Глава первая
Начнем сначала…
Эйфория первого дня продержалась недолго.
Турецкий уже знал о тех событиях почти годичной давности, которые произошли, говоря языком прошлого, в Ивановской волости, Замотаевского уезда, Астраханской губернии. Прошлое-то возвращается потихоньку, неизвестно, правда, зачем, но отчего же и не отдать ему дань былого уважения? Все бы неплохо, наверное, да только никогда не было в том прошлом такого, чтобы сразу четыре убийства повесили на невиновного человека, осудили его, а затем пересмотрели решение, и из всех убийств оставили-таки одно, в котором по-прежнему ни у кого не было твердой уверенности. Всякая юстиция бывала в разные времена, и коррупция, и взяточничество – тоже, но никогда прежде не было, чтобы человека именно с поразительной легкостью обвиняли, а чуть позже с такой же легкостью оправдывали, но не полностью. Надо же было все-таки убрать его с глаз подальше и тем «закрыть вопрос»! Нельзя демонстрировать широкой публике, что вся правоохранительная и судебная системы нового демократического общества не оправдывают даже тех невеликих зарплат, которыми их обеспечивает государство, и поэтому ищут для себя иные источники доходов! Абсурд! Наоборот, говорят скептики: какое общество, таковы и защитники его, таков и суд.
Отдыхавший здесь, в станице Ивановской, директор «Глории» отставной генерал милиции Грязнов принял тогда активное участие в расследовании фактически четырех уголовных дел и предоставил начальнику ГУВД области Алексею Привалову доказательства того, что обвинения против невиновного человека были инспирированы. Сфальсифицированы, другими словами. И все вроде бы стало на свои места. Но в Москву, в «Глорию», прислала слезное письмо гражданская жена осужденного-таки Антона Калужкина, в приговоре которому апелляционная инстанция районного суда сняла три откровенно нелепых обвинения, оставив четвертое, и на этом основании суд определил ему меру наказания в виде лишения свободы сроком на 12 лет строгого режима. То есть, иначе говоря, правоохранители и прокуратура, вкупе с судом, добились-таки своего, как гласит русская поговорка, пусть не мытьем, так катаньем.
И при этом никто – ни Грязнов, ни свидетели – жители станицы, так и не поняли, почему в качестве «козла отпущения» властью был избран именно Антон? Хоть убей, не понимали. Вот и прилетел Александр Борисович, имея в кармане скудные гроши, ибо требовать с Кати Нефедовой, умолявшей о помощи, какие-либо средства на проведение дополнительного расследования было делом пустым и безнадежным. Кое-что «наскребло» агентство – уже из чувства протеста против откровенно творящейся несправедливости. Но главным образом и Грязнов, и Турецкий очень рассчитывали на помощь ГУВД, коим руководил двоюродный брат Дуси, начальник областной милиции генерал Привалов. Да, рассчитывали…
Но уже два дня спустя, когда проводили Дусю в Москву и Турецкий попытался договориться с Приваловым о деловой беседе, генерал повел себя на удивление индифферентно, и это после такой радостной встречи в аэропорту! Звучали его оправдания примерно так: «Оно бы, мол, конечно, да, однако, с другой стороны, видите ли, Александр Борисович, существуют, к сожалению, некоторые обстоятельства, которые, в свою очередь…» – и так далее. Называется это, как в известном анекдоте об «умном» старшине, – «уклончивым ответом». А ведь мог бы и спасибо сказать, поскольку явно сбывалась его затаенная мечта – выйти в родственники Вячеславу Ивановичу, а скорее, вероятно, воспользоваться в дальнейшем его немалыми московскими связями. Нехорошо получалось, и Александр Борисович это увидел почти сразу, как ни скрывал теперь Привалов своего недовольства вторичным вмешательством москвичей в сугубо провинциальное дело, в гораздо большей степени касавшееся именно его «епархии». Ведь как раз милиция и следственные органы и «заварили» эту «кашу», и должны были, в конечном счете, ответить за свои бесчинства. Впрочем, к самой Дусе все эти события не имели ни малейшего отношения.
Нет, категорически не понравился генерал Привалов при второй их встрече Александру Борисовичу. И показное его радушие – в первую очередь. Об этом стоило бы, вообще-то, «перекинуться» со Славкой, но Турецкий понимал, что и тот сейчас в эйфории, поскольку Дусенька, выполнив его просьбу и проведя Саню по всем соседям, с которыми уже однажды разговаривал Грязнов, благополучно отбыла в Москву, имея при себе минимум багажа, как и просил ее жених.
Итак, Привалов вместе с Турецким проводили Евдокию Григорьевну в аэропорт, и Алексей Кириллович немедленно поспешил, сославшись на какую-то свою особую, экстренную занятость, «закруглить» возникший было разговор о том расследовании, ради которого и прибыл сюда московский сыщик. Вид у него сразу стал сугубо деловым, «начальственным», что не должно было оставлять никаких сомнений в его «государственной занятости». А Турецкий с его проблемами вполне мог обойтись и сам. Именно это дано было понять Александру Борисовичу отказом Алексея Кирилловича в ближайшие дни принять у себя сыщика для подробного и серьезного разговора. Единственной помощью, которую тот действительно оказал, был звонок кому-то в областной суд с просьбой посодействовать Турецкому в его ознакомлении с последним обвинительным заключением по делу Антона Калужкина. Причем попросил Привалов как бы о личном одолжении. Очень «любил» всегда «благодеяния» такого рода Александр Борисович и оценил помощь.
После такого, почти бесцеремонного, можно сказать, «отлупа» Турецкий уже видел, что с дальнейшими просьбами относительно помощи с транспортом и прочими необходимыми в любом расследовании надобностями обращаться к Привалову – дело бесполезное, точнее, бессмысленное. Ну что ж, и это – не впервой… Власть никогда не помогала в подобных расследованиях, ибо чаще всего именно ее «уши» торчали в нарочито и грамотно запутанных ситуациях. И это означало, что теперь Александру Борисовичу придется самому, не опираясь и не ссылаясь на прежние наработки и знакомства Грязнова, заняться делом Калужкина с самого начала, практически с нуля. И это – тоже не новость. Взялся, как говорится, так уж не жалуйся на обстоятельства. Но, хотя Турецкий мог бы с абсолютно чистой совестью послать всех станичников с их заботами и болями куда-нибудь подальше и закрыть свою частную «лавочку благодеяний», наперед зная, что ни перед кем ответа ему держать не придется, даже перед Всевышним, он прекрасно понимал, что никогда этого не сделает. Прежде не мог, не сумеет и сейчас, просто совести не хватит. Оно, конечно, неприятно сознавать, что ты – дурак, которого фактически подставили в заранее обреченном расследовании, но и иного выхода для утешения своего самолюбия он тоже не находил. Одни только умоляющие и верящие в его силу и убежденность глаза Зины, не говоря уже о Кате Нефедовой с ее сынишкой, чего стоили! Как после этого смотреть-то в них?
Нет, разумеется, можно было бы и не смотреть, а просто сесть в ближайший самолет и послать всех к определенной матери, но и это не выход для самооправдания. Значит, залихватское «я приступаю к расследованию» все еще имеет место быть, по выражению записного бюрократа.
Но с Грязновым он все-таки созвонился, чтобы поставить того в известность о том, что «друг Алеша» оказался очередной и, к сожалению, самой типичной милицейской сукой. Это – на всякий случай, чтобы у Славки, который, естественно, очень расстроился, в дальнейшем неожиданно не возникло ненужных иллюзий. Ну а Дуся, разумеется, была здесь ни при чем, – что ее просили, то она сделала быстро и с охотой. Очевидно, родственные отношения с генералом ее также никоим образом не касались. А может, и тяготили, кто знает. И такое бывает в жизни…
Что ж, сначала так сначала… Турецкий совершил формальный акт: взял у Катерины Сергеевны Нефедовой заявление на имя директора «Глории» В.И. Грязнова с просьбой провести объективное расследование обстоятельств преступления, за которое безвинно осужден ее гражданский муж Калужкин Антон Сергеевич. Вопрос о сумме гонорара не поднимался. Сделал это Турецкий отчасти и с той целью, чтобы душу больше не мучили сомнения: стоит – не стоит? Стоит, раз взялся…
А еще в день прилета Александр Борисович с помощью того же Привалова нашел в Астрахани фирму проката автомобилей и взял там за свои кровные подержанную «тойоту» серебристо-серого цвета, как уверял его менеджер, в отличном состоянии.
После оглашения приговора прикрепленный к осужденному адвокат Петровичев буквально в последний день отведенного ему уголовно-процессуальным кодексом срока обжалования решения суда принес протест в апелляционном порядке. После ряда следственных действий уже городской суд, рассмотрев дело Калужкина, снял три эпизода, оставив в силе четвертый – обвинение в убийстве участкового уполномоченного майора милиции Грибанова. И приговорил к 12 годам строгого режима. И вот после этого адвокат внес протест уже в кассационном порядке в Судебную коллегию областного суда, и исполнение приговора снова временно приостановилось. Вероятно, и в последнем случае также еще «сработало» личное общение Грязнова с Приваловым и обещание последнего, данное им Вячеславу накануне возращения Грязнова из Астрахани в Москву. С этого и начнем, сказал себе Турецкий.
Явившись с утра пораньше в суд, он попытался добиться встречи с судьей, которая вела процесс, Эллой Серафимовной Санаевой, но ему ответили, что в течение ближайшей недели он не может рассчитывать на беседу, слишком много работы, а вот на будущей неделе… ему обязательно сообщат о такой возможности.
С судом ясно, все было сработано грамотно. Значит, придется обращаться в прокуратуру, где должны быть копии обвинительных заключений. А если начнется очередная тягомотина, тут уже потребуется включить в действие напор и энергию Кости Меркулова, заместителя генерального прокурора. Но Турецкий надеялся, что до этого не дойдет, он и сам еще мог оставаться в памяти руководства прокуратуры как недавний, относительно, конечно, первый помощник генерального прокурора. Да и на удостоверении была его фотография того времени, когда он носил мундир государственного советника юстиции третьего класса.
Вмешательства «высоких сил» не потребовалось. Ему удалось без особого труда получить разрешение на ознакомление с необходимыми материалами, находившимися в архиве прокуратуры. Отправившись туда, Александр Борисович собирался внимательно ознакомиться с обвинительным заключением и сделать для себя все необходимые выписки и пометки. А затем попытаться вернуться к тому, самому первому обвинительному заключению, в котором Калужкину инкриминировались целых четыре убийства. Турецкого интересовали метаморфозы, которые произошли в апелляционной инстанции, оставившей из четырех только одно преступление. Была ведь какая-то причина? Вот в ней и следовало разобраться: по какому принципу обвинения снимались? Это же не просто так, практически во всех эпизодах фигурировали похожие улики. Но где-то они суд не устроили, а в Грибановском деле – устроили, так получалось? «Теньденьсия!» – как говорится в известном анекдоте про наблюдательного чукчу.
Между прочим, Турецкий сразу понял, что в архиве ему повезло, он познакомился – так уж невольно получилось! – с очаровательной женщиной из этой «конторы», как он всегда непочтительно называл учреждение, в котором провел практически всю свою трудовую жизнь, достигнув при этом немалых высот и чинов. Людой звали кокетливую… Девушку?.. Дамочку?.. Причем самого заманчивого для опытного мужчины возраста – по его прикидкам, что-то между двадцатью пятью и тридцатью годами, но не задавать же жарко дышащей красотке столь невежливый и бестактный вопрос! Впрочем, «дышала» она, вполне возможно, и по причине довольно-таки тяжелой атмосферы в помещении, где пыль и духота составляли вреднейший из всех возможных коктейль.
Внимательный к женщинам, Александр Борисович отметил также, что в гораздо большей степени ее занимал не пристальный интерес москвича к уголовному делу, по которому уже вынесен приговор, а его собственное присутствие в подведомственном ей помещении, где она чувствовала себя хозяйкой. Люда ведь, как и он, знала о том, что исполнение приговора временно приостановлено, в связи с кассационной жалобой адвоката. И потому она не совсем понимала, зачем нужно было копаться в обвинении симпатичному мужчине, который поглядывал на нее и с нежным сочувствием, от которого что-то разливалось в животе, и с явно недвусмысленным любопытством. А уж чем кончается такое любопытство, ей было известно лучше, чем кому-либо другому. И она немедленно приготовилась ему помогать, как только он попросит об этом, а что обязательно попросит, она нюхом чувствовала. Причем помогать собралась исключительно по личной инициативе. На служебную необходимость в этом вопросе начальство ей не указывало.
Из нескольких случайных реплик, каждая из которых сама по себе, казалось бы, не несла никакой серьезной информации, Александр Борисович без труда выяснил, что эта стройная шатенка с очаровательной и, вероятно, модной здесь скобкой волос, а также полной грудью, которую она носила словно высокую правительственную награду, то есть с откровенным вызовом и гордостью, проживала в настоящий момент одна. Родители ее, сотрудники областной прокуратуры, уехали в подмосковный санаторий: отец – подлечить сердце, а мать – проследить за ним и не давать воли. И дочь их оказалась, таким образом, почти на целый месяц предоставлена сама себе. Ну и немного службе, поскольку летом суета в архиве прокуратуры несколько замирает. Опять же и напарница, пожилая тетенька Варвара Лавровна – существо доверчивое, тихое и на протест неспособное, ее и попросить об одолжении нетрудно, она всегда подменит.
Люда чем-то очень напомнила Турецкому Алевтину, Альку – не менее привлекательную дочь генерала из Минобороны, исполнявшую в «Глории» должность секретаря. Люда показалась ему такой же раскованной, правда, может быть, излишне смелой, но твердо уверенной в том, что ей должно принадлежать решительно все, на что падает ее взор. Что ж, это обычные в наше время издержки воспитания.
Вручая Турецкому папку с обвинительным заключением, она с таким интересом стала его разглядывать почти в упор, что Александр Борисович, несмотря на свою годами отработанную реакцию в подобных ситуациях, ощутил минутную слабинку. Но, тем не менее, привычно послав девушке в ответ вместе с легкой усмешкой понимающий взгляд, он подумал так: если уж на то пошло и правоохранительная власть, вкупе с судебной, не собирается ему помогать в установлении истины и справедливости, тогда он имеет все основания для того, чтоб хотя бы немного «насолить» этой власти, «застолбив», как говорится, прямо здесь, в ее анналах, свое временное присутствие.
Нет, конечно, у этой маленькой, но очень приятной мести было и одно неудобство, точнее, неловкость. И называлась эта «неловкость» Зиной. Однако милая женщина находилась в нескольких часах езды от Астрахани, и вряд ли бы кто-то специально задался целью донести до нее очередную сплетню об астраханских похождениях Саши. Тем более что сам Александр Борисович сообщать ей о своей прирожденной «мстительности» вовсе не собирался. К тому же у него был и еще один важный повод быстро и действенно завоевать расположение незамужней, как опять-таки легко выяснилось, Люды: он хотел бы не довольствоваться Славкиным пересказом, а самостоятельно прочитать первое обвинительное заключение, чтобы провести сравнительный анализ логических выводов местных следственных и судебных органов. А добыть те материалы в данный момент он смог бы с помощью той же Люды, у которой, как ему показалось, личные интересы и амбиции определенно превалировали над служебными. И, значит, стоило рискнуть, не спрашивая снова разрешения в секретариате: выйдет – не выйдет, к тому же отмщение уже само по себе довольно-таки сладкая штука.
Когда Александр Борисович закончил делать выписки по последнему приговору, а летний зной на улице достиг своего максимума и мало приспособленное к подобным погодным условиям помещение архива стало сравнимо с банной парилкой весьма непрезентабельного уровня, вот тогда единственной формой спасения могли стать лишь подходящие домашние условия, желательно с холодным, освежающим душем. В шутку высказанное предположение вызвало внезапный и вполне доброжелательный отклик со стороны сотрудницы архива, также изнывающей от зноя и, очевидно, еще и от неутоленных желаний. Оказалось, кстати, что спасение могло бы состояться в непосредственной близости от данного госучреждения, стоило лишь перебежать через раскаленную улицу вон в тот большой жилой дом с тенистым двором, укутанным кронами столетних, наверное, акаций. Да к тому же и обеденный перерыв был совсем уже близок. А где, между прочим, собрался провести его Александр Борисович? Но как же изумилась девушка, услышав, что он даже не удосужился узнать, где здесь можно пообедать! Разумеется, жарко, однако жара не является поводом для «зверского издевательства» над собственным драгоценным организмом! И тут же поторопилась добавить, что, по ее убеждению, есть масса способов поправить пошатнувшееся здоровье, к примеру, хорошей окрошкой с ледяным квасом из холодильника! Или мороженым – на десерт, с рюмочкой… хм, да, можно и хорошего коньячка – по контрасту: одно опаляет душу, а другое ее тут же охлаждает. Ох, да ну что вы, какие заботы! А, с другой стороны, куда нам без них, понятное дело, но ведь надо же и о себе иногда думать… Какое еще дело? Ах, он имеет в виду то, годичной давности? Он собирается идти и просить в секретариате новое разрешение на ознакомление с документами? Делать больше нечего? Господи, да какое там еще разрешение для хорошего человека?! Кому оно требуется? Ей, что ли?.. Вот юмор!.. Ну, конечно, гораздо разумней и полезней знакомиться с обвинительными заключениями именно в домашних условиях! Сию минуту!..
Люда не любила бросать слов даже на ветер, который мог бы принести и прохладу. Она смылась куда-то в глубь помещения, и Александр Борисович услышал голоса – Люды и другой женщины. Из отдельных реплик он понял, что молодая сотрудница срочно нуждается в перерыве своей служебной деятельности. Кажется, договоренность была быстро достигнута, поскольку появилась сияющая Люда и с удовольствием потерла ладошки одну о другую, как это делают в случае нечаянной удачи. И вот уже пухлое обвинительное заключение преспокойно улеглось в подходящую для схожих случаев папку, а папка уютно устроилась под мышкой у сразу взбодрившейся сотрудницы архива. После этого Турецкий, чтобы не привлекать к своей персоне ненужного внимания охраны, первым покинул ставшее вдруг таким гостеприимным здание. Оставлять у входа в здание прокуратуры взятую в прокате «тойоту» необходимости не было, и Александр Борисович, опустив все стекла, ибо в машине дышать было нечем, проехал немного вперед.
Увидев вышедшую из подъезда Люду, которая стала нетерпеливо оглядываться, он махнул ей рукой, и та, ловко и кокетливо перебирая очаровательными ножками в насквозь просвечивающем коротком платьице, что, естественно, немедленно взволновало Турецкого, бодро подбежала к машине. Как же это он сразу-то не углядел там такое изящество?! Ну да, он же документы обвинения изучал, да и свет в помещении был «сиротский», как, очевидно, во всех в мире архивах.
– Садитесь, Людочка, – с ласковым вздохом пригласил он, – не мучить же на такой жаре ваши восхитительные ножки, которые, по моему твердому убеждению, не могут вызвать у мужчины, понимающего в них толк, ничего, кроме искреннего почтения и обожания! – «Во, как оторвал! – подумал с юмором. – Кажется, девочка скушала». – И покажите, как нам удобнее подъехать к вашему дому? Сейчас, мне кажется, лучше даже не очень хорошо ехать, чем замечательно ходить по этому пеклу, верно?
По красноречивому взгляду девушки, а также по элегантно выставленным на обозрение, очень приличным не только на вид, но, вероятно, и на ощупь, обнаженным и загорелым коленкам он понял, что глубоко прав в своем «изящном» предположении. Немедленно выплыла из памяти фраза-анекдот о водителе автобуса, глядящем в зеркальце заднего обзора: «Девушка, прикройте, пожалуйста, коленки, вы заслоняете мне дорогу!» Ответом Александру Борисовичу был искренний смех, мгновенно устранивший ненужные условности.
– А если так? – воскликнула со смехом Люда, обнажая отличные загорелые ножки почти до трусиков. Имея в виду, что она тут же охотно и подтвердила Турецкому, только что рассказанный им анекдот.
– Блеск! – с артистичным придыханием, которым он попытался замаскировать естественное напряжение, констатировал Турецкий. – Но только теперь и я, как водитель того несчастного автобуса, тоже ничего не вижу… кроме…
– Кроме чего? – настаивала игривая девушка, потягиваясь всем телом и медленно раздвигая и сдвигая такие непослушные коленки, что у Александра Борисовича вдруг потемнело в глазах и он даже замотал головой, словно прогоняя опасное для себя видение.
– Господи, да не испытывайте же меня! – простонал он с восторгом. – Если вы еще желаете живой и, главное, целой-целехонькой добраться до противоположной стороны улицы…
– Ага, так я и послушалась! – злорадно заявила она, вперяя в него рыжие и горящие сладким бесстыдством тигриные глаза. – А вы что же, считаете себя опытным механиком? Умеете разбирать объект вашего пристального внимания на запасные части? Или только хвастаетесь своим мастерством?
А это уже был не намек, а приглашение, на которое и следовало соответственно отреагировать. Турецкий всем корпусом повернулся к ней, несколько раз глубоко вздохнул, расширяя ноздри, и сдавленным голосом, с придыханием громко прошептал:
– Все, я пропал окончательно!..
Тронувшаяся было машина сама осторожно прижалась к бортику. Александр Борисович, на всякий случай бросив пытливый и несколько вороватый взгляд на пустынный тротуар и улицу вокруг них, со страстным выдохом рухнул и прижался губами к бархатной, почти шоколадной коже ее бедра. Запечатленный поцелуй немедленно возымел действие. Теперь уже слабым голосом охнула она, словно окончательно покорившись своей неизбежной судьбе, и жадно прижала его голову острыми коготками прекрасной хищницы к вздрагивающей от нетерпения, сильной, оказывается, и очень нервной ноге. Но он с трудом, словно преодолевая сопротивление ее рук, оторвался, поднял осоловевший взгляд и сообщил, что боится теперь просто не дотянуть до пристани спасения. А в ее жадных глазах полыхало торжество. Оно и понятно: целых полдня старалась, а с его стороны – ну, никакого впечатления! Ишь ты, каков москвич! Да еще в генеральской форме на фото в удостоверении. Людочка была сильна в вопросах субординации и понимала, что просто так, ради собственного интереса, никто заниматься «копеечным» делом не станет. Значит, все с этим Калужкиным не так просто. Впрочем, ей-то что за дело? Куда интереснее для Людочки был теперь отставной, но относительно молодой, а как только что она выяснила, еще и вполне «жизнеспособный» генерал, которого ей так и хотелось нечаянно назвать Сашенькой, чтобы затем быстро привыкнуть к этому ласкающему, будто любовный шепоток, имени. И она была твердо уверена, что все шло к тому… И Сашенька – уже в пределах осязания, и шепоток – на волне сладкой слышимости. Оставались лишь мелкие детали, которые легко устранялись с помощью последующих активных и решительных действий обеих сторон. В домашних условиях, где же еще!..
Господи, да какой там теперь обед! Пребывая уже больше недели в домашнем одиночестве, Люда перестала заправлять свою постель, считая, что любые усилия, затраченные ради наведения порядка, излишни. И теперь, ухватив гостя за руку, она быстро, почти торопливо, протащила его за собой по коридору прохладной квартиры с работающими кондиционерами.
Привычно, или, скорее, профессионально, выхватывая взглядом отдельные предметы обстановки, чтобы составить себе впечатление о семье Людмилы, Турецкий отмечал, что мебель здесь старинная, может быть, даже фамильная, передающаяся по наследству. Видывал он подобные громоздкие буфеты с наборными стеклами на дверцах и мраморными досками, на которых, наверное, удобно было хлеб резать. А еще – эти глубокие кресла с бархатной зеленой обивкой, стулья с высокими спинками и столы на резных ножках. Но чаще встречал такие гарнитуры в мебельных комиссионках – раньше, когда их было в Москве много. Разглядывал, словно в музее, не очень представляя себе, как можно жить среди таких памятников «высокой старины». Очевидно, и характеры, и поведение людей в такой обстановке должны быть медлительными и достойными, чуждыми стремительным, как любили говорить тогда, веяниям века. И здесь, похоже, время тоже немного приостановилось.
Но девушка не собиралась давать ему время на всякие бесплодные философские размышления, она почти втолкнула его в свою комнату, и глаза Турецкого сразу уперлись в постель, а девушка, перехватив его красноречивый взгляд, медленно «провела» и свой взгляд по его фигуре сверху донизу и на миг замерла – на середине. Напрягся и Турецкий. И через короткое мгновенье их неуправляемые руки почти одновременно отшвырнули в сторону его брюки и ее платье, а следом туда же полетело и белье. Сильной борцовской хваткой сжав ее тело, он приподнял девушку и, опрокидывая ее на постель, успел заметить, как взметнулись ее шоколадные ноги и мертвым узлом замерли на его спине. Давно не помнил Турецкий подобной, почти дикой, первозданной страсти. Он лишь услышал, как в глубине ее груди возник и начал нарастать низкий стон. Тело ее энергично изгибалось из стороны в сторону, пятки неистово колотили по спине. И, наконец, резкий последний рывок и страстный вопль указали на то, что все у них было задумано и, что гораздо важнее, исполнено абсолютно правильно и с необузданным чувством взаимного восторга. Распались ноги, разомкнулись раскаленные тела, и на смену ослабевшим рукам хлынули встречные потоки острых и жалящих, почти беспощадных поцелуев, от которых окончательно «поехала крыша»…
Время текло неторопливо, и никакой обед был не нужен. В одну из задыхающихся пауз Людка – она теперь уже так входила в сознание Турецкого – заявила, что служба сегодня может отправляться ко всем чертям, потому что только полный идиот захочет сменить душевный, а также и телесный праздник жизни на глухую и зеленую архивную тоску. А если кому ее взгляды не нравятся, пусть увольняют, только «спасибо» скажет. Александр Борисович не знал еще, что слова об увольнении были обычными и ничего не значащими словами, но коренным образом с нею согласился, ибо уже и сам не желал представлять свое грядущее, пусть и достаточно отдаленное пока, завтрашнее утро без горячей чашечки хорошо заваренного кофе. Оказалось, что и Людкины мысли развиваются в аналогичном направлении. Такое единство мнений следовало немедленно отметить горячей решительностью очередных действий. А позже нашлись и иные, не менее веские причины не прерывать стремительного развития их тесного знакомства, родившегося столь неожиданно для обоих…
В комнате, в которой вдруг сгустилась тьма, не было слышно ничего, кроме тягучих вздохов и быстрого шепота, – ни телефонных звонков, ни автомобильных сигналов снаружи. Александр Борисович удивился: надо же, как прекрасна эта тихая провинция, старательно щадящая нежные чувства даже случайных любовников. Людка с таинственным смешком ответила, что еще при входе в квартиру вырубила городской телефон, а «мобилу» отключила еще в машине. Все предусмотрела, умница. Это, чтоб ее не нашли и не оторвали от дела – ни люди, ни бумажки…
А, собственно, обвинительное заключение, ради которого у Турецкого и возникла идея поработать в спокойных домашних условиях, по-прежнему покоилось в папке, которую Людка нечаянно, надо полагать, выронила из рук еще в прихожей. И поднимать ее с пола они не стали, просто не заметили, не до нее было. Да и прерывать ради сомнительного служебного рвения великолепное общение было глупо, – с этим тезисом однозначно согласились оба. В конце концов, решительно заявила девушка, – не в том смысле, что все еще девица, а в том, что до сих пор незамужняя, – у Сашеньки есть абсолютно все возможности заняться этими дурацкими бумажками завтра утром. С мучительной гримаской человека, обреченного совершить очередной ненавистный ей трудовой подвиг, она сообщила ему, что с утра на службе появиться ей, к сожалению, придется, но она постарается отлучиться туда ненадолго, а затем воспользуется любой подвернувшейся возможностью, чтобы побыстрее вернуться домой. Она считала теперь своей прямой обязанностью и даже в немалой степени престижем продолжить соревнование и, хотя бы приблизительно, ответить на основополагающий вопрос: кто из них двоих окажется в конечном счете выносливей и изобретательней.
Ну, а пока, на данном этапе, пальма первенства была Александром Борисовичем безоговорочно присуждена Людке, о чем он без конца и повторял ей, ибо действительно, ее знания и умение стоили, по его признанию, наивысшей оценки. Девушка торжествовала: всегда ведь приятна «твердая пятерка», проставленная учителем, высоким профессионалом. Именно так она почему-то с самого начала и представляла себе Сашеньку. Жаль, конечно, что желанные уроки будут длиться недолго, но… все в жизни преходяще, придется смириться и с этой неизбежностью.
А вообще-то, было бы неплохо пройтись, к примеру, по Новому Арбату под ручку с таким вот генералом, – ох, сладкие девичьи грезы! Впрочем, кто знает, ничего, как было хорошо известно Людке, нельзя исключить в этой жизни, полной сплошных приятных случайностей и захватывающих недоразумений…
Выпитый до донышка, но не растерявший присутствия духа и ответственности за принятое на себя дело, Александр Борисович заставил себя, едва восхищенная его утренним кофе и нежной обходительностью хозяйка отправилась в «присутствие», приняться за обвинительное заключение. И, к своему крайнему удовольствию, быстро осилил довольно-таки пухлое дело. Да там, собственно, практически ничего нового для него не оказалось, – если иметь в виду подробный разговор еще в Москве с Грязновым, обладавшим, как было широко известно в узких кругах, незаурядной профессиональной памятью. Но восстановить кое-какие эпизоды, тем не менее, было бы весьма полезно. Особенно заключения экспертов. И Турецкому стала в общих чертах понятна политика нового следователя, назначенного для повторного расследования всех четырех убийств, инкриминируемых Калужкину. Он очень грамотно отвел три обвинения, в которых откровенно просматривалась милицейская заинтересованность в скорейшем закрытии своих «висяков». А вот в эпизоде с Грибановым, в котором оставалась определенная неясность, обычно трактуемая в пользу подозреваемого, он поступил, что называется, не по закону, а по понятиям. Либо по подсказке. Следовал вывод, что так было надо. И это обвинение он оставил. А ведь кто-то, да чуть ли не сам Привалов, уверял Славку, что тот следователь – человек глубоко порядочный, что сомнению не подлежит. Что ж, очередное очко не в пользу господина генерала.
Нет, все-таки в этих делах определенно просматривался нечистый местнический интерес вездесущей власти. И Алексей Кириллович, как бы ни уверял Вячеслав Иванович Турецкого в искренности и тоже высокой порядочности Дусиного родственника, помня того по прежним временам, был – по все более усиливающемуся убеждению Александра Борисовича – нечист на руку. Вот только поймать его было непросто, поскольку и сам генерал – тоже наверняка профессионал, и, следовательно, для него никакого секрета не представляет нынешнее отношение к нему приезжего сыщика-москвича. Ради обычного интереса бывшие следователи по раскрытию особо важных преступлений из Генеральной прокуратуры в населенные пункты типа станицы Ивановской не прилетают. Даже и в качестве частных сыщиков. Разве что, как говорится, на полном безрыбье. Вот и палки в колеса он обязательно начнет ставить, несмотря на «твердые обещания», данные им Славке. Но если Турецкий окажется прав и случится именно так, то на вопрос, почему осужден Калужкин, можно будет ответить, когда станет ясна причина личной заинтересованности начальника ГУВД. Короче, cui prodest? – кому выгодно? Вечный вопрос, тревожащий души следователей еще из глубин человечества…
Ну все, пухлое обвинительное заключение можно преспокойно возвращать Людочке – страстной, нетерпеливой, но такой покорной в кратких паузах, – просто удивительная женщина. Турецкий невольно начинал сравнивать ее с Алевтиной и видел, что, пожалуй, Альке следовало бы кое-чему подучиться у провинциальной красотки. А впрочем, каждая хороша по-своему. Но, во всяком случае, если вдруг впоследствии выпадет новая возможность оказаться в этих краях, первым человеком, кого он с наслаждением захочет навестить, будет, конечно, замечательная Людмила, чертова Людка…
Мучила ли его совесть? Пожалуй, нет. Ясно же, что каждому – свое. Замуж за него, как пытались «размечтаться» некоторые нравящиеся ему женщины, она не собиралась. Ее интересовал конкретно мужчина, то есть именно он. И в совершенно определенном плане. Но, может быть, у нее тоже имелись свои «заморочки», свои соображения на будущее? Тогда она определенно о них сказала бы, за долгую ночь у нее было немало поводов шепотком поведать о своих мечтах. Но она отделывалась лишь страстными оценками то его, а то и своих «человеческих» качеств, проявляя при этом недюжинные познания. Надо же, насколько стала в последние годы образованной и оперативно мыслящей былая глухая провинция! А все телевидение помогает настоящему воспитанию да «ихнее» кино!
Людка, как пообещала, явилась два часа спустя, но почему-то запыхавшись, будто бежала. Уставилась вопросительно, как если бы присутствие в квартире Турецкого стало для нее неожиданностью. А он смотрел и ждал продолжения. Непонятное молчание затягивалось.
– Я что-то сделал не так? – наконец спросил он.
– У тебя все так. А у меня… – она помолчала, передохнула и спросила: – Ты прочитал уже?
– Давно. А там ничего нового, ничего такого, о чем я не знал бы, нет. Вот, – он показал на папку с завязанными тесемками. – Я тут просто сидел и ждал тебя, наверное, было бы очень гнусным делом уйти, не дождавшись, да? А вот у тебя, мне кажется, что-то случилось?
– Случилось, – несколько скованным голосом произнесла она. – Скажи правду, тебе очень надо было сунуть нос в это заключение?
– Нет, всего лишь проверить некоторые свои мысли. А что? Кому-то уже не понравился мой интерес? – он усмехнулся, чувствуя, что становится «горячо» и, кажется, разгадка находится где-то совсем близко. Выяснить бы только, откуда подул ветер, уж это Людка должна знать. – Я прав, девочка?
– Вот именно, – она насупилась. – И теперь этот твой интерес может выйти мне боком… Скажи, ты собираешься как-то оперировать фактами из этого заключения?
– Так они же прекрасно всем известны, Людочка, дорогая моя! Ими два месяца назад, еще перед первым судебным заседанием, подробно занимался один опер, которого Привалов выделил в помощники Грязнову, и, кстати, по указанию самого же глубокоуважаемого Алексея Кирилловича. Того, который и мне дал разрешение ознакомиться с последним приговором. А тот опер, Володя Климушкин, он – майор из УСБ, буквально в деталях поведал обо всем моему коллеге, который занимался этими четырьмя делами в начале вашего жаркого лета. К слову, он – давний и большой друг Алексея Кирилловича, директор нашего агентства, тоже генерал милиции. Я – о Вячеславе Ивановиче Грязнове, к слову, и моем давнем друге. А потом, не забывай, что и адвокат, как его, Петровичев, кажется, эту фамилию называл мне Славка, тщательно изучил все эпизоды насквозь, именно и по нашим, так сказать, наработкам. Все эти вопросы Привалов уже обсуждал с Грязновым по телефону, и не раз. Так что тайны тут нет никакой. Хотя, скажу тебе, обращаясь к известному старинному принципу – «они не должны знать, что мы знаем о том, что они знают», – кое-кому бывает выгодно создать видимость проблемы. На пустом месте. Так иногда и делается в силовых структурах – для увеличения финансирования. Я понятно объясняю?
Людмила натянуто кивнула.
– Вот поэтому, дорогая моя, я не вижу решительно ничего опасного для тебя лично. Но если что-то где-то сейчас и прозвенело, могу дать деловой совет. Будем считать, что ты мне ничего не показывала, а я ничего и не просил, в глаза не видел. Кинь эту папку на ту же пыльную полку и забудь о ней. Как я уже забыл. Или, может быть, мне заодно уж и помочь тебе, пронести ее обратно через вашу охрану, скажем, под одеждой, под плавками, например? – Он ухмыльнулся. – Ты не стесняйся, говори.
– Мне было крайне неудобно просить тебя об этом… Но если ты соглашаешься, тогда помоги. Чего-то они там бучу подняли. Кто-то, очевидно, позвонил и сказал. Не знаю точно, но – похоже, так. У нас уже не первый случай. Они вчера меня разыскивали, но телефоны, ты сам знаешь… – Она лишь развела руками. – А ты сделай вид, что меня ищешь для уточнения каких-то фактов по последнему приговору областного суда. Ну, а я скажу, что в аптеку бегала. Голова у меня вчера весь день и вечер дико болела. И сейчас, мол, болит. И мы пройдем ко мне, где я заберу у тебя папку и суну на место, ладно?
– Нет вопросов, дорогая. Главное, чтоб ты была спокойна. После вчерашних событий я могу относиться к тебе исключительно с искренним восхищением и горячей благодарностью. Поэтому пусть этот тайный поступок станет моим скромным вкладом в дело твоей личной безопасности, – он улыбнулся, – ну и так далее. Можешь рассчитывать на меня полностью. А этой папки, повторяю и всем остальным скажу, даже на Страшном суде, а не только на вашем, я никогда и в глаза не видел. Они ж не станут меня на контроле обыскивать, надеюсь? Или уже и до охраны доведено, что я ворую уголовные дела в прокуратуре? Нет?
Она наконец с облегчением улыбнулась.
– Я тебе так скажу, Сашенька, – проникновенным низким голосом, который его так возбуждал, произнесла она и приблизилась вплотную, вздрагивая от странного нетерпения, причина которого, впрочем, Александру Борисовичу, тонкому знатоку женской души, была понятна, – если выручишь и не подставишь меня, обещаю, что и следующая ночь – тоже твоя.
«Эва, – отстраненно подумал он, – а что ж я Зинке теперь скажу? Чего я тут делал двое суток? Впрочем… Этот вопрос следует хорошенько потом обдумать…».
– Я буду трогательно счастлив, дорогая. На такую поразительную щедрость я не мог и рассчитывать…
И он резво поднялся, чтобы жарко прижать ее к своей груди и… пока только поцеловать. Однако ей уже и этого вполне хватило, чтобы издать тонкий, жадный стон. Но – время! Она заторопилась и выпустила его из квартиры первым, сказав, что придет следом, после него…
Турецкий подкатил на машине к зданию прокуратуры, с озабоченным видом прошел пост охраны, небрежно сунув милиционеру под нос свое удостоверение, и тот даже рассматривать «ксиву» не стал, мельком взглянул и махнул – проходите.
Естественно, Людмилы на месте не оказалось, и Турецкий поинтересовался в секретариате, когда появится сотрудница архива? Секретарь позвонила, очевидно, Людке, не дождалась ответа и, пожав плечами, предположила, что Егоркина, наверное, вышла, на несколько минут на воздух – отдышаться. В кабинетах-то не продохнуть, кондиционеры, как всегда, не тянут, а вентиляторы вовсе не спасают, а только гоняют без конца из угла в угол осточертевшую жару, поэтому надо просто подождать Людмилу Васильевну возле ее кабинета. Александр Борисович приветливо улыбнулся и поблагодарил. А вскоре и встретил запыхавшуюся сотрудницу архива.
Неужели прошедшая ночь до такой степени измотала девушку, что ей становилось трудно дышать, поднимаясь по лестнице? А что же тогда с ней будет завтра? И Александр Борисович, из-за пазухи вытащив папку, которую Людмила немедленно отнесла на место и воткнула между другими, аналогичными, с мягким юмором спросил, не слишком ли он был вчера горяч и стремителен? Она не поняла, и он, облизываясь, словно сытый кот, объяснил насчет ее одышки.
– А-а! – она облегченно рассмеялась, будто у нее гора с плеч свалилась, и ответила со знойной такой интонацией: – Это мы еще поглядим, кто из нас жарче и стремительней… А у меня головная боль, не забывай об этом.
В этот момент на ее столе зазвонил телефон. Люда взяла трубку.
– Слушаю вас, Арсен Гаврилович… – и, зажав микрофон ладонью, шепнула: – Прокурор… выйди на минутку. – Выходя, он услышал: – Да как обычно, все на своих местах! Как это не могли найти? Спросили бы… ах, да, у меня же вчера башка прямо раскалывалась, ничего не слышала… могла не услышать… А я сейчас сама посмотрю и принесу. У меня ничего пропасть не может. Слушаюсь, Арсен Гаврилович…
Турецкий обернулся и посмотрел вопросительно, потом с вопросом в глазах кивнул в сторону стеллажа. Она утвердительно кивнула в ответ и пошла за папкой. Взяла в руки, посмотрела, сощурившись, на Турецкого:
– Когда листал, внутри ничего не забыл?
– Никогда ничего не забываю, я знаю порядок, дорогая. И пометок не делал. А вот ты, – он снова кивнул теперь уже на папку: – не забудь, в свою очередь.
– Чего?
– Из папки-то вынь, – тихо сказал он и улыбнулся.
– Ах да! – спохватилась она и вытащила дело из папки, которую небрежно отбросила в угол. Улыбнулась: – Спасибо. Подожди меня в коридоре… Кое-кому не терпится…
Естественно, он дождался. Она подмигнула ему, подходя. Уже без обвинительного заключения в руках. Значит, кому-то действительно не терпелось, не спалось спокойно, если еще вчера забили тревогу. Странно! Впрочем, какие странности, если все тут только вид делают, что озабочены. Вот прохиндеи!
– Ну, и кто ж это у нас такой ретивый? – спросил Александр Борисович, возвращаясь следом за девушкой в помещение архива.
– Тот, кто о твоем посещении побеспокоился. Генерал Привалов. Не понимаю, ему-то что нужно? Там же все даже ежу понятно!
– А ты-то откуда знаешь? – вдруг что-то словно бы осенило Турецкого.
– Так мой же папашка и расследовал…
«Точно, Егоркин, – вспомнил Александр Борисович. – Славка же, по-моему, называл и эту фамилию… Так, а где же он отдыхает? Надо бы уточнить. Может, в нашем пансионате на Истре? Это было бы очень удачно».
– Здорово он утомился на этом деле? – спросил у Люды. – Если теперь сердце лечить приходится? Да еще под неусыпным контролем родной супруги? Это у него, в самом деле серьезно?
– Нет, там другое, – она брезгливо скривила лицо. – Кажется, они подгоняли что-то, ну, чтоб самим в галошу не сесть, а отец возражал, даже ругался, я не раз слышала по телефону. Правда, толку от этого… Я и удивилась, когда ты попросил показать тебе старый приговор. Я ж все-таки немного в курсе…
– А ты сможешь мне сегодня еще немножечко помочь? Так, по мелочам, и таким, кстати, чтоб к тебе ни теперь, ни потом никаких вопросов ни у кого не возникало?
– А ты обещаешь мне, что не сбавишь накала? – в свою очередь лукаво спросила она, нервно шевеля ноздрями.
– Жаль, что здесь показать не могу, – таинственным шепотом ответил он, приближая свои губы к ее.
– Иди, иди, – шепнула она, отталкивая его, – а то кто-нибудь обязательно сунет нос…
– А когда подъехать?
– Так я скоро домой прибегу. Через часок-другой, если не задержат. У руководства вопросов, кажется, больше не предвидится, а который вчера возник, уже отпал. А ты машинку свою поставь где-нибудь подальше, не надо, чтобы она у моего дома отсвечивала. И предварительно обязательно мне позвони… Ну, скажу тебе, и люди ж у нас!
– А ты их не ругай, у бл… – он дошептал слово до конца, – это обычная, более того, привычная и даже необходимая работа.
Людка расхохоталась. «Ух, до чего ж хороша, зараза!» Он ободряюще подмигнул ей и вышел.