НОЧНЫЕ СТРАХИ
Как это чудесно – вытянуться среди прохладных простыней, чтобы усталость сладко разбежалась по жилкам, и лежать с ощущением полного уюта и с мыслями о счастливом окончании неудачного дня.
Стоячая лампа с белым фаянсовым абажуром неярко и ровно светила на желтоватые доски стен и потолка, на большой табель-календарь за прошлый год, на ошкуренные чурбаки (они были вместо табуреток) и застеленный зеленой полинялой клеенкой стол. На столе празднично сияла алая с белыми горошинами кружка. Будто сказочный мухомор на лужайке. Юля безотчетно радовалась этому яркому пятнышку – оно украшало комнату и придавало ей обжитой вид. Юля вздрогнула от неласковой мысли, что сейчас могла бы ютиться на вокзальной лавке.
…Тетя Кира (то есть Кира Сергеевна) принесла матрац, положила его на широкий топчан и сама постелила для Юли простыни.
– На сегодня так. А если покажется жестко, завтра достанем из кладовки кровать, у нее сетка панцирная.
– Не будет жестко, – заверила Юля, оглядываясь. Пристройка была небольшая, вроде верандочки – с окном во всю стену. По стеклам скребла тяжелыми кистями рябина. В углу белела кирпичная печка.
Кира Сергеевна рассказала, что пристройку ставил ее муж, хотел оборудовать здесь мастерскую, да вот… Говорят, от первого инфаркта не умирают, а он сразу. Три года уж прошло… Директором восьмилетки был. А она до пенсии работала смотрителем здешнего музея. Сын в армии после института, на Дальнем Востоке, младшая дочь в Челябинске учится, а старшая недавно замуж вышла, живет неподалеку, в Ново-Северке, да все же не рядом, не под одной крышей.
– Вот и осталась одна в "родовом поместье". Дом-то еще дед строил… Так и живу. То сама по себе, то вдвоем с племянником. Он второй год уже подряд на каждые каникулы приезжает. Заботы с ним, конечно, всякие, да все равно веселее.
– Он славный у вас. Добрый такой, – сказала Юля.
– Добрый-то добрый, а всякое бывает. Когда парень без отца растет, воспитанье какое-то случайное получается. Дерганое…
Юля вежливо помолчала. Потом неловко спросила насчет платы за квартиру. Кира Сергеевна отмахнулась:
– Да сколько не жалко. Какая здесь квартира-то…
– Но все-таки.
– В гостинице пятьдесят копеек в день за место берут, давайте и вы так.
– Ой… Даже слишком как-то дешево.
Кира Сергеевна засмеялась:
– А у нас ведь не Сочи и не Крым. Да и вы не на отдыхе. А стипендия-то, наверно, так себе…
– Я в стройотряде работала.
– Давайте так, Юля. Если будете с нами завтракать и ужинать, тогда – рубль. А обедать вам лучше в столовой «Радуга», она рядом с библиотекой.
На том и договорились.
– Только еда у нас не ресторанная, – предупредила Кира Сергеевна. – Не обидитесь?
– Да что вы!
– Я себе по-простому готовлю. А Фаддейка, душа окаянная, вообще ничего не ест, мученье одно. Кожа да кости, избегался. Мать приедет, опять недовольна будет – немытый да тощий. А что я сделаю? Вот объявится – пускай сама чистит, причесывает и откармливает.
– А что, он один у матери? – деликатно поинтересовалась Юля.
– Один, слава богу. Куда еще-то при ее жизни? Только и мотается то по стране, то по заграницам. Как это фирма-то у них называется? «Станкоэкспорт» или что-то похожее…
Юля распаковывала чемодан, вешала одежду на спинку единственного стула, а Кира Сергеевна негромко и ненавязчиво рассказывала:
– Я ей говорю: "Сколько можно так жить, не девочка уже, четвертый десяток идет". А она: "Это ритм времени, Кирочка, мы с тобой в разные эпохи живем"… Может, и правда? Я ее на двадцать семь лет старше, нас шестеро было в семье, она младшая. Вот и попала под эти ритмы… Мы с мужем почти три десятка без всяких современных ритмов прожили, а она вот… Ох и заболтала я вас, Юля. Смотрите, вон вешалка у двери. А утюг Фаддейка принесет. Вы только не церемоньтесь с ним, с племянничком моим, он такой прилипчивый. Если будет надоедать, шуганите его…
Фаддейка не стал надоедать. Притащил утюг, шепнул, что «все обошлось», и умчался. Не было его и за ужином.
– Свищет где-то, – вздохнула Кира Сергеевна. – Небось опять с мальчишками костер жгут в овраге, картошку пекут…
…Юля нажала кнопку лампы. Упала темнота, и в ней синевато засветилось окно: полная ночь на дворе еще не наступила. В сумерках прорезались черные листья рябины, смутно забелел березовый ствол. В широком просвете стала видна верхушка ели – острая, будто шатер колокольни.
Вспомнив про колокольню, Юля подумала и о Фаддейке: где его носит нелегкая на ночь глядя? Видать, вольная птичка…
И словно в ответ она услышала негромкий выдох:
– Ю-ля-а…
Это было чуть погромче шелеста рябины. И там же, за окном. Юля опять включила свет. В неярких лучах за стеклом, как на глянцевой фотобумаге, проявился знакомый веснушчатый портрет с расплющенным носом.
– Ты что, Фаддейка? – громко сказала Юля.
Он отодвинул оконную створку. Спросил шумным шепотом:
– Можно к тебе?
– Можно. А почему не через дверь?
– С той стороны тети Кирино окно… – Он ловко сел верхом на подоконник одна нога снаружи, другая в комнате. – Ты не испугалась?
– Чего?
– Ну… женщины часто пугаются, если под окном мужчины…
Юля развеселилась:
– Иди сюда, мужчина. Ты зачем пришел? Просто так поболтать или по делу?
– По делу… – Он скакнул с подоконника, сел на чурбак посреди комнаты, положил на коленки ладони. Повертел головой, будто первый раз видел эти стены. Посопел.
– Ну, а что за дело-то? – напомнила Юля. И опять улыбнулась из-за кромки одеяла. – Может, еще на какую-нибудь башню поведешь?
– Нет… – Он старательно вздохнул, потерся оттопыренным ухом о плечо и сообщил, глядя в потолок: – Я признаться пришел. Что наврал.
– Да?.. А что ты наврал?
– Про ту женщину. Про тети Кирину знакомую. Я ее придумал…
– Да? – опять сказала Юля. И замолчала, размышляя, как отнестись к такому признанию. Интересно, что она почти не удивилась. – Ну, придумал так придумал. А зачем все это? А, Фаддейка?
– Непонятно разве? – Он взглянул на Юлю прямо и чуть насупленно. – Захотел познакомиться с тобой, вот и все.
– Это я понимаю. А зачем?
– Ну вот… – Фаддейка забавно развел руками. – Зачем! Потому что я такой уродился. Потому что мне всегда интересно про нового человека: что в нем хорошего?
– И ты решил, что во мне что-то хорошее?
– Решил. Ты же полезла на колокольню!
– Ну… да, это доказательство. А откуда ты узнал, что я здесь новенькая?
– Сразу же видно! Идешь, на все смотришь, как первый раз. И чемодан. И сумок таких, как у тебя, здесь ни у кого нет… Ой…
– Ой, – сказала и Юля.
– А где сумка? – шепотом сказал Фаддейка и замигал желтыми коротенькими ресницами.
– Вот именно, где?
– Там осталась?
– Конечно! Ты же не достал из ниши.
– А ты не вспомнила.
А Юля не вспомнила. Ей хватало и чемодана. Ослепительно желтую сумку с черным старинным самолетом на боку и надписью «AIRLINE» она купила перед самым отъездом в Верхоталье и не успела к ней привыкнуть.
– У тебя в ней что было? – подавленно спросил Фаддейка.
– Практикантский дневник и направление. И всякое…
Было еще старое Юркино письмо с фотографией. И тетрадка с отрывочными дневниковыми записями, которые она делала в стройотряде…
– Пошел я, – вздохнул Фаддейка и встал.
– Куда?
– Как куда? За сумкой.
– Подожди! – испугалась Юля. Она представила, как Фаддейка лезет там по лестнице в кромешной темноте, в глухоте.
– Утром сбегаешь и заберешь, – нерешительно сказала она.
– Ага, «утром»! А если на рассвете туристы туда потащатся? У них теперь такая мода появилась: рассвет на верхотуре встречать.
– Думаешь, сопрут?
– А думаешь, оставят? Я пошел.
– Там же темнотища сейчас и страх…
– Фонарик возьму.
– Я с тобой, – тоскливо и решительно сказала Юля, ощущая, как замечательно в постели и как жутко не хочется туда. Ох, рано она порадовалась, что кончились неудачи…
А Фаддейка… хоть бы сказал: не надо, не ходи! Нет, он сказал другое:
– Выбирайся через окно. Я подожду у калитки.
Быстро темнело. Река еще отражала остатки заката, а крутой дальний берег чернел непроницаемо. За кромкой обрыва не видно было огоньков, смутной тучей клубился старый прибрежный сад. Колокольня была еле различима.
Юля мысленно простонала, когда представила, сколько опять шагать: через мост, потом по высоченной лестнице, затем по темному саду… Фаддейка бодро топал рядом и мигал фонариком. Юля печально сказала:
– Вот узнает Кира Сергеевна про наши похождения, будет нам…
– А как она узнает? Тебя она не караулит, а про меня привыкла, что поздно бегаю.
– С тобой не соскучишься, – вздохнула Юля.
– Ага.
Перешли мост (он был бесконечный, и под ним журчала и хлюпала вода). Совсем стемнело. Ступеней лестницы было не разглядеть. А они – кривые и старые, ноги поломаешь.
– Посвети, – попросила Юля.
Фаддейка опять мигнул фонариком и сказал:
– Я батарейку берегу, она старая.
– А на мосту включал да включал, когда не надо…
– Я проверял… Держись за меня.
Кончилась и лестница с бесконечным поскрипыванием ступенек и хлябаньем брусчатых перил. Черный густой сад надвинулся на Юлю и Фаддейку, окружил мохнатой темнотой, запахом увядающих листьев.
– Держись за меня, – опять сказал Фаддейка и сам взял Юлю за руку. Рыжий свет фонарика метнулся по высоким сорнякам и беспомощно в них запутался. Фаддейка бесстрашно устремился в чащу, и Юля тянулась, как на буксире. Жесткие стебли скребли по джинсовым штанинам. Было жутковато, но как-то не по-настоящему. Будто во сне.
За рукав зацепилось какое-то острие, вроде наконечника пики. Юля повела рукой и нащупала частую решетку.
– Постой. Здесь что-то непонятное…
– Все понятное, – шепотом сказал Фаддейка. – Могилки старые, тут раньше кладбище было…
– Ты нарочно меня здесь потащил? – слабым голосом спросила Юля. Ей хотелось тихонько завыть с перепугу.
– Конечно. Здесь короткая дорога… Ты не боишься?
Тогда она рассердилась. На себя и на этого обормота:
– Я за тебя боюсь, дурень. Обдерешься или глаз выколешь…
– Не-е… Пришли уже.
Они уперлись в решетчатую загородку церковного двора. Многих прутьев не было, везде лазейки. Когда пробрались, Юля, опасливо озираясь, прошептала:
– А ночного сторожа здесь нет?
Фаддейка хихикнул:
– Только привидения. Бывший воевода и его солдаты.
– Да ну тебя…
Подошли к черному входу на колокольню, и Фаддейка строго сказал:
– Стой здесь. Я сейчас…
Юля не успела заспорить, он ускользнул в черноту, там желтой бабочкой пометался и пропал свет фонарика. "Полезу следом", отчаянно решила Юля. Но не успела. Фаддейка выкатился назад, невредимый и веселый.
– Вот твоя сумка.
– Ой… вот хорошо. Спасибо, Фаддейка.
– За что? – хмыкнул он. И спросил: – Пошли обратно?
– Только не через могилки, ладно?
– Сейчас можно по берегу.
От церкви на обрыв их привела невидимая в траве, но ощутимая своей твердостью дорожка (видимо, мощенная кирпичом). Ночь совсем почернела, даже на западе исчез белесоватый полусвет. Река была почти неразличима. На том берегу уютно горели окошки. Но ярче этих огоньков сияли белые большие звезды, а между ними светилась звездная пыль. Кроме белых звезд были переливчато-голубые и желтые.
Фаддейка показал на одну, голубоватую:
– Вот это Юпитер. В хороший бинокль у него спутники видно. Мне наш сосед, студент Вася, бинокль давал… А Марса сейчас не видать… – Он помолчал и добавил другим голосом, снисходительным: – А ты ничего, не боязливая.
– Ты тоже ничего…
Фаддейка посопел и вдруг признался:
– Нет, я часто боюсь. Только я себя… ну… перегибаю. Я первый раз на колокольню знаешь как боялся лезть! Прямо все внутри дрожало. А я потом еще раз, еще…
– Когда страх пересиливаешь, это и есть смелость, – сказала Юля.
– Наверно… – шепотом ответил Фаддейка.
Они вышли на верхнюю площадку лестницы, и Юля остановилась. "Какой длинный день получился", – подумала она.
Хорошо было под звездами. Только слишком прохладно. Юле показалось, что Фаддейка вздрогнул.
– Зябнешь, – обеспокоилась она. – Куртку дать?
– Нет, нисколько не холодно… А знаешь, почему я стараюсь страх перегибать? Потому что от него всякие предательства бывают.
– Это верно, – вздохнула Юля.
– А когда человек изменником делается, это хуже всего в жизни, – тихо сказал Фаддейка. – Я этого больше всего на свете боюсь.
В печальном его полушепоте ощутилась вдруг такая тревога, что Юля поежилась и ладонями сжала Фаддейкины плечи – тонкие и теплые.
– Да ты что! Чего ты боишься? Никогда с тобой такого не случится…
– А если вдруг нечаянно… – еще тише сказал он.
– Разве это бывает нечаянно?
Фаддейка шевельнул плечами под Юлиными ладонями. Сумрачно шмыгнул носом и прошептал:
– Иногда такой дурацкий сон снится, будто я кого-то предал случайно и тут уж ничего нельзя сделать, хоть убейся. Если даже убьешься, это ведь все равно не исправишь…
– Какие-то у тебя сны неуютные… – опять поежилась Юля.
– Ну нет, мне и хорошие снятся. Но такой – тоже… – Фаддейка ускользнул из-под Юлиных рук и спросил уже другим голосом, побойчее: – А если у тебя два друга и так получается: если спасти одного – значит, изменить другому? Как тут быть?
– Ну… по-моему, так не бывает.
– Это вообще-то не бывает, но вдруг один раз случится?
– Тогда… я даже не знаю.
Фаддейка молчал с полминуты. Потом решительно сказал:
– А чего тут не знать? Надо помогать тому, у кого беда сильнее.
– Да… наверно. А с чего у тебя, Фаддейка, такие мысли? Грустные какие-то.
– У меня всякие мысли. Потому что думаются. А с чего трудно сказать. – Он по-взрослому усмехнулся. – Люди про все на свете спрашивают: с чего да почему. И хотят, чтобы одна простая причина была. А причин всегда целая куча, и они перепутываются.
– Это верно… Пойдем домой, Фаддейка.
Он вдруг взял ее за руку – быстро и привычно, как братишка.
– Пойдем, Юля.