Основы философии. Глава 1. Философия, ее смысл, функции и роль в обществе (П. С. Гуревич, 2015)

Возникновение философии. Множество вариантов философской рефлексии. Дофилософские способы осмысления мира. Логос как духовное первоначало. Собственные заветы философа. Специфика философии как формы общественного сознания. Соотношение философии и науки. Место философии в культуре. Величие и трагедия философии. Различные определения философии.

Многое из того, что окружает человека, он впускает в собственную душу безотчетно, без критической оценки, принимая окружающий мир таким, как он есть, не задумываясь о его природе. Обычно человек старается жить просто и не испытывает потребности в последовательном размышлении. Груз постоянного раздумья зачастую кажется непереносимым. Но человеку присуще и иное состояние души. Он открывает в себе способность продвигаться к одухотворяющей истине, открывать тайны реальности, наслаждаться самим процессом развертывания мысли.

1.1. Любовь к мудрости

Философия имеет дело с предельными, вековечными вопросами. Наука, конечно, тоже пытается выстроить относительно целостную картину мира. Но она погружена в конкретности, решает множество частных задач. В этом смысле философия гораздо свободнее. Она задумывается, размышляет над универсальными проблемами.

В XIX в. наука достигла внушительных успехов. Она не только создала относительно целостную картину мира, но и сумела вооружить человека знаниями, которые значительно изменили его жизнь. В ХХ в. человек приоткрыл завесу над тайнами строения мира. Он преодолел гравитационное притяжение Земли, перешагнул через звуковой барьер, открыл новые, почти фантастические источники энергии, преуспел в расшифровке генома человека. Мыслящая материя несет свой свет на другие планеты. Все ярче разгорается факел разума, обогащается сокровищница знаний, накопленных за тысячелетия напряженной работы человеческого ума. Мы вплотную подошли к раскрытию тайн Вселенной, вопросам возникновения жизни на Земле, мы пытаемся заглянуть в наше ближайшее и отдаленное будущее.

Уже отмечалось, что удивление является подлинно философским чувством. В нем можно усматривать корень всякого философствования. «Если же это так, – спрашивает Эрнст Кассирер, – то возникает вопрос: какие же предметы первыми пробудили удивление человека и привели его на путь философских размышлений?»[4] Были ли это «физические» или «духовные» предметы, природный порядок или творения самого человека? По мысли Кассирера (1874–1945), наиболее естественно предположить, что первым начал подниматься из хаоса мир астрономии. Почти во всех великих религиях, имеющих культурную традицию, мы встречаемся с почитанием небесных светил.

Кассирер считает, что именно здесь человеку впервые удается освободиться от удушливого плена чувств и подняться до широкого созерцания целостности бытия. В движении небесных тел, смене дня и ночи, закономерном повторении времен года человек видел первый значительный пример единообразного процесса. Он бесконечно возвышался над миром самого человека. Этому процессу была чужда переменчивость настроения и непредсказуемость, характерная не только для обычного человеческого поведения, но и для действия «примитивных» демонических сил. В человеке, по словам Кассирера, впервые забрезжило понимание того, что существуют действие и «действительность», которые ограничены жесткими рамками и связаны определенными неизменными законами.

Ко всем чудесам нравственного порядка присоединялись другие, не менее великие и исполненные загадочности, так как все, что выходило из рук человека, окружало его как непостижимая тайна. Ему была чужда мысль считать себя создателем этих творений. Они возвышались не только над ним самим, но и над всем тем, что был в состоянии произвести весь его род. И если человек приписывал им какое-то происхождение, то оно могло быть только мифическое. Их сотворил Бог. Спаситель принес их с небес и научил людей пользоваться ими. Такие мифы о культуре встречаются в мифологиях всех времен и народов.

Философствовать означает, прежде всего, размышлять о природе вещей, добывать глубочайшее знание, пробиваться к высшей мудрости. Существует множество определений человека. Он и «разумное творение», и «создатель символов», и «политическое животное». Можно, пожалуй, указать еще на одну черту, без которой человек не был бы самим собой. Он, как бы ни старался, не может не философствовать. Такова его антропологическая, т. е. человеческая природа, если угодно – странность.

Он пытается осмыслить вопросы, которые как будто не имеют значения для него лично. Откуда взялся мир? Куда движется история? Чем вызваны проблески сознания в человеке? Каково предназначение человека? Философия – одна из неотъемлемых форм культурного бытия человека. В любую эпоху, на разных материках рождались мудрецы, которые задумывались над тайнами мира. Не было эпохи, когда философия исчезала бы. Она, по-видимому, никогда не прекратит своего существования, покуда жив человек. Это глубинная, неискоренимая потребность человека. Она вечно будет стремиться к постижению секретов природы, человеческого духа, божественных тайн.

В Англии XIX в. жил поэт Алфред Теннисон (1809–1892). Он пытался романтизировать унылое мещанское существование, нередко обращался к сентиментальным темам. Однажды он прогуливался среди расщелин и увидел цветок. Вот что он написал:

Теперь, вникнув в приведенные строчки, попытаемся понять, как был воспринят цветок поэтом. Может быть, он насладился приятным зрелищем и отправился дальше? Нет же, любуясь природным творением, он его сорвал. Причем даже с корнем. Корень и стебелек – на его ладони. Зачем он это сделал? Можно догадаться: чтобы обострить мысль, как бы подержать ее на ладони и подумать. Своеобразное, вообще говоря, занятие. Создал гимн цветку и тут же его погубил. Мало того, еще придумал себе красивое оправдание. Мол, цветок способен помочь поэту проникнуть в суть человека. И не только – куда там! – можно распознать и самого Бога…

Строго говоря, если продолжать наши рассуждения, английский поэт выразил специфическое умонастроение, характерное, судя по всему, не только для него лично. Вся европейская культура пронизана такой установкой. Люди этой культуры не столько наблюдают природу, сколько пытаются ее исследовать, вырвать присущие ей тайны. Они стараются поставить природу себе на службу, овладеть ею. При этом в поисках истины умерщвляют все живое.

Но может быть, такое отношение к природе свойственно всем людям? Ведь человек – властелин природы. Американский философ Д.Т. Судзуки, читая лекции по дзен-буддизму, нашел иллюстрации иного рода. Он привел хокку[5] японского поэта XVII в. В. Басё (1644–1694). Вот оно:

Итак, два разных человека, представители неодинаковых культур, увидели цветок во время прогулки. Их переживания оказались сходными. Творение вызвало восторг. Однако европеец сорвал цветок и погубил его. У японца в душе не возникло ничего подобного. Он не только не вырвал цветок из земли. У него не родилась даже мысль дотронуться до него. Он лишь «внимательно вгляделся», чтобы «увидеть» цветок. Англичанин хотел обладать цветком, японец обнаружил способность созерцать его. Оставить жить природное создание – стать с ним единым целым. Это уже совсем иное миросозерцание.

Американский философ комментирует трехстишие поэта следующим образом: «Вероятно, Басё шел по проселочной дороге и увидел у плетня нечто малоприметное. Он подошел поближе, внимательно вгляделся в него и обнаружил, что это всего лишь дикое растение, довольно невзрачное и не привлекающее взгляда прохожего. Чувство, которым проникнуто описание этого незамысловатого сюжета, нельзя назвать особенно поэтическим, за исключением, может быть, последних двух слогов, которые по-японски читаются как „кана“. Эта частица часто прибавляется к существительным, прилагательным или наречиям и приносит ощущение восхищения или похвалы, печали и радости и может быть при переводе в некоторых случаях весьма приблизительно пере дана с помощью восклицательного знака. В данном хокку все трехстишие заканчивается восклицательным знаком»[6].

Один не задумываясь срывает цветок, другой даже не помышляет об этом. Но может, оказывается, родиться еще одно состояние, близкое к тому и другому умонастроению. Немецкий поэт Иоганн Гёте (1749–1832) написал стихотворение «Нашел»:

Эту ситуацию описывает американский философ Эрих Фромм (1900–1980). Он отмечает, что Гёте прогуливался в лесу без всякой цели, когда его взгляд привлек яркий цветок. У Гёте возникает то же желание, что и у Теннисона, – сорвать цветок. Но в отличие от Теннисона Гёте понимает, что это означает погубить его. Для Гёте этот цветок в такой степени живое существо, что он даже говорит с поэтом и предостерегает его.

Гёте решает эту проблему иначе, нежели Теннисон или Басё. Он берет цветок «с корнями» и пересаживает его «в сад прохладный», не разрушая его жизни. Позиция Гёте является промежуточной между позициями Теннисона и Басё: в решающий момент сила жизни берет верх над простой любознательностью. Нет нужды, замечает Э. Фромм, что в этом прекрасном стихотворении выражена суть его концепции исследования природы[7].

Итак, три стихотворения о цветке. Можно пробежать их глазами и не обратить внимания на то, что они различны. Сколько вопросов рождает ситуация: шел по дороге, увидел цветок и… Стихотворные строчки, оказывается, могут стать путеводителем в мир разных культур. Читая стихи, мы сравниваем, размышляем, даем оценку. Находим решение: сорвать цветок, оставить его среди руин или под плетнем, перенести в прохладный сад. Стало быть, мы не просто потребляем стихи, а философствуем…

Однако что это означает «философствовать»? Слово «философ» впервые встречается у древнегреческого мыслителя Гераклита (ок. 535 – ок. 475 до н. э.). Для него философ – «исследователь природы вещей». Позже появилось и другое собирательное слово «философия». В буквальном переводе оно имело точный смысл – «любовь к мудрости». В этом значении данное слово впервые употреблялось в школе древнегреческого философа Сократа (470–399 до н. э.).

Названия имеют свою судьбу, подмечает немецкий философ Вильгельм Виндельбанд (1848–1915). Однако редкое из них имело судьбу столь странную, как слово «философия». Если мы обратимся к истории с вопросом, что, собственно, есть философия, и справимся у людей, которых называли и теперь еще называют философами, об их воззрениях на предмет их занятий, то получим разнообразные и бесконечно отстоящие друг от друга ответы. Виндельбанд считает, что «попытка выразить это пестрое многообразие в одной простой формуле и подвести всю эту неопределенную массу явлений под единое понятие окажется делом совершенно безнадежным»[8].

В чем же трудность истолкования слова? Почему едва ли не каждый крупный мыслитель среди своих сочинений непременно имеет работу, специально посвященную тому, как он понимает философию? Идут бесконечные споры о том, что является философией, а что ею не является. Почему нельзя прийти к единому мнению, несмотря на то, что философия существует уже на протяжении тысячелетий? Попробуем ответить на эти вопросы.

Человек множит разные вопросы. Когда же рождается относительная ясность, он немедленно затемняет ее новым противоречием. Зачем? Чтобы получить окончательный ответ? Но ведь философ на это совершенно не рассчитывает. Его волнуют самые абстрактные, самые широкие темы, которые в принципе вечны. Каждое поколение людей обсуждает эти вопросы, толкуя о принципах бытия, которые вообще недоступны опыту. Если дать на них конкретный естественно-научный ответ, эти темы перестанут быть философскими.

Кроме биологии как конкретной науки есть еще философия. Она как особая дисциплина изучает общие законы природы, всего универсума и общества, стремясь показать место человека в этом мире. Она имеет дело с глубинными, сокровенными переживаниями человека, с его попыткой обрести истину, осознать смысл жизни, показать величие мудрости и добра, приобщиться к красоте мира.

Иногда философию называют высшей мудростью. Она пользуется абстрактными, наиболее обобщенными понятиями, обращается к вопросам, которые кажутся предельно отвлеченными, далекими от реальной жизни. Философия имеет дело не с законами природы, а с накопленным философским материалом. В частности, с беспокойной и тревожной мыслью. Мудрец способен предостеречь человечество от посягательства на таинство живой материи.

Религия обслуживает запросы духа. Человек обращает свой взор к Богу, когда испытывает жуткие муки одиночества, страх перед смертью, напряжение духовной жизни. Мистика чарует возможностями глубинного, обостренного богообщения. Она дарит надежду на чудо. Наука демонстрирует неоспоримые успехи познающего ума. Будучи опорой цивилизации, она не только разъясняет одухотворяющие истины, но и обустраивает людей, продлевает им жизнь.

Философия же, напротив, нередко отбирает у человека последнее утешение. Она призвана раскрыть трагизм бытия. Она выбивает индивида из жизненной колеи, безжалостно предлагая ему жестокие констатации. Философия – это опыт трезвого, подчас трагического сознания. Философии по самому своему предназначению приходится разрушать обустроенность, сталкивать человека с драматизмом жизни, хотя само собой понятно, что такая «жестокость» непосредственно от философии не исходит.

Культура, как выясняется, не может в равной степени поддерживать все стороны человеческой жизни – практическую надобность и абстрактное размышление. Она, можно полагать, ищет более надежные опоры, нежели умозрительные зигзаги мысли. Однако и сам человек, разгадывая собственную природу, видит перед собой зыбкий, не устоявшийся образ. Человек страшится признаться себе, что именно эта поразительная способность к размышлению и есть самое ценное в нем…

Философию теснят отовсюду. Представители точных наук, обескураженные грандиозными открытиями нашего века, полагают, что проникновение в ядро клетки важнее отвлеченных промысливаний. Размышлению ставится некий предел. Утрачивается и без того зыбкая уверенность в ценности философского мышления.

1.2. Что же такое философия?

Философия обнаруживает странную живучесть. Сколько бы ее ни упраздняли, она существует во все века и у всех народов. В древности, зародившись как особая область исследования, философия существует во множестве вариантов в течение многих тысячелетий. Может быть, это происходит потому, что философия – наука? Она разгадывает конкретные тайны бытия. Нет, это совсем иной, нежели научный, особый способ мышления. Человек философствует, потому что он хочет понять предельные основания мира. В ней он выражает самого себя и делает это для собственного удовольствия, потому что рожден философом. Наука же целиком поглощает человека, но при этом служит его практическим потребностям.

Какое отношение успехи науки имеют к философии? Можно ли и ее считать наукой? Это весьма трудный вопрос. Некоторые мыслители признают философию наукой. О возрождении утраченного идеала рациональности (разумности), научности в философии пишет Э. Гуссерль (1859–1938), которому кажется, что элементы науки преобладают в философии. Эту мысль, которую он высказал в своей работе «Кризис европейского человечества и философия», можно проследить и у представителей современной аналитической философии. Это философское направление понимает под философией анализ употребления языковых средств и выражений. Оно достаточно популярно и имеет неоспоримые достижения.

Однако в общественном сознании ХХ столетия все больше укреплялась другая идея: философия – это не наука, а вполне самостоятельная, уникальная форма постижения мира. Философия имеет такие черты, которых нет у науки. Можно, вероятно, говорить о том, что у философии есть признаки науки, точнее сказать, научности, и она руководствуется научными критериями. Но для того чтобы понять философию, необходимо помнить о ее своеобразии, отличии от науки. Философия в целом относится к гуманитарному знанию, т. е. знанию о человеке, человеческом духе, человечестве.

В ХХ в. многие исследователи проводили различие между естественно-научным (его еще называют конкретным) и гуманитарным знанием. В первом – множество формул, аксиом, доказательств, второе в этом смысле более свободно, в нем нет окончательных выводов. Естественные (конкретные) науки требуют точности, гуманитарное знание – строгости. А может ли философия существовать без догадки, прозрений и интуиции? Безусловно нет.

Еще недавно у нас господствовало такое представление: философия опирается на конкретное естественно-научное знание. Скажем, философ пытается выстроить картину мира. Неужели он не соотнесет свое видение мира с открытиями физиков, математиков, биологов? Иначе что это будет за картина мира? Действительно, философ нередко начинает рассуждать, взяв за основу то, что известно и доказало свою непреложность.

Но разве он этим ограничивается? Представьте себе, что у вас есть какие-то знания, добытые в области физики, астрономии, химии, биологии, социологии, этики и т. д. И вы решили соединить это в некое единство – создать мировоззрение. Нужны какие-то общие принципы. Откуда вы их возьмете? Из физики? А почему не из химии? Не из биологии? Не из какой-либо другой науки? В самом деле, откуда взять эти принципы? Видимо, помимо конкретных знаний нужно что-то еще; для того чтобы построить дом, нужны строительные материалы, кирпичи, цемент и т. д., но нужен и общий план дома, проект, который поможет соединить эти материалы и получить итог – дом. Именно в проекте заложены принципы их соединения.

Примеров органической связи философии с наукой можно привести множество. Скажем, польский астроном и мыслитель Николай Коперник (1473–1543) заменил геоцентрическую картину мира с Землей в качестве центра Вселенной на гелиоцентрическую, согласно которой Земля вращается вокруг Солнца. Такая замена немедленно отразилась на характере философского мышления. Гёте назвал открытие Коперника более важным, чем Библия. Сама философия, вобрав в себя и гелиоцентрическую картину мира, существенно преобразилась.

Еще пример. Известный австрийский психиатр и философ Зигмунд Фрейд (1856–1939) начал свою исследовательскую деятельность как физиолог. Потом он возглавил лабораторию, куда приходили люди, подверженные неврозам (нервное заболевание, смысл которого – своеобразное бегство в болезнь). Он пытался исцелить их как врач. Однако постепенно в сознании Фрейда сформировалось совершенно новое представление о человеческой психике. Он обнаружил, что огромную роль в нашем поведении играет бессознательное. Так постепенно возникло новое философское направление в объяснении многих явлений в человеке и обществе, которое называется фрейдизмом.

Однако можно привести факты, которые свидетельствуют о прямо противоположной тенденции, когда философы строят свою концепцию независимо от достижений науки, а порой и вопреки ей. Парадокс заключается в том, что нередко значительные интуиции (интуитивные догадки) рождаются в философии не только на фундаменте реального знания, но зачастую и наперекор ему.

В ХIХ в. английский естествоиспытатель Чарлз Роберт Дарвин (1809–1882) доказал, что человек как природное существо представляет собой завершение эволюционного развития и с этой точки зрения отличается от других живых созданий исключительным совершенством – он наделен разумом. Таким образом, Ч. Дарвин уже на материале науки подтвердил религиозное воззрение о том, что человек есть «венец природы». Казалось бы, экспертиза науки внушительна, а философу остается только подвести теоретическую базу под это грандиозное открытие.

Но в том же веке появилась новая установка, причем именно в философии. Сначала немецкий философ Артур Шопенгауэр (1788–1860), а затем его соотечественник философ Фридрих Ницше (1844–1900) задумались над странностью человека как живого существа. Путем чисто философского умозрения они сформулировали мысль о том, что человек, вероятно, выпадает из цепи природных «тварей». Он эксцентричен (странноват, с причудами) и вовсе не производит впечатления «венца творения». А если все-таки допустить, что человек – продукт природы, то придется признать, что этот продукт весьма несовершенен. Человек не вписывается в гармонию природы, он катастрофичен. Так благодаря Шопенгауэру возникла современная философская антропология, которая занимается философским постижением человека.

Представители еще одного философского направления, которое называется «философия жизни», вопреки фактам науки выдвинули идею о том, что человек есть «еще не установившееся животное» (Ф. Ницше). Он не только не замыкает некую природную цепь, а попросту выпадает из ее звеньев. Все, что до этого оценивалось как приобретение человека, с точки зрения философов жизни выглядит процессом его вырождения. Эти идеи внесли немалое замешательство в ряды представителей другого философского направления – философской антропологии, заставив их провести серьезную ревизию прежних наработок. В результате родилось немало новых идей, мыслей, положений. И трудно вообразить, насколько мы были бы беднее в ХХ столетии, если бы веком раньше не родилось это абстрактное умозаключение философов жизни.

Разумеется, из выводов философов этих направлений вовсе не следует, будто человека надо рассматривать только как какого-то вырожденца. В истории философии есть и другие взгляды. Сотворение культуры, несомненно, отдалило человека от природы, но разве в культуре он не представляет собою поразительное создание? Человек – творец науки, философии, нравственности. Неужели это не доказывает величия человеческого духа? Доказывает! Именно так считали многие философы разных времен.

Еще один пример. Дарвин привел впечатляющие доказательства в пользу единой эволюционной картины мира. Показав преемственность видов, он представил череду изменений косной, живой и одухотворенной материи как единый, целостный процесс развития. Это грандиозное научное открытие на многие десятилетия определило научную картину мира. Что и говорить, в пользу данной концепции свидетельствуют горы фактов, помогающих увидеть линейное, однонаправленное движение эволюции.

Однако в том же веке в философии родилось принципиально новое представление. Да, эволюция неукоснительна и слепа. Но она вовсе не однообразна и не совершается автоматически. Возможно, ее направляет некая одухотворяющая сила извне, или на определенном этапе ее саморазвертывания такой импульс рождается в ней самой. Ряд русских философов ХIХ в. (их называют «русские космисты») выдвинули философскую идею, противоположную концепции Дарвина. В частности, они утверждали: прежде чем началась эволюция живого на Земле, в земной природе или в высших космических сферах уже существовал некий предуготовленный план развития. Природа не слепа, все в ней происходит по заранее известному плану. Не случайно живая материя перешла в стадию мыслящей. Человек непременно должен был возникнуть на определенной стадии природного процесса. Когда же он, наконец, появился, естественно, сам стал направлять ход эволюции.

На чем была основана эта идея? На научном открытии? На изучении каких-то закономерностей природы развития? Скорее всего, это именно философская идея, т. е. некое свободное творчество, можно сказать, итог своеобразного приключения мысли. Но данная идея не отброшена. В ХХ в. многие ученые и философы отнеслись к ней с огромным вниманием. Возникли новые мировоззренческие версии этой установки. Некоторые ученые даже заявили, что развитие современной физики, ее самые новейшие открытия подтверждают многие догадки «русских космистов».

Когда то или иное научное положение утрачивает свою истинность, оно отбрасывается. В науке было немало идей, которые впоследствии не подтверждались фактами. Так, химики ХVII – ХVIII вв. выдвинули теорию флогистона («начала горючести»). Они утверждали, что флогистон – часть вещества, которая всегда бесследно утрачивается при горении и обжиге. Но А. Лавуазье опроверг эту теорию, доказав, что такого вещества в природе не существует. Идея, появившаяся в науке, но не нашедшая подтверждения, как бы замирает или даже уходит из науки либо навсегда, либо до тех пор, пока не будут найдены ее доказательства.

В философии дело обстоит иначе. Если философское предположение не получило подтверждения со стороны ученых, – не беда. Придет время, и станет ясно, кто прав. А если появится другая, более интересная концепция по поводу какой-то проблемы? Тоже не страшно: философская идея остается в философии как некий ход мысли, даже если это заблуждение. Все равно философы возвращаются к данной идее и продолжают ее осмысление. Так, не вычеркивается из философской сокровищницы, скажем, предположение французского философа Рене Декарта (1596–1650), будто камни, брошенные в небо, на землю не возвращаются, а так там и остаются. Как показали эксперименты, многие предметы, оказавшиеся вне кораблей-спутников в открытом пространстве, не торопились вернуться на Землю, а оставались летать в космосе, тоже становясь ее спутниками.

Приведем и такой пример. З. Фрейд, подобно многим другим философам, немало размышлял о том, как на Земле появился человек. Он обратил внимание на одно мифическое предание, согласно которому дети убили и съели своего отца, главу первобытного рода. Но после этого у них пробудилась совесть, они устыдились своего поступка. Фрейду показалось, что этот миф подтверждает его теорию о сексуальном соперничестве отцов и детей. Он попытался развить концепцию происхождения человека, поставив во главу угла факт пробуждения совести в человеческом сознании.

Концепция Фрейда по-своему логична. В ней есть интересные неожиданные находки. Можно сказать, что она пробуждает мысль. Однако этнографы собрали огромный материал о жизни патриархальных племен, но никаких сведений об убийстве главы рода нигде не нашли. Скорее всего, это выдумка Фрейда. Появилось предложение изъять его идею из философии. Как бы не так. Ведь кроме ложной посылки у Фрейда есть интересные рассуждения, своеобразный ход доказательств. Философские идеи, даже самые эксцентричные, парадоксальные, ошибочные, все равно остаются в арсенале философии.

Многие исследователи, обращавшиеся к анализу античной культуры, считали, что она поразительно целостна. Так думал, например, и философ В. Виндельбанд. Это и неудивительно, ибо древнегреческая культура рассматривалась как единый, целостный исток или колыбель европейской культуры, т. е. она еще не разделилась, не разветвилась, это произошло гораздо позже. Молодой Ницше не согласился с данным утверждением. Он представил античную культуру как состоящую из двух самостоятельных, противоположных первоначал: разумного, светлого и внеразумного, темного. Для описания этих двух стихий внутри античной культуры Ницше использовал имена богов Аполлона и Диониса.

Аполлон – бог разума, рассудка, меры; Дионис – божество, которому поклонялись на праздниках, когда царствовало безумие. В античной культуре можно выделить два начала – аполлоническое и дионисийское. Эти обозначения прочно вошли в философию. Мы говорим теперь о «дионисийских искусствах», об «аполлонической мере». Однако русский исследователь, специалист по античности Вячеслав Иванов доказал, что Ницше неправильно трактовал Диониса как божество.

Так что же – отбросить ницшеанскую идею? Но сделать это как-то и не получается, – слишком крепко вросла она в философское сознание. Мы можем ее уточнять, корректировать, оспаривать, но как движение мысли, как гениальная интуиция она неистребима. Выходит, философия – это безответственное мышление? Придумывай, фантазируй, потом разберутся! В известной мере можно даже согласиться с таким ответом. Однако прекрасные идеи, которые демонстрировали бы красоту мысли, придумать нелегко. Они приходят лишь к тем философам, которые опираются на всю историю философии. Это дисциплинирует мысль, обязывает к точности суждений и ответственности.

Мир противоречив, но он един. Человек сложен, но он являет собой некую особость. Возможен ли целостный взгляд на культуру, если она являет собой разноречивое множество феноменов? Каждой области исследований соответствуют свои, специфические целостности. Иначе говоря, любой фрагмент культурной практики можно считать целостным. Каждая область культуры – наука, общественная жизнь, искусство – способна быть целостным объектом. Однако то, что мы считаем целостным, на самом деле является фрагментом другой, более значимой целостности. Поэтому примем во внимание целостность – термин условный. Вот почему можно говорить о целокупности всего того, что в отдельных частных формах представляет собой доступные нам миры знания, общественной жизни, художественного творчества.

Работа З. Фрейда «Тотем и табу» по всем критериям может быть причислена к культурологии. Изучая жизнь племен патриархального уровня развития, еще сохранившихся в Азии, Австралии, Африке и Америке, Фрейд собрал множество сведений о том, какие обычаи, традиции, нравы характеризуют эти культуры. Его взгляд на жизнь данных племен культурологически целостен. Но исследование, основанное на обширнейшем эмпирическом материале, не носит этнографического характера. Фрейд, описывая обычаи и традиции племен, стремился завершить целостность своего взгляда уже как философ культуры. Он стремился понять, как биологическое стадо превратилось в простейший общественный организм, где действуют нравственные ограничения, т. е. табу.

Фрейд не считал себя философом культуры. Однако «сумма психологической информации», собранной им эмпирическим путем, постепенно складывалась в новую дисциплину, имеющую мировоззренческий характер. Австрийскому психиатру казалось, что его открытия приложимы к различным областям общественной жизни – культуре, религии, искусству. Такая экспансия психоаналитического метода уже не обеспечивалась чисто научным мышлением. Фрейд вступал в сферу догадок, предположений, озарений. Иначе говоря, невольно становился философом.

Французский психолог А. Валлон обратил внимание на определенный этап в развитии младенца, когда ребенок начинает активно реагировать на свой образ в зеркале.

Детеныш шимпанзе тоже может видеть себя отраженным, но этот образ неидентифицирован и поэтому угасает. Итак, мы имеем дело с фактом, который получил эмпирическую проверку. Но вот французский философ Ж. Лакан начинает размышлять над этим сопоставлением и описывает «стадию зеркала», без которой не обходится сейчас, по сути дела, ни одно философское сочинение постмодернизма. Лакан же, несомненно, выступает как философ культуры, когда он показывает ведущую роль «стадии зеркала» в образовании сферы символического. Символическое – это и есть сфера культуры, по Лакану, которая создается при воображаемом соединении фрагментарно воспринимаемой телесности и ее визуального образа в некую целостность[9].

Человека интересует все. Он хочет знать, одинок ли он во Вселенной? Куда движется история? В чем ее нравственная суть? Каковы резервы гражданской сознательности в кризисных ситуациях? Какова ценность жизни? Всесильна ли Гекуба – олицетворение глубокой скорби и отчаяния? Казалось бы, что он Гекубе, что Гекуба ему? А между тем личность, как выяснилось, не может существовать, если в ее сознании не выстроилась относительно целостная, неразорванная картина мира. Без этого она утрачивает свои путеводные нити. Бездуховность существования порождает множество мучительных и острых проблем. Они, в сущности, неразрешимы, ибо ничто не способно компенсировать, заменить осмысленного видения жизни.

Мировоззрение – это связное, целостное, общее воззрение на мир, историю, человека. Разумеется, каждая дисциплина дает о них необходимые сведения, но при этом исходит из собственной, относительно универсальной картины мира, как, например, физика из физической картины мира. И лишь философия по самому своему предназначению является такой дисциплиной, которая вырабатывает наиболее общий и вместе с тем внутренне целостный единый взгляд на окружающую реальность. Следовательно, философия — есть систематизированное мировоззрение. Но специфика философии вовсе не только в том, чтобы вырабатывать мировоззрение.

Взгляд на мир (мировоззрение) может быть односторонним, примитивным, лишенным философской глубины. Европейское общество наших дней одержимо идеей приобретательства и наслаждения. Народы Запада перестали воспроизводить себя, население западных стран стремительно сокращается. Со времен чумы, выкосившей треть Европы в XIV в., мы не сталкивались с такой опасностью. Нынешний кризис грозит уничтожить западную цивилизацию. Несколько десятилетий назад американский социолог Д. Белл (р. 1919) предупреждал европейцев о том, что революция растущих ожиданий приведет Запад к краху. Образ громадной, жадной к соблазнам толпы, о которой писал Н.А. Некрасов, мог бы служить эпиграфом к этому предостережению. Однако мировоззрение западного мира остается прежним.

Чего не хватает такому взгляду на мир? Философской оснащенности, разностороннего и глубокого постижения смысла жизни, которое содержится в различных философских концепциях.

На протяжении всей истории человечества существовали различные идейные течения, грандиозные обновленческие и религиозно-мистические направления. В эпохи общественных кризисов, когда происходит крутая ломка социальных порядков, традиционных воззрений, наглядно обнаруживаются тектонические подвижки в общественном развитии. В современную эпоху такие процессы приобретают настолько масштабный, едва ли не планетарный размах, что можно говорить о ее особой динамичности. Это повышает общественный статус философии, так как без мировоззренческих ориентиров социальная активность может быть попросту опасной.

Достижение общественных целей, реализация преобразующей силы мировоззрения невозможны без воли и устремлений конкретного человека. Эту мысль хорошо выразил писатель Александр Гельман: «И уже почти вовсе не считается никаким фактом то обстоятельство, что ум, способности, физические силы, совесть и прочее в этом роде остаются и останутся во веки веков неотъемлемой индивидуальной собственностью, с которой человек и вступает в производство и расходование которой сам регулирует. Вы способны ставить меня в определенные условия, но и у меня есть своя свобода, свой диапазон возможностей, нижний и верхний его пределы, и это уже я сам буду решать, на каком из этих пределов работать»[10].

Именно в человеке, в его свободе, взглядах заложен огромный потенциал общественного развития. Мир стоит сегодня на пороге грандиозных социальных перемен, технических и культурных изменений. Глубинное и поразительное по своим следствиям развертывание потенциала техники оказывает воздействие на все стороны социальной жизни. Это также сопряжено с разносторонними запросами человеческого духа, психологической ориентацией людей, их мировоззренческими поисками. И значение философии здесь бесценно.

Французские социологи провели эксперимент. В вечерние часы, когда у домашних экранов собирается огромная аудитория, они показали три разные программы. По одной программе шла спортивная передача, которая собирает солидную публику, по другой – впечатляющее художественное зрелище, по третьей – лекция мировоззренческого характера. Организаторы эксперимента хотели проверить, к чему тянется современный зритель – к легкому психологическому потрясению, разрядке? Но данные опроса спутали предварительные гипотезы. Оказалось, что люди отдают предпочтение лекции, которая позволяла составить целостное представление о мире.

Стремление к осмысленному и целостному миропониманию – одна из глубинных потребностей человека. Он старается воссоединить элементы своего социального опыта. Ему свойствен интенсивный запрос на развернутое, связное, целеустремленное сознание. Только оно способно быть ориентиром общественной и индивидуальной жизни. Обосновывать идеалы. Выражать одухотворяющие истины.

Истории известны крупные идейные движения, политические и прогрессивные течения, эпохи общественных преобразований. Однако никогда за всю историю человечества идеи, убеждения и ценности людей не оказывали столь значительного воздействия на социальную практику, как в наши дни. Передовые социальные идеи играют все возрастающую роль в общественной деятельности, в управлении социальными процессами.

Человек обладает способностью не только отражать красоту, но и творить ее. В этом смысле искусство является «человековедением». Художник мыслит в образах. Эти образы носят в себе печать красоты и, кроме того, эмоционально насыщены. Художественный образ – не просто познанная и реализованная в чувственно-конкретных образах реальность, а уникальная конструкция творческого воображения художника.

От Платона до Толстого искусство обвиняли в возбуждении эмоций и в нарушении тем самым порядка и гармонии нравственной жизни. Поэтическое воображение, согласно Платону, питает наш опыт печали и наслаждения, любовные утехи и гнев, орошая то, чему надлежало бы засохнуть. Шекспир никогда не строил эстетических теорий, но он не рассуждал отвлеченно о природе искусства. Однако в единственном отрывке, где он говорил о характере и функции драматического искусства, особое ударение сделано на этом пункте. «Цель (лицедейства) как прежде, так и теперь, – объясняет Гамлет, – была и есть – держать как бы зеркало перед природой: являть добродетели ее же черты, спеси – ее же облик, а всякому веку и сословию – его подобие и отпечаток»[11].

Но образ страсти – это не сама страсть. Поэт, представляющий страсть, не заражает нас этой страстью. В шекспировских пьесах мы не заражаемся честолюбием Макбета, жестокостью Ричарда III, ревностью Отелло. Мы не находимся во власти этих эмоций, мы смотрим сквозь них, мы, кажется, проникаем в их подлинное естество и сущность. В этом отношении теория драматического искусства Шекспира – если у него была такая теория – полностью согласуется с концепцией изящных искусств у великих художников и скульпторов Возрождения.

Драматическое искусство раскрывает нам новые перспективы и глубины жизни. Оно дает знание о человеческих делах и судьбах, человеческом величии и нищете, в сравнении с которыми наше обычное существование кажется бедным и тривиальным. Каждый из нас неясно и смутно чувствует бесконечные возможности жизни, которые молчаливо ждут момента, когда они будут вызваны из дремоты в ясный и сильный свет сознания. И это как раз не степень заразительности, а степень усилия и яркости, которые и суть мерила достоинства искусства.

Катарсический процесс, описанный Аристотелем (384–322 до н. э.), предполагает не очищение или изменение характера и качества самих страстей, а изменение в человеческой душе. Через трагическую поэзию душа обретает новое отношение к своим эмоциям. Душа испытывает эмоции жалости и страха, но вместо того, чтобы ими взволноваться и обеспокоиться, она находит состояние мира и покоя. На первый взгляд это кажется противоречием. Ибо эффект трагедии, как показал Аристотель, – синтез двух моментов, которые в реальной жизни и практическом опыте исключают друг друга. Высшее напряжение нашей эмоциональной жизни осознается в то же время как то, что дает успокоение. Мы переживаем страсти, чувствуя весь их диапазон и высшее напряжение. Однако попадая в сферу искусства, оставляем позади себя как раз гнет, сильное давление наших эмоций, и притом этот гнет способен наделить умением управлять страстями зрителя. При восприятии произведений искусства наши эмоции не властвуют над нами, и мы не поддаемся нашим эмоциям.

Есть на свете люди, чей духовный опыт подсказывает: существуют некие запредельные, трансцендентные[12] силы. Такие люди верят в Бога, который принял страдание за человечество. Порой в душе человека рождается ощущение непосредственной близости к Божеству, возможности прямого общения с Ним. Верующий молится в надежде, что Бог слышит его просьбу. У такого человека накапливается опыт, который помогает ему жить, преодолевать жизненные трудности. Эти люди убеждены в том, что тайна человеческой жизни сопряжена с особым, божественным предназначением.

Но у многих такого религиозного опыта нет. Они полагают, что мир возник сам по себе, без вмешательства надличностных сил. Эти люди ищут духовные опоры, не связанные с Богом, прежде всего в самом человеке, раскрепощении человеческого сознания, грандиозном творчестве людского рода. Говорить с ними на религиозные темы почти бессмысленно: душа ничего кроме скепсиса не рождает. Получается странный разговор: ты ему про Фому (Бог есть!), он тебе про Ерему (Бога нет!).

Религия – неотъемлемая часть культуры. Миллионы людей испытывают потребность в религиозных чувствах, религиозной жизни. Никакими средствами невозможно и не нужно истреблять веру людей в Бога, хотя такие попытки в истории человечества были.

Что такое религия как феномен человеческой культуры? Какими вопросами занимается религиоведение? В чем отличие философии религии от теологии? Как многобожие сменилось единобожием? Каковы основные черты язычества? В чем смысл учения Будды? Как родилось христианство и почему оно имеет всемирно-историческое значение? В чем смысл мусульманства? Как возникла религия? Каковы функции религии в обществе и какова ее структура?

Люди давно пытались понять столь загадочный, одновременно возвышающий и устрашающий феномен – религию. Действительно, что заставляет людей верить в то, что они никогда не видели и не ощущали? Почему богов так много? Когда человек начал творить богов? Или человечество изначально явилось в этот мир верующим и лишь значительно позже засомневалось в своей вере? Подобные и другие вопросы волнуют многих, в том числе и определенную группу специалистов, которые избрали религию предметом своих специальных размышлений.

На протяжении столетий философия и религия находятся в союзе или противостоят друг другу. Они существуют рядом, сначала в мифах и картинах, затем в теологии в той мере, в какой философия выступает в обличье теологии, так же как в других случаях философия являет себя в обличье поэзии и большей частью в обличье науки.

«Но позже, – пишет немецкий философ Карл Ясперс, – при их разделении религия становится для философии великой тайной, постигнуть которую она не может. Она делает предметом своего исследования культ, притязание на откровение, притязание на власть основанного на религии сообщества, его организацию и политику и тот смысл, который религия придает себе сама»[13].

По мнению Ясперса (1883–1969), в самом этом отношении к религии как к предмету исследования уже заключен зародыш борьбы. Для философии эта борьба возможна только как борьба за истину одними только духовными средствами. Обе, религия и философия, – не однозначные образования, из которых мы можем исходить в сравнительном рассмотрении как из двух точек опоры. Обе они подвержены историческому преобразованию, но обе всегда воспринимаются в отношении к вечной истине. О вечной религиозной истине Ясперс не говорит. Философская же истина есть philosophia perennis – «вечная философия», на которую никто не может притязать как на свою собственность, но которая все-таки важна каждому философствующему и присутствует повсюду, где действительно философствуют.

Что такое вечная философия? Это такое понимание человеческого сознания, которое выражает основные прозрения философской мысли. Данный термин употреблялся в католической философии с начала неосхоластики и восходит к произведению Стехуса Эвгубинуса «De Philosophia perennis», он означает основы всякой философии, незыблемость философских догм. У Г. Лейбница philosophia perennis – идущая от древних и получившая всеобщее распространение истина. К. Ясперс называет «вечной философией» мысли некоторых философов о времени.

Прошло более 25 столетий с тех пор, как впервые так называемая вечная философия получила письменное оформление. В течение всего этого времени она в той или иной форме проявлялась более или менее полно. Вечная философия говорит почти на всех восточных и европейских языках и использует терминологию и традиции каждой из великих религий. Чистое состояние вечной философии может быть только в акте созерцания, выходящем за пределы слов и самой личности[14].

По мнению Ясперса, вне противоположности философии и религии никакой позиции быть не может. Каждый из нас находится в этой полярности на одной из них и говорит о сущности другой, не обладая собственным опытом. Философ считает, что в отличие от философии религия может быть охарактеризована следующим образом. В религии существует культ, она связана с особым сообществом людей и неотделима от мифа. Религии всегда присуща реальная связь человека с трансценденцией в образе встречающегося в мире святого, обособленного от непосвященного или того, кто лишен святости. Там, где этого уже нет или где от этого отказались, исчезает особенность религии. Жизнь едва ли не всего человечества, доступная исторической памяти, религиозна; это указание на заключающиеся в религии истину и сущностность, игнорировать которые невозможно.

Напротив, философия как таковая не знает ни культа, ни общины во главе со священником, ни изъятой из мирского существования святости в миру. Для нее повсюду и везде может присутствовать то, что религия где-либо локализует. Она сложилась для единичного человека в свободных, несоциологически реальных связях, без гарантии, предоставляемой сообществом. Философии неведомы ни обряды, ни изначально реальные мифы. Она усваивается в свободном предании, всегда преобразуясь. Хотя она и принадлежит человеку как человеку, она остается делом отдельных людей.

Религия преимущественно стремится к воплощению, философия – только к действенной достоверности. Религии философский бог представляется убогим, бледным, пустым, она пренебрежительно называет позицию философов «деизмом»[15].

Философии религиозные воплощения представляются обманчивой маскировкой и ложным сближением с божеством. Религия обзывает философского бога пустой абстракцией, философия не доверяет религиозным образам Бога, считая их совращением, поклонением пусть даже величественным, но идолам.

Тем не менее Ясперс считает, что религия и философия постоянно соприкасаются и отталкиваются друг от друга. Это можно пояснить на примере идеи Бога, молитвы и откровения.

Идея Бога: на Западе идея единого Бога возникла в греческой философии и в Ветхом Завете. В обоих случаях была осуществлена высокая абстракция, но совершенно различным образом.

В греческой философии монотеизм возникает как мысль, рожденная этикой, и обретает достоверность в сосредоточенном покое. Он накладывает свой отпечаток не на массы людей, а на отдельных индивидов. Его результат – образы высокой человечности и свободная философия, а не действенное формирование сообществ.

Напротив, в Ветхом Завете монотеизм возникает в страстной борьбе за чистого, истинного, единственного Бога. Абстракция совершается не с помощью логики, а в результате потрясения посредством образов и воплощений, которые скорее затемняют Бога, чем показывают Его, а затем в протесте против извращений культа, дионисийских празднеств, идеи о значении жертвоприношений.

В Библии пророки не раз гневно осуждают служителей Ваала[16], с их приверженностью внутриримской религии, празднествами, с их дурманом. Вместо Бога поклонники Ваала поклонялись живым кумирам.

Этот истинный Бог не терпит ни изображений, ни подобий, не придает значения культу и жертвам, храмам и обрядам, законам, а требует только праведной жизни и любви к человеку. Эта абстракция действует как нигилизм по отношению к бытию мира, но проистекает она из полноты сознания, которому открылся надмирный Бог-творец со свои ми этическими требованиями. Эта абстракция, как считает Ясперс, основывается не на развитой мысли, а на слове, которое сказал Бог, на самом Боге, узнанном в слове, сообщаемом пророком как слово Божье.

Такой монотеизм создан не силой мысли, а силой действительности Бога в сознании пророческой экзистенции[17]. Отсюда и то удивительное, что по своему мысленному содержанию монотеизм греческий и ветхозаветный монотеизм совпадают, но радикально различаются по характеру присутствия Бога. Это различие между философией и религией. В дальнейшем это различие между божеством и Богом, между мысленной трансценденцией и живым Богом; единое философии не есть Единый Библии.

Однако, отмечает Ясперс, при господстве философской ясности возникает вопрос, не была ли вера пророков, их еще сегодня увлекающая нас несравненная убежденность возможна только потому, что они еще не ведали философствования в своей наивной жизни, предшествовавшей всякому философствованию, и поэтому не замечали, что в непосредственно сказанном Богом «слове» содержится остаток того воплощения реальности, того изображения и подобия, против которого они решительно боролись[18].

Далее К. Ясперс проводит различие между культом и молитвой. Культ, по его мнению, – акт сообщества, молитва – действие отдельного человека в его одиночестве. Культ универсален, молитва проявляется в истории то тут, то там, в Ветхом Завете окончательно только у Иеремии[19]. Молитва индивидуальна, она экзистенциально (трепетно) присутствует в настоящем.

По словам К. Ясперса, религия основывается на откровении. Откровение есть непосредственная, локализованная во времени, данная всем людям весть Бога через слово, требование, действие, событие. Бог дает свои заповеди, создает сообщества, основывает культ. Так, христианский культ основан как деяние Божие посредством установления причастия. Поскольку откровение служит истоком религиозного содержания, оно значимо не само по себе, а в сообществе – народа, общины, церкви, – которое служит авторитетом и гарантией в настоящем[20].

1.3. В чем же тогда специфика философии?

Какого же рода координация может остаться за философом? Философа может интересовать соотношение искусства, экономики, религии и философии как форм человеческой активности или путей, способов, которыми человеческий дух приходит к осознанию своих собственных возможностей. Однако действительные интересы философии касаются не только человеческого духа, она не ограничивается миром культуры. В сферу философии включается все, а не только человеческий дух.

В ХIХ в. мощный толчок к развитию получили такие науки, как психология, социология и многие другие, которые сильно потеснили философию. Тогда философы почувствовали, что они вдруг оказались не у дел. Однако постепенно философия формировала свою область исследований – ведь философия развивается не в автономном, закрытом пространстве, она связана не только с наукой, но и с мистикой, религией, искусством. Однако она не то и не другое. Философия вполне самостоятельна, и оценивать философские идеи следует, исходя из ее специфики.

Религиозные, философские, мистические, научные идеи различны по жанру. И оценивать их следует, как говорят, по законам жанра, т. е. с точки зрения особенностей, которые присущи тому или иному жанру. Мистика – это знание, добытое в мистическом опыте; религиозное утверждение – результат веры, откровения; наука – попытка через опыт, практику и восхождение к теории вырвать знание законов природы; философия – итог напряженных размышлений, попыток синтеза всех способностей человека.

Испанский философ Хосе Ортега-и-Гассет (1883–1955), возражая тем, кто пытался от имени науки потеснить философию, писал: «Сегодня, после того как философы с краской мучительного стыда сносили презрение ученых, бросавших им в лицо, что философия не наука, нам – по крайней мере мне – нравится в ответ на это оскорбление заявлять: да, философия не наука, ибо она нечто большее»[21].

Можно подумать, будто философия только тем и занимается, что вразумляет людей. Люди науки бесстрашно проникают в лабиринты познания, а любомудры советуют, выражают сомнение… Не пытаются ли они остановить колесо истории, неутолимую жажду познания? Разумеется, нет, совсем наоборот. Величие философии состоит в том, что во все времена она остается мощным интеллектуальным орудием человечества.

Ни в познании, ни в философии невозможно надолго отказаться от блеснувшей идеи. Все равно люди будут подходить к ней с разных сторон, возвращаться на новом витке знаний.

Можно представить себе, насколько беднее стало бы человечество, если бы исчезло искусство. Вот так же и с философией: бесстрашная отвага мысли, которая присуща ей, дала человечеству немало прозрений. Без философии невозможно глубинное постижение природы знаний. Без нее беспомощно истолкование бытия. Только философы смогли обратить внимание на специфику человеческой природы. Они проникли в общие тайны истории, в глубины человеческой психики…

В арсенале философов имеется огромный интеллектуальный материал, накопленный за тысячелетия существования человека и человечества. Наработаны различные навыки мышления, сложились разнообразные интеллектуальные традиции. Слова Николая Александровича Бердяева (1874–1948) о трагизме философа на самом деле выражают не уныние, а уверенность в том, что философия может обрести в культуре свое предназначение.

Как она проявляет себя в духовной жизни общества?

Уникальность философии состоит в том, что она определяет мировоззренческие ориентации, помогает осознать смысл жизни и цели человеческой активности. Философия углубляет историческую память человечества. Она наследует сокровищницу мысли, духовный опыт людей.

О роли и значении философии писали многие мыслители. Приведем лишь наиболее характерные высказывания. «Философия дарует человеку презрение к смерти» (Зенон). «Философия дала мне умение беседовать с самим собой (Антисфен). «Философия приносит ту пользу, что дает способность говорить с кем угодно» (Аристипп). «Философам свойственно испытывать изумление. Это и есть начало философии» (Цицерон). «Человека, не сроднившегося с философией, ни хорошие способности, ни память с ней сроднить не смогут, ибо в чуждых для себя душах она не пускает корней» (Платон).

«Философия традиционно считалась царицей наук, – отмечает А.А. Гусейнов. – Такое понимание было поставлено под сомнение тогда, когда в Новое время в лоне философии зародилось современное естествознание и философия в восторге материнской радости переориентировала свои мировоззренческие опыты на парадигму точных наук. В тот самый момент, когда, казалось бы, научное дело философии окончательно восторжествовало и философы не нуждались уже в чужеродных средствах – художественных образах наподобие пещеры Платона, мистифицированных понятиях наподобие целевой причины Аристотеля, сверхразумных наитиях экстаза Плотина, – и строили свои системы по математическим образцам, вычерчивая их, словно геометрические фигуры, раздалось грозное предостережение: „Физика, бойся метафизики!“»[22].

Между наукой и философией сложные отношения. Возьмем, к примеру, З. Фрейда. В его трудах немало ссылок на Платона, Аристотеля, Шопенгауэра, но он воспринимает тексты этих мыслителей в сугубо прикладном научном аспекте. Себя же Фрейд философом не считает. Однако парадокс заключается в том, что, выстраивая идеал строгой науки, Фрейд тем не менее оказался философом, родоначальником целого философского направления. Его открытия радикально изменили представление о философии, человеке, сознании. Он оставил глубокие мысли о происхождении культуры и религии.

Как могло это произойти? Дело в том, что Фрейд стремился применить сделанные им открытия к истолкованию различных социальных и культурных феноменов. Однако обеспечить при этом строго научную экспертизу он был в состоянии далеко не всегда. Поэтому его мысль устремлялась в такие сферы, где конкретных знаний явно не хватало. Но ведь это и есть предназначение философии.

Создав свое учение, Фрейд поставил вопрос о том, как могут отнестись к его открытиям медики и философы. Медики, по его словам, не нашли ничего хорошего в психоанализе и не захотели исполнить его требование: переоценить многое и увидеть некоторые вещи в ином свете. Фрейд высказал предположение, что философы могли бы встретить психоанализ с одобрением. «Ведь они уже привыкли ставить во главу угла своего миропонимания абстрактные понятия (правда, злые языки говорят – не поддающиеся определению понятия), и нельзя было предполагать, чтобы они чинили препятствия расширению области психологии, какое предпринял психоанализ»[23].

Однако тут, как отмечал Фрейд, возникло другое препятствие. Психическое, как оно понималось философами, не соответствовало психическому психоанализа. Подавляющее большинство философов называло психическим лишь то, что является феноменом сознания. Для них мир сознательного покрывался объемом психического. Все остальное, происходящее в трудно постигаемой душе, философы относили к органическим предпосылкам или к параллельным процессам психического. Точнее говоря, философы полагали, что душа не имеет никакого другого содержания, кроме феноменов сознания, следовательно, и наука о душе, психология, не имеет никакого другого объекта. По этому поводу Фрейд замечает: «Точно так же думает и профан»[24].

Что может сказать философ по поводу учения, которое подобно психоанализу утверждает, что душевное само по себе скорее бессознательно, что сознание является лишь качеством, которое может присоединиться или не присоединиться к отдельному душевному факту и которое иногда ничего не изменяет в нем, если оно не наступает? Философия, по мнению Фрейда, может утверждать, что бессознательное это небылица. Австрийский психиатр полагает, что современный философ может дать только узкое определение душевного.

«Философ легко приобретает уверенность, – пишет Фрейд, – и в этом своем суждении, так как он незнаком с материалом, изучение которого заставило аналитика поверить в существование бессознательных душевных актов. Он не принял во внимание гипноз, не занимался толкованием сновидений, – он, наоборот, считал, подобно врачу, сновидения бессмысленным продуктом пониженной во время сна душевной деятельности, – он едва ли знает о том, что есть такие вещи, как навязчивые представления и бредовые идеи, и был бы весьма смущен, если бы от него потребовали объяснить их, исходя из его психологических предпосылок»[25].

Можно ли сказать, что Фрейд тенденциозно относится к философии? Безусловно! Он требует от философа конкретной эмпирической работы (гипноз, толкование сновидений), без которой, как считает Фрейд, философия бессильна что-либо утверждать. В противовес философу аналитик тоже не может сказать, что такое бессознательное. Но он может указать на ту область проявлений, наблюдение которых заставило его предположить существование бессознательного.

Разумеется, трактовка философии у Фрейда крайне обуженная. Он считает, что философ не знает другого вида наблюдения, кроме самонаблюдения. Разумеется, философы в поисках истины нередко обращаются к собственному внутреннему опыту. Но было бы упрощением считать, что мыслители опираются только на коллекционирование собственных состояний. Разумеется, философ не занимается постановкой конкретных экспериментов. Но это вовсе не означает, будто у философа отсутствуют методы, позволяющие ему наблюдать и оценивать внешний мир.

Психоанализ оказался в промежуточном положении между медициной и философией. Медик считал его спекулятивной системой и не мог поверить в то, что он, подобно всякой естественной науке, основан, как подчеркивает Фрейд, на нетерпеливой и многотрудной обработке фактов из мира восприятия. «Философ же, – продолжает Фрейд, – измеряющий его масштабом своих собственных состроенных системных образований, считает, что он исходит из несуществующих предпосылок и упрекает его [психоаналитика. – П.Г.] в том, что его самые основные понятия, находящиеся еще в стадии развития, лишены ясности и точности»[26].

Фрейд, таким образом, пытался доказать, что философия не является наукой, что она ограничена в своих возможностях создания системных образований, что она критически относится ко многим рождающимся научным открытиям. Фрейд, безусловно, прав в том, что философия не является наукой. Однако остальные его выводы нуждаются в критической оценке.

Будет ли при этом философия названа жизненной мудростью, наукой о принципах, учением об абсолюте, самопознанием человеческого духа или еще как-нибудь, определение всегда останется либо слишком широким, либо слишком узким. В истории всегда найдутся учения, которые называются философией и тем не менее не подходят под тот или иной из установленных признаков этого понятия.

Виндельбанд, например, пытается подвести философию под понятие науки. Слабым доводом против этого служит утверждение, что в некоторых случаях вид может в течение некоторого времени полностью сливаться с родом, как это было, например, на ранней стадии греческого мышления, когда существовала только одна, неделимая наука, или позже в периоды, когда универсалистская тенденция Декарта или Гегеля признавала остальные «науки» лишь постольку, поскольку их можно было рассматривать как части философии.

В большинстве философских учений, показывает Виндельбанд, присутствуют совершенно ненаучные элементы и ходы мыслей. Это также доказывает только то, в какой незначительной степени действительная философия до сих пор выполняла свою задачу. К тому же можно привести аналогичные явления из истории других «наук», как, например, господство мифологии в истории, алхимии – в детский период химии или период астрологических мечтаний в астрономии.

Следовательно, философия, несмотря на свое несовершенство, заслуживала бы наименования науки, если бы можно было установить, что все, именуемое философией, стремится быть наукой и при правильном решении своей задачи может ею стать. Но дело, по мнению Виндельбанда, обстоит не так. Определение философии как науки вызывало бы уже сомнение, если бы можно было показать, а показать это можно и не так уж редко, что задачи, которые ставят философы и не иногда, а видя в этом главную цель, никогда не могут быть решены путем научного познания. Если утверждение о невозможности научного обоснования метафизики, впервые высказанное И. Кантом, а затем повторенное в самых различных вариантах, справедливо, то из области «науки» исключаются все те «философии», которым присуща метафизическая тенденция. А это относится, как известно, не только к второстепенным явлениям, но и к тем вершинам в истории философии, наименования которых у всех на устах.

Немало таких философов, для которых научный элемент в лучшем случае лишь более или менее необходимое средство для достижения собственной цели философии: те, кто видит в ней искусство жизни, подобно философам эллинистической и римской эпох, уже не ищут, как того требует наука, знания ради самого знания. Но и среди тех, для кого философия есть познание, многие ясно сознают, что достигнуть этого познания с помощью научного исследования им не удастся, не говоря уже о мистиках, для которых вся философия есть только озарение, – как часто в истории повторяется признание того, что последние корни философского убеждения не могут быть обнаружены в научных доказательствах!

В самой истории философии разгорался спор между философскими направлениями. Каждое было склонно только себе приписывать научность и отрицать ее в воззрениях другой стороны. Различие между научной и ненаучной философией – искони излюбленный полемический ход. Впервые Платон и Аристотель противопоставили свою философию, считая ее наукой, софистике как ненаучному, полному непроверенных предпосылок методу.

По мнению Виндельбанда, непредубежденный взор историка признает философию сложным и изменчивым культурным явлением, которое нельзя просто втиснуть в какую-либо схему или рубрику. Он поймет, что в этом ходячем подчинении философии науке содержится несправедливость как по отношению к первой, так как этим ставятся слишком узкие границы ее уходящим вдаль стремлениям, так и по отношению ко второй, так как на нее возлагается ответственность за все воспринимаемое философией из других многочисленных источников.

Но допустим даже, что философию как историческое явление можно подвести под понятие науки, а все, что противоречит этому, отнести к несовершенству отдельных философских систем. Но тогда возникает не менее трудный вопрос: чем же в пределах этого рода отличается философия как особый вид от остальных наук. И на этот второй вопрос история философии не дает общезначимого ответа. Науки можно различать либо по предмету, либо по их методам, но ни то ни другое не может служить общим признаком для всех систем философии.

По-разному понимается и предмет философии. Целые области знания, составляющие для одного философа если не единственный, то главный смысл философии, решительно отвергаются другими в качестве приложения ума философов. Есть системы, которые стремятся быть только этикой. Другие сводят философию к теории познания. Одни системы превращают философию в психологию, другие – тщательно ограничивают ее от психологии как эмпирической науки.

Центр тяжести каждой средневековой философской системы – интерес к вопросам, которые теперь составляют предмет богословия. Философия Нового времени все более отказывается от их рассмотрения. Одни мыслители считают вопросы права или искусства важнейшими проблемами философии, другие – решительно отрицают возможность их философского исследования. О философии истории древние системы, а также большинство метафизических систем до Канта не имели понятия. Сейчас же она становится одной из важнейших дисциплин.

Тем понятнее представляется тенденция искать видовой признак философии не в ее предмете, а в ее методе и исходить из того, что философия исследует те же явления, что и другие науки, но присущими только ей методами. Виндельбанд полемически заостряет свою мысль. Ему представляется сомнительной вся история философии. Если ее ничем не дополнить, она обрела бы такой же смысл, как попытка написать историю всех людей, именуемых Павлами.

Итак, будучи сначала вообще единой нераздельной наукой, философия в условиях, когда обретали самостоятельный статус другие науки, стала отчасти тем центром, который соединяет результаты этих наук в одно общее познание, отчасти проводником нравственной и религиозной жизни в обществе и, наконец, средоточием всей духовной практики социума. Виндельбанд пишет: «Составляя первоначально саму науку и всю науку, философия позднее представляет собой либо результат всех отдельных наук, либо учение о том, на что нужна наука, либо, наконец, теорию самой науки»[27].

Философия потеряла право быть верховным иерархом в храме науки. Это мысль А.А. Гусейнова. Но она лишилась скорее титула, чем реального места. Поскольку философия отвечает на вопрос, что есть истина, она объективно продолжает играть по отношению к другим наукам роль родового понятия. «Философию сейчас уже не называют царицей наук, или наукой наук. Те, кто продолжает считать ее разновидностью научного знания (а такого взгляда придерживаются не все и даже, может быть, не большинство среди тех, кто считается специалистом в этой области) пользуются другим определением: философия есть особая наука»[28].

Проследуем за мыслью А.А. Гусейнова.

Если рассматривать философию как самостоятельную область знаний, то сразу бросается в глаза, что она оказывается общей, до неопределенности общей наукой. Она стремится охватить мир в целом, в его первоосновах. Философия при этом воспринимается как учение о бытии, отвечает на вопрос, что значит быть. Если все другие науки осмысливают конкретные вопросы, то философия интересуется тем, что есть само «есть». Строгость философии заключается в том, чтобы дойти до начала, до последнего основания. Она работает на пределе, на границе знания и незнания, света и тьмы. Она, по словам А.А. Гусейнова, имеет дело с опытом только для того, чтобы выяснить условия и возможности последнего, его основания и гарантии. Это означает, что она переходит за пределы опыта.

Здесь философия сталкивается с противоречиями, которые Кант связывал с антиномиями чистого разума. Он, как известно, систематизировал все предельные, безусловные суждения о мире, назвал их космологическими идеями и показал, что они антитетичны, что относительно них тезис обладает такой же доказательной силой, как и антитезис. Кант сформулировал четыре такие идеи, считая, что он сделал это исчерпывающе: имеет ли мир начало во времени и границу в пространстве или нет; есть ли в мире нечто неделимое и неизменное или нет; все ли в мире причинно обусловлено или нет; существует ли высшая причина мира или нет[29].

Философия, таким образом, благодаря своему предмету и всеохватности своего замысла не может быть родом знания о мире. Она не имеет достаточных эмпирических и логических, т. е. достоверных, соответствующих критериям научности, оснований предлагать определенные законченные образы мира – выводить все из некоего первоначала, формулировать универсальные законы, конструировать заэкранную реальность.

Действительно, философская систематика всегда была выбором, делом произвола. «Как бы она ни опиралась на очевидность, на данные наук, между нею и фактами всегда оставался промежуток, который она должна была пройти с закрытыми глазами»[30].

Автор даже считает, что сама идея первоначала, поиск неизменного основания всего сущего стимулируются не только собственно познавательными причинами. Возможно более существенную роль играют причины, связанные с поведением, организацией человеческих взаимоотношений в обществе[31]. Когда Гераклит сокрушается, что логос един, а люди ведут себя так, как если бы каждый имел свое собственное понимание, он ищет единый закон бытия, потому что обеспокоен единым законом человеческого поведения.

Опыт развития философии в Древней Греции подтверждает правильность предположения, что за образом философии как натурфилософии стояло нечто иное, чем просто желание понять природу. Нельзя не признать вслед за А.А. Гусейновым, что одна из решающих причин резкого поворота философии от изучения природы к изучению чело века, связанного с именем софистов, состояла в следующем: в рамках натурфилософии не могло получить объяснение человеческое поведение.

Первым наблюдением и открытием софистов было то, что «фюзис» и «номос» – законы природы и установления культуры – принципиально разные. Природные параметры человека даны с необходимостью и везде одинаковы, а обычаи, привычки людей произвольны, случайны, меняются от города к городу, от народа к народу.

«Человеческое бытие, – отмечает А.А. Гусейнов, – не может быть объяснено как ключ к пониманию бытия вообще. Не вообще человеческое бытие, а человек и человеческое бытие в их отличии от природы, космоса. Вопрос о бытии трансформировался в вопрос о специфике человека, о человеческом совершенстве. Философская проблема приобрела такой вид: что такое человеческое бытие или, говоря по-другому, что в человеке является подлинно человеческим»[32].

Философ – это человек, который постоянно размышляет о вещах и событиях как необыкновенных, так и заурядных. Однако делает он это не так, как остальные люди, а особенно глубоко и интересно. Если хотите… профессионально. Последнее обязывает ко многому. Философ должен быть критиком и скептиком, собирателем и историком, отгадчиком загадок и моралистом, прорицателем и хранителем истины. Мудрец знает «одной лишь силы страсть». И, конечно же, он чрезвычайно высоко оценивает философию и ее место среди других наук.

Аристотель писал: «Наиболее божественная наука также и наиболее ценима. А таковой может быть только одна эта (речь идет о философии. – П.Г.) в двояком смысле. А именно божественна та из наук, которой, скорее всего, мог бы обладать Бог. И точно так же божественной была бы всякая наука о божественном. И только к одной лишь искомой нами науке подходит и то и другое. Бог, по общему мнению, принадлежит к причинам и есть некое начало, и такая наука могла бы быть только у Бога. Таким образом, все другие науки более необходимы, но лучше нет ни одной…»[33]

Аристотель, как видно из приведенного суждения, очень высоко оценивал роль философии, считая ее высшей из наук. Но нет ли в этом утверждении философского высокомерия? Не проглядывает ли здесь поползновение философии на роль матери всех наук. Аристотель называет философию «божественной». Пройдет некоторое время, и «божественной» царицей всех наук станет теология, для которой философия будет только служанкой. Позже понадобятся усилия многих мыслителей, чтобы сбросить бремя богословия и схоластики. И ведущая роль среди борцов за философское свободомыслие, за «восстановление наук» будет принадлежать английскому философу Фрэнсису Бэкону (1561–1626).

Фрэнсис Бэкон указал путь для бурного развития естественных наук, представив метод наблюдения и эксперимента. Важнейшей задачей науки он считал покорение природы и преобразование мира культуры. «Тот, кто в философии и в изучении общих законов видит пустое и бессмысленное занятие, не замечает, что именно от них поступают жизненные соки и силы во все отдельные профессии и искусства… Философия дает замечательное лекарство и противоядие против неверия и заблуждения. Именно та философия является настоящей, которая самым тщательнейшим и верным образом передает слова самого мира и сама как бы написана под его диктовку; она есть не что иное, как его подобие и отражение, она ничего не прибавляет от себя, но только повторяет произнесенное им…»[34]

По мнению Ф. Бэкона, у философии троякий предмет – бог, природа, человек – и сообразно этому троякий путь воздействия. Природа воздействует на интеллект непосредственно, т. е. как бы прямыми лучами: Бог же воздействует на него через неадекватную среду, т. е. через творения, преломленными лучами; человек же, становясь сам объектом собственного познания, воздействует на свой интеллект отраженными лучами. Следовательно, выходит, что философия делится на три учения: учение о божестве, учение о природе, учение о человеке.

Философия немыслима без знания начал. Можно открыть великое множество истин, переходя последовательно от одной к другой, со временем прийти к полному познанию всей философии и к высшей степени мудрости. Но так ли это?

1.4. Трагизм и величие философии

И в прошлом, и в нынешнем столетии нередко раздаются голоса о том, что философия отжила свой век. Нужна ли философия в эпоху информационных моделей, сложнейших технологических мегатрендов, эффективных научных выкладок? Возможно, цивилизация такого типа предполагает совсем иной способ мышления, другую форму всеохватного миропостижения. В культуре ХХ в. эта мысль произносилась довольно часто. В начале века позитивисты пытались построить философию по меркам науки. Естественно, они пришли к убеждению, что наука способна потеснить метафизику. Потом идея верховенства точного знания как последней истины завладела учеными. Наконец, и сами ученые стали сомневаться в универсальности любомудрия. Теперь в эпоху компьютерных технологий чаще говорят о ее величестве Информации, нежели о философии.

В минувшем веке наука достигла внушительных успехов. Она не только создала относительно целостную картину мира, но сумела вооружить человека знания, которые значительно изменили его жизнь. В прошлом столетии человек приоткрыл завесу над тайной строения мира. Он преодолел гравитационное притяжение Земли, перешагнул через звуковой барьер, открыл новые, почти фантастические источники энергии. Мыслящая материя несет свой свет на другие планеты. Все ярче разгорается факел разума, обогащается сокровищница знаний, накопленных за тысячелетия напряженной работы человеческого ума. Мы вплотную подошли к раскрытию тайн Вселенной, к вопросам возникновения жизни на Земле, мы пытаемся заглянуть в наше будущее.

В новом столетии завершается работа над расшифровкой человеческого генома. Ученые экспериментируют с клонами. Идет поиск новых источников энергии. Неслыханно расширяются возможности биокомпьютера. Над миром опустилась Живая Паутина. Складывается новая естественно-научная картина мира.

Но какое отношение все эти успехи науки имеют к философии? Это весьма трудный вопрос. Некоторые философы, например Виндельбанд, считают философию наукой. О возрождении утраченного идеала рациональности, т. е. разумности, научности в философии говорит и выдающийся немецкий философ Эдмунд Гуссерль. Ему кажется, что элементы науки в философии преобладают. Об этом, в частности, он пишет в своей работе «Кризис европейского человечества и философия».

Однако в общественном сознании нашего столетия все больше укрепляется другая идея: философия – не наука, это вполне самостоятельная, уникальная форма постижения мира. Философия сохраняет такие черты, которых нет у науки. Можно, вероятно, говорить о том, что философия порою имеет признаки науки, точнее сказать – научности. Но чтобы понять философию, надо думать о ее своеобразии, непохожести на науку.

Философия имеет дело с предельными, вековечными вопросами. Наука, конечно, тоже пытается выстроить относительно целостную картину мира. Но она погружена в конкретность, решает множество частных задач. Философия в этом смысле гораздо свободнее. Она задумывается над универсальными, или, как говорят, «конечными», проблемами. Иногда эти вопросы называют «метафизическими». Что это означает?

«Метафизика» – это название сочинений древнегреческого философа и ученого Аристотеля. Появилось это слово случайно. После смерти Аристотеля его ученики собрали все сочинения великого ученого и разложили их по дисциплинам: «логика», «психология», «метеорология», «наука о животных», «физика» и т. д. Но вот остались трактаты, которые нельзя было отнести ни к одной из наук, но которые Аристотель читал ученикам уже после всех наук, «после физики», как тогда называлось естествознание. Недолго думая, ученики так и назвали эти трактаты – «метафизика», или «после физики».

Слово неожиданно прижилось: им стали называть философию. Почему же это так случилось? Может быть, потому, что одно дело – физика, другое – то, что начинается дальше. Еще точнее: наука – нечто другое, нежели философия. Аристотель рассматривает то, что познаваемо нами только после природы (потому что лежит «позади» нее), но само по себе является первым. Метафизику называют также «первофилософией» со времени поздней античности и Средних веков. Предметом метафизики, в частности, являются понятия, о которых речь пойдет дальше: «бытие», «ничто», «свобода», «бессмертие», «Бог», «жизнь», «сила», «материя», «душа», «становление», «дух» (мировой), «природа». Необходимость раскрыть эти проблемы определяет духовный облик человека и составляет тем самым, говоря словами великого немецкого философа И. Канта, «неистребимую потребность человека».

Однако именно метафизические проблемы, которые в современной литературе часто называют гуманитарным знанием, т. е. знанием о человеке, человеческом духе, человечестве, стали в наши дни объектом острой критики. В начале прошлого века укрепилось новое философское направление – позитивизм. Позитивисты исходят из «позитивного», т. е. данного, конкретного, фактического, устойчивого, несомненного. Вот почему метафизические вопросы сторонники этой ориентации считают теоретически несостоятельными и практически бесполезными.

Например, можно поставить какой-нибудь важный вопрос, скажем: «Было ли начало, и будет ли конец мира?» На уровне конкретного знания эта проблема обсуждается и появляется тот или иной ответ. Но наши знания множатся. Этот вопрос возникает снова и снова. С полной уверенностью и до конца на него ответить невозможно. С точки зрения позитивиста, это неоправданный, праздный вопрос. Ведь он не может быть проконтролирован, истинность его не может быть доказана в опыте. Можно только предполагать, что мир когда-то возник и, наверное, придет к концу. Но ведь, философски рассуждая, можно прийти и к другому, тоже недоказуемому суждению: мир существовал и будет существовать вечно.

Позитивизм теснейшим образом связан с картиной мира и методами, которые свойственны естественным наукам. Вот почему его сторонники стали пытаться построить философию по меркам науки. Что это означало? Устранить из философии все, что не носит характер закона, проверенного факта, окончательного суждения. Увы, в этом случае от философии мало бы что осталось. Но, может быть, это и есть путь к более строгому и полезному знанию? Нет, такой путь годится для науки, но не для философии.

Коли так, то прагматисты пришли к убеждению, что наука способна потеснить философию. Позже идея верховенства точного знания как последней истины завладела учеными. Наконец и сами философы стали сомневаться порой в универсальности любомудрия. Прагматичному, расчетливому веку некогда рассуждать о том, что не связано со сложными, проблемными ситуациями. Дай бог, пережить кризисный момент. Много лет назад я слушал в Сеуле на Международном конгрессе по футурологии почетного президента Римского клуба Александра Кинга. Он говорил о том, что сегодня невостребованной оказалась не только философия. Людям, как выяснилось, не свойственна самая обыкновенная дальновидность. Политики занимаются текущими вопросами, пренебрегая стратегическим мышлением. Технократы пытаются изо всех сил разогнать локомотив современной цивилизации. Пусть мчится по рельсам навстречу неизбежной гибели? Как спасти человечество?

Эти вопросы – очень неуместные и неудобные для технократа и политика-прагматика – задает уже философ. Неудивительно, что они воспринимают как назойливые и несвоевременные пророчества Кассандры. Помните, была такая вещунья, предупреждавшая о гибели Трои, она так всем надоела, что ее объявили безумной. Вот и философа ныне объявляют таким безумцем. А что такое философия вне ума, как не то, чего просто нет? Каково же место философии в современном мире? Не станет ли пренебрежение к ней самой неожиданной из всех прогнозируемых катастроф?

«Поистине трагично положение философа». Это слова Н.А. Бердяева. «Его почти никто не любит. На протяжении всей истории культуры обнаруживается вражда к философии и притом с самых разнообразных сторон. Философия есть самая незащищенная сторона культуры»[35]. Последняя формулировка просто великолепна по своей отточенности.

Что касается таинств мироздания, их загадочной, мистической природы, то философия в силу своей рассудочности пытается промыслить их до самого основания. Так рождается еще одна формула философии: «В сущности говоря, вся философия есть лишь человеческий рассудок на туманном языке…» Она принадлежит Гёте. Зачем, однако, человеческий рассудок постоянно выражает себя на туманном языке? Разве ему недостает других форм самовыражения? Может быть, в результате философ обретает какие-то окончательные истины? Ничуть не бывало. Если бы любомудр добрался до неких последних установлений, он бесповоротно исчерпал бы собственное ремесло. В том-то и парадокс, что философ размышляет над проблемами, которые не имеют конечного решения. С той же последовательностью, с какой червь прядет шелковую нить, мыслитель вытягивает из сознания все новые и новые парадоксы, заведомо зная, что они никогда не будут разгаданы. Странное, вообще говоря, занятие….

Может быть, отказаться от этой причуды? Сколько раз просвещенные умы советовали поступить именно так! Зачем туманное возвещение, когда наука развертывает свой бесконечный потенциал? К чему отзывчивость к абстракции при наличии богословия? Какой смысл в накоплении мудрости, в которой нет ничего постижимого, бесповоротного? Философию критикуют с разных сторон и все время пытаются вытолкать ее из культуры. Много ли, мол, проку от этой праздности?

Однако философия обнаруживает странную живучесть. Она выстояла против атак позитивистов. Доказала свою уникальность, прочность. Человек постоянно множит метафизические вопросы. Когда же рождается относительная ясность, он немедленно затемняет ее новым противоречием, еще одним измышлением. Зачем? Чтобы получить ответ? Но ведь философ на это совершенно не рассчитывает. Несмотря на яростные споры, суть которых я здесь изложил, со всей убежденностью полагаю, что философия – это не наука.

Однако… человек от рождения философ.

Философия совсем иной, нежели наука, весьма эксцентричный способ мышления, погружения в тайны мира. Человек философствует, потому что зачарован этой страстью. В ней он выражает самого себя. Человек делает это для собственного удовольствия, для самовыражения, ибо он рожден философом.

Но тогда чем продиктованы жалобы Бердяева? Культура, как выясняется, не может в равной степени поддержать все стороны человеческой жизни. Она, можно полагать, ищет более надежные опоры, нежели метафизические зигзаги мысли. Но и сам человек, разгадывая собственную природу, видит перед собой зыбкий, неустоявшийся образ. Он страшится признаться себе, что именно эта поразительная способность к рефлексии и есть самое ценное в нем…

«Странное дело, но в наш век философия, даже для людей мыслящих, всего лишь пустое слово, которое, в сущности, ничего не означает; она не находит себе применения и не имеет никакой ценности ни в чьих-либо глазах, ни на деле»[36]. Слова принадлежат мыслителю эпохи Возрождения Мишелю Монтеню (1533–1592), однако похоже, будто сказано это в наши дни.

Публицистов сегодня волнуют политические распри, бюджетные хитрости. Политики опираются не на мудрые максимы, а на популистские мотивы. Общественное сознание утрачивает глубину и культурные корни. В годы тоталитаризма лидеры, издав очередное постановление, вещали: только время способно выявить истинный и непреходящий смысл принимаемого решения. Пустота набрасывала на себя философский убор. Власть имущие в наши дни убеждены, что назначение философии именно в том, чтобы обслуживать каждый изгиб конъюнктурной политики. Интеллектуальная честность и независимость редко привлекают сторонников.

Философию теснят отовсюду. Представители точных наук, завороженные грандиозными открытиями нового века, полагают, что проникновение в ядро клетки важнее отвлеченных размышлений. Однако разумно ли, не сдерживая себя философской осторожностью, извлекать из вещества огромные фантастические энергии, не имея развернутой картины мира? Проникновение в глубины клетки, судя по всему, должно сопровождаться философской осмотрительностью.

Последствия чернобыльской катастрофы столь внушительны и долгосрочны, что один мудрый современник сказал: «Не исключено, что дата взрыва может стать основой для нового летоисчисления: до и после Чернобыля». Французский философ Андре Глюксман пишет: «Отныне я знаю, как может закончиться наш мир. 3 сентября 2004 г., на всем мировом телевидении взрывается отчаяние, возникает образ преисподней в духе Иеронима Босха»[37]. Французский философ скорбит о том, что разработчики нового, рождающегося XXI в. идут ощупью, ощущая свою неподготовленность.

Ученые достигли огромных успехов в познании генной природы человека. Ведутся эксперименты по сращиванию генов, которые дают поразительные результаты. Однако опять звучат голоса предостережения. Зачем нужны существа-химеры, которых не было в природе? К чему, вообще говоря, может привести бесконтрольное баловство с генами? Не исключено, что начнется длительный ряд мутаций, которые преобразуют все живое. Человек станет жертвой собственных экспериментов. Мнимое господство над природой обернется жутким поражением. Трезвая экспертиза науки возможна только в философии. Само собой понятно, что философия вовсе не выполняет функцию некоего интеллектуального полицейского, ибо внутри философии нет единой точки зрения по фундаментальным вопросам.

Однажды по телевидению выступала известный отечественный физиолог академик Наталья Петровна Бехтерева. Она сказала, что в ее лаборатории нашли средство, которое позволяет, воздействуя на определенные участки мозга, многократно усилить интеллектуальные ресурсы человека. Казалось бы, надо радоваться. Вот вам мой мозг, гони импульсы. Однако исследовательница неожиданно сказала: мы наложили мораторий на эти эксперименты. Вот тебе раз! С чего это вдруг? Скорее всего, сыграла свою роль философская подсказка… Наивно думать, что философия на все накладывает запрет, но она все же предостерегает. В своей книге «Магия мозга и лабиринты жизни» (М., СПб., 2006) Н.П. Бехтерева отмечает: «Мы так много узнали о космосе, а живой мозг человека остался, как это ни парадоксально, все таким же далеким» (с. 45).

Выходит, философия только тем и занимается, что вразумляет людей. Люди науки бесстрашно проникают в лабиринты познания, а любомудры увещевают, советуют, предостерегают. Не пытаются ли они остановить колесо истории? Помните, один из персонажей фильма Михаила Ромма «Девять дней одного года» произносит такую фразу: «А кроме того, человеческую мысль остановить нельзя». Это верно. Но проблема гораздо сложнее. В арсенале философов огромный интеллектуальный материал, накопленный за тысячелетия. Наработаны различные навыки мышления, представлены разнообразные интеллектуальные традиции. Нельзя остановить мысль, но нельзя и оставить ее плоды на обочине. Зачем тогда вообще мысль?

И все-таки философской рефлексии постоянно ставится некий предел. Философское возвещение оценивается как удел стародумов. Утрачивается и без того зыбкое представление о специфике философского мышления. Парадоксально, но стремительное развитие гуманитарного знания дает тот же эффект. Обогащение истории, психологии, социологии и других дисциплин подрывает верховенство философии.

Герберт Уэллс, выдающийся английский фантаст, в начале XX в. высказал догадку: пожалуй, господствующей наукой грядущего столетия будет психология. Не станем оспаривать экспертизу фантаста. Возможно, он близок к истине. Однако неужели только психология обещает стать всеобъемлющей наукой? Разве не являемся мы сегодня свидетелями ренессанса историзма? А глобальные претензии социологии или, скажем, культурологии? Положение философа действительно трагично… Многие сравнивают его с королем Лиром, разделившим царство между наследниками и оставшимся без угла.

В наши дни ведущие исследователи культуры, политологи, т. е. знатоки политики, усилили внимание к изучению неразгаданных тайн социальной динамики, распознаванию механизмов общественного развития. При этом, естественно, возник соблазн понять историю без философии или, точнее сказать, с помощью непрофессионального любомудрия. Одному мнится, что тайна тоталитарных режимов гнездится в сексуальной неудовлетворенности подростка, будущего диктатора. Другому кажется, что в человеческой летописи легко просматривается эффект маятника. Вот почему, к слову, Россию постоянно бросает от вольницы к деспотии…

Для глубинного понимания тончайших оттенков человеческой истории важны и психоаналитические методики, и проницательные наблюдения за «приливами» и «отливами» в политической жизни, но неужели столь обыкновенное напряжение мысли может раскрыть тайну истории? Ту, что принадлежит к числу метафизических, вечно возобновляемых проблем. Иной подход к этой теме чреват возмездием. Нужны ли иллюстрации?

Однако нет ли в этих рассуждениях расхожего философского высокомерия? Не реализуется ли древнее поползновение философии быть матерью всех наук? Речь идет совсем об ином – о сохранении статуса философии, на который посягают едва ли не все. Конечно, по словам Аристотеля, философии надлежит исследовать «первоначала и причины». В этом специфика философской мысли, а не ее гордыня.

Философия в ее собирательном смысле состоит из концепций, которые создали философы. Это занятие глубоко личностное. Прежде всего мы персонифицируем философию по именам. Говорим: «философия Платона», «так считал Кант», «концепция Виндельбанда». «Толпа никогда не станет философом» – слова великого Платона. Комментируя их, известный немецкий философ Макс Шелер (1874–1928) добавил: «Но тот, кто стремится к философски обоснованному мировоззрению, должен отважиться на то, чтобы опираться на собственный разум»[38]. В человеческой истории то и дело появлялись величайшие мыслители, которые создавали оригинальные концепции, выражали неожиданные взгляды.

Кое-кто скажет: но ведь и в науке те или иные открытия связаны с именами. Мы говорим «закон Бойля – Мариотта», «концепция Дарвина», «палочки Коха». Это, разумеется, так. Однако ученые раскрывают определенные закономерности, открытие которых подготовлено всем развитием науки. Не будь Лавуазье, так химическое открытие сделал бы другой ученый. Закон сохранения вещества сначала открыл Ломоносов, а затем – Лавуазье. Дифференциальное исчисление открыли Декарт и одновременно Ньютон. Неэвклидова геометрия создана Лобачевским, Риманом, Бойли и Гауссом. Примеры можно множить. Иначе в философии. Философский труд – всегда выражение одареннейшей личности. Никто вместо Аристотеля не написал бы его «Метафизики». Без Декарта не было бы «Рассуждения о методе». Только Сартр мог быть автором «Бытия и ничто». Эта симфония разума не анонимна. Она есть выражение глубочайшего личностного творчества.

Попробуем представить ситуацию, которая наглядно свидетельствует о незаменимости философии. Совсем недавно биологи открыли ген, который несет в себе завершение жизни природного организма. Именно в нем заложена информация, которая исчерпывает себя в распаде клетки, в смерти индивида. Вот она, тайна конечности человеческого существования, заведомый приговор к погибели. Кстати, ген опознан, и с помощью лазера можно выжечь его. Человек станет бессмертным? Возможно. Не исключено, что в кругозоре биологии проблема выглядит предельно ясной…

А в доминионе философии? Может быть, только мудрец способен предостеречь человечество от посягательства на таинство жизни и смерти. Только философ благодаря своему призванию обязан представить на суд специалистов древние интуиции, предостережения, результаты огромной интеллектуальной работы мыслителей, толкующих о загадках жизни и смерти. Лишь философу надлежит придать проблеме обостренное метафизическое звучание.

Философия – кладезь всяких возвещений, многие из которых вообще не имеют под собой теоретических оснований. Подчас эти откровения наивны, лукавы, безрассудны, оскорбительны для здравомыслия. Но если пресечь эту фонтанирующую мощь воображения, человек перестанет быть самим собой. Оскудеет и его разум. Сознание утратит собственный метафизический потенциал.

Попробуем теперь дать краткое определение философии. Можно сказать, что это специфическая, глубоко личностная и уникальная форма постижения мира, которая пытается ответить на коренные вопросы человеческого существования, раскрыть общие принципы жизни универсума. Однако многие стороны интересующего нас феномена нам еще предстоит раскрыть. Если философствование – органическая черта человека, то когда возникла философия как определенный род занятий?

Основные понятия

Абстракция – ситуация, в которой мысль отвлекается от непосредственно данного.

Бессмертие – существование личности или души после смерти.

Богообщение – общение с Богом.

Богословие – учение о Боге.

Бытие – существование, общее обозначение всего сущего.

Ген – в биологии характеристика врожденных свойств, единица наследственного материала.

Деспотизм – тиранство.

Дзен-буддизм – самостоятельное направление японского буддизма, появившееся в VII веке. Основу дзен-буддизма составляет представления о единстве Будды и всех существ, учение о «естественном пути» развития и вера в мгновенное просветление, постижение истины.

Доминион – пространство, выделенное для властвования.

Жизнь – то, чем мир организмов, т. е. растения, животные, человек, отличается от всей остальной действительности.

Иллюзия – частная фантазия.

Интеллектуальный – основанный на интеллекте, т. е. способности мыслить.

Историзм – мышление, основанное на историческом опыте.

История – временная последовательность мировых событий, создающих определенную действительность.

Констатация – утверждение.

Концепция – целостное суждение о чем-либо.

Конъюнктурный – сиюминутный.

Культура – совокупность проявлений жизни, достижений и творчества народа или группы народов.

Культурология – наука о закономерностях развития культуры.

Любомудрие – любовь к мудрости.

Максима – всеобщее жизненное правило, субъективный принцип воли, краткое изречение.

Материя – вещество. Собирательное понятие для обозначения всего материального. В новейшей физике «материя» – обозначение некоторой особой точки поля.

Мировоззрение – развернутый, целостный взгляд на мир.

Мировой дух – волеизъявляющая, познающая и творящая духовная сила, которая мыслится как принцип всего действительного.

Мистика – первоначальное название тайных религий или тайных религиозных организаций.

Мутация – внезапное изменение вида.

Наука – сфера человеческой деятельности, функцией которой является выработка и теоретическая схематизация объективных знаний о действительности.

Ничто – отсутствие или даже небытие чего-либо, выражаемое на языке при помощи отрицания.

Парадокс – мнение, которое резко расходится с общепринятым.

Психология – наука о закономерностях развития и функционирования психики.

Рациональность – понимание мира как разумного, основанного на разуме.

Религия – мировоззрение, которое исходит из идеи существования Бога.

Ренессанс – Возрождение, эпоха в истории, охватывающая период с XIV по XVI в.

Рефлексия – процесс осмысления чего-либо при помощи изучения и сравнения.

Свобода – возможность поступать так, как хочется, способность человека действовать в соответствии со своими интересами и целями.

Сила – в физическом смысле способность изменять форму материальных масс, вызывать их движение, менять направление и скорость движения или приводить тело в состояние покоя.

Созерцание – непосредственное, зрительное восприятие предметов.

Социология – наука об обществе.

Становление – переход от одной определенности бытия к другой.

Страсть – сильное увлечение.

Стратегический – построенный на далеких расчетах.

Технократия – господство техники. Технократы – специалисты в области техники, убежденные в том, что они правители и организаторы жизни общества.

Тоталитаризм – общественно-политический строй, который стремится обеспечить всеобщий контроль над индивидуальной и социальной жизнью.

Универсум – единая Вселенная.

Футурология – наука о будущем.

Цивилизация – следующая за варварством ступень культуры, которая приучает человека к плановым, упорядоченным действиям с себе подобными, что создает важнейшую предпосылку культуры.

Эксцентрический – необычный, странный.

Вопросы и задания

1. Царь Израиля и Иудеи Соломон Мудрый (965–928 до н. э.) говорил: «Главное – мудрость: приобретай мудрость, и всем имением твоим приобретай разум».

Можно ли согласиться с этим суждением? Можно ли прожить без мудрости? Действительно ли только философия дает мудрость?

2. Попытайтесь выразить содержание следующих стихов Басё:

Отчего поэт так краток? Почему он не пытается развить мысль более пространно? Рождает ли картина определенный взгляд на мир?

3. Древнегреческий философ Гераклит сказал: «Нельзя дважды войти в одну и ту же реку». Что имел в виду философ? Справедливо ли это выражение для характеристики всей нашей жизни? Действительно ли в ней все постоянно меняется?

4. Почему философия вечна?

5. Фридрих Ницше говорил: «Лучше ничего не знать, чем знать наполовину! Лучше быть безумцем на свой собственный страх, чем мудрым на основании чужих мнений». Как вы понимаете эту мысль? Может ли философ некритически воспринимать чужие взгляды? Что означает «быть безумцем на свой собственный страх»?

6. В чем заключается трагизм философа?

7. Попробуйте самостоятельно сформулировать некоторые вековечные вопросы, например: вечна ли любовь? Что еще? Кто вправе назвать себя философом?

8. Можно ли доверять знанию, если оно ненаучно?

9. Попробуйте сформулировать такие философские положения, которые отбирают у человека последнее утешение? Например, человек смертен, человек никогда не познает мир до конца. Что еще? Как вы можете возразить?

10. Как вы думаете, пользуется ли философия признанием в современном мире? Приведите доводы «за» и «против».

11. Почему некоторые научные исследования опасны? Можно ли остановить человеческую мысль? Отчего нельзя выжечь ген – хранитель информации о смерти?

12. Попробуйте сформулировать философские вопросы, которые не получают окончательного решения. Например, было ли начало и будет ли конец мира?

13. Философия призвана рождать горькие мысли. Приведем стихи персидского мыслителя XV в. Аррани Атаалаха:

В чем горечь этих строк? В чем их философский смысл?

14. Был ли в вашей жизни такой миг, когда вы задумались над философской проблемой? Какие мысли родились в вашей голове?

15. Напишите названия гуманитарных дисциплин, которые упоминаются в тексте. Попытайтесь расположить их в соответствии с вашими предпочтениями.