Оптина Пустынь. Духовный оазис России. II. Старцы и дети (З. М. Афанасьева, 2015)

Преподобный Антоний Оптинский и его духовные дочери

Преподобный Антоний Оптинский, как великий любитель безмолвия, желал всегда проводить уединенную пустынническую жизнь в любимом скиту Оптиной Пустыни в молитвенных трудах, чтении и богомыслии. Он часто повторял, что, когда остается один в келии, тогда бывает у него «праздник на душе». По глубокому своему смирению он всегда хотел уклоняться от учительства, тем более что в Оптиной уже был известный старец, пользовавшийся всеобщим уважением, – иеромонах Макарий (Иванов), который по назначению великого старца Льва (Наголкина) духовно руководствовал всех прибегавших к нему. Твердое желание о. Антония было – считаться не более как человеком частным, живущим в обители (с 1853 года) на покое. Но духовные дарования его, растворенные тишайшим смирением, привлекали к нему всех – и скоро келия его стала наполняться множеством посетителей, желавших принять от благодатного старца духовное назидание в обогащение души своей.

История взаимоотношений дивного оптинского батюшки с его ближними и дальними чадами сокрыта в дошедших до нас письмах преподобного, в воспоминаниях монастырских братий и насельниц окормляемых им женских обителей. Мы заглянули в эту нескудеющую сокровищницу – и обрели дары нетленные! Так не утаим же их под спудом, поделимся с благоговейными читателями – в воспоминание о той бескрайней щедрости, с которой расточал свою любовь достоблаженный Оптинский старец авва Антоний.

Анна Сергеевна Банина из Спасского – игуменья Аполлинария

Повествуя о последних днях земной жизни Оптинского старца схиигумена Антония (Путилова), его жизнеоиисатель, постриженник Оптиной Пустыни о. Климент (Зедергольм), отметил одно частное обстоятельство. «Дня за три до его кончины пришла одна духовная дочь, которая, видя его тяжкие страдания, изнемогала от скорби и душевно и телесно, а потом еще тревожилась мыслию, не оскорбила ли она когда чем старца, вопрошать же его о чем-либо уже более не решалась. Когда она вошла к нему принять его благословение, то умирающий старец взял ее за руку и торжественным голосом как бы в ответ на ее мысли сказал: “Будь совершенно покойна, ни о чем не думай! Вручаю тебя покрову и заступлению Царицы Небесной; ей тебя вручаю”».

Этой духовной дочерью была известная в XIX веке подвижница Анна Сергеевна Банина, полагавшая начало иночеству в знаменитой российской обители – подмосковной Зосимовой пустыни и завершившая свой многолетний монашеский путь игуменией Аполлинарией, настоятельницей Осташковского Знаменского монастыря в Тверской губернии. (По принятии схимы была наречена Амвросией.) И когда мы читаем у того же о. Климента, что в последние годы жизни (пребывая на покое в оптинском Иоанно-Предтеченском скиту) батюшка Антоний «под постоянное прямое духовное руководство принимал весьма немногих, преимущественно тех, кто относился к нему в Малоярославце», снова всплывает в памяти достославное имя м. Аполлинарии. Ибо с Малоярославца, в пору настоятельства там игумена Антония, все и началось…

Матушка Аполлинария оставила «собственноручные записки», озаглавленные ею «Мои воспоминания». Судя по дате окончания записок – 10 апреля 1904 года, составлены они были в Петровской пустыни (приписанной к Кашинскому Сретенскому монастырю), где бывшая осташковская настоятельница пребывала на покое и где отошла ко Господу 7 марта 1906 года. Отдельные записи в этих «Воспоминаниях» посвящены ее первому духовному отцу – Оптинскому старцу Антонию (Путилову).

30 ноября 1839 года преосвященный Николай, епископ Калужский, неожиданно потребовал о. Антония в Калугу, а 3 декабря поставил его игуменом в Малоярославецкий Николаевский Черноостровский монастырь, с начала текущего столетия получавший настоятелей от Оптиной Пустыни. Нелегко было болезненному старцу расстаться с многолюбезным уединением скита, где он чаял скончать дни свои в молитвенном покое… Малоярославецкое настоятельство продлится тринадцать лет – с 1839 по 1853 год. Здесь, в Малоярославце, в начале 1850-х годов и происходит знакомство А.С. Баниной (м. Аполлинарии) с Оптинским старцем Антонием.

«Проживши в Москве пять лет[9], отец купил имение в Калужской губернии, в Малоярославецком уезде (с. Дубово было тогда уже продано), и мы из Москвы совсем переехали туда на житье. Как я благодарила Бога, избавившего меня от той рассеянной жизни, которую я поневоле должна была проводить в Москве. Здесь же, в Спасском (так называлось новокупленное наше имение), я имела более возможности заниматься чтением душеполезных книг, которые еще сильнее разогрели сердце мое, и мысль моя окончательно утвердилась на избрании уединенной монашеской жизни…»

Преподобный Антоний Оптинский (Александр Иванович Путилов)

Мы попытались разыскать это упомянутое в «Воспоминаниях» матушки село Спасское, откуда начнутся ее поездки в соседний Малоярославецкий Николаевский монастырь.

Современное название этого села, расположенного в девяти километрах от г. Малоярославца, – Спас-Загорье. В XVII веке оно принадлежало одному из местных воевод, боярину Б.И. Лыкову (восстановившему после пожара 1610 года собор Пафнутьев-Боровского монастыря) и называлось Спасское-Лыковщина. До наших дней сохранилась в имении Баниных Преображенская церковь конца XVII века (построенная еще при внуке Б.И. Лыкова – последнем представителе их рода). Она стоит на крутом берегу реки Протвы, в ее излучине, возвышаясь над крестьянскими домами. «В целом это обычный памятник конца XVII века, еще очень традиционный и по плану, и по конструкции… – писал калужский краевед Е. В. Николаев. – Музыкой весеннего праздника звучат кресты Загорья. Это вообще одна из ярчайших страниц нашего прикладного искусства…» Удивительно, что еще в 1960-е годы спасская церковь сохраняла все свое внутреннее убранство: иконостас времени его последнего крупного ремонта (1885 г.), царские врата XVII столетия с резным «виноградным древом», старинные иконы в ризах первой половины XIX века. В северном приделе уцелел небольшой иконостас конца XVII века с резьбой, похожей на лепнину, и изящной решеткой царских врат. В те годы можно было даже видеть установленную в неглубокой церковной нише деревянную скульптуру «Христос в темнице» (в терновом венце), созданную, как и сам храм, в конце XVII столетия местными мастерами-резчиками. Такой запомнила Преображенскую церковь своего села Спасского юная Анна Банина, уже серьезно помышлявшая об иночестве.

«Но родители мои и слышать не хотели о монастыре, более еще потому, что я с самого рождения была очень слабого здоровья и очень часто хворала. Несколько раз была почти безнадежно больна, и еще за год до вступления в монастырь у меня пошла кровь горлом, которая наконец так усилилась, что родители мои вынуждены были послать в ближайший город за доктором. Доктор приехал, но никакие средства, прописанные им, не помогли – кровь не останавливалась; и он, сказавши отцу, что надежды на мое выздоровление нет, уехал. После отъезда доктора у меня сделались сильные спазмы и колики в груди, так что я в продолжение десяти дней страдала день и ночь, не могла ни лежать, ни спать и не употребляла никакой пищи. Отказавшись от всех лекарств, пожелала я причаститься Святых Тайн и попросила пригласить священника. Нужно сказать, что все это время я была так слаба, что не только встать на ноги, но не могла даже пошевелить ни одним членом; но когда вошел священник со Святыми Дарами, – я встала без посторонней помощи, исповедывалась и, приобщаясь Святых Тайн, почувствовала себя совершенно здоровой. Видимо, Господь готовил меня к иной жизни, поэтому и не попустил умереть в миру.

Проживши еще два года в доме родительском, не имея никакой возможности исполнить свое желание, теряя даже надежду когда-либо выбраться из мира, душа моя тосковала и скорбела, так что это сильно стало отзываться и на моем здоровье. Наконец решилась я просить родителей отпустить меня погостить в Москву к одним знакомым, где я имела намерение обратиться за советом к Московскому митрополиту Филарету[10] и у него искать решения своих недоумений. Благочестнейший архипастырь принял меня очень милостиво и, выслушавши мои слова, сказал: “Это у вас призвание Божие к монашеской жизни, берегите это призвание, но до времени не оставляйте своих родителей. Преподобный Сергий также был в затруднительном положении, как и вы, но не оставил родителей, пока Сам Господь не устроил ему этот путь”. При сем владыка утешил меня надеждою на скорое исполнение моего желания. Утешенная архипастырем, с обновленной душой возвратилась я домой и с большим терпением стала ожидать исполнения святительских слов.

Нужно сказать еще, что, возвратясь из Москвы, познакомилась я с настоятелем Николаевского Малоярославецкого монастыря, находящегося в г. Малоярославце, Калужской губернии, в 9 верстах от нашего имения Спасского, – о. игуменом Антонием, славившимся тогда высокою монашескою жизнью и даром прозорливости. Открывши ему о своем желании поступить в монастырь и о неблаговолении на то родителей, передала ему и слова, сказанные мне на этот предмет митрополитом Филаретом, просила его помолиться, чтобы Господь расположил сердце родителей исполнить желание мое. Старец, выслушавши слова мои, положил руку на плечо мое и сказал: “Не грусти, Господь устроит о тебе полезное, ты будешь в монастыре, только положись на Его святую волю”. При этих словах святого старца я почувствовала неизъяснимое спокойствие и радость в сердце и с покорностью воле Божией ожидала исполнения слов, сказанных мне этими двумя великими старцами.

Не прошло и года, как совершенно неожиданно родители согласились отпустить меня в монастырь, наделили всем необходимым, внесли вклад за меня в обитель. Случилось это так: не решаясь лично говорить с отцом, который был к нам очень строг, написала я к нему письмо, в котором объяснила о своем непреодолимом желании посвятить жизнь свою на служение Богу в сане монашеском, убедительно просила его не препятствовать мне в этом намерении и дать свое родительское благословение на этот путь. Письмо это было отдано горничной, которая должна была подать его отцу, как только он выйдет из своего кабинета. Я же пошла в церковь к обедне, чтобы в молитве излить всю горечь души своей и, вместе с тем, просить Господа расположить сердце родителей исполнить желание мое. Прочитавши письмо, отец сильно расстроился моим решительным намерением поступить в монастырь; но когда мать моя, бывшая до сего времени тоже против моего намерения, вдруг, как бы по внушению свыше, начала уговаривать отца не препятствовать моему желанию, тогда отец, тронутый ее словами, согласился не удерживать меня более в миру.

Когда в 1852 году на семейном совете решено было отпустить меня в монастырь, мать моя поехала в Малоярославецкий монастырь помолиться и, вместе с тем, переговорить со старцем о. игуменом Антонием. Когда после обедни зашли мы к нему, батюшка встретил нас с радостным видом и пригласил пить чай. Тогда мать моя сказала ему: “Батюшка, мы решили отпустить свою Анюту в монастырь, благословите ее!” При этих словах старец встает и, несмотря на свои больные ноги, кланяется матери до земли. Это дивное смирение старца благотворно подействовало на мою мать, победило все ее недоумения и окончательно расположило к смиренномудрому старцу.

Возвратившись домой, со спокойным уже духом, мать стала делать приготовления к моему отъезду. Наконец наступил столь давно желанный мною день: это было в 1853 году 2 января. Лошади были уже поданы; нужно было теперь проститься с отцом, который до последнего времени не мог примириться с мыслью, что я уезжаю совсем, и не хотел даже благословить меня. Когда я вошла к нему и сказала: “Папаша, благословите меня, я сейчас уезжаю”, тогда отец не выдержал, зарыдал и сказал мне: “Неужели ты в самом деле оставляешь нас?” Тогда мать берет заранее приготовленный ею образ Спасителя, подносит его к отцу и говорит: “Благословим ее, друг мой, и отпустим с миром, видно, на это есть воля Божия, не пойдем против Его святого промысла”. После этого благодать Божия как бы коснулась сердца отца – он успокоился, благословил меня вместе с матерью и отпустил с миром в путь, наделивши всем необходимым.

Из родительского дома направила я свой путь прямо в Зосимову пустынь, находившуюся в Верейском уезде Московской губернии и отстоящую от нашего имения в 70 верстах, где я побывала заранее и заручилась согласием настоятельницы принять меня».

Поступление в Зосимову пустынь было благословлено Анне Сергеевне о. Антонием. К тому времени в этой обители у него было уже немало духовных чад, о чем свидетельствуют сохранившиеся батюшкины письма к ним. В 1853 году, когда поступила туда А.С. Банина, община, на протяжении многих лет создававшаяся известным старцем Зосимой (Верховским), еще не была возведена на степень монастыря, что произойдет три года спустя – в 1856-м. Отец Антоний с радостным чувством откликается на торжественное для обители событие поздравительным письмом на Покров 1856 года:

«Приношу вам заочное поздравление мое со светлым торжеством, нынешним праздником Покрова Божией Матери, которое даруй Боже вам радостным и благоговеющим сердцем праздновать всегда и добрым жительством своим прославлять Господа Бога и Его Пречистую Богоматерь! Сей святый и незабвенно радостный праздник Покрова Божией Матери в прошедшем году мы светло и радостно праздновали в святой обители вашей[11]; ибо якоже кокош скликает и собирает птенцы свои под крыле свои, тако Премилосердая Мати Божия, в числе прочих, и меня недостойного удостоила призвания на праздник Покрова Своего в святую обитель Свою; так что воспоминание о сем и ныне веселит сердце мое, как сказано во псалмах: и останок помышлений празднует Ти!

После сего, еще принесу вам поздравление мое с другим тоже великим торжеством, т. е. возведением общежития вашего на степень первоклассных монастырей Российской иерархии, а матушки Веры[12] посвящением в великий сан всечестнейшего игуменства. Теперь она по благости Божией и за святые молитвы Матери Божией и угодника Их преподобного отца Зосимы, облечена с высоты силою! Посему, возлюбленные о Христе Иисусе сестры, повинуйтесь богоизбранной начальнице вашей – высокопреподобнейшей госпоже игуменье Вере и покоряйтесь! Ибо она, как пастырь ваш добрый, торжественно дала обет о душах ваших бдеть и за каждую из вас отвечать перед Богом; посему и повиновение свое должны вы, по слову св. апостола Павла, с радостию оказывать ей, а не с воздыханием: ибо все из вас послушливые и смиренные найдут себе в лице ее матерь заботливую о пользе вашей и спокойствии; одни только горделивые и непокорные, может быть, увидят в жезле или в посохе ее страх себе и обличение, и отлучение; почему и не должно доводить себя до того.

Вот вам, матушка моя, и поздравление, и благожелание; а кому будет это не по душе, у тех смиренно прощения прошу, ибо для некоторых и Христово слово казалось жестоко; аз же есмь червь, а не человек.

За сим испрашиваю на вас благословение Божие и остаюсь навсегда недостойный игумен Антоний.

1 октября 1856 г.»

Каковы же были первые впечатления самой Анны Сергеевны от обители, в которой она водворилась, как началась ее иноческая жизнь? Вернемся к ее «Воспоминаниям».

«Теперь скажу несколько слов о Зосимовой пустыни, ныне переименованной в Троице-Одигитриевский монастырь. Зосимова пустынь находится в очень уединенной местности, со всех сторон окружена лесом. Эта пустынь устроилась особенным промыслом Божиим па подаренной даче, принадлежащей г-же Бахметьевой, когда старец Зосима приехал искать убежища сестрам, которые, по случаю гонения, вынуждены были выехать из Туринского монастыря Тобольской губернии.

Уединенная местность этой обители, простота и вместе строгость монашеских правил пленили мое сердце и произвели на меня какое-то чарующее впечатление: мне казалось, что я нахожусь в каком-то ином мире, а насельницы этой пустыни представлялись мне ангелами. 27 февраля 1853 года, в день празднуемых преподобных отцов, на масленой неделе, настоятельница пустыни матушка Вера облекла меня в послушническую одежду, состоявшую тогда из подрясника толстой крашенины, ременного пояса и мухояровой рясы. Камилавок тогда не носили, а покрывались платками. Этот простой наряд, из грубой ткани, показался мне драгоценнее царской порфиры. Никогда не изгладится из моей памяти это поистине блаженное время. Сердце мое преисполнено было такой сладости, такого утешения, которое невозможно передать словами. Послушание назначено было мне в живописной – писать иконы, читать в церкви, а в летнее время ходила я на общие послушания с сестрами, что должны были исполнять тогда все молодые послушницы – не исключая никого. В общую трапезу ходила я также с сестрами и, по благословению своего старца (о. Антония), в келье не держала ничего, кроме чая и сахара; приготовлять же пищу у себя в келье строго запрещено было.

За год до поступления моемо в монастырь видела я знаменательный сон, который и сбылся в свое время. Видела я, что стою в каком-то храме древней архитектуры, в котором, кроме меня, никого не было. Вдруг царские врата отворились сами собою, из которых вышел благолепный старец, небольшого роста, убеленный сединами, облеченный в священнические ризы; в руке он имел кипарисный крест. Подходит этот старец ко мне и говорит: “Возьми его и неси, теперь время тебе его вручить”. Я взяла этот крест и проснулась. Потом, вскоре после этого сна, вижу я опять себя в церкви, где было много народа; ко мне подходит какая-то женщина, вроде юродивой, и строго говорит: “Когда же ты возьмешь свой крест?”, тогда я как бы с удивлением спросила ее: “Какой же это крест?”, и она ответила мне: “Тот, который ты должна нести”».

О смиренном и безропотном несении пожизненного креста наставляет и старец Антоний в письме от 20 марта 1856 года: «Что делать, всякому человеку дан свой крест, который и должен он безропотно несть…»

Лестница к Святым вратам

«Когда я поступила в Зосимову пустынь, – продолжает вспоминать матушка, – прошло довольно времени после виденных мною снов, о которых я почти уже и забыла; но когда случилось мне быть в Боровском Пафнутьевом монастыре[13], где почивают мощи преподобного Пафнутия, взошедши в собор, в котором до сего времени не была, я поражена была внутренним видом его и тут же вспомнила виденный мною сон. После обедни зашла я к настоятелю сего монастыря – отцу архимандриту Геннадию[14] принять его благословение и, в разговоре с ним, рассказала ему о виденном мною сне и о том впечатлении, которое произвела на меня внутренняя архитектура храма, которую во сне видела я в том самом виде, как увидала наяву, кроме колонн, которых в церкви не было. О. архимандрит со вниманием выслушал мой рассказ и, помолчав немного, сказал: “И вы до сей поры не приехали поблагодарить преподобного Пафнутия – это он являлся вам во сне”. Еще прибавил он, что колонны в церкви были, но за ветхостью сняты.

Этот крест, данный мне в сонном видении преподобным Пафнутием, несла я в продолжение всей моей монашеской жизни, особенно во время управления моего монастырями, в которые я, по особенному промыслу Божию, назначалась для водворения порядка и устройства расстроенной монашеской жизни».

Во время собирания материалов о духовном руководстве Оптинских старцев в русских женских обителях в XIX – начале XX века удалось выявить письменные свидетельства неоднократного пребывания о. Антония (Путилова) в подмосковной Зосимовой пустыни.

11 октября 1851 года Оптинский старец Макарий (Иванов), в сопровождении послушника Иоанна Половцева[15] посетил Малоярославецкий монастырь. Оттуда вместе с настоятелем о. Антонием они поехали в Боровск, а после «любезного свидания» с настоятелем Пафнутьевского монастыря архимандритом Геннадием отправились в Зосимову женскую пустынь, «бывшую под особенным покровительством Московского митрополита Филарета и наместника Троицко-Сергиевой Лавры архимандрита Антония» (по замечанию оптинского агиографа о. Агапита (Беловидова)). Там они неожиданно встретились с лаврским наместником о. Антонием (Медведевым). Эту совместную с оптинцами поездку в Зосимову пустынь старец Макарий описал в одном из своих писем к «севским племянницам» – насельницам Троицкого монастыря в г. Севске Орловской губернии: «В понедельник рано приехали в Зосимову пустынь… От переизбытка их (сестер) радости и любви они не знали, какое нам подать успокоение. Но мы были довольны; и нельзя не быть признательным к всеобщему радостному и усердному приветствию и растворенному откровенному чувству. Но в самое время нашего у них пребывания умножилась их радость: получили известие, что завтрашний день, то есть 16-е число (октября), приедет к ним отец наместник лаврский, отец архимандрит Антоний, и пробудет у них день своего ангела бывшего[16], Андрея Критского, 17-го числа, что и исполнилось. 16 числа в 3 часа пополудни приехал отец архимандрит; и для нас было это такое неожиданное утешение, так что если бы и списываться к съезду, то нельзя бы было так приноровить. Приятное его любовное простое обращение, душеполезные и назидательные беседы для всех и каждого служили большим утешением. И в это все время у сестер работы и занятия все были оставлены, кроме нужных; а все приседали при ногу его и нашею и питались душевною пищею, исходящею из уст его».

В обширнейшем эпистолярном наследии преподобного Антония Оптинского мы обнаружили его письмо к неким «дражайшим и всемилостивейшим благодетелям», в котором старец упоминает о более позднем своем посещении Зосимовой пустыни – во время паломничества к святыням Воронежа и Задонска в 1863 году.

Из эпистолярного наследия

Извещение Оптинского старца Антония (Путилова) о его пребывании в Зосимовой пустыни

«…Во время утрени 2 мая 1863 г. отправился я на его (архимандрита Геннадия) конях, в сопровождении отца игумена Пафнутия[17] в Зосимову пустынь, куда прибыли в 8 часов утра и встречены были едва ли не с крестным ходом всею обителью; ибо кто вышел встретить нас за три версты, кто за две, кто за версту. Да и сама матушка игумения[18] выходила встречать за ограду. И потом ввели нас во храм для поклонения иконам святым и святому старцу Зосиме; и при выходе все принимали от нас благословение; и отвели нам покойные келии внутри обители. Таковою благоговейною встречею нас был я тронут до слез; и день этот проведен был во взаимном удовольствии и утешении, до вечера. Но всякое доброе дело редко проходит без искушения; а потому и меня постигло неожиданно тяжкое искушение, т. е. затерял было я свои бумаги, пачпорт и подорожную, и отправил нарочитого в Боровск, думая, не забыл ли там. Но и там не отыскались оные, почему и готовился возвратиться со стыдом в Калугу, и даже в свою обитель, полагая, что на мое путешествие не было воли Божией. Но слава Богу, на третий день отыскались; почему и решился пробыть там (в Зосимовой пустыни) до воскресения; и перед вечернею 5 мая, напутствуемый благожелательными молениями, выехал я с миром и всю ночь ехал до Серпухова… 8 июня 1863 г.».

Дальнейшее матушкино повествование отмечает знаменательные события той поры – как в жизни всей обители, так и в ее личной – на пути восхождения к монашеству.

«В 1856 году в Зосимовой пустыни происходило большое торжество – служил наместник Троице-Сергиевой Лавры отец архимандрит Антоний, в то время бывший благочинным Зосимовой пустыни. По окончании часов прочтен был Указ о возведении Зосимовой пустыни на степень монастыря и переименовании ее в Троице-Одигитриевский общежительный монастырь. В это же время несколько сестер, в том числе и я, облечены были в рясофор, и наречено было мне имя Аполлинария. С облечением в рясофор назначено было мне послушание монастырской письмоводительницы и уставщицы по клиросам. Эти два послушания проходила я до самого пострижения в мантию. Кроме сего – была старшей в живописной и сама писала иконы».

У батюшки Антония относительно послушания уставщицы в одном из писем есть такое замечание: «Приятно то, что Вы с благословения матушки начали учиться церковному уставу. Да поможет вам Господь Бог и этому научиться уставу, чтобы ничего но своей воле не делать и своему самосмышлению не доверять; и когда сему выучитесь, тогда будете совершенною уставщицею».

«В 1862 году матушка игуменья Вера удостоила меня представлением к мантии, а в 1863 году, 12 января, Господь сподобил меня пострижения в ангельский образ, которое совершено было тем же архимандритом Антонием [Медведевым – лаврским наместником]. Восприемной матерью при пострижении была казначея монастыря, матушка Афанасия[19]. Не прошло и двух лет после пострижения в мантию, как я заболела. Недуг был упорный и продолжительный. Приглашен был доктор, который хотя несколько облегчил болезнь мою, но при этом сказал, что сырая и болотистая местность монастыря, при такой суровой пище, могут окончательно расстроить мое здоровье и что тогда никакая медицинская помощь не поможет. Когда узнали об этом родители мои, то всячески старались уговорить меня перейти в другой монастырь, где могла бы я удобнее устроить свою жизнь и где климатические условия способствовали бы к скорейшему восстановлению моего здоровья.

Долго не соглашалась я расстаться с Зосимовой пустынью, где положила начало монашеской жизни, где были произнесены мною иноческие обеты, но, видя, что здоровье мое не поправляется, решилась исполнить желание родителей и, предварительно испросивши благословение своего старца – отца игумена Антония, проживавшего тогда на покое в Оптиной Пустыни, перешла в своекоштный Белёвский Крестовоздвиженский монастырь Тульской губернии, находящийся в г. Белёве и отстоящий от Оптиной Пустыни в 35 [45] верстах. Избрала я этот монастырь, имея в виду удобнее пользоваться духовным руководством старца моего, отца игумена Антония. Но недолго пришлось мне иметь это духовное утешение. Вскоре после моего водворения в Белёвский монастырь старец мой заболел и, чувствуя близкий конец, пожелал облечься в великий ангельский образ – схиму, после чего прекратил прием посетителей, допуская только изредка некоторых из самых близких своих духовных детей. Узнавши, что болезнь старца усилилась, я, с разрешения настоятельницы[20], поехала в Оптину Пустынь и, поместившись в монастырской гостинице, имела утешение ежедневно видеть старца и принимать у него благословение.

Однажды пришлось мне войти к старцу, когда у него никого не было, и, видя его тяжкие страдания, заплакала и сказала ему: “Батюшка, на кого вы оставляете меня, кому поручаете?” Тогда умирающий старец, подняв руки к образу Казанской Божией Матери, торжественно сказал: “Вручаю тебя покрову и заступлению Царицы Небесной – Ей тебя поручаю!” Вскоре после этого старец скончался, и какая же это была дивная кончина! Старец как бы уснул сном праведника. Погребение было торжественное и походило более на перенесение мощей, нежели на обыкновенное погребение.

Схоронивши старца, возвратилась я в Белёвский монастырь, куда перешла собственно для того, чтобы иметь возможность чаще пользоваться советами своего духовного руководителя, и, лишившись его, стала сильно скучать на новом месте, где я никого не знала и не могла еще свыкнуться с порядками городского монастыря. По прошествии сорока дней со дня кончины старца решилась я просить известного своею высокою жизнью отца иеросхимонаха Амвросия[21] принять меня в свое духовное руководство…»

Впереди у м. Аполлинарии будет еще целый ряд российских обителей, побывает она и на Украине, и в Белоруссии. И уже на склоне лет станет во главе Осташковского Знаменского монастыря (1892–1895). И до конца дней своих вспоминать будет старица годы юности, проведенные под мудрым руководством великого Оптинского аввы Антония, свою первую обитель – Зосимову пустынь, ее игумению-подвижницу Веру (Верховскую), бережно сохраняя письма дорогого батюшки, благословившего полвека назад ее, Анну Сергеевну Банину, барышню из Спасского, на иноческий путь.

«Помяните убогую Нектарию…»

Горицкий Воскресенский монастырь в Кирилловском уезде[22] находится в 6 верстах к западу от г. Кириллова. Он расположен на довольно живописной местности на левом гористом берегу реки Шексны. Основан в 1544 г. вдовой удельного князя старицкого Андрея, Ефросинией, в иночестве Евдокией; в этом монастыре жила и невестка ее, супруга князя Владимира Андреевича, Евдокия; обе они по приказанию Ивана Грозного были утоплены в Шексне и затем погребены здесь с подобающим почетом. Вообще Горицкая обитель была в древнее время местом ссылки и в этом отношении представляет значительный исторический интерес. В конце XVI в. здесь жила некоторое время царица Дарья. В 1606 г. сюда была сослана с пострижением в иночество царевна Ксения, дочь Бориса Годунова. В XVII веке здесь же проживали в ссылке княгиня Елена Масальская и княгиня Анна Хилкова, а в XVIII в. – Варвара Арсеньева.

Храмов три: в честь Воскресения Христова, в честь Святой Троицы и во имя Иоанна Предтечи. В Воскресенском храме обращает на себя внимание шитая золотом плащаница, присланная сюда императором Александром I. К числу святынь относятся местночтимые иконы Смоленской Богоматери, великомученицы Екатерины и царевича Димитрия.

Монастырь многолюден. Управляется игуменией.

Летом по Шексне ходят пароходы; пристань Горицы у самого монастыря. (Православные русские обители. СПб., 1910 г.)

Предисловие оптинского иеромонаха Климента (Зедергольма) к подготовленному изданию писем старца Антония (Путилова) помечено 9 марта 1868 года. А ровно через год из московской Синодальной типографии, что на Никольской улице, вышел довольно объемистый том старческих писем – общим числом 314. Из множества писем, которые батюшка отправлял в пустынные Горицы, к подвизавшейся там «возлюбленной сроднице» – монахине Нектарии (Великосельцевой), в изданное собрание попало только одно. Но и в нем преподанное старцем назидание – на пользу и душ наших.

Что касается самой сродницы, батюшкиной горицкой племянницы – «убогой Нектарии», то, конечно же, она своих писем не издавала. И, тем не менее, одно из них попало в поле нашего любознательного зрения, и вот каким образом.

Царевна Ксения, дочь Бориса Годунова, в 1606 году была сослана с пострижением в иночество в Горицкую обитель. И. Винцман. Ксения Годунова рассматривает изображение своего жениха

В 1857 году бытописатель оптинской жизни времен досточтимых братьев Путиловых, настоятеля обители о. Моисея и скитоначальника о. Антония, иеромонах Евфимий (Трунов) внес однажды в свои «Келейные записки» следующую запись: «Отцом игуменом Антонием получено было на этих днях письмо от присной ему духовной дочки, монахини Нектарии. В утверждение немощной веры моей и молитвенную память об этой рабе Божией хочу я это письмо выписать себе в назидание».

С благодарной признательностью о. Евфимию – воспользуемся его «Записками» и, также укрепляясь в вере, перелистаем странички горицкого послания. А предварим его письмом из Оптиной…

Почтенная и возлюбленная сродница моя!

Спасайся в Господе!

Во-первых, приношу нам благодарность мою за письмецо ваше, которое получил я исправно, и, читая его, я порадовался о том, что госпожа игумения ваша благоволила представить тебя к монашеству, с каковою милостию Божиею и приношу вам поздравление мое. Приятно то, что вы усердно молились Покрову Божией Матери и благоверной княгине Ефросинии, но не похвально то, что госпоже игуменье своей не поклонились вы в ножки. Как деревья плодовитые, то сени яблони, ветвями своими с плодами приклоняются до земли, а горькая и бесплодная осина и ель вздираются с ветвями своими кверху, так и ты, возлюбленная моя, по скудости смирения похожа немного на осину, то есть не хочешь поклониться в ножки госпоже игуменье своей; и если игуменье не поклонишься, то кому же будешь кланяться? – Никому. А посему, если желаешь ты видети дни свои благи, то смиряй себя пред Богом и пред людьми благоговейными – и обрящеши благодать пред всеми и спасешься.

Вы просили, чтобы прислать тебе о монашестве книжечку; а посему как батюшка отец архимандрит Моисей, так и я посылаем тебе в дар на благословение десять книжечек, которые приими с любовию и читай со вниманием, и питай ими свою душу так же, как питаешь и свое тело каждый день различною пищею и питием, и возрастай и упремудряйся во благое, и Бог милосердый не оставит тебя.

Ноября 21, 1856 года.

Ваше высокопреподобие, всечестнейший отец игумен!

Письмецо Ваше, писанное в прошлом году, я получила в новом. С наступившим венцом благости Господней, с новым годом, поздравить мне Вас благословила матушка игумения и от нее. Они благодарят Вас за память Вашу и впредь просят не забывать Вашими святыми молитвами.

На письме Вашем адрес, вместо Нектарии, Вы написали Марии; но Великосельцева одна: матушка прямо мне и прислала. Суеверия не имею, кажется, а подумалось: что это батюшка меня переименовал? Не изгладится ли имя Нектарии из книги живых? Буди воля Божия.

Час от часу хуже живется. Только читаю с большою радостию Ваши назидательные письма и каждую строку применяю к себе, где есть что-нибудь доброе. Нет у меня ни поста особенного, ни молитвы, ни правила; часто и малым правилом сплошь остаюсь в долгу: слава Богу, погордиться нечем. Не знаю, больна ли я или ленива? Точно против воды плыву; только в церкви мне ровно посвободнее и хожу полегче, а внутренно-то все сплю; и будто так и быть должно. Большое будет мне, батюшка, горе за лень и нерадение.

Перечитываю Ваши письма, но в одном, простите, что-то не совсем схожусь с Вами: Вы как-то точно не одобряете порядка нашей проскомидии – замечаете, что она слишком большая: сотни помянников, тысячи имен, толкотню наших сестер, груду частиц… Это все справедливо. Но возьмите во внимание просьбы просящих донести до жертвенника их помяннички (это святое послушание исполняет многогрешная Нектария) – тут что делать? Несколько пихают просфор и говорят в одно и то же время по нескольку имен; а как просят-то! “Ради Бога, матушка, не забудь того и того!” А памятцов накладут столько, что войду в алтарь, и положить нельзя – целая ноша! Да и не забыть нельзя. Ну, – говоришь себе, – Ангел Господень, донеси их усердие! Как же тут быть, батюшка, моей пребестолковости?..

Боюсь, батюшка, писать, да давно хочу у Вас спросить: так ли, по пути ли мои мысли? Агнец на дискосе – это Младенец Вифлеемский; частицы мы, сухое сенцо. Придет весна вечная; оживотворимся все заслугами Богочеловека: кто – цвет, кто – маленький цветочек или листочек; а иной – большой стебель… Господи! Хоть бы самой-то маленькой былиночкой воскреснуть! Сено-то сухое вспыхнет зараз… Ах, как страшно-то будет!.. Я во сне немножко видела это давно. Если помнить этот страх всегда, так надо зарыться в пещеру. Или, видно, по грехам моим не дает Господь мне этой памяти!..

Вы помните ли, батюшка, у нас в Горицах празднуют Смоленской Царице Небесной? Большое бывает стечение народу; и вот тут-то проскомидия, сказать, что большая. Другой год тому назад пришлось мне стоять, по тесноте в церкви, у самых пономарских врат. Смотрю, недостойная, – как поставили священнослужители Дары на Престол, вижу – над дискосом, поверх звездицы – дымок или пар тонкий.

Откуда это? – думаю. Смотрю в сторону, в другую – неоткуда этому быть, а дымок стоит. Только вдруг в Чаше-то точно что закипело, и вино в Чаше поднялось кверху и покропило над звездицею. Вдруг прежний маленький дымок вспыхнул как пламя; по частицам на дискосе запылало, а вино обратно вернулось в потир. Я со страху к земле припала и только говорю: “Боже, милостив буди мне, грешной!” и “Господи, помилуй!..” Что пели и читали, я не слыхала в ту минуту: видела только пламя, такое прозрачное… Недостойная видеть благодать, поядающую грехи наши… Поднялась с земли; двери пономарские уже закрыты; а на них написан Архангел Михаил с пламенным мечом. Я обрадовалась тому, что он между мною, грешницей, и алтарем предстал… Вы, батюшка, приносите бескровную Жертву: помяните убогую Нектарию, Вашу племянницу горицкую.

Вот и еще недоумение: имела глупость положить обещание в первый год моей жизни в монастыре съездить в Тихвин[23] и не знала, что это не должно. Матушка схимница Маврикия тогда мне говорила, что она будет просить матушку игумению, чтобы отпустила. После десяти лет я просилась у матушки игумении Арсении; но она сказала, что берет мое обещание на себя, и не отпустила. А я и рада была. Теперь же что-то прихожу часто к мысли: ну, если я не выполню, умру? Не спутать бы мне души своей этим? Что Вы, батюшка, на это мне скажете? Боюсь и мыслию надолго выйти из обители, также беспокоить и матушку, всечестнейшую игумению Филарету. Я так привыкла к доброй своей матушке: всякий день меня перекрестит; поцелую ее ручку – и весело мне, и радостно! Дай ей, Господи, пожить подольше! Дай, Господи, и Вам, батюшка, терпения побольше читать бестолковые строки! Я верую, что Вы поймете меня. Осените Вашим всемощнейшим благословением пустую голову многогрешной Нектарии.

Известный русский духовный писатель Сергей Александрович Нилус, с 1907 по 1912 год живший в Оптиной Пустыни и разбиравший монастырский архив, обнаружил в «Келейных записках» иеромонаха Евфимия (Трунова) это письмо горицкой монахини. Небезынтересным будет и сегодня для нас своеобразный нилусовский «комментарий» но поводу столь достопамятного письма из Гориц. Вот что записал он тогда же в своем дневнике под впечатлением прочитанного.

«Простое и в подлиннике малограмотное письмо это поразило меня: какая простота, какая любовь, какая вера! Какое, наконец, оправдание веры! Не говоря уже о важнейшем в этом письме откровении чудесного видения, которое могло быть дано только истинно облагодатствованной душе, – что за дивное смирение, что за чистота сердечная сквозят и дышат в каждой строчке, в каждом слове этого послания окормляемой к своему духовному руководителю и старцу! Подумать только: “обрадовалась” тому, что Архангел Михаил своим изображением на закрытых пономарских (северных) вратах закрыл от ее “недостойных”, но удостоенных очей видение Страшной Тайны, – это ли не глубочайшее смирение детски-чистого сердца?.. А эта картинка сокровенных недр монастырской жизни, монашеской любви, незримой, да и непонятной миру: матушка игумения Филарета крестит ежедневно, как дочку, свою послушницу; послушница целует, как у родной, любимой матери, ручку; и над всей этой чистейшей любовью – веселье и радость как хрусталь прозрачной и светлой души! Как же не зреть таким Бога и всей Его присносущной светлейшей славы и в сем еще веке, и в будущем!.. Внимай, монах, внимай, благоговей и поучайся!»

Евфросиния – радость и веселие

…Простирая смирение свое даже за пределы земной жизни, приснопоминаемый батюшка Антоний буквально за несколько дней до исхода в вечность уведомил оптинское священноначалие, что не хочет быть погребенным не только в церкви, но и в ограде монастырской. И назначил отходящий старец местом своего погребения так называемое «новое кладбище», на южной стороне обители, за садом, устроенное в 1858 году для младшей братии и странников, скончавшихся в Оптиной. За год до кончины старца в центре этого нового кладбищенского участка поставлена была небольшая каменная церковь со сводами во имя Всех Святых[24] – одноглавая и с одноярусным иконостасом. Церковь была построена иждивением (т. е. на сумму, завещанную для сего) благочестивой девицы из дворян, полковничьей дочки, Екатерины Александровны Поливановой, скончавшейся в бытность свою в обители на богомолье – в оптинской гостинице 29 августа 1859 года. Погребена она была близ кладбищенской церкви – в деревянной часовне «в византийском вкусе». Блаженная кончина «Катеньки» (так называл ее в письмах о. Антоний) произвела глубокое впечатление на оптинцев: сколь же благ и милостив Господь к правым сердцем! И сколь блаженны те, которые, восприяв от юности ярем послушания под руководством опытного старца, возрастили в себе нетленные плоды благодушного смирения!

Оптинский инок Климент (Зедергольм), близко стоявший к батюшке Антонию, назвал Екатерину Александровну его «достойной ученицей», которая «Промыслом Божиим была послана как бы в утешение старцу за все его труды о спасении ближних и примером своим показала, как сильно было влияние о. Антония на духовных его детей и какие плоды приносило его руководство, если принималось с верою».

Среди сотен батюшкиных писем не затерялась и вот эта кратенькая записочка от 7 декабря 1859 года (день вмц. Екатерины по новому стилю), спустя три месяца после кончины возлюбленного чада:

«В день тезоименитства Вашего Господь помог мне совершить святую Литургию и молебен Великомученице, а на оных и Вас всех воспомянуть. А после обеда пред вечернею ходил я на кладбище и там на гробе блаженной Екатерины Александровны отправил панихиду, ибо св. апостол Павел советует воздавать всем должная, т. е. живым петь многая лета, а усопшим – вечная память. Так я и выполнил».

История девицы Поливановой – во иноцех Евфросинии – столь трогательна в своих человеческих перепетиях и столь назидательна в духовном плане, что мы решили воспроизвести ее дословно в записи упомянутого выше о. Климента. Его тонкая, отзывчивая душа уловила то главное, драгоценнейшее, что было в этой угасшей молодой жизни, – стремительное восхождение ко Христу, пасхальное ликование на пороге вечности.

Девица из высшего светского круга, Екатерина Александровна Поливанова, еще с молодых лет почувствовала в себе призвание от Господа к духовной жизни и взирала на все земное как на временное пустое зрелище. Но, не находя поддержки такому своему душевному настроению, как бы поневоле принимала участие в жизни и обычаях того общества, среди которого возросла и провела немало лет в Петербурге в обычной светской рассеянности и в «шуме празднующих», как о ней впоследствии выразился о. Антоний. Познакомившись со старцем, она с горячею верою предалась духовному его руководству, под влиянием которого добрые ее природные качества получили надлежащее направление. От той поры дошло до нас замечательнейшее своей отеческой любовью и заботливостью письмо старца Антония к Екатерине Александровне, датированное 23 ноября 1856 года.

Горицы, Воскресенский монастырь на берегу реки Шексны

«Вот, по милосердию Божию, достигли мы в сей год праздника святой великомученицы Екатерины, т. е. тезоименитства Вашего. Почему с приятным удовольствием сердца приношу Вам, дражайшая именинница, поздравление мое со святым Ангелом Вашим и всеусерднейше желаю Вам, в новый год жизни Вашей, милости Божией, благоденственного и мирного жития, многолетнего здравия и спасения, и чтобы Господь заповедал о Вас Ангелам Своим хранить Вас от искушений и бед, и вразумляти и наставляти Вас на все дела благие. А вместе с благожеланием сим прошу принять от меня убогого и книжку небольшую: Житие св. Симеона Нового Богослова. И еще осмелился послать Вам свои башмачки неношеные, т. е. что случилось у меня, тем и бью челом. Знаю, что башмачки сии и Вам будут не по мере, но могут быть замечательны. Ибо если присмотримся мы и на жизнь человеческую в мире сем, то увидим, что и она бывает когда красна, когда черна, т. е. бывают дни красные радостные, бывают и черные мрачные от разных житейских неприятностей. А это указывает, чтобы в радости не забываться, а в неприятностях не слишком упадать духом; ибо как после ненастья бывают дни красные, так и после уныния весело бывает на душе. Эту аллегорию говорю я потому, что слышал я, что Вы и в новом доме своем нередко унываете, о чем я жалею, и прошу Вас не вдаваться в тоскливость, но утешаться и благодарить Господа Бога за многие милости Его к Вам, и из глубины души своей молитвенно взывайте пред Ним: благослови, душе моя Господа, и не забывай всех воздаяний Его! (И проч. во псалме 102.) И так да дарует Господь Бог сердцу Вашему спокойствие и радование, чего всеусерднейше желаю Вам».

Божие призвание к благочестивой жизни сильнее заговорило и превозмогло над кратковременным увлечением мирскою суетою, и вскоре в ней созрела решимость удалиться от света и приблизиться к Богу уединением и воздержанием, строгим хранением целомудрия и молитвою. Родственные связи не дозволяли Екатерине Александровне совершенно оставить мир; но она и среди мирской суеты проводила благочестивую жизнь и находила себе духовное утешение в посещениях Оптиной Пустыни, где проживала в гостинице.

Вкратце можно о ней сказать: каков был старец, такова была и ученица. Усердие к молитве и церковной службе имела примерное. Прежде, когда жила в Петербурге, она ранее 10 часов не вставала, теперь же она в час пополуночи всегда уже была одетою, и как ударят в колокол к утрене, она спешила в церковь, чтобы прежде начала поспеть на молитву. И вообще благовест, призывающий к какой бы то ни было церковной службе, заставал ее всегда готовою идти в храм или уже на пути. Духовное же ее расположение к старцу росло, как она сама выражалась, не по дням, а по часам, и наконец достигла она такого блаженного состояния, что сделалась истою послушницею о. игумена Антония: помнила только церковь Божию и старца. Внимая единственно себе и душевному своему спасению, заботилась об одном, чтобы исполнить все его заповеди и ни в чем их не нарушить; остальное все как будто для нее не существовало.

Обучая ее послушанию, о. Антоний иногда отсекал некоторые и, по-видимому, благие желания ее. Так, величайшим утешением для Екатерины Александровны было видеть старца и беседовать с ним; а о. Антоний в одно время, в бытность ее в Оптиной, благословил ей приходить к нему только однажды в неделю в другие же дни ей было дозволено принимать благословение в церкви, и только. Это было самое тяжкое и чувствительное испытание для Екатерины Александровны. Иногда она не могла удержать себя и искала случая приходить к старцу и в другие дни; но сама сознавалась, что тогда лишалась спокойствия и на нее нападала мучительная тоскливость и скука. Когда же в точности исполняла заповедь старца, тогда ощущала в душе своей усладительную тишину и спокойствие. Такова сила послушания!

Святые Отцы называют отсечение своей воли кратчайшим путем ко спасению; и многие делатели блаженного послушания, как преподобный Досифей, в короткое время достигнув высокой меры духовного возраста, совершали свое земное течение. Так и Екатерина Александровна, не более четырех лет имевши духовного отношения к о. игумену Антонию, скончалась тридцати лет, и блаженная, необыкновенная ее кончина показала всем, в какое короткое время и в какое высокое преуспеяние человек приходит евангельским путем послушания своему духовному отцу.

Мы имеем замечательную возможность услышать голос самого батюшки Атония, рассказывающего в письмах к родственникам Е.А. Поливановой о последних днях жизни и назидательной кончине их дорогой Катеньки.

«С весны и все лето Екатерина Александровна как свечка горела и каждый день таяла, т. е. оскудевала в силах. Любимый разговор ее был всегда о переходе в вечность. Ежедневно готовилась к смерти своей, как некая невеста к брачному венцу, со светлым лицом и радостным сердцем. Июля 27[25] была особорована святым елеем и после того через каждые два дня приобщалась св. Христовых Тайн или даже через день, а последнюю неделю ежедневно ходил к ней на гостиницу по два и по три раза в день. После облечения Екатерины Александровны в ангельский образ, поздравляя с оным, я спрашивал ее при посещениях: как, сестра, имя твое в ангельском чине? Она отвечала: многогрешная монахиня Евфросиния. Я вторично ее спрошу: что же означает новое имя твое? И она ответит мне: веселие и радость. И я ей на сие скажу: дай тебе, Господи, вечное веселие и радость со святыми в Небесном Царствии. И она с радостным лицом благодарила меня всегда: ах, как я вам много благодарна за святое имя сие!.. – Каковое вопрошение, по ее желанию, ежедневно повторялось до кончины ее. Со дня особорования св. елеем она была как бы переродившеюся: ко всем дышало сердце любовью, всех жалела, у всех прощения испрашивала и лично и заочно, со всеми сделалась дружна и до самой кончины своей находилась и молитвенном настроении души, ни на минуту не выпуская из рук четок. В последнюю неделю ее жизни я спросил ее, как она молится. Она ответила мне: вот так – Господи, помилуй, Господи, помилуй, Господи, помилуй! Пресвятая Богородица, Царица Небесная, Матушка моя, возьми меня к себе! Святый Архангел Михаил, Святый Архангел Гавриил, святый Архангел Рафаил, возьмите душу мою! Святителю Николае, великий угодник Божий, сохрани душу мою!.. – Подобным сему образом и других многих святых призывала она в молитве своей на помощь при исходе души, каковая истинно детская молитва ее чувствительна была для меня.

Прежде кончины все свое раздавала, говоря: как я в мир сей родилась, ничего не имея, так и, от мира отходя, желаю, чтобы ничего не было у меня. А раздавши все, с радостию говорила: вот и я теперь ничего у себя не имею, кроме единой надежды на спасение Божие!.. Она искренне желала все свое оставить мне, но я, чтобы не опечалить ее, согласился на немногое и то употребил на поминовение ее души. За две недели до кончины был уже у нее гроб приготовлен, а за два дня до смерти просила меня, чтобы ее живую вынести в церковь, чтобы там ей умереть, но я отказался это сделать. Отходный канон раз восемь или десять был читан над нею, и окончание оного дочитывала она сама и говорила: «Возлюбленные отцы мои, и братия, и сестры, и все знаемые! Помяните мою любовь и дружбу и молите Христа всех Бога милостиву быти ко мне в час кончины моей и по кончине». Между тем она ежедневно исповедывалась и у всех мысленно прощения просила, и я каждый вечер окроплял ее св. богоявленскою водою и прощался с нею. Скончалась она на праздник Усекновения главы честнаго, славнаго пророка, Предтечи и Крестителя Господня Иоанна, после бдения в самую полночь в первом часу. За полчаса до кончины попросила засветить свечи у всех образов в гостиной келии своей и начала радоваться, говоря: как теперь весело на моей душе, будто праздник какой!.. Потом вскоре почувствовала внутренние спазмы, которые и прекратили ее дыхание. Три дня во гробе была похожа не на умершую, а на спящую деву, нисколько не изменившуюся в лице, только что не говорящую; и когда я, прочитавши над нею разрешительную молитву, стал ее влагать ей в руки, то заметил их мягкими, а не окостенелыми. Истинно дивен Бог не точию во Святых своих, но дивен Он и в наши времена среди нас недостойных и грешных!.. Благоговея к блаженно скончавшейся, хотя и много о ней написал, но всего высказать о последних днях ее нелегко.

Теперь я посещаю ее ежедневно и бываю у нее по часу и более, любуясь на ее усыпальницу, которая несравненно лучше той келии, в которой она у нас жила. Ибо имеет два больших светлых окна и украшена многими иконами, а пред гробом ее на стене изображено положение во гроб Спасителя, т. е. плащаница, пред которой и лампада горит неугасимая, и я молюсь о ней, когда с радостию, а когда с печалию. Даровал бы и мне Господь Бог кончину христианскую, непостыдную и сколько-нибудь похожую на блаженную кончину благочестивой м. Евфросинии».

Вот как поведал сам старец Антоний о кончине своей достойной ученицы, кончине, свидетельствовавшей, по его убеждению, о блаженной загробной ее участи.

…Преподобный Антоний Оптинский отошел ко Господу 7/20 августа 1865 года. Затрудняясь исполнить предсмертную волю старца о погребении на новом кладбище, настоятель обители за разрешением сомнения отнесся к епархиальному владыке. Он и повелел похоронить батюшку в монастырском Казанском храме, в Крестовоздвиженском приделе, что и было в точности исполнено, к радости оптинской братии. При восстановлении Казанского храма в 1990-х годах беломраморная гробница украсила место батюшкиного упокоения.

Что касается часовенки над прахом достоблаженной монахини Евфросинии, близ церкви Всех Святых, – увы, место это в годы всеоптинского разорения быльем поросло; и только-только, всего лишь пару лет назад, оптинцы расчистили место захоронения праведницы и установили памятный крест. Святые Божий угодники и блаженно упокоившиеся здесь да помогут в возрождении и этой исторической святыни – храма Всех Святых[26].

Зосимовская матушка Афанасия, родом из Козельского уезда

В подмосковной Зосимовой Троице-Одигитриевой женской пустыни еще в начале XX века были старицы, которые помнили свою любимую игумению – матушку Афанасию, духовную дочь Оптинского старца Антония (Путилова).

«Жизнь игумений Афанасии весьма назидательна и поучительна. Она была инокиней в полном значении этого слова, и память о ее доброте, смирении и иноческих подвигах свято сохранилась в сердцах многих сестер обители. Особенно одна простая женщина, ее келейница, часто вспоминала о ней и, со слезами умиления, рассказала о своей доброй матушке все, что знала и помнила. Ее дивное повествование было записано в обители в самом начале XX века». (Княжна Елена Горчакова. 1903 г.)

Игумения Афанасия, в миру Наталия Григорьевна Кочалова, была дочь дворянина Калужской губернии, Козельского уезда, и родилась она в сельце Стрельне 12 января 1818 года. До семнадцати лет она была живого, веселого нрава, и ничто в ней не предвещало той перемены, которая с ней внезапно случилась. Без всякой видимой причины она переменила свою беззаботную, девическую жизнь на жизнь лишений и труда ради Господа; стала ревностно посещать храм Божий, дома постоянно читала Евангелие и апостольские послания и в течение семи лет странствовала по святым местам, горячо молясь пред Всевышним, да укажет Он ей путь ко спасению. Все время своего странствования юная подвижница вкушала пищу только один раз в день – вечером; чай пила два раза в неделю – в субботу и в воскресенье и неуклонно исполняла всякий день утреннее и вечернее правило. Она отличалась скромностью и смирением и по благословению отца своего духовного, Оптинского старца Антония, всегда одевалась в мужское платье. После семилетнего испытания Наталия Григорьевна решилась совсем оставить мирскую суету, расстаться навсегда с семьей, которую нежно любила, и посвятить себя монашеской жизни. Старец Антоний благословил ее на этот подвиг и направил к тихому пристанищу, в уединенную Троице-Одигитриевскую женскую Зосимову пустынь. Туда она поступила послушницей 28 мая 1845 года и проходила все возложенные на нее послушания с любовью и великим усердием. В это время обитель была еще очень бедна, и, когда приходилось Наталии Григорьевне ехать в деревню по обительским делам, упрямая монастырская лошаденка ее плохо слушалась; стегнет ее – пойдет да и остановится, а если случится дождь, то бедную труженицу насквозь промочит; сестры о ней очень жалели, а деревенские, видя ее скорбь, говорили: «Бедная барышня Кочалова, когда она доедет!» Это трудное послушание игумения заменила другим; она сделала ее письмоводительницей и часто посылала в Оптину Пустынь к старцу Антонию и в Москву со старшими монахинями; дорогой она заменяла им кучера, одевалась в кучерское платье, запрягала и распрягала лошадь, мазала колеса и прочее. Все она исполняла без ропота и с величайшим смирением. Сестер, способных к службе, в то время в обители было мало, и ей часто приходилось петь на клиросе, читать шестопсалмие, каноны, акафисты, апостол и паремии. Но этим Наталия Григорьевна не тяготилась; она любила церковное служение и хорошее пение, с благословения матушки игумений выбрала несколько молодых, способных послушниц и возила их в Москву к одному благодетельному протоиерею, который согласился их учить пению и церковному уставу.

В 1856 году обитель была переименована в монастырь. Митрополит Московский Филарет сам совершал литургию в день этого духовного торжества и заменил черные платья и платочки сестер монашескими рясами и шапочками, а Наталия Григорьевна была пострижена своим отцом духовным, старцем Антонием[27], в большой постриг под именем Афанасии и в скором времени получила новое назначение – казначеи. С этой должностью у матушки Афанасии еще прибавилось забот и трудов. Кроме дел, касающихся обители, игумения поручила ей несколько духовных дочерей, которых она должна была поучать и наставлять в монашеской жизни. Она всего более наставляла их примером своей святой жизни и старалась внушить молодым подвижницам полное равнодушие ко всему внешнему и земному, часто повторяя им, что только труд, молитва, слезы умиления и воспоминания о страданиях Христа и Его Пречистой Матери могут очистить душу и спасти грешника от вечной смерти.

Храм в честь Владимирской иконы Божией Матери – усыпальница семи преподобных Оптинских старцев

Более двадцати лет мать Афанасия исправляла должность казначеи и была глубоко уважаема и любима не только сестрами, но и всеми лицами, которые ее знали и имели с ней дело. В бытность ее казначеей здоровье ее, довольно слабое, было сильно потрясено кончиной ее духовного отца [схиигумена][28] Антония; она очень о нем скорбела и не успела еще примириться с этой потерей, как ее постигла новая скорбь – скончалась мать игумения Вера[29]. Она ее горько оплакивала и очень печалилась тем, что в обители, которой она временно управляла под названием начальницы, было много во всем недостатка. Немало в это трудное время было ей хлопот и неприятностей, но благодетели обители не оставляли ее, а духовник монастырский старался ее поддержать и утешить. Сестры были очень расположены к ней и просили начальство назначить ее игуменией; сама же мать Афанасия не желала этого назначения, но за послушание согласилась и была посвящена в игуменский сан 19 октября 1869 года преосвященным Игнатием, Московским викарием.

Несмотря на свои многочисленные занятия, новая игумения (Афанасия) постоянно посещала церковные службы и, когда случалось, что нет священника, она исправляла всю службу одна с монастырской маленькой воспитанницей, которая была так мала, что до аналоя не доставала, а подставляла себе скамеечку. Матушка игумения эту девочку очень любила, всегда за собой водила; завернет ее, бывало, в свою мантию и ведет в церковь или в свою келию, а мать этой девочки ждет ее и думает, куда она делась, что долго не идет домой; тогда ей скажут, что у игуменьи. Матушка сама учила ее читать и петь и, когда она плохо читала в церкви, ставила ее перед собой и поправляла ее ошибки.

В трапезу и прежде мать Афанасия ходила всякий день и часто вместо чередной читала жития святых отцов; но как стала игуменьей, то обратила на ежедневное посещение сестрами трапезы еще большее внимание, уговаривая их непременно ходить на общую трапезу. «Это вторая церковь», – говаривала она и прибавляла: «Батюшка отец Антоний всегда говорил, что, когда ему приносили кушанье в келию, все ему казалось невкусным, а когда сам ходил на трапезу, все было и вкусно, и хорошо; поэтому и вы старайтесь ходить на трапезу; принудить вас я не могу, а кто может, пусть ходит неопустительно каждый день. Покойная матушка[30] имела свой стол по слабости здоровья, а я для себя не буду иметь особой кухни, а буду обедать с вами вместе и довольствоваться тем, что Бог нам пошлет».

Матушка Афанасия была очень деятельна, вникала во все монастырские нужды: поновила церковь, поправила строения, завела лошадей и много скота и часто из своих денег платила священнику за поминовение неимущих усопших и за отчитывание больных, сама заботилась о страждущих, подавала бедным и часто уговаривала лиц, коснеющих в старой вере, принять православие. В храме Божием она находила единственное утешение, любя Бога выше всего, и молилась пламенно, часто проливая горючие слезы. «Сестры, – говорила она, – не оставляйте молитвы, ходите в Божий храм; если к обедне и вечерне не успеете сходить, имея послушание, пойдите к утрене и к правилу, не спите много; нужно молиться о грехах и за благодетелей. О чем вам заботиться: трапеза готовая, вас одевают, обувают, что необходимо, нужно – дают. Молитесь о душе своей, и вы войдете в царство небесное». Высшее начальство, ценя высокие качества матери Афанасии и желая ее повысить, хотело перевести ее игуменьей в другой монастырь; но она просила оставить ее в той пустыни, где положила начало своему служению Господу, желая в ней и положить ему конец. Сестры также стали просить ее не покидать их, и многие, чтобы не расставаться с матушкой, решались оставить свой монастырь и перейти с ней в ту обитель, в которую ее назначат.

В конце семидесятых годов здоровье матушки Афанасии стало видимо слабеть; нервы ее были сильно расстроены, а от стояния и молитвенных трудов ноги стали пухнуть, и образовались раны. В это время, к ее великой скорби, она лишилась поддержки в своем добром наставнике и благодетеле, отце наместнике Троице-Сергиевой Лавры, архимандрите Антонии[31]. Он был благочинным Одигитриевского монастыря в течение многих лет и утешением и отрадой горячо любившей его игуменьи. По слабости здоровья и по преклонным летам, он должен был отказаться от благочиния и, чтобы утешить оставляемых им сестер, часто писал добрые, задушевные письма матушке: «Что же делать, когда Господь посещает меня болезнями и великой слабостью, – пишет он в одном письме. – Мне вас очень жаль; я о вас всегда думаю и всегда вы у меня в душе. О чем вы так скучаете? Приезжайте ко мне почаще. Я от вас не отказываюсь и всегда помню вашу обитель; до гроба не забуду и готов помочь вам во всем и не оставлю вас никогда». 12 мая 1877 года отец Антоний скончался, а здоровье матушки Афанасии с каждым днем стало ухудшаться; раны на ногах причиняли ей сильную боль, и в церковь она уже не могла ходить: стала ездить на лошадях, а потом послушницы возили ее на тележке. Жаль ей было оставить храм Божий и общую трапезу; когда, бывало, вывезут ее из келий, сестры постоянно ее окружали и всячески утешали, кормили при ней голубей, которых она очень любила; это ее занимало, и, глядя на них, она, казалось, на мгновение забывала свои боли.

Последние полгода своей жизни она очень страдала и за два месяца до своей кончины совсем слегла, не могла сама читать и заставляла вычитывать у себя в келии большие каноны и все келейное правило. У сестер она постоянно просила прощение за свои, может быть, несправедливые взыски и требования, за свою горячность; умоляла их молиться за нее до сорока дней и сказала плачущим сестрам: «Что вы тужите? Теперь вам вся годовая порция приготовлена, за что ни возьмешься, все есть». Таким образом, до последнего своего воздыхания добрейшая мать Афанасия заботилась о своих духовных чадах; прощалась с ними как родная мать с детьми и всякий день приобщалась Святых Христовых Тайн. За три дня до смерти она сказала окружающим ее: «Теперь не трогайте меня, у меня ничего не болит»; и лежала трое суток недвижима, точно спала. Раньше к этому времени был назначен постриг некоторых монахинь; когда приехал благочинный, архимандрит Сергий, казначея пошла доложить о нем матушке, но матушка ей ничего не ответила и лежала недвижима; тогда архимандрит вошел к ней и, подойдя, благословил и два раза кликнул: «Матушка!» Она открыла глаза, взглянула на него, взяла его руку, приложила к сердцу и сказала: «Потрудитесь моих сестер постричь» и многое еще, что нужно было, ему сказала и прибавила: «Приезжайте похоронить меня, потрудитесь ради Бога»; и опять, закрыв глаза, замолчала. Он ее еще раз окликнул, но она уже не дала ему ответа. Выйдя из ее келий, огорченный архимандрит сказал: «Жаль мне ее, очень жаль, добрая была игуменья!» и спросил: «Не обеспокоили ли вы ее чем?» Сестры отвечали: «Мы ее ничем не беспокоили, но ее поразила весть о смерти царя[32]; с тех пор она закрыла глаза и замолчала». – «Напрасно вы ей сказали, не надо было говорить больному человеку».

7 марта 1881 года совершилось пострижение назначенных монахинь, а матушка Афанасия лежала в забытьи и 8 марта, в 6 часов вечера тихо скончалась. Все сестры собрались в ее келию, и был сильный плач и рыдания; многие говорили: «Столп церковный свалился, мать оставила нас». И когда нашу дорогую игуменью стали выносить из кабинета в залу, все кинулись к ней, чтобы прикоснуться к ее голове, рукам и ногам. Старшая монахиня просила сестер: «Подождите Бога ради, дайте собрать и одеть!» Но все хотели приложиться к ней и взглянуть на нее в последний раз. Лицо матушки было благолепное, белое, как полотно, и многие говорили: «Как она хороша, лежит как живая, словно хочет что нам сказать». В церкви она стояла трое суток, и, когда ее отпевали, сестры не могли петь и читать от слез. Архимандрит Сергий хоронил ее и утешал сестер, говоря им: «Не унывайте, а молитесь за нее; она за вас будет молиться у престола Всевышнего, и Он не оставит вас Своею милостью». Положили матушку в склеп, за церковью, с правой стороны. Огорченья сестер описать невозможно, они оплакивали ее как самую нежную мать; странники же и нищие теряли в ней свою благодетельницу и покровительницу. Некоторым из монахинь она являлась во сне и, утешая, благословляла и посылала молиться в Киев и в Соловецкий монастырь. Через три года после ее кончины одна схимница ночью видела свет над ее могилой, и впоследствии в обитель часто приходили издалека странники и больные, вынимали часть [частицу] за упокоение ее души, служили панихиды над ее прахом и со слезами молились о ней как о своей благодетельнице и заступнице.

Кто ее видел хоть один раз, тот не забывал ее. Роста она была высокого, и доброе, спокойное лицо ее нередко оживлялось ангельскою улыбкой. О том впечатлении, которое она производила на многих, одна из сестер рассказывала, что раз на железной дороге (сестра ехала на свидание к родным) в вагон, где она сидела, вошел священник уже немолодых лет и обратился к ней с вопросом, откуда она. Узнав, что из Зосимовой пустыни, он очень обрадовался и спросил, кто у них теперь игуменья. «Бывшая прежде казначея», – отвечала ему сестра. «Ах! Взглянул бы я на нее хоть одним глазом!» – «Кто же вы, батюшка, и почему вы знаете нашу матушку?» – «Я священник из Боровска, и когда она ездила в Оптину Пустынь с монахинями за кучера, то у меня всегда останавливалась, и в три года я не мог узнать, что она женского пола. Однажды случилось, что дьячки мои загуляли, а мне непременно нужно было служить утреню; я и тужил, что не с кем мне служить. Она вслушалась в мои слова и сказала: «О чем вы, батюшка, так беспокоитесь и тужите?» – «Да как же не тужить, мне необходимо надо служить, а мои негодяи напились». – «Ах, батюшка, да я вам помогу, как умею». Признаться, я немало удивился; думаю, да разве кучера знают нашу службу? Но она еще раз повторила: «Как умею, так и помогу вам». Вижу, что так смело берется, роста высокого, собой красив, волосы в кружок пострижены, подумал: «Что он будет делать и что знает кучер?», однако сказал: «Ну пойдемте…» Вошли мы в церковь, стали с ним служить, вижу, что мои дьячки и половинной доли его не стоят, и не то что мне его учить, но надо мне у него учиться. Я только слушал и поглядывал, а спросить его посовестился, почему он так хорошо службу знает, читает и поет. Узнать мне непременно хотелось, кто он такой, а в это время за мной приехали с требой, я и сказал жене: «Мне некогда, узнай, пожалуйста, что это за человек и какого он звания». Когда я уехал, жена пошла к нему и сказала: «Позвольте у вас спросить, из какого вы звания, не из духовного ли? Мой батюшка ужасно удивляется, что вы так хорошо знаете всю службу, и говорил мне: вот уже как мне с ним было хорошо и легко служить – ввек бы с ним не расстался». А она с улыбочкой отвечает: «Простите, я монашенка из Зосимовой пустыни, скажите батюшке». – «Да как же вы можете кучерскую должность править?» – «Что же делать? Вот уж сколько время я за кучера езжу; приходилось и на возу спать ночью». – «А разве у вас нет работника? Ведь трудно вам». – «Я труда не чувствую. Одеваюсь я так только в дороге, а как приеду в обитель, то надеваю монашескую ряску; там и без меня лошадь распрягут и уберут; а усталости в дороге я никогда не чувствую; приходилось и пешком идти верст 60 вдень, а на лошади все легче». «Когда я вернулся домой, – продолжал батюшка, – жена все мне рассказала, и как же мы удивлялись оба ее премудрости и смирению, и сейчас не могу о ней равнодушно вспомнить. Взглянул бы на нее хоть одним глазком. Непременно как-нибудь да в ваш монастырь приеду!» «Тут машина [поезд] остановилась, и мы с ним расстались», – окончила свой рассказ сестра.

Вот какова была матушка Афанасия для людей, ее мало знавших, что же должны были чувствовать люди, ей близкие, при вечной разлуке с нею?.. В монастыре ее заменила добродетельная и достойнейшая мать Магдалина (Верховская), внучка отца Зосимы. Игуменья Магдалина, так как сама любила церковное пение, то первым долгом обратила внимание на улучшение этого последнего, для чего приглашала учителей. Любя уединение, она старалась оградить монастырь от мирского шума, посему заботилась о приобретении и действительно приобрела в окрестности лесные и пахотные угодья. Любимым занятием ее было чтение душеспасительных книг, вследствие чего по ее смерти осталась богатая библиотека духовно-нравственного содержания. Правление ее монастырем было мирное, безмятежное; но впоследствии постигла ее тяжкая продолжительная болезнь; почти три года она страдала, приготовляясь к вечной загробной жизни и мирно почила о Господе 27 ноября 1901 года, на 67-м году ее жизни от рождения.

Из эпистолярного наследия

Письмо Оптинского старца Антония (Путилова) к первой настоятельнице Зосимовой пустыни игумении Вере (Верховской)

Боголюбивейшая во игумениях матерь Вера!

Чрез скудные строки сии приношу Вам, дражайшая матушка, из глубины души моей всечувствительнейшее благодарение за весьма приятное мне письмецо Ваше и за посланные при оном книги: Жизнь боголюбивого старца Вашего преподобного отца Зосимы и богомудрые изречения его. За усердие Ваше ко мне убогому воздаст Вам Господь Бог Своею милостию! Вы изданием сих книг доставили великую пользу для многих чтущих, особенно для иночествующих. А при втором издании советую Вам присовокупить что-либо назидательное и из жизни матери М. [Маргариты][33]. При третьем же издании сей назидательной книги осмеливаюсь всепокорнейше просить Вас, матушка моя, что-либо присовокупить и из своей жизни во славу Божию и в пользу чтущих, на память о себе вечную. А если презрите это, то на Вашей душе грех будет, ибо это не есть тщеславие.

При сем и я убогий прилагаю Вам пять книг при. Исайи отшельника, которые посылаю от искренней любви моей к Вам о Христе Иисусе, ибо я от души почитаю Вас и благоговею к боголюбивой особе Вашей.

18 мая 1860 г.

Почти тридцать лет спустя Зосимовой пустынью было выпущено второе (исправленное и дополненное) издание этой прекрасной книги – «Житие и подвиги в Бозе почившего блаженной памяти старца схимонаха Зосимы, его изречения и извлечения из его сочинений» (в 2-х частях. М., 1889 г.). И хотя книга эта давно уже стала библиографической редкостью, мы все-таки имеем сегодня душеполезную возможность познакомиться с ней: «Житие» великого старца (в небольшом сокращении) вы найдете на страницах многотомного издания начала XX столетия «Жизнеописания отечественных подвижников благочестия 18 и 19 веков» (10-й том – октябрь), репринтное воспроизведение которого вышло в свет в 1994 году попечением и тщанием нынешней Оптиной Пустыни. Так две великие русские обители снова встретились на путях отечественного духовного возрождения.

Зосимова пустынь. Гравюра XIX века

«Столп крепости от лица вражия…»

Достопамятный случай с девицей Р., проживавшей близ Оптиной Пустыни

Благочестивая девица Р. (ныне[34] послушница Т-ской девичьей обители) подверглась такому искушению, как некогда святая мученица Иустина, т. е. преследованию одного человека, который, видя, что все его усилия возбудить в ней к себе взаимность остаются тщетными, обратился к чародею и с его помощью стал наводить волхования на нее. Предупрежденная о сем чрез верную служанку и начиная ощущать в себе действие вражеской силы, эта девица кроме Бога нигде не могла искать себе помощи, потому что не имела знакомства с лицами духовной жизни.

В одну ночь вышеупомянутая служанка видит сон, что монах высокого роста, вошедши в комнату ее барышни, изводит ее в монашеской одежде. Вскоре после сего сна родные этой девицы, никогда не принимавшие монахов в своем доме, неожиданно выразили желание познакомиться с о. игуменом Антонием. А вечером того же дня, по особенному устроению промысла Божия, и сам о. Антоний без приглашения посетил это семейство, хотя прежде не был с ним знаком. Это посещение очень важно: в нем ясно проявились и промысл Божий об этом семействе, и явное действие бесов, бессознательно многими ныне отвергаемое, и духовная сила самого о. Антония. Вот что доподлинно о сем известно.

При вступлении в дом целая толпа бесов видимо напала на о. Антония, с бранью и угрозами воспрещая ему вход; но старец не убоялся угрозы врагов рода человеческого, со смирением призвал в помощь имя Божие, и Бог разогнал их. Когда он вошел, всеми было замечено, что мертвенная бледность покрывала лицо его. Служанка же, увидавши его, узнала, что именно его видела во сне. Девица Р. с первого взгляда почувствовала к о. Антонию полное духовное расположение и доверие и решилась письменно открыть ему историю всей своей жизни. Старец понял, что одно спасение для этой девицы – удалиться в монастырь, но об этом родные ее и слышать не хотели; уговаривать же их о. Антоний находил невозможным и бесполезным, а потому только молился об избавлении девицы Р. от окружавших ее сетей вражиих и письмами своими[35] укреплял ее в томлении от невидимой силы бесов, наведенных на нее чародеем.

Чрез несколько времени о. Антоний посоветовал всему тому семейству отправиться в… монастырь, где должно было совершиться пострижение в монашество некоторых лиц. Предложение это было принято, и, за молитвы о. Антония, обряд пострижения произвел такое глубокое впечатление на мать девицы Р., что при выходе из церкви она неожиданно объявила свое согласие на вступление ее в монастырь. Девица Р. с великою радостию и благодарением Бога поспешила воспользоваться дозволением матери и вступила в Т-ский монастырь, где и доныне находится. Однако чародей хвалился, что и из обители вытащит ее. Действительно, юная послушница продолжала ощущать в себе действие вражеской силы, не имея покоя ни днем, ни ночью; и опять находила подкрепление в молитвах и советах о. игумена Антония.

Совершенное избавление от томительного вражеского искушения юная страдалица получила чрез молитвенное содействие великого современного святителя, имя коего благоговейно почитается во всех концах России и за пределами ее, – ныне почившего Московского митрополита Филарета. Однажды он явился в сонном видении девице Р., прочел 60-й псалом, велел ей повторять вслед за ним все стихи оного и потом дал ей заповедь ежедневно читать этот псалом. Проснувшись, она почувствовала, что искушение, томившее ее в продолжении многих лет, совершенно отошло от нее.

Псалом 60

Услыши, Боже, моление мое, вонми молитве моей. От конец земли к Тебе воззвах, внегда уны сердце мое, на камень вознесл мя еси, наставил мя еси. Яко был еси упование мое, СТОЛП КРЕПОСТИ ОТ ЛИЦА ВРАЖИЯ. Вселюся в селении Твоем во веки, покрыюся в крове крил твоих. Яко Ты, Боже, услышал еси молитвы моя, дал еси достояние боящимся имене Твоего. Дни на дни царевы приложиши, лета его до дне рода и рода. Пребудет в век пред Богом, милость и истину Его кто взыщет? Тако воспою имени Твоему во веки, воздати ми молитвы моя день от дне.

Из эпистолярного наследия

Вступление

Поскрипывают на ветру вековые узловатые липы, поздняя осень разметала по прозябшим газонам кружевные, цвета пожухлой охры, с дерев облетевшие листья, первая изморозь оросила гранит кладбищенских старинных надгробий. Священный, тишиной повитый уголок благословенной земли оптинской! Монастырское кладбище – на небольшом пространстве между Введенским и Казанским храмами, на площадках у церковных алтарных стен.

Некое замечательное русское семейство, которому мы посвящаем ныне наши признательные воспоминания, образовало в этом безмолвном уделе свой фамильный некрополь: стояли в ряд когда-то два белых больших памятника и два маленьких – ни один из них до нас не дошел, но сохранился по соседству пятый, с которого, собственно, 130 лет назад все и началось. Темно-розовое гранитное надгробие с черными блестящими подпалинами, чуть истертая, но еще хорошо различимая выбитая на постаменте надпись: «Под сим памятником погребено тело жены губернского секретаря АЛЕКСАНДРЫ НИКОЛАЕВНЫ КЛЮЧАРЁВОЙ, скончавшейся с упованием на милосердие Божие 8 мая 1872 года на 25 году от рождения». В столь юных летах упокоившаяся Александра Николаевна оставила двух новорожденных малюток, которых избрал Господь на такое дивное служение, что даже краткость прожитой ими земной жизни не стала помехой к созиданию райских обителей для жизни вечной.

Где и кого погребали в обители

Представьте себе, что в достославной Оптиной Пустыни находили упокоение не только потрудившиеся и отошедшие в свой час к праотцам монастырские иноки и доживавшие здесь на покое насельники из других обителей. Еще с древних времен много было похоронено в Оптиной и дворянских семей, и купеческих. Оказывается, и ближайшие мирские соседи, козельчане, облюбовали эти широко раскинувшиеся надмогильные липовые сени, о чем свидетельствует следующий факт.

В 1774 году жители города Козельска подали духовному начальству просьбу об отведении им в Оптиной Пустыни кладбища, но им было в этом отказано, а определено погребать внутри монастыря только знатнейших лиц и благодетелей обители, по усмотрению ее настоятелей. Так сформировались целые семейные захоронения: Брюзгиных, Воейковых, Камыниных, Чичериных, Челищевых и многих других, чьи имена запечатлелись на каменных плитах и памятниках.

Оптинский некрополь простирался от храма преподобной Марии Египетской и до Казанского собора, а за ним, ближе к ограде, в давние времена погребали странников, скончавшихся в обители, а также похищенных смертью внезапно вблизи монастыря: «умерших несчастною кончиною от зверей или приплывших к обители утопленников».

Известно нам также и о том, что за монастырским садом, окружавшим обитель с юго-восточной стороны, устроено было в 1858 году так называемое новое кладбище, под которое отвели часть леса, вплотную подступавшего к Оптиной. Причина сего позднейшего устроения была проста. Между Введенским собором и церковью преподобной Марии Египетской прежде располагалось общее братское кладбище, но росла в многолюдстве обитель – отходили в вечность отцы и братия наши, утесняя друг друга паузкой полоске земли, усеянной могильными крестами. Вот и поведено было погребать здесь только старшую братию, а для младшей, для случайно умерших богомольцев и странников оборудовали новое пристанище с маленькой церковкой во имя Всех Святых строения 1864 года. Совсем недавно расчистили оптинцы ее старые кирпичные фундаменты, дополнили новой кладкой и водрузили памятный крест – кладбищенскую церковь начали восстанавливать.

Ключарёвы: бабушка и дедушка

Они были богатыми тульскими помещиками, благочестивыми и щедродательными, особенно тяготея в своих пожертвованиях ко святым близлежащим обителям, среди которых Оптина Пустынь сияла несказанным радостным светом. Сюда, к великому старцу Макарию, устремлялись сердца единодушных супругов Ключарёвых – Александры Николаевны[40] и Феодора Захаровича[41]. Но старец постепенно угасал, немощи телесные подтачивали древо его жизни. Так что еще задолго до исхода он препоручил припадавшую к нему чету другому духовнику – на ранней заре его будущей всероссийской славы.

В связи с этим достоин нашего внимания следующий случай, занесенный и Летопись оптинского скита (запись от 19 августа 1846 года): «В понедельник, в шесть часов пополудни пожаловал в Оптину Пустынь Калужский Преосвященный Николай, который, проведши два дня в занятии делами, 22 числа служил в Козельске литургию, а 23 в седьмом часу пополудни изволил посетить скит…» Вот здесь-то, можно сказать, и было положено начало, с официального благословения владыки, духовничеству батюшки Амвросия. Именно он в тот достопамятный вечер служил всенощное бдение в скитской Иоанно-Предтеченской церкви. Бдение кончилось в десятом часу, все скитские братия провожали Преосвященного до святых врат скита. Чудная была ночь: повсюду царила глубокая тишина, а с лазури небесной приветливо глядела полная луна, обливая тихим серебристым светом безмолвный скит и окружающий его гигантский лес. Архипастырь обратился к сопровождавшему его о. Амвросию (Гренкову): «А ты, отец Амвросий, помогай старцу Макарию в духовничестве – он уже стар становится. Ведь это тоже наука, только не семинарская, а монашеская». Заметим, что сказано это было Преосвященным не случайно: настоятель обители игумен Моисей (Путилов) и духовник монастырский иеромонах Макарий (Иванов) предварительно попросили владыку о том.

Батюшке Амвросию было всего лишь 34 года – а но всему видно, что уже прочили его в старцы. И, конечно же, дело не только в формальном назначении: таково было изволение Верховного Архипастыря и Владыки мира – быть Амвросию Оптинскому духовным руководителем душ человеческих на пути к вечному спасению.

Поручая духовному окормлению о. Амвросия некоторых из братии, старец Макарий в то же время знакомил его и с боголюбивыми посетителями обители, искавшими оптинского наставничества. Вот так и попали Александра Николаевна и Феодор Захарович Ключарёвы, а позднее – и их домочадцы, в круг забот и попечений о них преподобного Амвросия Оптинского.

Молодой еще тогда послушник Феодор Попов (будущий игумен Феодосии, настоятель Перемышльского Лютикова монастыря) оставил нам краткое описание скитской келии батюшки Амвросия в эти первые годы его старчествования. В келии все было весьма просто: в переднем углу – несколько икон, около двери висели ряса и подрясник с мантией, далее – кровать с постланным на ней холщовым, набитым соломой тюфяком и такой же подушкой. А под коечкой – корзина-плетушка, служившая, вероятно, неприхотливому новоначальному старчику чем-то вроде комода или сундука для шерстяных чулок да фланелевых рубашек, в коих болезненный батюшка всегда имел крайнюю нужду.

Из разных оптинских источников попытались мы установить, когда впервые Ключарёвы появились в Оитиной. Возможно, еще до совместного их водворения у стен монастырских, на гостином дворе, они и порознь навещали гостеприимную обитель, но уже в 1850-х годах супругов видят вместе, да еще и с малолетним сыном и бабушкой его (т. е. матерью то ли Александры Николаевны, то ли Феодора Захаровича, но о ней нигде больше никаких упоминаний нет). Архимандрит Агапит (Беловидов), оптинской святости мудрый хранитель – составитель жизнеописаний великих старцев, указывает и на причины, побудившие к этому переселению: «Цель их [Ключарёвых] была та, чтобы поступить в монашество, – отцу в Оптину Пустынь, а матери с малюткой и старушкой жить или тут же при обители, или в Белёвском женском монастыре. Но так как развязка таких лиц с миром была для них очень тяжела, и потому преимущественно на первых порах требовали они особенного участия старца Макария, то, вероятнее всего, по этим причинам старец поручил их попечению о. Амвросия, как человека более свободного».

Потому-то и стал посещать их батюшка едва ли не каждый день на гостином дворе, где они занимали отдельный небольшой флигель[42]. Это те самые постройки, за северными вратами монастыря, которые частично сохранились до наших дней (на территории нынешнего поселка Оптино). На старинных литографиях (в частности, известного петербургского художника П. Бореля) запечатлены, к сожалению, только отдельные здания этого обширного когда-то монастырского гостиничного комплекса. На одной из таких причудливых картинок заприметили мы трогательную подробность: по дороге от леса направляется в сторону гостиниц… крошечная лошадка с седоком в возке! И вспомнился некий случай с батюшкой Амвросием в пору его начального духовничества в отношении Ключарёвых, поселившихся на гостином дворе. Рассказал об этом о. Агапит (Беловидов).

«Господа Ключарёвы, видя, с каким усердием посещает их добрый о. Амвросий и с какою заботливостью входит в их положение, и зная его слабенькое здоровье, для облегчения его стали посылать за ним лошадку. Запрягут, бывало, в барский экипаж одну лошаденочку и посылают в скит за о. Амвросием. Понятно, одна лошадь не могла быстро везти такую тяжесть. И вот случалось иногда, – пока о. Амвросий доедет до назначенного места, старец Макарий успеет придти туда пешком. Увидит о. Амвросия и опять шутливо скажет: «Амвросий, Амвросий! Хлеб у меня отнимает». А иногда среди разговора с близкими, к случаю, скажет: «Отец Амвросий вас не бросит». Но вот об этой езде о. Амвросия на гостиницу в экипаже узнал смиренный настоятель, подвижник, о. архимандрит Моисей[43]. Не в монашеском духе показался ему этот поступок о. Амвросия. Нужно заметить, что мудрый настоятель имел обыкновение обличать отцов и братии в чем-либо неблаговидном или монашески неприличном большею частию тонкими намеками. На этот раз в то самое время, как ехать о. Амвросию на гостиницу, он вышел на ту самую дорогу, пролегающую среди леса, и стал в стороне задом к дороге. Показался экипаж. Старец-настоятель, как стоял задом к дороге, так и оставался в этом положении, пока проехал мимо него о. Амвросий, как будто ничего не видал и все что-то копался палочкой в кустах[44]. Совесть подсказала о. Амвросию, что настоятель находит поступок его неблагоприличным, и с тех пор он стал ходить на гостиницу по-прежнему пешком, с обычным своим на плечах мешком».

Надворный советник и тульский предводитель дворянства Феодор Захарович Ключарёв был в тоже время и почетным гражданином богоспасаемого града Козельска, потомственным благотворителем Оптиной Пустыни. (В скитском храме св. Иоанна Предтечи еще в начале XX века можно было видеть в алтаре, на престоле, в специальном стеклянном футляре небольшое, в сребропозлащенном окладе Евангелие с изображением по центру «Моления о Чаше» – дар Ф.З. Ключарёва.) Как мы уже знаем, незадолго до кончины старца Макария (1860 г.), по его благословению и своему взаимному согласию, супруги Ключарёвы решились переменить мирскую рассеянную жизнь на монастырскую. Пожив некоторое время в гостиничном домике, Феодор Захарович, в этот последний год земной жизни своего первого старца, вступает 19 января[45] 1860 года в число братства оптинского скита. Далее из послужного списка этого скитянина мы узнаем, что 30 января 1864 года он принял рясофор, а в мантию его постригут несколько позднее при следующих обстоятельствах. В декабре 1870 года о. Феодор, находясь по делам в своем тульском имении, заболел. Больного его привезли в Оптину и в скиту постригли в монашество. И хотя здоровьем он поправился, по «умом был к житейским попечениям совершенно как младенец».

Своеобразным памятником пребывания Ф.З. Ключарёва в скиту остался выстроенный им на свой копи деревянный домике мезонином, так называемый «ключарёвский корпус». На первом этаже размещались братские келии, а на втором – скитская библиотека. (Долгое время историческая оптинская постройка была занята экспозицией Козельского краеведческого музея.)

Незадолго до смерти, 14 марта 1872 года, монах Феодор (Ключарёв) принимает постриг в великую схиму – с сохранением все того же имени, данного ему во святом крещении. По неизвестной нам причине его, скитянина, почему-то погребают не на скитском Кладбище, а на монастырском.

Монахиня Амвросия (Ключарёва), в имении которой – Шамордино – была создана женская обитель

Что же происходило во все это время с его благочестивой супругой – Александрой Николаевной Ключарёвой? После водворения Феодора Захаровича в скиту она обосновывается в Белёвском Крестовоздвиженском женском монастыре, чтобы быть поближе к Оптиной и иметь возможность чаще пользоваться советами и наставлениями старцев – сначала о. Макария, а потом и о. Амвросия. Кстати, в монастырских летописях есть свидетельство, что именно этот старинный русский городок, Белев, расположенный в 45 верстах от Оптиной, посетил однажды о. Амвросий. А так, по болезненности и занятости своей он никуда, во все время жительства в монастыре, не ездил – да и в этот единственный, раз отправился в путь за послушание по поручению старца Макария.

Конец ознакомительного фрагмента.