© Марина Алиева, 2015
Редактор Наталья Урсалова
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
На самом краю горного хребта, над высоким обрывом, приютилось маленькое селение под названием Гнездовище.
Раньше в этом месте был длинный ровный спуск в зеленую, плодородную Долину. Но потом что-то произошло, и на месте пологого склона, формой напоминавшего рыбий хвост, появился обрыв. Словно кто-то, в сердцах, резанул огромным ножом и отсек Рыбий хвост, оставив лишь гладкий высокий срез, да груду камней, клином врезавшуюся в зелень Долины.
Под этими камнями погибла целая плантация деревьев Кару, дающих сочные плоды со странным вкусом, и листья, на кончиках которых вызревали семена травы Лорух. Когда лист опадал, он сворачивался так, чтобы мешочек с семенами попадал внутрь. Перегнивая, лист «кормил» собой семена, и из них прорастала ровная и мягкая, как ковровый ворс, трава. Земля под этой травой всегда была теплой. Лорух хранила жар листа, давшего ей жизнь, до самого своего увядания и, словно в благодарность, согревала этим теплом молодые растущие деревца.
Когда-то этой травой был покрыт весь Рыбий хвост, но после обвала только над самым обрывом сохранилась зеленая площадка. Небольшая по сравнению с окружающими ее гигантскими вершинами, но вполне достаточная для того, чтобы на ней разместилось целое поселение.
Жили в нем орели – люди с крыльями птиц.
У кого-то они были больше, у кого-то меньше, но не замечалось, чтобы орели из поселения ими пользовались, потому что даже самые большие крылья все равно оказывались недостаточно велики, чтобы поднять в воздух крупное тело. Однако, подобная бессмыслица никого не удивляла и не угнетала. Эти орели ухаживали за своим оазисом, выращивая новые деревья и питаясь их плодами, да еще несколькими съедобными кореньями, семена которых неизвестно как попали на Рыбий хвост. Свои гнездовины они строили из камня, украшали их арками и резьбой, весьма искусной и неожиданной в таком месте, и строго соблюдали порядок расположения всех помещений.
Именно так была построена первая гнездовина, которую сложил тот, кто основал все Гнездовище. Среди поселян ходит легенда, будто был он Летающим и пришел со Сверкающей Вершины, где другие, тоже летающие орели, живут так немыслимо высоко, что никогда не видели ни Долины, ни Рыбьего хвоста. Однако, что с ним приключилось, и почему он ушел оттуда, давным-давно оплелось паутиной тайны, которая, если быть честным, мало кого волновала в крошечном горном поселении.
Пролог
Говорят, что скалистый хребет, от основания которого произрастал Рыбий хвост, состоит из вечно кипящих вулканов. Они так плотно наросли тут и там целыми семьями, что получилась целая колония. Попади сюда кто угодно, он бы решил, что вулканы вот-вот извергнутся, и спасения никому не будет. Но, живущие в этих краях орели умеют их «успокаивать». Как только какой-нибудь вулкан собирался взорваться, они окружали его и, взмахами крыльев, как бы остужали.
Кто их этому научил, и как они вообще попали на вулканы – неизвестно. Но старые летописцы утверждают, что вся история происхождения орелей зашифрована в рисунках, выбитых на стенах тайного тоннеля. Этот тоннель примыкает к Галерее Памяти, и далеко не каждый может туда войти. Только Верховные Правители, которые владеют тайной расшифровки и передают её своим наследникам. Именно они, эти Верховные Правители, раз и навсегда определили порядок жизни орелей, никогда не меняемый и весьма разумный. Построив на вулканических склонах шесть прекрасных городов, летающий народ провел не одно столетие в мире и покое, не желая никаких изменений.
Главной заботой крылатого племени было удерживать вулканы в спокойном состоянии.
Следили за ними специальные разведчики – рофины. Они исправно облетали огромные территории своих шести городов, высматривая «недовольных». И, надо сказать, работы им хватало. Вулканы, то один, то другой, постоянно кипели. Зато, благодаря их жару, у орелей всегда было тепло. Единственная, покрытая льдом вершина, называлась Сверкающей.
Орелинские горы и так были выше всего, что только можно вообразить, но Сверкающая Вершина гордо возвышалась над ними, невозмутимая и прекрасная. Она словно понимала, что жизнь орелей, во всех смыслах, держится на ней, потому что там, где ледник заканчивался, существовала расщелина, из которой бил незамерзающий ручей.
Странная вода была в этом ручье. Густая и вязкая, серебристого цвета, она стекает в огромную Чашу из камня, где никогда не застывает. И этой благодатной жидкостью орели питаются всю свою жизнь.
Но есть в краях Чаши шесть углублений, через которые вода стекает дальше, все больше густея и уплотняясь. Там ее собирают орели-ткачи – наммы. Вязкую, словно клей Воду, они скатывают в длинные нити и, растягивают их между специально обтесанными для этой цели столбами. А затем, дав им подсохнуть, плетут одежду, которую носят все орели. От тепла тел нити не засыхают окончательно, поэтому одежда орелей не похожа на панцирь. Напротив, чем тоньше нити, тем нежнее и воздушнее получается наряд, словно вторая кожа, облегающий тела орелей, что было очень удобно во время полетов. Самые искусные наммы, умело сочетая более толстые нити с тонкими, научились создавать красивые ткани с узорами и рисунками.
Но не только пищей и сырьем для одежды служила Серебряная Вода. Орели – коммы собирали ее в состоянии полного затвердения и делали чудесные украшения. Конечно, требовалось немало времени на то, чтобы обработать невероятно прочные серебристые слитки. Но тем ценнее и почетнее было ремесло коммов. Даже самое ажурное украшение никогда уже не ломалось и не билось, передаваясь из поколения в поколение.
Раз в год, когда солнце занимало определенное положение по отношению к Сверкающей Вершине, Вода становилась золотой. В этот день орели всех Шести Городов слетались к Чаше и ждали. Когда серебряные ручейки в стоках меняли свой цвет, специально выбранные от каждого города орели-корраты, собирали Золотую Воду в особые сосуды. И тот город, который мог похвастать наибольшим количеством таких заполненных сосудов, становился Главнейшим на целый год, и в него переселялся Великий Иглон – Верховный правитель всех орелей.
Кроме наммов, коммов, корратов и рофинов были у орелей архитекторы – леппы. Они очень хорошо знали, на какую толщину можно пробивать тот или иной вулкан, чтобы построить гнездовину, где в спальнях и детских было бы теплее, чем в остальных комнатах, но, все-таки, не слишком жарко. Они с большим искусством выдалбливали арочные перекрытия, балконы и целые галереи. Всю домашнюю утварь – столы, стулья, скамьи и уютные колыбельки для новорожденных и ещё не вылупившихся детей, делали ремесленники – коглы. Отделку для своих изделий они заказывали коммам, поэтому, гнездовины орелей были очень красивы и наполнены мягким, серебристым мерцанием, которое излучали эти украшения.
Были среди орелей и разносчики Воды – церты. Они носили ее от подножия Сверкающей Вершины в свои города, чтобы наполнить Малую Городскую Чашу. Делалась она из камня, который Великий Иглон, принимая власть, давал каждому из шести городских правителей. И это были не какие-то случайные камни. Дело в том, что Верховный правитель обладал Знанием, которое позволяло только ему находить у подножия Чаши нужное место, и таким образом заговаривать отколотые камни, чтобы они росли.
Потомство Великого Иглона неизменно составляли семь сыновей. До вылупления, и первое время после, за ними ухаживала мать. Кормила, учила ходить, говорить и укреплять крылышки. Одним словом, делала все то, что обычно делают матери. Затем, дети поступали в обучение к опытным ремесленникам и учителям – лестам, которые ставили наследников «на крыло». И только когда обучение заканчивалось, юноши были готовы к принятию власти.
В этот день все орели собирались в Главнейшем городе, где, после празднеств и всевозможных состязаний, Великий Иглон представлял им того, которого выбрал на смену себе. Остальные шестеро становились учениками Иглонов Шести Городов: Северного, Южного, Западного, Восточного, Верхнего и Нижнего. Со своим наследником Верховный Правитель удалялся в Галерею Памяти, где они оставались столько времени, сколько было нужно юному Иглону, чтобы овладеть Знанием. За это же время его братья обучались искусству править городами.
Из Галереи Памяти возвращался только молодой Великий Иглон, а прежнего никто и никогда больше не видел.
В день появления нового Правителя, в каждом из шести городов надвое раскалывалась Малая Чаша, и все орели устремлялись к подножию ледника на Сверкающей Вершине, где у источника с Серебряной Водой их ждал молодой Иглон. У его ног лежали шесть камней, которые он раздавал своим братьям. Это была торжественная церемония, после которой наследники разлетались по своим городам и устанавливали камни на место прежней, расколотой Чаши. А потом камни начинали расти. Несколько дней орели ничего не ели, ожидая прекращения роста. Затем, коглы осторожно выдалбливали камень так, чтобы получилась новая Чаша, а из выдолбленного куска делали сосуды, с которыми церты немедленно устремлялись за Серебристой Водой. Тот момент, когда город «наполнялся» едой, считался началом правления нового Иглона.
В это же время, Верховный правитель, в сопровождении шести орелей – саммов, как правило, сыновей бывших Иглонов, облетал дальние горные хребты, чтобы представиться живущим там.
Соседей у орелей было немного. Предпочитая уединение, ни те, ни другие к тесным контактам не стремились. Немногочисленные окрестные жители не опасались орелей, которые, как казалось, не могли жить нигде, кроме своих вулканов. И эти же вулканы избавляли орелей от необходимости бояться вторжения соседей.
Посетив пещеры гардов, – ползающих людей, покрытых чешуей, и стойбища нохров, – длинноволосых полулюдей, полукозлов, Великий Иглон посещал амиссий, – заклинательниц погоды и прорицательниц, с которыми беседовал обязательно с глазу на глаз. А затем, вместе с саммами возвращался в Главнейший город, где приступал к своим обязанностям.
Через семь лет после вступления на престол Великому Иглону предписывалось взять в жены орелину из того города, в котором он в это время находился, и завести потомство. Таким образом, круг жизни повторялся, делая следующий виток.
Все эти события, сопутствующие им празднества, а также все, что случалось с орелями из поколения в поколение, подробно записывалось в Летопись. В каждом городе имелся небольшой отряд норсов – собирателей событий, которые посменно следили за жизнью своих городов, запоминая все значимое и доставляя ройнам – летописцам, владеющим тайнами письма и чтения.
Хранилась Летопись в Галерее Памяти и представляла собой огромные панели из затвердевшей Серебряной Воды. Процесс изготовления такой панели был чрезвычайно сложен и требовал от ройнов бездны внимания и терпения.
Для начала, наммам заказывалось полотно определенного размера из самых толстых нитей. Затем, ройны несли это полотно к Дальнему Вулкану, слишком тонкостенному и жаркому, чтобы строить на нем что-либо, и раскладывали на заранее отполированной поверхности. От жары нити размякали и сливались друг с другом. Ройны же гладкими камнями заглаживали их, добиваясь ровной поверхности. И тут, главное было не перегреть полотно, чтобы оно не стало жидким, и не сделать его слишком тонким. После этого готовый лист переносился на особый камень, где и писался текст. Это было самым сложным. На горячем листе значки и рисунки получались нечеткие, размытые, а на затвердевшем их приходилось выбивать. Поэтому ройны-писцы, дождавшись, когда лист достигнет необходимой плотности, быстро-быстро наносили текст и рисунки, а, затем, (если, конечно, он не был исписан полностью), вновь несли на вулкан для подогрева.
В Летописи велось подробнейшее описание всего, что происходило за долгие-долгие годы. Начиналась она со времен Хорика, который был первым Великим Иглоном, повелевшим описывать для потомков все свои деяния, равно как и деяния своих братьев. Тогда же были подробно изложены все этапы передачи власти и многие другие уложения жизни орелей. Так, например, возбранялось летать ниже Маленького вулкана во все времена, кроме полу периода между днями Золочения Воды. И тут же, на этой же панели, следовал печальный перечень попыток обойти этот запрет. Никто из ослушников не вернулся. Зато, попадались записи о том, что кое-кому удавалось слетать вниз в дни полу периода. Остались короткие рассказы об увиденном тех, кто спускался ниже дозволенного уровня. Но, судя по сжатости повествования, орелей не слишком интересовала жизнь в Низовье. Гораздо больше места в Летописи занимали предсказания амиссий и их влияние на некоторые решения Иглонов. Из текста видно, что иногда прорицательниц даже приглашали во дворцы, но случалось это крайне редко. А при Дормате Несчастном и вовсе прекратилось.
Тогда же, был впервые нарушен и порядок передачи власти.
Запись об этом событии в Летописи выделена особым рисунком. И сам Гольтфор, бывший в те времена старейшиной ройнов, собственноручно наносил текст. «И в день Выбора Великий Иглон Санихтар взял из семи сыновей сына Дормата в наследники, определив же Северному городу сына Генульфа, Южному городу – сына Хеоморна, Восточному городу – сына Фондихта, Западному городу – сына Хитрольда, Верхнему городу – сына Флендега и Нижнему городу – сына Творольда». Далее в Летописи следовала история о том, что в один из дней Золочения Воды Великий Иглон Дормат увидел и полюбил юную орелину Анхорину. Сила его чувства была так неудержима, что, не дожидаясь седьмого года правления, он решил жениться и отправился за советом к амиссиям. Те предрекли ему страшные несчастья, советуя подождать до положенного срока. И сделали это в присутствии саммов и Гольтфора, сопровождавших правителя. Дормат страшно рассердился. Он отверг настоятельные просьбы Летописца собрать Большой Совет и ограничился лишь сбором братьев. Они тоже советовали подождать, но Дормат был упрям, и единственное чего от него смогли добиться, это отложить решение на год. И, если Анхорина, в следующий день Золочения окажется жительницей Главнейшего города, то Великий Иглон сможет жениться, хоть и раньше срока, но, по крайней мере, по обычаю предков.
Однако, Судьба не была благосклонна к влюбленному. Анхорина жила в Восточном городе, а Главнейшим стал Южный. Все орели знали о решении совета Иглонов и затаившись ждали, что будет дальше. Дормат, мрачнее тучи стоял у подножия Чаши, ни на кого не глядя. Наконец, он расправил крылья, сделал знак саммам следовать за ним и, не взглянув на жителей Восточного города, полетел на Юг. Все вздохнули, было, с облегчением, но тут правитель резко развернулся, смешав ряды сопровождения, в несколько взмахов подлетел к Анхорине и, подхватив ее, снова устремился к Югу.
Многие тогда были недовольны. Старые орели считали, что ничего хорошего не выйдет, если нарушать порядок, соблюдавшийся веками. Но первейший закон предписывает орелям не подвергать сомнению решения Великого Иглона, поэтому брак между Дорматом и Анхориной сочли заключенным.
В положенный срок молодая Иглесса родила семь яиц. Счастливый отец сам обустроил место в Южном дворце, где Анхорина будет о них заботиться, и созвал братьев на традиционный пир Семьи. Но случилось страшное. В тот момент, когда Дормат уже повел жену в ее новые покои, Анхорина, и без того хрупкая и бледная, вдруг стала белее собственных одежд и, как подкошенная упала к ногам мужа.
Счастливый пир обернулся великой скорбью.
Умерших Правителей и их жен орели хоронили в Седом вулкане, прямо у подножия Сверкающей Вершины. «И, когда исчезли концы канатов, на которых несчастную Анхорину опустили в ее могилу, – пишет дальше Гольтфор, – все присутствующие, в знак печали, накинули на крылья траурные сети, а Великий Иглон покрыл ею и голову».
Траурную церемонию проводили в Восточном городе, на родине Анхорины. Сюда же Великий Иглон, с присущим ему упрямством, распорядился принести и семь яиц с будущими наследниками. Правитель Южного города Хеоморн ничего не смог с этим поделать. Хотя решительность, с которой он пытался помешать Дормату, мало в чем уступала непреклонности его брата. Поэтому, вернувшись после похорон в Восточный дворец, Хеоморн в большом волнении ходил из угла в угол. Великий Иглон остался у могилы, но твердо дал понять, что ночевать он в этом городе не останется. Из-за этого, уже не один час, на внешней террасе терпеливо дожидались саммы со специальными креплениями для переноски яиц, изредка поглядывая через окна в зал для Церемоний, где не осталось никого, кроме тихо переговаривающихся Иглонов. День клонился к закату, а Правителям Городов, до отлета Дормата, ещё предстояло обсудить очень важный, не терпящий отсрочки, вопрос. Но время шло, Великий Иглон не появлялся, а Иглоны и Гольтфор, которого специально пригласили, все чаще, косились на краснеющее закатное небо.
Причина их волнения заключалась в том, что Дормат до сих пор не определился с тем, кто же будет заботиться о еще не рожденных наследниках после их вылупления, и кто научит делать первые шаги и первые взлеты? По обычаю только мать – Великая Иглесса – была достойна подарить будущим правителям самые первые впечатления от мира и жизни. Но после внезапной смерти Анахорины то, что прежде никогда не бывало проблемой, вдруг выросло перед Иглонами во всей своей неразрешимости. Все ждали, что Дормат хоть как-то определится на этот счет, и только Хеоморн метался по залу в нетерпении, словно не верил, что проблему вообще можно как-то разрешить.
Сомневался в удачном исходе и Летописец Гольтфор, но причина его сомнений никак не была связана с возникшей проблемой. Старик свято верил – даже в горе Великий Иглон не забудет своих обязанностей и поступит мудро. Пугало другое: с недоумением и грустью заметил он признаки раскола между Иглонами Севера и Юга. Гольтфор не мог бы сказать о каком-то конкретном проявлении этого раскола, но знал, чувствовал, есть нечто, что заставляет Хеоморна нервничать больше чем нужно, а Генульфа – Иглона Северного города – следить за ним настороженно и отчужденно.
Наконец Правитель появился и объявил о принятом им решении.
Поскольку у каждого Иглона в его городе уже есть невеста, то заботу о будущих наследниках следует доверить им. И прямо сейчас, не мешкая, братья должны забрать по одному драгоценному яйцу, а то, которое останется, Дормат возьмет сам. Вылупившийся из него ребенок сразу станет расти и воспитываться при Великом Иглоне, как будущий преемник.
Все покорно согласились, по тону Правителя понимая, что он все решил бесповоротно. И только Хеоморн начал бурно возражать против такого «слепого» выбора. «Нельзя, нельзя! – кричал он на брата, нисколько не стесняясь присутствия Летописца. – Будущий Великий Иглон не должен выбираться случаем! Нам следует лететь к амиссиям, спросить у них совета! В таком важном деле, как это….
– Гольтфор, – не слушая Хеоморна позвал Правитель, – запиши в своей Летописи, что отныне я запрещаю орелям летать в сторону Тихих Гор и спрашивать там совета даже по самому ничтожному поводу. И на этом все!
Он выразительно посмотрел на Хеоморна, а затем, прошёл, наконец, в детскую и, вскоре, вернулся, неся в руках одно из яиц. Ни с кем не прощаясь, Дормат зашагал к внешней террасе.
Хеоморн совсем растерялся и едва успел, сбегав в детскую за наследником для своего города, пуститься вослед. На выходе с его крыльев соскользнула траурная сеть, но, чтобы не терять времени, он не поднял ее…
Очень скоро дворец Фондихта опустел, и ночь вступила в свои права. Над горами повисли крупные звезды, а полная луна освещала дорогу улетевшим. Восточный город остался далеко позади.
Великий Иглон стремительно летел вперед, прижимая к груди свою ношу. Он намного опередил остальных, и все, что они могли видеть, – это отблески луны на сетчатом покрывале. Сопровождающие выбивались из сил, чтобы сократить дистанцию, но давалось им это с трудом. Хеоморн страшно нервничал. Он то подгонял саммов, то вдруг решил, что Дормату сейчас лучше побыть одному и даже ненадолго приостановился, задержав всю свиту, чтобы передать самму яйцо, которое, убегая впопыхах, так и нес от дворца все это время.
Все это продолжалось до тех пор, пока летящие не достигли Разделяющего Хребта, как раз, на границе Восточного и Южного городов. И там произошло нечто совершенно непонятное. Во всяком случае, в Летописи это описано несколько сумбурно.
Вроде бы, поднялась, вдруг, из глубокой расщелины под Хребтом снежная крутящаяся туча и мгновенно проглотила Дормата. Только дикий крик донесся до свиты, а, затем, туча словно взорвалась и, окатив всех волной ледяного холода, рассыпалась сверкающими брызгами. В мгновение ока тонкие траурные сети на крыльях саммов обледенели, сковав их движения. Один за другим, вскрикивая, они валились на площадку перед расщелиной, помогая, друг другу скорее отползать от края. И только Хеоморн, чьи крылья были свободны, не задерживаясь, кинулся к обрыву.
Страшное зрелище, на мгновение, предстало его глазам. Далеко внизу, освещаемое полной луной, кувыркалось тело Дормата. Его крылья нелепо торчали, намертво окованные затвердевшей в ледяной туче сетью, а его руки, раскинутые в стороны, были ПУСТЫ!
С горестным криком рванулся за братом Хеоморн, но было уже поздно. Великого Иглона поглотила глухая чернота пропасть. Онемевшие саммы столпились на каменистой площадке, опасливо вглядываясь вниз, туда, где кружил, не переставая Хеоморн, выкрикивая имя брата. Ответа ему не было.
Наконец, он сдался. Помогая себе тяжелыми взмахами крыльев, Иглон поднялся на площадку и повалился к ногам саммов. Никто из них не помнил, как встретил рассвет.
«Тяжелые вести легко разносятся, – пишет дальше Летопись. – Когда гонцы из Южного города оповестили соседей о происшедшем, в небе стало темно от стай орелей, слетающихся со всех концов света на центральную площадь перед дворцом Хеоморна». Накануне вечером, туда же прибыли Иглоны. Всю ночь они провели в покоях Правителя, где заикающийся от страха Хеоморн рассказывал им о случившемся.
Сомнений больше не было – подобную тучу могли наслать только амиссии, которые покарали Правителя за поспешное решение, а более всего, за отмену вековой традиции обращения к ним. Но почему так жестоко? И чем провинился еще не рожденный наследник?
Срочно был созван Большой Совет, где присутствовали старейшины от ремесленников, Иглоны и Гольтфор. Но не успели они даже толком рассесться, как запыхавшиеся бледные рофины принесли весть еще более страшную. Почти одновременно, во всех орелинских городах исчезли и остальные наследники! Невесты Иглонов, неотлучно находившиеся при колыбельках, были обнаружены лежащими возле них в некоем подобии сна, и разбудить их не представлялось возможным. Сами же колыбельки были пусты!
В поднявшейся суматохе телохранители все же попытались порасспросить кое-кого из охраны, но эти расспросы ничего не дали. Только главный страж дворца в Восточном городе Анохор, (отец злосчастной Анхорины в вечерние часы затосковавший о дочери особенно сильно, и ушедший со своего обычного поста, чтобы бросить взгляд на Седой Вулкан), заметил странное облако, в безветрие, стремительно уносящееся в сторону владений нохров. Вот и все.
Когда последний звук сбивчивого рассказа рофинов затих, воцарилась такая тишина, что стал слышен отдаленный рокот Южного вулкана. Онемевшие члены Совета застыли, словно изваяния из остывающей Серебряной воды. Неожиданная, ужасная новость захватила их врасплох, и теперь каждый, как никогда до этого, осознал свое бессилие перед роком и полную невозможность что-либо поправить.
Первым пришёл в себя Хеоморн. Взметнув крыльями, он кинулся во внутренние галереи туда, где в самой дальней и самой теплой комнате находилось последнее яйцо.
Вскоре анфилады дворцовых покоев огласил его горестный крик. Пропало и оно…
Дальнейшее Гольтфор описывает очень сжато и сухо, словно пишет отчет, где нет места лишним словам. Из его описания видно, что, едва придя в себя, Хеоморн распорядился провести расследование и, в дальнейшем, все делал, как наделенный полномочиями Великого Иглона. С отрядом саммов он лично облетел все города и опросил очнувшихся, наконец-то, девушек. Они рассказали одно и то же: будто бы неспешно вплыло в комнату странное серебристое облако и дохнуло усыпляющим ароматом, от которого голова закружилась, а сознание словно провалилось в бездонное жерло. Естественно, то что происходило потом, девушки видеть уже не могли.
Хеоморн слушал с каменным лицом, стараясь ничем не выдавать своих мыслей и переживаний. Точно так же он, чуть позже, выслушивал и Гольтфора, который, в присутствии всех Иглонов, пытался напомнить, что амиссии связаны с орелями древним договором и не могли поступить так жестоко. Если, конечно…..
Тут Летописец замялся и даже не хотел продолжать, но Хеоморн вдруг пришел в страшное волнение и потребовал договорить до конца. Вместе с ним подался вперед и Генульф, которому словно передалось волнение брата. И Гольтфор поведал, что Великое Знание, которое получает Правитель в Галерее Памяти, позволяет ему как-то воздействовать на амиссий. Но тогда выходит полная несуразица! Абсурдно даже предположить, что Дормат сам выпросил себе и сыну преждевременную кончину, а другим наследникам непонятное похищение. Но можно предположить, что кто-то еще овладел Знанием, и, хотя это тоже, вроде бы, полный абсурд, тем не менее, он все же близок к реальности. В конце концов, смертельно обиженный на амиссий Великий Иглон, мог сгоряча кому-нибудь открыться…
Говоря это Гольтфор страшно волновался и совсем не поднимал глаз, поэтому не смог заметить смертельной бледности на лице Хеоморна и того, как нервно теребил пряжку на своем поясе Генульф. Зато всем остальным сразу бросилось в глаза замешательство братьев. Все неловко молчали, прекрасно понимая, что открыться Великий Иглон мог только кому-то из братьев, и возможно….
Но тут Хеоморн решительно стукнул ладонью по ручке своего кресла и велел всем немедленно собираться.
Как бы там ни было на самом деле, а все пути сходились у пещеры амиссий, и Иглон Главнейшего города был готов узнать у них правду, во что бы то ни стало!
…Тяжело писалась Гольтфору эта часть Летописи. Ни смягчить, ни оправдать того, что сказали амиссии, не смог даже он, весьма искушенный в изложении фактов, не всегда, может быть, приглядных.
Склонившись перед Хеоморном, как перед Великим Иглоном, прорицательницы признались, что какой-то орель у них был, но лиц Летающих они не различают, постигают только самую суть. И суть прилетевшего была боль за судьбу орелей, которым правление Дормата принесет одни беды. Древний договор предписывал амиссиям уничтожать все, что грозит бедой Летающим, поэтому они подчинились…
На вопрос о похищенных детях прорицательницы отвечать отказались, заметив, что судьба еще не рожденных орелей живущим не принадлежит. А то, что с Дорматом погиб и один из наследников, лишний раз подтверждает правоту их действий – мудрый Правитель не стал бы таскать за собой и подвергать опасности едва зарождающуюся жизнь. Дормат сам виновен в своих бедах и не должен был продолжать правящий род, чтобы не преумножались беды его народа.
При этих словах лицо Хеоморна так перекосило, что свита забеспокоилась, уж не наговорит ли он сейчас чего-нибудь опасного и непоправимого? Но Хеоморн сдержался.
На его вопрос, смогут ли амиссии узнать сейчас того ореля, который прилетал, они тоже ответили отказом, ссылаясь на то, что суть его уже изменилась. Но зато отдали украшение, впопыхах оброненное таинственным гостем. Это была брошь – семилучевая звезда с половинкой солнца, обращенного на север….
Через два дня у подножия Большой Чаши было не протолкаться среди огромного количества орелей, созванных гонцами Хеоморна со всех Шести Городов. Как будто наступил день Золочения или новый Великий Иглон вернулся из Галереи Памяти. Все гадали о причине сбора, и версий было множество, но сводились они к одному: ничего хорошего, от такого спешного слета, ждать не приходится. А, когда один за другим, с красными от бессонницы, глазами и хмурыми лицами стали подлетать ремесленники – члены Большого Совета, сомнений не осталось: случилось новое несчастье.
Последними к подножию чаши опустились пятеро Иглонов, во главе с Хеоморном. Не переговариваясь и отводя друг от друга глаза, они, как будто, чего-то ждали. Но, когда в воздухе вновь захлопали крылья, никто из правителей не поднял головы и не посмотрел туда, куда устремили свои взоры, уставшие от напастей, притихшие орели. Их глазам предстало невероятное зрелище: саммы, одетые так, как одевались лишь в день ухода Великого Иглона, несли между собой связанного Генульфа, на груди которого нестерпимо сверкала семилучевая звезда с половинкой солнца – символ правителя Северного города.
Вздох изумления и ужаса вырвался из каждой груди, когда Хеоморн быстрыми шагами подошёл к брату, сорвал с него брошь и, отшвырнув ее подальше, повернулся к собравшимся.
Вот перед вами тот, – задыхаясь начал он, – кто виновен во всех наших несчастьях! Два дня назад великодушные амиссии указали нам знак, который был на груди злодея, заставившего их тайным Знанием поднять тучу, убившую Великого Иглона с сыном, и вызвать облако, унесшее остальных детей. Этот знак я только что вышвырнул вон! Два дня мы пытались дознаться у того, кто был нам братом, а вам Правителем, зачем он это сделал, и где несчастные дети. Но злодей не проронил ни слова! Вот так, – Хеоморн ткнул пальцем в Генульфа, – он стоял перед нами, и, ни угрозы, ни попытки сочувствия к его, возможно, помутившемуся рассудку, не вызвали ответа!
Собравшиеся орели, не до конца ещё понимая, что же, все-таки, происходит, посмотрели на бывшего правителя Северного города и ничего, кроме жалости к нему, не почувствовали. Генульф, больше чем на злодея, походил на ребенка, который потерялся, заблудился и теперь не знает, что делать. Но голос Хеоморна, переполненный гневом, не дал им расчувствоваться.
И тогда Большой Совет вынес решение! Всем известно, что в наших законах нет мер, карающих за убийство, ибо никогда орелин не поднимет руку на себе подобного. Поэтому, жизнь Генульфу будет сохранена, но он, на веки вечные, изгоняется из Шести Городов и лишается права называться орелем.
С этими словами Хеоморн махнул саммам, и те, содрогаясь, острыми каменными пиками разрезали на пленнике путы, а, затем, ими же, подрезали ему крылья.
Иглоны зажмурились и отвернули головы. Кто-то из членов Совета испуганно вскрикнул, кто-то закрыл лицо руками. В толпе заплакали женщины. Суровый приговор был произнесен и приведен в исполнение слишком быстро. Орели, не видевшие в своей жизни никакой жестокости, стояли потрясенные. Вина Генульфа ещё не улеглась до конца в их сознании, а слишком очевидное наказание уже свершилось, и они не знали, как себя вести. Поэтому только расступились, когда спотыкаясь и глухо постанывая, окровавленный изгнанник уходил прочь. С тоской и ужасом смотрели орели ему во след, и, казалось, радость никогда не вернется в их дома.
Генульф уже почти прошёл сквозь толпу, как вдруг, плечи его распрямились, он повернулся, подавив стон, и громко сказал:
– Я невиновен.
– Убирайся! – заорал на него Хеоморн. – Убирайся и будь проклят до тех пор, пока не вернутся дети Дормата.
– Я невиновен, – повторил Генульф и больше уже не оглядывался.
Поэтому он был единственным из орелей, кто не увидел, как от жителей Северного города отделилась фигурка девушки и, сильно взмахнув крыльями, устремилась за бывшим Иглоном.
– Рофана! – закричало сразу несколько голосов. – Рофана вернись! Ты не должна…
Но девушка догнала Генульфа, сложила крылья и, обняв его, пошла рядом.
Вот так и закончилась череда невзгод, постигшая орелей.
Великим Иглоном Большой Совет избрал Хеоморна, а обязанности правителей Северного и Южного городов вернули братьям Санихтара, которые были в них Иглонами при его правлении. Временно, разумеется. До той поры, пока у молодых Иглонов не появятся дети. Возможно, Судьба смилостивится и подарит кому-нибудь из них двойню…. Но, в любом случае, тогда вновь соберется Большой Совет и решит вопрос о наследовании.
Конечно, пересудов хватало. В домах, на площадях у городских Чаш и на хребтах, разделяющих города, короче везде, где собиралось двое и больше орелей, первым делом вставал вопрос: что будет дальше? Никто не мог представить, как из пяти Иглонов Большой Совет сможет сделать, как прежде, семь. Не понимали, зачем Генульфу понадобилось его злодеяние, и не могли без содрогания вспоминать о каре, его постигшей. Зато благородный поступок Рофаны, понятный во всех отношениях и возвышенно красивый, мешал в полной мере гневаться на Генульфа, (что-то тут было не так), и лишь усиливал ужас от наказания. О Дормате почти не вспоминали. Вернее вспоминали, но, вспомнив, замолкали, бросали друг на друга понимающий взгляд, и с тяжелым вздохом качали головами.
Несомненно, наибольшее сожаление вызывали у всех без исключения неродившиеся наследники. И первым в этой скорби был Хеоморн. Рофины всех городов, сменяя друг друга, день и ночь обшаривали окрестности в поисках хоть каких-нибудь следов. Но тщетно. Новый Великий Иглон был последним, кто признал, что поиски бесполезны, но горевать не перестал. Казалось, что он оплакивает собственных детей, так искренне, велико и непреходяще было его горе. Даже Гольтфор в своей Летописи особо отмечает «безбрежную, словно небо, печаль в глазах Великого Иглона от Южного города».
О нем тоже говорили. И говорили разное. Конечно, большинство считало, что выбери Санихтар Хеоморна своим наследником, никаких бед не случилось бы. Но были и такие, кто робко, шепотом выражал изумление по поводу того, что слишком уж быстро и, вроде бы даже охотно, Иглон покарал брата и чрезвычайно «удачно» потерял свою траурную накидку, улетая за Дорматом. Ведь он был ближе всех, и роковая туча своим холодом могла сковать крылья и ему. На что первые горячо возражали, что счастливая случайность, спасшая Хеоморна, должна быть благословенна всеми орелями, ибо теперь они имеют Правителя мудрого и справедливого.
И это было правдой. В калейдоскопе несчастий и частых сборов, последовавших за смертью Дормата, орели не сразу заметили то, что городские чаши дали по глубокой трещине. Конечно, они не раскололись, как это случалось обычно при смене Великих Иглонов, но ведь и все остальное пошло не так как всегда. Поэтому Хеоморн, едва получив официально статус Верховного правителя, первым делом наведался в Галерею Памяти и провел День Раздачи Камней. Строго в соответствии с древней традицией, насколько это было возможно в сложившихся обстоятельствах. И все те дни, пока камни росли, орели с замиранием сердца ждали: получится – не получится…
Все получилось. У городов были новые Чаши, а жители ощутили легкое дуновение прежней жизни. Потом настал День Золочения Воды, который прошёл хоть и без особой радости, зато как всегда. Но даже самые сомневающиеся утихли, когда в положенный срок оставшиеся Иглоны сочетались браком со своими невестами и обзавелись потомством. У всех – по одному ребенку и только у Хеоморна – семеро.
Порядок жизни восстановился.
За последние четыре года не было у орелей праздников более шумных о продолжительных, чем те, которые прошли в день рождения наследников Великого Иглона. И не было, казалось, правителя более ревностно соблюдающего древние обычаи, чем Хеоморн. Лучшие лесты ставили наследников на крыло, лучшие ремесленники обучали премудростям своего дела и, когда пришёл срок выбирать себе наследника, Великий Иглон от Южного города, с легким сердцем, представил всем Рокзута, как законного будущего Великого Иглона.
И тут случился последний казус. О том, что Рокзут вернулся из Галереи Памяти орели узнали от рофинов, специально посланных на разведку. Они нашли нового правителя у подножия Сверкающей Вершины, совершенно расстроенного и измученного ожиданием. Никто не понял, почему городские Чаши не раскололись, но за дурной знак это не сочли. Просто, с тех пор, в городах было по две Чаши. Одна, с Серебряной Водой, раскалывающаяся всякий раз, когда менялся правитель. И другая, неизменно пустая, лишь с небольшой трещиной по краю – Чаша Хеоморна.
Рокзут правил долго, соблюдая все обычаи и законы. Он свято чтил память своего отца, но было замечено, что однажды, когда в его присутствии кто-то затеялся поносить Генульфа, резко оборвал говорившего, приказав ему «молчать об этом».
Разумное правление сына Хеоморна нашло отклик в сердцах орелей. И даже тот факт, что дети у него появились много позже, чем у его братьев, сочли за добрый знак. Видимо судьбе был угоден этот Великий Иглон, раз она продлила дни его правления. Чего нельзя сказать о других. Очень скоро умерли Творольд, Флендег и Фондихт, совсем чуть-чуть не дотянувшие до передачи власти. Умер Гольтфор, до конца жизни не веривший в виновность Генульфа, но примиренный с Хеоморном восстановленным порядком жизни орелей. Умерли многие из тех, кто видел злую судьбу Дормата Несчастного и его детей. Поэтому, когда из Галереи Памяти вышёл сын Рокзута Рондихт его, в основном, встречало поколение орелей, для которых эта история уже начала превращаться в легенду.
Многие тогда отметили, что Великий Иглон подавлен и даже, кажется, чем-то испуган, но жизнь шла своим чередом, и первая растерянность правителя забылась за повседневными заботами. Спокойствие и порядок разгладили смявшуюся, было, ленту жизни и, очень скоро, сказки о красивой любви Дормата и Анхорины, Генульфа и Рофаны украсили вечерние семейные посиделки наряду с придуманной небывальщиной. Орели рассказывали их своим детям, пока не настало время для новых легенд.