Отщепенец Епифанов
Епифанову и смолоду-то женщины не очень нравились, а уж под старость и вовсе нравиться перестали. Вечно беспокойные, вечно переживающие по пустякам, ну прямо как собаки (не в обиду собакам будет сказано). Не хотелось больше Епифанову ни разговаривать с женщинами, то есть бросать слова на ветер; ни тем более слушать их, заранее зная всё, что они скажут. И уж тем более не хотелось Епифанову тратить на женщин деньги. Все деньги, отпущенные ему за жизнь на женщин, Епифанов уже давно потратил.
А хотелось Епифанову существа, похожего на женщину. Чтобы оно приходило из ниоткуда и уходило в никуда. Нет, пожалуй что и этого ему не хотелось. Потому как если, положим, существо, похожее на женщину, вечером придёт из ниоткуда, то весь вечер, считай, насмарку, а следом и вся ночь коту под хвост. А потом ещё и утро будет потеряно: пока оно – существо – соберётся да пока уйдёт в своё никуда.
Идеально Епифанову подходил бы сказочный вариант: «Встань передо мной, как лист перед травой». А потом, когда Епифанов удовлетворил бы свою телесную нужду, женщина, ну то есть существо, похожее на женщину – чпок! – и лопалось бы, как мыльный пузырь.
Женщин, конечно же, такой епифановский, чисто утилитарный подход к любви не устраивал. Женщинам хотелось выматывать своею любовью и выматываться самим, поглощать и поглощаться, растворять и растворяться… Ну и, разумеется, оплодотворяться и размножаться. Женщине ведь мало себя одной, ей непременно хочется раздвои́ться, растрои́ться, а то и расчетвери́ться… При этом женщины напрочь игнорируют общеизвестный факт, что они – женщины – не воспроизводят себя самих, как таковых, а производят совсем других людей. Отсюда и все женские заморочки. Женщине с самой-то собой нелегко разобраться, а тут приходится махать на себя рукой и разбираться с совершенно посторонними людьми; лишь только потому, что они – эти посторонние – появились не через дверь, а через совсем другое место. И ничего уже не поделаешь. Обратно ведь не родишь. Капкан захлопнулся, а чувство долга и чувство ответственности, в свою очередь, гипертрофировались до невероятных, можно даже сказать – неприличных размеров.
Короче говоря, женской способности к размножению Епифанов больше всего терпеть не мог. На епифановской шкале жизненных ценностей дети стояли в одном ряду с тараканами, слизняками и пиявками, а потому и вызывали у Епифанова стойкое чувство отвращения.
Объективности ради следует отметить, что и мужчин Епифанов тоже не очень-то жаловал. Мужчины ведь по сути своей – те же самые женщины, только если женщины вечно нервные и вечно озабоченные, то мужчины с точностью до наоборот – вечно озабоченные и вечно нервные, да ещё частенько и пьяные к тому же. Но мужчины хотя бы не совали Епифанову под нос своих детей и не вешали Епифанову на плечи своих обезьян. Поэтому к мужчинам Епифанов относился более-менее терпимо – зла от них особого нет; но, впрочем, и добра от них не жди.
В свете вышеизложенного не кажется удивительным тот факт, что Природе Епифанов был глубоко ненавистен. Природа ведь озабочена сохранением всего вида в целом, а не отдельного индивидуума в частности. Но постольку-поскольку размножение зависит именно от индивидуума, то Природа поневоле всё же его хранит. До поры до времени. В молодости или, говоря научным языком, в репродуктивный период двадцать часов не поспишь – и как огурчик, двадцать километров пробежишь – и как помидорчик. Обжирайся, пока из ушей не полезет, обпивайся, пока из носа не польётся, кури пачками, веселись до упаду… – всё тебе с рук сходит. Главное, размножайся – бери се́мени больше и кидай его дальше.
Конец ознакомительного фрагмента.