Вселенная древних славян
Хаос превращается в Космос. – Право и лево. Верх и низ. – Мир людей и Иномирье. – Явь, навь, правь и кощное царство.
Древнейшее ощущение пространства, переданное в зачине одной из былин:
«Высота ли, высота поднебесная!
глубота, глубота – акиян-море!
Широко раздолье по всей земли!»
В традиционном миропонимании окружающая действительность вне человека и даже отчасти богов воспринимается как некий Хаос (греч. chaos < chainō – «разверзаюсь»). В мифологических представлениях Хаос – зияющая бездна, наполненная туманом и мраком, неорганизованная стихия, из которой впоследствии образовалось всё существующее.
Этот хаос существует изначально, а смысл появляется в нём лишь тогда, когда боги (или Бог), выделив себя из хаоса и отделив себя от него границей, начинают творение собственно Мира, Космоса, привносят порядок в изначальное нечто, обустраивая часть «неоформленного» мира. Космогонические мифы об упорядочении сущего путём отделения света и тьмы, земли и воды и т. п. хорошо известны.
В дальнейшем хаос и порядок сосуществуют в едином пространстве Вселенной, и это обстоятельство в немалой степени определяет взаимоотношения человека со средой, в которой он обитает.
Например, поселение обычно мыслится как некая обустроенная в космическом смысле часть мира, «островок порядка». Тогда линией раздела между хаосом и космосом служит граница поселения – околица, городская стена и т. д. То же справедливо и на уровне одного дома (двора), и на уровне большей части пространства – например, в упорядоченную область включаются поля, а со временем и вся территория, занятая родом, племенем, народом – так вплоть до государственных границ3. Эта священная иерархия организации пространства прослеживается на различных созданных или обустроенных человеком уровнях по принципу «что внизу, то и наверху». «Освоение пространства осознается гораздо раньше, чем времени. Это может быть подтверждено многими аргументами. Исследователями замечено, что древний человек жил эмпирическим настоящим временем, данное явление получило название “презентизма первобытного мышления”… Уже освоив определенную территорию обитания, он все еще продолжает жить в настоящем времени. <…> Освоив пространство, человек отчуждает остальной мир, не без оснований отличая его от освоенного <…> Поначалу смерть была пространственным переходом в “чужой” мир, одновременно это было переходом в иное состояние. Точно так же последовательность статусных переходов из одного состояния в другое имела первоначально пространственный смысл (переселение из одной хижины в другую при созревании, создании семьи и т. п.), затем получила осмысление в качестве временных этапов (рождение, созревание, брак, старость, смерть). <…> Освоенное пространство иерархически организовывалось концентрическими кругами вокруг центра мира, символизировавшегося камнем, столбом, а чаще всего мировым деревом, обозначающим мировую ось, которая связывала землю и небо. Аксиологическая иерархия строилась от максимальной, абсолютной ценности мирового центра до границ-пределов освоенной территории, за которой начинался анти-мир, отождествляемый с миром смерти, загробным царством, миром антиценности со своей иерархией и центром абсолютного зла» (Пивоев, 1991, с. 76–77).
При этом исследователи неоднократно обращали внимание на то, что освоение и, следовательно, осмысление пространства происходит вначале в горизонтальной плоскости, а только потом уже в вертикальной. Это позволяет строить различные предположения о древности появления образа оси, которые будут весьма противоречивы в зависимости от личных пристрастий исследователей.
Выделяются и складываются представления о благоприятных и неблагоприятных направлениях (сторонах): «…Правое полупространство ассоциируется с правильностью, истиной, логичностью, ясностью, посюсторонним светлым миром, добром, рациональным началом. Левое полупространство наделяется противоположными свойствами, являясь областью неправильности, ложности, местом нахождения потустороннего темного мира, иррациональных сил, местом пребывания демонов и стихий, не поддающихся обычному рациональному управлению и требующих для контакта с ними специально ритуализованных психических и поведенческих приемов… Соответствующие знаковые ассоциации зафиксированы в языковых формах многих народов мира (ср.: “правое дело”, но “левые доходы”; sinister (англ.) – дурной, зловещий, но right – правый, справедливый и т. д.). Учитывая особую чуткость первобытного человека к движениям собственного психического мира, а также тенденцию приписывать своим внутренним состояниям свойства объективности, можно с определенными основаниями связать эту семиотическую пространственную символику с асимметрией мозга» (Зенков, с. 231–232).
Южный Урал. Аркаим – город-обсерватория, город-святилище бронзового века, возведённый одной из ветвей арийских племён. Вид с высоты птичьего полёта. Он тоже возведён по «классической» схеме, или образцу Вселенной: центр и концентрические круги. Многие считают строителей Аркаима прямыми предками славян, хотя никаких научных доказательств тому нет. Не считать же доказательство факт его обнаружения на территории нынешней России! Впрочем, адептов этой версии не переубедишь…
Даже появлений представлений о четырёх направлениях (сторонах света) и центре оказывается не в силах изменить качественную оценку этих категорий.
Слово «пространство» (др. – русск. «пространьство») встречается в источниках, начиная с XI века. Скорее всего, образ пространства в древнейшей культуре развивается постепенно, но, как и сегодня оно, наряду со временем становится неотъемлемой частью традиционной мифологии и картины мира. Само понятие пространства – протяжённость, место, не ограниченное видимыми пределами, видимо, несколько изменялось в течение веков. С точки зрения этимологии русское слово родственно словам со значением «расстилать», «рассыпать», «грудь» и т. п. (Фасмер). И. И. Срезневский приводит следующие значения: «1) простор; 2) площадь; 3) громадность, великость; 4) приволье и т. д.».
Ещё один вид Аркаима. Здесь более чётко видна его центральносимметричная планировка и территория, вскрытая в ходе археологических раскопок
Вопреки кажущейся простоте и очевидности, понятие пространства в прошлом, как и сегодня, отнюдь не столь однозначно, как может показаться на первый взгляд.
Пространство неоднородно. Освоенные и обитаемые территории и в самом деле лучше всего сравнить с островками в опасном и сложном мире. Человек, поступая так же, как действовали в начале времён боги, по мере сил участвует в обустройстве этого враждебного мира. Он прокладывает дороги, которые связывают между собою поселения и особые священные места. Последние выступают своего рода «точками отсчёта» в пространстве, которое осваивает человек, «реперами», воплощениями Центра Мира в данной точке.
Изображение Вселенной, в том числе нескольких небес, Мировой горы и Мирового древа на ней. Эпоха неолита. Средиземноморье (по В. Евсюкову)
«Первоначально “центром”, местом, где возможен прорыв уровней, является всякое священное пространство, то есть всякое место, где возможны иерофании и где проявляются реальности (силы, Образы и т. п.) не нашего мира, а происходящие еще откуда-то, прежде всего с Неба. Идея “центра” возникла из опыта священного пространства, насыщенного сверхчеловеческим присутствием: именно в этом месте проявилось нечто сверху (или снизу). Позже возникло представление, что проявление священного само по себе означает прорыв уровней» (Элиаде, 1998).
Каждая часть пространства обладает, если можно так выразиться, некой долей самостоятельности, населена своими видами живых существ. Лишь центр является общим для всей их совокупности.
«Такое пространство может быть описано как ряд вложенных друг в друга изоморфных и изофункциональных локусов, моделирующих, в конечном счете, центральный для всех этих локусов объект, который выполняет в ритуально-мифологической традиции роль мирового центра (мировое дерево, мировая гора, храм, город и т. п.)» (Байбурин, 1977).
Древнейший обычай не очень различает «вертикаль» и «горизонталь». Они словно бы смыкаются где-то там, в далёком далеке, в «тридевятом царстве». И тогда дойти в Нижний мир можно, не спускаясь в некую яму, но просто двигаясь на закат или за море, куда простирается и Навий шлях (то есть Млечный Путь). Нижний мир в представлениях славян нередко соединяется с Верхним, а Ирий, где обитают души усопших, пребывает за морем, но одновременно предстаёт и как Верхний, и как Нижний мир.
Действительно, древние считали, что Вселенная разделена по меньшей мере на три уровня: мир Срединный, мир Нижний и мир Верхний. Их описания могут несколько разниться (а проявления во многом зависят от географических условий), однако общие черты присутствуют в представлениях всего населения, например, Евразии в такой степени, что невольно хочется, перефразируя следующее высказывание: «Мы не исключаем возможности, что множество мифологем, содержащихся в одном произведении искусства, есть результат распада одной прамифологемы, пока недоступной исследованию» (Бурштейн, Левит, 1985), сказать – мы не исключаем возможности того, что множество мифологем Евразии действительно восходит к единой изначальной мифологеме. Впрочем, вопрос о мере доступности её для исследования сейчас не входит в область нашего внимания.
Пространство неоднородно не только в горизонтальной плоскости, но и «по вертикали». Можно сказать, пространство словно бы скручено, замкнуто само на себя и в то же время самопроницаемо. Иначе говоря, оно обладает внутренним вращением, двигается относительно центра Мира или относительно культурного героя или его водчего-Бога (Богини-проводницы). По ряду признаков и прямых указаний можно сделать вывод, что точки перехода между мирами обычно тесно связаны с Мировым древом, ствол которого отождествляется с Мировой осью, и почитаются как особые священные места. Проявления точек могут быть различны, но между ними всегда будет обнаруживаться нечто общее.
Ещё один вариант изображения трёхуровневой Вселенной на шаманском бубне. Не менее выразительна и Мировая ось, которая здесь явно человекоподобна. Вообще всё изображение довольно прозрачно для внимательного зрителя и легко «прочитывается»
Срединный мир доступен смертным, он им даже в некотором роде принадлежит, люди осваивают его и несут за него ответственность. Он им понятен и привычен. А вот с мирами «Нижним» и «Вышним» не всё так просто. Это иные части Вселенной, Иномирье.
Иномирье – слово загадочное. Оно привлекает внимание любого человека, неравнодушного к загадкам нашего мира. Но что такое «иномирье» с точки зрения русского обычая? Пойдём от обратного – обратимся собственно к понятию «Мир». Синонимами к слову «мир» в современном русском языке являются «свет», «вселенная», «земля», а в более раннее время «этот (белый) свет», «явь» (или исторический аналог этого понятия). Всё это – воплощения видимого мира (отсюда «ходить/бродить по свету» «видать на свете»).
В языческом понимании понятие «свет» многозначно, оно связано и с богами высшего мира, а через это – с истиной, правдой, порядком, очевидностью. Согласно «Голубиной книге», Свет произошёл от Божьего Суда. Кроме того, по некоторым преданиям о сотворении мира, Свет наряду с Тьмой выступают как – две первоосновы Творения4. Свет способен отвращать от смертного проявления Тьмы, обладает жизнеутверждающей силой, рассматривается как противоположность Тьме (ср. в «Слове о полку Игореве», 1185 г.: «Тьма свет покрыла»).
Когда «тьма застит свет», происходят коренные изменения в миропорядке, нарушается привычный ход времени, Мир оборачивается иной стороной. Явное становится неявным, очевидное – неочевидным.
Человек способен не просто воспринимать свет внешний, он и сам содержит свет, а смерть человека сопровождается утратой им света.
Благодаря многочисленным в последние годы публикациям так называемой «Велесовой книги» в обиход вошли слова «явь», «навь» и «правь». Однако если первые два имеют прообразы в древнерусском языке, слово «правь», скорее всего, следует считать нововведением: такого слова древние не знали. Это, конечно не означает, что смысловой ряд понятий, которые ныне связывают с «правью», был им неизвестен.
Почитаемое дерево у храма. Вологодская область. Считалось, что его кора способна исцелить от зубной боли, поэтому шли к нему и грызли кору. Этот момент и запечатлён на фото. Обратите внимание на то, как мало её осталось (фото из собрания А. В. Алексеева)
В широком смысле набор слов с корнем *av/ev имеет значение «видеть», «воспринимать» (в этом смысле слово явь родственно и лат. audiō – «слышать») (Фасмер). Иначе говоря, явь – воспринимаемая человеком действительность, очевидная реальность. Срезневский определяет слово «явь/ яве» и как «ясно-ясный, очевидный, явный-явственный, открытый, определённый». У В. И. Даля существительного «явь» нет, есть близкое по смыслу «наява», которое он использует для пояснения выражения «наяву». Д. Н. Ушаков и вслед за ним С. И. Ожегов уже в первой половине двадцатого века толкуют «явь» как «реальная действительность в противоположность сну, бреду, мечте».
Итак, явь – в первую очередь наша повседневность, обыденность, противоположность Мира Иного – необычной, нереальной Нави. Можно сказать, что это обыкновенный мир людей.
Навь – мир «не явленный», невидимый, «не-явь»; часто – «мир мёртвых» или собственно сам мертвец (Срезневский, 1989) от навье (навие) – «мертвецы». Упоминаются в древнерусских летописях (под 1089 – приход митрополита Иоанна, про которого говорили «се навье пришел», и 1092, когда «невидимые, но слышимые духи ранили многих людей в Полоцке» – «яко навье бьють полочаны»), а также в церковных поучениях «О посте к невежам в понеделок второй недели», редакциях «Слова о том, како первое погани суще языци кланялися идолом», в других древнерусских памятниках (в частности, в «Повести о Петре и Февронии»).
Написание слов «навь» и его производных разнообразно: навье, на яве, навы и т. д., что косвенно может указывать на неоднозначность понятия или на его древность и широкое распространение. А. Н. Афанасьев обратил внимание на верования славян (малорусов) в «блаженную страну навов». Он пришёл к выводу, что навы есть славянское обозначение душ умерших, ушедших в иной светлый мир. Другая точка зрения гласит, что навьи – враждебные души умерших, души чужеплеменников, позднее иноверцев. Иначе говоря – «не свои», чужие.
Само слово «навь» имеет общеиндоевропейский корень, знакомый многим по таким словам, как «навигация» (лат. navis – море), а также по одному из вариантов именования руны n Need/Nautiz («Нужда»).
Возможно, первоначально под навьями или навами понимали души людей (в том числе и предков), находящихся в потустороннем мире вообще. Однако под воздействием христианства это понятие приобрело сугубо отрицательный оттенок. На миниатюре к Радзивилловской летописи (лист 124) навьи весьма похожи на людей.
Признанный специалист О. Смирницкая по отношению к хозяину Вальхаллы, потустороннего мира древних германцев, богу Одину – Вальфэдру, то есть «отцу павших, властителю мёртвых», использовала перевод «Навь-бог». В русском народном предании местонахождение Иного мира обозначено по-разному. Это может быть труднодоступная область пространства далеко за горами, непроходимыми лесами, глубокими морями, за краем Белого Света, то есть «за горизонтом событий».
Подобное представление является весьма древним.
У древних греков царство Аида находилось за рекой Океан, а своего рода «рай» (царство Крона) – на островах блаженных (куда отправился и Менелай с Еленой).
По народным представлениям, в укромных глухих уголках существуют прямые проходы из мира людей в мир иной (например, колодец или дупло, расщелина или пещера, дыра под священным камнем или даже нора, а то и запретная дверь. Во всех случаях это – своеобразная «дырка, прогрызенная в пространстве». Необходимо пройти через область, уже лишённую Света. Зрение там не помогает, отказывают и прочие чувства.
Выход за пределы освоенного пространства нередко сопровождался сложными обрядовыми действиями (ван Геннеп, 2002). Вполне понятные опасности путешествия объединялись в сознании человека прошлого с опасностями потусторонними, ибо там, возможно, жили не люди, а некие загадочные и опасные существа, лишь напоминающие людей (ср. «своё – чужое»; пережитки подобного отношения можно наблюдать и поныне. Требовалось оберегаться от этих действительных и мнимых напастей, в том числе – магическим образом.
Чем дальше от Центра (например, поселения), тем меньше порядка (космоса) и больше необустроенного хаоса. Отдаляясь от центра, мир деградирует. Линейное время людей растворяется в не-времени. Бегущее по кругу время богов рассыпается на части. Пробывший там минуты, теряет на этом свете дни. Интересно, что это – общеевропейское (и не только) представление. Лишь в особые моменты годового круга «часы» миров совпадают. Например, в так называемые «навьи дни» или «Деды» проходы между мирами открываются и параллельные пространства сближаются (подробнее см. Ермаков, Гаврилов, 2009а).
В Иномирье действуют законы субъективной, а не объективной реальности, то есть магические законы, когда самые маловероятные события случаются, а очевидные с позиций логики простого человека – нет.
Сегодня благодаря прежде всего трудам Б. А. Рыбакова более всего распространено представление о том, что названием одного из пространств Иномирья было кощное. Предпосылкою к тому служит прежде всего летописное свидетельство о низвержении идола Перуна: «И плыл (идол) из света во кощное, сиречь во тьму кромешнюю» (Новгородская Софийская летопись). Таким образом, вслед за Рыбаковым «кощ» принято понимать как уровень славянского мироздания, схожий с безрадостным Аидом эллинов или с Хель древних германцев. Иначе говоря, с Нижним миром. В свою очередь, этот мир, согласно более поздним волшебным сказкам, троичен – медное царство, серебряное царство и золотое царство.
Мотив «Древа Жизни» на поздней русской вышивке
Позволим себе толику сомнения и осторожно попробуем разобраться с оттенками и смыслами слов с основой *кощ-.
У М. Фасмера «кощей – род. п. – ея 1. “худой, тощий человек, ходячий скелет”; 2. “скряга”. Вероятно, от кость; см. Mi. EW 133 и сл.; Бернекер 1, 583. Напротив, др. – русск. кощеи, кощии “отрок, мальчик, пленник, раб” (СПИ) – из тюрк. košči «невольник» от koš “лагерь, стоянка”… Менее вероятно сближение Соболевского (ЖМНП, 1886, сент., стр. 152) с костить “бранить”».
Однако слово «кощун» авторитетный этимолог даже не пытается, хотя такое сравнение вроде бы напрашивается, сопоставить с «кощеем». Кощун у него – «”насмешник, богохульник”, укр. кощун, болг. кощун – то же, кощуня “хитрю, интригую, насмехаюсь”. Вероятно, от костить… В отличие от них Младенов (254) толкует кощун как заимств. из тюрк. – булг.; ср. соответствующее ему тат. koštan “корыстный человек”» (Фасмер).
Однако понимание соотношений кажется весьма важным, исходя из того, что «культуру можно определить как то, ЧТО данное общество делает и думает. Язык же есть то, КАК думают» (Сепир, 1993, с. 193).
Б. А. Рыбаков обращает внимание на то, что в древнерусских письменных памятниках «словом “кощуны” переводилось греческое μύϑος», то есть мифы в значении предания (Рыбаков, 1988, с. 315). Одновременно слово имеет и смысловой оттенок басен, баек. И если задаться целью проследить контекст употребления переводных значений и исходных смыслов, так и получится: не только «предание», но и «побасёнка, россказни».
Выходит, есть несколько разных значений одного слова? Или, быть может, в русском языке имелось три разных по происхождению и смыслу, но сходно звучавших слова?
Не будучи языковедами, мы ни в коем случае не претендуем на правильность наших толкований, более того, хотим воздержаться от скоропалительных выводов.
Вот возможные варианты.
Во-первых, «кощей» – «мелкий, щуплый, а также поражённый в правах человек». К нему примыкает известное из памятников XI–XII в. именование «кощеем» того, кто ведает лошадьми в дружине, ведёт запасную лошадь князя.
Во-вторых, единогласно (и не только вслед за Фасмером) признаваемое заимствованным из тюркских слово «кощун» в значении «оскорбительные, идущие против принятых правил и норм (прежде всего церковных) речи». Слово распространено именно в тех регионах славянского мира, где в древности происходили активные взаимодействия с тюркоязычными кочевниками.
В-третьих, можно проследить интересное оттеночное значение несомненно родственного «кощунам» слова «кощунство». Встречаются предположения, что оно восходит к слову кость и имеет отношение к тому, что на костях на Руси, как «и в некоторых других странах, гадали, совершали какие-то магические действия» (св. Я. Кротов).
В то же время в поучении XVI в. «Еже не плакати о умерших», привязанном к Троицким Дедам (суббота Троицкой седмицы), подвергаются яростной критике те, что «тщеславия деля плачются, а отшедше упиваются и кощуны деют» (Гальковский, 1913, с. 183). Здесь кощуны приравниваются к действиям неприличным: «кощуны и играния неподобные»; пьяные «глумятся и кощюнять» (там же, с. 168–171). Вместе с тем этот текст восходит к древнерусскому переводу на церковнославянский текста Иоанна Златоуста, выполненному в XIV в., являя собою буквально подстрочное переложение оригинала. Правомерно ли на основе греческого источника в русском средневековом переводе делать выводы о славянском язычестве? Сомнительно.
Можно ли найти более или менее логичное объяснение выявленным нестыковкам? Полагаем, да.
С точки зрения христианина всё, связанное с язычеством, является бесовским, относящимся к преисподней, а все боги язычников – бесы, и не могут быть кем-то иным. По большому счёту, даже религии, считающиеся с ветхозаветным преданием, являются бесовским наущением.
Естественно было бы думать, что автор текста в Софийской летописи считал всё Иномирье преисподней. Ведь, будучи некрещёными, языческие предки славян находятся именно в аду, а не где-либо ещё.
Там же, где, с его точки зрения, пребывают и все бесы (боги славянского язычества).
И как устроено согласно языческим же (то есть «от лукавого») воззрениям Иномирье, сочинителя нисколько не волновало.
Получается, кощное [царство] – это, если можно так сказать, иной мир вообще.
Слово «кощуны» действительно может иметь смысл речей мифологического содержания, будь то космогонические мифы или представления о посмертной судьбе усопшего. Кстати, большинство упоминаний о кощунах встречаются в контексте либо переходных точек годового круга, либо обрядов перехода.
Тогда слова «кощей» и «кощуна» созвучны, но не родственны (см. выше). Это, честно говоря, заставляет отказаться от ряда устоявшихся представлений, в том числе о том, что «кощным» правит некий Кощей и что он является своего рода славянским Аидом. Или что налицо довольно распространённое явление наложения смыслов по созвучию самих слов. И тогда Ирий, к которому и восходит современное восточнославянское «рай» – не оппозиция кощного [царства], но лишь его составная часть5.
При таком толковании новый смысл приобретают и упомянутые в начале раздела «царства» из русских народных сказок. Размышление над этим образом вызывает как ассоциации с мирами скандинавской и кельтской традиции, так и предположение об описании с их помощью той самой иерархии Иномирья6.
В Иной мир попадали души усопших и лишь в исключительных случаях – живые люди. Душа славянина могла направиться туда в клюве ворона, что выклёвывал глаза, зеркало души, на крыльях ласточки. До сих пор у русских сохранилось суеверие, что птица, залетевшая в дом – к смерти.
Считалось, что были и иные способы: через пламя погребального костра, при помощи животных-посредников – волка или медведя, на погребальной ладье или на санях. Точно так же у эллинов душа переправлялась в Аид через реку Стикс на лодке старого неумолимого Харона, да и скандинавский Один порою выступал навьим лодочником («Сага о Волсунгах», X). В русской народной сказке о купце Марко-богатом показывается сходный древнейший образ старца-перевозчика в Иномирье через реку Смородину или море Дон. Образ реки (моря) не случаен, ведь земная твердь по ряду представлений плавала в водах первоначального космического Океана. И лишь в центре этой тверди, в начале начал незыблемо высилась ось – опора Мира, к которой мы ещё не раз вернёмся.
Домовины – надгробные памятники, сохранившие своё название и, отчасти, антропоморфный вид со глубокой древности. Домовина некогда представляла собою модель жилого дома на столпе (Древе?)
«Образы чужого мира чрезвычайно противоречивы и многообразны, даже если речь идет о какой-то конкретной сфере чужого, например о мире мертвых. Имеющийся в изобилии материал не столько проясняет, сколько усложняет картину. Он может описываться с помощью таких признаков, как темнота и, наоборот, постоянный свет; несоразмерность человеку и аномальность; отсутствие смены времен года (постоянный холод или постоянное тепло); связь с водой и сыростью; зеркальность (все как у людей, только наоборот); область плодородия или бесплодная пустыня. Наконец, иной мир может характеризоваться как раз отсутствием каких бы то ни было характеристик, представляться “никаким” локусом, миром небытия, невещей, несобытий, неявлений (Страхов, 1988, с. 92–93). По справедливому выводу В. Я. Проппа, в изображении иного мира “никакого единообразия нет. Есть многообразие. Скажем вперед, что народов, имеющих совершенно единообразное представление о потустороннем мире, вообще не существует. Эти представления всегда многообразны и часто противоречивы” (Пропп, 1946, с. 266).
Характерный пример – представления о локализации иного мира. Фольклорные и мифологические тексты, как правило, указывают его “точные” координаты: под землей, под водой, на небе, за горами, на Севере или на Западе и т. д. Основным признаком его местонахождения, судя по такого рода источникам, является удаленность. Но вместе с тем человек постоянно ощущал его “физическую” близость.
Этот мир мог начинаться сразу за порогом дома или даже внутри дома (подпол, запечье). Особенно близко граница своего и чужого подступает в похоронной и поминальной обрядности, когда можно даже говорить о временном снятии границ (ср. призывание родителей на трапезу, угощение покойников в почетном углу дома, оставление еды на окне и т. д.).
В других ритуализованных ситуациях она может отступать дальше от центра освоенного человеком пространства (ср. маргинальную роль бани, овина, реки и т. п.). Таким образом, эта граница подвижна. По мере конкретизации своего мира граница приближается к центру, а сфера чужого все более абстрагируется. И наоборот, детализация чужого мира означает проникновение в него (пусть даже мысленное) и расширение своего.
Расписная северорусская прялка с мотивом цветка – Мирового древа. Усть-Кичменьга Вологодской обл. (фото А. В. Алексеева)
Чужое начинается там, где кончается свое, и эта граница путешествует вместе с человеком. Это особенно проявляется в тех ритуалах (и соответствующих фольклорных и мифологических текстах), в которых реализуется схема проникновения субъекта (героя) в чужой мир. Такое путешествие представляется как последовательное преодоление серии границ, каждая из которых расценивается как главная, но, будучи пройденной, перестает быть таковой, и главной становится та, которая впереди.
Указанные особенности позволяют говорить о двух противоположных типах представлений о чужом мире, реализующихся в соответствующих текстах.
1. Чужой мир удален от мира людей, и для его достижения требуются значительные усилия. В этом случае основное внимание уделяется достижению границы между своим и чужим, разработке способов ее преодоления и установления контакта. В текстах, разрабатывающих эту модель (например, в волшебной сказке, в переходных обрядах), основной категорией пространства является путь, главными характеристиками которого являются определения “дальний” и “опасный”.
2. Чужой мир расположен в непосредственной близости от человека. В этом случае действия человека направлены на укрепление границы, на обеспечение ее непроницаемости и устранение нежелательных контактов. Для текстов, описывающих эту схему (мифологические былички о проделках нечистой силы, заговоры с мотивом возведения “железного тына”, элементы календарной, похоронной, родильной и окказиональной обрядности и др.), основной категорией является граница» (Байбурин, 1993, с. 185–186).
В Ирии славянин, как полагали, встречал своих предков. Уклад жизни в нём представлялся приблизительно таким же, как и в людей мире, только особых усилий для добычи пропитания. Нижний мир представлялся бесцветным и более скудным, чем Земной. Видимо, его представляли то в виде поля, на котором Великий Водчий пас души, то в виде огороженного места за тыном, украшенным мёртвыми головами.
Разумеется, такое описание Иного мира – образное, передававшееся на языке людей, мало приспособленном для изложения понятий не- или надчеловеческих. И сегодня передача видений, вне зависимости от природы, пережившим их человеком представляет собою крайне непростую задачу.
Надо полагать, славянам, как и другим народам, были известны особые способы изменения сознания, целью которых было достижение, если можно так выразиться, обретение возможности созерцать Иномирье и общаться с его обитателями. Искусство быть ни живым и ни мёртвым, ни человеком и ни зверем, оказываться на какой-то срок и здесь, и там, к сожалению, почти утрачено.
С высокой степенью вероятности можно думать, что подобные приёмы не были широко распространены, имели много общего с шаманскими путешествиями, а память о них сохранилась в фольклоре и, отчасти, в знахарской традиции.