Глава 2. Краски сгущаются
Утро понедельника выдалось для Альбена на редкость тяжелым. Желание поваляться в постели пересиливало все остальные. С трудом он заставил себя подняться, но уже к назначенному времени в своем черном костюме с иголочки находится на рабочем месте. Войдя в свой кабинет, первым делом он раздвинул шторы, впустив свет просторную комнату. Альбен устроился за столом, и практически в тот же момент раздался стук в дверь.
– Войдите, – отозвался фон Дитрих.
В кабинет вошел мужчина, что был чуть-чуть, наверное, на год, моложе Альбена. Серый деловой костюм с алым галстуком, аккуратно причесанные светлые волосы, прямоугольные линзы очков в тонкой оправе добавляли строгости. Это был второй человек в партии «Объединение». Звали его Герберт Мюллер, и он был тем самым, кто звонил Альбену вечером.
– Доброе утро, Герберт, – улыбнулся фон Дитрих. – Присаживайтесь.
Мюллер улыбнулся в ответ и опустился в кресло перед столом Альбена. На коленях он держал папку.
– Вы снова появились в офисе раньше меня, – продолжил фон Дитрих, что-то быстро печатая.
– Я появился здесь ненамного раньше вас, но как только увидел, что вы пришли, поспешил к вам с докладом, – голос Герберта звучал ровно, но негромко.
Глава партии полностью повернулся к Мюллеру и устремил взгляд на него.
– Я вас предельно внимательно слушаю, – сказал он.
Герберт кашлянул.
– Вчера вечером мы получили новость о том, что на рассмотрение будет выдвинут законопроект об увеличении налогов с населения практически в два раза. Цель, которую преследуют данные действия, пока что нам не ясна, поэтому можно выдвигать всевозможные предположения, – коротко рассказал он.
На мгновение повисла пауза, во время которой Альбен переводил взгляд из одного конца кабинета в другой, пытаясь понять, что ему только что сказали. Повышение налогового бремени в два раза в условиях процветания современной экономики Германии не имело никакой надобности, если, конечно, Канцлеру срочно не понадобились деньги в довольно крупных размерах. В этом случае, возникает вопрос: зачем они ему?
– Герр Альбен? – окликнул начальника Герберт. – Вы в порядке, герр Альбен?
– Да-да, Герберт, со мной все в порядке, – ответил тот. – Я просто пытаюсь осознать, зачем Канцлеру это вдруг понадобилось. На данный момент экономика Германии одна из самых стабильных, в то время как экономика Соединенных Штатов рискует плавно уйти в дефолт. Повышение налогов удвоит поток средств в государственную казну. Но зачем нам такие баснословные средства?
– Деньги государства лишними не бывают, – произнес, хмыкнув, Мюллер.
– Как и ничьими, – продолжил Альбен и снова вернулся к теме обсуждения. – Вам сказали хоть что-нибудь?
Но на это заместитель только помотал головой.
– Мне доложили о том, что данный законопроект будет выдвинут на обсуждение, всучили папку с документами – и все, – развел он руками. – Только это выглядело чуточку иначе.
Чем больше слышал Альбен, тем непонятнее для него становились намерения Канцлера. Все же прекрасно понимают: у Германии достаточно средств, и зачем вдруг понадобились деньги, Альбен не мог понять даже своей умной головой. Канцлер определенно решил что-то затеять…
– Это очень подозрительно, – погладив подбородок, протянул Альбен.
– Именно. Разумеется, это может повлечь за собой народные волнения, а вы понимаете, во что это выльется. Тут никакого «Сопротивления» не понадобится: немцы терпеливые, но если порог терпения будет перейден, Берлин вспыхнет, как стог сухого сена, – заявил Герберт серьезно. – Наша партия всегда старалась защищать права людей и уж не допускать особо многочисленных митингов из-за социальных вопросов. Ради нашего народа мы должны что-нибудь сделать с этим.
С этими словами Герберт протянул Альбену папку с документами. После беглого их изучения, тот поднял глаза на коллегу.
– Как мы и говорили вчера, наш единственный вариант – выступить с контрпредложением, подкрепив его аргументами, – высказал мнение Мюллер. – Если, конечно, вы согласитесь. Вас послушают и люди, и чиновники.
Согласие Альбена, как тот прекрасно понимал, обязывало его заниматься сочинением речи, сбором всех необходимых документов, проведением всех проверок и т. д. Альбен слыл прекрасным оратором, значит, ему предстояло еще и выступать. Конечно, доводить себя до изнеможения он не собирался, однако это была его работа, от которой Альбен отказаться не мог.
– Это, как вы и сказали, наш единственный вариант, – подтвердил он. – Однако можете мне ответить: зачем все-таки Канцлеру понадобились деньги? Мне на ум приходит только Третья мировая война. Мне интересно, что вы скажете по этому поводу.
Герберт позволил себе усмехнуться.
– Я сам не знаю, – признался он. – Не лично Канцлер предлагал эту идею: ее выдвинула партия «За процветание Германии», представителем которой как раз и является глава государства. О масштабном вооруженном конфликте, мне кажется, не может быть и речи, потому что такими своими действиями Германия навлечет на себя гнев всего мирового сообщества, и мы окажемся в проигрыше раньше, чем начнутся военные действия.
– Логично, – подтвердил Альбен. – Ни вам, ни мне не известны причины таких неожиданных действий.
Разговор зашел в тупик. Герберт и Альбен замолчали, продумывая, чем можно заполнить паузу. Первым голос подал Мюллер.
– Я, пожалуй, пойду, чтобы не отвлекать вас от работы, – сказал он, вставая с кресла. Это значило, что ему нечего больше сказать, и продолжать разговор, в общем-то, незачем. – Не забудьте, на 14.00 назначено совещание. Там мы сможем обсудить этот вопрос со всеми членами политсовета.
Альбен кивнул, и Герберт покинул кабинет, оставив его хозяина наедине с кипой документов и нерешенным вопросом государственной важности. Фон Дитрих проводил заместителя взглядом. Он никогда не сомневался в этом человеке. Герберт Мюллер входил в список людей, кому Альбен доверял, значит, был его другом, а доверял фон Дитрих, как ни странно, немногим, и у него были на это причины. Мюллер был молчаливым, несколько нерешительным, но именно из-за этого не делал необдуманных шагов. Герберту нечасто доводилось выступать на публике, но Альбен точно знал: заместитель сможет изложить информацию доходчиво и понятно, пусть даже это будет доклад на десятки листов. Герберт Мюллер был тихим, скромным и незаметным человечком, но, несмотря на это, в нем было что-то, чего Альбен не мог рассмотреть. Существовал некий секрет, который Мюллер прятал за линзами очков. В конце концов, Альбен откладывал рассуждение над этим в долгий ящик, объясняя это своей непонятной подозрительностью. Этот день исключением не стал: у Альбена были куда более важные проблемы, нежели эта.
Курфюрстендамм – одна из самых оживленных улиц Берлина. Сотни туристов и жителей города прогуливаются по ней каждый день, снуют туда-сюда, но никто из них и не подозревает, что именно здесь располагается штаб-квартира немецкой группировки фракции «Сопротивление». Спрятанная на виду, она никогда не привлекала особого внимания ни со стороны полиции, ни даже со стороны горожан. Члены «Сопротивления» отличались умением оставаться незаметными, находясь на виду. Именно в штаб-квартиру фракции и направился Хенсель утром.
Оказавшись в штабе, он почувствовал себя легче. Здесь, в окружении единомышленников, он мог говорить все, что думал о власти и современной политике в целом. Люди, окружавшие его, поддерживали идеи Хенселя. Некоторые его книги даже стали своеобразным руководством для членов немецкого «Сопротивления». Хенсель был умелым лидером, человеком, который умел вести за собой толпу и никогда не боялся последствий. Одно из его жизненных кредо звучало так: «Лучше сделать что-нибудь и жить со спокойной душой, чем не сделать и всю жизнь сожалеть, что не сделал тогда». Лебнир действовал так еще со времен студенчества. Порой он вытворял такое, на что ни один человек в здравом уме не решился бы: если проигрывал в споре, то не пытался отвертеться, а выполнял даже самые нелепые желания, начиная с полетов с лестницы с «парашютом» и выкрикивания лозунгов на крыше и заканчивая пробежками вокруг общежития в одних шортах ночью. В общем, делал все, чего только делать было нельзя. Кроме того, он частенько шел наперекор правилам и делал так, как сам того хотел, не обращая внимания на последствия. Даже сейчас, возглавляя ячейку международной радикальной фракции, он не отступал от своего правила. Хенсель цеплялся за сотые доли, использовал все шансы, даже когда они были близки к нулю. Именно за это он так полюбился коллегам: он не отступал и не боялся будущего, которое он, как правило, подстраивал под себя.
В командном центре было не так много народу. Многие еще отсыпались у себя дома или в комнатах штаба, где жило большинство немецких подпольщиков, а те, кто все-таки пришел, напряженно всматривались в экраны компьютеров, стараясь выискать нужную информацию, или же просто тихо разговаривали, устроившись на креслах. Внимание Хенселя привлек молодой мужчина, стоящий к нему спиной, с прямыми темного цвета волосами. Его светло-коричневая кожаная куртка-полушубок с молочно-белой меховой оторочкой висела на плечах, а руки он, предположительно, держал скрещенными на груди. Еле заметно он отбивал ногой ритм какой-то мелодии.
– Людвиг, – окликнул его Хенсель. – Не знал, что ты так рано в штабе появляешься.
Этим человеком был помощник Хенселя и по совместительству его адъютант – Людвиг Шварц. Он был третьим в немецкой линии, после Лебнира и некоего Большого Босса, который возглавлял все «Сопротивление». Шварц был почти ровесником Лебнира, и успел создать себе имя во фракции. Прямолинейный и даже слегка упертый, он не отступал от цели. Как и шеф, Людвиг Шварц был порой чересчур уж своеволен и бесшабашен: временами делал так, как ему вздумается. Ему была свойственна невозможная подозрительность, но, вместе с этим, и поразительная доверчивость с теми, кого он считал друзьями. Людвиг был человеком, который противоречил сам себе, но это только добавляло ему странного необъяснимого шарма, который он использовал по-всякому.
– А вот и наш лидер, – так же радушно поприветствовал он, обменявшись с Хенселем рукопожатиями. – Ну, рассказывайте, где были, что написали?
– Надо же, все уже знают, что я уезжал из страны, – произнес Хенсель.
– Это не так трудно вычислить, – заявил Людвиг. – Вы никогда не отключаете телефон, потому что в любой момент вам могут позвонить из издательства. Однако на мои звонки вы не отвечали. Значит, либо я звонил не вовремя, что маловероятно, учитывая, сколько раз я звонил, либо вам было дорого на них отвечать, значит, вы в роуминге, а, следовательно, за границей.
Хенсель посмеялся.
– Только ты можешь выстраивать такие логические цепочки, – похвалил товарища Лебнир, – «Шерлок Холмс».
– Вы мне так и не ответили: как оно там, за границей? Где были? – продолжил спрашивать тот.
– Был я в России, – сразу заявил Хенсель. – Там холодно, но терпимо. Предупрежу сразу: медведи по дорогам не ходят! Люди весьма гостеприимные, образованные, десятки музеев. В общем, есть чем себя занять.
Людвиг внимательно слушал начальника. Сам за границей он бывал редко. Исключением являлась Франция, ведь с французской ячейкой немцы чаще всего сотрудничали, поэтому для Людвига хоть обрывочная информация о другой стране являлась интересной.
– А что у вас нового? – поинтересовался Хенсель.
Людвиг несколько секунд думал, устремив рассеянный взгляд в потолок, после чего ответил:
– Ну… ничего.
– Правда? – Лебнир слегка наклонил голову, намекая, что уверен в обратном: – А машину сенатора кто подорвал?
Людвиг обомлел. Его взгляд судорожно забегал из стороны в сторону, пытаясь найти защиту. Наконец, он скрестил руки перед собой и произнес, мотая головой:
– Это не я!
Хенсель закатил глаза:
– Людвиг, у нас во фракции есть только один поджигатель-подрывник, и это ты, как ты догадываешься.
Поджигатель-подрывник – это негласное прозвище, которое Хенсель дал своему подопечному из-за того, что Шварц был главным по части вооружения немецкого отдела и артиллеристом.
– Хорошо, подорвать была моя идея, – признался Шварц, – но это Большой Босс приказал «сделать что-нибудь с ним»! Мы сами решаем, как исполнять данный нам приказ, вот мы и сделали: предупредили его.
Хенсель развел руками. Людвиг трактовал приказы по-своему, и, если дело поручается ему, оно может быть выполнено как угодно.
– Чья хоть машина была? – наконец, спросил он.
– Какого-то сенатора из партии «За процветание Германии», – отмахнулся Людвиг. Он порылся в бумагах и, протянув одну из них Хенселю, стал рассказывать: – Гляньте, что они выдумали! Вздумали налоги в два раза повысить.
Хенсель взял из рук коллеги бумагу и стал изучать ее, причем его лицо приобрело весьма удивленное выражение. Чтобы вдруг правящая партия вздумала повышать налоги – это что-то подозрительное. Лебнир готов был поспорить: Альбен уже в курсе и уже прорабатывает речь, чтобы выступить против этого закона.
– Не понимаю, с чего бы это вдруг Канцлеру понадобились деньги, – стал рассуждать вслух Людвиг, зевнув. – Вроде Третьей Мировой не намечается…
– А какой-нибудь финансовый кризис? – осведомился Хенсель. – Не намечается там часом что-нибудь такое?
Людвиг задумался.
– Некоторые аналитики предсказывают финансовый кризис в ближайшие пять лет, – вспоминал он, – однако вы же знаете, как у нас работают аналитики. Ситуация такая же, как и с концом света: придумывают некие фантастические прогнозы, запугивают народ и власть, а как срок придет, так ничего и нет. Весьма маловероятно, что на этот раз что-нибудь действительно свершится.
Хенсель вернул бумаги обратно Людвигу.
– Может, правительство поверило в эти россказни? – предположил он.
Шварц развел руками:
– Может быть и так, но собирать деньги в таких астрономических количествах только из-за предположения на пять лет – это уже не поддается объяснению.
– Почему же астрономических? – поинтересовался Хенсель.
– Подумайте, сколько зарабатывает среднестатистический немец, умножьте это число на среднюю численность населения и на процент налога, и вы получите цифру, где нулей будет как минимум шесть, – рассудил его коллега.
Хенселя всегда удивляло, откуда у Людвига такие познания в области экономики. Расчеты, формулы, цифры с нулями – все это казалось Хенселю темной комнатой, куда лучше и не заглядывать вовсе. Сам же Людвиг Шварц, выпускник экономического факультета, был аналогичного мнения о других вещах.
– Тогда что? – недоумевал Хенсель.
Людвиг пожал плечами.
– Если бы я знал, я бы сейчас спал спокойно, но, как видите, я тут. Надо подождать немного и понаблюдать за развитием событий, – предложил он. – Как правило, такие важные вопросы освещаются прессой, даже теледебаты проводятся. Готов поспорить, с протестом выступит партия «Объединение». Они на дыбы становятся, если речь заходит о повышении налогов, платы за коммунальные услуги… обо всем, что может даже с вероятностью 0.01% привести к восстанию. Что мне в них и нравится, кстати говоря.
Догадывался ли Людвиг о том, что лучший друг главы немецкого отдела – глава партии «Объединение»? Вряд ли, но может быть. У членов «Сопротивления» были связи, и их влияние простиралось далеко. Но, несмотря на свою общительность, друзей у Хенселя, в отличие от приятелей, было немного. В мире существовал только один человек, который видел Хенселя насквозь или же почти насквозь, и этим человеком был Альбен фон Дитрих – остальные держались на приличном уровне, и даже Людвиг. Хенсель и остальные жили в мире, где таким людям, как они – подпольщикам – следует быть очень осторожными в выборе друзей и объектов доверия, ведь любой неосторожный шаг может привести к гибели, быть может, всей фракции. С доверием всегда было тяжело, а в это время кризис еще больше обострился.
Хенсель, покачиваясь на каблуках, вздохнул, но вынужден был согласиться с предложением Людвига:
– Хорошо, подождем.
Шварц кивнул и развернулся к своему столу, продолжая искать важные документы в ворохе всяческих бумажек, записок, заметок и прочего мусора. Тут к нему неожиданно обратился Лебнир:
– Я пока у вас останусь. Будь другом, введи меня в курс дела.
Шварц остановился. Некоторое время он смотрел на Хенселя, после чего подхватил со стола кипу бумаг и в компании Лебнира покинул центр управления.
Следующие три дня для Альбена выдались самыми тяжелыми. Целыми днями он крутился, как белка в колесе, между офисом, домом и зданием правительства. Несмотря на стрессовую обстановку, он держал себя в руках и не позволял ситуации выйти из-под контроля. Альбен являлся живым олицетворением спокойствия и непоколебимости.
Однако к концу недели даже Альбен занервничал: «Объединению» было не угнаться за оппонентами, насколько быстро они предлагали аргументы в поддержку своей точки зрения, однако разгадать тайные замыслы Канцлера Альбен и «Объединение» до сих пор были не в силах. Времени не хватало. Но у «Объединения» оставалась возможность перевесить чашу весов в свою пользу: как правило, большая часть законопроектов, способных повлиять на жизнь общества, обсуждалась в прямом эфире на теледебатах, и, если «Объединение» выиграет эти дебаты, у них будет преимущество. Удивительная система, но она имела огромный вес. Именно на это и рассчитывали члены партии. Дебаты проходили между избранными представителями партий, но один на один, и это еще более усложняло задачу Альбену, ведь выступать предстояло именно ему. Ораторские таланты фон Дитриха обеспечили ему место в правительстве. Своими речами он мог, при желании, остановить все войны на планете, а мог, наоборот, их развязать. Смышленый и энергичный молодой человек, талантливый политик, притом еще и неподкупный и не коррумпированный, был настоящим самородком, шанс найти который – один на миллион.
Но именно это обязывало его ко многим вещам, и публичное выступление не только от лица политической партии, но и от лица народа, который эта партия представляет, как раз входила в этот круг обязанностей. Безусловно, Альбен был не один: его коллеги тоже вносили немалый вклад в общее дело, однако Альбен фон Дитрих являлся тем самым джокером, который картежники являют только под конец игры. Он был опорой «Объединения», и именно поэтому эта партия была так сильна, и даже политические противники вынуждены были расступаться перед Альбеном.
К концу недели Альбен чувствовал себя слегка измученным. У него резко ухудшился сон: каждый раз в голове всплывали какие-нибудь отрывки из документов, совещания… Альбен был утомлен, но сдаваться он не собирался. Раз уж он это затеял, то доведет дело до конца. Фон Дитрих принципиально не отступал ни при каких обстоятельствах.
На следующий день были назначены дебаты. Альбен репетировал речь, жесты, тембр голоса, расхаживая по квартире из угла в угол. Для политика язык тела был очень важен, даже важнее, чем слова. Можно сказать одно, однако повести себя абсолютно иначе. Альбен старался не допускать досадных ошибок дилетантов. Он держался уверенно и непоколебимо, что бы ему ни говорили.
Однако в этот момент раздался стук в дверь. Как всегда без приглашения, явился Хенсель. Это был единственный раз, когда Альбен предпочел бы, чтобы Лебнира здесь не было: политик был занят делом государственной важности. Однако он, вместо того, чтобы выпроводить Хенселя вон, нацепил на себя самое радушное лицо и открыл дверь. На пороге, как и предполагал Альбен, стоял писатель, как всегда, с улыбкой на лице. Однако уже через пару секунд улыбка сменилась выражением озадаченности.
– Ты не рад меня видеть? – серьезно спросил он. Хенсель мастерски умел читать человеческие эмоции, как и Альбен, однако второй был перед Лебниром бессилен еще и из-за давней дружбы.
– Тебе прямо ответить? – уточнил хозяин квартиры.
Хенсель кивнул.
– Не совсем, – устало ответил Альбен. – Я ничего не имею против тебя, однако я сейчас слегка занят, и ты явился не вовремя. Опять ты меня не предупредил.
Хенсель пожал плечами, мол, бывает, и уже собрался уходить, когда Альбен вдруг его остановил.
– Хотя постой! Быть может, ты и есть тот человек, который мне нужен, – вдруг заявил он и пригласил товарища в квартиру.
– Ты же сам сказал, что занят, – напомнил тот.
– Это так, – подтвердил Альбен. – Я сейчас продумываю речь для завтрашних дебатов, и мне важно знать, будут ли мои слова понятны простому населению. Ты же понимаешь, законопроект принимается не только голосованием сенаторов: на это оказывает влияние и воля жителей.
Лебнир хитро улыбнулся.
– Великий Манипулятор, – так в шутку он окрестил друга. – Теперь я понимаю, почему, если вдруг надо говорить что-нибудь на публику, ставят тебя. Твои слова производят магический эффект на людей!
Альбен кивнул:
– Ну, вот, ты знаешь, как дело обстоит.
Хенсель плюхнулся в кресло и, махнув рукой, произнес:
– Ну, давай свою речь. Посмотрим, что может понять среднестатистический немецкий мозг.
Альбен протянул Хенселю бумаги и, улыбнувшись, направился на кухню, заваривать чай. У Хенселя в доме Альбена уже появились «свои» вещи: например, кресло, в которое садился только он, чашка, из которой пил только Хенсель, даже вешалка в шкафу! Все потому, что Хенсель очень редко бывал у себя дома и все свое время проводил в штабе, где-нибудь за границей или у Альбена в гостях. Можно сказать, что квартира Альбена стала для Хенселя по-настоящему домом. Именно домом, ведь здесь его ждали всегда, вне зависимости от времени суток, погоды и политической ситуации в стране.
Наконец, вернулся Альбен. Он устроился в кресле, подвинув к Хенселю чашку чая, и с надеждой посмотрел на товарища.
– Ну, что скажешь? – поинтересовался он.
Хенсель еще несколько секунд внимательно всматривался в слова, а затем, вернув Альбену бумаги, ответил:
– В принципе, все хорошо. Однако я не уверен насчет четвертой страницы: лично я оттуда понял только то, что грядет кризис, и больше ничего.
Альбен отхлебнул чаю и заявил:
– Ты понял самую суть. Остальное неважно.
– Неважно? – переспросил Хенсель и устремил недоуменный взгляд на фон Дитриха: – Зачем же ты тогда писал кучу всего еще на пол-листа?
Тот закинул ногу на ногу и сцепил пальцы в замок. Так он делал в случаях, когда нужно было объяснять что-то важное. Именно это поведение друга насторожило Хенселя. Он подвинулся к краю кресла и, опершись локтями на колени, приготовился слушать.
– Видишь ли, друг мой, здесь все не так просто, как кажется. Большая часть того, что я говорю на публику, двусмысленна, – рассказывал Альбен. – Эта речь исключением не является. Мне приходится продумывать все так, чтобы и простые граждане уловили суть, а люди, сведущие в политике и государственных делах, восприняли меня правильно. Все выражено порой слишком заумно, чтобы это понял гражданин, но главное, чтобы он уловил суть. С политиками все сложнее: они понимают все твои слова, поэтому приходится добавлять термины и факты, чтобы выглядеть умнее и влиятельнее, возможно, чем есть на самом деле.
– Весьма странный метод, – рассудил Лебнир, покачав головой.
– Стандартная процедура. Множество современных политиков по всему миру пользуется этой схемой, – ответил фон Дитрих. – Очень действенная. Даже будучи, как меня называют, «чистым политиком», я все равно не могу избежать влияния.
Хенсель развел руками.
– Таковы реалии нашего мира, – добавил он.
Несколько минут товарищи сидели в тишине. Альбен вносил поправки в свою речь, а Хенсель пил чай и наблюдал за хозяином квартиры. Ему казалось, что Альбен ведет себя странно: его привычное спокойствие куда-то пропало. Конечно, Хенсель знал о законопроекте, о том, что Альбен будет выступать, но почему он так волновался, Хенсель понять не мог.
Лебнир подпер голову руками и устремил обеспокоенный взгляд на Альбена.
– Ты слишком взволнован, – заявил вдруг он.
Альбен удивленно посмотрел на товарища.
– Слишком? – переспросил он. – Слишком для чего?
– Для себя. Обычно ты не так себя ведешь.
Фон Дитрих развел руками:
– Теледебаты – вещь сложная. Все государство смотрит на тебя и слушает, что ты скажешь. Конечно, я нервничаю – как может быть иначе?
– Раньше ты не был таким нервным. Ты же привык говорить в зал, – напомнил Хенсель с серьезным видом.
– Привык, – подтвердил Альбен, – но разве я говорил, что мне это нравится?
Хенсель улыбнулся и сжал руку в кулак.
– Все сложится, не сомневайся. У тебя все прекрасно получается. У тебя есть к этому талант, – подбодрил он Альбена.
Губы фон Дитриха расплылись в улыбке.
– Думаешь? – спросил он.
– Да я в этом уверен, ты их всех на лопатки положишь! – заявил Хенсель. – Я обязательно буду смотреть прямой эфир.
И тут у Хенселя зазвонил мобильный телефон. Звонка он сейчас не ждал, да и звонить было сейчас некому. Лебнир предположил, что это его из издательства беспокоят, но он очень удивился, когда увидел на экране телефона имя звонящего – Людвиг Шварц.
– Я отойду, – извинился Лебнир и ушел в самый дальний угол квартиры – в спальню Альбена – закрыв за собой дверь. Тот проводил друга взглядом, но не придал особого значения такой отлучке. В конце концов, Альбен сам предпочитал говорить по мобильному телефону в одиночестве.
– Да, Людвиг, слушаю, – ответил Хенсель.
– Полчаса до Курфюрстендамма, – выпалил тот и отключил связь.
Пару секунд Хенсель приходил в себя, слушая зловещие гудки, когда, наконец, нажал кнопку отбоя. Полчаса до Курфюрстендамма. Это был своеобразный код. Курфюрстендамм – место, а полчаса – время, за которое Хенсель должен был туда добраться. Получается, Шварц срочно вызывал Хенселя в штаб «Сопротивления». Причем дело было весьма серьезным, потому как Людвиг никогда не был так немногословен в разговорах с Лебниром. Писатель убрал телефон в карман и, покинув спальню, скорым шагом пересек гостиную, направляясь в прихожую.
Альбен проследил взглядом за другом, однако, когда тот направился к выходу, слегка насторожился.
– Ты куда? – спросил он обеспокоенно.
– В издательство, – откровенно соврал Хенсель. – Недавно новую рукопись им послал. Видимо, возникли вопросы.
На ходу застегивая куртку, он почти пулей вылетел из квартиры. Альбен вскочил с кресла и выбежал за дверь, однако услышал только удаляющиеся быстрые шаги.
– Хенсель! – крикнул он вниз.
Раздался ответ почти мгновенно:
– Не волнуйся, у тебя все получится. Я буду держать за тебя кулаки!
Фон Дитрих вернулся в квартиру, закрыв за собой дверь. Поведение Хенселя ему казалось уже даже не странным – настораживающим. Что ему должны были сообщить, что он так резко сорвался с места? Конечно, ему могли сообщить, что издательство отказывается публиковать его книгу, однако Альбен был уверен, что Хенселю звонили вовсе не из издательства. У Альбена появлялись подозрения, которые он тщательно хранил в себе, однако он постарался отбросить их и вернуться к своей задаче. Завтрашний день мог решить судьбу государства, и Альбен совершенно не собирался проигрывать. Снова взяв в руки листы, фон Дитрих с головой погрузился в свою работу.
Людвиг находился в пустом штабе. Стоя напротив большого плазменного экрана, он то и дело и глядел на часы в перерывах между глотками кофе. У него была веская причина так внезапно вызвать Лебнира в штаб. Однако эту причину он не мог сказать по телефону: спецслужбы могли вести слежку за ними, прослушивая разговоры. Такой человек, как Людвиг, не мог позволить себя обнаружить. Он использовал специальный код, чтобы сообщить все Хенселю. Шварц надеялся, что босс отреагирует на это.
Людвиг еще раз глянул на часы. Прошло двадцать восемь минут с того момента, как он звонил Хенселю. Конечно, босс мог опаздывать из-за проблем с общественным транспортом, но дело было действительно важным и требовало безотлагательных действий. И вот, когда Людвиг уже достал телефон для повторного звонка, дверь штаба распахнулась, и в комнату, тяжело дыша, ввалился Хенсель. Пару секунд он затратил на то, чтобы отдышаться, после чего поднял голову. Он хотел что-то сказать, но, после такой спешки, мысли в его голове отказывались собираться в кучу. Поэтому он просто стоял, согнувшись почти пополам, устремив взгляд на Людвига.
– Лучше присядьте, пока не рухнули, – предложил тот каким-то странным, слишком равнодушным для себя, голосом.
Хенсель повиновался, сев в первое подвернувшееся под руку кресло. Людвиг подошел к нему и протянул стакан воды. Лебнир давно замечал, что, даже будучи бесшабашной персоной, Людвиг Шварц становился серьезным в моменты, когда этот того требует, и сейчас был как раз такой случай.
– Что у вас тут случилось? – придя в себя, наконец, спросил Хенсель.
– Большой Босс хотел с вами поговорить, – холодно ответил Людвиг, – на какую-то личную тему.
Хенсель удивленно поднял брови. Большой Босс хотел обсудить с ним что-то личное. Такое, что остальной фракции об этом лучше не знать. Сегодняшний день удивлял Хенселя больше и больше.
– И что ты ему сказал? – поинтересовался Хенсель.
– Сказал, что вас нет на рабочем месте, – прямо ответил Шварц. – Босс ответил, что перезвонит через полчаса.
– Поэтому ты так резко связался со мной? – рассудил Лебнир.
Людвиг развел руками.
– Зачем же вы спрашиваете, когда вам и так все ясно. Кстати, ваши полчаса истекают… сейчас.
И как только Людвиг закончил рассказ, зазвонил телефон. Шварц снял трубку.
– Слушаю, – ответил он.
Спустя несколько секунд он кивнул и положил трубку. Что-то переключив на панели управления, Людвиг подозвал Хенселя. Тот встал рядом. Наконец, загорелся широкий плазменный экран, висящий на стене чуть под углом, отчего звонящий всегда смотрел на собеседников в штабе сверху вниз, и на нем появилось изображение. Совершенно темное помещение. Нечто, по очертаниям напоминающее офисное кресло, стоящее спиной к зрителю – в этом кресле и сидел звонивший. Его не было видно из-за широкой высокой спинки, и единственное, что можно было разглядеть – ладони в кожаных перчатках. Большой Босс редко выходил на связь, а, если и делал это, то тщательно маскировался. Звонил с разных номеров, зарегистрированных на разные места и людей, видеоконференции устраивал еще реже, только в экстренных случаях. Хакеры «Сопротивления» не раз пытались выведать, кто же эта загадочная персона, однако их попытки проваливались, после чего они бросили это дело. В довершении всего, никто не знал, является ли голос, которым говорит Большой Босс, настоящим: современные технологии позволяли его подделывать. Верхушка «Сопротивления» оставался инкогнито уже несколько лет.
– Добрый день, господа, – поздоровался он.
– Взаимно, сэр, – ответили мужчины.
– Герр Шварц, я бы попросил вас оставить нас: мне нужно обсудить кое-что тет-а-тет с Лебниром, – попросил Большой Босс.
– Хорошо, – согласился Людвиг и в считанные секунды покинул комнату штаба. Хенсель остался в комнате один на один с главой «Сопротивления» по ту сторону экрана.
– Я вас слушаю, сэр, – Хенсель слегка оробел. Одна мысль о том, что Большой Босс решил что-то обсудить с ним, не посылая распоряжения, а появившись здесь почти лично, заставляла Хенселя волноваться. Произошло что-то серьезное. Или должно произойти, поскольку Босс славился своей необъяснимой способностью предсказывать события, возможно, это из-за хорошо налаженных связей.
– Я полагаю, вы уже наслышаны о непростой ситуации в стране, – с такой весьма неожиданной ноты Большой Босс начал разговор.
– Если вы имеете в виду повышение налогов и сборов, то да, наслышан, – подтвердил Хенсель.
– И что вы думаете по этому поводу?
Хенсель откровенно не понимал, в какую сторону идет беседа и к чему она может привести. Вообще последние события, мелочи, на которые он обращал свое внимание, сделали его самого обеспокоенным.
– Ну… Это все настораживает. Однако я схожусь во мнениях с Людвигом, что это просто реакция правящей партии на экономический прогноз аналитиков, – ответил Хенсель после небольшой паузы. – В любом случае, я уверен, кто-нибудь предпримет какие-либо меры.
– Ваша точка зрения имеет смысл, – согласился Босс. – Вы правы: кто-нибудь должен что-нибудь предпринять, и я более чем уверен, что этим кем-нибудь будет партия «Объединение» и их небезызвестный лидер по фамилии фон Дитрих.
Повисло молчание, которое, наконец, прервал голос Хенселя:
– Полагаю, вы правы, сэр. «Объединение» не допустит повышения налогов до таких астрономических сумм.
– Вот тут мы подошли к сути разговора, – намекнул Босс. – Фон Дитрих весьма талантливый политик, но проблема заключается в том, что он, зачастую, весьма рьяно выступает против законопроектов, предложенных правящей партией. Скорее всего, вторым это не доставляет особого удовольствия. Однажды он может стать слишком опасным политическим противником.
– Неужели вы полагаете, что члены правящей партии попытаются убрать фон Дитриха с политической арены вовсе? Попытаются устранить его? – поинтересовался Хенсель, не сумевший утаить своего беспокойства.
– Не исключено. Несомненно, он действует во благо народа из благородных побуждений, однако его действия могут привести к плачевным для него самого последствиям. Поэтому я хотел бы попросить вас об одной услуге: проследите, как бы с ним не случилось беды.
– Шпионить за ним? – со слегка брезгливой интонацией спросил Хенсель, которому идея шпионажа за лучшим другом очень не нравилась.
– Нет, не шпионить. Просто следите, как бы он не попал в неприятности, – пояснил Большой Босс. – Я прошу вас об этом потому, что партия «Объединение» является важным для нас сегментом во всей структуре современного общества Германии. Они, по сути, контролируют народ и сдерживают его. Если эта партия по каким-либо причинам перестанет существовать, привычное для нас общество начнет рушиться, и это затронет и «Сопротивление».
С этим Хенсель вынужден был согласиться. «Объединение» делало все для народа, стараясь удержать равновесие. Как полагал Хенсель, если партия исчезнет, в стране может случиться переворот: народ лишится своих рамок и своего протеже. Большой Босс был совершенно прав, когда говорил, что привычное общество может рухнуть.
– Мне известно, что вы дружны между собой, – как бы невзначай добавил Босс, – поэтому вам, герр Лебнир, на мой взгляд, не составит труда выполнить поставленную задачу. Это только до момента, когда данный спорный законопроект будет либо принят, либо отклонен.
Хенсель потупил глаза в пол. О том, что они были дружны с Альбеном, знали немногие из «Сопротивления». У Босса были обширные связи. Но у Лебнира появлялись свои вопросы, связанные с личностью Альбена фон Дитриха. Писатель надеялся, что Босс даст ему ответ на самый важный вопрос, который беспокоил его уже давно. Наконец, Лебнир решился.
– Хорошо, сэр, – согласился он. – Но можно вам задать вопрос. Один вопрос.
Босс хмыкнул:
– Что ж, задавайте.
Хенсель неуверенно задал свой вопрос. Ответ Босса последовал почти незамедлительно.
– Что ж, это правда, – хмыкнул лидер «Сопротивления».
Хенсель опустил глаза. Его подозрения оправдались. У Лебнира были основания полагать так, и теперь, когда Босс подтвердил, не оставалось никаких сомнений на этот счет. Эту мысль он старался не озвучивать даже в голове.
– Ясно. Спасибо, – коротко он поблагодарил главу «Сопротивления» за ответ.
– Надеюсь, мы друг друга поняли, – напоследок бросил тот, после чего экран погас.
Несколько секунд Хенсель стоял в пустой комнате, обдумывая все вышесказанное. Ему предстояло присматривать за Альбеном, потому что Босс, из политических соображений, опасался за его жизнь. На самом деле, у него были весьма объективные причины. Фон Дитрих действительно порой уж слишком рьяно рвался в бой. На политической арене он был не таким тихоней, как в обычной жизни. Он становился упертым и, возможно, чересчур энергичным. Его пылкие речи не оставляли равнодушными никого. Но, помимо тех, кто аплодировал ему, существовали личности, которым Альбен и его партия были не по вкусу. Большой Босс опасался оправданно насчет того, что Альбена могут попытаться убрать: у этого были основания.
Пребывающий в растревоженном состоянии, Хенсель покинул штаб. Молча, он прошествовал мимо Людвига, ожидавшего по ту сторону двери, и направился в свою квартиру. Шварц проводил Лебнира удивленным взглядом, однако останавливать не стал. Он вошел в пустой штаб. Внимание его привлек поблескивающий красным огоньком факс. Когда сообщение было напечатано, Людвиг взял его в руки и прочел. Инструкции, адресованные ему, от Большого Босса. Короткое сообщение гласило:
«Следите за странами: неделя все решит. Шф. Св. Сообщите Франции и остальным».
Босс призывал его связаться с остальными ячейками «Сопротивления» и доложить о ситуации в Германии. Возможно, Босс намекал на то, что в остальных шести странах, где существовало «Сопротивление», могли приниматься подобные меры. Следовало быть наготове.
Шварц набрал код страны, номер и стал ждать. Наконец, когда на том конце сняли трубку, Людвиг произнес:
– Соедините меня с Фаширье. Это Шварц из немецкого отдела.
Несколько секунд он молчал, ожидая, когда собеседник появится, и вот в трубке раздался мелодичный голос с французским акцентом:
– Чем могу быть полезен, mon cher monsieur Chvartc1?
– Новые инструкции от Босса. Послушай, пожалуйста, внимательно: все, что я сейчас скажу тебе, ты должен передать Испании, Америке и Италии. Англичанам и русским я сообщу сам, – предупредил Людвиг: – Следи за страной.
Настал день теледебатов – день, который мог решить все. Альбен в этот день был странно спокоен, учитывая все его прошлое беспокойство. Все утро он последний раз репетировал речь и жесты. Время уже клонилось к трем часам дня, когда Альбен, держа на коленях портфель с документами, сидел в салоне черного «Вольво» управляемого личным водителем. Фон Дитрих был полностью сосредоточен на предстоящих дебатах, когда у него зазвонил телефон. На экране высветилось имя: Герберт Мюллер.
– Добрый день, Герберт, – поздоровался Альбен. – Вы уже на месте?
Герберт был вторым, кто должен был присутствовать на дебатах. Говорить он не собирался, он был только свидетелем и помощником, если вдруг Альбену понадобится советчик.
– Да, – ответил тот, а затем предупредил. – Если у вас плащ с высоким воротником, поднимите его, когда будете выходить из машины. Слушайте, там столько фотографов… Они меня чуть живьем не съели!
Альбен позволил себе усмехнуться.
– Такова цена известности.
Короткий разговор на этом был закончен. Что ж, фон Дитриху не впервой было оказываться в центре внимания СМИ. Высокопоставленные политические фигуры стали для взрослого населения страны почти теми же, что и звезды эстрады для подростков. Люди питали оправданный интерес к ним, потому как эти люди решали всю дальнейшую судьбу государства. Альбен уже к этому привык, но он не мог сказать, что ему это нравилось. Радовало хотя бы то, что желтая пресса не пыталась их дискредитировать, как это бывало с другими знаменитостями. Политики находились уже на другом уровне, и у них были свои куда более грязные методы и средства, которыми они пользовались.
Наконец, машина подъехала к зданию правительства. Именно там, в большом зале, должны были происходить дебаты. Но Альбен не спешил покидать машину.
– Скажите, там, снаружи, очень много народу? – поинтересовался он у водителя.
– Смотря, что для вас «очень много», – ответил тот. – Думаю, там человек триста, не меньше. Стоят, флажками машут.
– Избиратели, – подумал Альбен. Партия «Объединение» пользовалась любовью и почетом у народа, поэтому люди нередко приходили к зданиям, где проходило какое-нибудь совещание с их участием, и ожидали результатов. Этот случай исключением не стал.
Альбен собрался с мыслями и, подняв повыше воротник плаща, вышел из машины, но буквально тут же ему пришлось зажмуриться, чтобы не быть ослепленным вспышками фотокамер. Со всех сторон стали раздаваться восторженные возгласы. В этот момент вспышки Альбену загородили две фигуры в черных шинелях, вставшие по бокам – телохранители, имеющиеся у каждого высокопоставленного политика. Уже в сопровождении двух безмолвных рыцарей Альбен направился дальше в здание правительства, но эти тридцать метров показались ему не меньше, чем ковровой дорожкой в Голливуде. Фон Дитрих чувствовал себя, словно известный актер на премьере фильма с собой в главной роли. Но, переводя на простой язык, он и был главной ролью, тем самым известным актером, с таким мастерством играющим роль «белого и пушистого», но, тем не менее, опасного расчетливого политика.
Наконец, крики толпы и вспышки фотокамер остались за массивными дверьми здания правительства, и только тогда Альбен смог вздохнуть спокойно. В холле его уже ожидал Герберт. Представители «Объединения» пожали друг другу руки и в сопровождении телохранителей отправились в предоставленный им кабинет.
– Вы не шутили насчет фотографов, – сказал Альбен, на ходу снимая плащ.
– Цена известности – быть всегда в центре внимания, как вы сказали, – разведя руками, ответил Герберт. – Мы, можно сказать, поп-звезды для старшего поколения.
Альбен улыбнулся.
– Сколько лет это уже продолжается? – спросил он. – Я имею в виду, сколько лет «Объединение» находится в центре внимания прессы?
– С тех пор, как вы стали главой партии, ее авторитет и влияние заметно возросло. Я полагаю, с того самого момента, – высказал предположение Мюллер.
– Вы говорите об этом так, будто одно мое присутствие может спасти все положение, – усмехнулся фон Дитрих. – Я просто политик, как и вы, мой дорогой Герберт.
– Выдающийся политик, – поправил тот. – Таких, как вы, в современном мире найти трудно. Вы уникальный феномен. Именно поэтому вы так важны для «Объединения» и для немецкого народа в целом.
– Вы мне льстите, – отмахнулся Альбен.
Заместитель помотал головой:
– Ничуть.
Герберт был высокого мнения об Альбене, и у него были на то причины.
Последующий час был пропитан напряжением. Герберт и Альбен еще раз пересматривали все документы, которые хотя бы теоретически могу им пригодиться. Альбен оставался относительно спокойным, но вот Мюллер вдруг стал заметно нервничать, как студент перед экзаменом. Ему предстояло молча следить за ходом событий, быть наблюдателем и советчиком в редких случаях, однако Герберта это не успокаивало. Он нервно бродил из стороны в сторону, теребя галстук.
– Герберт, успокойтесь, – попросил Альбен. – Почему вы так нервничаете?
– Я прокручиваю в голове все возможные варианты негативных последствий, – пояснил тот. Говорил он отрывисто. – Подкуп, шантаж…
– Почему же все так негативно? – перебил его Альбен.
– Это политика, герр Альбен, а политика, как вам и самим прекрасно известно, грязное дело, – ответил тот и, опустившись на стул, стал постукивать пальцами по коленям.
Альбен отодвинул в сторону документы и устремил вопросительный взгляд на коллегу.
– И все-таки, ваше нервное состояние меня беспокоит, – высказал он.
Герберт вздохнул.
– Я знал случаи, когда воистину бредовые законопроекты принимались только из-за приложенной к ним суммы денег, – ответил Мюллер. – Мне бы совершенно не хотелось, чтобы и наш случай принял такой оборот.
– Если бы это было обсуждение, скрытое от глаз простого населения, ваше беспокойство было бы оправданным, однако это теледебаты. Вся Германия будет следить за нами, – приободрил коллегу фон Дитрих. – Я уверен, до такого не дойдет.
Герберт шумно выдохнул.
– Хорошо. Вы правы. Вы совершенно правы, герр фон Дитрих, – покорно согласился он.
В этот момент дверь кабинета распахнулась, и на пороге показался человек.
– Через десять минут начнутся дебаты, – предупредил он.
Альбен и Герберт переглянулись и почти синхронно встали со своих мест. Альбен передал Мюллеру папку с документами, и оба вышли из кабинета вслед за проводником.
В зале к этому времени уже собралась публика и репортеры. Как только Альбен и Герберт вошли, буквально со всех сторон засверкали вспышки, но теперь «поп-звездам для старшего поколения» не за кого было спрятаться. Выпрямив спины, они прошествовали вперед, на сцену. Пожали руки своим оппонентам, и, после небольшого вступления телеведущего, дебаты начались.
Первыми выступала сторона правящей партии. Они предлагали вполне обоснованную аргументацию своей позиции. Как и предполагала верхушка «Объединения», эти меры прикрывались предстоящим сомнительным финансовым кризисом и еще некоторыми причинами. Если бы это было просто выступление на публику, можно было бы считать его вполне удачным. Но ведь у правящей партии был достойный оппонент: Альбен, которому этих доказательств было недостаточно. Было ясно, за этим кроется нечто большее, однако ни Альбен, ни Герберт, ни вообще кто-нибудь, не могли пока предположить, что именно.
Наконец, в дискуссию вступил сам Альбен со своими доказательствами. Его почти равнодушный ровный голос распространялся по залу, заставляя всех присутствующих прислушаться к себе. Несколько раз в своем выступлении он упоминал печально известное «Сопротивление», напоминал о событиях в России. Вся суть его претензий заключалась в том, что подобные меры повлекут за собой восстание, что было в этот период весьма нежелательным. Говорил он около часа без остановки, причем не повторялся ни разу. Окончание его монолога было ознаменовано аплодисментами в его адрес. Альбен успел заслужить внимание и доверие народа к своей персоне. Однако это не помешало оппоненту задать ему весьма каверзный вопрос, касающийся, скорее, самого Альбена, нежели проблемы, обсуждаемой на дебатах:
– В своей речи вы часто упоминали радикальную фракцию «Сопротивление». У меня возникают сомнения, не лояльны ли вы к ним?
Герберт метнул грозный взгляд на оппонента. Зал затаил дыхание. Это был весьма сложный вопрос. Сложный в том смысле, что один неверный шаг – и вся политическая карьера Альбена могла полететь в никуда. Но фон Дитрих оставался спокойным: его ничуть не удивил данный вопрос.
– Нет, – ответил Альбен. – Я упоминал их часто потому, что в современной жизни общества, в том числе и политический, фракция «Сопротивление» является важной политический ячейкой. В том смысле, что, если им не понравится принятое решение или какие-либо принимаемые меры, Германию захлестнет волна революций. Я бы очень не хотел повторения событий в России в 1917 году, когда старая власть была свергнута, и правящей партией стали большевики. Мы сидим, по сути, на пороховой бочке, и, чтобы под нами ничего не взорвалось, мы должны считаться с их возможным мнением. Возможным, потому что мы не знаем наверняка, чего они хотят. Их цели расплывчаты. Но с «Сопротивлением» мы вынуждены вести себя осторожно.
В зале раздались редкие хлопки.
– Вы опять упомянули Россию, – создавалось ощущение, что своими подобными фразами оппоненты стараются надавить на Альбена больше как на человека, нежели на политика. Политиком он был отменным, но его можно было слегка принизить как человека.
– Я упоминаю Россию только из-за того, что история этой страны полна кровавых переворотов и политических интриг. Как говорят историки, «Россия – главный эксперт мира по части революций», – заявил Альбен, скрестив руки. – Эта страна пережила многое. Так, может, нам пора учиться на чужих ошибках, а не ждать, пока у нас случится нечто подобное и снесет на своем пути все и вся?
Альбен выстоял. Даже на каверзные вопросы он отвечал спокойно и сдержанно, хотя, возможно, и хотел заявить что-нибудь такое же колкое. Теледебаты длились около трех часов. Но, подводя итог, можно было сказать, что «Объединение» в лице Альбена их выиграло.
Порядком уставший фон Дитрих в сопровождении Герберта возвращался домой. Каким-то образом ему удалось уговорить коллегу пройтись с ним пешком. Мюллер же таким уставшим не был. Наоборот, энергии у него было предостаточно.
– Нет, вы только посмотрите, что они вытворяют! Мы обсуждаем высокую политику, а они придираются к вашим фразам, причем задают абсолютно не связанные с темой вопросы! – жестикулируя, возмущался Герберт. В моменты крайней необходимости вся его тихость и скромность пропадала, являя миру сильного и уверенного в себе человека. – Они пытались обвинить вас в пособничестве террористам! Это же оскорбительно!
– Здесь нет ничего сверхъестественного: это политика, а здесь свои грязные методы. Вам ли не знать, – спокойно отреагировал Альбен. – Мало ли, как бы я ответил.
– Вы молодец, что отреагировали спокойно, – похвалил коллегу Герберт. – Я бы не выдержал. Я слишком легко поддаюсь на провокации.
– Люди разные, – только и сказал Альбен.
Повисла небольшая пауза, когда Мюллер заявил:
– Мне кажется, вы этот раунд выиграли.
– Я? – переспросил Альбен. – Не я, мы. Все мы. Все «Объединение». Может быть, вы и правы насчет победы.
– Я уверен. Народ нас поддерживает. Вы же видели это сами, – продолжил Герберт.
Альбен ничего не ответил – только развел руками. Выйдя на оживленную площадь, фон Дитрих поднял повыше воротник плаща и слегка растрепал волосы, а Герберт опустил козырек кепи. Без сопровождения телохранителей и без каких-либо опознавательных знаков им как-то удавалось затеряться в толпе и не привлекать особого внимания. Однако Альбен частенько ловил на себе взгляды прохожих и слышал их тихое перешептывание. Герберт прекрасно понимал состояние Альбена: хоть сам Мюллер и являлся посредственной политической фигурой, он был так же известен широкому обществу, поэтому порой также страдал от избыточного внимания к своей персоне.
– Мне кажется, или нас даже так узнали? – тихо спросил Герберт.
– Не вам одному так кажется, – ответил Альбен. С этого момента он пообещал себе надевать шапку-ушанку, подаренную Хенселем, каждый раз при выходе из дома.
Наконец, они преодолели площадь и вновь углубились в тихие, полупустынные вечерние улочки Берлина. Однако на некоторой части пути Альбен вдруг почувствовал себя крайне некомфортно. Он чувствовал себя так, как обычно чувствуют себя ученики, разгуливающие по школе во время уроков: главное, чтобы не поймали. У Альбена было подобное ощущение. Ему казалось, что за ним следят, причем очень настойчиво. Поэтому он слегка ускорил шаг. Герберт неотрывно следовал за ним. Однако и он уловил странную перемену, особенно в лице Альбена: напряженный взгляд блуждал из стороны в сторону, будто что-то высматривая.
– Что-то не так? – поинтересовался Мюллер.
Альбен не ответил. Он обернулся. За ними не было никого. Только человек в плаще, постояв несколько секунд у магазина, направился в обратную сторону.
– Нет. Ничего, – ответил Альбен и продолжил движение.
– И что же это все-таки было? – не унимался Мюллер, которого всегда удивляли резкие перемены в лице Альбена.
– Ничего особенного, – спокойно повторил фон Дитрих. – Просто мне вдруг показалось, что за нами следят.
Герберт рассмеялся.
– Мы и так на виду, за нами следить не надо, – заявил он. – У вас паранойя. Мания преследования.
Альбен слегка кивнул головой:
– Возможно, это следствие постоянной работы «под прицелом».
– Под прицелом фотокамер, – уточнил Герберт. – В таком случаем, не вы один этим страдаете.
Так, разговаривая ни о чем, они продолжали движение, пока не дошли до дома на набережной канала, где проживал Герберт. Пожелав коллеге действительно спокойной ночи после такого тяжелого дня, Альбен направился дальше, на Александерплац, уже в гордом одиночестве.
На самом деле, это был далеко не первый раз, когда Альбену казалось, что за ним следят. Это странное чувство периодически посещало его даже в офисе. Как будто кто-то или что-то следит за каждым его шагом, каждым действием. Причем эта слежка распространялась, похоже, не только на него, но и на все «Объединение», как думал Альбен. Он начинал опасаться, как бы его деятельность не сказалась на всей партия отрицательно. Но Альбен предпочитал думать, что это всего лишь необоснованная паранойя. Убеждая себя в этом, он не заметил, когда достиг площади с Мировыми Часами, или, как их еще называли, Календарем. Он снова был дома. Существовало два места, где Альбен чувствовал себя совершенно спокойно и мог ничего не опасаться: его квартира на Александерплац и особняк его родителей под Кельном. Иных вариантов не было, однако и здесь было одно исключение из правил: Альбен чувствовал себя так же спокойно в обществе своего друга Хенселя. Странная аура писателя захлестывала окружающих необъяснимым оптимизмом и энергией, а Альбен был как раз тем человеком, которому этой энергии, как правило, не хватало.
Фон Дитрих опустился в кресло в гостиной и вытянул ноги. Наконец-то он был дома. Он прикрыл глаза, когда зазвонил его телефон. Альбен уже догадывался, кто именно звонит, и его догадки оправдались.
– Смотрел прямой эфир. Ты был неподражаем! – сразу же похвалил друга Хенсель. – Ловко ты их! Особенно с вопросами. Коллега твой, видно было, тут же забеспокоился, а ты спокойно все воспринял. Поздравляю!
– С чем? – переспросил Альбен устало. – Мне кажется, равно еще кого-то с чем-то поздравлять. Еще неделя пройдет, прежде чем мы узнаем, кто же победил. На этой неделе будут проходить слушания по этому вопросу, так что самое ответственное еще впереди.
– Только ты там, смотри, не напрягайся слишком! А то так ведь доведешь себя до изнеможения, а мне тебя из этого всего вытаскивать, – заботливо предупредил Лебнир.
– Хорошо, не буду, – ответил Альбен с улыбкой на губах.
– Ну, ладно, не буду тебя больше тормошить: ты и так уже уставший, – рассудил Хенсель. – Иди, отсыпайся, герой.
С этими словами Хенсель положил трубку. Альбен вздохнул и улыбнулся. И снова он возвращался к вопросу о заботе Хенселя о нем и о заботе Альбена о Хенселе. Фон Дитрих не мог вспомнить ни одного случая, кроме как в университете, чтобы он говорил другу подобное, и именно за это Альбен себя часто ругал.
Фон Дитрих окинул взглядом комнату. Первое, что теперь бросалось в глаза, – куколка-матрешка, стоящая на полке чуть поодаль от «проклятых шариков» Ньютона. Порой Альбен сравнивал людей с матрешками, причем и самого себя тоже. Матрешку можно открыть – там будет еще одна, потом еще одна. Так и с людьми: ты начинаешь «открывать» их, копаться в их жизни, а там оказываются тайны прошлого, за ними еще одни, потом еще одни. Только в отличие от матрешки, у человека может быть бесконечное множество тайн. Даже у Альбена. Конечно, фон Дитриху скрывать особо было нечего, но и у него были свои скелеты в шкафу, о которых не знал никто, даже Хенсель.
Рассуждая о людях-матрешках, Альбен пришел к выводу, что лучше сейчас не забивать голову такими вещами, потому как, в соединении со всем, что он пережил за эту неделю и за сегодняшний день, он рискует не уснуть вообще, а спать, по правде сказать, хотелось и даже очень.
Неделя прошла относительно спокойно. Даже не прошла, а пролетела. Альбен проживал день за днем, занимаясь своей работой, Хенсель, как правило, крутился в штабе «Сопротивления» на Курфюрстендамме, Герберт следил за всеми новостями, не упуская из виду ничего, что происходило в стране. День последнего слушания подкрался незаметно. На закрытом совещании собрались представители всех политических партий, входящих в правительство. Темноволосый канцлер Германии Адольф Кёниг начал совещание своей речью. Сначала обсуждались другие, не менее важные, вопросы касательно реформ образования, здравоохранения и так далее. Тем не менее, когда дело дошло до волнующего вопроса, главу «Объединения» ждало разочарование.
– По данному вопросу было проведено голосование. Большинство голосов было отдано за принятие этого решения, – сказал тогда Кёниг. Черноволосый канцлер произнес это с нотками сожаления в твердом голосе, и лицо его на мгновение тоже выразило искреннее сочувствие.
– Если большинство проголосовало за принятие решения, мне ничего не остается, кроме как согласиться, – так же спокойно ответил фон Дитрих.
Но только внешне он выглядел таким спокойным и отрешенным. На самом деле, он был разочарован. Но так уж вышло, и Альбен действительно ничего не мог с этим поделать. Он не возмущался по этому поводу: если государство хочет вести такую политику, пусть ведет. Задачей фон Дитриха сбыло предупредить правящую партию о возможных последствиях – он эту задачу выполнил. Что будет дальше, уже от него не зависело, ибо он уже ничего не мог сделать.
После совещания Альбен направился в свой кабинет. Он надеялся побыть один, когда обнаружил у себя в офисе Герберта, которому, видимо, не терпелось из первых уст узнать все. Золотоволосый политик был удивлен, однако виду не показал: он оказался раздосадован, и последствия сказывались сейчас, спустя некоторое время.
– Ну, как все прошло? – стал тут же спрашивать Герберт.
Альбен опустился в свое кресло и глубоко вздохнул. Это был не повод предаваться панике, и дело было вовсе не в личной обиде или проигрыше партии. Все лежало здесь глубже, ведь и Альбен, и Герберт понимали, чем это чревато. Мюллер насторожился и занервничал.
– Неужели… – с ужасом начал он.
– Закон был принят, – закончил легко Альбен, поняв глаза на коллегу.
Мюллер глубоко вздохнул и накрыл голову руками. Было видно, Герберт был раздосадован даже больше Альбена.
– Как? – спросил он после паузы.
– Большинство проголосовало за повышение налогов, – ответил фон Дитрих. – На самом деле, если вдуматься, то это не повод впадать в депрессию.
– Большинство? – переспросил Герберт настороженно.
Альбен кивнул. Он не ожидал такой бурной реакции.
– Большинство, значит! Я был прав! Куплено! Все вокруг куплено! – вскочив с места, выкрикнул Герберт, недовольно уперев руки в бока.
– Герберт, прошу вас, успокойтесь, – попросил Альбен, который был, признаться, удивлен такими резкими высказываниями Мюллера, и очень удивлялся каждый раз, когда Герберт неожиданно их выдавал. – Проигрывать тоже нужно уметь. То, что большинство проголосовало «за», еще не повод обвинять весь чиновничий аппарат в коррумпированности.
– Проигрывать? Мы разве играем?
– Понимаете, политика – это тоже игра, но игра для взрослых, – стал объяснять Альбен, когда Герберт перебил его. – Не забывайте, что играют в эту игру людьми. Жизни населения стоят на кону в этой игре. Здесь нет места эксперименту. Мы не проиграли. Мы сделали все верно.
Альбен давно замечал, что у его спокойного и тихого заместителя бывают моменты, когда его переполняют эмоции, и тогда он ведет себя совсем не так, как от него ожидают. Если Альбен держал все в себе и давал выход своей хандре только в одиночестве, то Герберт высказывал все и сразу, несмотря ни на что. Фон Дитрих встретился с Мюллером взглядом. В глазах того читалось несвойственное ему негодование и страстное желание борьбы. Никто бы никогда не сказал, что за очками скрывается такой резкий взгляд.
– Хотите сказать, что виноваты не мы, а те, кто голосовал? – поинтересовался фон Дитрих.
– Именно! – ответил Мюллер. – Разве они не понимают, к чему это приведет?
Он подошел к окну и указал наружу.
– Все эти люди, все жители нашей страны будут мучиться из-за прихотей правящей партии не понятно, ради чего, – заявил он. – Наши усилия оказались тщетными. Неужели «Сопротивление» должно выйти на улицу, размахивая флагами, чтобы на народ обратили внимание?
Несколько секунд Альбен обдумывал все вышесказанное. Он никак не подозревал, что Мюллер на самом деле такой, а не тихий, каким его привыкли видеть. Человек, который умело сохранял свою маску и только в редких случаях выпускал чувства на волю.
– Я не понимаю, чего вы от меня хотите, – произнес Альбен.
Герберт несколько минут молчал, после чего опустил плечи и, вздохнув, ответил тише и печальнее:
– Ничего. Простите, я сорвался. Со мной такое бывает.
– Не вините себя в этом. У всех нас есть свой предел, и ваш предел явно перешли, – заявил Альбен, а затем предложил. – Не желаете чаю? Зеленый, говорят, успокаивает нервы.
Мюллер согласился и опустился в кресло напротив Альбена. Теперь перед фон Дитрихом сидела печальная фигура, а от былого минуты назад порыва гнева ничего не осталось, однако после таких тирад Герберта обычно шла его печаль, и только потом, через некоторое время, он успокаивался окончательно.
– Мы не проиграли. Просто мы не в выигрыше, – произнес Альбен, протягивая Герберту чашку с чаем. – Это не одно и то же.
Тот грустно улыбнулся и, приняв из рук коллеги чашку, сделал пару глотков.
– Как вы думаете, ситуация в этом случае будет разворачиваться так, как вы предполагали? – вдруг спросил Герберт.
Альбен размышлял некоторое время, а затем коротко ответил:
– Хотел бы верить, что нет.
Оба замолчали. Пока что нельзя было ничего сказать о том, как это повлияло на жизнь, однако можно было предполагать, что будет дальше. И Альбен был бы не рад узнать, что «Сопротивление» взбунтовалось: это повлечет за собой обострение кризиса. Германии и так хватало кризисов, и новый она вряд ли бы пережила без особых потерь.
Фон Дитрих встал со своего места и подошел к окну. Там, на улицах, сновали туда-сюда машины, люди спешили по своим делам. Они еще не знают о принятии закона. В ближайшие месяцы их жизнь очень усложнится. Жизнь в современном мире никогда не была простой. Это проверка, не иначе. Проверка возможностей и способностей. И нервов.
– Давайте не думать об этом, – предложил Альбен. – Это просто игра для взрослых.
Альбен, будто специально, повторил эту фразу, ожидая реакции Герберта. Тот покачал головой.
– Давайте не думать, – грустно согласился он. – Какая уже разница, думаем мы об этом или не думаем? Все равно мы уже ничего не изменим.
Фон Дитрих похлопал Мюллера по плечам и попытался приободрить павшего духом коллегу:
– Жизнь не стоит на месте. Будем думать о чем-нибудь другом: кто, если не мы, может не позволить совершить очередную глупость.
– Мы что, борцы за справедливость? – поинтересовался Герберт, улыбнувшись уголком рта.
– Ну, в некотором роде.
Герберт поднялся с кресла и, поставив на край стола пустую чашку, заявил:
– Я не знаю, как вам это удается: сохранять спокойствие даже в самые худшие моменты.
– Это еще не самое худшее. Бывало и хуже, и, может быть, дальше тоже будет хуже, – ответил Альбен.
Мюллер покинул кабинет коллеги с чувством, может, и не абсолютного, но хотя бы относительного спокойствия. Альбен смог его и самого себя убедить: это не поражение. Это проверка. У всех бывают взлеты и падения. Не может же партия постоянно находиться на высоте. Бывают моменты, когда приходиться мириться с существующей реальностью, как бы она тебе ни была противна. Особенно политикам важно было уметь держать себя в руках и сохранять трезвость ума. Герберт таким навыком не обладал. Поэтому Альбен для него являлся если не кумиром, то тем, на кого нужно ровняться.
После ухода Герберта, фон Дитрих снова задумался, подойдя к окну. Все эти люди вокруг… Сколько всего им еще придется пережить? Однако, после недолгого размышления, он пришел к выводу, что сейчас лучше думать о том, что будет дальше. Мир не стоит на месте. Новый день принесет новые вести. С этой мыслью Альбен покинул свой кабинет и направился домой.