Дряхлый, но ещё имеющий власть Вотан
Директор школы Анатолий Владимирович вызывал меня к себе. Предстояло объясниться. Привалило счастье! Как пел когда-то обаятельный Николай Гнатюк «Птица счастья завтрашнего дня Прилетела, крыльями звеня». Только звеня не крыльями, а свинцовыми ручками и по чей-то бестолковой черепушке.
В девять часов, войдя в двери нашей школы с расслабленной пружиной, пройдя мимо усатой охранницы с чаем в подстаканнике, быстро поднявшись по только что вымытой парадной лестнице на второй этаж, минуя приёмную с рассматривающей свои ногти секретаршей Симой, кивнув ей, мол, у себя, и получив в ответ «да», я бодренько постучал в дверь и зашёл в кабинет директора.
Кабинет начальника школы был такой же обшарпанный, как и сама школа, на ремонт которой у администрации города вот уже несколько лет не находилось средств. Вытянутый длину на восемь метров и выкрашенный зелёной в некоторых местах отставшей краской кабинет всё же внушал уважение, ибо с первого раза было видно, что здесь принимаются циркуляры свыше, которые, распадаясь на приказы, следующей волной попадают на столы зама и завучей, а оттуда в виде указаний доходят до умов ниже стоящего педагогического персонала. Не зря огромный шкаф, тянувшейся вдоль правой стены, был напичкан деловыми бумагами и в конце кабинета находился стол-бюро с проводным телефоном и служебным компьютером, как раз под портретом президента на задней стене, а истёртый паркет покрывал хорошо сохранившийся малиновый «архиерейский» половик. Всё говорило о том, что здесь происходит напряжённейшая, подчас изнурительная работа мысли и воли. Поэтому, чтобы руководящий ум не переутомился и ЦНС «высшего разума» не давала сбои, для релаксации в интерьер кабинета предусмотрительно поместили аквариум с краснопёрыми лупоглазыми тварями, располагавшийся в дальнем левом углу на тумбочке. Несмотря на гнилые рамы и стоящего на подоконнике с огромными колючками кактуса, который принципиально лет уж пять не расцветал, расслабляющим элементом можно было так же посчитать и вид из двух окон, идущих по левой стене и выходящих во двор, на котором в центре покоилась клумба с бархотками, а на заднем фоне росли в живописном беспорядке заросли боярышника. Правда, на одну треть двор закрывался (как раз над входом в школу) непритязательным щербатым козырьком, на котором кое-где рос мох и даже маленькая берёзка. Но ведь это тоже природа, которая облагораживает наши помыслы и ослабляет натянутые нервы.
Когда я вошёл, то застал довольно странную картину. Анатолий Владимирович стоял и, задрав голову со своими дряблыми бульдожьими щеками, смотрел на грязный известковый потолок с люминесцентными лампами. Казалось, он меня не замечал. Наверно, думает, что надо натяжные потолки примастырить или заменить одну неисправную лампу. Но я ошибался. В действительности, он наблюдал за синей, здоровой, как лошадь, мухой, которая ползала по потолку. Я это понял только тогда, когда спустя две минуты, директор начал крутить головою, сопровождая взглядом полёт насекомого до тех пор, пора последняя, ударившись о стекло, противно жужжа, не заелозила по его поверхности, не догадываясь своими куриными мозгами вылететь на волю через открытую фрамугу. Только тут директор обратил внимание на меня.
– А, это вы? – произнёс он, нисколько не смущаясь, что столько времени я наблюдал его за столь несолидным для директора школы занятием. – Присаживайтесь, Дионис Валентинович.
И указал мне на стул возле его стола. Сам же он сел за кресло на скрипучих колёсиках, находящееся по другую сторону стола. Сложив руки перед собой с перекрещивающимися пальцами, Анатолий Владимирович начал нервно вращать большими пальцами по кругу по принципу барабана в револьвере. Я знал за ним эту особенность, когда он хотел довести себя до определённой степени праведного гнева. Три морщины на его челе углубились, а его зрачки, смотревшие сквозь линзы очков, уже изучали меня, как вредоносного микроба под мощным микроскопом. В неотутюженном светло-сером в полосочку костюме он напоминал научного аскета, который дни и ночи ищет для человечества спасительную вакцину против смертоносного вируса. Впрочем, иногда из-за своей косолапости он мне напоминал Собакевича.
– Тут на вас, сударь, из милиции пришла жалоба, – прервал он молчание, видимо, уже дошедший до нужной ему стадии. – Как вам это понравится?
Я подумал, интересно, а он читал эту пасторальную пьесу Шекспира (или тех английских интеллектуалов, которые прятались под этим вымышленным мифическим именем24)?
Анатолий Владимирович, тяжело опираясь на стол всем своим тучным весом с риском его проломить и опрокинуть на пол и телефон, и компьютер, встал, потом вынул засморканный платок, провёл по лысине и начал неуклюже ходить взад-вперёд, скрипя новыми штиблетами. Так. Нужно было всё объяснить, чтобы ни на какого не сваливая вину, в то же время представить себя жертвой некой провокации.
– Ну? Что же, вы молчите, сударь? – раздражаясь, повысил голос директор и его бульдожьи щёки затряслись. – Как понимать ваши хулиганские выходки, когда вы находились в толпе преступных асоциальных маргиналов? Мне что? Заботы мало, как только получать от милиции жалобы на моих учителей?
Собравшись духом, погладив, успокаивая себя, руками по коленям, при этом, не позабыв помолиться Николе Угоднику, я, повернувшись в пол-оборота к директору, который стоял сзади меня и следил за перипетиями скребущейся лапками о стекло мухи, абсолютно беззаботным тоном произнёс:
– Анатолий Владимирович, я там оказался совершенно случайно. Вижу, народ стоит…
– Правильно, народ стоит! – саркастически воскликнул директор. – И вы решили, что идёт ярмарка с выбросом дешёвых товаров. А то, что толпа была с флагами и лозунгами, а с трибуны в микрофон клеветал на местную и высшую власть это бездельник Богдан Сиротин, вы этого, разумеется, не увидели и не услышали!
– Анатолий Владимирович, – пытался я оправдываться. – Мною не владели никакие политические мотивы. Но мне интересно было…
– Ах, вам интересно было?! – снова перебил меня школьный начальник, и вновь принялся ходить по кабинету, только уже, сцепив руки за спиной, как в тюремной камере. – Что вам могло быть интересно на этой противоправной акции? Что? омновцев и кучу милиционеров вы тоже не рассмотрели?
– ОМОН приехал позже, а милиция всегда сопровождает политические акции, а Богдан Сиротин вначале много говорил об удручающем положении в промышленности – ответил я, наглым образом соврав насчет Сиротина.
На минуту Анатолий Владимирович замялся. Надо заметить, что он, как математик, имел положительное качество уважать логические обоснования.
Он вновь, уже немного растерянно, посмотрел на ползущую по окну и ищущую свободу муху, словно ища у той поддержки, и, не найдя таковой, обернулся к шкафу, где висел плакат с какими-то уравнениями, и уже спокойнее продолжал.
– Но разве вы не знали, что это акция была несанкционированная и лозунги, звучащие на ней, призывали к смене правительства?
– Увы, я это узнал, когда оказался в толпе.
– Так надо было сразу покинуть преступный митинг! – опять начал заводиться директор.
– Вашими бы устами да мёд пить, – развёл я руками. Я уже развернул стул и мог непосредственно следить не только по интонации, но и по мимике за фазами настроений директора. – Когда приехал ОМОН, толпа была оцеплена милицией.
– Мда. И телевизор вы, конечно, не смотрите, – Анатолий Владимирович сбавлял обороты. Старик быстро накалялся, но так же быстро отходил.
– Абсолютно, – разочаровал я его. – Я считаю, что это пустая трата времени.
– Но как же так? Вы живёте в обществе и как-то должны находиться в курсе событий. Вы же педагог, и неважно, что дисциплина у вас биологическая, вы имеете классное руководство, где должны во внеурочное время посвящать ваших подопечных, если не во все, то во многие явления социальной жизни, – сказал директор, и в качестве истинности своих слов посмотрел на портрет президента, который висел на стене за моей спиной. – Нам их доверило обучать и воспитывать государство. Иначе в противном случае, из них могут вырасти асоциальные элементы. Нельзя так, Дионис Валентинович!
– К сожалению, Анатолий Владимирович, воспитать ученика с чёткими нравственными ориентирами в эпоху потребительской цивилизации и постмодерна, практически, невозможно, – удручённо ответил я. – Что, думаете, на них сильнее влияет: скучные нравоучения педагога или пропаганда обогащения любой ценой, звучащая, в том числе и с экранов телевизора? А государство, которое, как вы заметили, доверяет нам их, увы, при этом устраняется от того, чтобы пороки окружающей жизни для них не выглядели бы слишком соблазнительными. Что касается меня, то я своих учеников изо всех сил пытаюсь направить на верные стези, но во многом я бессилен. Вот вы упрекнули меня, что я не интересуюсь проявлениями социальной жизни. Но, представляете, об этом я узнаю от них самих! Детские души впечатлительны, впитывают всё как губка, и отбирают из множества проявлений жизни самые взрывные. Если я вижу, что какое-то резонансное событие их будоражит, я, разумеется, пытаюсь их настроить за или против, в зависимости положительности или отрицательности этого события, но я часто уподобляюсь Дон Кихоту, сражающемуся с ветряными мельницами. Мы говорим на разных языках. Ибо критерии, установленные рынком, и связанной с ним индустрии развлечений и шопинга влияют на детскую психику самым удручающим образом, уводя её от тех идеалов, на которых были воспитаны мы.
– Но не все же подвержены пагубным влиянием, – сказал директор.
– Да не все, – согласился я. – Но те индивиды, которые подвержены наибольшему соблазну, навязанной рыночной парадигмой, своей беспринципностью заражают и одухотворённые сердца. В этих условиях сложно нам, учителям, прививать ученику высокие гуманистические идеалы. Но чтобы там не декларировалось государством, ему это на руку. Зачем ему творцы, когда ему нужнее ограниченные покупатели товаров и услуг. Производить-то не надо, благо, русская земля богата ресурсами, которыми, кстати, в подавляющем большинстве владеет не государство, а кучка паразитов. А государство малодушно позволяет обворовывать себя и народ.
– Мда, – сказал Анатолий Владимирович. Он теперь стоял возле аквариума и стучал по нему мягкими подушечками своих пальцев, чем пугал красочных уродин, которые округлили и без того круглые глаза и активнее задвигали жабрами, пуская крупные пузыри. – Слушая вас, интересная получается картина. Слабовольное государство губит гражданские начала в человеке, педагогика бессильна, а учителя в своих отчётах пишут, что они великолепно справляются с учебным планом, который, кстати, отражает и воспитательную составляющую. Выходит, они лгут?
– Отчасти, да, – жёстко ответил я и посмотрел прямо в глаза директору. – Поймите, учитель, в первую очередь гуманитарий – человек подневольный. Министерство ему диктует свою волю. Если он не согласен с приказами, он либо вынужден искать другую работу, либо проводить на деле свою линию, а на бумаге писать то, что пишут и все.
– Теперь мне ясно, – многозначительно подняв мохнатые брови, сказал директор. – Почему вас потянуло на противоправительственный митинг. И неважно, случайно вы там оказались или нарочно. Муха на расстоянии учует интересующий её предмет.
И опять уставился на синюю разносчицу заразы, которая вновь, стала отчаянно елозить по окну.
– Я предпочёл бы на вашем месте упомянуть не муху, а пчелу, – чуть задетый, возразил я. – Она тоже чует на расстоянии интересующий её предмет. Только предмет этот выглядит гораздо благообразней.
– Какая разница, – недовольно буркнул директор. – Оставьте суждения об уместности применения той или иной метафоры эстетикам. Суть не в этом, а в том, что вы были на митинге.
– Да. Я иногда бываю на митингах, – спокойно сказал я и потёр кроссовкой о кроссовку. – Но только санкционированных властью. Нынешнее посещение было недоразумением. Хотя не премину сказать, если бы правительство действовало в интересах народа, то в любых митингах нужда бы сама собой отпала.
– Как бы там ни было, я объявляю вам выговор, – решил показать бульдожий оскал мой непосредственный начальник. – И постарайтесь в следующий раз не оказаться на подобных акциях, а то, вам обещаю, выговором вы уже не отделаетесь. Всё. Эту тему можно считать закрытой.
– Мне можно идти? – спросил я, вставая.
– Нет, задержитесь ещё на две минуты.
Я покорно сел, про себя радуясь, что пронесло.
Анатолий Владимирович подошёл к своему столу и сел за него. Я развернул стул, скрестил ноги и вновь предстал перед его ясные очи. Он начал шебуршить по столу с многочисленными листами мышкой, потом с минуту что-то искал в повёрнутом к нему вполуоборот мониторе компьютера. Иногда я слышал от него только реплики:
– Это не то. Это опять не то. Так, дальше. А, вот!
И прочитал невидимое мне название, видимо, научной работы:
– «Заметки старого краеведа об архиерейских молебнах, банных купаниях, свадьбах, хороводах, играх в лапту и чижика и о многих других явлениях быта кашкинской старины».
Он посмотрел на меня сквозь толстые стёкла своих старых очков и спросил:
– А вы, оказывается, сударь, отнимаете хлеб у Клавдии Потаповны!
– В каком смысле? – не понял я.
– А в самом прямом. Ведь Клавдия Потаповна заправляет у нас краеведением? Да, она и только она. Вначале апреля она написала большую статью о нашем городе, название которой вы только что услышали из моих уст. И вы тоже начали работать на той же ниве, послали в журнал вашу статью, которую, между прочим, вы составили из работы уважаемой Клавдии Потаповны.
– Ах, вот вы о чём, – наконец, понял я. – Я сейчас постараюсь развеять это недоразумение. В своей статье я акцент делаю не на бытовые особенности нашего славного края, а на ботанические. Город наш Кашкино получил такое название из-за росшего во множестве когда-то здесь Клевера ползучего, Trifolium repens, то есть Кашки. Анатолий Владимирович, в статье я исследовал существующие в старину биотопы этого растения и связь его с хозяйственной деятельностью: медоводством и скотоводством. Так что на вотчину Клавдии Потаповны я никак не мог покуситься. Это она наводит тень на плетень. Тем более она послала статью в краеведческий журнал, я же в ботанический.
Директор задумался. Он снял очки и засунул крупную душку себе в рот – дурацкая привычка, от которой он никак не мог избавиться; было такое впечатление, что душку он сосал, прямо как медведь лапу.
– Я всех этих тонкостей не понимаю, – наконец произнёс он, снова надевая очки. – Но мне кажется, что вам с ней следует выяснить все недоразумения. А то она от вашей статьи находится чуть ли не в предынфарктном состоянии. Сами должны понимать. Она полгода выраживала идею написания статьи о быте нашего города. Наконец, разродилась, а тут вы, Дионис Валентинович, со своими биотопами. И ещё она утверждает, что вы что-то там своровали из её труда.
– О компиляции не может быть и речи, – запротестовал я. – Её статью я даже и в глаза не видывал. А то, что ей со сна померещилось, это уже не моя вина.
– Откуда же вы знаете содержание её труда?
– Очень просто. От учителей, читавших её статью.
– Хм, – вздохнул директор. – Да, скорей всего она на вас напраслину возводит. Но ведь она грозиться пожаловаться в общество по защите авторских прав. Такая неуёмная! Ладно! Как-нибудь уладим. С этим всё. Теперь последнее, Дионис Валентинович. Яшин из вашего 10 «Б» вчера грубо оскорбил Валерию Тарасовну. Находясь на территории школы во время уборки мусора, несколько ребят курили. Когда они заметили приближающуюся Валерию Тарасовну, все бросили сигареты, кроме Яшина. Он нагло продолжал курить, когда мимо него проходила учительница. Разумеется, она сделала ему замечание, на что этот поросёнок ей ответил, что в их кругу представительницы женского пола, то есть такие же куряки девчонки, ему позволяют курить. Так что он ничего тут страшного не видит. Валерия Тарасовна была глубоко оскорблена, она написала мне истерическое заявление, в котором требует Яшина исключить из школы. Конечно, тут я причины для исключения из школы ещё не вижу, но вам нужно будет с Яшиным и другими крепко поговорить и родителям позвонить. Кстати, почему вас не было рядом?
– Да, я извещён об этом случае, – ответил я. – А рядом меня не было потому, что я находился у завхоза, и получал хозяйственные мешки. С Яшиным я поговорил. Ершистый малец. Как говориться, яркий представитель поколения «Пепси». Да, им надо заниматься основательно. – Закончил я, при этом прекрасно понимая, что плетью обуха не перебьёшь. Нужно было воспитывать раньше, когда поперёк лавки ложился.
– Вот и займитесь, – вставая, сказал директор. – И родителям позвоните.
– Родители здесь не помощь, – ответил я, тоже вставая. – Целый день на работе, а вечером телеящик и компьютер.
– Учитель не может быть пессимистом, – пафосно заметил Анатолий Владимирович.
– Тогда ему остаётся только стать утопистом, – улыбнулся я.
– Пусть будет утопистом, – жёстко отрезал он, делая вид, что не понял мою иронию. – Но только не пессимистом.
– Я могу быть свободным, Анатолий Владимирович? – спросил я и посмотрел на муху, которая, уже смирившись со своим положением узника, сидела на подоконнике и чистила лапки, наверно, думая, что всякая свобода призрачна, лишь выдуманная философами категория.
– Можете идти, – сказал директор, жестом полководца отпуская меня на смертельный бой с пороками уродливой цивилизации, чтобы вырвать из её бастионов ещё юные, но уже подпавшие под её влияние души.
Когда я вышел во двор, уже подтянулись группа учеников моего 10 «Б», занимающиеся летней отработкой. Пять мальчишек и семь девчонок. Мальчишки бахвалились друг перед другом телефонами, из одного которого звучала монотонный англоязычный рэп. Девочки стояли в стороне и судачили о своём девичьем. Увидев меня, мальчишки сделали хмурые лица. Телефонную музыку отключили. Среди них Яшина не было. Я подошёл к ним. Они поздоровались. Я им ответил тем же.
– А у Яшина сегодня диарея? – спросил я.
– Не, – ответил Мишка Краснов. – Зуб болит.
– Понятно, – констатировал я и обратился к подросткам. – Так. Вам осталось работать три дня. Если всё намеченное будет вами выполнено, то после обозначенного срока увидимся в конце августа.
– В течение трёх дней фронт работ такой, – продолжал я. – Нужно будет очистить часть спортивной площадки от мусора. Я покажу где.
Краснов кивнул, с виду застенчивый Тёмка Воробьёв что-то промямлил. Красавчик Вовка Кожевников, остряк Сашка Имененко и нагловатый, с отвисшей нижней губой Герка Селезень ничем не выразили своего отношения. Только девчонки, уже с утра раскрашенные в боевую окраску каннибальских племён, начали агрессивно возмущаться, что будут выполнять работу, которую должны делать другие, традиционно сравнивая себя с неграми. Пришлось терпеливо объяснять, что они не негры, а передовой и сознательный отряд российский молодёжи, понимающие, что школа нуждается в их крепких молодых руках. А что касается чужой работы – выполнять её они в любом случае не будут. Школа и её территория находится в таком запустении, что со всем творящимся здесь хаосом (понятие хаоса в трудах Пригожина и Делёза, разумеется, я им не развивал) не справится ни то, что все нынешние школьники, но и их дети, и даже внуки. Доводы на них подействовали, и они быстро умолкли.
Как обычно, у завхоза взяли мётлы, носилки, совковые лопаты и отправились на спортивную площадку. Работали споро. Уложились за три часа. Отлично подумал я, трудовое воспитание самое лучшее, что есть в
России. Ребёнка нужно не только наполнять, как сосуд, но и зажигать, как факел25. Вечная слава Антону Семёновичу! Миру есть чему поучиться. А сейчас меня ждёт мой дом, заботы, чтение, а вечером Остров бабочек, где мне предстоит извечная кропотливая работа по экспликации его таинственных символов – экспликации, которую я буду вновь добавлять к воображаемому каталогу моей Вавилонской библиотеки26.