Глава 2
Понедельник. Фильм ужасов от гражданина в черном костюме. Наш честный мент. Мой город и моя редакция. Цирк приехал. Пожар в микрорайоне Солнечный. Какая же я сволочь!
Никаких побочных явлений Валеркино вчерашнее умирание не имело, и на работу мы явились вместе, бодрые и веселые. В шесть утра нас разбудил звонок тети Люси, и мы успели оба принять душ и нормально позавтракать.
Часов в десять в редакцию пришел посетитель в старом, но опрятном черном костюме и ветхой голубой рубашке, застегнутой под горло. Посетителю было за шестьдесят. Говорил он очень логично и убедительно. Выслушивать его пришлось Валерке, я писал материал. Я тоже слушал, вполуха, иногда откидываясь в кресле и проверяя текст на мониторе. Посетитель сидел ко мне спиной. Через пять минут его рассказа я перестал набирать и только смотрел на Валерку поверх головы посетителя, удивленно подняв брови.
То, что рассказывал гражданин в черном костюме, было слишком необычно, чтобы продолжать работать.
– Я живу напротив детского садика, и уже полгода наблюдаю, как из садика пропадают дети. – первой же фразой огорошил нас посетитель.
Валерка тут же записал фамилию и адрес старика, номер садика, сделал еще пару пометок, а потом отложил ручку и стал просто слушать, уже не перебивая.
Итак, за эти полгода Иван Степанович, как представился посетитель, насчитал шесть детей, которых увели в больницу, находящуюся рядом с садиком и которые уже не возвращались.
– Чтобы увести детей с игровой площадки всегда повод находится. – монотонно говорил посетитель, – дети есть дети, играют, падают, разбивают лбы и коленки до крови. Поэтому плачущих малышей и ведут в больницу, чтобы, якобы, залить ранки йодом. Но я НИКОГДА, – подчеркнул голосом Иван Степанович, – не видел, чтобы детишек из больницы приводили обратно. Хотя нарочно сидел у окна – я живу на первом этаже и давно на пенсии – и ждал, когда же приведут ребенка с оранжевым пятном на коленке, уже успокоившегося.
Речь посетителя лилась как по писанному.
А вот дальше дедок сказал то, что позволило нам с Валеркой, застывшим в креслах с отчетливым ощущением мурашек на макушке, расслабиться и перевести дух. Иван Степанович сказал, что после таких случаев, ночью, он видит, как к воротам садика подъезжает фургон и, постояв недолго, на большой скорости мчится в аэропорт. В этом фургоне, конечно, внутренние органы детей, тех самых, не вернувшихся. Их в аэропорту грузят на самолет и отправляют за границу.
Валерка, прочистив горло, еще сдавленное волнением, попытался уточнить и воззвать к логике старика,
– Но ведь детей ведут к больнице, значит, и фургон должен подъезжать к больнице…
Это уточнение взволновало посетителя, он заерзал на стуле и впервые повысил голос, до сего момента звучавший монотонно и убаюкивающее.
– Вы должны этим заняться! Я всегда читаю вашу газету и знаю, что у вас мужественные журналисты, которые напишут правду.
– А вы не пытались уже кому-нибудь пожаловаться на это… – Я замялся, подыскивая подходящее слово.
Иван Степанович ответил мне, и наши невысказанные подозрения, которыми мы просто не могли поделиться друг с другом, пока не уйдет посетитель, подтвердились.
– Да. Я писал заявления в прокуратуру, но там их кладут под сукно. Так же, как и мои заявления о том, что мои соседи Савченко поставили возле моей стены специальную установку, которая регулярно облучает меня лучами.
– А… – только и смог выдавить я, переглянувшись с Валеркой. Тот встал и, пожимая посетителю руку, с минуту уверял его, что сей же час начнет заниматься этим важным, государственно-важным делом. От сдерживаемых эмоций на губе Валерки образовались капельки пота.
Впечатление от посетителя мы, не сговариваясь, решили смыть алкоголем. И Валерка, громко отдуваясь и нервно хихикая, полез в шкаф, где на нижней полке за старыми подшивками нашей газеты, стоял початый коньяк.
Да. Редакции часто посещают сумасшедшие. Но каждый раз для нас это неожиданность. Мы расположились за валеркиным столом, сдвинув монитор, и полчаса смывали впечатление и предавались воспоминаниям. Так, мы вспомнили, как целых три года ежемесячно редакция получала заказные пакеты от одного графомана, у которого, кроме графомании, была еще и патологическая ревность. В своих многостраничных письмах он описывал, как ему изменяет жена с летчиками ближайшего авиаполка. Надо сказать, описывал однообразно, без изюминки.
Еще нашим постоянным посетителем был Коля-поэт. Иногда, под настроение, и за три литра пива, мы ставили в очередной номер его «стих», переработанный нами до полной неузнаваемости, но за Колиной подписью. Ну, не могли же мы, в самом деле, пустить на страницы нашей газеты такие, например, строчки: «Гонимый я северным ветром шагал, мороз задирал мои уши». После этого шедевра, кстати, Коля-поэт был переименован в Колю-гонимого.
Пока добивали коньяк, решили, что Валерка двинет в аптеку, куда коммунары сдавали травы, а я, после того, как напишу «сладкую сказку», пойду к нашему «честному менту».
Я сел в маршрутку и, выйдя из нее, позвонил по телефону.
– Капитан Гончаренко слушает.
– Володька, мне нужна консультация…
– Это мы запросто – где, когда, почем?
– На скамеечке посидим, зарплата не скоро, а я тут еще Валерке проиграл.
– В очко?
– Бери выше – в интеллигентную филологическую игру
– Ну ладно, уговорил, через пятнадцать минут в парке Гагарина.
Володя и правда был честным, может, потому что молодой, а, может, просто мало предлагали, не стоило из-за сиюминутной ерунды лишаться возможности сделать карьеру. Эта возможность, по моему разумению, большой ценности не представляла, но для более прагматичного и менее творческого Володьки значение имела. Ну, там всякие звездочки в стакане с водкой, прибавки к окладу и пресловутое желание рядового стать генералом.
Правда, если бы капитану Володе Гончаренко предложили взятку бабами (не путать с «бабками»), он едва ли устоял бы. Недавно, когда мы с Валеркой сидели с ним на летнике, он, потирая лоб в юношеских угрях (в его-то тридцать пять) и, пошмыгивая носом, рассказал нам стр-рашную историю, слава Богу, со счастливым концом.
Был рейд на объездной дороге, где зимой и летом, днем и ночью стояли «плечевые».
Набрали полный уазик, двенадцать девушек, и одна из них, по словам Володьки, была «полный отпад», «девушка-огонь» и «все при всем». «Ну, вы знаете, мне некрасивые не нравятся». Насиловать он, конечно, никого не собирался, кого насиловать? Ну, слово за слово стал ее обаять. Коллеги-менты, зная Володькину слабость, один за другим, перемигиваясь, покидали дежурку, чтобы дать голубкам возможность для интима. Выходили они, по словам Володьки, «гнусно ухмыляясь». Ну, короче, остались они одни, и тут девушка, которая уже вовсю расположилась к Володе, перекидывает ногу на ногу, и на ее ляжке видит наш бравый капитан белое пятно неизвестного происхождения. А эти пятна, как он знал, бывают у наркоманов и указывают на то, что человек уже внутри гниет. Это не СПИД, и вообще неизвестно что, но заразное.
– Я тогда решил, – завершил он свой рассказ, – с проститутками – никогда!
Вообще же, наш честный мент окончил педагогический институт и был нормальным интеллигентным мужиком, несмотря на форму и предрасположенность к мату.
– Что ж они там в коробочки эти черные фасуют, – заинтересовался Володя моим рассказом, – может наркотики? Может у них там колхоз-коммуна по выращиванию конопли? А что, поля в гуще леса, засеянные марихуаной. Знаменитый чай – Принцесса дури…
Он пообещал узнать, что может, и мы расстались. В редакцию я пошел пешком.
* * *
В моем детстве место, в котором я сейчас находился, и место, где обреталась моя редакция, были настолько удалены друг от друга, что туда нужно было сначала ехать автобусом, потом трамваем, а потом еще минут пять на своих двоих. В моем детстве ни у меня, ни у кого бы то ни было, не возникла бы мысль о том, что это расстояние можно пройти пешком. Но это в детстве, когда пятачок за проезд не делал погоды ни в зарплате моих родителей, ни в поддержке городского транспорта. Сегодня же моя поездка стоила немалые деньги и, если было свободное время и надо было о чем-то подумать, дешевле было покрыть это расстояние за полтора часа, нежели платить за нее пятидесятую часть зарплаты.
Да, я жил в большом городе. Длинном. О длине его и нравах говорил такой анекдот:
«Встречаются два наших горожанина, и один другому говорит,
– Ты знаешь, что наш город самый длинный в мире?
– А Лос-Анжелес?
– А в дыню?»
Я шел по широкому тротуару, мимо неслись автобусы, троллейбусы, маршрутки и прочая, обдавая меня бензиновым перегаром. В моей свободной, в отличие от ног, голове начала складываться статья о транспортных проблемах нашего города. Проблемы были как везде. Были маршруточники со своим автопарком и сетью гаражей. Маршруточники были под «крутым» кавказского разлива. Был государственный транспорт, которому государство не помогало.
Я придумал первую фразу: ««Жители города, стоящего на большой реке или на море отличаются от своих континентальных собратьев шириной плеч. Плавание, как известно, благотворно влияет на плечевой пояс. Жители же нашего города, особенно молодые, будут выгодно отличаться от прочих наших соотечественников мускулистыми ногами и вскоре выйдут на международную арену, где будут непременно побеждать в беге и спортивной ходьбе. Потому что длиною наш город 130 километров, а маршрутка стоит одну пятидесятую средней зарплаты, я уже не говорю о минимальной».
Мысли постепенно переместились в лес. Как можно было теперь туда попасть, по какому поводу?
Да, я всегда знал, что ходьба благотворно влияет на мои умственные способности! У меня был отличный повод попасть в коммуну. Послезавтра выходил номер газеты с моим солнечно-медовым материалом, и я мог поехать в лес на выходные с этим номером и навязаться в гости. С журналистами обычно любят дружить, если нечего скрывать. А председатель с мозолистыми руками, кстати, был предельно вежлив и доброжелателен, однако в гости «на чаек» не пригласил. Ну, тут уж приходилось проявить настойчивость, переходящую в наглость.
Где происходит главное – здесь, в городе, или в лесу? Пока в этом вопросе была полная неясность, даже ходьба не помогала. Я заново начал перебирать разговор, слышанный ночью. Что за «странные смерти»? Может то, что избежал вчера Валерка, сегодня, кстати, немного бледный, но бодрый. А птица не-феникс? В голову лезла всякая чушь. Про раскаленные ветки и новый способ готовить жаркое.
Нет, я должен был попасть в этот лес еще раз. В этот лес, полный тайн. Ну, это уже пошли литературные штампы. Все-таки ходьба явно располагает к творческой деятельности. Я начал размышлять, как мне разговаривать с председателем. Проще всего было косить под простака, которому понравился чай с медом. Это мы могём. Журналист, часто, тот же артист.
Я шел по городу, который должен был бы любить, потому что жил в нем с детства, и который не мог полюбить, как ни старался. Я помотался по стране и вне ее, я видел разные города и, когда мне говорили, что наш город не хуже других, я, если и не возражал вслух, то, внутри, в душе был твердо убежден в обратном. Я искренне удивлялся молодым горожанам, которые и вправду любили этот город, находили в нем прелесть и индивидуальность. Я же не мог забыть двор моего детства, усыпанный красной рудой и вечно пьяных люмпенов-соседей, по которым плакала тюрьма. Недолго плакала, так как почти каждый мужик, а потом и пацан из моего двора рано или поздно сели, за исключением подлого Валика. Да и то, потому что отец его был капитаном милиции, а не потому что Валик был чист.
Я иногда заезжал в свой двор, сам не знаю зачем. И каждый раз убеждался, что никто из моих детских знакомых не меняется. А все стареют – грязно, пьяно и безысходно.
Они еще проворачивали какие-то дешевые делишки, пытаясь заручиться моей поддержкой, но у них ничего не получалось (и с поддержкой, и с делишками).
Они сидели в своих прокуренных хрущобах – бывшие зеки с прочифиренными черными зубами, кашляли, распространяя палочки Коха, пили самогон, затягивались травкой и планировали своими дебильно-пьяными мозгами аферы, коим не суждено было сбыться. Потому что место, которое они выгрызали себе зубами в блатной иерархии, заступала беспредельная молодежь на «мерсах». Молодые эти плевали на «понятия», и, казалось, всю оставшуюся жизнь будут хозяйничать в городе, стране и мире.
Мой двор был на окраине. И из всего нашего двора, из шести домов только я вышел в люди. Может, потому что папа мой был инженер, а мама – врач, единственная интеллигентная семья в радиусе пятидесяти километров. А может потому, что я всей душой возненавидел наши дворовые «свинцовые мерзости»?
Я откололся от дворовой компании, когда мне было четырнадцать лет. Мы нормально проводили время. Играли с девчонками в «казаки-разбойники» и «цепи-цепи», вечерами на «козле» (так назывался стол, на котором до программы «Время» папаши моих приятелей играли в домино) щелкали семечки, влюблялись. А, когда я в десять нуль-нуль отправлялся спать (отец, обычно мягкий, в этом вопросе был кремень), мои приятели шли в темные переулочки.
Короче, дело кончилось тем, что однажды ранним утром их, одного за другим подняли из теплых постелей и посадили на разные сроки за изнасилование. Меня даже не вызывали. Участковый, который жил в соседнем доме, прекрасно знал про мой режим.
Все. Я нашел интересы вне родного двора, и с тех пор отдалялся от друзей детства и не слишком приятных детских воспоминаний все дальше и дальше. А когда родители умерли, отделился окончательно, поменяв квартиру на меньшую в новом районе.
Конец негазетного дня в редакции спокойный. Это в газетный день – то есть в день, когда сдаются в типографию сверстанные полосы, у нас светопреставление – кричит всегда спокойный и юморной редактор Илья Леонидович, желчный ответственный секретарь – Олег Петрович шипит на Раечку – нашу заведующую отделом социальных проблем. Я вишу на телефоне, уточняя что-то важное. Валерка то и дело поправляет очки, вычитывая свою серьезную экономическую статью. С прямой спиной у компьютера сидит наборщица Алина, быстро набирая полосы. Вдохновенно кликает мышью верстальщик Александр, тихо, как крыска (на мышь она не тянет по объему) пьет свой кофе секретарша шефа Зинаида, стреляя у нас сигареты, пока мы носимся в запарке и ничего не соображаем. В общем, все силы брошены на то, чтобы вовремя сдать газету.
А сегодня идет обычная планерка, дают задания на будущий номер, потому что для этого номера мы трудились всю прошлую неделю. Только я вынужден искать информацию до последнего и писать ее прямо в газетный день – иначе мы отстанем от семидесяти газет нашего городка. Но пока не отстаем, у нас везде свои люди, коим выпоено немеряно коньяку.
– Раиса! – говорит главный редактор Илья Леонидович, – если я еще раз увижу, что ты взяла заголовок из прошлогодней подшивки, я лишу тебя премии. Полюбуйтесь, -маленький лысый редактор кубарем скатывается со стула, достает с полки старую подшивку, в которую заложен лист А4. Раскрывает ее в нужном месте и тычет толстым пальцем.
– Вот – «Расскажем ребятам о зверятах». О лебедях в парке Гагарина. Июнь прошлого года. Все логично. А вот номер за этот год, за прошлую неделю – о цирке-шапито, который приехал и остановился на Октябрьской. Ну, мало того, что заголовок, прямо скажем, хреновый, – кипятится шеф, – Да еще и с прошлого года вытащила. Ох, Раиса! Доведешь ты меня, уволю на хрен.
О том, что у Раисы проблема с заголовками всем известно, и что Раиса так делает постоянно, мы знаем все и давно, вот, наконец, и шеф поймал, сподобился. Мы с Валеркой переглядываемся. Вообще-то это мой материал – про Цирк, который приехал пару недель назад, это, типа, новость. Я даже видел администратора, по совместительству, дрессировщика, который приходил к Олегу давать объявление.
Это было в прошлую среду, когда мы вовсю трудились над «маничкой», набивая в компы результаты трудов. Вначале в коридоре послышался шум и какое-то бряцание и звяканье, потом мы услышали бас. Звякающий человек с басом разговаривал так интересно, что я тут же оторвался от своего занятия и начал слушать.
– Ай вонт сделать объявление в вашу ньюспэйпа, что в ваш таун приехал наш Циркус. Ве ай кэн это сделать?
Что, видимо, должно было означать, что человек хочет дать объявление о том, что в наш город приехал цирк и интересуется, где это сделать.
Мы с Яровым переглянулись, и я сказал,
– Пойду гляну, что там за «Ай вонт». Я с удовольствием отвлекся от «манички», которой мы занимались, потому что интересных людей предпочитаю чему угодно. А такая странная речь могла быть только у необычного человека.
У Зинаиды в приемной стоял большой мужик с красной физиономией в малиновой косоворотке в восточных огурцах, подвязанной веревкой с кистями, потертом кожаном жилете с бахромой до колен и сапогах со шпорами. Стало ясно, откуда звяканье, которое сопровождало столь странную речь. Пахло навозом, опилками и вообще в малюсенькой приемной стоял жуткий духан, Зинаида уже начала обмахиваться тетрадкой, и когда я вошел, с облегчением воскликнула,
– Двери оставь открытыми! – Что я и сделал.
От мужика веяло просторами, горячими конями, пыльными дорогами, путешествиями и приключениями. Заманчиво от него пахло для журналиста, безвылазно сидящего в городской газете.
Зинаида как раз объясняла мужику, что наша редакция может составить небольшую заметку об их цирке, за приемлемую плату, чуть дороже просто объявления, на что он кивал и повторял, – Йес, Йес, – надо сказать с жутким акцентом.
– А вот и наш заведующий отделом информации, – сбагрила мне мужика Зинаида. Тот улыбнулся хищной улыбкой – клыки торчали ниже остальных зубов, и железной рукой пожал мою руку так, что пальцы слиплись. Мы вышли от Зинаиды и мужик зазвякал своими шпорами, а перехватив мой косой взгляд, начал горячо говорить,
– Ю не гляди, что от меня дух такой, ты знаешь, я и эдминистрэйтор и дрессировщик. Ох, какие у меня звери талантливые, ты б видел! Смок будешь?
– Курить?
– Ну да
– Пошли на лестницу
Мы вышли на лестницу, где было полно пустого пространства, которое как бы съежилось от присутствия дрессировщика-администратора.
– Виктор Жуков, – подал я руку, – отдел информации.
– Олег Крутов, – снова сплющил мои пальцы циркач, – Крутов сценический псевдоним, оф кос, – он снова показал хищные клыки, – но май нэйм из Олег.
– Ты, понимаешь, мы конечно, не цирк Солейль, но какие у меня звери талантливые, одна Веста чего стоит, ты б видел!
– А говоришь чего так?
– Слушай, лук, английский учу, инглиш лэнгвич, нам обещали гастроли в Ирландии, а кто ж будет договариваться, как не я? Я выучил пять тыщ слов английских – файв саузенд. А я читал, что когда мы говорим по-русски, то английские слова забываем. Вот я, чтоб не забывать.
Он снова улыбнулся хищной улыбкой.
– Ну, у них там построение фраз другое… – с сомнением сказал я, – даже не знаю, можно так язык выучить?
– Вот и ай донт ноу – на Рождество, на Кристмас обещают Ирландию и до лета, до самме на полгода. Хав паст йеа.
Я отвел мужика к Олегу, снова пережил его железное рукопожатие и ушел рассказывать Яровому впечатления. Писать заметку про цирк мне не хотелось, пусть Раиса пишет. Не царское это дело. Она и написала – ребятам о зверятах. Хе-хе.
Вот я сейчас подумал, может у Раисы поэтому каждый месяц больше всего гонорара, что она ни от чего не отказывается? Эта истина до меня как-то ранее не доходила…
– Я даже не знаю, как это получилось, Илья Леонидович, – пытается оправдаться Раиса.
– Ладно, – машет на нее редактор – не знаешь!
– Так, Олег, как сдают материалы, нормально?
– Нормально, Илья, – отвечает ответсек. Мы, конечно, сдаем их не нормально, но так как править нас практически не надо, Олег позволяет нам потянуть, к тому же, отдел информации – это оперативность, а, значит, я могу притащить информашку прямо к выпуску газеты – а что делать? Ярового же Олег не трогает, уважая его экономические опусы и то, что он всегда знает курс доллара. А Раиса сдает строго по срокам, потому что ее Олег правит и весьма жестко.
– Я тебе завтра колонку редактора сделаю, прямо с утра. – обещает главный ответсеку и тот важно кивает.
– Так, наши красавцы, – (это о нас с Валеркой).
– О том, что на Бродвее сгорел дом – писать не надо, мне сказали, что видели кого-то из вас на пожаре.
– Да, – говорит Валерка, – я как раз мимо шел, подошел к милиционеру.
– Так вот, не надо об этом.
– А разве это не информация – дерзит Валерка. – я вот ее Жукову передал, он бы написал, гонорар бы получил.
– Яровой, я думал ты взрослее, – с сожалением тянет редактор.
– Да, ладно, – сдается Валерка, – наступлю на горло жуковской песне, супер информацию вы, Илья Леонидович, не дали напечатать, Жуков бы прославился, как борец с мафией…
Тут надо знать нюансы, без этого никак. На нашем Бродвее – улице Карла Маркса сгорел старый дом под снос, на месте которого собираются строить развлекательный комплекс. Сейчас это принято – если дом мешает расширяться нашим новым «крутькам» (от слова «крутой») – его сжигают. Горят рынки, на месте которых собираются строить крытые торговые галереи, горят машины на стоянках, если стоянку облюбовали новые хозяева. Ну и прочее, по мелочи.
– Так, – не слушает его редактор, – Витя ты к этим травникам значит съездил?
– Так точно, съездил, чаю с медом попил.
– Красиво жить не запретишь, – говорит редактор, и заканчивает,
– Но помешать можно, – Мы улыбаемся.
Наконец, планерка заканчивается благословением редактора,
– Все молодцы, всем спасибо.
Мы идем с Валеркой в наш кабинет, я заканчиваю текст по травникам – «Запах меда и травы» – так он называется. Председатель коммуны в тексте – само благородство, жизнь в лесу в бревенчатых домах – сказочная мечта, того и гляди, к многоуважаемому Владимиру Александровичу добровольцы хлынут, помогать в столь интересном деле. Вот только продуманный председатель перед отъездом попросил меня не палить его местонахождение, видимо именно для того, чтобы не разбираться потом с этими самыми волонтерами. Он и так был удивлен донельзя, как я попал к нему, расспрашивал, кто мне сказал их адрес. Услышав про жену шефа, понимающе кивнул, но не слишком расслабился.
Все это я оставляю за кадром, вспоминая только мед нескольких сортов и цветов, а также полезные для здоровья травы. И материал получается бравый.
Мы с Валеркой идем на наш летник, но он долго не задерживается – обещал маме прийти пораньше, все-таки вчера еще умирал. Я машу ему рукой, когда он садится в маршрутку и остаюсь за столиком в одиночестве. Сегодня дежурит бармен, который любит джаз, и я наслаждаюсь этой музыкой черных, и думаю, что бармен, скорей всего, скоро отсюда полетит. Ну, не нужен никому здесь джаз, кроме меня, я ж вижу.
Возле летника киоски горячего хлеба, и возле них постоянные очереди, а на той стороне, прямо под окнами редакции толпа окружила неказистый автобус с окнами, закрытыми изнутри стальными листами. Машины не хотят меня пропускать, но я прорываюсь между ними и вливаюсь в толпу. Над головами на вытянутых руках у многих мобилки, которыми они снимают что-то в автобусе. Я протискиваюсь мимо толстого молодого человека с длинными волосами, собранными в хвост, и, наконец, вижу, что так заинтересовало публику.
Из окна автобуса выглядывает пыльно-желтая львица. На мой неискушенный взгляд, она молоденькая, потому как не очень крупная. Она не сидит смирно, а большой кошачьей лапой пытается разодрать стальной лист снаружи окна. Как громадная кошка, она высовывает лапу и проводит когтями по стали, на которой остаются блестящие полосы. И толпа восхищенно ахает и щелкает мобильниками.
Перед дверью с длинной палкой, то есть, хлыстом, как подсказывает мне память, стоит тот самый администратор, он же дрессировщик, который приходил к нам в редакцию. Он не обращает на царапанье и прочие львиные игры ни малейшего внимания, его круглая красная физиономия под цвет рубахи лоснится, взгляд устремлен сквозь толпу, в ушах наушники – английский, небось, учит. Время от времени над толпой слышится женский голос из автобуса, призывающий посетить цирк. Думаю, записанный на пленку. Не сидит же там, вместе с львицей девушка, которая зазывает нас на представление.
Я решаю не садиться в маршрутку, погода прекрасная, уходящее лето все еще не осознает, что на носу осень. Мне далеко идти, но хочется проветрить прокуренные легкие.
Я иду через парк, потом выхожу на широкий мост, по которому время от времени звеня, идут трамваи. Именно здесь самое высокое место в городе, и вечерние окна домов микрорайона Солнечный переливаются всеми цветами и видны издали. Почти во всех окнах горит свет – где-то голубоватый от экранов телевизоров, где-то тусклый от экономии, где-то ярчайший – от щедрости душевной. За тусклыми окнами скорей всего, живут старички и старушки, которые ввернули самые дешевые лампочки. За яркими окнами, наверное, живут молодожены, которые решили ни в чем не повторять родителей, и потому во всех их плафонах самые яркие лампочки. И плевать на то, сколько там набежит за свет. За белыми окнами живут бизнесмены, которые все знают об энергосберегающих лампочках и о том, сколько денег они сэкономят к концу месяца.
Дома нависают над дорогой, я собираюсь сворачивать в парк, к моему дому, и вдруг звонки трамваев, голоса птиц, все шумы большого города враз замолкают. Наверное, это не так, все продолжается, но звуки замирают для меня. Это я ничего не слышу и не воспринимаю, я весь превратился в зрение, потому что из одного из окон девятого этажа вырываются языки пламени, которые в полной тишине лижут белую бетонную стену, доходя до крыши, будто большая кошка слизывает красным языком сметану. Я отчетливо вижу, как на подоконнике возникают два силуэта. Это девушки, это видно по худеньким фигурам. Одна из них в брюках, вторая в длинной юбке. Огонь окружает их, я отчетливо вижу, как юбка вспыхивает, и тогда с протяжным криком, в котором сплетаются два девичьих голоса, они прыгают вниз на деревья. А огонь все бушует в квартире. Звука удара о землю не слышно, но вскоре окна начинают открываться, люди переваливаются через подоконники, пытаясь заглянуть наверх, где бушует пожар, потом смотрят вниз на кусты и деревья. И у меня вдруг открываются уши, и я начинаю слышать все – звонки трамваев, истошные крики людей в окнах, гудки машин.
Первая моя мысль: «Завтра надо позвонить в Игорю в МЧС, и спросить о девушках, которые выбросились с девятого этажа во время пожара в микрорайоне Солнечный. Это отличная информашка!».
Вторая мысль: «Какая же я сволочь!»…