Глава 3
Геракл, что случилось? Почему ты штопаешь какие-то шмотки? Что? Боги продали тебя в рабство царице Омфале за то, что ты убил какого-то Ифита? Ну ты и попал…
По правде говоря, Геракл, это твой очередной очень странный поступок. Ты ведь и сам знаешь, что такое необъяснимое поведение за тобой водится. Вспомни, сколько редких и замечательных животных ты уничтожил? Немейский лев задушен. Лернейская гидра порублена на кусочки! А стимфалийские птицы кому мешали? Ты их перестрелял, словно куропаток в поле…
И все из-за неуемного желания прославиться, дорогой Геракл! Слушай, а эти приступы безумия и неосторожность в применении твоей силищи? Своего любимого учителя кентавра Хирона ты ранил отравленной стрелой, и старику ничего не оставалось делать, кроме как от жуткой боли прямиком отправиться в Аид! Когда же мы сели на корабль Арго и отправились на поиски золотого руна, наш вождь Ясон очень рассчитывал на тебя, Геракл. А ты взял и исчез почти сразу! Ну а про ужасную судьбу твоих несчастных детей от Мегары лучше даже и не вспоминать…
Я давно знаю тебя, Геракл, и, кажется, понял, в чем дело. Ты же все время тренируешься – бросаешься огромными скалами, таскаешь на себе горы тяжестей и металла. Это, конечно, дает свои результаты – твоя мускулатура говорит сама за себя. Но эта сила и красота имеют свою оборотную сторону. Вчера я говорил с врачом Асклепием. Он рассказал мне, что от таких упражнений в кровь поступает особое вещество. Асклепий назвал его мудреным словом – тестостерон. Он подозревает, что ты воспользовался услугами ушлого Гермеса, который где-то достал для тебя его немалую дозу. Применение этого загадочного вещества, по словам врача, помимо роста силы, приводит к приступам безумия и необдуманным поступкам! Так что, дорогой мой Геракл, заканчивай-ка ты с этим делом! Отдохни, как следует, съезди в Милет, погуляй там и попей водички из ручья. А если захочешь участвовать в Олимпийских Играх, то не раньше, чем через год!
– Я люблю вас! Пока! – Ник всегда заканчивал концерт этими словами. – До встречи в следующем году!
Концерт был последним в этом сезоне. Он прошел, как это часто бывает в провинции: довольно скверный звук, убогая сцена местного модного клуба, оформленного в стиле девяностых, заплеванный танцпол с прыгающей толпой. Спроси его завтра, Ник не смог бы назвать город, в котором он играл в очередной раз, – так они слиплись в сплошной ком. Владельцы провинциальных площадок практически всегда и везде старались угодить приезжим звездам – угощали лучшим алкоголем и местными яствами, приглашали хорошеньких девочек (а иногда – о ужас! – и мальчиков!) – в общем, старались, как могли. За это они лезли фотографироваться, объяснялись в светлых чувствах, травили старые байки – словом, пытались и развлечь, и себя показать.
Так и на этот раз: олигарх местного разлива, из тех, кого обычно вежливо называют «авторитетными предпринимателями», оказался гитаристом-любителем. Он был владельцем мясокомбината, стадиона и еще бог знает чего, но пришел в гримерку сразу по окончании выступления. В неуютной и холодной клетушке немедленно появились отличный виски и разнообразная закусь. Гость немного нелепо благодарил за выступление, увлеченно рассказывал Нику и его ребятам о своих гитарах, вовсю сыпал названиями и моделями инструментов.
Судя по всему, Федя (он так представился) действительно был серьезным и искренним коллекционером, что по-настоящему подкупило Ника. Концерт был на самом деле завершающий, после него группа уходила на новогодние каникулы. После второго «вискаря» бизнесмен-собиратель убедил Ника в том, что в прошлом году на аукционе ему удалось купить гитару, принадлежавшую великому Стиву Рэй Вону. На легком алкогольном кураже они неожиданно легко сорвались с места и прыгнули в Федин «Лэнд Крузер», оставив группу допивать оставшееся спиртное.
– Ну, показывай свое хозяйство! – пьяновато улыбнулся Ник, войдя в большую комнату в подвале кирпичного с башенками особняка. На стенах, богато отделанных деревом, были развешаны, словно в картинной галерее, разнообразные гитары. Посередине комнаты стоял богато оснащенный гитарный кабинет Fender с кучей примочек и разнообразных педалей.
– Щас! Смотри, какая красавица! – он снял одну из гитар, ловко воткнул шнур в усилитель и бойко жахнул по струнам.
– Федя, остановись! – заорал Ник.
– А чо?
– Да ничо! Ты видел, что написано на входе во всех музыкальных магазинах мира?
– А? Что? – Федя явно растерялся.
– Эх ты, артист… За исполнение «Smoke on the water» штраф! Вот что пишут! Так что с тебя сто баксов.
– Ладно, – смущенный хозяин протянул гитару Нику, – это моя любимая. Джипсон Лес Пол, 54-й год.
– Да, чумовая! – Ник присел на высокую табуретку и взял пару аккордов. Комната наполнилась жестким и мощным звуком. Ник пробежался по грифу, попробовал пару эффектов и вернул гитару на место. – Хороша, правда. А сколько их у тебя, Федор?
– Тридцать семь! Есть совсем редкие. Вон та, вторая слева, – Ник перебил его.
– Да, вижу, это та самая, Стива Рэй Вона?
– Ага! – Федя даже зажмурился от удовольствия.
– Ого! Сколько ж ты бабла вбухал в это все? И зачем?
– Знаешь, они мне как друзья. Настоящие. А друзья и лавэ – это, мля, как это, – Федя неожиданно посерьезнел, мучительно вспоминая цитату, – как гений и злодейство, во! Ник, ты ломовой музыкант! Да и мужик что надо. Выбирай любую!
– Подругу отдашь?
– Они же тут как в золотой клетке… А ты возьмешь – она же на сцене будет!
– Спасибо, Федя! – Ник не был падок на халяву, но его растрогала искренность провинциального коллекционера. Он медленно пошел мимо впечатляющего ряда торчащих, как стволы деревьев вдоль дороги, гитарных грифов. – Да у тебя тут круче, чем у папаши Фендера на фабрике!
Федя, услышав такой комплимент, снова смущенно заулыбался.
Ник прикоснулся к нескольким декам и даже снял было один интересный инструмент с кронштейна. Вдруг взгляд его наткнулся на затертый, выцветший кофр. Он, как грязная тряпка в зале дорогого ресторана, совершенно выбивался из общей картины.
– Федь, а это что?
– Ой… Не знаю. Похоже, Серега вчера притащил. Это помощник мой, он все подряд сюда волочет, а я и не видал еще.
Ник наклонился и взялся за ободранную ручку. Кофр был непривычно тяжелым и влажным, будто его только что вытащили из подвала. От него пованивало гнилой тканью, дымом и паленой проводкой. «Знакомый запашок!» – он вдруг подумал, что так пахло в тесной каптерке, где они репетировали со школьными приятелями, и подавил острый приступ ностальгии шуткой:
– А вдруг там пулемет? А ты и не в курсе?
Ник положил футляр на пол и открыл его. Ни пулемета, ни какого-либо иного оружия там, конечно, не оказалось. Но то, что он увидел внутри, поразило его не меньше. На полусгнившей зеленой подкладке лежала старая ободранная гитара. Полуспущенные струны бессильно распластались по затертому грифу, звукосниматель был почти оторван и болтался на одном креплении.
Ник узнал этот инструмент сразу, с первого взгляда – это был его собственный «Орфей», потерянный им уже очень давно. Он схватил гитару и нежно погладил ободранный в двух местах логотип и здоровенную вмятину на корпусе. «Орфей» пострадал на очередных танцах много лет назад, когда какой-то совершенно пьяный человек швырнул в Ника пустую бутылку из-под портвейна. По счастливой случайности снаряд не попал в цель. С тех пор он стал гораздо внимательнее приглядываться к беснующейся публике…
Ник попытался настроить гитару, воткнув в нее шнур усилителя. Раздался мерзкий скрежет и скрип, перемежающийся щелчками, но звук так и не появился. У Ника что-то кольнуло в груди, словно в руках его был не обычный кусок дерева с железками, а что-то живое. «Болеет моя гитарка… А сколько лет прошло?» Перед глазами, как на пленке диафильма, возникли картинки прошлого – репетиции, концерты, подвальная студия на Новослободской. Он вспомнил, как на первом своем выступлении с новеньким «Орфеем» в руках, еще в школе, выскочил на сцену, приняв картинную позу перед микрофоном, ударил по струнам, и ничего не случилось! Оказалось, что Ник от волнения забыл включить усилитель; пришлось сделать вид, что так было задумано, и еще с минуту картинно помахать руками. С тех пор у него вошло в привычку проверять все подключения по три раза. Когда же группа стала много концертировать и за аппаратуру стали отвечать техники, Ник не выходил на сцену без традиционного вопроса: «Работаем?»
Дерево грифа честно и трогательно пахло «Беломором»…
– Федя, спасибо тебе! Я эту беру, – Ник решительно подхватил кофр и решительно направился к выходу.
– Да что ты, брателло! Возьми эту, она круче!
– Нет. Ты даже не представляешь, как ты мне помог.
Ник, совершенно протрезвев, срочно распрощался с замечательным коллекционером и попросил отвезти его в гостиницу. Запершись в номере, он с вновь обретенной гитарой в руках еще долго сидел и пил в одиночестве виски, которым его снабдил заботливый Федя, а потом, не раздеваясь, задремал с «Орфеем» на коленях.
…Ему показалось, что прошло всего несколько минут. Было холодно, влажная кожа ощутила сквозняк. «Наверное, открылось окно», – подумал Ник и разлепил глаза. Оказалось, что он стоит перед небольшой деревянной дверью, обитой старым коричневым дерматином. Его затертая поверхность лопнула во многих местах, и оттуда грязными пучками выступала некогда белоснежная вата. «Похоже на нашу репетиционную комнатушку в школе», – успел подумать он. Из-за двери раздавались еле слышные звуки, настолько тихие, что Ник даже не мог разобрать, что это – музыка или какой-то посторонний шум. Дверная ручка была, по всей видимости, оторвана и заново наспех прикручена одиноким ржавым шурупом. Обивочные гвозди с кривыми ножками напоминали старые подосиновики в осеннем лесу. «Грибы? Может, это те самые, питерские?» – Ник вспомнил, что музыканты Ленинградского рок-клуба рассказывали ему про особый грибной кайф и даже предлагали попробовать.
Один такой экземпляр оказался прямо перед носом Ника: рубчатая поверхность его желтоватой широкой шляпки покрыта мелким узором разбегающихся в стороны лучей. В самом ее центре Ник разглядел крохотный треугольник с какой-то точкой внутри. Ему даже показалось, что треугольник вращается, подрагивая, словно дожаривающаяся яичница на сковородке.
Этот рисунок он уже видел раньше, только никак не мог вспомнить где. «Странно. Вроде бы обычный гвоздь», – подумал он, усиленно напрягая память. «Стоп! Это же „Всевидящее око“! Масонский знак. Что он тут делает?» Неожиданно треугольник увеличился в размерах, приблизившись к лицу Ника, а точка внутри превратилась в глаз, который немедленно и нагло подмигнул ему, как бы приглашая войти. Испугавшись, он резко дернул ручку двери на себя, она легко оторвалась и осталась в его ладони. Детали замка невпопад, точно вываливающиеся из кукурузника трусоватые парашютисты, посыпались на пол.
Ник машинально поднял руку. По драному линолеуму медленно катился здоровенный патрон, а вместо бесполезной железяки в его руке удобно устроился приличных размеров револьвер. «Smith & Wesson 625» – неожиданно хладнокровно отметил про себя Ник. Он стрелял из этого оружия в маленьком тире в Нэшвилле, во время поездки в Штаты к двоюродному дяде (тогда он потратил на обучение азам стрельбы целых два дня, даже пропустив ради этого мастер-класс знаменитого гитариста Винса Гилла).
Ник шагнул в приоткрывшуюся дверь и оказался в маленькой прямоугольной комнате, слабо освещенной тусклой лампочкой без плафона, болтающейся на проводе над продавленным диванчиком в дальнем углу. Посередине комнаты стоял видавший виды черно-белый телевизор на ножках, по экрану которого пробегали сетчатые волны. «О! Похож на наш „Старт“!» Школьный завхоз как-то притащил его на вечное хранение и немедленно забыл об этом. Во время ранних воскресных репетиций Ник и его команда иногда для смеха включали телек, чтобы покуражиться над «Утренней почтой» и Лещенко с «Самоцветами». Осмотревшись, он увидел, что действительно оказался в школьной подсобке, где регулярно музицировала их группа. «А где же инструменты? Слева всегда стояли барабаны, в углу – два старых усилителя, две колонки… где это все?» Ник сделал шаг к телевизору, на экране возникли еле заметные очертания каких-то фигур, раздался сильный треск, сквозь который слабеньким кашлем проступала музыка.
В каморке, что за актовым залом,
Репетировал школьный ансамбль.
Вокально-инструментальный
Под названием «Молодость»…
Сквозь противный нарастающий скрежет он сумел понять, что это не просто шум, а известная песня Чижа. Чиж довольно продолжительное время был кумиром Ника, он выучил весь его репертуар и тайно от всех завидовал умению старшего коллеги мастерски соединять русские народные интонации с блюзом.
Взгляд Ника упал на лист ватмана с выцветшими карандашными рисунками и полуотклеившимися фотографиями. «Стенгазета?» – догадался он. Металлические кнопки, которыми лист крепился к стене, почему-то шевелились, как блестящие гитарные колки. Шум становился все явственней. Нику даже показалось, что кнопки-колки танцуют точно в такт музыке. Изображения на ватмане тоже вели себя необычно – все время меняли цвет и очертания, превращаясь в грязные пятна, произвольно скользящие по шершавой поверхности.
В комнате стало душно. Рукоятка револьвера в правой руке стала мокрой от пота. Ник хорошо помнил бойкий американский курс практической стрельбы, построенный на культе уважительного отношения к оружию, поэтому бросить револьвер на пол он не смог. Тем временем с каждым куплетом мощность звука нарастала. Это было совершенно необъяснимо, так как в комнатушке не было никакой звукоусиливающей аппаратуры, кроме маломощных динамиков «Старта».
Ударник, соло, ритм и бас,
И, конечно, «Ионика».
Руководитель был учителем пения,
Он умел играть на баяне…
Дикий скрежет и помехи раздражали Ника, да и пение неизвестных артистов ему не нравилось. Нет, вокал вполне себе соответствовал, да и сыграно все было вроде бы неплохо. Но казалось, будто солист пел на иностранном языке, абсолютно без акцента, но совершенно не понимая смысла текста. Ник поморщился и подошел к телевизору, но кнопки громкости не обнаружил. На этом странном ящике не было вообще ни одной ручки или клавиши!
Еще была солистка Леночка,
Та, что училась на год младше.
У нее была склонность к завышению.
Она была влюблена в ударника.
Телевизор надрывался все громче и громче. Казалось, что жуткий грохот заполнил собой все пространство комнаты, полностью вытеснив оттуда воздух. Ник судорожно ухватился за пластмассовый ящик и обнаружил, что шнура питания тоже не было. Телевизор, опровергая все законы физики, работал автономно, без антенны и подключения к электричеству, неумолимо продолжая наращивать мощность. Звуковой пресс давил все сильней, тошнота ползла все выше и выше к самому горлу. Ник почувствовал, что из левого уха течет что-то теплое. Вытерев струйку, он понял, что это его кровь, и медленно сполз куда-то вниз, на замызганный линолеум.
Ударнику нравилась Оля,
Та, что играла на «Ионике»…
На этих словах Ник из последних сил взвел курок и трижды нажал на спуск, с огромным трудом удерживая револьвер двумя руками. С расстояния в пару метров не попасть в цель было совершенно невозможно – рев музыки моментально прекратился, и стало слышно, как на пол сыплются осколки. «А я бы спел лучше», – успел подумать он. И в этот момент стенгазета упала и накрыла лежащего на полу Ника собой, словно одеялом…
– Как постреляли? – Ник открыл глаза и увидел, что он сидит в своем кресле, а напротив него на кожаном диванчике удобно устроился какой-то бритый здоровенный гражданин в футболке с крупной надписью PEACE. Руки его были покрыты олдскульными татуировками, на коленях удобно расположилась любимая гитара Ника, тот самый «Орфей». Незнакомец тщетно пытался ее настроить, с усилием поворачивая намертво заржавевшие колки.
– Да, брателло, довел ты инструмент до ручки. Только что дрова им не колол!
– Это не я… – сипло пробормотал Ник.
– А кто? Джимми Хендрикс в пальто? Так он умер уже! – строго сказал незнакомец.
– Ну да, умер… В семидесятом еще, – растерянно вякнул Ник. – Потерял я гитару… а ты… вы… кто?
– Я? Неплохой вопрос! А ты, собственно, кто такой, чтоб мне вопросы задавать? – грозно спросил незнакомец и отложил гитару в сторону.
– Н-н-ник… м-музыкант.
– Да вижу, что не дворник, – он взял сигареты, лежащие на стеклянном столике рядом, вынул одну, закурил и метко кинул пачку собеседнику. – Ладно, не ссы! Я тоже музыкант.
Ник на автомате поймал красную коробочку «Мальборо» и тоже закурил, пытаясь собраться.
– А как вы сюда попали?
– Сам удивляюсь. Я уж думал, что к тебе и не вернусь больше!
– А где мы с вами встречались?
– Встречались?? – возмутился собеседник и даже привстал. – Да я ж на тебя столько времени потратил! Ну а если ты меня не замечал – это уж, братишка, твои проблемы!
Ник был в полном замешательстве. «Кто это может быть? Собутыльник? Я вроде не пил ни с кем подолгу… Друг? Да у меня друзей сроду не было – так, приятели одни».
Внимательно посмотрев на здоровяка и убедившись, что точно не видел его раньше, Ник решил зайти с другой стороны:
– А вы из этого города?
– Да из какого еще города, Санечка? – Это уже не лезло ни в какие ворота! Все уже давно забыли его настоящее имя, он даже хотел поменять его в паспорте, но как-то не сложилось. Санечкой его звала только мама, и то исключительно в те моменты, когда ей хотелось сделать ему замечание или призвать к порядку. – Я так, покурить к тебе зашел.
Незнакомец загоготал, снова с видимым удовольствием затянулся и выпустил мощный клуб дыма:
– Блин, хорошие сигареты стали делать. Ты только их покупай, ладно?
– Хорошо, – растерянно пробормотал Ник, не зная, что бы еще спросить у загадочного здоровяка.
– В общем, раз ты пока ни фига не понял, я пошел, – гость привстал с диванчика, потянулся и взял из рук Ника сигаретную пачку. – Стрельну у тебя парочку, ладно? Уж очень клевые! – И он ловко вынул своими здоровенными пальцами две сигареты и заправил их куда-то за ухо, дерзко проткнутое в двух местах металлическими кольцами. – Я сегодня добрый, одну тебе на утро оставил. А ты поспи еще, поспи, – он вытянулся во весь рост и неожиданно тихо, почти шепотом добавил: – Гитарку только приведи в порядок. Нехорошо.