Глава четвертая. Правдивая история о том, как полковой врач Столбунов давал клятву Гиппократу
Утром следующего дня я стоял у кровати прапорщика Моржового и с удивлением смотрел на его загипсованную ногу. С одной стороны, нога была как нога, а вот с другой – она почему-то опухла и пальцы, выглядывающие из-под гипса, приобрели подозрительный темно-лиловый оттенок.
Рядом со мной стоял полковой врач Столбунов и тоже смотрел на моржовскую ногу с удивлением. Выглядел доктор неважно. Утренняя щетина на впавших щеках и темные мешки под глазами еще больше подчеркивали его озабоченность.
– Надо что-то делать, – нарушил я трагическое молчание, повисшее над кроватью больного.
– Ну, – подтвердил Моржовый, – а я что говорю? Пальцы совсем онемели. Не чувствуют ничего.
Ответом доктор нас не удостоил. Он только поморщился, угрюмо помассировал себе виски и куда-то ушел.
– Чего это он? – забеспокоился прапорщик.
Я пожал плечами.
– Не знаю. Может таблетки какие тебе пропишет.
– Какие таблетки?
Мой боевой товарищ явно нервничал, так что даже пришлось его успокаивать.
– Да что ты волнуешься? – постарался я придать своему голосу уверенность, хотя вид раздувшейся и опухшей моржовской конечности к оптимизму не располагал. – Не бойся, Моржовый, он же доктор, а не ты. В конце концов, у тебя вторая нога есть.
Мои успокоения подействовали на прапорщика не очень сильно. Он приподнялся на кровати, разглядывая свою ногу, и в глазах его читалась озабоченность.
– Болит? – снова посочувствовал я ему.
– Дергает.
– Придется потерпеть, – вздохнул я, – как там Устав говорит? Солдат должен стойко переносить тяготы и лишения воинской службы.
Моржовый поморщился.
– Я не солдат, я прапорщик.
Я немного помолчал и высказал новое предположение:
– Это потому, Моржовый, что ты с кровати вчера вставал.
Впрочем, и эти мои слова не успокоили страдальца. С кровати прапорщик вчера действительно поднимался и даже умудрился проскакать по коридору из одного конца коридора в другой, вот только едва ли это могло стать причиной опухоли. Он же загипсованной ногой по стенам не бил и в футбол ею не играл.
На всякий случай я взял полотенце и потер им по почерневшим моржовским пальцам.
– Слышь, прапорщик, а ты ноги мыть пробовал? Может это тебе портянки так натерли?
Моржовый коротко ругнулся:
– Да какие, к чертям, портянки? Я же в гипсе.
А ведь еще вчера все шло хорошо. Единственная неприятность, которая произошла у нас прошлым вечером, заключалась в том, что фельдшер, ушедший в город за пивом, нас все-таки надул. Через окно я видел, как двое солдат заносили его обратно в лазарет, но никакого пива при нем не было.
Зато после этого события начали понемногу входить в позитивное русло. Сначала Моржовый, который тоже наблюдал за бесславным возвращением фельдшера, немного расстроился.
– Вот урод! Надо было самому за пивом сходить, – огорчился он и в его голосе явственно слышались нотки укоризны, причем, не только в адрес фельдшера.
Как не крути, но среди обитателей нашей палаты я был единственным, кто мог передвигаться на двух ногах без костылей. Контузия моя была, конечно же, штукой неприятной, но ходьбе за пивом особенно не мешала. Поэтому я чувствовал некоторую неловкость за то, что так подвел своего товарища, доверив столь ответственное дело пьяному фельдшеру.
– А может спирта у Столбунова попросим? – пришла мне в голову здравая мысль. Не то чтобы я был любителем этого медицинского напитка, скорее мне просто хотелось как-нибудь загладить свою вину. Ну, и выпить, конечно же, тоже не мешало.
– Не даст, – без особого энтузиазма откликнулся на мое предложение прапорщик. – Я ему еще с прошлого раза литровую задолжал.
– Ну так это же ты задолжал, а не я.
– Все равно не даст, – Моржовый вздохнул.
Мне почему-то казалось, что у Столбунова не было никаких причин отказывать мне, и хотя доктор в полку слыл человеком прижимистым, я справедливо рассудил, что уж грамм по двести казенного спирта он мог бы выдать нам безболезненно. В самом деле, если спирт в лазарете предназначен для медицинских целей, то есть для непосредственного лечения пациентов, то почему бы доктору и не налить своим пациентам хотя бы по стопочке?
Когда я постучал в кабинет Столбунова, на дворе уже темнело, а доктор сидел за столом рядом с большой стеклянной бутылкой и в глазах его читалась не совсем понятная грусть. Он задумчиво посмотрел на меня, и даже не поинтересовавшись, зачем, собственно, я заглянул в его кабинет в столь поздний час, печально спросил:
– Вот скажи мне, Вистовский, тебе жена изменяет?
– Нет, – на голубом глазу соврал я, хотя никакой жены на тот момент у меня не было.
– А я вот думаю, что моя мне изменяет.
Он равнодушно плеснул в кружку спирта и толкнул ее в мою сторону.
– Пей…
Отказывать доктору было как-то неловко, тем более, что я за этим и шел.
– А закусить есть?
Столбунов порылся в аптечке и молча выставил на стол банку армейской тушенки. Вечер обещал получиться на славу.
– А ты что, подозреваешь ее что ли? – вежливо поинтересовался я у доктора.
– Кого?
– Ну, жену свою? Факты, что ли, какие нашел?
– А-а, – устало отмахнулся Столбунов, – хуже. Я не подозреваю, я чувствую!
Он наотмашь хлебнул из кружки, как если бы не пил, а с размаху прыгал в какой-нибудь омут, после чего только скривил губы и продолжил свою мысль:
– Вот ты сам подумай: я здесь, а она сейчас там, дома.
– Ну, – не совсем понял я.
– Баранки гну, – ругнулся доктор. – Вот что она там сейчас делает?
– Да мало ли? – пожал я плечами. – Может спит или телевизор смотрит…
– Телевизор! – саркастично поморщился доктор. – Как же!
Тут я понял, что доктор Столбунов остро нуждается в чьей-то товарищеской поддержке. Врачу, который всю свою жизнь только и делал, что облегчал чужие страдания, теперь самому требовалось излить кому-то свою наболевшую душу. По этой причине я не стал просить его налить по второй, а плеснул себе сам.
– А у тебя жена кто?
– Актриса. В театре работает.
– Ну, актриса – это еще не самое страшное, – опять соврал я Столбунову. – Ты думаешь если актриса, то обязательно гуляет? Бывают же, наверное, исключения!
– Думаешь? – не поверил мне он.
– А то! Все это глупые предрассудки. Это я тебе как газетчик говорю. Просто люди начитаются про актрис всякой ерунды в газетах – кто, с кем, когда, сколько раз – вот и начинают верить всяким сплетням. А я вот знал одну актрису, так она за десять лет ни разу мужу не изменила. Талантливая, я тебе скажу, женщина! Кикимору в театре играла.
Дослушивать Столбунов не стал. Он сделал еще глоток и ничком прилег на кушетку.
– Вы что здесь, пьете, что ли? – услышал я за спиной голос прапорщика Моржового. Мое долгое отсутствие озадачило его и прапорщик, соорудив из швабры что-то вроде костыля, отправился на мои поиски.
– Страдает человек, – кивнул я в сторону похрапывающего эскулапа.
– Ясно, – кивнул головой прапорщик, наливая себе из бутыли, после чего философски заметил, – все неприятности из-за баб.
После этого мы с прапорщиком просидели еще минут сорок, обсуждая поднятую доктором тему, а затем без особых приключений отправились спать. Моржовый даже почти ни разу не упал по дороге.
Это было вчера, ну а сегодня я смотрел на моржовскую ногу и не знал что подумать.
Столбунов все никак не возвращался, зато в палату заглянул тот самый фельдшер, который так и не донес наше пиво, и поинтересовался, не видел ли кто его фуражку? Насколько я помнил, никакой фуражки у фельдшера со вчерашнего дня не было. Фельдшер побродил по палате, пошарил под койками и с любопытством уставился на посиневшую ногу прапорщика.
– Отбегался? – деловито осведомился он.
– Почему это – отбегался? – в глазах Моржового мелькнуло смутное подозрение.
– Ясное дело почему, – охотно пояснил фельдшер, – гангрена.
– Какая гангрена! – возмутился прапорщик, однако договорить не успел – в палату уже входил военврач Столбунов. В руках у Столбунова стальными зубами холодно поблескивала новенькая пила-ножовка. Прапорщик побледнел.
– Ты зачем пилу принес? – приподнялся он на локтях на своей кровати, не отводя от ножовки настороженного взгляда.
– Пилить буду, – хмуро доложил ему Столбунов.
На лбу у Моржового проступили капельки пота. По всему было видно, что он не разделяет намерений доктора. В этот миг я вдруг остро ощутил, что и прапорщик нуждается в моей дружеской поддержке. Крепко обхватив его руки, я прижал их к кровати и как мог обнадежил больного:
Конец ознакомительного фрагмента.