Глава 2
Колесо фортуны
Ветер переменился. Теплый, влажный, он тащил с юга морось, слякоть и запах оттаявшей древесной коры. Показались грязевые прорехи, блестящие под светом фонарей, как антрацит. Такси мигало желтым огоньком.
– Далеко? – спросил таксист, вытирая лицо меховой вымокшей шапкой.
Крис ответил.
– Надо же, – уважительно сказал таксист. – Мемориал успею посмотреть?
– Успеешь, – ответил Крис. – Там рядом.
– Жалко, не лето. – Машина дернулась и поползла. – Летом там красиво.
– Что поделаешь. – Крис опустил глаза. В пальцах у него застыла маленькая фигурка. Попробовать разломить – разольется ложечка теплой крови. Вполне себе живой крови. А вот ее владелец считает, что он уже заколочен в деревянный ящик и обернут пленкой, чтобы не подтекала мерзкая жидкость на плечи недобровольных носильщиков.
Крис еще раз перебрал в памяти все известные ему своды правил. Получалось, что ошибка произошла не только в его системе, но и в системе этого констриктора, Кайдо, и скорее всего, где-то есть еще проводник, который сейчас сидит, схватившись руками за голову, и не знает, что делать с Игорьком, застрявшим на границе Запределья.
Всем прорехам прореха… И все же, как это могло случиться?
– …рассматривается вопрос о проведении эвтаназии младенцам-носителям генетических заболеваний, а также страдающим от врожденных заболеваний. Такие меры, считает главный врач страны, будут вскоре признаны гуманными по отношению к родителям и детям и позволят улучшить генофонд.
Таксист невозмутимо крутил руль. Его радионовости явно не волновали, зато Крис подался вперед.
– Это местное радио?
– Да, – равнодушно сказал таксист. – Чего только люди не придумают… Я сколько лет уже в этой шкуре, а до сих пор привыкнуть не могу.
– Это на людей не похоже, – ответил Крис. – Это… что-то странное.
– Да что, – так же спокойно ответил таксист. – Было же уже. Улучшали породу. До сих пор в костях распутаться не могут – где чей дядюшка, где чья бабушка. Или вот еще, раньше баб жгли на кострах пачками. Красивая – ведьма. Разделась – ведьма, оделась – ведьма. По-моему, тоже странновато.
Об улучшении породы Крис предпочел промолчать. Активисты, удравшие из засыпающего вечным сном города, пытались было среди людей навести свои порядки и занять прежние позиции. Активистов пришлось вылавливать и ограничивать, но страшное колесо уже было запущено и прошлось по Европе огнем и мечом. Крис в этих делах не участвовал – он ушел куда раньше, устроился скромно, вершителем себя больше не считал и, пожалуй, исчез из памяти даже тех, кто раньше пил с ним круговую чашу. Инквизиция к деятельности вершителей не относилась. Люди придумали ее сами, и сами же ужасались по сей день.
С тех пор прошло много времени. Их сознание изменилось.
– Не повставали бы мертвые из могил, – мрачно сказал Крис. – Всех назад не запихнешь.
Таксист хмыкнул:
– Такой большой, а в сказки веришь.
Под машиной серой гладью разлилась лента реки. Загрохотал мост. Крис обернулся. Мегаполис давно пропал, растаял в утренней холодной дымке. В салоне пахло бензином и шерстью. Водитель строго смотрел на дорогу, радио умолкло, и только раз всхлипнуло, когда мимо пронеслась треугольная стела с названием города. Справа от нее в бледных клочьях тумана плавало кладбище, но Крис не остановил машину. Его цель была дальше, в одном из плохо освещенных подвалов, которые подростки именуют теплаками, подвалах с обернутыми в рванину трубами, вентилями, неровными грязными полами и журчанием канализаций.
– Здесь, – указал Крис на пятиэтажный желтенький дом, и такси остановилось.
От подъезда к магазинчику, озираясь и покачиваясь, бежал серенький мужичок с бряцающей в карманах мелочью. На машину он не обратил никакого внимания, на Криса – тоже, хотя его потертая гимнастерка и тусклые звездочки бросились бы в глаза даже слепому.
Следом за Крисом из машины выбрался, сощурившись от неяркого света, Игорек в помятой яркой куртке.
– Разомнись, – посоветовал Крис, не оборачиваясь.
Игорек зябко передернул плечами, запрокинул голову и сказал тоскливо:
– Что же это, а…
Таксист опустил стекло и молча сунул ему в ладонь горсть разноцветных леденцов. Игорь взял один, развернул и сунул в рот.
– Я с тобой.
Крис уже спускался вниз, по пяти узким грязным ступеням, за которыми белым светом оказался вычерчен сплющенный прямоугольник маленькой подвальной двери.
– Я с тобой, – с волнением повторил Игорек и скатился по лестнице следом. – Не уходи.
Пахло внизу тяжело – мочой, лежалым мусором, мокрой щепой и цементом. За бесшумно открывшейся дверью густо висел влажный жаркий туман. Где-то гудели голоса. Крис пошел вперед, волоча за собой намертво вцепившегося в него Игорька.
Узкий, в плетениях труб коридор окончился крошечной комнаткой. На паре грязных матрасов сидели, поджав ноги, девушки-птицы с обведенными по-вороньи глазами и черными прядями волос. Тускло блестели бока бутылок. В углу дотлевал оранжевый огонек. У стены, напротив нахохлившихся и уставших «птиц», каблуками зимних сапог тиранящих ветхие матрасы, в воротнике крепко сбитого пуховика сидела маленькая рыжая голова. У головы были мутные и сонные глаза. На вид голове было лет шестнадцать. Она хрипло тянула воздух.
– Эй, друг, – весело сказал Крис, нагибаясь в узком проходе и снова выпрямляясь в комнатке. – Помоги пропажу разыскать. Все ноги исходил, бока болят, спину ломит…
Голова дернулась в воротнике и вдруг завозилась-завертелась, и оказалось, что под ней круглое в пуховике тело и нервно дергающиеся ноги в черных пыльных джинсах.
– А… – сказала голова.
Девушки-птицы снялись парой и ринулись по коридорам, натыкаясь на трубы и надрывно, страшно вереща.
– Дай присяду, – попросил Крис. – Устал. Из подвального полумрака выдвинулись его до костей опаленные руки с пальцами-веточками, нащупали тугой ворот, пробежались по ледяному от ужаса лицу.
Голова мотнулась в сторону, ноги заскребли по цементному полу, и одетое в пухлую куртку тело повалилось на бок. Раздался сдавленный писк.
– Надо же, – сказал Крис, садясь на корточки.
Ветхая, защитного цвета ткань лопнула и поползла вверх по его обнажившимся в серо-розовую замшу обожженным ногам.
– А я его искал.
В углу лежал памятник-пирамидка со свернутой набок звездой на верхушке.
– И имя здесь мое…
Истошный хриплый вой прокатился по подвалу.
– На место верни, друг, – попросил Крис. – А то бока… спина. Сам понимаешь.
– Господи, – шепотом сказал Игорек, когда Крис уже поднимался по пяти узким ступенькам обратно к свету. – Это ты?
Крис удивленно посмотрел через плечо.
– А наказать? – тем же шепотом спросил Игорек. В руках он теребил прозрачный фантик от леденца. – Наказать его надо?
– Не суди, – сказал Крис.
Такси он отпустил, ни о чем не заботясь. Игорек держался рядом, с любопытством рассматривая кварталы и улицы незнакомого города. Город просыпался – показалось первое скупое солнце, и кое-где уже подсохла земля. Голуби, похожие на газетные клочья, шумно опускались на парки и площади. Здесь их явно любили и подкармливали – птицы подходили к рукам, лишь настороженно косясь. Аллея славы с рядом вырубленных из камня лиц оканчивалась чашей неработающего фонтана. Рядом с фонтаном открылся первый киоск с ягодным лежалым мороженым и сухими, но горячими булочками с вложенной в прорезанную серединку сосиской.
Крис порылся по карманам, вынул несколько смятых бумажек и купил одну такую булочку. Потом, посмотрев на Игорька, вторую.
Тот взял булочки, поблагодарил и уселся на холодную изогнутую в спинке скамейку. Крис присел рядом, внимательно рассматривая прохожих и постепенно меняя свой облик. Подтянул волосы в короткий хвостик, заострил скулы, поджал губы и вскоре согрелся в короткой кожаной курточке.
Зазвенели троллейбусы.
Игорек аккуратно сложил на колене салфетку и огляделся в поисках урны. Крис показал рукой, Игорек встал и выбросил салфетку. Не вязалась его внешность с такими поступками, но что поделать – он сам не увязался со всеми правилами установленного распорядка, что уж тут говорить о салфетках…
– Ты умер… – подсказал Крис.
– Да, – согласился Игорек, и его голубые глаза потемнели. – Точнее, меня убили. Я хотел позвонить тебе и рассказать, как меня убили.
В первом классе Игорек сидел за партой, сложив руки перед собой, и с восхищением смотрел на учительницу сквозь стекла круглых очков. Он не бегал на переменах, не вырывал листы из тетради и никогда не забывал ручки и линейки.
– Я потом операцию выпросил, – пояснил Игорек. – А тогда не видел ни черта даже в этих очках. Буквы видел. А кого-то подальше – нет. Ну… и пинали меня за это. Ботаник.
В девятом классе Игорек вдруг обнаружил, что без очков его лицо приобретает милейший и привлекательный вид. Огромные голубые глаза без защиты толстых линз смотрели на мир с наивным удивлением тургеневской барышни. От очков удалось избавиться посредством лазерной операции, а сэкономленные за лето деньги пустить на покупку оранжевой рубашки и редкого пустынного оттенка камуфляжных штанов. В десятый класс Игорек пришел «новеньким». Старый класс слишком хорошо помнил неуклюжего очкарика, пришлось сменить обстановку.
– А я еще и умный, – сказал Игорек, с сожалением глядя на разрисованный рекламой бок киоска. – Я умнее всех их, вместе взятых и в пучок связанных. Не веришь?
– Пить хочешь? – догадался Крис.
Пришлось прервать разговор и купить умному экс-очкарику бутылку минералки.
Одиннадцатый класс не стал для Игорька тяжелой задачей. Все он схватывал на лету, соображал быстро, отличался аккуратностью и старательностью. Оценки держались на стабильно высоком уровне, дома мать обзванивала знакомых, хлопоча за поступление в запредельно дорогой университет, с третьего курса которого можно было легко махнуть на обучение в английский колледж.
В телефонной книжке набрались аккуратно пронумерованные женские имена в количестве пятидесяти штук. Игорек так и писал – Аня-1, Аня-2, Света-1, Даша-3. Учиться они ему не мешали, а самооценку, покалеченную в начальной школе, ежедневно водружали на новые высоты.
Игорек был счастлив.
– Ага, – мрачно сказал он, опуская глаза. – Стоит только подумать, что ты счастлив…
…как жизнь начинает тыкать мордой по грязным углам – как нашкодившего котенка. У нее было имя, не поддающееся нумерации. Найти вторую Стеллу Игорек не смог бы при всем желании – не было больше таких. Нежное имя она таскала на лице, как герцогиня – породистую кошку на руках. Немытые тусклые волосы убирала за остроконечные ушки, держала сигарету зубами, носила на шее клетчатый платок, но не переставала быть Стеллой – в выпуклых синих глазах горело по звезде, высокий лоб сиял.
Игорек попал в омут. Он выполнял всю известную ему программу – прогулки, романтика, цветы, разговоры, даже стихи.
Стелла молчала и только просила купить ей то шаурму, то беляш. Игорек сменил подход – пригласил ее на байкер-съезд, вытащил в поход на зеркальные озера, одарил билетами на концерт раз в десятилетие прикатившей в город группы.
На байкер-съезде Стелла доказала, что умеет пить, на озерах и концерте дело обстояло не лучше.
Игорек поклялся, что не позвонит этой девке больше ни разу. Позвонил на следующий день и пригласил к себе в гости. Его мама, мудрая великолепная мама, должна была посоветовать, что можно сделать с такой девчонкой.
Мудрая мама сказала – где ты ее откопал? И еще – чтобы я больше ее здесь не видела.
Игорек ушел в подполье. Стелла проявила сочувствие и познакомила его со своими друзьями. Среди них, обладателей лексикона в двадцать слов, Игорек снова превратился в того самого ботаника-первоклассника. Блестящее знание двух языков и набитый информацией мозг ему ничем помочь не могли. Это была не его среда и не его законы. Он не мог отличиться силой и жесткостью, не понимал половину шуток и откровенно скучал в окружении людей, подолгу решающих, что выгоднее – пять литров пива или две бутылки портвейна.
– Может, я и предвзят, – подумав, сказал Игорек. – Может, я слишком много о себе думал. Но мне показалось, что нечего ей с ними делать… это же серость, тупость и рвань. Они никогда меня ни во что не ставили, а я этого не заслуживал и был лучше, умнее, полезнее, чем они, в десять раз.
Он так и сказал. Сначала ей, а потом, когда она передала это остальным, оказался вынужден сообщить то же самое под прицелом нескольких пар глаз. Она тоже смотрела на него с презрением и отвращением – глазами-звездами, несколько затуманенными алкоголем. Бить они все умели куда лучше, чем Игорек защищаться. Его быстро опрокинули на землю, и там, стоя на четырех, он получил такой удар в лицо, что ресницы влипли в глаз и кровь закапала так часто и горячо, что казалось – вспороли глотку. Игорек смотрел на расплывающуюся землю, пытаясь заставить легкие дышать, но те словно слиплись, и по рукам поползла морозная мраморная жуть, а колени пропали вовсе. Его били долго – по бокам, спине, ребрам, почкам, локтям, плечам.
А потом, подхватив с двух сторон, обмякшего, безвольного, выволокли на рельсы за гаражным кооперативом и оставили, предусмотрительно сняв с него яркую куртку.
Игорек помнил, что эти чертовы рельсы превратились для него в неприступные замковые стены. Как ни пытался он выкарабкаться, слабость и тошнота откидывали его назад.
– Это было как во сне, – поделился Игорек. – Мне как-то снилось, что я в зыбучих песках… И я так боялся. Не того, что умру, а того, что знаю – умру.
– И ты решил, что ты умер? – уточнил Крис.
– Нет, я умер – электричка… – сказал Игорек. – А потом встал. Рука у меня оторвалась. Ее я положил рядом с телом и ушел. Я пошел искать телефон, потому что сразу понял, что должен позвонить тебе.
– И что ты хотел у меня попросить?
Игорек завернул крышечку на бутылке.
– Я хотел, чтобы она узнала – ей не удалось от меня избавиться. Я не исчез и в любой момент могу появиться перед ней снова. Я чувствовал, что никогда теперь не исчезну до конца.
Крис запрокинул голову и прикрыл глаза. Сквозь ресницы лилось холодное еще, но уже яркое солнце. Странное солнце. Будто неживое. Прощальное.
– Пойдем, – попросил Игорь. – Скажем?
– Нет, – ответил Крис и выпрямился. – Я с тобой не пойду. Я занимаюсь умершими, Игорь, а ты к ним отношения пока не имеешь.
– Странно, – сказал Игорь, глядя перед собой прозрачными голубыми глазами. – Я сейчас так мало ощущаю. Ни удивления, ни страха. Все какое-то прижатое, скомканное.
– Запределье рядом. – Крис поднялся, засунул руки в карманы куртки и посмотрел на солнце немигающими темными глазами. – Оно все гасит.
– Господи, а… – тоскливо сказал Игорек.
Крис против воли улыбнулся. Как люди это называют? Коллективное бессознательное? Чуть что случись – сразу к богам. Не поможет. Раньше надо было думать. И тем, и другим.
– Кто такой этот констриктор? – спросил Игорек. Ему, видимо, запомнился ледяной и опасный противник.
– Это и есть твоя настоящая смерть, – ответил Крис. – А все, что было «до» – ошибка.
Зрачки у Игорька растянулись вширь и снова сузились.
– Интересно… а что будет, если я останусь…
Крис ничего не сказал. Это были бесполезные метания человека – натура исследователя требовала от Игорька рассмотрения обоих вариантов, но на деле решение уже было принято. – Я хочу назад, – спустя минуту произнес Игорь. – Пусть все вернется назад.
– Тогда нам нужно Древо, – сказал Крис. – Оно высохло, но на такие вещи еще годится. Главное – вернуться назад до ночи. Я не могу оставлять свой телефон.
Игорек повернул голову. От киоска, разворачивая зеленую липкую бумажку на ягодном мороженом, шагал таксист в мохнатой шапке, сдвинутой на затылок.
– Сейчас поедем, – сказал он. – Завтрак.
И Игорьку показалось, что мороженое он кусает отверстой волчьей пастью.
Древо высилось стеной. Серая пыльная дорога сворачивала, оставляя по правую сторону черную болотистую топь, а слева к ней устремлялась шершавая серая твердь, поросшая желтыми лишайниками. Трещины в коре древа казались выдолбленными экскаваторными ковшами, и само оно походило на поле, много лет назад перетерпевшее танковое сражение и поставленное стоймя. Чтобы увидеть первые ветви Древа, Крису пришлось бы посмотреть на мир своими настоящими глазами, а Игорек их увидеть не мог вовсе, хоть и высунулся зачарованно из раскрытого окна машины.
Водитель примолк, с уважением поглядывая по сторонам. Пропал последний лоскуток неба – далеко позади, сбросив звездную пыль. Дорога поднималась вверх все круче и круче, и в конце концов автомобиль поплыл по ней, как монорельс, примагниченный к своим путям.
Позади нее заклубился серый с синими проблесками дым. Болото сверху казалось блюдцем, наполненным черничным вареньем. Громада Древа вращалась, словно оставленный на привязи пес. Голова закружилась даже у Криса, и на лице Игорька проступило восхищение, смешанное со смертельной бледностью.
Закачались веревочные лестницы. Оборванные в сотнях километрах над землей, они походили на растрепанные косы нищей. Ветвей все еще не было видно, но Крис знал – они рядом, распростертые над миром руки, судорожно сжатые пальцы, суховатые мозолистые локти.
Крис ощутил давно забытое волнение – Древо-Древо, что же мы с тобой сделали… Древо молчало. Оно держалось статно, но устало. Его время прошло, знал Крис, но все-таки оно до сих пор было сильнее всех, кто трусливо покинул город – оно было сильнее самого Криса, педантичных проводников, яростных констрикторов, исполнительных водил и телефонистов, жестоких испытателей… Оно не придумывало себе правил, не боялось прошлого и ответственности, не искало оправданий. Исполинское Древо изо всех сил поддерживало жизнь внутри сухого выдолбленного ствола, и жизни этой хватило бы всем и каждому, несмотря на то что само Древо давно уже считалось мертвым.
– Здесь, – тихо сказал Крис, завидев первую укрепленную в лишайниках узкую площадку.
Таксист послушно нажал на тормоза.
– Иди сюда, – Крис протянул руку Игорьку и потянул за собой, зная, что сила Древа лишила его маски и Игорек теперь видит настоящее, истинное его лицо.
Дверца открылась и хлопнула, сбитая ветром. Крис взялся пальцами за излом коры, чувствуя тепло и пульсацию, и поволок за собой Игорька, у которого глаза стали, как те самые звезды, о которых он рассказывал днем.
Холодный ветер принес запах льда и океана, а потом – особый, лесной запах густого мха. На площадке зажегся синий круглый огонек. Огонек вспыхнул и в зависшей над пропастью машине – водитель закурил.
Нахватался, с неудовольствием подумал Крис, только людям может такое в голову взбрести…
Он в последний раз подтянул за собой Игорька и вытащил его на площадку, окутанного белым дымом развевающихся длинных волос.
– По сторонам не смотри, – сказал Крис, разворачиваясь лицом так, чтобы ветер вновь собрал его волосы в тугой, высоко забранный хвост. – Там нечего уже смотреть… Иди вперед. Первая дверь – твоя.
Игорек кивнул и замешкался на секунду – съежился в своей куртке, спрятал руки в карманы.
– Спасибо.
– Иди.
В последний раз мелькнули в полутьме сияющие глаза-звезды Игорька, а потом огонек услужливо повел его в глубину ствола, где, как помнил Крис, царило запустение и беспорядок: лежалая листва, почерневшее золото, битое стекло и дочиста обглоданные кости.
Оставшись один, Крис присел на край площадки. Под его ногами расстилался закругленный у боков мир, край которого уже золотило где-то солнце, а середину поливали холодные настойчивые дожди.
Подняться повыше – и мир станет таким, каким изображают его на древних картах – блюдом, в котором расставлены кочки лесов и лоскутки полей, камни городов и лужицы морей, синева неба, как узорное покрывало, ляжет рядом, а сбоку подкрадется с красным выпуклым глазом волк…
Огонек за спиной погас. Крис поднялся, раскинул руки и шагнул вниз, в пропасть. Рядом мелькнула беззвучная черная тень, вытянувшаяся в гибкое хищное тело. Тень подхватила Криса, оттолкнулась сильными лапами и вдруг обняла его теплым, пропахшим бензином салоном старенького такси.
– Домой? – спросил таксист.
– Да, – ответил Крис и закрыл глаза.
Северный ветер петлял по улицам с наглостью и стремительностью подвыпившего юнкера. Кайдо устал за ним гоняться. Шипя от злости, он кусал то язык – вполне человеческий, но раздвоенный, то пальцы, и без того мятые и обескровленные. Ветер не давался ему в руки – ему, прирожденным умением которого было искать, находить и настигать.
СколНет, умнейший поисковик из когда-либо созданных, был бессилен против неведомой перевернутой Справедливости.
Память Кайдо не могла предложить разгадки – всем им, когда-то лихо спрыгнувшим на землю с ветвей Древа, долгая однообразная жизнь стерла самые ранние и самые яркие впечатления.
Иногда Кайдо казалось, что он так и родился в пыльной квартирке, вылупился из яйца на грязном матрасе, раскидал по углам острую чешую и сразу же кинулся по чьему-то следу. Крис на вопрос о своем появлении на земле ответил бы примерно тем же самым, с небольшими лишь поправками. Разница между ним и Кайдо была – Кайдо не помнил почти ничего, Крис почти ничего не хотел помнить.
Лучше всех прошлое помнили таксисты и проводники. Первые по причине профессии, вторые потому, что торчали на самом гребне Запределья и невольно питались его памятью.
К таксистам Кайдо обращаться не стал – много чести. В жизни он с этими балбесами не связывался и связываться не собирался. Пришлось топать к гребню Запределья, и топать самым длинным путем – через городские коммуникации, натыкаясь на заржавленные трубы и вентили, среди смрада нечистот и то и дело выплывающих из тьмы остатков древней кладки.
В таких местах Кайдо останавливался отдышаться. Старинные стены дышали густым паром, который Кайдо хватал кусками, набивая им жадные легкие.
Где-то в глубинах шахт мелькали то беленькие кости, то в плесень разъехавшиеся кожаные диваны, то слипшиеся груды карт, бумаг и журналов. Не было такого места на земле, куда люди не сунули бы свой нос и не оставили бы следов пребывания.
Потому проводники и не селились в городах. Люди их интересовали только в одном виде – мертвом. Живые не ценились ни в грош. Кайдо проводников недолюбливал – перед каждым отчитайся, сообщи, что, да как, да почему… Правила в блокнотиках, сургучные печати на коробках с куклами. Почти всех констрикторов эта бюрократия угнетала – не тот характер.
И все-таки ходить к ним было необходимо. Никто, кроме проводников, не знал больше, чем все СколНеты, вместе взятые.
Кайдо наметил себе цель – узкий разлом в конце коридора, освещенного лампами в утяжке проволочных сетей. Для человека – просто тень, для Кайдо – вход.
– Срежу, – вслух сказал Кайдо, хотя и знал, чем дело может кончиться. На всякий случай проверил – вынул из кармана колоду карт и потянул наугад. Глянул лишь мельком: в полумраке тускло светился частокол клинков. Девятка мечей.
– Нууу… – протянул Кайдо. – Где наша не пропадала.
И ринулся в черный разлом. Его сразу подхватил ледяной плотный поток – словно оказался в многомиллионном косяке рыб, только вместо чешуйчатых телец плыли вытянутые холодные руки, головы, впалые и раздутые животы, сведенные запястья, твердые колени и хилые шеи. Ни воздуха, ни света здесь не было. Поток двигался медленно, влекомый судорожно сокращающимся коридором, свитым из колец гигантской глотки. Кайдо распихал в стороны мокрые затылки и оторванные предплечья, наступил тяжелым ботинком на чью-то выгнутую спину и умудрился подняться над потоком.
Это дело такое: чуть помедлил – и хана тебе. Даже ему, видавшему виды, на секунду стало жутко, а в тусклых глазах, собравшихся в лягушечью икру на поверхности потока, ужаса было столько, что он выплескивался наружу, заливая мешанину плоти черной нефтяной пленкой.
– Соображают же чего-то… – пробормотал Кайдо, крепко сжимая в кармане свою колоду. – Сопрут еще…
В конце тоннеля горел свет. Деловитые сильные руки появлялись и подхватывали то ступню, то ухо. Сноровистые, словно руки хирурга, они бесстрастно разделяли куски тел, раскладывая их по тазам. Руки размером были с человеческие, но чем дальше стремился поток, тем больше они становились, а свет превращался в нестерпимый.
Длинные артистичные пальцы помедлили, выбирая, и прихватили Кайдо за спину, сразу же ставшую ватной, неживой. Ватное ощущение покатило по ногам и рукам, а рот стянуло было суровой ниткой – девять мечей, подумал Кайдо, засыпая. Девять мечей…