2. Древний огонь
Автор, очнувшись от последней строчки, кивает благодарно за утро, грустно разводя руками. Жгучее солнце древности, богов и богинь множество, юноши заглядываются на дев небесной красоты. И были!.. были небеса. Хранитель не спорит, а только наблюдает. Нет ни слуг, ни мышей, но на столе, зашуршав, развернулся свиток, подтаяв струйкой дыма. Это древний огонь… Сон-наваждение почти год преследовал Автора.
Древние боги немилосердны: торжество омрачено нелепой гибелью юнца. На спешном ритуале прощания его свежевыструганная фигура с распахнутыми крыльями – ростом почти в два метра – охвачена легким прозрачным пламенем, источающим аромат тающей смолки. Рядом полукруглый помост такого же медового цвета, с которого шаманящий старец рассыпает порошок, вспыхивающий радужными искрами. Зарево окружают девушки, а племена наблюдают на почтительном расстоянии, мерно колеблясь в такт исступленной печали. Босые ноги тонут в песке, а гибкие тела раскачиваются по ходу Солнца и после замирающего вскрика – в обратную сторону. Девушки, склоняясь, касаются волосами земли и, вдруг отшатнувшись от действа, запрокидывают лица к набегающим тучам, словно вымаливая полнолуние.
И только дочь Правителя в досадном раздумье продолжает непредусмотренное шествие между костром и живыми воющими цепями, откидывая назад непослушные пряди с лица, и в который раз не внимает срывающемуся голосу служителя: «Остановись, девочка, нельзя отказаться, Алфея. Я не могу допустить безумия, ибо так предсказали звезды. Это преступление, ненужные жертвы – всегда преступление». – Старик не может смириться и от ужаса немеющий язык повторяет: «Нет, Алфея, нет! Остановись, ты должна. Не оставляй нас». – Сухие комья подкатывают к горлу, судорожно перехватывая дыхание, темный клобук сполз на кустистые брови, оттеняя резкие черты воина Духа, беспомощно протягивающего руки. Он мог одной ладонью пригвоздить ее к месту, но не посмел коснуться светящихся волос, так непохожих на космы соплеменников. Длань, занесенная над непослушной головой, дрогнув, выдает гневную дрожь, заметную только ей. Проходя мимо ступеней помоста, она удивленно вскидывает брови в ответ на неуместный шепот.
Прах пришельца повторно сожжен и развеян. Толпа ликует. Ночь посвящения дочери Правителя в богини снизошла на Волчий холм. Полная луна восхищает лучами, отвесно упавшими на избранницу. Долгий плачевник сменяется неистовым восторгом, захлестнувшим и ее. Казалось, огненные языки перестали шипеть, и замерли, едва она взошла на помост, не оставляя тени. Вопреки всем дурным приметам посвящение состоялось. Игра пламени – едва ощутимый танец. Прощаясь с первой жертвой своего владычества, она вглядывается в лицо – почти живое – только чуть отрешенное от мира.
При въезде колесницы на предстоящую церемонию он уберег ее на шальном повороте. Она всегда правит левой рукой, чтобы на крутом вираже успеть отмахнуться от огненного вихря волос – застилающих, ослепляющих, запутывающих с головы до ног. Ей нельзя думать о тех, кто не умеет летать, о смертных, коих бесполезно предупреждать о забаве катастроф. Но продолжается танец огня, и в яви она вспоминает сон-прикосновение, и слышит голос Незнакомца. Алфея касается ладоней крылатых, волосы, взметнувшись от жара, оседают медлительно, ледяные пальцы впервые трогают невозмутимый профиль. Кто еще сумеет понять блаженство небесных объятий, ощутить дар предвидения? Земное теряет смысл. Потеряло.
Она соскальзывает с помоста как в воду, ни трепета, ни шума вокруг не замечая, обволакивает изваяние всем своим существом, смыкает намертво руки на древесных бедрах, устремив созерцательно спокойный взор в немигающую толпу и не находя понимания. Душа, приникшая к душе. Ало заструилась туника, спадающая с хрупкой смугловатой фигурки, едва осознавшей женственные формы. Свита отпрянула к не дышащей толпе, бледнеющей в гуще ночи. Огонь ласкает тела, не причиняя вреда, ибо это родная стихия. Ни страха, ни боли, ни ожогов – только легкое пощипывание инеем покрывает с головы до пят. Богиня, словно со стороны, видит себя и чернь, в отчаянии покидающую место обрядов, не желающую запомнить обуглившиеся фигуры. Дикари не оглядываются на голубоватое свечение – почти предрассветное вознесение душ. Они испугались чуда, и в жаркий полдень любопытные не найдут следов ночного действа, ибо память-погоня не оставляет пепла. Свирепые воины бессильны.
Факир действительно постарался. Мир перевернулся, и все встало на свои места: небеса очень скоро затоптали ногами, в центре – вместо светил – вращается сверкающий шар. Зеркальный шар Факира, воедино собравший души преданные забвению, отражает мысли праздных зрителей, чьи лица с высоты мелькают рассыпавшимся крошевом. Безнадежный хаос, по которому крадется молодая пантера богини, мечтая покинуть дикие края. Осторожность черной-черной пантеры не спасает ее от хрустальных замков, затаившихся осколками в травяном ковре, выстилающем новую полую планету. В изумрудном изломе к ожидаемому небу остановился человек, взмахнул крылом. Слышен зов: «Идем».
Факир ничем не мог помочь. Менялась стража и астрологи, в покои никто не входил. Факир заглянул в сон богини. И вновь распластанный юноша с золотыми кудрями отброшен колесницей на спелые колосья, она церемонно склоняется к нему для прощального поцелуя. Свита торопится продолжить путь к изумрудному солнцу, но отстраниться уже невозможно – она заключена в его объятия. Единственный повод приблизиться к богине, и сорвать поцелуй – смерть. Несчастный почему-то не желал умирать ради нее. Пробуждением не удается снять нежность его рук. Сны-прикосновения необъяснимы – их невозможно стряхнуть.
У Правителя многочисленные отпрыски правили близлежащими племенами. Дорогим трофеем Воина – была женщина, даже возраст не имел значения. Однажды он получил в подарок северянку, возмечтавшую быть равной ему. Никогда и нигде не было принято приближать самок к себе, но только она подарила ему дочь. С этой необычной девочки и начались смуты во дворце. Факир не вмешивался, но доложил Правителю, что непостижимым образом дочке известна судьба матери, что надо придумать достойное дочери Правителя положение, чтобы ее никогда не постигла участь самок, живших в отдельных поселениях только для рождения детей… Дети для забавы заводили себе тигрят, львят, детенышей пантер и ягуаров. Девочки рождались редко, окружающие племена были весьма воинственны. Разумеется, сыновей матери видели недолго…
Визит к грозному Правителю прошел необычайно легко, словно тот уже знал, как возвысит свою единственную дочь выше собственного правления с условием, что дочку вечно будет опекать свита. Было решено, что волшебство Факир передаст богине, что вполне устроит всех.
Алфея росла в противоположном крыле дворца, имела стражу вокруг своих покоев. Когда малышка обходила строй, стражники вставали на одно колено, держа шлемы на колене и сложив у ног оружие. Она заглядывала в глаза, читала мысли, и решала судьбу воина. Факир брел темными коридорами дворца, чувствуя надиктованные Алфеей мысли. Ему было ясно, что рыжая девочка уже негласно завладела мыслями отца, свитой, и хотела править толпой. Однако, он не мог вникать в ее замыслы, он видел только белую стену… Факир приукрасит безбожное человечество, посулит им мир, покой и стабильность. Племена привыкнут, и будут еще более послушны. Возможно, богиня оставит им право найти чудо из чудес – прикоснуться к божественной тайне, которую она ощутила в день посвящения.
В изумрудной овальной зале зеленые портьеры спрятали стены, но богиня недовольна. Свита поправляет Орион, вплетенный в волосы почти небрежно, ей подают тунику цветом в небосклон с каймой зари, окутывают нежно. Она не улыбнулась. Не ждите кроткого вздоха – легкость колесницы еще не забыта, ибо Автор выдыхает лишь огонь откровений… Но снова снятся золотые прутья окон, сорванные замки, раны оставляют следы, мрамор не студит, пепел обжигает свежие ссадины; – алмазный ошейник с годами врастает – вживается в изящный изгиб шеи, уже не мешая, и пока не может медленно душить черную-черную пантеру в пустыне миражей, где будет утерян торопливый последний глоток воспоминаний. Так пройдут тысячи лет. Бездарно.
Воин духа прав и сейчас: ненужные жертвы всегда преступление. Обреченные жить вступают в мир, который неведом. Так было угодно Автору. Герои незапамятного романа вернутся не однажды, но мучительная медлительность преодолеет хаос, ибо Память-погоня – огненный ветер.