Яблоневая несостоятельность
Цветка приплелась к Борисандревичу. Он снова долго не открывал, она сама отворила дверь ключом. Положила на полку несыгравший мяч. Борисандревич удобно раскорячился в кресле. По жилистой руке его, от запястья вверх, ползла муха, он наблюдал и улыбался. Потом от мухи отвлекся, как будто нехотя, и поманил Цветку пальцем, всем видом показывая, что у него есть замечательный секрет. Так после плотного обеда в воскресный день дедушка разыгрывает внучку, семенящую на спичечных ножках. Если бы у Цветки был дед, или отец, она бы осознала свой запоздалый порыв детского доверчивого внимания…
Борисандревич прятал на коленях новый фотоаппарат на ремешке. Она наклонилась, и он оплел ее шею сбруйным ремешком.
– Отличная камера. Фотографируй. Чем так слоняться…
– Спасибо.
– Здесь много возможностей. Ты сначала снимай на автомате, а когда войдешь во вкус… Здесь очень много художественных возможностей, – громкий полнозвучный голос, никогда ни от кого не прятавшийся в щели, и не знающий, зачем прятаться.
Она так и думала – он знает, что она слоняется попусту. Что никакого Цитрона нет в природе. Он шутил с ней, рассказывая про Цитрон. А значит, и Егорушки быть не может. И ей не вырваться. Остаётся делать жалкие, ненужные снимки здешней местности.
Борисандревич приподнял одну ногу и указал ей на свою гигантскую грязную ступню. Она была перевязана бинтом.
– Зря ты не подмела осколки, когда разбила бутылку.
Ей было безразлично. Что такое его порез, минутное неприятное ощущение, рядом с небытием, на которое обречена она?
А он уже шаркал, прихрамывая, кружил по дому, шумел, готовил ужин. Он был таким живым и здешним, что поддерживал и её, как сыпучую песочную скульптуру – просто присутствием, телом, непустотой. Хранил и в ней жизнь, которую она ненавидела. Даже культивировал – вот, фотоаппарат подарил угождать Живчику снимками его владений. Глядя на него, она осознавала всё обречённее, что безобразие и бессмысленность – черты этого мира – а красота и одушевлённость – случайные проговорки. Светлячки, которых почти не бывает, такие они редкие и мелкие.
– Попробуй, какое яблоко, оно небывало вкусное!
Борисандревич протянул ей яблоко, красно-зеленое, тусклое на стыках цвета. Эта неудачная окраска – диссонанс, в ней яблоневая несостоятельность, болезнь природы. Она осторожно надкусила лишайные крапинки красного – и что же? Омерзительная подслащенная и подгнившая древесина. Они с Борисандревичем инопланетные существа, у них даже вкусовые рецепторы устроены по-разному! Они видят разные миры – поверенный в делах – один, потерянная швея – другой. А как оно целостно, как обнадеживающе целостно – это яблоко – гадкое по виду и по сути!
Так уже было, вспомнила она. Это всего лишь повтор. Однажды она купила пенку для волос – ради брэнда стерпела безвкусно оформленный – едко розовый с бестолковыми золотыми и черными буквами – баллон. Да, конечно, пенка оказалась мягкая и пухлая, но нашпигованная ароматом того же сорта, что буквы на баллоне. Егорушку испугал бы такой запах, пришлось выкинуть.
Цветка притихла с уродливым яблоком в руке, успокоенная его цельностью – безобразием и невкусностью. Если существует на свете невероятный человеческий абрис, то и суть его невероятна. Если дышит где-то над лесами и лугами одинокая душа Егорушки, то и облик его прекрасен.
В тот вечер, когда Борисандревич подобрал свою бродяжку на шоссе, она видела именно Егорушку, а не случайного парашютиста без парашюта! Это его тонкая фигура мелькала среди обрывков облаков. И даже длинные пальцы она видела. Он медленно парил, плавно двигая одной рукой, в длинных пальцах которой держал что-то на подобие белой шляпы с кучей перьев, они сияли оранжевыми всполохами солнца и развевались. Фигура трепетала в весеннем сладком ветерке, и перья трепетали. Пока не скрылась за свежей зелёной темнотой далёкого леса.
Может быть, Цитрон всё же существует? Ну а если Цитрон существует, там всё совершенно. Цитронат Егорушка прекрасен и великодушен. Он спланировал со своей планеты при помощи шляпы с перьями, чтобы найти свою суженную, Цветку…
– А я вычитал кое-что про Цитрон у Гесиода. Тебе интересно? – спросил Борисандревич.
Цветка встрепенулась. Он взял толстую книгу, раскрыл на аккуратно заложенной странице и принялся декламировать стихи:
«…И в небе увидели люди два солнца.
Второе теплее и ярче, подобное плоду Цитрону.
И люди, в лучах его греясь
Совсем истомились, наполнились негой и заговорили
Умильно, как будто отведав нектара и меда.
Но солнце второе пропало оставив землянам
Поблекший шар Феба, и это преданье
О дивном неведомом боге, оранжевый глаз
Отворившем на миг…»
– Любопытно, правда?
– Я не поняла! Вы говорили, его невозможно увидеть!
– Насколько я понимаю, люди стали свидетелями незаурядного явления… Гесиод приводит старые стихи, а стихами, в свою очередь, описывается событие уже древнее… Уже тогда люди знали о Цитроне.
– Откуда они знали, как он называется?
– Имена предметам, да будет тебе, Цветка, известно, всегда дают люди. Увидели незнакомое небесное тело, показалось похоже на апельсин, цитрон по их, назвали. Поняла? Это греки, те, что были древнее древних. А каждое племя нарекло планету «апельсином» на своем наречии. Видели-то все.
– Как это?
– Да так. Прибежали с прогулки напомаженные египтенята, и орут, так, что у мамы-египтянки уши закладывает: «Мы видели большой светящийся апельсин на небе!» Если Египет уже был на Земле… Я забыл, надо же! Надо посмотреть – был ли Египет? – Борисандревич потянулся за томом. – Прибежали одетые в овечьи шкуры детеныши диких кочевников в шатры на другом краю Земли, и орут то же самое! Только не про апельсин, а про что-то такое, что они выдели, в небе! После этого и мифы стали возникать о «Цитроне». Присочинять стали всякое, например, о его происхождении, о боге с оранжевыми глазами… Это чуть ли не Эрот – фантазия заработала… Но сначала должны были увидеть!
– Дайте мне эту книгу! – Цветка бесцеремонно вырвала толстый том из рук Борисандревича.
Он усмехнулся, поправил бинт на ноге и громогласно запел.