Иллюстратор Андрей Геннадьевич Яковлев
© Людмила Захарова, 2017
© Андрей Геннадьевич Яковлев, иллюстрации, 2017
ISBN 978-5-4485-3413-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1. Похищение богини
Отложи эту книгу, не читай, пусть остается не разрезанной, ибо герои оживут однажды. Сейчас вспыхнут свечи, но слуг не видно. Они вымерли задолго до рождения героев. Ангел-хранитель не растопит грусть. Чистый лист, перо. И только? Иллюзии уходят в бесконечность. Знакомьтесь:
– Ея величество Надежда, великая княгиня Разлука,
– герцогиня Трагедия,
– леди Неизбежность (поклон небрежного величия),
– леди Неизвестность (благосклонный поклон),
– леди Забвение,
– невзрачная подруга Жизни – Смерть,
– искушенная в проделках леди Лживость,
– профессор кафедры событий господин Случай и прочие, известные своими забавами. —
Дамы привыкли к онемевшему восхищению, и не замечают пристального внимания, витают спокойно и безразлично, передразнивая Автора.
– Ах, оставьте эту книгу. – Вы ее уже прожили однажды… – В этой, проклятой Богом, стране.
Релейные стекла наливаются румянцем по надоевшему расписанию: «Закат-сумерки – свинцовый занавес №7». Хранитель устало проводит ладонью по лицу, повертев лист – убедив всех недоверчивых в том, что оборотная сторона чиста, возвращает под застывшее перо автора – этажом выше. Сейчас вдумчивый взгляд не заметит унылой разницы, углубившись в испорченный сюжет, остроту ощущений. Немое сожаление о консервации Арбата – сердца некогда огромного города. Есть мнения, что улица называлась иначе, но точные сведения, увы, никому не нужны.
Первый этаж привлекает внимание уютным свечением готических окон, над крыльцом бронзовый амур целится в желающего войти в особняк, построенный буквой «П», ножки которой намертво спутаны чугунной литой оградой. Гости привычно пользуются парадным подъездом, сразу попадая к Хранителю, где позволено проводить любые затеи. Он безгранично терпелив и лишь иногда пользуется услугами Факира-управителя, лелеющего фантазии домочадцев.
Нижние апартаменты служат приемной Хранителя, гостиной, залой для балов. Под росписью Адама и Евы у древа познания начинается черного дерева резной стол, уставленный оригинальными штучками, которые приятно повертеть в руках, выбирая слова, затем, качнув золотыми кудрями, поставить без сожаления на место в беседах на неиссякаемые темы. Три низко опущенные люстры позвякивают хрустальными подвесками в такт чьим-то мыслям, порхающим от редко расставленных кресел к роялю, камину. Из обширной приемной лишь средние двери ведут в тронную залу, белую с золотым, с ажурной паутиной балюстрады для соглядатаев и оркестра. Колоннада заканчивается у мраморных ступеней главного входа на второй этаж, что отмечено напольными вазами живых роз. Здесь – внизу – нет книг, ибо Хранитель читает, не поднимаясь во всемирную библиотеку. Общедоступный читальный зал находится над серединой тронной залы и довольно тесен. Узкие боковые лестницы без освещения. Некоторые гости имеют доступ через правое, а другие – только через левое крыло здания, по усмотрению Управителя. Даже приближенные и болтливая свита затрудняются указать квартиру неизвестного автора.
Ясновидящий палач своей души расставляет точки, что-то припоминая. Уныние, гордыня, отчаяние – все смертные грехи, терпение и не воплощенные замыслы отступили, унеся с собой бессмысленное распыление сил на борьбу с суетой сует (вечные поиски темы, пера, издателя, денег). Не одна вечность прошла с тех пор. Сказанное или записанное слово, промелькнувшее случайно, всегда обретают очертания реальности. И будут обретать. Разгаданная тайна – мыслеформы сбываются как вещие сны.
Рисунки, ветхие желтые рукописи, чистые листы и пергаментные свитки, перья, чернильницы всевозможных времен и прочий хлам, весьма необходимый писателю, заполоняют длинный стол, вытянувшийся вдоль десяти темнеющих окон с видом на улицу. Высокие мягкие стулья и череда кресел – ближе к камину – не могут изгнать пустоту комнаты, ограниченную диванным каре под книжными стенами. Оригинальное решение для творческого уединения отделяет кабинет от прилегающих комнат, – в любую из них можно попасть, лишь тронув стеллаж личной библиотеки. Удобно. Практично.
Можно, конечно, запутавшись в хитоне или кимоно, стукнуться лбом или коленкой о толстые корешки фолиантов, открывая дверь костюмерной, и наконец-то ясно увидеть невезучие складки. А затем прогуливаться по галерее – левой или правой, высматривая в венецианских зеркалах былое и не бывшее никогда, – иногда выбираясь на террасу внутреннего дворика с живой травой и кустами сирени; слушать по настроению – звуки несуществующих птиц или кошачьи концерты. Лениво растянувшись на бархатном диване легко путешествовать – погружаться в иные миры, читая Набокова или Плутарха. Заблудившись в Сахаре, приятно вспомнить о ледяном бокале – забытом в баре, или розоватом – как падающий с регулируемой скоростью снег многоразового использования – мороженом. Как ни странно, но творческие натуры могут, и должны есть-пить – как и все живое. Слуг нет и нет, но добрый ангел возвещает утро чашечкой немудреного кофе. Все невозможное – возможно. Слепящее солнце хлынет мгновенно, стоит только захотеть.
– И не ослепнуть, – предупреждает Хранитель. – Развлекайтесь сколько угодно, присутствие и участие не возбраняется. Так уж устроен наш быт былого мира.
Чудом оставшись на осколке последней цивилизации, они поселились вместе, но виделись редко. Наверно, им повезло или, напротив, были наказаны. Кто угодно может стать упомянутым юношей или богиней, похищенной из древних свитков. Но где же она? Нет ли ее среди этих знатных особ, до поры затаившихся в глубоких креслах? Дамы таинственно улыбаются, интригуя гостя внешними формами, смущая излишней откровенностью, – переговариваются, не нарушая этикета.
– Я не создана для такой жизни.
– Земное пребывание утомляет.
– Неудовлетворенность вдоха или…
– Осеняет вдруг тоской дивной стихии. Я все еще там.
– Что может удивить в остывающем пепле, позабавить?
– Все слишком невзрачно, несущественно, неизбывно!
– Но не будем грустны, – остановил жалобы Хранитель, ласково указуя гостю на кресло у камина.
– Отсекая разумно прошлое, надо принимать продолжение жизни, происходящее в сей час. Учитесь, даже если мир вытряс вас, как кухарка корзину. Вам удобно? Не серчайте на них, чудесные лгуньи сильны и пользуются этим от скуки, но завидуют. Вы слышали, что сказала первая леди?
– Ах, оставьте.
– Но я-то вижу, Вы пришли именно за новостями. Ничему не удивляйтесь. Здесь принято вторгаться в чужие размышления. Поверьте, Автор действительно устал. Нет смысла начинать новую эру, не закончив картины, не поставив точку.
Хранитель поднимается, разминая застывшие крылья и, тряхнув нимбом, восхищенной улыбкой встречает Алфею, сбегающую по лестнице. Рассеянная улыбка оживает, застав непривычный шум, ярко горящие бесчисленные свечи и гостя, разрезающего долгожданную книгу. Звучит гимн мраморной лестнице, остановившей бесконечность. По этим ступеням, странствуя из века в век, обречено тянулись шлейфы невольных визитов на бал герцогини Трагедии. Все, ныне присутствующие, невинные и непричастные создания, состоят в свите, и наблюдают ритуальный танец, уводящий в новую колоннаду, затаившуюся в конце пышной церемонии. Хранитель, распахивая крылья, раскрывает объятия и, подав руку, подводит к Гостю.
– Это очень важно, что мы не знакомы. Прозрачный цвет может стать любым, может быть – любим. В этом прелесть неопределенности, возможно единственная.
Сумерки переключились, фонари наливаются «лунным» светом для прогулок известных сущностей, полюбивших эту улочку. Главенствующий цвет стал пурпурно раскатен, голоса играют, вспыхивая долгожданным светом. Всполохи молитвы во сне, едва забрезжившем и предвосхитившем тайную жизнь души, ощутимы маятником, движение которого стремится описать круг, подобно качелям. Сияние вырывается из багрово-бархатного в безграничность черного, хрустальные грани которого мерцают в калейдоскопе воображения, собирающего осколки. Осколки мозаики.