2. Берлин-3
Возмущённый голос виртуального двойника, немного похожий на мой, почти ударил по ушам. От неожиданности я подскочил в кресле, но быстро сориентировался: отключил колонки, и «виртуальная совесть» заткнулась.
Впрочем, альтерЭго тоже не растерялся. Он открыл строку консоли, чтобы написать то, что обо мне думает.
«Да пошёл ты», – я совсем отключил его модуль. В гостиничном номере воцарилась тишина. Факс с уточнёнными данными по беглому преступнику так и не поступил. Оставалось ждать. Коротать время.
От нечего делать я закурил сигарету и вошёл в настройки альтерЭго. Принялся разглядывать его 3D-модель и… увидел её немного иначе, чем раньше.
Теперь модель выглядела более похожей на меня. Удивительно, что я выбрал её. Хотя не должен был, чтобы не выкладывать в сеть свой настоящий облик.
Странно. Видимо, я неосознанно подобрал ту внешность, которая копировала часть моих черт. И сейчас они выдавали игрока. Я смотрел на 3D-модель и не верил глазам. Это был я и не я. Некто другой. Вместо меня.
По модели можно было понять – перед глазами если не персонаж современного фэнтези, то герой каких-то древних мифов. Это сквозило в его взгляде, пронзительном и глубоком, в острых чертах лица. Коротко стриженные тёмные волосы и аккуратная бородка дополняли странный образ героя и антигероя одновременно. Фигура выглядела обычной для тренированного человека, и основное впечатление создавали тёмные, почти чёрные глаза.
При создании модуля искусственного интеллекта от меня потребовалось немного: только пройти встроенный в игру психологический тест, с той целью, чтобы мы с виртуальным двойником лучше понимали друг друга.
Я закурил ещё, хотя в пепельнице лежали две наполовину истлевшие сигареты. Взгляд бесцельно блуждал по обстановке дешёвого гостиничного номера: по сломанным механическим часам, по зарешёченному окну, через которое виднелось чернеющее небо. По отходящим от стен обоям и едва светящейся лампе накаливания под потолком. Из пепельницы поднимались вьющиеся струйки сизого дыма. Шелестел старый вентилятор.
На улице вспыхнула подвижная голограмма земного шара, и моросящий дождь пошёл сквозь виртуальную Землю. Мелькнули силуэты крупных чёрных птиц. Должно быть, воронья.
Захотелось отгородиться от промозглой картины осенней улицы. Я потянулся к рулону свёрнутых над окном жалюзи и распустил полотно. То долго раскачивалось, из-за чего по пространству гостиничного номера проходили контрастные волны теней и света. Создавалось впечатление, что я внутри аквариума. Как рыба, пойманная ради непонятных ей целей. Голова закружилась, и я закрыл решётки полотна. Они сомкнулись.
Наконец, пришёл факс с дополнительными данными по беглецу. Я подошёл к аппарату, но тут жалюзи поползли вверх, скручиваясь в рулон над окном.
«Даже в этой дыре они такие же, как в других гостиницах – сворачиваются по команде с улицы».
И действительно – в зарешёченном окне показался корпус патрульного беспилотника. Его двигатели раздували капли воды на стекле. Он пока не успел развернуться и направить внутрь номера свои сенсоры, так что я успел скрыть бумажку факса телом. Мало ли что.
Постаравшись принять непринуждённую позу, я поглядывал на беспилотник через зеркало, висевшее на стене.
Свет от прожекторов робота внимательно ощупывал пространство гостиничного номера, каждую деталь, каждую мелочь. Он коснулся и зеркала, а через него – моих глаз.
Пришлось зажмуриться.
Зато отсутствие зрительных образов в голове позволило понять кое-что… Показалось, что слышится стук собственного сердца. Впервые за долгое время оно напомнило о себе. Напомнило учащённым неровным биением.
Даже не так. Оно колотилось о стенки грудной клетки как бешенное, сорвавшееся с цепи животное. Пыталось достучаться до охладевшего разума.
Наверное, именно так свыкаются со страхом. Он просачивается внутрь и становится привычным, частью мотивации, шаблона мыслей и чувств, которые определяют последующие действия. Ты делаешь вид, что живёшь. Делаешь вид, что соблюдаешь правила и любишь. А на самом деле – просто боишься и стараешься позабыть это слово, «страх». Запрещаешь себе употреблять его. И окружающие поступают аналогично. Потому что в сердце ничего не осталось, кроме боязни. Потому что она стала формой всего – даже красоты, долга и чести.
Неизвестно, когда исчез патрульный беспилотник. Неясно.
В номере стемнело, и глаза прекратило резать. Я подошёл к окну и отогнул край развернувшегося обратно полотна жалюзи. Затем приоткрыл решётки, окинул взглядом всю картинку сквозь них. Робота поблизости нет. Зато его место заняла вездесущая полицейская сирена. Странно, что я реагирую на неё, хотя давно должен привыкнуть – как человек, который буквально следует за сиреной. Или это она гонится за мной? Но лучше так не думать, иначе… Это называется манией преследования.
К сирене трудно привыкнуть, поскольку мне, как никому другому, известно, что означает её истошный вой. Кто-то за кем-то гонится. Кто-то грабит и убивает, а его жертва расстаётся с жизнью. Прямо сейчас. Человек погибает в это мгновение, и Городу плевать, потому что таков порядок вещей.
Полицейская сирена и безмерный дождь. Меня давно перестал занимать вопрос: «Почему кажется, что он так долго идёт?» Я свыкся с тем, что дождь просто есть. Он не льётся «отчего-то» или «почему-то». Он просто есть. Лишь меняет форму: от ненадолго прекратившегося и едва моросящего до штормового ливня. Это ткань особого мира, холодного и гипнотического.
Сирена и раскаты молний создают атмосферу постоянной тревоги, в которой ты живешь. Которой дышишь вместо воздуха. Кажется, будто вокруг промозглая осенняя ночь, которая никак не закончится. Мир застыл на грани октября-ноября, месяцев увядания, он затерялся в потоках вездесущей воды, льющейся с хмурого неба. Даже если в реальности сирены нет, то она вот-вот зазвучит. Она поджидает поблизости. За спиной или на грани слышимости. Притаилась за неким углом, который совсем рядом и какого не видно вплоть до последнего момента. Молчание полицейских сигналов, а также их вой, стали голосом безумия города.
Постоянные звуки сирен. Лопасти патрульных вертолётов и беспилотников. Истошный визг автомобильных шин и тормозов. Они – как погружение в безысходность. Как растворение в окружающем бреде.
Слуха коснулась неприятная вибрация – взлетающий вдали космоплан. Эти чёртовы штуки создают волны опасных для психики звуков.
«Они сведут меня с ума», – привычным движением я схватил со столика пачку с таблетками и проглотил две. Препарат более-менее помогал: смещал фокус чувствительности. И это было неплохо в большинстве случаев… Ну и что с того, что на улице ад? Проглоти таблетку и станет плевать. Ад и ад. Ты становишься похож на машину или робота. А им «по боку» многое. Часто даже они сами.
Я окинул взглядом столик. Его оккупировала груда полупустых бутылок виски и разорванных блистеров с таблетками: от простого снотворного до специальной «боевой» химии. Конечно, беспилотник заметил это и наверняка записал в какую-то свою базу. Отметил, что «объект номер такой-то» больной (если не конченый) человек.
Я ехал в такси к частному аэродрому, где намеревался сесть в вертолёт, и уже на нём добраться до начальной точки поиска беглеца.
По какой-то причине я задумался над тем, что чувствую в данный момент. Но в ответ прозвучала тишина. Пустота. Внутри стояла тишина. Я ничего не ощущал, и постепенно место пустоты занял город. Кварталы Берлина-3, умытые дождём и почищенные водой от мусора.
Я приоткрыл чуть запотевшее окно, ощутил прикосновение холодного осеннего ветра улиц. Поправил ворот плаща. Дождавшись, когда стекло станет прозрачнее и освободится от испарины, закрыл окно.
Город проносился перед глазами, будто странный сон. Как картинки, плавающие в неясном подсознании. Мы ехали в сторону зелёного цвета, бликов от светофора, расплывавшихся по стеклу. Казалось, вокруг одни разводы воды и отблески рекламы, в которых растворилась основная масса мира. Искривлённое стекло машины давало странные ракурсы. Будто силуэты людей шагают по тёмному небу среди неоновых огней.
Возобновился слабый дождь. Мокрая чернеющая асфальтовая дорога уходила куда-то под нас. Исчезала и возникала снова.
Поездка была столь монотонной, что я поймал себя на странной мысли: «А может, я спал? Та дорога с огнями приснилась?» Что если то ненормальное место – в тёмном уголке головы, а не снаружи за стёклами такси? Я ущипнул себя, но взгляд продолжал скользить по разноцветным пятнам света на мокром лобовом стекле. Сон и реальность оказались неожиданно похожи. Брызги света расплывались, вытягивались в линии, и неизвестно отчего – от остатков дождевой воды или от выпитого виски.
Или от чёртовых таблеток?
Прохожие на улице выглядели как пятна. Красные, синие. Почерневшие пятна.
В лобовом стекле играл причудливый мир, искажённый, вывернутый наизнанку. Маленькие капли отражали свет, и в результате на уровне глаз сверкали звёзды. До них можно было дотянуться рукой. Блики и капли воды плясали, создавая свою реальность. По синему кузову такси текла вода, и движение неонового света улиц создавало на ней призрачные рисунки. Словно на спине электрических скатов, замерших в мелководье.
Как-то незаметно дождь ослаб и сошёл на нет. Поток воздуха освободил стёкла от капель воды, и сквозь них проступило более чёткое видение города.
Оказалось, такси ехало мимо демонстрации «внешней партии»[6]. Нанятая стайка креативных «креветок» опять вышла протестовать против чего-то. Или агитировать за что-то.
Я присмотрелся. На плакатах лозунги о поддержке права на эвтаназию для несовершеннолетних. Большая часть собравшегося здесь офисного планктона недалеко ушла от того возраста, с которого агитировала убивать. Но при этом сами они умирать не собирались – судя по довольным мордам. И очкам исправленной реальности, красовавшимся на каждом втором лбу. «Внешняя партия», состоящая из недоучек и прочих бездельников, озабочена только собственным карманом. Если сегодня оплачивается акция, направленная на утилизацию лишних людей, то не побрезгают и ей. Не побрезгают ничем.
На стенах домов показались большие видеоэкраны и громкоговорители. Что именно мелькает на них, разглядеть не удавалось. Хотя я примерно знал, что там. Уже в который раз играет одна пластинка. Хорошо, что её не слышно из-за поднятого стекла такси. Голос из громкоговорителя соблазняет скидками, призывает добровольно переезжать в другие города и переселяться за тридевять земель.
Голос манит словами о свободе, мечте, шансе. Но уже почти всем известно, что на юге ничем не лучше. Там тот же мусор. Однако громкоговоритель до сих пор надрывается – у него такая работа. Эта машина, как и люди из «внешней партии», выполняют одну задачу и существуют ради неё.
На одном из экранов удаётся разобрать бегущую строку. Новостная лента сообщала: «… на выборах в органы трансокеанского партнёрства победила республиканско-демократическая партия». В то же время их оппоненты, христианские прогрессисты, сохранили позиции в Верхней палате». То есть ничего не изменилось. Да и не могло измениться. Перемена мест слагаемых в одной формуле власти, не более.
На тротуаре у входа в фешенебельный отель опустился бездомный. Охранники тут же бросились к бродяге, подняли едва сопротивляющееся тело и поволокли прочь. Не знаю… но эта картина показалась… органичной что ли. Привычной. Как будто всё увиденное – части одного целого. Едва живой бездомный и сверкающий огнями дорогой отель. Без одного не было бы другого. Это две стороны одной медали.
На чёрном влажном асфальте отражалась красивая улица. Горящая, сверкающая золотом реклама. Один из центральных бульваров. Весь в ресторанах и элитных бутиках.
В показавшейся оранжерее горели голограммы псевдо-живых цветов… Я слышал, что за ними ухаживать не легче, чем за настоящими. Мелькнуло и мёртвое высыхающее дерево в клумбе. Или так лишь показалось?
На витринах магазина одежды транслировались изображения манекенов. Две-три секунды голограмма показывала крупным планом лицо манекена. Причём, были хорошо видны и капли воды, замершие на витрине. Эти изображения накладывались друг на друга так, что казалось, будто на бледной щеке манекена застыла слеза. Не иначе как от холодного ветра.
Я приоткрыл стекло, и из кафе донеслись звуки саксофона. Искажённые, непривычные. И в то же время красивые. Будто на инструменте играл захмелевший или разочарованный ангел.
Мы прибавили скорости. Я закрыл стекло и глаза, чтобы отрешиться от визуальных образов и позволить памяти ещё раз проиграть услышанную мелодию.
Судя по ощущениям тела, такси сделало несколько поворотов. Я открыл глаза. Стало ясно, что мы недалеко от аэродрома.
Оставалось немного. Вот показалась улица зоомагазинов. Через одно из зарешёченных окон было видно, как посетитель и продавец поглаживают решётки клетки – там в ожидании своей участи сидела красивая певчая птица.
В комнате над магазином, судя по всему, разыгрывалась сцена. По шторе гуляли два силуэта. Мужчина и женщина. Они бродили туда-сюда и жестикулировали. Ругались или радовались. Чёрт их поймёт.
Я смотрел на проносящиеся мимо картины и боковым зрением заметил призрачное отражение собственного лица. Оно будто плыло по улице. Среди домов и лавок. Рекламы. Среди сетей из оптических проводов. Среди цепей, на которых покачивались вывески.
Такси остановилось за квартал от ворот аэроплощадки. Она располагалась на окраине, на месте бывшей мусульманской части города.
Мне нравилось использовать частные аэродромы, наподобие этого, укрытого от посторонних глаз. Благодаря им появлялась возможность скрыть факт посещения того или иного места. Мало ли что.
Я приближался к сетчатым воротам. Они показались в неровном свете ламп накаливания. По пустой и безлюдной улице бродил сквозняк. С обшарпанных стен домов свисали цепи, к которым раньше крепилась реклама. Кое-где торчала ржавая арматура.
Заброшенные одноэтажные дома смотрели на меня слепыми окнами, заколоченными досками. Одинокие плиты, остатки бетонных заборов частных домов угрожали вот-вот упасть. Они отошли далеко друг от друга, покосившись то вперёд, то назад. И будто их скрепляла только колючая проволока, видневшаяся на верхних краях плит… Даже пучок оптических проводов связи, тянувшейся над улицей, тоже был обвит колючей проволокой. Эта чёртова острая дрянь повсюду. Она точно опутывает пространство со всех сторон. Опутывает сам воздух.
Я подошёл к секции забора, которая служила замаскированными воротами аэроплощадки. Однако те не открылись. Охранник заснул или не сработала автоматическая система слежения.
Конечно, рядом обнаружилась небольшая дыра – она будто приглашала воспользоваться собой. Но я не сунулся, зная, что там ловушка для воров и бомжей. Стоит шагнуть на охраняемую территорию, как зажжётся лазерная сетка. Её пока не видно. А когда увидишь, то будет поздно.
– Эй! – крикнул я, пытаясь привлечь внимание охранника. В ответ тишина и сквозняк. Камера слежения безучастно смотрела сквозь меня слепым чернеющим объективом.
Я вцепился в сетчатый забор и посмотрел сквозь его решётку. На открытом пространстве аэроплощадки гулял неприветливый ветер. На старой цистерне, превращённой в жилое помещение и стоявшей недалеко от ворот, колыхалась угасающая неоновая вывеска: «Прошивка. Легал». Конечно, эта надпись, как и множество других, врала. Тот, кто сидел внутри, служил охранником, а не занимался прошивкой нелегальной электроники.
Наконец, двери открылись. Нельзя сказать, что гостеприимно – возникло чувство, что распахнулись ворота тюрьмы. Навстречу никто не вышел, и я побрёл к ангарам, темневшим на краю аэроплощадки.
На глаза попался труп чёрной птицы, который ещё не успели убрать. Её перья мотались по бетонной взлётке. Скорее всего, ворона попала в лазерную ловушку. Над территорией аэроплощадки были раскинуты невидимые лазерные сети – специальная защита от птиц и несанкционированного проникновения.
Я оглянулся. Вдали блестели небоскрёбы деловых кварталов. На фоне трущоб красовалась огромная антенна дальней космической связи. Стало не по себе. Я знал, что между мной и тем счастливым местом встала невидимая и беспощадная лазерная сеть.
Сетчатые ворота за мною закрылись.