Остров. Роман путешествий и приключений. Глава шестая. Кони на балконе (Г. Н. Доронин, 2012)

..А– 10; Ы;4–3; 5–8; 4–2; 3 – 13. (2– 11;3–2; 3–1; 3–2; 4 – 10; 3–3; 2–5; Н).

Саша был космонавтом. Правда, не из тех, которые в крошечных капсулах мчатся над Землей, разглядывая планету в бронированный иллюминатор, и все время боятся нажать не на ту кнопку, потому что кнопок и рычажков ровно четыре с половиной тысячи. Саша входил в экспериментальную группу, занимающуюся дальним космосом, проблемами перемещения в пространстве со скоростью света и выше скорости света. Значительно выше этой скорости. Считалось, что никакое материальное тело не может достигнуть скорости света, но Сашины коллеги только смеялись, их опыты доказывали обратное. Они научились забрасывать различные предметы на расстояния в тысячи световых лет. Сначала отправили в район Малого Магелланова облака вымпел из лучшей нержавеющей стали (Саша ухитрился сделать себе из такой стали ножик для рыбалки, вечный), на котором крупными буквами написали разные научные данные, координаты Солнечной системы, а буквами чуть помельче имена ученых. Это на случай встречи с инопланетным разумом. Было там и Сашино имя. Потом такие вымпелы забрасывали в другие галактики, туманности и звездные скопления. Но ответа не было. Ученые ломали головы: то ли инопланетяне не могут разобраться в посланиях, то ли не хотят связываться с землянами, то ли все еще проще – нет никаких инопланетян и живем мы в бесконечном пустом, мертвом мире, в котором дрожит на ветру под солнечными лучами одна живая пылинка – Земля?

Потом группа отправила в одну крабовидную туманность, где как будто в спектральном анализе мелькнула вода, кассеты с музыкальными записями, уверяя себя и правительство, которое должно профинансировать отправку, что язык музыки универсален, понятен всем разумным существам.

– Вы уверены, что там есть разумные существа? – уточнило правительство.

– Не уверены, но надеемся, – ответили ученые. – Если есть вода, значит, есть и жизнь… Или со временем разовьется…

– Вы думаете, они из этой туманности нам ответят? – в правительстве были очень настырные люди. – Вы обратный адрес на кассетах указываете? А то послушают музыку и этим ограничатся…

– Адрес есть: Млечный путь, Солнечная система, планета Земля, до востребования.

– Какую все-таки музыку будете отправлять? – спросило правительство. – Моцарт, Чайковский, Бетховен?..

– Всего понемногу… И цыганские романсы – на любителя, и «Валенки» Лидии Руслановой, и шедевры Леннона, и наигрыши самодеятельного виртуоза-балалаечника Иванова, сына писателя Иванова, того самого…

Правительство одобрило программу, особенно балалаечника, и кассета была удачно запущена в крабовидную туманность. В ответ ни слова, ни одной музыкальной ноты, ни диеза, ни бемоля.

Правительственные эксперты все больше склонялись к неутешительному выводу: мы одиноки во Вселенной.

Тогда решено было отправить к звездам коллекцию репродукций всемирной живописи, включая образцы высокой эротики. Леонардо да Винчи, Рембрандт, Гойя, Ренуар, Гюстав Курбе с его «Началом мира», Василий Сумароков, Альберт Гурьев и еще тринадцать тысяч восемьсот тридцать два художника были удостоены чести представлять Землю в глубинах Вселенной.

Но и высокое искусство не пробудило галактический разум. Оставалось одно – послать туда человека, пусть разберется на месте, наладит полезные контакты, завяжет по возможности дружеские отношения.

Но существовали некоторые преграды на пути осуществления этого дерзкого проекта. Дело в том, что любой, перемещаемый на такой безумной скорости предмет, достигая скорости света, превращался в пучок фотонов, в луч, растянутый на расстояние от земли до нужной галактики. Иначе говоря, вымпел ли из нержавейки, кассета ли с «Двойной фантазией», репродукция ли «Начала мира» превращались в специальном фотонном трансляторе в электромагнитные колебания, которые, преодолев пространство, вновь становились исходными предметами. По сути дела, на время путешествия материальное существование тела временно прекращалось. Для «Начала мира» это, наверное, было не очень страшно, а что будет с человеком, которому предстоит на время стать лучом света?..

Была и другая проблема. Расстояние до некоторых галактик составляло сотни тысяч световых лет. Значит, даже двигаясь со скоростью светового луча, путешествовать придется многие тысячи лет. Друзья Саши – башковитые ребята – легко решили и эту задачку, сумели во много раз перегнать скорость света. Но тут выяснилось, что перегнавшие время, скорее всего, окажутся в далеком прошлом. Может случиться, что им придется возвращаться, если, конечно, придется, за много веков до своего рождения. Общая теория относительности в послесветовых скоростях, оказывается, работает наоборот. А может, и не наоборот – доказать или опровергнуть это сможет только человек. При личном свидании с далеким космосом. В распоряжении космонавта будут две попытки броска: одна в дальний космос, другая – назад.

И еще, существовала опасность, что миллионы и миллионы ватт энергии, которые потребуются для осуществления задуманного, могут пробить брешь в пространственно-временном континууме, то есть нарушится непрерывная совокупность главных составляющих пространства. Во Вселенной образуется разлом, в котором причинно-следственные связи – пустой звук. Трудно представить, что тогда может произойти. Через эту прореху в наш мир могут попадать дикие для нашего сознания предметы и существа; ученые предполагают, что в некоторой части Вселенной в ходу треугольники с четырьмя и более углами, у них в окружности не триста шестьдесят градусов, а значительно больше – до четырехсот. Представьте теперь их геометрию, а равно и архитектуру. Крыша там может быть полом, а стены крышей. И это самое безобидное. А что скажете вы о бомбах, которые сначала взрываются, а потом только их начинают собирать на специальных заводах? Вспомните, как образовалась Вселенная, – в результате большого и, видимо, целенаправленного взрыва, так почему таким путем не может образоваться бомба?

А как вам улитки-гепарды, акуловидные русалки, бабочки размером со стадион?

Времена, эпохи, эры могут перетасоваться, как старая затрепанная колода карт. Понятия «сегодня», «вчера», «завтра» потеряют свой смысл, что, в общем-то, происходит уже сейчас, и это позволяет предположить, что где-то в бесконечном мире уже существуют такие разломы.

Так это или совсем по-другому – мог решить только смелый эксперимент. В общем, потребовались добровольцы.

Собралось много всякого народа: состарившиеся у костров пионеры-тимуровцы, уставшие чужие интересы ставить выше своих собственных; энтузиасты, всегда готовые хоть экспериментальные таблетки глотать, хоть босыми по битым пивным бутылкам ходить, хоть заниматься любовью под микроскопом; искатели приключений, засыпающие на ходу, потому что во сне им снятся алые паруса, скалы на берегу океана, пираты в сюртуках, залитых кровью и мадерой; авантюристы, за жизнь не произнесшие ни слова правды, но готовые отправиться за тысячи верст, услышав в трактире бородатый анекдот про белый Остров на белой воде… Много приходило самоубийц, решивших, что стать лучом света – лучший способ свести счеты с жизнью. Отбою не было от мужей, мечтающих скрыться – хоть в самой враждебной галактике – от своих половин. Настойчиво просился в отряд космонавтов старичок ста шести лет от роду, говорил, что ему позарез надо в прошлое, где он еще в тридцать восьмом году должен был набить морду одному уроду, да вот не набил, а тот в результате да-а-а-а-л-е-к-о-о-о-о пошел, много крови попортил добрым людям. Правда, в комиссии по отбору космонавтов старичку сказали, что морды бить надо в свое время, мордобой задним числом не приветствуется, да и дороже выходит. Один чудак уверял, что ему знакомы многие межгалактические наречия, но проверить это не удалось – не сыскалось второго специалиста. Косяком шли изобретатели всего на свете, вровень с ними – писатели и журналисты, глаза и уши земли нашей. Приходил узнать условия запуска – подъемные, суточные, ну и все такое – один поэт, слагающий стихи для песен (между прочим, очень популярный – его «Гори, гори, не потухай» вошла в мировую антологию золотых застольных песен). Кстати, поэта сразу зачислили в отряд, и здоровье у него было подходящее, и родни никакой.

Кстати, насчет родни было очень строго. По инструкции, в первую очередь зачислялись в галактический отряд люди одинокие, не обремененные многодетными семьями. Дело было вселенского масштаба, и никто не хотел осложнять его надрывом расставаний, истошными криками баб, зачисляемых во вдовы при живых мужьях, хныканьем детей: «Папа, привези мне железную дорогу, ты обещал железную дорогу, ну, папа, не забудь про железную дорогу!..» Особо опасались, если об эксперименте узнает телевидение – там белое превратят в фиолетовое, устроят танцевальное шоу «Звезда с звездою говорит», затеют бесконечный, как сама Вселенная, сериал «Мой любимый луч света», на ста пятидесяти телевизионных каналах поселятся ученые головы, объясняющие, что перемещение со скоростью света невозможно, что человечество обречено стариться вместе с Землей, разделить ее судьбу; идея межзвездных перелетов только отвлекает от реальных проблем, между тем как глобальное потепление грозит вторым всемирным потопом…

Молодоженов рассматривали как исключение, проводили с ними долгие собеседования.

Отклоняли предложения всех, кто старше тридцати, даже беспросветно одиноких. Все космонавты должны иметь приличный запас жизненных сил, они им понадобятся и в непредставимом далеке, и особенно по возвращению. Все кандидаты проходили специальное персональное тестирование, заполняли анкеты, в которых было ни мало ни много, а шестнадцать тысяч триста семьдесят вопросов. Саша заполнял свою анкету полтора года, подчас изумляясь дотошности вопросов: за какой партой сидел в школе, какое любит мороженое (если любит), сочинял ли в восьмом классе стихи (если сочинял в девятом, то не указывать), сколько раз без отдыха переплывал в детстве знаменитую речку Чаган?..

Все зачисленные в группу давали строгую подписку, что идут на смертельный риск добровольно, что готовы к выполнению задания в любую минуту, что обязуются не жениться, что будут все относящееся к отряду хранить в строгой тайне, ну и, конечно, что не состояли, не сочувствовали, не привлекались.

Межгалактический центр обосновался на Свистун-горе, откуда видны были и Меловые горки, и пойма Урала, и сам город, в объятьях трех рек. Глубоко под землей разместились научные лаборатории, где гениальные ученые испытывали время – и на разрыв, и на сжатие, и на прочность, и даже сопротивляемость агрессивным химическим соединениям. В этот центр на вершине горы добровольцы должны были подниматься только пешком или на велосипедах, что было одним из испытаний, потому что далеко не каждому это было по силам. Инструктор по комплексной межгалактической подготовке Ипатий Ильич рассказал как-то, что давным-давно на месте центра была старинная сторожевая башня. Столетия назад здесь стерегли землю, теперь пытаются присматривать за космосом.

В итоге зачислили семьсот семнадцать человек, которые сразу же приступили к усиленным тренировкам. Они учились ориентироваться на местности, выживать в пустыне, лесу, среди льдов, отрабатывали приемы карате, джиу-джитсу, фехтования на шпагах, двуручных мечах, бились на алебардах, стреляли из арбалетов, доводили до совершенства мастерство верховой езды, знакомились с биографиями королей, герцогов и даже менестрелей. Пробовали на вкус средневековую брагу, медовуху, заучивали рецепты пива, сливовицы, портвейна и вермута. Ученые почти не сомневались, что возвращение первого межгалактического космонавта произойдет в четырнадцатом или пятнадцатом веке. А может, и еще раньше. А может, и вообще не произойдет, может, легко распавшись на фотоны, люди затем превратятся в куски неживой мерзкой протоплазмы или их световая составляющая, вернувшись на Землю, попадет в тела коров, лошадей, обезьян, а вдруг вообще космонавты останутся блуждающими потоками света, как кометы?..

– Вы не просто космонавты, вы предтечи грядуще го единения Вселенной! – говорил им инструктор по комплексной межгалактической подготовке Ипатий Ильич. – Через трагедию собственных судеб вам выпало право на великое познание…

Инструктор любил красивые слова, но космонавты понимали – это от полноты чувств и неумения просто сказать о великом.

– Вы покинете Землю, но не покинете мир, – напоминал он им, – вы узнаете то, что не было дано до сей поры никому…

– Без сожаления готовитесь к этому неслыханному научному подвигу? – спрашивал он у них, и сам отвечал:

– Конечно же, с сожалением, как иначе? Прекрасен наш мир, но вы сознательно жертвуете им ради науки… Земля не забудет эту вашу жертву…

После этих его слов шестнадцать человек покинули межгалактический отряд, сославшись на недомогания, занятость и невыплаченные долги.

– Вселенная покорится только людям с крепким духом, – сказал Ипатий Ильич. – Мы никого не держим. Наоборот, хорошо, что отсеваются нестойкие и сомневающиеся…

После этого отряд не досчитался еще трехсот двадцати человек. А один ушел, сказав, что космос – это вообще отвод зрения, на самом деле там ничего нет, ничего…

Ученых, между тем, тревожила еще одна проблема, очень непростая: как передать межгалактическую информацию, ведь если космонавт, вернувшись, попадет в глухое Средневековье, то как современные ученые узнают, с чем он прилетел? Разрабатывались различные хитроумные методы передачи, например, написать сообщение нестираемой краской на пирамидах в Египте, или из базальтовых плит где-нибудь в горах выложить гигантское слово – если мы не одиноки во Вселенной – «Да!», если никто так и не встретится в глубоком космосе, то – «Нет!». Современные ученые обнаружат эти чудеса света и все поймут. Миссия будет выполнена. Предлагались и другие способы: внести красноречивые вставки в тексты старинных книг, понятные расшифровщикам двадцать первого века; создать литературный шедевр, лучше всего стихотворный эпос, чтобы его передавали из поколения в поколение… Порешили на том, что странники во Вселенной будут стараться использовать все возможности донести свою информацию до современников.

Разведчики Вселенной усиленно тренировали память, в далекий космос вместе с ними невозможно было отправить никакой аппаратуры – ни фотоаппаратов, ни видеокамер, ни даже простых записных книжек с карандашами. Да что там – им предстояло отправиться в путь без одежды; ученые пока не научились забрасывать в галактические пространства одновременно с живыми существами и всякие приборы, снаряжение. Или человека, или приборы, а вместе – ни-ни! Ничего не поделаешь, такой закон природы. Поэтому предполагалось, что память должна стать одним из главных инструментов установления космических контактов. Спросят инопланетяне: как у вас дела с математикой, физикой, химией? А им в ответ Бином Ньютона, правило буравчика, закон Ома, Таблицу Менделеева – знай наших!.. Они насчет культуры, конечно, поинтересуются, а им наизусть «Преступление и наказание», «Под сенью девушек в цвету», «Лолиту»…

Саше досталось досконально выучить творчество Пушкина, знать и жизнь поэта. Для многих такая тренировка памяти была обузой, а Саша только обрадовался. Ему и прежде про Пушкина было все интересно…

Особое внимание было уделено лингвистической подготовке. Руководством межгалактического эксперимента было решено, что базовым должно стать знание курсантами шестнадцати языков, не возбранялось, если двадцати или даже сорока. Учили во сне, под глубоким наркозом, в барокамере и в центрифуге… Результаты были поразительными. Саша суахили выучил за день, английский за пару часов, с американским провозился полдня…

Само собой, группа была совершенно секретная. Мегасекретная. Каждый документ после прочтения нужно было сжечь, а пепел развеять на ветру. Если ветра не случалось, то нужно было для развеивания подниматься на самолете на высоту не ниже четырех тысяч метров. В общем, подготовка была нелегкой, но зато какой научный прорыв готовился учеными! И Саша был первым кандидатом на первый бросок.

Саше очень хотелось отправиться в космос. Он еще в детском доме решил, что должен в жизни совершить что-нибудь героическое, о чем заговорят все. Буквально все – и в городе, и в мире.

И в том числе физрук Николай Иванович, который всегда с усмешкой вызывал его подтягиваться к турнику и потом с такой же усмешкой говорил:

– Будем считать, что один раз ты подтянулся. Столько же будет и баллов – один.

– Кол! Кол!.. – орал счастливый класс.

И в том числе Настена из параллельного класса, которая даже в домашних тапочках умеет ходить так, что все думают, что она на каблучках.

И в том числе Митяй Митрясов, с которым старались водить дружбу даже старшеклассники, который не боялся ничего на свете, кроме насмешек, но посмеяться над ним мало кто решался.

И в том числе, даже в первую очередь, его мама, которую он никогда не видел, но всегда знал, что она есть… Пусть она услышит о нем, пусть!..

Его не очень страшило расставание с Землей, не может ведь в космосе быть хуже, чем в строительной общаге, в которую он попал после детдома, а главное, он ни на минуту не сомневался, что вернется; не может такого быть, чтобы не существовало способа быстрого и точного перемещения во Вселенной. Если есть Вселенная, то есть и способ ее постижения. А если этот способ существует, то к моменту его возвращения башковитые ученые обязательно откроют этот способ.

Но, конечно, иногда ему становилось немного грустно. Он вспоминал, как однажды они вместе с параллельным классом ходили в поход, ночевали на берегу тальниковой речки Деркул, а днем ловили в ней огромных зеленых раков, похожих на броневики. Ловить этих неуклюжих чудовищ было очень просто, достаточно было на конец совсем недлинной нитки привязать кусочек мяса, добытого из ракушек, которых было в Деркуле огромное количество, или хвостик малька – и забросить эту приманку в воду. Не успевала она опуститься на дно, как в нее одновременно впивались мертвой хваткой клешни нескольких раков. Оставалось только потихонечку подтаскивать к себе обитателей глубин и, подведя в воде под них ладонь, пытаться схватить их. Правда, это не всегда удавалось, раки пускали в ход свое устрашающее оружие, больно щипали руки, но меньше чем за час удалось наловить полное ведро, и уже мальчишки принялись собирать хворост для костра – славная могла получиться пирушка, но Настена улучила момент и отпустила всех раков назад в Деркул. Мальчишки до того разозлились, что хотели ее поколотить, но не поколотили. Если честно сказать, то совсем немногим хотелось участвовать в приготовлении раков, наблюдать, как те заживо погибают в кипятке. Поэтому ругали Настену скорее для порядка и на ужин с удовольствием трескали тушенку с макаронами.

А потом сидели у костра, и физрук Николай Иванович растягивал меха перламутрового аккордеона, и все негромко пели песню, почему-то казавшуюся невообразимо грустной: «То березка, то рябина, куст ракиты над рекой, край родной, навек любимый, где найдешь еще такой, где найдешь еще такой?…» И огонь костра отражался в перламутре аккордеона и аккордеон казался раскаленным: плесни на него водой из Деркула – и он зашипит… «От морей до гор высоких, посреди родных широт, все бегут, бегут дороги, и зовут они вперед»…

Саше вспоминалось, как в седьмом классе они писали сочинение «Моя улица». Считалось, что это сочинение на свободную тему, учительница по русскому языку и литературе Песня Сольвейг (и почему ее так прозвали, ведь на самом деле она была, кажется, Лидией Семеновной?) думала, что в этой теме большой простор для фантазии, ведь всего в одном квартале пролегала Главная улица, а по ней в свое время гуляли и Пушкин, и Лев Толстой, и Алексей Толстой, да что там далеко ходить – гулял и Виктор Иванов, писатель, путешественник, знаменитый филуменист; рядом была и Чапаевская улица, где когда-то размещался штаб дивизии Василия Ивановича, – много хорошего и поучительного можно было написать, если подойти творчески к этому заданию. Но семиклассники все поняли неправильно. Если все они живут на одной улице, то и описывать должны ее – Дмитриевскую – решили они. А что можно хорошего написать про эту узенькую, темную, колдобистую улицу?

Саша долго сидел над тетрадкой, в голову лезли почему-то одни прилагательные: окаянный, деревянный, оловянный, стеклянный… Он написал: «В нашем замечательном городе есть замечательная…». Подумал чуть-чуть, и слово «замечательная» зачеркнул. Подумал еще и зачеркнул все остальное. Но вспомнил строгие глаза Песни Сольвейг и придумал улицу не существующую: «Моя улица, может быть, называется Мандариновой, потому что мандарины бывают на Новый год, самый лучший праздник. Тогда снег становится оранжевым от мандариновых корок. Вот и моя улица праздничная, хорошая улица. На ней много акаций, сирени, по весне все здесь расцветает и улица становится похожей на сад… У меня полно друзей, мне с ними интересно, летом мы вместе ходим на рыбалку…» Саша поколебался с минуту и дописал: «А скоро я поеду на Черное море, в Сочи».

Даже самому себе не мог он объяснить, для чего написал эту последнюю строчку. Повыделываться на весь детдом захотел? Кого-то разжалобить? Но разве он здесь один такой?..

Он знал все это, но твердо вывел в тетрадке эту свою строчку…

Оказалось, что почти весь класс писал про вымышленные улицы. Песня Сольвейг на другой день сказала об этом с изумлением и гневом:

– Не ожидала я от вас, не ожидала… Что в гороно скажут? Что у нас в городе нет улиц, достойных ваших золотых перьев, да? А может, скажут, что мы, педагоги, не сумели в вас воспитать любовь к родному городу?..

– Не бойтесь, Песня… Лидия Семеновна, мы никому не скажем, честно! – принялся успокаивать ее отличник Бокаушин. – Правда, ребя?..

– Правда, правда! – дружно согласился класс. – Можете не сомневаться… Не выдадим!

– Предлагаете мне сговор, да? – возмутилась учительница. – Да как вы смеете!..

Но, кажется, до гороно ничего не дошло. Песня Сольвейг раздала тетрадки, даже не поставив оценок, а только закорючки – «См…» – значит она смотрела.

Только через год Саша узнал, что Настена писала в своем сочинении как раз про узкую, детдомовскую улочку – Дмитриевскую, и начиналось сочинение так: «В нашем замечательном городе есть замечательная улица…».

Саше вспоминалось, как иногда по вечерам он удирал из детдома и бродил по городу. Это категорически воспрещалось, но все старшеклассники, да и ребята помладше, нарушали этот запрет. Он неплохо знал город: что-то в нем притягивало его к себе. Может быть, какие-нибудь его предки жили здесь?.. Директриса детдома как-то рассказала ему, что его нашли в купе вагона скорого поезда, так что место рождения он может себе выбрать практически любое.

Особенно он любил бывать в старом городе – Куренях или в столетних улочках нынешнего центра. Иногда, нырнув под какую-нибудь кирпичную арку, он попадал во двор, в глубине которого виднелась еще одна арка, а пройдя через нее, оказывался в следующем дворе, который продолжался третьей аркой, а за ней чудился еще один двор, и еще один, и еще – и так, казалось ему, до бесконечности; это был мир дворов, стиснутых вековыми домами, мир крошащихся от старости кирпичных стен, чугунных колец, вделанных в эти стены, таинственных сараев, дубовые двери которых замкнуты ржавыми замками, которые не открывались со времен Иканского сражения, – здесь дремала старина, ждали своего часа удивительные открытия, отсюда должны были начинаться неслыханные доселе приключения.

Он стал брать в библиотеке книжки об истории этого города, их там было немного. Ему посоветовали полистать подшивки газет с краеведческими статьями – из них он тоже кое-что узнал, но не все, что его интересовало. Один краевед – старик с седой бородой, с седыми усами – сказал ему, как в волшебное зеркальце глядел:

– В этом городе загадок спрятано столько, что телескопы надо не в небо наводить, а на этот край!.. Пора уже перестать их бояться!..

– А кто боится-то? Кто? – спросил Саша. – Чего бояться того, что прошло давным-давно?..

Краевед только засмеялся в седые усы.

Саша подолгу стоял у пятиметровых старинных стен, нередко ему удавалось прочитать нацарапанные на камне слова, даже целые послания, тогда ему хотелось думать, что это надписи прошлых веков: «Митя и Лера дураки», «Степа, дождись…», «Золотые коронки ставлю», «Для художниковъ краски в цинковых трубочках, цъны дешевыя», таинственное «2–6, 2– 12, 2–1, 2–2, 1–3, 2–7, 1–2, 2–6, 1–4, 1–3, 1–2, 1–1,1 – 4», причем эти непонятные цифры повторялись в нескольких местах. А рядом с этими цифрами поражала и еще более таинственная надпись:

Дурацкую считалочку кто-то старательно – буковка к буковке – начертал на стене, и, судя по всему, очень-очень давно.

– Чаби, чаряби, Чаряби чаби-чаби, – долго ходил и повторял Саша чепуховские слова; почему-то они запали ему в память.

Но эти воспоминания все-таки не отвлекали его от главного – он в любую минуту готов был отправиться в дальний космос. Но тогда он еще не встретил Дашу…

Как-то, когда подготовка к заброске в галактические дали подходила к завершению, он опять бродил по городу. Пройдя под очередной аркой, оказавшись в очередном дворе, он увидел девушку. Она стояла как раз у той стены, где были эти самые «чаби чаряби». Он подошел к ней и спросил:

– Вы на турецком умеете читать?

Она улыбнулась:

– Нет, я только на чабичарябском…

– Но при чем здесь кони-кони и кто сидел на балконе?

– Наверное, вокруг было много коней, одни только кони, куда ни глянь – кони и кони, и они не знали о том, что на балконе можно выпить чаю, в крайнем случае водицы. При этом, перемежая русские фразы с турецкими, – она взглянула ему в глаза и расхохоталась. В то лето ее лег ко было рассмешить, ей было двадцать, ее счастливая жизнь только начиналась.

– Меня зовут Сашей, – сказал он.

– Ая – Даша, – просто сказала она. – Я здесь часто бываю, мне почему-то старина нравится… Все, что прошло, – реальнее того, что есть и что будет…

– Прошло уже три минуты, как мы познакомились, – сказал Саша, – это уже прошлое, как оно вам?..

Это недавнее прошлое, оно еще не устоялось, – ответила она. – Кстати, тут на стенах много всяких считалочек, как будто кто-то боялся их позабыть… Вот, например: «Эна, бена, раба, Квинтер, финтер, жаба…». А рядом всегда эти странные двойные цифры…

– Точно, а здесь наверху почти поэма:

– Никогда не слышала таких японских имен…

– Странная считалка, – согласился с ней Саша. – Они, если разобраться, все странные. Как будто специально в них добавлено абсурда…

– Чтобы были заметнее и не забывались…

Да уж, что-что, а считалки мы запоминаем на всю жизнь, – задумался Саша. – Пожалуй, никакие рифмованные строчки мы в детстве не повторяем так часто, как разные считалки…

– Вот еще одна надпись, – заметила она. – Полный абсурд:

– Кроме «замри» и «сентябряки» ничего не понятно, – сказала она.

– А «сентябряки» понятно? Что это за штучки такие? – спросил Саша.

– Может, это хорошие дни, которые случаются в сентябре?.. Или медали, которые вручаются гражданам, особо отличившимся в сентябре?..

– Тогда должны быть «октябряки», «ноябряки», «декабряки», «январяки – с печки бряки», – подхватил он эту игру.

– Они наверняка есть! «Августяки», «февраляки», – продолжила Даша. – Но это уже не медали – ордена первой и второй степеней. Звучит как величественно! Августяк первой степени за заслуги перед Отечеством получает…

– А может, «сентябрям» – это просто желтые сентябрьские листья? – предположил он. – Грустные, опадающие, шелестящие под ногами сентябряки?..

– Уж лучше пусть они будут хорошими днями в сентябре, – попросила она. – Грустного и так хоть отбавляй…

– Хорошо! – согласился он. – Тем более, что на дворе как раз сентябрь…

– И день неплохой, – кивнула она.

Потом она говорила ему, что это был самый лучший «сентябряк» в ее жизни.

В тот день они долго гуляли по городу; им и в голову не пришло после обсуждения считалочек вежливо раскланяться и разойтись по сторонам. Не сговариваясь, они двинулись вместе по старинным улицам, над которыми в кронах деревьев разгоралась осень. Они прошли мимо дома Мизиновых, как будто только что вынырнувшего из девятнадцатого века, в это время низко над его крышей протарахтел самолет; хорошо был заметен один из пилотов – чернявый, усатый, стройный, затянутый в кожу, перепоясанный ремнями.

– Знаешь ли ты, что Лика Мизинова – это Лидия Стахеевна? – спросил он для чего-то.

– Нет, не знаю, – призналась она. – К стыду своему, я не знаю, кто такая Лика Мизинова…

– Как-нибудь расскажу, – пообещал он.

– Мне будет интересно, – согласилась она ждать, и в этом согласии мелькнуло будущее.

Тут к ним подошел странный тип, в кроссовках на босу ногу, без шнурков, всклокоченный, в пальто, утратившем цвет еще в прошлом веке.

– Извините, пожалуйста, – обратился он к ним вежливо, – не могли бы вы мне сказать, чем заканчивается книжка «Черемыш, брат героя» писателя Льва Кассиля? Очень интересная книжка…

Оказалось, что ни Саша, ни Даша не читали этого произведения.

– Очень жалко! – сказал парень в кроссовках и только тут представился: – Я – Бочаров… Жалко, что вы не читали про Черемыша…

– Мы обязательно прочитаем, – пообещали они ему и отправились дальше, тут же позабыв про странного парня.

Они вышли к Атаманскому дому; Саша рассказал ей, что давным-давно сюда приезжал Пушкин.

– Это каждый знает, – сказала она. – Здесь даже мемориальная доска есть…

– Но я об этом знаю такое, о чем прежде никто даже не задумывался, – ответил он. – Вот тебе, например, известно, с какой стороны коляски он вышел, подъехав к дому?

– Кто это может теперь знать? – удивилась она. – Наверное, даже в тот день, когда он приехал, люди не обратили на это внимания… Так ли это важно?..

– Для кого-то это может быть очень важным, например какому-нибудь непризнанному дарованию, которое не чает, как прорваться к знаменитому пииту, чтобы вручить ему тетрадку со своими виршами; если, паче чаяния, Александр Сергеевич сойдет с противоположной от парадного крыльца дома стороны, то можно будет рвануться к нему через не очень широкую Большую Михайловскую, а если Пушкин сойдет, как все и ожидают (а говорили, что поэт приехал нежданным, хотя молва всегда быстрее человека, да такого человека!), со стороны парадного, то пиши – пропало – окружат столичного гостя, возьмут под локотки, задушат любезностями – только и видали члена Российской Академии, камер-юнкера… – Саша на ходу придумывал историю, врал напропалую и сам не мог понять, чего его понесло, но остановиться не мог. И вот странное дело: где-то в глубине его сознания, где и рождалась эта придумка, не было ощущения, что это несусветная чушь; он даже думал, что в его фантазии есть какая-то правда.

– Я могу сказать, с какой стороны коляски вышел Александр Сергеевич, – уверенно продолжил он, – с правой по ходу движения, то есть с противоположной стороны от парадного крыльца… Так что если кто-то собирался передать поэту какую-нибудь тетрадку или что-нибудь еще – должен быть наготове, другого такого случая может и не представиться…

Саша подошел к самой стене дома:

– Вот на этом самом месте он стоял, ожидая, когда уляжется пыль, поднятая колесами коляски…

Он сам представил себе эту картину и стал рассказывать дальше:

– Все дело тут как раз в знаменитой пыли Уральска… Кто бы ни приезжал сюда, неизменно удивлялся этой невиданной пыли, в изобилии покрывающей улицы города; се рая, мелкая, как пудра, невесомая – в ветреный день она закрывала город, как чадрой; в безветренный, потревоженная телегами, конями или быками, она часами могла висеть над крышами домов. Александр Сергеевич приезжал сюда в на чале осени… Как раз стояли «сентябряки»… А сентябрь в этих краях ветреный… Теперь понимаешь?..

– Не очень, – призналась она. Он терпеливо продолжил:

– Теперь надо узнать розу ветров, и все станет яснее ясного. Я интересовался, в эту пору ветры здесь преимущественно северо-западные… Значит, когда подъехала коляска, то поднятую ею густую пыль снесло влево, и Пушкин, можно предположить с большой вероятностью, вышел с правой стороны коляски, если он только не хотел попасть в пыльное облако.

Даша с любопытством посмотрела на него: странные люди попадаются на этих улицах.

– Общепринятая версия этой пушкинской поездки очень скупа на краски, – разошелся Саша, как заядлый пушкинист, – почти не сохранилось деталей, это одна из наименее изученных страничек биографии поэта, да и то мы знаем о ней в основном со слов самого Пушкина, из его письма к Наталье Николаевне. Жизнь Пушкина расписана едва ли не по минутам, а тут целых два дня как будто выпали из нее: два десятка строчек– и все… Удивительно, что нет свидетельств местных жителей. Представь, в провинциальный городок приехал столичный гость, знаменитый поэт, важная персона, но это событие не нашло почти никакого отражения ни в местных документах, ни в воспоминаниях современников, ни в письмах – нигде!.. Почему? Загадка!.. Я скажу тебе, что есть люди, которые вообще сомневаются в том, что Пушкин приезжал сюда!.. Находятся даже такие, кто утверждает, что он был в Гурьеве, не в Уральске. Другие спорят: сопровождал ли его Жуковский? Сплошные темные пятна, астрономы сказали бы сегодня так: черные дыры.

– Ты кто по профессии? – спросила Даша. – Литературовед? Астроном?..

Он вспомнил свою профессию, и ему вдруг стало грустно.

– Скорее астроном… но временно безработный… – ответил он и добавил: – Несмотря на это, мне удалось восстановить многие детали тех сентябрьских дней восемьсот тридцать третьего года… Может быть, они помогут серьезным исследователям…

– При помощи все той же пыли? – спросила она. – Хорошее название – «теория пыли»…

– Не только… – не услышал он насмешки. – Мой метод очень прост: не пренебрегать мелочами, самыми крошечными, соединять несоединимое. Мне важно все: не потерял ли один из коней подкову? Сколько мадеры взял в дорогу поэт? Не проспал ли на службу смотритель учуга – этого частокола поперек реки, чтобы красная рыба не поднималась выше Уральска? Уродились ли в том году в садах яблоки? Сколько времени показывали стрелки брегета атамана Василия Осиповича Покатилова?.. Два-три десятка пустяков, сложенных вместе, могут дать картину почти фотографической точности.

– Шерлок Холмс не так ли действовал? – поинтересовалась она.

– Он преступников выводил на чистую воду, а я… – он едва не сказал, для кого припасены в его памяти знания о Пушкине, из которых и вырос его интерес к таинственной поездке поэта в Уральск, – а я… я… Мне просто интерес но… А тебе, тебе это интересно?

Она почти не покривила душой:

– Да, очень… Во всяком случае не скучно об этом слушать.

– Правда? – обрадовался он, а она испугалась, что Пушкин никогда не оставит их наедине.

Я определил время приезда поэта с точностью до минуты, знаю цвет его башмаков, мне известно даже, сколько носовых платков взял он с собой в дальнюю дорогу, я почти уверен, что в дороге около Кирсановского форпоста на берегу старицы он разговаривал с местным мальчишкой, удившим рыбу, – мальчишка дал ему вязовую удочку, и он поймал золотую рыбку…

– Прямо-таки золотую? – спросила она.

– И красноперую…Чудо-рыбка!..

– Скажи, а будущее ты можешь определять по своему методу?.. – перевела она разговор на другое.

– Наверное, могу… Но это не так интересно. Прошлое старается изо всех сил ускользнуть от нас, скрыться, загадать уйму загадок, а будущее само прет нам в руки, можно просто сесть и дожидаться его – и вот оно!..

В этот день они не расставались до вечера. Ходили, разговаривали, загребали ногами желтые листья, стояли на берегу Чагана, затем шли на берег Урала и стояли на краю осыпающегося яра – и дух захватывало от пятнадцатиметровой высоты, от разворачивающейся панорамы Бухарской стороны, от бесконечности молодости. Вечером им тоже не захотелось расставаться, и они не стали расставаться… Ни назавтра, ни через неделю, ни через месяц… А галактика ждала.