Борисандрович-отличник
Цветка надавила звонок. Она всегда звонила, прежде чем нашаривать свои ключи. Если дверь отворяешь ключом, значит, за ней – пусто. Пусть уж лучше Борисандревич, всё таки живая душа. Она жала и жала на кнопку. Тяжёлые старые доски дверей звенели по осиному. Борисандревич впустит, усмехнется и не спросит, где она шлялась, ему незачем. Он-то знает, что инопланетянина она не найдет. Он всё знает. Потому что знает, что здесь не Оранжевая планета, заселённая прекрасными апельсинианами, а пустая планета Москва. Он – «реалист».
Борисандревич не отзывался. Цветка с тоскою отворила дверь, скинула пропыленные рыжие босоножки. Поставила в холодильник бутыль «Кетчупа». И принялась слоняться по комнатам, беспомощная, как впервые в чужом доме. Она не могла даже подогреть чайник – одна. Чайник был непосильно тяжёлым и громоздким. Чайник был ненужным. В нем не было любви.
А раньше, еще недавно, в детстве и в самом истоке юности, ещё существовали некоторые уютные ложбинки в мире – хотя бы рукав оранжевой куртки, или изумрудный пригорок. Немного хуже она помнила – белую дюну, и совсем смутно – проточенный пружинами матрас в прогретом солнцем детдомовском сарае, где она спала, пока другие играли в свои жестокие игры. Теперь нигде не стало покоя. Даже купающийся в апельсиновом солнечном соке лес – пуст. Дома не содержат больше уюта, как будто прохудились.
Бомжи почему так несчастны? Их несчастье в том, что нет для них места, где спокойно и никто не обидит. Им нужнее сказочных хором – уютная нора. Голубкина, например, думала, для Цветки есть такое место – большая квартира Борисандревича. Но его не было! Живчик преследовал Цветку повсюду, а особенно у Борисандревича, где он почти осязаемо присутствовал, поселился, как домовой.
Живчик любит, наверное, лесть. Он негодует, потому что ей не нравится на его Земле. Но он сам обделил Цветку всем, а теперь не оставил и покоя. Зачем спрятал от неё Егорушку? Почему на его Земле так пусто и неприбрано, так страшно? Как же он может требовать благодарности!?
Цветка услышала легкое постукивание по стеклу. Вздрогнула, оглянулась. Борисандревич глядел на нее с балкона. С усмешкой. Она сперва смотрела растерянно – сидит там, в темноте, за стеклом, и барабанит. Потом догадалась, что он заперт, подошла и повернула крепкую ручку балконной двери. Борисандревич вышел и потянулся, его кости затрещали, как дровишки в костре.
– Как я загорел, отдохнул! Жаль только, у нас на балконе цветочки не растут…
– Я не знаю, как это получилось… – смутилась Цветка.
Она поняла, что около часа дня, уходя в библиотеку, по рассеянности закрыла хозяина на балконе.
Жизнь его для нее неуловима, зато этот мир именно его признает живым, льнёт к нему, расстилается. Вот и балкон радушно его принял и содержал, и развлекал до ее возвращения. А он, и это нельзя не ценить, охотно делится своими прирученными вещами. Иногда Цветке удаётся голодными глазами увидеть краешек его уютного жилого мира – прирученной им Земли. Но войти – никогда.
Он поставил чайник. Звенел, бренчал, ходил, шаркал, ударял дверями, громко сморкался, гремел водой. Вокруг него всегда шум, предметы радостно бьют в барабаны – какой у кого есть. Цветка смотрела, слушала, и как будто тоже немного участвовала в жизни Земли. Уже не металась, не переживала свою неприкаянность. На время отпустили душевные судороги, и от этого стало возможно вспомнить, что случилось, основную беду, и пожаловаться:
– Земля – клетка. И люди все – неживые… не бывает других людей. Вот что страшно – не бывает другой жизни… Некуда деться с этой Земли.
– Это ты всё про свою Оранжевую планету, которую ни за что не хочешь рисовать?
Ну зачем её рисовать? Рисунок не оживёт. Ей же нужна настоящая планета. Мечтами она сыта по горло.
– А как ты представляешь себе внеземную жизнь? – полюбопытствовал Борисандревич.
– Счастливой. Потому что Оранжевая планета специально для людей приспособлена…
– Не знаю, насколько она приспособлена для жизни, но Оранжевая планета как раз существует! У нее есть и научное название «Цитрон», – уверенно возразил Борисандревич.
– Откуда вы знаете? – спросила Цветка, и лицо её ещё посерьёзнело, губы сжались.
– В школе проходил. Пойдем, покажу…
Он вывел Цветку на балкон.
– Видишь, сколько звезд? А вон – планеты. Нет, я не смогу показать тебе Цитрон. Зря мы вышли на балкон. Он яркий, оранжевый, но его невозможно увидеть с Земли. Никак невозможно! Цитрон ходит по той же орбите, что Земля, но напротив, так что всегда заслонен Солнцем. При таком раскладе никакой телескоп не поможет. Он близко – и он довольно велик – но увидеть нельзя почти никогда…
– На нем нет жизни?
– Неизвестно. Ученые склоняются к мнению, что на нём возможна жизнь, более того, формы ее наиболее приближенны к земным. Все условия похожи на земные – то же расстояние от солнца…
– И люди есть? – Цветка вглядывалась в его лицо.
– Пожалуй.
Она впервые пожалела о том, что в школе, вместо того, чтобы учить географию, мечтала. Она впитывала утешительные слова жадно, как целебную микстуру. Ведь это говорит Борисандревич, «реалист»! Лоскут надежды с радостным треском оторвался от обыденности…
– Ты бы посадила на балконе цветочки.
И он вернулся в комнату. Цветка еще посмотрела в пустое блеклое небо. Нет лоскута надежды. Он придумал для неё «Цитрон». Может быть днем, пока сидел на балконе. Он знает, что она чахнет без этой планеты. Он знает, что ей никуда не вырваться, что она – на птичьих правах на Земле, что она не приспособлена для жизни по здешним законам. Он знает, что инопланетянина нет на Земле. И что запасы ее надежды исчерпаны. И питает надеждой. Сама по себе она рассыплется где-нибудь в подворотне. Из жалости Борисандревич придумал Цитрон. Из жалости забавляет выдумкой с «цветочками». Как и той коробкой красок, которую подарил ей весной, когда везде красили скамейки.