Глава 2
Испытание на крепость
Читая в далеком детстве, на исходе двадцатого века, книгу о приключениях моряка Робинзона с нехарактерной для англичанина фамилией Крузо, я пытался представить себе, что бы делал на его месте. И мнилось мне, что уж я-то, весь такой умный и образованный парнишка из века атома, точно устроился бы не хуже, а может, и лучше древнего незадачливого торговца. И только теперь, в другом теле и другой эпохе, глядя, как солдаты и казаки под управлением штабс-капитана Генерального штаба строят оборонительные редуты, осознал, что ничего бы у меня на месте бедного-бедного-бедного Робби не вышло.
Вот, кажется, что сложного – вбить в сухую, каменистую землю несколько кольев да сплести на их основе высокую, в рост человека, корзину? Делов-то! Но на самом деле вы неминуемо столкнетесь сразу с несколькими проблемами. И колья – скелет вашего будущего творения – начнут разъезжаться, не выдерживая упругой силы ивовых прутьев. И непокорные хвосты этих самых прутьев станут топорщиться да норовить вылезти в самых неожиданных местах. Тут-то вы и вспомните о проволоке, гвоздях или веревках. К хорошему быстро привыкаешь. Мы привыкли, что подобные пустяки – вещи, повсеместно доступные и обычные.
А вот наших строителей отсутствие массы вроде необходимых предметов ничуть не смущало. Не было цемента или хотя бы извести. Мои молодые геологи нашли несколько известняковых выходов, но все они оказались с той стороны Чуйских бомов и тащить сюда камни не было никакой возможности. Так что скрепить камни оказалось нечем. Не беда, офицеры русской армии еще не забыли, как возводить временные укрепления из плетенок, наполняемых щебенкой и песком. Еще живы в людской памяти редуты батареи Раевского близ Бородино и четвертого бастиона Севастополя.
Сколько раз вы видели рубленые избы. А сможете сами сваять нечто подобное? А без гвоздей, скоб, досок, стекла и рубероида для крыши? Когда есть только умелые руки, топор и не особо много доставляемых от самых отрогов далеких гор стволов лиственницы. О строительстве казарм рассказать или сами догадаетесь?
Место для крепости выбирали втроем. Я, Принтц и неожиданно пожелавший составить нам компанию доктор: присоединившийся к экспедиции чуть ли не в последний момент один из двух штатных лекарей Томского линейного батальона, Александр Александрович Барков.
Гилев с купцами был занят беглым ремонтом десятка плохоньких избушек с обширными и крепкими амбарами. Часть казаков уже на следующий день после приезда отправилась в разъезды по туземным улусам с моим приказом – всем зайсанам явиться в Кош-Агач. Вообще это была, так сказать, официальная версия. А неофициально будущие чуйские жители искали удобные места под устройство станиц для намечающегося в следующем году переселения. Чтобы и землица хоть мало-мальски плодородная была на огороды, и сенокосы не слишком далеко; лес на строительство и вода под боком. С этими разведчиками я и геологов отправил. Карта картой, а молодые глаза – острые. Может, еще что отыщут, лишним не будет.
Фадейка Хабаров махнул рукой в сторону Китая и буркнул на бегу, мол, верстах в трех-четырех холм есть – прямо на пути. Вот мы эту возвышенность втроем смотреть и отправились. Пристроившиеся сзади два десятка конвойных всадников я за компанию давно уже не считал. Привык к их постоянному присутствию.
Шишка. Небольшой бугор, на фоне относительно ровной степи выделяющийся только светлой проплешиной без травы на верхушке. Несколько торчащих камней саженях в ста к юго-востоку. Тоненький ручеек с юго-запада, впадающий в одно из многих русел расползшейся по равнине и сильно обмелевшей Чуи. Нужно обладать богатой фантазией, чтобы разглядеть здесь пригодное для обороны место.
– Достаточно сухо, но вода близко, – описал очевидное врач. – Болот не видно. Лихорадка солдатикам не грозит.
– Полезное свойство, – согласился капитан, единственный среди нас специалист по возведению укреплений. – Три земляных бастиона с плетеными редутами для стрелков. Ров и вал. Кавальер – бревенчатые здания с плоскими крышами. Одна наблюдательная вышка. Против серьезной осады, конечно, не выстоит, но аборигенов отпугнет. Видел я китайский пикет… Жалкое зрелище. У нас будет лучше.
– До зимы управимся? – не мог не поинтересоваться я.
– До зимы? Основные укрепления, ваше превосходительство, через пару недель готовы будут. До холодов бы деревянные строения успеть закончить. И продуктовые склады с цейхгаузом ведь придется вперед казарм строить…
– Быть может, Андрей Густавович, туземных инородцев в помощь согнать?
– Ни в коем случае, Герман Густавович. Ни в коем случае! Инородцам вообще следует воспрещать проход в крепость. Не дай бог выведают, нехристи, где пороховой запас храним – по недомыслию или из злобы огня сунут.
– Согласен с вами, господин штабс-капитан, – совершенно серьезно поддержал офицера доктор. – Народ туземный – дикой расы и на подлости горазд. Это, конечно, не их вина, что Господь вселил эти души в тела отсталого племени, но всякое может случиться.
– Это вы, Сан Саныч, шутите или действительно так полагаете? – удивился я.
– Полноте, Герман Густавович, – вскинул брови пораженный не меньше меня доктор. – Не скажете же вы, будто не знакомы с сочинением графа Жозефа Артюра де Гобино «L'expérience de l'inégalité des races humaines»?![1] Или вы не согласны, что желтая раса не обладает интеллектом, хотя бы сравнимым со способностями арийского народа? Что они отличны от нас, белых европейцев, хотя бы уже тем, что наполнены природной хитростью и коварством?
– Никогда не был силен в естественных науках, – вынужден был сдать назад я. И передернул плечами. Я-то сдуру считал расизм изобретением двадцатого века. А оказывается, уже теперь какой-то граф, судя по всему – французский, вовсю рассуждает о превосходстве белой расы. Больше того! Оказывается, труды этого ретрофашиста изучают даже во глубине сибирских руд. – Мы еще обязательно побеседуем с вами, господин лекарь, на эту тему. Сейчас же давайте вернемся к нашей крепости.
Барков обиженно поджал губы, но замолчал. А я и после присматривал за ним. Особенно когда известие о том, что в Кош-Агаче появился русский доктор, облетело кочевья и к палатке врача потянулись туземцы. Боялся, что, будучи идейным расистом, он откажется пользовать теленгитов и монголов. На счастье, этого не происходило. Клятва Гиппократа оказалась сильнее сочинений графа де Гобино.
Работа на месте будущей Чуйской твердыни закипела с раннего утра. Капитан с помощью нескольких десятков колышков, мотка бечевки и мерного аршина разметил будущие рвы и валы. Все свободные от других работ солдаты, раздевшись до пояса, тут же взялись за кирки и лопаты. Дюжина молодых поляков натащила целую гору тальниковых плетей и под руководством матерого Казнакова учились плести корзины. Артиллерист Саша Геберт руководил сборкой лафетов. Безсонов со своей полусотней забрал купеческих вьючных лошадок и отправился к едва видневшимся деревьям. И только мы с князем Костровым остались не у дел.
Это я несколько погрешил против истины. Дело у меня было, и весьма важное дело. Но чтобы получить возможность им заняться, нужно было как-то избавиться от вдохновленного своими невероятными открытиями натуралиста.
– …и потому барометр убедительно доказывает, ваше превосходительство, что долина сей реки находится не ниже чем в полутора верстах от уровня Балтийского моря, – вещал князь. – Сейчас я намерен изучать язык туземных народов, дабы иметь возможность задавать им вопросы…
– Отчего же вы не возьмете толмача у Гилева или Хабарова?
– Ах, Герман Густавович! Кабы был я уверен, что эти сведущие люди знают такие слова, как «облачный слой» или «снежный покров». Они же начнут упрощать, подыскивать замены. Говорить «облака» или «снег». И я могу лишиться важнейших для науки сведений.
– А что, есть разница? И почему вы думаете, что в языке инородцев есть нужные вам слова?
– Позвольте с вами не согласиться, господин губернатор. В сообщениях господина Валиханова упоминается, будто тюркские языки содержат до тридцати слов, относящихся только к понятию «лошадь». Это богатейший, удивительнейший язык, наверняка не уступающий и нашему родному…
– Я, конечно, далек от наук, Николай Алексеевич, только мнится мне, что теленгиты и прочие монголы говорят не на тюркском наречии.
– Ну как же, как же! Они же номады, сродни татарам или киргизам…
– Тем не менее я рекомендовал бы уточнить этот вопрос у знакомых с туземными обычаями и народами купцов. Уверен, что среди торговой части нашей экспедиции отыщется человек, знакомый и с татарскими, и с теленгитскими языками.
– Вы так считаете?
– И даже настаиваю.
Князь тут же поспешил откланяться и побежал в свою палатку – вооружаться толстым блокнотом. Я дождался, пока его картуз замелькал среди занятых распаковкой и сортировкой привезенных товаров приказчиков, и только после этого пошел искать Гилева. Нам с ним предстояло небольшое путешествие на северо-восток. К тому месту, что соответствовало отметке Ag в кружке на той памятной карте.
Еще в дороге мы с Васькой договорились, что разработкой месторождения займемся тотчас, как достигнем поселка. Несколько – не больше полудюжины – мужиков, специально отобранных в Бийске, должны были поселиться неподалеку и, не привлекая к себе внимания солдат из крепости, тихонько плавить драгоценный металл. Оставалось только найти собственно жилу. Ну и присмотреть удобное местечко под зимовье рудных пиратов.
Вы когда-нибудь видели серебряную руду? Вот и я нет. Так, чисто с точки зрения здравого смысла, это должен был быть камень с белыми блестящими металлическими прожилками, ну или крапинками. Конечно, я не ожидал, что жила – это сверкающий белизной слой на изломе скалы, торчащий из земли на самом видном месте. Алтай – довольно заселенное место, а за десятки тысяч лет через эти места прошло много всяких народов, от гуннов до ариев. И уж точно нашелся бы умник, споткнувшийся о мое месторождение и тут же кинувшийся выделывать всякие там колечки с сережками для своей ненаглядной.
Логично предположить, что руда должна находиться в каком-то неочевидном месте. Или выглядеть должна как-то… неправильно. Чтобы неспециалисту было трудно догадаться, что это вообще серебро.
По идее, следовало перестать изображать из себя невесть кого и позвать в помощь любого из троих моих сирот-геологов. Ну или хотя бы сходить в горный музей в Барнауле. Уж что-что, а серебро там обязано быть. Только лишний человек в предприятии нам с Василием Алексеевичем был не нужен. Не дай бог сболтнет лишнее – что его потом, убивать? А о музее я вспомнил, уже исцарапавшись и разодрав штанину о колючие кусты. Труд геолога, даже доморощенного, оказался гораздо тяжелее, чем мне это представлялось.
В конце концов сошлись с компаньоном на том, что нужно набрать разных камней, сильно отличающихся от обычного серого сланца, и предъявить их моим ребятишкам. Авось какой-нибудь да выберут. Правда, эта идея пришла, когда мы уже порядком вымотались, по скалам да кустам лазая. И что хуже всего, предполагала прочесывание участка заново. Решили выйти к временному бивуаку моих конвойных казаков, чтобы хоть немного отдохнуть и перекусить, а уж потом приняться за сбор камушков.
Кавалерия разместилась в удобном распадке с обильной травой вдоль небольшого веселого ручья. Пара конвойных с ружьями забралась на ближайшую сопку – присматривать за нашей экскурсией и окрестностями. А остальные, срезав дерн у сыпучей скалы в тенечке, развели костерок. К тому моменту как мы с Гилевым прибрели к лагерю, душистый, с травами, чайный напиток уже был готов.
Все-таки Васька – стальной человек. Мои ноги еще не перестали гудеть, а пятки огнем полыхать, как он был готов продолжать поиски. Пришлось под оценивающими взглядами казаков вставать и идти.
Нашли меньше десятка образцов, показавшихся нам перспективными. И это за два часа непрерывного карабканья по горячим камням. У меня уже в глазах стали мельтешить эти проклятые, испачканные лишайниками горы. Гилев тоже устал, но старался держаться бодрячком. А мне стыдно было позволить себе раскиснуть у него на глазах. Так что к конвою вышли, слегка пошатываясь, но изо всех сил демонстрируя как бы бодрость. И с высоко поднятыми подбородками.
Я считал, что мне есть чем гордиться. И Гера был со мной полностью согласен. Все-таки физические упражнения, которые я стал делать, едва-едва оклемавшись после ранения, сказались на общем состоянии организма. По словам бывшего хозяина моего тела, еще полгода назад для него было бы немыслимо предпринять такой напряженный поиск. Почти весь день на жаре, постоянно вверх-вниз по раскаленным камням. В общей сложности, особо притом не удаляясь от воображаемого пятна на карте, мы прошли никак не меньше двадцати верст.
Часовые увидели наше приближение издалека. Чай успел остыть, а лагерь был свернут. Наши с Гилевым лошади были заседланы и готовы к возвращению в поселок.
– Надо костер залить, – напившись и облизав потрескавшиеся губы, сказал я. – Не дай Господь сухая трава загорится.
– Эт мы мигом, вашство, – кинулся один из конвойных. – Эт мы разом…
Васька прятал добычу в седельные сумки и на мой короткий разговор с казаком внимания не обратил.
Кавалерист зачерпнул воду в котелок и выплеснул на уже подернутые сединой угли. Потом еще и еще. Сам не знаю зачем я подошел к слабо шипящему кострищу и поковырял выжженное место носком сапога. Почему-то мне было важно, чтобы хотя бы это простейшее дело было сделано хорошо.
И тут среди головешек что-то блеснуло. Заинтересовавшись, плюнув на боль в натруженной спине, я нагнулся и обгорелой веточкой ковырнул. А потом, отбросив палку-копалку, выхватил обжигающе горячую находку и скорей-скорей сунул руку в ледяной ручей.
Когда холодные струи вымыли остатки угольков и налипшую грязь, на ладони у меня остался корявый, похожий на замысловатый корень, слиток тяжелого металла. Я точно знал, что это не чистое серебро, что в этом – граммов на пятьдесят – куске большая часть – простой свинец. Но в том, что нужное место найдено, не оставалось никаких сомнений.
А в одном из наших образцов, которые мы все-таки показали малолетним рудознатцам, выявили нечто похожее на медь. Васька мельком взглянул на меня, но никак известие не прокомментировал. И я тоже промолчал. Нам с ним медь не нужна.
Через две недели после прибытия в долину Чуи мне стало не до геологических экскурсий. Во-первых, к Кош-Агачу стали наконец-таки съезжаться туземные зайсаны. А во-вторых, отец Павел заложил в поселении церковь.
Ну ладно – встретить очередного инородческого князька. Это важно, ибо я и явился в дебри горного Алтая власть империи устанавливать. Но вот зачем Павлуше лютеранин на церемонии закладки первого венца сруба будущего храма, так и не понял, пока дело не подошло к концу.
Парень в серой от пыли рясе аккуратно сложил дароносицу и кадило в походный алтарь, взамен священных атрибутов выставив простую деревянную шкатулку. Окинул своим небесным, ангельским, едрешкин корень, взором истово крестящихся православных и кивнул. Мол, можно, начинайте. Люди, словно только того и ждали, полезли в карманы. В порядке очереди, без суеты и толчеи, торговцы, казаки и те из солдат, кто не был католиком или иудеем, стали ссыпать в ящичек горсти монет. А Павел их за это благословлял.
Выходит, и я не мог оставаться в стороне. И пожертвовать на обустройство храма Господня меньше прочих тоже не мог. Не по чину. Отправил Артемку за казной в палатку, а когда тот прибежал обратно, решительно отделил пачку четвертных и положил в шкатулку. Подумалось вдруг, что церковь в новом русском поселении нужна не меньше пушек. А может быть, даже и больше. Тихой сапой, без ножа у горла, привяжет она местный народ к России. Через церковную мораль и обряды примирит с поселенцами. И через три-четыре поколения теленгиты начнут сомневаться, что писать в графе «национальность» – «русский» или «алтаец». Потому что русские – это не народ, это образ жизни.
В институте, в одной со мной группе училось шестеро парней из Северной Кореи. Естественно, полгода спустя, когда они стали внятно говорить на русском, мы перезнакомились и даже подружились. И все они в течение года подобрали себе созвучные корейским русские имена. Потом, когда парни решили остаться жить в Сибири и пошли за новенькими российскими паспортами, эти имена перекочевали на страницы основного документа гражданина РФ. Так один стал Сашей, другой Васей, третий – Петрухой. А их дети получили отчества – Сашевич, Васевич, Петрухович. Смеетесь? Зря. В паспортах значилось, что дети корейских невозвращенцев – русские. Вот так-то вот. Налицо культурное поглощение.
Бывает еще и замещение. Один мой приятель поведал о своей родословной. Говорил: прадед – оренбургский казак, прабабка – хохлячка из первой волны столыпинских переселенцев. Другой прадед – чалдон, то есть русско-татарский метис. Прабабка – с южного берега Белого моря. Их деревня в двух верстах от Холмогор была. Бабка – полячка, эвакуированная из-под Львова в войну. Другая бабуля – немка. «Кто я?» – спрашивал мой знакомец. И сам себе отвечал: «Конечно, русский!» Культурные корни его предков заместились одной, великой мегакультурой.
Так и здесь. Не мытьем, так катаньем, сто лет спустя, через межрасовые браки и общую религию все население Чуи станет жить одним образом. Русским. Ради этого и две с половиной тысячи не жаль.
Я и зайсанам это же сказал. Объявил, сидя в походном раскладном кресле на специально собранном помосте, что Российская империя пришла сюда навсегда. Что пушки, которые уже установили на бастионы форта, станут защищать подданных нашего милостивого государя императора от внешних угроз. Что доктор станет лечить, купцы – возить нужные товары, а церковь дарует благословение Господне. И ежели есть с этой программой несогласные, так граница – вот она. Пятьдесят верст, и Китай, который так жаждет заполучить лишнюю тысячу данников.
И наоборот. Желающие склониться перед величием церкви и империи должны быстренько погасить долг по налогам за двенадцать лет и внести пожертвование отцу Павлу.
Не знаю, насколько это цинично и справедливо, но единственное, что мне было действительно нужно от туземцев, – это чтобы их не было. Трем зайсанам и их племенам принадлежали огромные территории. Одна долина реки Чулышман – богатейшая, со своим уникальным микроклиматом и плодородными землями, – князька Мангдая была способна вместить с десяток тысяч земледельцев, а не пять сотен кочевников. Чуйская степь, в которой кочевали родственники зайсана Могалока, еще пять-семь тысяч. Это не считая шахтеров и заводских рабочих, разрабатывающих богатые на медь, серебро, ртуть и свинец окрестные холмы. И плато Укок – высокогорная жемчужина Алтая, где триста шестьдесят солнечных дней в году, – пока вотчина князя Турмека. А могло бы стать родиной сразу нескольких десятков тысяч русских крестьян.
Стоит задуматься, и возникает искушение решить проблему по-английски. То есть одарить аборигенов зараженными оспой одеялами. Или по-американски: согнать их всех в самое никчемное и лишенное растительности место – резервацию. А уж там они сами передохнут.
Так ведь не получится. Совесть не позволит. Причем не только моя. Боюсь, даже идейный расист доктор Барков откажется заражать теленгитов смертельной болезнью. А казаки пожалеют и так не слишком зажиточных туземцев. Все-таки мы не англосаксы. Равнодушно наблюдать за вымиранием тысяч людей у нас не получится. А вот поставить туземцев в такое положение, когда им уйти станет проще, чем остаться, – на это я мог свою совесть уговорить.
Конечно, оставался еще вариант, когда аборигены, вместо того чтобы смириться, взбунтуются. Но я посчитал, что такая вероятность все-таки невелика. Как-то уж совсем несерьезно смотрелись их лучшие воины с луками и доисторическими фузеями в руках рядом с моими богатырями-казаками. Я больше опасался локальной партизанской войны, саботажа и диверсий, чем прямого военного противостояния.
Если быть честным, глава одного из трех прибывших в Кош-Агач посольств мне понравился. Забавный такой дядечка, в отличие от двух других князьков предпочитающий русскую офицерскую шинель шелковому китайскому лисьему халату. А может, самый хитрый из троих. Долго ли скинуть шелк и надеть сукно? Но уже одно то, что он догадался это сделать, а остальные – нет, заставляло установить с ним особые отношения.
Был и еще один повод подружиться с этим зайсаном. Юрты его летнего кочевья стояли в ста саженях от дырки в холме, где купеческие рабочие и мои солдаты выламывали уголь. И я несколько раз слышал, что слуги князя Могалока тоже, на наших глядючи, пользовались дарами недр. Выломать полмешка камней гораздо легче, чем дрова рубить. Купцы об этом туземном владетеле тоже только хорошее рассказывали.
Потому через Гилева передал Могалоку, что не стану отказываться, если получу приглашение на трапезу в юрте чуйского зайсана. И естественно, уже этим же вечером отправился ужинать в просторный войлочный домик.
Естественно, не один. Взял с собой сотника Безсонова, как олицетворение русской военной мощи. Даже сидя, он казался вчетверо шире любого, самого крепкого туземного воина. Кроме того, его многозарядный пистоль мог оказаться полезным. Свой «адамс» я конечно же тоже прихватил.
Князя Кострова и так бы пришлось позвать. Я-то уеду на север, а он на целый год останется в степи представлять имперскую власть. Ну и еще – ему самому было жутко интересно побывать в юртах аборигенов.
Четвертым был переводчик. Чуйский хозяин знал три десятка русских слов и сносно меня понимал, если говорить не слишком быстро. Но мучиться, пытаясь втолковать туземцу какие-нибудь сложные понятия, не хотелось.
Если бы я знал, что в юрте Могалока найду и двух других князьков, соломки бы подстелил. Но кто же мог предположить, что у местного политика будет своя игра? Поневоле начнешь прислушиваться к нерусскому графу, обнаружив этакое-то коварство.
Ожидал увидеть земляной пол с очагом в центре, грубые кошмы или шкуры, готовился к кислым запахам плохо выделанной овчины и вони сгорающего бараньего жира. А усадили нас на богатые ковры и под спины подоткнули шелковые подушечки. За спиной хозяина жилища – на резной подставке русское пехотное ружье и простенькая сабля, ножны которой обмотали парчовой лентой. Очаг, правда, присутствовал, но аккуратный и совсем не дымящий. И рядом с ним – сверкающий надраенными боками, совершенно нежданный самовар.
Две женщины, замотанные с ног до ушей в китайские, изукрашенные цветами шелка, сноровисто разнесли на удивление чистые пиалы. Тоже китайские. Кажется, даже фарфоровые. На медном разносе молоко в кувшинчике, соль, сахар, нарезанное кусочками масло и обжаренная ржаная мука грубого помола. Ну и мы со Степанычем присовокупили граненую бутылку водки к этому натюрморту. Встреченную, кстати, весьма благосклонно.
– Молоко – понятно, – тихо поинтересовался я у толмача. – А мука с маслом зачем?
– Это для шир-чой, ваше превосходительство. Калмыки чай с солью, молоком и мукой мешают. Вроде как суп получается. И еда, и питье.
– Гм… Нам это обязательно есть?
– Нет, конечно, ваше превосходительство. Они же сахар поставили специально для нас. Ну и богатство свое показывают. Здесь сахар по весу к серебру идет.
Под комментарии переводчика женщины смешали напитки и раздали чашки. Пока они хлопотали, беседа велась о погоде и здоровье лошадей, об охоте и трофеях. Мангдай предупредил, что на песке у берега реки его воины видели следы тигра.
– Тигра? – оживился Костров. – Они не ошиблись? Или в здешних дебрях это животное – обычное дело?
– Я слышал истории о встрече здесь с этим зверем, ваше благородие, – кивнул толмач. – И позвольте мне не спрашивать. Они будут оскорблены недоверием к опытности их охотников.
– Конечно-конечно, милейший.
Уж не знаю, кем те две тетки приходились зайсану – прислугой или женами, но серьезный разговор начали, только когда они ушли. И начался он совсем не по сценарию – «встреча прошла в теплой, дружественной обстановке».
Турмек говорил так, словно насильно пропихивал поганые слова между зубов, словно делал нам одолжение, вообще снизойдя с небесных вершин до ничтожных, даже не муравьев, а скорее тли под ногами. И в версии толмача говорил он вот что:
– Ты, пришелец с севера, говоришь, будто привез волю высокого императора. Но здесь всякий знает, что я, зайсан Турмек, ухерид, командир знаменного эскадрона дивизии левого крыла пограничного войска Кобдинского корпуса Алтанорского Урянхая. И уважаемого зайсана Мангдая, джэрги ягн-гина того же войска, мы все знаем. И уважаемого зайсана Могалока, также джэрги ягн-гина. А кто ты, грозящий нам блестящими толстыми ружьями, – нет, не знаем. Почему же мы, военачальники Циньской знаменной армии, должны слушать смешные слова незнакомца с севера?
Глаза хозяина юрты заблестели, хотя он сидел с совершенно ничего не выражающим лицом. Мне, прожженному интригану и герою подковерной войны, этих знаков вполне было достаточно, чтоб просчитать его игру. Все части мозаики сложились в одно-единственное мгновение. И могалокская офицерская шинель, и русская фузея – соратница князя Багратиона, и забавные китайские шапочки, украшенные разноцветными шариками и перышками, на головах остальных князьков заняли свои места согласно штатному расписанию. Коварство туземца на поверку походило на детскую ссору в песочнице. Но эта двухходовая комбинация хитрого зайсана могла привести не к слезам и воплям «мама, а чего Петька дразнится», а к грому пушек и ружейным залпам.
У моей совести свело живот от смеха, и она ушла в темный угол хихикать на пару с Герасиком. Я был внутренне готов подчиниться законам жанра и сыграть отведенную мне роль в этом театре провокаций. Только одно продолжало смущать. Осознает ли Могалок последствия своего демарша?
– Проси его, – мило улыбнувшись, приказал я переводчику, – пусть расскажут, каким образом они хоронят своих воинов.
– Ваше превосходительство, – вскинулся князь, – к месту ли эти научные изыскания сейчас? Простите, возможно, я вторгаюсь не…
– Вот именно, господин надворный советник! – процедил я. – Потрудитесь оставить свое мнение при себе.
Толмач начал говорить, а я очень и очень внимательно следил за реакцией Могалока. Остальные меня интересовали постольку-поскольку – лишь в той мере, в которой они сами станут готовы играть отведенные им роли.
Князек стрельнул в меня глазами и поджал губы. Конечно же он прекрасно понял намек. И вмешайся он сейчас в разговор, хотя бы на правах хозяина юрты, все могло бы пойти совсем иначе. Но он промолчал, а значит, согласился стать могильщиком.
А вот напыщенный, как павлин, Турмек оказался не слишком дальновидным политиком и совсем никаким военачальником. Превосходство русской армии над его «эскадроном» было абсолютным, и только неисправимый оптимист этого не понял бы.
– Зайсан говорит, что они хоронят своих воинов с почестями, – перевел толмач. – И он не понимает, к чему этот вопрос.
– Скажи ему, что я… Как у них называется губернатор?
– Амбань.
– Что я – амбань многих земель и народов. Включая и ту, где мы сейчас находимся. И что я получил эту должность из рук самого высокого императора. Еще скажи ему, что солдаты, с которыми я пришел посмотреть южную границу своей земли, – это моя личная охрана, а не вся имеющаяся армия.
Я дождался, пока толмач закончит, и продолжил:
– На моей земле не могут находиться военные силы другой страны. Скажи этому индюку, что я настаиваю, чтобы его «эскадроны» в течение недели покинули границы империи. В противном случае буду вынужден выдворить нарушителей силой оружия. И впредь, ежели его люди изъявят желание торговать с русскими купцами, он должен спрашивать разрешения пересечь границу.
– Он говорит, что это его земля и он никуда не уйдет.
– Переведи, что это земля высокого императора. И если он намерен и дальше по ней кочевать, то должен снять эту идиотскую… нет. Скажи – смешную, шапочку и склонить голову перед величием русского царя. После этого мои люди посчитают, какой ясак он должен будет заплатить за свое… за свою безопасность.
Герасик плакал от смеха. А я едва сдержался, чтобы не брякнуть что-нибудь вроде «слышь, брателло» или «в натуре на счетчик поставлю», – кто же в мое время не знал говора «нахаловских» окраин. Потому как очень уж это похоже было на рядовое вымогательство. Только его ясак мне нужен был, как зайцу стоп-сигнал. Я бы предпочел, чтобы его племя собрало манатки и скоренько пересекло границу, прихватив с собой все свои юрты и скот. Впрочем…
– И еще! Передай этому… чудаку, что, если через неделю мои солдаты найдут хоть одного оставшегося барана, он, этот баран, будет считаться трофеем.
Губы Могалока дрогнули. Он прекрасно понимал, что я не потащу через бомы многотысячные стада. А значит, животные, скорее всего, достанутся ему. Идея моими руками уничтожить или хотя бы принизить конкурентов становилась в воображении хитрого князька еще и весьма прибыльной.
– Там на горе, говорит Турмек, есть китайская крепость Кактын Табатты. Там стоит маньчжурский гарнизон, который может плетями разогнать всю русскую армию.
– Попроси его передать коменданту этой заставы, чтобы тот спросил у начальника китайского форта на Борохудзире, помнит ли тот человека по фамилии Лерхе. И еще добавь: это меня так зовут – Лерхе.
– Дозволено ли мне будет спросить, – вдруг, я даже вздрогнул, прошелестел голос третьего чуйского повелителя, Мангдая. Причем говорил зайсан на неплохом русском. – Отчего борохудзирский ухерид должен вас помнить?
Я собрался и ответил. Только понял – врать нельзя. Почует. Этот кочевник с верховьев Чулышмана явно и хитрее и умнее остальных двоих.
– А что, форт уже снова отстроили? И там снова появился живой гарнизон?
Китайский пикет разрушил мой брат Мориц, ну так что? Фамилия-то у нас, слава богу, одинаковая. Кроме того, хоть он и старше на три года, но мы сильно похожи. Кабы я, подражая военным, носил усы – так и вообще. Это раз. А два – разве не логично предположить, что раз для нас все монголы на одно лицо, так и мы для них тоже?
– Турмек говорит: посмотрим, что ты скажешь, северный бродяга, когда сюда придет знаменная армия.
– Скажу – пошли вон с моей земли, конечно, – хмыкнул я.
Непокорный зайсан резко поднялся и, забыв попрощаться с хозяином, выбежал из юрты. Минуту спустя я отослал и застывшего истуканом Безсонова. Шепнул только ему на ухо, чтобы потихоньку усилили посты и приготовили форт к атаке. Был абсолютно уверен, что нападение не заставит себя ждать. До начала ярмарки оставалось дней восемь, и у возмутителя спокойствия имелось лишь два варианта. Смириться, выплатить ясак и спокойно торговать либо восстать, в надежде еще до торгов поживиться на складах пришлых купцов в Кош-Агаче.
– Велик ли ясак высокого императора? – через переводчика поинтересовался Могалок.
– Чем больше дружба, тем меньше дань.
Мангдай снял и аккуратно положил рядом китайскую шапочку.
У меня тоже было много вопросов к лояльным новой власти князькам. В основном они касались земель для расселения первой волны казаков. Но это я отложу до окончательного решения турмекского вопроса. Легкая демонстрация силы могла оказаться весьма полезной для переговоров.
Наутро не было ни одной юрты в пределах видимости с караульных вышек что Кош-Агача, что форта. Трава блестела от мелкой водяной пыли – росы. Пронзительное, непостижимо высокое, непередаваемо голубое небо выгибалось гигантским куполом над сжатой горами степью. По всем приметам день должен стать таким же жарким и долгим, как и предыдущие сорок дней лета. И все-таки в воздухе чувствовалось напряжение. Как перед грозой, когда все вокруг наполнено стихийным электричеством и требуется только тучка да малюсенькая искорка, чтобы забухало, загрохотало, засверкало одноногими молниями и небо обрушилось на землю упругим ливнем.
Купцы спешно прятали товары в крепкие амбары, расклинивали ворота обрезками бревен. Между неказистыми, три-четыре венца от земли, домиками ставили собранные из жердей «ежи». На душных чердаках пыхтели вооруженные многозарядными карабинами охотники, подготавливая позиции для стрельбы.
Посланные на разведку несколько пар разъездов доложили, что Могалок перевез свое стойбище всего на версту к северу. Мангдай – на полторы к юго-западу, к озерам. А вот Турмек откатился дальше всех – к юго-востоку верст на десять. Расставив точки кочевий на карте, я понял, что в поселке мне делать нечего. Между мятежным зайсаном и Кош-Агачем – наша новая, правда, не достроенная до конца крепость. Не настолько же бунтовщик безумен, чтобы напасть на купцов, оставив большую часть военного отряда у себя в тылу!
Я подавил соблазн поменять гилевские «спенсерки» на казачьи карабины. С повышенной огневой мощью моя конвойная сотня могла много интересных дел наворотить. Но, с другой стороны, что мешает десятку лихих туземцев, пока основной «эскадрон» пытается штурмовать земляное укрепление, прошмыгнуть к поселку в надежде на богатую добычу? Ничего. Будь я на месте излишне полагающегося на китайский пикет зайсана, то и крепость бы не стал трогать. Половиной своего партизанского отряда налетел бы на почти беззащитный Кош-Агач, побил-пострелял купцов с приказчиками, прихватил что подороже – и ходу.
А когда из форта выползет часть солдат, отправленная на помощь торговому стану, подвергшемуся нападению, атаковал бы. Сам видел: пока пехотинец перезаряжает свое ружье, кочевник три-четыре стрелы успевает в небо запустить. Вот и засыпал бы солдатиков облаками колючих подарков, пока не заставил бы отступить под защиту форта. Потом спокойно разбил бы стан в полуверсте от крепости и не давал высунуться. Как долго смогут продержаться две сотни человек без дров алтайской зимой? Да нисколько. При первых же холодах пошли бы мои казачки на прорыв в сторону дома. И пушки бы бросили, за которые циньские генералы меня, такого хитрого и замечательного командира эскадрона, в десны бы целовали. И пришельцев бы немного уйти смогло. Через бомы переползая, не шибко-то повоюешь. Особенно когда из каждого куста может стрела вылететь. Так и кусал бы, кусал и кусал. На что Михайло Потапыч зверь могучий – а и его комары до белого каления довести могут…
Но Турмек не я. И его предки не изводили немецко-фашистских оккупантов бесконечными укусами в брянских лесах. И кто такой Суворов, он знать не знает. Похоже, и к многочисленной семье чингизидов туземный князек тоже никакого отношения не имеет. Так откуда ему военной науки набраться? То, что маньчжуры обучают командиров своего туземного войска, – из области фантастики. Они здесь, на Южном Алтае и в Монголии, такие же захватчики и оккупанты. Пришлые, а значит, аборигенам в принципе не доверяющие.
И вот тут у меня появлялось пространство для маневра. В полное наше превосходство я верил и в победе не сомневался. Но война – это тоже политический акт. Просто переговоры – это вроде как ухаживание и предварительные ласки, а столкновение армий – грубое немецкое порно. Однако и здесь есть маленький нюанс. В зависимости от того, кто как провел первую фазу акта, тот такое место и займет. Я имею в виду – снизу или сверху. Грубо сказано? Конечно, грубо! Но ведь война – это не ромашки на лугу. Это тоже штуковина неласковая.
И вот тогда, за несколько часов до начала боя, мне следовало расставить все точки над ё. И убить трех зайцев сразу. Привести к покорности склонных к лояльности зайсанов, победить разбушевавшегося Турмека и нивелировать китайское влияние в этом регионе. Сотня Безсонова уже была готова к выдвижению. Только двинулись мы не на юго-восток, как предполагал Степаныч, а на юго-запад, к Мангдаю.
Встретили нас настороженно, но агрессии никто не проявил. Я посчитал это хорошим знаком, поэтому даже спрыгнул с лошади, когда зайсан показался в дверях своей белой юрты.
– Не знаю, кто тебя учил нашему языку, но думаю, ты меня хорошо понимаешь, – коротко кивнув чулышманскому князьку, начал я свою речь. – Очень скоро глупый Турмек нападет на мою крепость. Будут убиты многие его воины. Множество юрт лишатся хозяев. Потом, когда этот урехид, – тут я сплюнул на землю, будто само слово было противно для моего языка, – обломает зубы, я со своей личной сотней ударю ему в спину. Если хочешь разделить со мной победу, приходи. Я спрячусь в версте к югу от крепости.
Не дожидаясь ответа, я вскочил в седло и рванул лошадку с места. Все-таки месяц верхом здорово прибавил мне ловкости в вольтижировке. Капризная Принцесса больше не казалась злобным, коварным и непредсказуемым существом.
То же самое я сказал и зайсану Могалоку. Только он решился сразу.
– Подождай, Томсай-амбань, – старательно выговаривая слова чужого языка, сказал хитрюга и скрылся в юрте. Только за тем, впрочем, чтобы через минуту вернуться уже опоясанным саблей и с ружьем в руках.
Пришлось спешивать ерзавшую от нетерпения сотню и дожидаться, пока союзники соберутся. Конечно, мне не нужна была их помощь. Конечно, Принтц на бастионах и мой отряд в роли засадного полка способны перемолоть в мелкую труху полутысячный «эскадрон» мятежного инородца. Но сам факт участия туземных воинов в расправе много значил для положения империи на Южном Алтае и о многом мог сказать аборигенам. Хотя бы о том, как мы поступаем с врагами и как умеем благодарить друзей. А еще о том, что мы способны им доверять.
Все-таки народы, скованные пролитой сообща кровью врага, – это не то же самое, что связанные маленькими черными закорючками на белой бумаге.
Две, а может быть, даже и две с половиной сотни Могалока готовы были двигаться в сторону форта, когда даже сюда, через почти девять верст пустошей, стали доноситься громовые раскаты пушечных залпов. Весьма возможно, что именно этот, ни с чем не сравнимый зов войны их и подстегнул. Побоялись, что ли, русские убьют всех вражин без их помощи? Я не стал уточнять. Просто дождался, когда князек, потеющий в суконной шинели, взгромоздится на резвую маленькую крепконогую коняшку, и махнул рукой. Выступаем!
Двинули сначала точно на юг, к поселку. Нужно убедиться, что врагу не пришла в голову та же идея, что и мне. Ну и помочь купцам, если что. Но в окрестностях Кош-Агача враг замечен не был.
Обтекли селение с юга и потихоньку, стараясь не поднимать облака пыли, поехали на юго-восток. Широко раскинули сеть дозоров – мало ли что. И вскоре эта предосторожность принесла плоды. В густых тальниковых зарослях по берегу одного из множеств озер разведчики заметили прячущихся туземных воинов.
Безсонов взглянул на меня и тут же получил приказ:
– Командуйте, сотник!
Он кивнул. Мы оба понимали, что воевода из меня никакой. Я ни тактики кавалерии не знаю, ни о ТТХ имеющегося вооружения ни сном ни духом. Обеспечить всем необходимым войска – пожалуйста. Создать предпосылки к политическому и военному превосходству – нате. А вот в бой лихих рубак водить – увольте. Герочка что-то там пискнул о трусости и о «уж я бы им показал», только я его быстро заткнул. Напомнил о мышцах-сосисках и жирке на животе. Вояка, блин. Сабля, наверное, с килограмм весом. Сколько раз он бы ей махнуть смог, кабы я физическим состоянием вверенного мне тела не озаботился?
Конвойные умело выстроились в линию и приготовили ружья. Жуткое оружие с полуторасантиметровым дулом. Пробовал я как-то, в той еще жизни, стрелять первым калибром – непередаваемые ощущения. Куда там в цель попасть – я на ногах устоять не сумел. А они – ничего. Бабахают, перезаряжают и снова грохочут. И даже метко у них выходит…
Тут, правда, стрелять не пришлось. В кустах прятались воины Мангдая с ним самим во главе. Прискакали, понимаешь, русским помогать, а тут нет никого. Вот и решили в тенечке пока расположиться.
Мой засадный «полк» увеличился еще на полторы сотни человек. Для «контрольного выстрела» в этом бою такого количества воинов оказалось уже многовато. Степаныч так сразу предложил, пока Турмек завяз у форта, отправиться прямо к его юртам и навести там «конституционный порядок». А потом уже встретить отступающие от крепости остатки разбойного эскадрона. Надо сказать, такой метод ведения войны встретил полное одобрение со стороны зайсанцев. Могалок, который как бы не должен понимать беглую русскую речь, даже щеками затряс от восторга. Начать войну с грабежа еще не добитого противника – мечта туземца…
План сотника имел бы смысл, если бы не было с нами четырехсот потенциальных грабителей и насильников. И я легко мог себе представить, что именно устроят эти степные воины в становище прокитайски настроенного зайсана. Бунтовщика, конечно, стоило наказать, но почему должны страдать ни в чем не повинные женщины, старики и дети? Поэтому пришлось внести свои коррективы.
Мы с безсоновской сотней обошли крепость с юга по большой дуге и встали точно на дороге, по которой Турмек должен был отступать к циньскому пикету или своим юртам. Мангдай увел свою часть орды на север. Он должен был отсечь врагу возможность сбежать в долины Чулышмана. Могалок остался сторожить запад и северо-запад. Атаковать и тот и другой должны были только в тот момент, когда потрепанное воинство вражины столкнется с нашим заслоном.
Лошадей укрыли в пойме речки Орталык. Это один из притоков Чуи, если я не ошибаюсь, и у воды для животных нашлись и трава, и тень в кустах, чтобы спрятаться от зноя. Мы же с казаками залегли на пригорке.
Подзорная труба была только у меня. Но я же не изверг, понимаю, насколько любопытно взглянуть на то, что происходит у земляных валов недостроенного форта. Поэтому, пока вооружение для глаза осторожно передавали вдоль всего строя, приходилось довольствоваться разглядыванием целого облака пыли, вспышек ружейных выстрелов и гордо реющего на флагштоке имперского триколора.
В отличие от меня Турмек, похоже, считал себя достаточно опытным военачальником, чтобы отрядом в пятьсот всадников рискнуть броситься на штурм крепости с гарнизоном в две с половиной сотни стрелков. Насколько я знаю, для успешного преодоления долговременных укреплений требуется не менее чем троекратный перевес. При адекватном вооружении и артиллерийской поддержке, конечно. У мятежного теленгитского князька было лишь в два раза больше людей и в десять раз меньше ружей. О пушках и о том, насколько разрушительное действие оказывает залп картечью по толпе, он вообще не задумывался. И о дистанции уверенного поражения тоже.
Алтайские сборные боевые луки с костяной рукоятью и тугими березовыми плечами способны забросить стрелу метров на триста. Но убойную силу легкая стрела теряет уже на ста метрах. Рождались туземцы в седле или нет, давали им вместо погремушек отцовский лук или жадничали, только ни одно живое разумное существо на планете не в состоянии прицельно выстрелить со скачущей галопом лошади на расстояние больше ста шагов. Легенды у каждого кочевого народа есть о батырах, убивавших ворога стрелой за горизонтом. Ну так у нас и про меч-кладенец много сказано, а где он? Кто его видел? И почему при Бородино его не использовали? Махнул направо – и нет бравых драгун генерала Мюрата. Налево – валятся гусары Богарне…
Это я все к тому, что перепуганные до мокрых штанов иудеи Томского инвалидного батальона и орущие какую-то чушь на польском барнаульские канониры тем не менее весьма успешно палили в относительно крупные мишени. И серых пятнышек поверженных воинов на земле становилось все больше и больше. Там, где к смертельным укусам царицы полей прибавилась мощь бога войны, так и вообще громоздились целые завалы из тел людей и животных. А вот обмотанных окровавленными тряпками отважных защитников бастионов я что-то не наблюдал.
Однако надо отдать должное отваге погибающих, но упорно лезущих на штурм родственников Турмека. Даже потеряв половину войска, зайсан и не думал об отступлении. Неужто надеялся на подход подкрепления? Чьего? И откуда? Рискнет ли циньский офицер вывести своих солдат из-за стен пикета, чтобы помочь единственному оставшемуся верным Поднебесной империи зайсану?
– Во, ребятушки, гляньте, – воскликнул пристроившийся неподалеку один из трех безсоновских урядников, – как инородцы за тышшу баранов воюют. Вцепилися, аки клещи, и не оторвешь! Шо ж былов бы, коли иму исче десяток лошадок бы добавить? Не иначе на Томск в поход бы собрался!
– Ну-ка, ну-ка, урядник. Поподробнее! – заинтересовался я.
– Так ить, вашство, людишки тутошние чумазые бают, Турмешка-то себе в жены дочь начальника китайской крепостицы взял. Калым заплатил в тышшу баранов. Это по весне еще. Алтайцы шибко злились на него. Мол, вашство, самим жрать нече, а ён овечек маньчжурам за бабу отдал. Гордым ходил всю весну потом. Мол, я тепереча в Кобдо жить стану, тесть слово замолвит и меня полковым начальником сделают.
– Дочка-то хоть любимая? – пробасил Безсонов, подумав, видно, о том же, о чем и я.
– А хто иё знат, Астафий Степаныч. Бают – страшненька. Личико, как у лисички, ножки прямые да маленьки. Туземцы-то больше широколицых, да штоб ноги колесом выбирают… Глаза аще шоб – будто гвоздем нацарапаны, а китайка у их страшненька, значицца…
Казаки, совсем заскучавшие без дела, с энтузиазмом принялись обсуждать знакомую тему, а я всерьез задумался о тесте незадачливого князька. Какого он, интересно, мнения о цивилизованности русских? Если, как и прочие китайцы, считает нас дремучими северными варварами, то может много чего себе нафантазировать и кинуться спасать любимую доченьку. Что в нем перевесит? Опасение устроить дипломатический инцидент, лишиться половины гарнизона и, весьма возможно, звания или страх за здоровье и честь дочери?
Мориц рассказывал, что в заставе на Борохудзире гарнизон был не меньше полутора тысяч человек. С пушкой, которой самое место в музее. У меня тоже не «гиацинты», но все-таки лет на сто пятьдесят помоложе. И именно эта запомнившаяся брату бронзовая каракатица навела меня на мысль озаботиться собственной артиллерией.
Так вот. Сколько маньчжурских солдат здесь? И есть ли у них хоть что-то, сравнимое с моими шестифунтовками? Численность туземных «эскадронов» комендант пикета Кактын Табатты себе прекрасно представляет. И их воинскую силу тоже. А вот с русской армией он наверняка еще не сталкивался. Как много воинов он рискнет вывести в поле? И куда? Я, наверное, взял бы пару сотен лихих кавалеристов да рванул к стоянке Турмека. Хотя бы в расчете на то, что пришельцы с севера не посмеют напасть на циньских солдат. С другой стороны, приз в случае успешного штурма русского форта очень уж лакомый. Не удивлюсь, если за трофейные орудия этого безвестного коменданта с самых задворок огромной страны могут и генералом сделать. Плюс политический аспект. Изгнание соперника со спорной территории, ежели правильно подать это в докладе непосредственному руководству, может и в Пекин вытолкнуть.
И последний вопрос нашей викторины «Поле чудес», едрешкин корень. Нам-то что делать, если китайцы придут на выручку Турмеку?
Не то что я сомневался в возможности разбить двинувшийся к форту маньчжурский отряд. Думаю, при большом желании можно притащить пушки и растарабанить пограничный, как-то невнятно укрепленный пикет. Наверное, я даже смогу оправдать свои действия перед Дюгамелем. Брат же смог, когда хулиганил на Борохудзире. Правда, есть одно «но»! Оно мне надо? Оккупировать монгольский Алтай с его богатейшими залежами серебра? Хорошая идея! Только это полностью перечеркнет мои планы по отделению как бы никчемных южноалтайских земель от АГО. Даже при условии, что я как-то переживу самоуправство, останусь на своем посту и не отправлюсь заведовать исправлением имперских законов на Камчатку. И какова вероятность, что генерал-губернатор, под которым и так кресло качается, не вернет мои завоевания или не обменяет на какую-нибудь условно плодородную долину?
Ну, допустим, все сошло мне с рук. Я объявил о существовании огроменных запасов серебра под хребтом. Царь пожал мне руку и повесил орден во все пузо. Потом сюда приедет Фрезе… Брр… Если и отхватывать кусок, то уж точно не для того, чтобы тут горный начальник резвился.
И еще одна тема для размышлений: сколько русских солдат, неважно, евреи они или поляки, останется гнить в этой земле ради благосостояния даже не России, а только царской семьи? Готов ли я заплатить такую цену? Именно я, поводырь Германа Густавовича Лерхе, захватчик и оккупант из будущего, потому что смерть этих людей ляжет на мою совесть. И еще потому, что именно я сидел с ними за одним костром, ел одну с ними пищу и полз одной и той же тропой. Потому, что умрут те, чьи лица я помню.
В тот момент я вдруг осознал всю беспредельность отваги и нерушимую твердость веры армейских офицеров. Отправить знакомых тебе людей умирать по той лишь причине, что ты веришь в необходимость этих смертей. И иметь отвагу смотреть им в глаза, отдавая приказ. Вот где чистилище, сравнимое с тем, что мне удалось покинуть, прорвавшись в прошлое!
Пока размышлял, передал подзорную трубу казакам, а сам повернулся спиной к окутанному пороховым дымом и пылью форту. Съехал чуточку по глинистому пригорку, сел, пристроил «спенсерку» на коленях и смотрел в глубину вяло колышущихся ветвей тальника. И вдруг то ли заметил, то ли почувствовал, что кусты тоже смотрят на меня. Четко различил два большущих желтых глаза, которые, не мигая, пялились из зарослей.
Медленно-медленно я нашарил карабин и взвел курок. Одного быстрого взгляда хватило, чтобы удостовериться: в прорези блестит краешек латунной попки патрона, а значит, оружие готово к стрельбе. «Хорошо-хорошо», – прошептал в глубине головы Гера. И я завороженно повторил за ним одними губами: «Хорошо-хорошо».
И так и повторял, будто заклинание, высмотрев наконец и лопушки кругленьких ушей, и толстые стебельки совершенно кошачьих усов. Потом уже проявились, проступили среди играющих со светом и тенью веток черные и рыжие полоски. И я, боясь шумно вздохнуть или слишком резко двинуться, увидел любопытного, молодого, с мокрой от недавнего купания мордой тигра. На Алтае! Всего в паре сотен километров от того места, где в двадцать первом веке появятся искусственно выращенные газоны и совершенно европейского вида жилые корпуса домов отдыха вокруг здоровенного открытого бассейна с аквапарком.
Пожалуй, даже носорогу я не удивился бы и, что примечательно, обрадовался бы так, как этому грациозному и невероятно редкому животному. Любопытный кот замер всего в десятке человеческих шагов и наверняка мог добраться до меня в два прыжка. Но и я, сжимая в руках чудо современной технологии – американский многозарядный карабин, едва ли промахнулся бы. И прекрасно себе представлял, какие жуткие раны наносит тринадцатимиллиметровая свинцовая пуля.
– Ваше превосходительство! – гаркнул чуть ли не прямо в ухо Безсонов. – Они отступают. Отходят, басурманы! Выстояли наши мальчишечки! Выдюжили, парнишоночки!
– Идут сюда? – краешком рта проговорил я, отчего-то не желая разорвать вдруг образовавшуюся связь между моими и тигриными глазами.
– Чегось? Я говорю, Турмешка к родным кибиткам побёг, ваше превосходительство! С минуты на минуту здеся будут… Едрить твою… Это ж тигра!
Очарование спало. Я поднял ствол и пальнул, не целясь, куда-то над головой полосатого разведчика.
– К бою! – выкрикнул я, напрягая голос: в ушах звенело от неожиданно громкого звука выстрела из короткого ствола. – Командуйте, сотник.
– Экак, – крякнул Степаныч, вместе со мной дождался, пока травяные шторы укроют в одно мгновение исчезнувшего зверя, и засуетился, расставляя стрелков.
С ними в одну шеренгу встал и я. Лишний ствол не помешает.
Казаки, как мне показалось, спокойно заняли места в двух шеренгах. Передняя линия встала на колено. Именно к ним я и присоседился. Опасался, что ноги от страха станут дрожать и это повлияет на меткость. Но сердце после моего «свидания» с полосатым котом еще пребывало в полусжатом состоянии, так что, удивляясь сам себе, – совершенно не боялся.
Краем глаза успел заметить, как рядом опустился на колени шкафообразный Безсонов. В его руках десятифунтовое ружье кажется мелкашкой из студенческого тира. Но это, конечно, свойство рук, а не винтовки.
Что только не лезет в голову. Островерхий край приклада неприятно упирается в бедро, глаза высматривают в клубах пыли серые контуры приближающихся врагов, а думается о том, успеет ли молодой тигр сбежать из прибрежных зарослей до того, как небо вздрогнет от залпов…
– Тоовсь! – орет сотник.
Левое ухо сразу заложило. Звуки стали доноситься, как в плохо дублированном кинофильме, – с некоторой задержкой.
Воинство Турмека давно уже нас заметило. Остатки эскадрона начали разворачиваться в атакующую дугу. Нас, тонкую линию стрелков, преграждающих путь к родным стойбищам, они всерьез не воспринимали. Ну да, мы же не прячемся за валами, а оттого кажемся легкой добычей.
Их по крайней мере раза в четыре больше. Гера тут же любезно подсказывает, что каждому из нас нужно успеть сделать по четыре выстрела за пару минут. Потом лава сомнет, растреплет строй. Начнется свалка, где все решит сабля и револьвер.
За себя не беспокоюсь, а вот возможна ли такая скорострельность у казачьих дульнозарядных фузей, понятия не имею. Так и не удосужился узнать.
До орды, старательно подгоняющей усталых лошадей, шагов шестьсот. Руки вспотели и скользят даже внутри тончайших перчаток. Хочется, чтобы уже началось. Нет, жажды крови нет. Просто раньше начнешь – быстрей закончишь.
– Ну, братишечки! – медведем ревет Безсонов. – С нами Господь! Пали!
В уши впивается острый гвоздь. Я стреляю в какую-то серую тень. Казаки рядом вытягивают бумажный, похожий на конфетку, патрон из подсумка, скусывают часть, бросают пулю в дуло. Сильный, резкий удар о твердую, сухую, каменистую землю, сковырнуть сгоревший капсюль со штырька, а на его место одеть другой. Вспышка пламени из полуторасантиметрового ствола, еще одно облако сизого, остро пахнущего дыма. Сотник что-то кричит – беззвучно разевает рот, как рыба, выброшенная на берег. Я передергиваю скобу. Приклад толкается в плечо. Мутный силуэт впереди уменьшается наполовину.
Выныривает какая-то морда с совершенно ошалевшими, выпученными глазами. Замахивается острой железякой – то ли толстой саблей, то ли кривым мечом. Тут же получает удар в живот от Безсонова и отлетает на пару шагов. Степаныч опустил ствол и бабахнул в него – морда исчезает в брызгах крови. Сотник хлопает меня по плечу – слабее, чем лягается изделие американского оружейника, но все равно ощутимо, машет в сторону. Оказывается, казаки уже успели отойти назад и вбок. Туда вонючее облако еще не дошло, там хоть что-то можно рассмотреть.
Поднимаюсь, бегу. Богатырь топает рядом. Задыхаюсь, но рад этому. Здесь воздух чище. Вспоминаю, что забыл считать выстрелы. Сколько еще выстрелов до перезарядки?
Занимаем свои места в строю. В облаке что-то происходит, но нас пока никто не беспокоит. Казаки стреляют и сразу вытягивают шомпола. Их фузеи нужно часто чистить, иначе пуля может и не провалиться внутрь ствола. Нагар от дымного пороха, дьявол его забери!
Интересно, придут Могалок с Мангдаем? Или станут дожидаться, пока чья-то воинская удача не перевесит? И если придут, как, прости господи, отличить одних инородцев от других? По мне, так они все одинаковые…
Безсонов орет и машет руками. Стрелки подымают ружья. Я тоже. Еще не вижу в кого, но стрелять готов. В конце концов какая разница?
Почему я не догадался сменить магазин?
Вялый ветер немного сносит дым в сторону реки. Будто облако упало на землю и, испугавшись человеческой ярости, удирает.
С неприятным щелчком перепонки в ушах встали на место. Вернулись звуки.
– Что там происходит? – спрашиваю у сотника.
– Ась? – орет он и тычет пальцем в пыль. – Похоже, вашство, туземцы зачали друг дружку резать!
«А сейчас вы можете видеть, как одни русские убивают других», – к чему-то вспомнились прогремевшие на весь мир слова корреспондентки Си-эн-эн. Черт его знает, к чему. Только, точно как тогда, стало вдруг нестерпимо стыдно. Подумалось, что они ведь наверняка родственники тут все. Маленькое, зажатое между двумя огромными империями племя, принужденное к выбору.