9
Своя воля страшней неволи.
Ну а мы, молодёны,[83] что?
Села я в слезах на поезд да и покатили.
Едем день. Едем два.
Едем голодом. Он меня не смеет. Я его не смею. Во рту ни маковой росинки. А харчей – полнёхонька сумка!
Да больше того не до еды нам совсем.
Я всё кумекаю, куда ж это тебя, девка, черти прут?
Дотянулись до ихней станции.
На последние наняли на мои подводу до Крюковки. На доранье, чуть свет, – а холод клящой[84], зуб с зубом разминается, – стучит Михаил в низ окна.
Сбежалась к одному боку занавеска гармошкой. В окне скользнуло женское лицо, и через мгновение какое растут-нарастают в сенцах звуки тяжёлых, державных шагов.
– Маманя! – шепнул мне Михаил. – Узнаю по маршальской походочке!
Михаил не выпускает мою руку. Боится, вовсе зазябну я. Становится попереди меня.
Мать, свекруха-добруха, откинула засов. До предельности распахнула дверь.
В большой радости шлёт с крыльца допрос внапев:
– Ми-инька!.. А невеста-та-а игде?
– А какая?
– А тятяка сказывал, ты надвезёшь. Я и всполошись-та. А батюшки! А Господи! А какая ж она, привезённая-та? Да какая ж эт у нас невестка будет? Привезёнка! Чудо в перьях!.. Так игде-ка ж твоя чуда?
– Мамань! Ну Вы навовсех в упор не видите!
Голос у Михаила улыбается. Изливает тихую радость.
– Будет над родительницей шутки вертеть. Бросай свои заигры. А потомко… Чего ж студить человека? Ты куда её расподел?
– В карман на согрев посадил.
– Значитко, не привёз… Э-хе-хе-хе-хе… А я что ждала… Тако ждала… Все глазоньки проглядела-та…
– Чище смотрите! – Михаил в гордости сшагнул в сторону. – Вот, мамань, моя Нюронька!
Всхожу я на крыльцо, будто чужеземица. Не смею всего. Глаз не подыму.
Мать:
– А батюшки!.. А миленька!.. А роднýшка!.. А ты ж вся дрожишь… А ты ж, чай, наскрозь вся прозамёрзла?!
Не знаю, что и сказать.
Обнялись, расцеловались… Заплакали…
Ведут в дом.
Куда я ни пошлю глаз – на лавку, на печку, на полати, – отовсюдушки грейко светят солнышками светлые ребячьи рожицы.
– А ты, роднушка, – ведёт на ум свекровь, – не гляди на них. У нас в дому двенадцать носов и всяк чихает.
Да-а… Стало, врал Михаил…
Плёл, один одним у отца-матери. Одиный! Вот, мол, трое нас. А вышло, не хватает до чёртовой дюжины одной дуры несолёной. Так вот же съявилась. Всеполный теперь комплектишко!
Дали мне валенки.
Велели наскорей забираться на лежницу[85].
Обняла я трубу. Реву:
– Оха, мамынька ты моя родная! Оха да жёлтинска! Да куда ж меня завезли-та? Да куда ж да попалась-та я?..
– Нюронька! Ну чего ты, ей-бо, расслезилась? – шепчет в ухо Михаил. – Не надо бы, а?.. Ну чё ж тепере, пра, делать? Не ворочаться же… Всенадобно, Нюронька, со всей дорогой душой к нашему к обчеству приклоняться… Ну… Надь ладниться… Слышь, сродничи, соседи валом валят. Полна коробонька нажалась народушку. Привёз Блинов невесту со стороны! Глаза горят на молоду поглядеть-ка…