Об индульгенции
Индульгенцией в средние века называлась такая специальная бумага, в которой черным по белому было написано: обладателю сего прощаются все грехи. Некоторые – даже вперед, авансом, так сказать. Католические церковники вполне бойко торговали индульгенциями, приумножая доход церкви. Заплатил деньги – получил индульгенцию. Лет на десять вперед, если хорошо заплатил. И мне сама идея очень нравится. Только не за деньги, а за добрые поступки можно давать индульгенцию. И прощать ошибки и неправильные поступки. Вот был поэт Брюсов. Довольно неприятный персонаж; изображал демоническую личность, писал довольно искусственные стихи, какая-то психопатическая поэтесса из-за любви к нему застрелилась. После революции примкнул к большевикам. Распределял пайки между поэтами и писателями. И многие его ненавидели. Считали предателем. И, наверное, обижались из-за маленьких пайков. А этот Брюсов в голодные годы взял к себе жить маленького сироту, мальчика четырех лет. Кормил его и воспитывал. И даже учил различать архитектурные стили и отличать ямб от амфибрахия. Главное – жить к себе взял и кормил… Ахматову вот обвиняют, что она имела много связей с мужчинами и небрежно относилась к воспитанию сына. Но, когда люди умирали с голоду, она отдавала молоко Чуковскому, для его ребенка. А в войну отдавала хлебные карточки сыну Цветаевой. Хотя у него свои были. И своему сыну отправляла посылки в лагерь, выстаивая дикие очереди в тюрьмах. И уже совершенно неважно для меня, насколько морально она себя вела в личной жизни. Маяковский как поэт мне не очень нравится. Но он тайно отправлял деньги одиноким старикам. А Мандельшам был слабовольным человеком, брал в долг, не отдавал, мог приврать. Но в страшные годы вырвал у чекиста из рук расстрельный список с фамилиями. И порвал. И вот один мрачный и угрюмый мужчина, бизнесмен, который уделял жене мало внимания, когда она заболела, продал свой дом. Два машины. Бизнес. Стал донором костного мозга. И вылечил ее, просидев в реанимации тридцать суток рядом с ней. И потом два года выхаживал, кормил с ложечки. Он стал бедным и еще более угрюмым. И совершенно седым. И, если бы в моей власти было выдавать индульгенции, я бы обязательно ему выдала отпущение грехов. И сегодня, проезжая по ямам, едва не прикусив язык, я не ругала мэра. Потому что помню, как лет двенадцать назад, когда он разбирался с наркоторговцами, я ему в передаче прямо сказала: «Считаю, что вам надо выдать индульгенцию. За прошлые грехи и за будущие. За то, что вы сегодня делаете». И, наверное, смысл жизни не в том, чтобы вообще не грешить. А в том, чтобы совершить хотя бы один поступок, за который нам многое простится…