокия, без всякого напряжения державший на плече тяжеленный гердан – двуручную палицу, увенчанную огромным шипастым шаром. – С детьми так нельзя.
– А как можно? – приняв его игру, поинтересовался Лихий, опуская руку.
– А вот так!
Сняв с плеча гердан и поставив его на землю, Беонф улыбнулся – его белые крупные зубы как луч солнца сверкнули на его размалеванном зелеными и коричневыми полосами лице – и неожиданно скакнул вперед, к Хориву, стремительный и гибкий, как охотящийся ирбис. Однако Хорива там уже не оказалось. Тело само вспомнило все увертки и движения, с восьми лет вколачиваемые в него неумолимыми наставниками на многочасовых занятиях по агонистике в палестре, и среагировало мгновенно, как отлично отлаженный механизм. Беонф еще только взмывал в воздух, а Хорив уже ушел в перекат навстречу ему и, пропустив лапифа над собой, быстро встал на ноги, от всей души пнув не ожидавшего такого Лихия в пах. Издав изумленный звук, разбойник сложился пополам, скуля и извиваясь от резкой, унизительной боли. А Хорив уже скользнул дальше, к раскрывшему рот Геонту, и, развернувшись, нанес сокрушительный удар ребром стопы по его колену. Выпустив копье, лапиф нелепо взмахнул руками, словно пытался ухватиться за воздух, и с хряском грохнулся на землю, как подрубленный ливийский кедр.
– Хорив, сзади! – закричал Вингнир, как зачарованный наблюдавший за этим боем. Хорив оглянулся – и кубарем покатился по траве, получив хлесткий, безжалостный удар по зубам.
…Хорив покатился по траве, получив удар по зубам…
– Ты ошибся, Беонф, – холодно произнес Фокий своим хриплым, скрежещущим голосом. – С ним нужно так, и только так.
И шагнул вперед, на ходу вытаскивая из-за спины черненый лаброс, пустивший веселых солнечных зайчиков обоими остро отточенными лезвиями.
Перед глазами Хорива плыло, а рот был полон горячей и соленой крови, но он понял, что если он сейчас не встанет, то его просто зарежут, как свинью. Собрав переполнявшие его боль и слабость в кулак, он постарался задвинуть их как можно дальше, забыть о них хотя бы на несколько минут – и, едва не закричав от напряжения, поднялся, шатаясь и дрожа всем телом. Лапиф был уже совсем рядом. Сквозь застилавшую его взор пелену Хорив посмотрел на него – и не увидел в ответном взгляде ничего, кроме ненависти и жажды мести. И тогда в его душе что-то сдвинулось – и лопнуло с оглушительным, громоподобным треском. В нем как будто что-то умерло в этот момент, что-то очень и очень важное, и эту потерю невозможно было вот так, сразу, оценить и осознать. Однако взамен этого в сердце Хорива возникло нечто совсем иное, леденящее и пронзительное, что было острее направленной на него бронзы и прочнее железа. В сотню крат. Хорив снова взглянул в глаза занесшему над ним лаброс лапифу, и тот на мгновение запнулся, ощутив вдруг смутный, необъяснимый страх и неуверенность перед этим мальчишкой. А Хорив спокойно, как лишенная чувств и эмоций машина, шагнул ему навстречу – и принял его в свои объятья, как давно потерянного брата.
Уже опуская свою критскую секиру, Фокий понял, что промахнулся, быть может, первый раз в своей жизни. И резко выдохнул, когда неожиданно твердый, словно из камня, локоть мальчишки вонзился ему точно в солнечное сплетение. Сгибаясь в невольном поклоне, лапиф еще успел ощутить, как правая рука Хорива неумолимым кольцом охватила его шею, заставляя вскинуть всклокоченную бороду прямо в небо, а левая ладонь мальчика легла на его затылок. Мир на секунду застыл в расширившихся глазах разбойника, с пронзительной отчетливостью отразивших мельчайшие детали окружающего пейзажа и бездонную синь неба над ним с черной точкой парившего в самом зените коршуна. А затем Хорив крутнулся, припадая на колено, ноги Фокия взбрыкнули, отрываясь от земли, и в наступившей вдруг абсолютной, звенящей тишине все явственно услышали слабый хруст, какой бывает, когда ломается сухая ветка.
Этому Хорива в палестре не учили. Однако протоспатор городского ополчения Борей не мог допустить, чтобы его сына воинскому мастерству обучали пусть и не самые худшие, но все же посторонние люди. И он гонял Хорива до изнеможения на заднем дворе их дома, заставляя его по сто раз на дню повторять одни и те же движения. И столько же раз Борей требовал от сына, чтобы тот никогда не применял эти приемы к своим друзьям, да и к другим людям тоже, если только они не будут угрожать его жизни. Теперь Хорив понимал, почему.
Осознание только что содеянного медленно проникало в разгоряченный схваткой мозг Хорива. Тяжело дыша, он неверяще уставился на распростертое перед ним тело с неестественно вывернутой шеей, и почувствовал внезапный озноб, словно на него вдруг подул ветер с горных ледников. Запоздалый ужас объял его душу и тугим узлом скрутил его внутренности, и Хорив отшатнулся прочь от мертвого Фокия, сотрясаемый жестокими судорогами. Его вырвало, хотя желудок был пуст со вчерашнего дня, и кислый запах желчи, хлынувшей у него изо рта, разнесся по поляне, мгновенно пропитав собой весь находившийся здесь воздух.
– Ах ты, ублюдок! – проревел над ним чей-то голос, и твердый носок крепиды вонзился ему в бок, оторвав Хорива от земли и швырнув в сторону, закручивая, как выпущенный из пращи камень. Новый приступ рвоты скрутил мальчика еще в полете, и на землю он свалился, перепачканный ею с головы до ног, ничего не видя вокруг от застилавших его глаза слез.
– Фокий был моим братом! – все более распаляясь, рявкнул тот же голос, и второй удар вздернул мальчика в воздух, послав его еще дальше. Теперь Хорив упал плашмя, как лягушка, даже не пытаясь сгруппироваться, и громко вскрикнул от пронзившей его бок острой боли: на этот раз бьющему, похоже, удалось сломать ему несколько ребер. Но останавливаться на этом он явно не собирался, и Хорив съежился в ожидании очередного пинка, который вполне мог оказаться для него последним.
Однако его мучителю хотелось большего. Обессиленный, теряющий сознание Хорив ощутил, как чья-то могучая рука стиснула мертвой хваткой ворот его хитона и легко, будто перышко, подняла мальчика в воздух. Задохнувшись от новой волны боли, яростным огнем опалившей все его безжалостно избитое тело, Хорив открыл глаза и совсем близко увидел перекошенное в дикой злобе лицо Беонфа, почему-то смотревшего на него снизу вверх.
Встряхнув мальчика, как тряпичную куклу, лапиф яростно прошипел, брызгая слюной:
– Я бы мог свернуть тебе шею, как ты сделал это с моим братом, но это было бы слишком легко для тебя. Я убью тебя медленно, по капле выдавлю из тебя твою поганую жизнь, чтобы ты до конца прочувствовал, как она покидает тебя.
Хорив лишь вяло дернулся в его руке – и третья порция рвоты выплеснулась прямо в лицо опешившему разбойнику. Дико взревев, Беонф бросил Хорива на землю, но тут же вновь поднял его – и зажал его горло в железный замок, мгновенно перекрыв ему доступ воздуха и кровоток. Последний проблеск сознания заставил Хорива вцепиться в руку лапифа, перевитую твердыми, словно отлитыми из бронзы, мускулами, но с таким же успехом он мог бы попытаться разжать сдвинутые челюсти Симплегад. Все завертелось перед глазами Хорива в неистовом, безумном коловороте, и он натужно захрипел, будто хотел спародировать напоследок мертвого Фокия. И обмяк, когда черная, беспросветная тьма неудержимым потоком хлынула в его разум, сметая все на своем пути…
…Длинная, с черным оперением стрела с хрустом вонзилась Беонфу в затылок и, пробив нёбо, вышла у него изо рта. Распахнув глаза в искреннем изумлении, лапиф страшно, навзрыд всхлипнул и, разжав руки, мешком повалился на землю, захлебываясь кровью. Ноги Хорива, ничем больше не удерживаемого, подогнулись, но еще прежде, чем он успел сесть рядом с убитым Беонфом, что-то коротко свистнуло над самым его ухом – и Геонт, успевший подняться и с волчьей усмешкой наблюдавший за казнью Хорива, крутнулся на месте и рухнул лицом вниз, скребя по земле ногами, словно пытался уползти от оперенной смерти, уже торчавшей у него под лопаткой. Лихий, что-то сообразив, сломя голову кинулся прочь, бросив даже свою махайру, но тут же упал со стрелой в пояснице, дико визжа от нестерпимой боли, скрутившей его в бараний рог.
Хорив не шевелился, недоуменно глядя на развернувшуюся вокруг него бойню. В захвате лапифа, едва не раздавившем его горло, он уже простился с жизнью, и теперь никак не мог поверить в свое спасение. Даже Фарика и Вингнир, с плачем повисшие у него на шее, не смогли вывести его из этого ступора, и он сидел отстраненный, словно дух, напившийся воды забвения из Леты.
Однако постепенно это состояние все же проходило, и когда у него за спиной раздались чьи-то неспешные, уверенные шаги, Хорив нашел в себе силы оглянуться. К нему медленно приближался, с интересом осматривая место боя, высокий бронзовокожий мужчина, небрежно сжимавший в левой руке огромный, в рост человека, грозно изогнутый лук, всем своим видом говоривший о таившейся в нем колоссальной мощи. Впрочем, Хорив уже имел случай наглядно убедиться в этом: три тела, пронзенные едва ли не навылет, лежали так близко от него, что забыть о них не представлялось никакой возможности.
Но личность их нежданного спасителя занимала Хорива сейчас куда больше, чем его оружие. Одет этот появившийся так вовремя незнакомец был в грубое льняное схенти, едва достававшее ему до колен и удерживаемое на бедрах потертым сыромятным ремнем, украшенным давно не чищенными бронзовыми фалерами, и эмбаты – боевые сапоги на толстой, подбитой гвоздями подошве, с массивным и низким каблуком. Его щеки и подбородок покрывала неряшливая многодневная щетина, далекая, однако, от общепринятой бороды, а на голове чуть кривовато сидел грязный, потерявший всякую форму парик из овечьей шерсти, делавший его похожим на полудиких собак, что на лесистых склонах Иды сопровождали стада овец, принадлежащие почти столь же полудиким фригийцам. Однако было заметно, что лишь страшная нужда вынудила этого человека столь небрежно относиться к своей внешности, и еще совсем недавно он выглядел иначе, служа истинным образцом аккуратности и порядка.
Троя была торговым городом, расположенным на перекрестке множества морских и сухопутных путей, и на ее улицах можно было встретить людей самых различных кровей и племен, от заносчивых ахейцев, считавших всех остальных никчемными варварами, до настоящих варваров – тавров с побережья Понта Эвксинского, пересекавших его и Пропонтиду на убогих долбленках – моноксилах, которые и кораблями-то назвать можно было только в насмешку. И Хориву не потребовалось много времени, чтобы определить, что перед ним роме: один из тех сынов, которыми славится Кемет – великая держава по ту сторону Моря Средь Земель.
Проходя мимо Фокия, лучник на секунду задержался, глядя на сломанную шею лапифа, и покачал головой в невольном восхищении. Приблизившись затем к Хориву, он сел перед ним на корточки и, явив в лучезарной улыбке свои белоснежные, как у ребенка, зубы, с сильным акцентом произнес:
– Я – Камес, сын Нармера. Я видел, что тут было, и счел за благо вмешаться.
– Это было весьма кстати, – с чувством выдохнул Хорив, расплываясь в ответной улыбке. Камес кивнул в сторону Фокия.
– Ты хорошо дерешься, совсем как Ирсу… леопард. Из тебя выйдет отличный неферу.
Взгляд Камеса, направленный на Хорива, на краткий миг из доброжелательного стал задумчиво-оценивающим, словно в голове роме возникла вдруг какая-то идея. Однако Хорив этого уже не видел. Уловив какое-то движение позади себя, он резко обернулся – и вздрогнул, увидев еще пятерых роме, окруживших их со всех сторон. Они появились совершенно бесшумно, как будто были не людьми, а подданными Гекаты, и теперь также тихо стояли на краю поляны, неподвижные, словно статуи. Лишь один из них – чернокожий гигант с могучими рельефными мускулами, которым позавидовал бы и Геракл, – подошел поближе и, склонившись над Лихием, с бесстрастным лицом осмотрел его. Разбойник, про которого Хорив успел уже позабыть, больше не кричал, а только тихо скулил, как жестоко избитая собака. Неопределенно хмыкнув, роме поглядел на Камеса и что-то спросил у него на незнакомом Хориву гортанном языке, состоявшем, казалось, из одних согласных. Не переставая улыбаться, Камес лишь махнул рукой – и воин молниеносным движением, говорившим о многолетней практике, выхватил из-за пояса широкий листовидный кинжал и перерезал лапифу горло, обрывая его мучения.
Вингнир судорожно сглотнул, словно что-то перекрыло вдруг ему воздух, а Фарика уткнулась лицом в плечо Хорива, стремясь стать как можно меньше и незаметнее. Ощутив колотившую ее дрожь, Хорив с трудом поднял ставшую удивительно тяжелой руку, едва не закричав от боли в сломанных ребрах, и ободряюще потрепал ее по голове. Однако он и сам уже не слишком-то доверял этим странным пришельцам, и теперь следил за ними со все возрастающей тревогой.
– А что делать с этими? – спросил на своем языке чернокожий воин, ткнув в сторону детей окровавленным кинжалом. Камес безразлично пожал плечами и встал, о чем-то размышляя. Наконец он сказал, решившись:
– Возьмем их с собой.
– Зачем, во имя Себека? – искренне изумился воин. Камес вздохнул.
– Вольно или невольно, но мы спасли им жизнь, и теперь, быть может, они сумеют спасти жизнь нам. Или ты думаешь, что Великий Дом – жизнь, здоровье, сила! – будет счастлив, узнав о гибели своего первого полемарха и всего своего флота? Конечно, дети не лучшая замена всего этого, но это шанс, Герех. Единственный шанс.
– Хочешь предложить их жрецам, наварх? – догадался воин.
– Именно, – коротко кивнул Камес. – Так что грузите их в повозку, только свяжи мальчишку, если не хочешь, чтобы он и тебе сломал шею.
– Пусть попробует, – усмехнулся гигант. – Узнает, какая шея у Гереха.
И, перешагнув через Лихия, он двинулся к притихшим детям, на ходу разминая плечи, словно готовился к борцовскому поединку.
Хорив, как ни старался, не понял ни слова, но тон этого разговора заставил его насторожиться. И когда роме шагнул к нему, мальчик напрягся, хотя это было единственным, что он сумел сделать. Его избитое тело, буквально измочаленное разъяренным Беонфом, совершенно не реагировало на приказы мозга, и только глаза его продолжали смотреть, живя своей, отдельной от остального организма жизнью. Будто зачарованный, следил он за тем, как подымается для удара обутая в тяжелый эмбат нога Гереха, и даже не шелохнулся, когда она, завершив размах, пнула его, наконец, с сокрушительной силой прямо в лицо. На миг Хориву показалось, что на него обрушилось само небо, ломая его кости своей непомерной тяжестью, и его голова взорвалась в грохоте и пламени, разбросав осколки на оргии вокруг. Он еще успел услышать испуганный крик Фарики, но это не вызвало в нем уже никаких эмоций, словно удар роме вышиб из него не только дух, но и все человеческие чувства. И милосердное беспамятство приняло его в свои мягкие, но такие необоримые объятья…