Логика тополиного пуха
Утром Цветка спустилась с девяти крутых ступеней парадного крыльца в город, неся перед собой надежду. Волосы у нее сияли оранжевым цветом. На этот цвет пошли шампуни медовой тягучести, самые сложноприготовимые бальзамы, яичные желтки, французские краски, неутомимый труд всех десяти пальцев и томительное время. Поэтому она спустилась со ступеней не очень рано. В час, когда уже тепло. Теперь апельсинианин легко выделит её из толпы землянок!
При входе в библиотеку она прочла, что там требуется уборщица. Холл был занесен тополиным пухом, как снегом. Цветка стала подниматься по лестнице, а пух валом валил по ступеням ей навстречу, овевая щиколотки и щекоча. Так наглядно это было, по прописям! Нет уборщицы, подметать некому, и вот тебе, пожалуйста – помещение заполонено пухом. Так и с апельсинианином. Нет его – и от этого Земля замусорена, не прибрана.
Но если Оранжевый человек существует, он может зайти в библиотеку – в этом и заключалась её идея. Запах старых книг приятен его обонянию – он играет в мысли, как ребенок в кубики. Он любит читать. Правда, Цветке неоткуда было знать такие подробности об инопланетянине. Она вообще ничего о нем не знала, никогда не слышала. Но она догадалась. Потому что много думала о нём. Непрестанно думала. И поняла, что ему, скорее всего, нравятся библиотечные пыль и хлам. Ей же нравятся. А что он заглянет именно в эту библиотеку… Конечно, вероятность мала. Но ведь надо было что-то предпринимать, куда-то идти навстречу ему. Потому что без него невозможно.
Безмерно скучающая библиотекарша сидела, держась за щеку, как будто у нее болел зуб, и пустыми усталыми глазами смотрела сквозь Цветку. Из невзрачного хвоста её волос выбилась серая прядь. В библиотеке не было больше ни одного посетителя. Цветка шныряла между книжных шкафов, как юркая мышка. Заглянув во все щели она поплелась прочь, вялая и опустошенная.
Она не искала инопланетянина с другой планеты, она же не была сумасшедшей. Но она искала инопланетянина с Земли – особенного человека – исполненного особой жизни. Со склянкой любви в груди. В склянке – любовь без примесей, как на планете Апельсин. Лёгкого, летучего, любящего, вдохновенного…
Где же он? Ведь люди – не бусины, бессмысленно закатывающиеся куда угодно. Пути человека подчиняются обетам, им данным самому себе. Человек стремится к причалу. Так пути Цветки подчиняются обету найти инопланетянина, и причал ее назначен около него. А куда мог податься он? Как узнать? Можно только догадаться.
Сегодня, после разочарования в библиотеке, больше не было ни мыслей, ни интуиции, и Цветка блуждала по городу беспорядочно, в надежде, что её путь пересечётся с путём Егорушки случайно. Июньское солнышко нежило улицы в золотистом свете. Цветка не ощущала этой неги и этого тепла. В черепной коробке у неё было черно, как на чердаке. Только волосы искрились.
Устав, она осела на лавке в чужой подворотне. У соседней с ней лавки кучковались девочки и с ними мальчики, и девочки очень кокетливо сквернословили, а мальчики гоготали девочкам в лица. Цветка подслушивала бесприютными ушами, подсматривала одинокими глазами.
Она никогда не видела Егорушку, и никто не видел. Почему она решила, что он, вообще, существует? Может быть, действует человеческий инстинкт, усложненный по сравнению со звериным? Зверь знает, что где-то есть вода и мед, соль и трава, тепло и юг, человек знает, что есть совершенство и есть счастье. Поэтому апельсинианин со склянкой любви в груди, которого она придумала, должен встретиться здесь, на Земле.
И не нужно будет больше метаться, искать. А прижаться ухом к животу Егорушки и слушать шум его жизни, как некоторые слушают морские раковины. Это – покой. Это – причал. Это – счастье.
Но на сегодня надежда зачерствела. Сегодняшний путь Цветки, несмотря на все старания, на искрящуюся оранжевость волос, завершился в этой подворотне. А еще два часа назад казалось, это так возможно – встретить Оранжевого, услышать его шаги.
Цветка сидела в чужом дворе, запыленная. С лавки свешивались ее бессильные ноги в изящных оранжевых носочках. Рядом на окуроченной земле у ноющих и плачущих ног валялись босоножки. Замшевые, рыжие, с высокой шнуровкой и позолоченными концами шнурков, с еще здоровой пушистой шкурой, только извалянной в пыли, но с совершенно уже стоптанными подошвами.
Цветка сидела запыленная и обесточенная. Он не встретился. Волосы были растрепанны, жалки и вообще не нужны, как негодный театральный реквизит. А может быть, всё фантазии, его нет на Земле, инстинкт врет? Ведь он придуманный. И Апельсин придуманный. Егорушки нет на Земле! Он может быть только там – на придуманной планете.
Приближалась ночь, и Цветка тащилась домой – в бесприютное пристанище, где проведет ещё одну безнадежную ночь, а утром, едва выработав мозгом немного вещества надежды, опять уйдет прочь за Егорушкой, хоть его и нет на Земле. И зря будет мечтать никогда не вернуться к Борисандревичу.
Она не радовалась даже своему удобному пристанищу у этого случайного человека, отправному пункту для скитаний. А Борисандревич был доволен. Всё, что он делает, нравится ему, как кефир, а она сама нравится, как начинка глазурованного сырка.
Цветка преодолевала страшный урбанистический мост – Большой Каменный. Серые камни вставали на пути, визжал транспорт, несмотря на ночь. Перила там – неприспособленные для рук. А Москва-река, подобно канавке в песочнице, утыкана неуместными во мраке и холоде детскими игрушками. Там и церковь с фонариками, и солдатик с подзорной трубой на кораблике. Должно быть, играл бессмысленный великанский ребенок, и забыл игрушки, когда пришла взрослая бесприютная ночь.
– Эй, девушка, не меня ищете? – сдавленное бормотание какого-то дикого прохожего, и оскал его зубов.
Чем искупит криворукий Живчик эту мерзость? Этот мост, все скалящиеся на неё зубы, и сквернословие в подворотне? Уродство, бесприютность, жесткость и пустоту? Ему будет просто нечем искупить. Потому что райские кущи не годятся, даже если он их пообещает потом, после тления. Ведь мерзость – теперь, мерзость – настоящее. Или он и не думает искупать, ему нипочём справедливость? Живчик и есть бессмысленный великанский ребенок, который играл, и побросал игрушки? И её забыл на этом мосту? А она по своей маленькой воле, по собственному незаметному во Вселенной почину прётся и прётся вперёд, ищет Оранжевого, которого тот же Живчик запихнул невесть куда, как нелюбимую игрушку. Только Егорушка может искупить холод и страх, стертые ноги и отчаяние этой минуты. И всю Землю. Да каким же он должен быть несусветным!
Она расскажет ему про этого дикого прохожего, неотличимого от вереницы других таких же. Она специально не забудет и эту ничтожную зубастую тень, эту минуту. Оранжевый выслушает своими невинными ушами, и жуть будет искуплена. Скалящегося монстра не станет, обиды не станет, и всего отвратительного мира, а она, Цветка, наконец станет живой. И о Борисандревиче она расскажет Егорушке. И неживой этот человек исчезнет со свету, как только о нём услышит Егорушка. Он будет искуплен, обратится в корявый пень на обочине Егорьевского шоссе. Потому что Оранжевый лучше мира, и одного только его существования довольно, чтобы мир искупить.