Дизайнер обложки Леонид Андреевич Костадинов
© Елена Львовна Костадинова, 2017
© Леонид Андреевич Костадинов, дизайн обложки, 2017
ISBN 978-5-4483-9299-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Глава 1
Вторник – Воскресенье. Интеллектуальная филологическая игра, она же «маничка». Валерка заглядывает в окно. «Мы его теряем»! Битва экстрасенсов. Странные смерти. Медовая коммуна. Птица-нефеникс. Необычные утюжки. «Кому же, как не черным, заглядывать ночью в окна»?
Сегодня был обычный во всех отношениях вторник, и ничто не предвещало, что он положит начало странным и страшным событиям, которые заденут, хотя бы краем, каждого в нашей редакции. Меня же эти события накроют так, что и по сей день я просыпаюсь в холодном поту, когда мне снится светлый лес, пчелы, гудящие над трупами и торжественно падающий снег в конце августа. События эти принесли много горя, как моим знакомым, так и людям, которых я не знал, потому что у каждого трупа, который лежал тогда на заднем дворе, были близкие. Все, что тогда произошло за какие-то пару недель, было столь фантастично и, прямо скажем, похоже на бред, что если бы мне об этом кто-то рассказал, я бы молча повертел пальцем у виска…
Так вот этот обычный второй день рабочей недели ознаменовался тем, что меня и Валеру Ярового, моего друга-коллегу, неожиданно накрыла новая «маничка». И продолжалась она до пятницы, поглощая все свободное от работы время и все наши мысли, как и положено настоящей мании.
Писали мы для родной газеты в одном кабинете. Наверное, мы могли бы добиться кабинетов отдельных, но, ни у меня, ни у Ярового такой мысли просто не возникало, потому как у нас была уйма общих дел не только на работе, но и в свободное от оной время. На дверях совместного нашего обиталища пыльно отсвечивали одна под другой две облезлые таблички – «Отдел экономики» и «Отдел информации».
Увлекательные экономические анализы, обложившись бумажками, писал Яровой, а животрепещущую информацию, снашивая туфли и обрывая телефон, добывал я.
Нас накрывало «маничками» время от времени, потому что рутинная газетная работа не давала нашим талантам раскрыться во всем блеске, к тому же редактор постоянно призывал всех писать попроще, и развернуться в газетных статьях было невозможно. Вот почему мы то и дело находили новое применение нашим филологическим способностям, Как сейчас помню, как мы писали акростихи на имена друг друга. Вот, например, что у меня получилось.
Внезапно озаренный, ты проходишь по двору
А небо здесь как твой почтовый ящик,
Лиловый, на заплеванной к утру,
Единственной стене в подъезде спящем.
Разумней было бы вообще не приходить
А просто кофе в термос свой залить.
Эдакий сонет, который я красиво распечатал на глянцевом листе и вручил Валерке. У него стихи были лучше, а вот какие – не помню, увольте, это надо Ярового спрашивать, он точно помнит, все ж-таки его детище. Где-то они у меня валяются в столе, тоже на глянцевой бумаге…
Валерий тогда так увлекся поэтическим творчеством, что вообще решил написать поэму акростихом. А я быстро сдулся. Что-то не шли у меня стихи, тем более акро. Ведь, если подумать, только валеркино внутреннее благородство не позволило ему откровенно сказать мне, что мой опус – бред сивой кобылы, или хотя бы поинтересоваться, почему это у него в подъезде стена единственная. Заплеванная – да, но не единственная. И с кофе тоже натяжка – для того, чтоб его залить, надо домой, хотя бы попасть.
Полгода назад, к Новому году появилась у нас «маничка» – частушки писать. Вот тут я в грязь лицом не ударил, написал много и разнообразно, или я не парень с окраины? Правда, читать мои произведения в приличном обществе было невозможно. В общем, проиграл я и ту «маничку», а эту думал выиграть. Если в прошлых наших играх результат не исчислялся цифрами, то в новой «маничке» все было очень просто – у кого больше, тот и победитель…
Обычно у нас кабинет – проходной двор, но в эту неделю прочие обитатели редакции заходили к нам нечасто, не решаясь прерывать творческий процесс. В открытую дверь кабинета, которую мы закрывали только в исключительных случаях, были видны наши одухотворенные лица, постоянно обращенные к мониторам. Потому народ, заглянув, уходил, устыдившись своего безделья.
Мы же почти не ходили на перекуры, из нашего кабинета не слышался гогот над новыми анекдотами, который обычно перманентно отдавался эхом от стен редакционного коридора. Коллеги тактично старались не нарушать идиллию, а мы невозбранно предавались «маничке», которая впрыскивала адреналин в нашу застоявшуюся от сидячей работы кровь. Ибо победы мы жаждали оба.
Начало «маничке» положила доисторическая фраза: «Землю – крестьянам, фабрики – рабочим», которую по теперь и не припомнить, какому поводу выдал Валерий.
– Подиум – манекенщицам, – сказал я, с интересом наблюдая в открытую дверь кабинета, как вышагивает жирафьей грациозной походкой по редакционному коридору наборщица Алина – длинная, плоская и томная.
Валерка вскинулся, глянул на меня ошалелыми глазами, в которых ясно читалась зарождающаяся маниакальность, подумал и сказал.
– Небо – птицам!
– Редакции – редакторам… – ответствовал я.
– Окна – домам…
– Пепельницы – сигаретам…
– Глобусы – географам…
– Шприцы – наркоманам…
И понеслось…
Вначале мы просто перекидывались результатами нашей креативности, через полчаса пустили в ход оргтехнику, сопя над клавиатурами, и прерывая кабинетную тишину ликующими возгласами в особо красивых случаях. Одинокое стекло в шкафу то и дело одобрительно дребезжало, олицетворяя гул трибун на стадионе, когда кто-то из нас орал: «Есть!» и победно бил по клавишам. В конце недели решено было подсчитать индивидуальные результаты, выявить и увенчать победителя большим количеством любимого напитка. Побежденный выставлял ящик пива. Светлого, если выиграет Валерка и темного, если выиграю я.
На рабочем столе моего компа в файле, названном «Маничка», уже заняли почетное место филологические перлы: «чучела – таксидермистам» и «подсудимые – прокурорам»… Но я проиграл. Потому что целый день писал в номер материал, который давно должен был сдать, а более собранный Валерка уже отстрелялся. И весь этот нудный, потерянный для «манички», день, не отрываясь от дела, я ревниво косился, как Яровой победительно сопит и увлеченно шелестит клавишами. Я понимал, что безнадежно от него отстаю, злился, потому и материал не клеился и вышел вымученным. На профессиональный взгляд… А на непрофессиональный, вполне приличным.
В пятницу, утомленные, но довольные, мы подбили итоги. У Ярового, после того, как мы убрали одинаковые парочки, типа, «водка – алкоголикам» и «горы – альпинистам», оказалось тысяча триста двенадцать «что-кому». Мы немного поспорили насчет полублизнецов, у которых одна из частей была одинаковой у нас обоих. Например, у Валерия было «деньги – банкирам», у меня «деньги – ворам», у меня «молоко – младенцам», у него «молоко – коровам». Все-таки решили их засчитать, как признаки индивидуального вИдения мира. Единодушно не засчитали «мужчины – женщинам» (у Валерки) и «женщины – мужчинам» (у меня). Хотя тут тоже можно было бы усмотреть признаки индивидуального вИдения романтичного, как ученик восьмого класса, Ярового и циничного, как студент-дипломник, меня.
Я разродился девятьсот пятнадцатью парочками и вынужден был пить светлое пиво. Правда, я прилично сэкономил, купив ящик на оптовой базе, и это грело мне сердце. Благородный Валерка приволок килограмм копченой ставриды, и мы душевно посидели в опустевшей редакции до половины одиннадцатого.
Наш кабинет продымлен, пропах рыбой и пивом, я присаживаюсь на плохо покрашенный подоконник и, стряхивая с ладоней крошки, которые откуда-то взялись на нем, распахиваю окно и впускаю внутрь грохот улицы, гудки машин и ритмичную музыку из бара с вынесенными на улицу столиками – летника, расположенного прямо напротив редакции.
– «Парфюмера», Жуков, надо читать, а не смотреть в кино, – разглагольствует в это время начитанный Валерка. Он то и дело поправляет грязной рукой очки, которые сползают с потного носа и проводит по волосам, откидывая их назад.
– Я пробовал, честно, – смиренно отвечаю я, сидя вполоборота, чтоб мне был виден и кабинет и уличная жизнь – много букв, не осилил, а когда он в горы ушел, вообще скушно стало…
– Вот и я про то же, Виктор,… что народ нынче нич-ч-ч-его не читает, особенно молодежь. – Это слово он произносит с ударением на первом слоге. – Мой племянник говорит: «что за ерунда – маленькие черные буковки на белом листе? То ли дело – кино, цветной экран, три дэ!»
Валерка снова поправляет на крупном носу очки, благодаря которым его, в общем-то, нормальные глаза кажутся маленькими, его редкие волосы как всегда встрепаны и отрасли более, чем надо бы. Он то и дело запускает в них пятерню, встрепывая их еще больше, и откидывает голову, напоминая этим движением коня в сбруе. Это откидывание головы – неопровержимый признак опьянения. Пора закругляться.
– А ведь дело говорит! – поднимаю я палец вверх. Мне сейчас, в конце недели, не хочется никаких буковок на белом листе. Устал я от них, честно говоря. И еще я не совсем отчетливо вижу окружающее – то ли от дыма, то ли от пива…
Мы посидели душевно и плодотворно, если учесть, что от ящика не осталось ничего, и в приличном подпитии пошли провожаться.
Еще сидел народ в летниках, и вовсю играла музыка, а беспризорники уже укладывались у теплого колодца. Укладывались «солнышком»: ногами к теплу, головами, укутанными в клифты, наружу. Лучей у солнца было не меньше двадцати, разного возраста.
Валерка криво ухмыльнулся, кивнув на сытые физиономии за столиками.
– Делягам – летники, беспризорным – колодцы.
Мы были пьяны в меру, не так тошно было смотреть на окружающее. Наша бы воля, мы б вообще из этого «в меру» не вылезали – жизнь заставляла.
Валерка провожал меня, потому что завтра, в субботу, мне предстояла командировка в лес за городом. В пять утра я должен был успеть на маршрутку. Материал в номер нужно сдать не позже вторника.
Вчера, в конце газетного дня, когда полосы уже отправлены в типографию, и все из редакции разбрелись кто куда, найдя каждый какое-то неотложное дело, меня вызвал главный редактор Илья Леонидович, в кулуарах – Илюша,
– Жуков, – проникновенно сказал он, снимая очки и глядя на меня умными карими глазами, – в субботу поедешь в лес, сделаешь репортажик про травников, у них там коммуна. Я же тебе торжественно клянусь, – для большего эффекта он приложил руку к левой стороне груди, – что не буду тебя никуда дергать по выходным весь остаток месяца.
Я и согласился. Потому что было только шестое августа. И было впереди много выходных, которые я нашел бы, где и как приятно провести. Правда, торжественным клятвам шефа я не очень-то верил, какой-нибудь аврал или что другое – и вызовет в выходные, к гадалке не ходи. И все-таки….
– О! – крикнул не остывший от «манички» Валерка, когда мы свернули в переулок в квартале от моего дома, где темные деревья шелестели от свежего ветерка. Здесь всегда дуло, аэродинамическая труба, так сказать.
– Лампы – окнам! – констатировал Валера, указывая на одно из окон.
В окне первого этажа дома из красного кирпича, который единственный освещался тусклым фонарем, на подоконнике внутри стояла лампа под зеленым абажуром, и свет ее был так уютен, что хотелось заглянуть в квартиру и убедиться, так ли там хорошо, как намекает лампа. Что Валерка и сделал. Легко, потому что под окном лежала непонятная куча песка. Кому она тут нужна была, в этом месте, где не было детской площадки, для которой могли бы завезти песок, а просто дорога, по которой иногда проезжали машины и маленький тротуар, где двое с трудом разойдутся?
Он оперся неверными локтями о подоконник, и его шевелюра загорелась зеленым огнем. Валера застыл, глядя в освещенное лампой окно, а я закурил и глянул на небо. Завтра намечался отличный денек, звезды светили ярко, и обещали великолепную солнечную погоду. Я довольно покивал головой, собираясь сказать Яровому, как мне будет завтра здорово в лесу. Потом повернулся, глянув на него. Валерка стоял, как зачарованный, уже минуты три, стоял молча, только свет лампы отражался в очках.
– Слезай! – ухватил я холодную, несмотря на чудный теплый вечер, валеркину руку. И, увязая во влажном песке, он свалился в мои объятья.
Мы двинули к моему дому, и тут его прямо на глазах стало развозить. Я хотел было впихнуть друга в маршрутку и отправить восвояси. Но он так цеплялся за меня, ноги его заплетались, лицо заострилось, а изо рта вообще не выходило ничего членораздельного. Я плюнул в сердцах и сел в маршрутку вместе с ним. И далее довел Валерку до подъезда, втащил на пятый этаж, раскланиваясь с соседями, и оберегая его от собак, которых, как сговорившись, чинно выводили соседи на вечерний моцион.
Дома я сунул ему шесть таблеток активированного угля, продолжая удивляться, с чего его так развезло? Таблетки он попытался хитро зажать в кулаке и не выпить. Я разжал пальцы, впихнул таблетки, вымазав ему губы черным. И еле успел на маршрутку. Спать мне оставалось часа четыре.
Дверь маршрутки мягко закрылась, я остался на влажном тротуаре, постоял, переминаясь и расправляя плечи, сбрасывая с них почти часовой путь. Денек был пасмурный, здания от дождя потемнели, но было летнее воскресенье, людей на улице много, от разноцветных зонтиков рябило в глазах. Медленно прошипел по воде шинами проезжающий автомобиль, из которого донеслась джазовая музыка. И по сравнению с лесом, где я пробыл всю субботу, здесь была привычная цивилизация, а вот воздух вдыхать было противно. Пока я был в лесу, в нашем городе прошел дождь, и очень посвежело, но дышали мы все равно выхлопами, никакой озон не помогал.
Дома я поставил на плиту чайник и позвонил Яровому, с которым расстался позавчера после душевных посиделок. О, мне было о чем с ним поговорить. Меня распирали лесные впечатления. Трубку взяла тетя Люся – мама Валерки – и сказала неузнаваемым, каким-то каменным голосом, которого я у нее никогда не слышал,
– Витя, – сказала она, – с Валерой совсем плохо, приезжай!
Я побежал на маршрутку, которой, конечно, не было, остановил проезжающее такси и долго смотрел на водителя, пока не вспомнил Валеркин адрес… Что значит плохо? Что значит без сознания? Почему? Когда мы расстались, он был совершенно здоров, только пьян как-то уж слишком.
Валерка лежал на диване изжелта-бледный, без сознания. Его волосы облепили лоб мокрыми прядями, за впалыми висками угадывались кости черепа. Он был исхудавший, какой-то незнакомый. Грудь его медленно поднималась, и каждый раз я, застывший над ним в полном недоумении, как зачарованный, смотрел, вдохнет ли он еще раз. Тетя Люся с опухшими от слез глазами сидела в кресле и время от времени спрашивала все тем же каменным голосом, от которого мурашки шли по спине:
– У него ничего не болит. Он ни на что не жаловался. Просто ослабел, лег и уже полчаса без сознания… Что это, Витя?!
– Если б я знал, – я развел руками, на маму было страшно смотреть, – Скорую вызывали?
Выяснилось, что скорую вызвали два часа назад, потом перезванивали еще и еще, но она до сих пор не приехала. Уверен, деликатная тетя Люся, неправильно вызывала.
– Ему еще вчера плохо было, а сегодня совсем слег, – продолжала мама Валерия своим странным голосом. Всегда сдержанная, она и сейчас не изменила себе, а меня бросало то в жар, то в холод, пока я шел к телефону.
Терпеть не могу бряцать регалиями, но тут набрал 03 и голосом, который у меня припасен для секретарш и диспетчеров, произнес,
– С вами говорит заведующий отделом информации газеты «Выбор сделан» Жуков Виктор Иванович. – Говорил я раздельно, и не спеша. Чтобы диспетчер все правильно уяснила.
– Мой коллега, похоже, при смерти, – я как мог, приглушил голос, но тетя Люся услышала и коротко охнула, так, что у меня шевельнулись волосы. Я не хотел себе даже представлять, что Валерка умрет. Чушь какая, в тридцать два умирать!
– Адрес?
Я продиктовал. Через пять минут раздался настойчивый звонок, не оставляющий сомнения в том, что скорая прибыла. Вошли большая женщина в очках и белом халате, который не сходился на пестром платье, и тощий бородач с дипломатом. Он был ростом с женщину, но из-за худобы казался мелким, и халат на нем висел как на вешалке.
Валерке измерили давление, вкатили укол в руку, звякая пустыми ампулами о блюдце на тумбочке, посидели… Но я же видел, что дело плохо. И все, конечно, это видели. Мама Валерки замерла в кресле и, не отрываясь, смотрела перед собой. Толстая доктор кивнула бородачу, и тот расколол еще одну ампулу, и, подойдя, помахал ею перед носом тети Люси. По комнате расплылся запах нашатыря, и мама Валеры очнулась и обвела комнату и нас недоумевающими глазами, потом ее взгляд остановился на Валерке, она все вспомнила и надрывно застонала.
Лицо лежащего Валерки стало сереть. Видимо и толстая медичка это заметила, потому что сказала бородачу: «Корвалол», и тот затряс коричневой бутылочкой над чашкой, стоящей на столе у компа. Потом он тихо, но настойчиво несколько раз повторил, наклоняясь к тете Люсе,
– Это надо выпить…
А толстая докторша увела меня на кухню и сказала: «Похоже, уходит…» Глаза ее за выпуклыми линзами казались огромными, скорбными.
– Вы знаете, – сказала она задумчиво – за последнее время у нас уже, наверное, случай пятнадцатый. При полном здравии, совсем молодые. Будто из них душу вынули. Ничего не болит, сердце в норме, все в норме, – подчеркнула она, – а человек уходит… Странные смерти…
Где-то я слышал это словосочетание, где-то совсем недавно, но сейчас просто не мог сосредоточиться и вспомнить.
В кухню вошел бородач, заплескалась вода в раковине. Он встряхнул мокрые руки, оглядываясь в поисках полотенца, и сказал,
– Это как на Октябрьской, Люба, помнишь?
Толстая медичка кивнула.
– Ну, хоть что-то сделайте, – прошипел я, бессильно опускаясь на стул. Видимо, корвалол не помогал, потому что тетя Люся застонала громче, а я ничего не мог сделать, ничем помочь…
– Я же вам объясняю, – профессионально спокойно заговорила толстуха, – странно все это. У него все в норме. Что мы должны делать? У него ничего не болит, нет внутреннего кровотечения, иначе давление падало бы. У него все показатели в норме.
– Как это в норме, если он без сознания.
Она развела руками, – Я и говорю, странно все это. Ну, что мы можем сделать? Хоть бабку шептуху зови…
При этих словах я вскочил как ужаленный. Миша-экстрасенс! Космосенс, как он с недавних пор себя называет. Я понимал, что цепляюсь за соломинку, но что-то же должен был сделать!
Первое, что сказал Миша, когда вошел и глянул на меня, было,
– Жуков, ты чайник забыл на плите, газ не выключил, сгоришь еще.
Я таращился на него, ничего не понимая, потом махнул на него рукой и повел в комнату, где с восковым, можно сказать, уже мертвым лицом лежал Валерка. Миша крякнул и начал махать над Валеркой руками. Медики молча и, как мне показалось, без осуждения, вышли. А мы с мамой Люсей могли наблюдать, как восковая кожа Валерки приобретает пусть еще не розовый, но уже живой цвет.
– Сейчас я тебе дам несколько номеров, обзвонишь, позовешь сюда, срочно… – сказал Миша, повернув ко мне резко посеревшее лицо с темными подглазьями. Похоже, все живые краски с него сошли на Валерку. И снова сказал,
– Чайник…
Я позвонил по нужным номерам, удостоверился, что люди дома и готовы приехать, вызвал такси и поехал по названным адресам собирать их всех и вести к нам. Все три экстрасенса оказались бородатыми, только две бороды были черными, а одна русая.
Я привез экстрасенсов к Валерке домой и убедился, что ему действительно легче – лицо нормального цвета, только в сознание еще не пришел. Миша сидел в кресле, краше в гроб кладут – желтая маска, обрамленная ассирийской бородой.
Новые экстрасенсы стали вдоль дивана, на котором лежал Валера. Движения их были странными, и если б не видимые улучшения, я бы просто рассмеялся. Первый экстрасенс, который встал напротив валеркиной головы, как бы обнимал ее, не прикасаясь, делая округлые движения, а потом будто сдвинул что-то с его головы и продвинул дальше, к груди. Там это невидимое что-то принимал второй экстрасенс, который с видимым усилием, даже пот на лбу проступил, сдвигал это что-то в сторону ног. У паха невидимое нечто принимал следующий экстрасенс, который двигал это нечто к кончикам валеркиных длинных ног, а потом стряхивал это с рук на пол. Валерка розовел на глазах. А потом движения экстрасенсов стали другими, они как бы надевали что-то на лежащее тело, как будто лепили снежный ком. Зрелище было нелепое, но что самое чудесное, цвет лица у моего друга стал совсем живой. Волосы, еще полчаса назад прилипшие к восковому лбу, вновь топорщились в разные стороны. Запавшие было глаза, сейчас смотрели почти осмысленно. И тут виновник наших переживаний пошевелился, шумно выдохнул и сказал: «Спать хочу». И повернулся к стене.
Мы с мамой Люсей перевели дыхание и улыбнулись друг другу. Миша с коллегами вид имели потрепанный – серые лица, красные глаза. Гуськом мы двинулись на кухню, и расселись кто, где смог. Мама Валерки осталась в комнате, совершенно счастливая.
– Знаешь, Жуков, я такого не видел еще, – Миша полез в холодильник, достал пакет кефира, наполнил всем стаканы, – ауры практически не было, пришлось восстанавливать. Шут его знает, что это…
Он недоуменно оттопырил нижнюю губу и макнул усы в кефир, – Сам бы я точно не справился!
Бородатые коллеги-космосенсы дружно закивали.
Никогда я не принимал Мишу со товарищи всерьез. Познакомился я с ним, придя однажды к маме в поликлинику на прием. Она, всю жизнь проработав педиатром, выйдя на пенсию стала терапевтом на полставки. Вот к ней-то на прием и пришел Миша попросить больничный – что-то у него там было с желудком. Миша начал заливать мне про свои экстрасенсорные способности, а я подначивал его и подмигивал маме, которая улыбалась мне одобрительно, но Мише больничный все же дала. Мы вместе с ним потом ехали в автобусе, и он чуток удивил меня, так, самую малость, когда сказал, что я только в прошлом месяце развелся. Он посочувствовал и добавил, что в моем разводе виновата женщина. «Твоя бывшая женщина», уточнил он. Я же тогда подумал, что ему могла об этом рассказать мама, судя по всему, отношения у них были вполне дружеские. И пропустил мимо ушей его слова о женщине – виновнице развода. Только много позже мне стало ясно, что он имел в виду.
Сегодня же вызвал я его просто от отчаяния. И надо же!…
Человеком Миша, на мой взгляд, был совершенно несерьезным, помавал руками над истеричными дамами и с аппетитом ел кусок хлеба с маслом и с калорийной черной икрой. Благодаря которой, кстати, полнел не по дням, а по часам. С начала практики пару лет назад, он прибавил килограммов двадцать и постарел лет на десять. И все же он помог…
– Слушай, я все понимаю, – кивнул я на комнату, где лежал воскресший Валерка, – но при чем тут мой чайник.
– Ага, – ухмыльнулся Миша, – проняло! А ты же мне никогда не верил! – Он расправил плечи, – Теперь убедился?
– Нет слов! – покаянно произнес я, – но причем здесь чайник?
– Это страшная тайна, я должен был прочитать карму в твоих зрачках, – подвывая, завел Миша, – потом хрюкнул в кефир, – ладно, я к тебе час назад заезжал, стоял под дверью, звонил, там чайник крышкой стучал, и баней из под двери несло. А так как никто не открывал, я понял, что тебя нет. Самое экстрасенсорное в этом случае то, что я к тебе пришел именно сегодня, когда понадобился тебе, – заключил он.
– А чего приходил?
– Да вот то-то и оно, что просто так… Мимо проходил и зашел. Кстати, чайник уже должен выкипеть, как бы пожара не случилось…
В недоумении качая головой, я закрыл за бригадой космосенсов дверь и пошел глянуть на Валерку. Тете Люсе нужно было на работу, она подрабатывала сторожем в театре, в котором всю жизнь проработала декоратором, сегодня была ее смена.
Валерка сопел, уткнувшись в диванную спинку, я выпроводил тетю Люсю, пообещав, что останусь здесь на ночь, нашел ключи от квартиры в прихожей и вызвал такси. В отличие от скорой, звук подъезжающей машины послышался через три минуты, и я умчался домой. Чайник трещал, вот-вот должна была осыпаться эмаль. Я обвел бессмысленным взглядом потемневшие обои на кухне и конденсат на потолке, выключил газ, решив чайник не кантовать, и на том же такси рванул обратно к Валерке.
В комнате ничего не изменилось, Валерка спал, но с каждой минутой все беспокойнее – крутился, вздыхал. На улице было темно, где-то около одиннадцати, я понял, что жутко проголодался и пошел на кухню посмотреть что-нибудь на предмет ужина. На плите стоял борщ, и я определил его на первое. Для второго нашел в холодильнике пяток яиц, и тут сковородка с грохотом вывалилась из рук. В ответ на шум из комнаты послышался скрип дивана.
В дверном проеме, как взъерошенное привидение, возник Валерка,
– Есть хочу…
Я поставил греться борщ, а пока поджарил яичницу и подсунул сковородку ему под нос. Валерка сонно зевал, но при виде и запахе яичницы, оживился.
– Больным – экстрасенсов… – осторожно начал я
– Каких экстрасенсов? – Валерка воззрился на меня, не переставая жевать.
– Ты что не помнишь, что здесь Миша был с коллегами?
– Миша… – Валерка проглотил пережеванное, – А… Что-то помню.
– Ты вчера с кем пил?
– Не пил я вчера, Витька! – Оживший Яровой смотрел ясными глазами. – Мне вчера целый день плохо было, я подумал, может пиво, которое мы в пятницу вылакали – дрянь! Еще о тебе волновался, как ты там, в лесу, отравленный.
– Нормальное пиво. И все у меня в лесу было нормально…
Валерка с ходу ухватил мою интонацию,
– Что-то там было интересное?
– Ты как себя чувствуешь? – опомнился я, – тебе, может, разговаривать нельзя, лежать надо…
– Да все в норме, аппетит зверский, – Валерка с сожалением глянул на пустую сковородку, отрезал громадный кус хлеба и сразу отхватил половину, – Ну рассказывай, что там было?
– А было там все очень странно… «Странные смерти», – всплыл вдруг голос, который я слышал в лесу, его перебил голос толстой медички… Да, странные смерти…
…Развалюха-автобус, натужно рыча, поднимался по склону прямо в солнце. Я сидел за водителем и, когда он опустил пластиковый козырёк, схваченный по трещине алюминиевой скобкой, наконец, перестал щуриться. Приехав к повороту на коммуну на первой маршрутке, автобус этот я остановил, подняв удостоверение. Любопытный шофер затормозил, и я показал журналистские корочки – красные с золотыми буквами – ПРЕССА и объяснил, куда и зачем еду.
Он спросил, знает ли о моем приезде начальство, и я соврал, что да. Хотя, честно говоря, позвонить не успел. Необычный прокол для меня. Я потом уже, когда все закончилось, склонялся к мысли, что высшим силам просто нужно было, чтобы о том, что там творится, стало кому-то известно. Незаинтересованному в результатах деятельности этой коммуны. И я для этого показался этим силам самым подходящим субъектом. Вот только чего мне это стоило… Впрочем, мой главный редактор поплатился куда как серьезнее.
Склон был покрыт редкими деревьями, а сверху на нас пристально смотрел настоящий лес, в который и вела дорога. В лесу этом расположилась «коммуна», собирающая лекарственные травы, и задание мне было – написать о ней что-нибудь хорошее.
Жена нашего редактора утверждала, что травы здесь собираются в экологически чистых условиях и поэтому весьма ценны. Нельзя сказать, что наш редактор черпал темы исключительно у любимой жены, просто у него был, видимо, небольшой домашний раздрай – я так понял из нашего последнего с ним разговора, и шеф с моей помощью собирался выправить курс семейного корабля.. А я и не имел ничего против. Денек подышать целебным лесом, попить травяного чаю – по этому делу, думаю, здесь были спецы – разве плохо?
Мы с Валеркой, конечно, поизгалялись насчет коммуны. Слово было какое-то замшелое, «совковое»: ни тебе ЧП, ни тебе ООО. Но, может эти коммунары и впрямь исповедовали «Свободу, Равенство, Братство», масоны эдакие… В общем, задание было нормальное, даже приятное, чего уж там.
Автобус пошел по просеке, бидоны с молоком глухо терлись друг об друга на заднем сидении. Скрипя и переваливаясь на неровной дороге, автобус пугал ворон, которые, неторопливо хлопая крыльями, рассаживались на ближних деревьях. Наконец открылась большая поляна с двумя рядами деревянных домов с цифрами на бревнах. Домов было штук двадцать и, видимо, они были подняты снизу из заброшенной деревни, которая виднелась вдали на последнем повороте, и здесь уже сложены. Оттого и цифры на бревнах, чтоб не подгонять их заново друг к другу.
Непонятно, зачем нужно было перетаскивать сюда дома, деревня была совсем близко, в лес можно было ездить тем же автобусом. Но, видимо, у коммунаров были на сей счет свои соображения, например, основать здесь «Город Солнца». Кто их знает, что там у них были за утопические планы.
У председателя коммуны было мозолистое рукопожатие и белые морщинки у глаз – лучиками, от постоянного пребывания на солнце. У дома сидел мохнатый добродушный пес, обманчиво добродушный – это я понял, когда заглянул ему в глаза. Зверь!
Жуков, – представился я, ответив на крепкий жим председателя, – Виктор Иванович, газета «Выбор сделан»
– Очень рад! – улыбнулся председатель. Он был, конечно, рад не очень, можно сказать, совсем не рад, даже обаятельные морщинки-лучики скрыть этого не могли, но, что ж тут поделаешь, пресса приехала…
– Что ж не позвонили, Виктор Иванович? – спросил председатель и, после небольшой заминки, добавил, – Я бы для вас время выкроил… Шофер, который в это время нес какой-то ящик в дом председателя, посмотрел на меня расширенными глазами. Ну, соврал я, что уж тут…
– Да как-то забегался, вы уж простите, – я, конечно, должен был позвонить, и обычно, обязательно звоню. Но тут надо было попытаться выиграть у Валерки, потом мы сидели, празднуя валеркину победу… Ну, в общем, некогда было… Да и не придавал я ни малейшего значения этой лесной коммуне и ее обитателям.
– Да мне от вас много не надо, Владимир Александрович, – улыбнулся я, как можно более обаятельно, – поговорите со мной минут пятнадцать, потом я погуляю по вашим чудесным окрестностям, – обвел я рукой ландшафт.
А окрестности и впрямь были чудесными, лес начинался прямо у последнего дома коммуны, и был он такой светлый, ласковый, ни одного темного хвойного дерева, хотя в этих местах елки иногда попадались.
– Ну, что ж, ничего вам запрещать или навязывать не буду – улыбнулся председатель.
Мы немного посидели в его очень чистом доме, я минут на пятнадцать включил диктофон и задал пару вопросов.
– Откуда вы знаете, какие травы лечебные? – спросил я.
И на столь невинный вопрос председатель замялся, дернул носом, потом, наконец, нашелся,
– У нас есть специалисты по этому вопросу, я вас с ними познакомлю, когда они вернутся с работы.
– Конечно, – ответил я. Но ни с кем меня этот Владимир Александрович не познакомил, когда коммунары пришли с работы. Забыл?
И в продолжение всего этого короткого интервью я чувствовал неослабевающее напряжение со стороны председателя. Самые простые вопросы вызывали в нем реакцию странную, как будто я пытался выведать, по меньшей мере, военную тайну или же рецепт философского камня, который, как известно, превращает все другие камни в золото. Он был неискренним, несмотря на показное добродушие и сердечность. Но что же он мог здесь скрывать? В этом красивом лесу, в этом доме, пропахшем смолой и травами. Какие такие тайны? Собственно, меня интересовало, что они тут собирают и где это что-то можно найти. На вопрос о реализации председатель отвечал опять неубедительно и как-то заученно – «аптеки нашего города». И этот совершенно естественный вопрос вызвал в нем бурю скрытых эмоций. Про себя я назвал это – буря в стакане воды, и подумал, что задание я все равно выполню, несмотря на закомплексованность этого Владимира Александровича, похожего на исполнителя авторской песни своей русой бородой и светлыми волосами, забранными в хвост. Гитару в руки – и на сцену: «Люди идут по свету, им вроде немного надо, была бы суха палатка…» Ну и тому подобное. Как здорово, короче, что все мы здесь сегодня собрались. А что – таки здорово, лес-то какой!
Я спросил о том, кто был инициатором создания коммуны, записал несколько фамилий, которые нехотя перечислил председатель, и закруглился. Материала на статью было все равно достаточно, в конце концов, просто опишу свои эмоции, естественно, положительные, по поводу этого чудного леса и всевозможных его запахов и звуков.
В просторном доме я оставил сумку, и пошел в сторону леса, а председатель, наспех со мной распрощавшись, уехал на автобусе, на котором я приехал, к дому, по всем приметам – столовой. Возле дома на веревке сушились полотенца и пара фартуков. Бидоны с молоком, которые привез этот автобус, видимо, предназначались для кормежки коммунаров.
Председатель отчалил, я же, руки в карманах, двинулся гуляющей походкой к ближайшим деревьям. Меня предупредили, что коммунары все на работе, то есть на экологически-чистом сборе трав и будут только к вечеру, вот тогда с ними можно будет поговорить. А я и не имел ничего против – я так давно не был в лесу, и насладиться этой прогулкой мне хотелось бы без посторонних людей и разговоров.
Лес становился гуще по мере того, как я углублялся в него. Он был лиственный, прозрачный, на земле лежали резные дубовые листья и желуди, какие-то синие цветочки пахли одуряющее и цеплялись за брюки. Ах, какая здесь была благодатная тишина! Я вдохнул всей грудью, закинул руки за голову, потянулся, глядя вверх на кусочки синевы, пропущенной зеленью дубов.
Я закинул руки за голову, поднял глаза.… И так и застыл в этой позе.
На низком дубовом суку, среди тонких ветвей с резными листьями, горела птица. Она была будто привязана, потому что отчаянно била пылающими крыльями, но почему-то не могла взлететь. Птица горела молча, почти не нарушая лесной идиллии. Только шумели и потрескивали крылья, и в немой муке поворачивалась из стороны в сторону маленькая головка. Она была чуть больше голубя, с белой грудкой, которая обугливалась у меня на глазах.
«Феникс»…подумал я. И тут же, опровергая меня, черный комок тяжело, мертво упал в траву. И душно понесло жареной дичью.
Я подошел ближе. Пепельная тушка лежала в траве, рядом с муравейником, от нее поднимался дымок.
Вершины ближних деревьев и вообще все вокруг было обыденным. Плескались на ветру листья, пересвистывались птицы, эхо доносило дробный стук дятла.
Возле обгорелого комочка уже бегали хлопотливые муравьи, но на него еще не взбирались, горячо. Это был целый пир для муравьев, гора мяса, которая нежданно-негаданно свалилась на них, придавив пару дюжин, но дав обильную пищу остальным.
«Спрошу у коммунаров», – подумал я и пошел по тропинке. Мне хотелось просто гулять по лесу – роскошь редчайшая в моей городской жизни, и не задумываться ни о чем. Ну что за чушь! Что еще за фениксы, которые не восстают из пепла, как им положено?
Я с раздражением вглядывался в кроны над головой – одной такой птички-мученицы мне было достаточно. И вообще, чем дальше я шел, тем меньше мне хотелось гулять.
У коммунаров я не спросил. Не то, чтобы забыл, а как-то не решился. Чисто интуитивно.
Русобородый председатель повел меня обедать в дом, в котором я угадал столовую. Ел я овсяную кашу, присыпанную зеленью и чесноком. Потом мы осматривали длинные сараи, где в тени на сквозняке сушились травы, развешанные пучками под потолком. Мне показали, где эти травы фасуют. Все было дельно, чисто, травяной дух бодрил. Лишь иногда всплывала в памяти пылающая птица.
К вечеру начали собираться коммунары: бородатые мужики, поджарые и моложавые, и их боевые подруги. Я немного пообщался с ними за ужином. Народ был приветливый, но, чувствовалось, уставший.
В десять в коммуне был отбой. «Режим», – сказал председатель, и мы с ним, почаевничав с несколькими видами меда (от темно-коричневого до совсем прозрачного как клей), разошлись.
Я отправился в отведенную мне комнату в просторном доме председателя через коридор, направо. Подушка и тюфяк пахли свежим сеном. Травяное облако окутало меня, мысли лениво потекли… Материал в голове написался сам собой, он получался в солнечно-медовых тонах. Если бы не горящая птица…
Я слишком много выпил чаю с медом перед сном, поэтому проснулся часа в три ночи. В окно заглядывала ущербная луна. Я вышел в коридор и замер – в комнате, где спал председатель, горел свет, слышались голоса. Вот тебе и режим!
Я решил глянуть, нет ли там женщин, и могу ли я выйти в трусах. Да и как на меня отреагирует собака-зверь, мне тоже было интересно. Но разговор в комнате председателя был так необычен, что я резко затормозил у двери, сквозь которую ко мне пробивался свет, и прислушался.
– Сколько можно повторять, – слышался раздраженный неузнаваемый голос председателя, – все должно быть чисто, а если умрут все, кто в этот день были в театре или в церкви, это же наведет на какие-то выводы, начнется расследование. По одному безопаснее. Город большой. Странные смерти, но кто на кого обращает внимание в нынешней неразберихе… Так, с этим все. К пятнадцатому сентября мы должны набрать тысячу. Новые цифры какие?
Один за другим послышались голоса.
– У меня девяносто шесть.
– Сто одиннадцать.
– Пятнадцать. – Послышался неодобрительный гул.
Голос, назвавший последнюю цифру, начал оправдываться, – У меня же окраина, ночью ходят редко, боятся. Самый бандитский район. И много черных попадается.
– Естественно! Кому же, как не черным заглядывать ночью в окна. – Послышались тихие смешки.
Я услышал еще несколько цифр, и председательский голос подбил сумму, – Значит четыреста двадцать девять, и больше месяца впереди. Нужно сделать еще несколько точек, иначе не справимся. Еще человек шесть наймем.
Послышались шаги, скрипнула дверца шкафа, и я рискнул глянуть в замочную скважину.
За столом сидели коммунары, человек десять, сдвинув головы к свету настольной лампы. Лица освещались снизу и поэтому казались зловещими. Никто не курил, но спиртным пахло, хотя бутылок на столе не было. Председатель поворачивался, вытаскивал из шкафа и ставил на стол небольшие черные ящички, размером с утюг.
– Упакуем отдельно и завтра отправим.
– Может и этого? – Один из коммунаров – седой, с очень синими глазами (я обратил на него внимание еще днем) кивнул в сторону моей комнаты. Я отпрянул от двери с глухо забившимся сердцем, и, уходя на цыпочках по коридору, услышал резкий голос председателя.
– Чушь! Ты в своем уме? Я и так еле успел предупредить, когда он в лес поперся. Но, судя по всему, он ничего не видел, иначе – спросил бы… Даже не думай, он должен спокойно отсюда уехать и написать о нас сладкую сказку…
* * *
Я закончил рассказ и выжидательно посмотрел на Валерку. Мы уговорили и борщ, и
яичницу, и хлеба в хлебнице не оставалось.
– Слушай, может это и ерунда, – сказал Валерка, – но меня развезло позавчера после того, как я в то окно заглянул, с лампой. И потом все хуже и хуже становилось. Я думал, утром пройдет. Ни фига! Так что я последние часы как-то и не помню…
– Еще бы тебе помнить. – вспомнил я восковое Валеркино лицо. – Ты лучше расскажи, что ты там, в комнате с лампой видел.
– Женщина с вязанием перед телевизором… – медленно начал Валерка и замолчал.
– Ну, подробно перечисли, что там было, – подбодрил его я
– Ну, ты от меня много хочешь, мы ж по пять литров вылакали… Ну, женщина, немолодая. Телевизор… Вязала она так, – Валерка повертел пальцами, – не смотрела на вязание, а в телевизор.
– И тебя не заметила?
– Да кто его знает. Вообще, эта лампа зеленая как-то нелепо там стояла. Зачем – непонятно. Женщина сидела под торшером, на свету. Зачем лампа на подоконнике?
– Больше ничего не помнишь?
– Ну, картинка на стене, коврик на полу, на столе какие-то тряпки. Приставка на телевизоре какая-то интересная, я таких не видел, черная, с ручкой…
– На утюг похоже, – вскинулся я
– Ну, да, похоже. Там еще красный глазок загорелся, пока я стоял. Горел зеленый, а потом красный, – Валерка поморщился, – И как-то я не мог от всего этого оторваться, Хотел – и не мог.
Мы думали об одном и том же. Как журналистам, нам было очень любопытно, что за коммуна и что за странные смерти…
– Ну и кто это напечатает? – подвел я итог нашим раздумьям. Мы были реалистам и и прекрасно понимали, что раскрутить-то мы это дело раскрутим, но вот прибыли это нам не принесет, однозначно. Скорей, наоборот…
Я смотрел в окно на заросший Валеркин двор. Было около полуночи, напротив окна два кота, один серый, почти не видный под фонарем, другой рыжий гипнотизировали друг друга, никак не решаясь вступить в сражение. И вдруг в комнате зазвонил телефон. Звонок был какой-то резкий, бил по нервам, и мы переглянулись, похоже, у моего друга было такое же неприятное чувство от этого звонка, как и у меня. Мы молча встали, и пошли в комнату, где я поднял трубку. Звонил Илюша, наш главный редактор.
– Вот как я правильно-то позвонил, квартира Ярового, а трубку берет Жуков. Ты-то мне и нужен, – голос у шефа был приветливый, вот только время он выбрал для звонка какое-то странное.
– А где ж мне еще быть, после командировки, как не у Ярового, сидим тут….
– Пьем, – закончил за меня главный.
– Ну, что ты, Илья, – какое пьем. Я было хотел сказать про внезапную валеркину болезнь, но почему-то передумал.
– Ладно, лишь бы завтра вовремя пришли и трезвые, как ты съездил? – сменил Илюша тон на деловой.
– Хорошо, – самым своим честным голосом сказал я, – меду поел, чаю попил. А что?
– Да ничего, материал ко вторнику чтоб был.
– Будет, куда он денется.
– Новый анекдот слышал?
– Небось, нет – ухмыльнулся я, наш главный где-то добывал новые анекдоты, скорей всего в интернете, а так как вкус у него был отменный, я приготовился посмеяться, и тут на том конце в комнате главного раздался голос его жены Ольги. Слов я не разобрал, но Илюша тут же закруглился,
– Завтра расскажу, пока.
Я положил трубку и глянул в удивленные Валеркины глаза. Я и сам был в шоке – так спалиться, так себя выдать! Так проявить свою заинтересованность, да что ж он нас за дураков держит? Никогда, подчеркиваю, никогда наш главный редактор не звонил никому из нас, чтобы узнать, выполнили ли мы задание, тем более в полночь. Все обычно шло в рабочем порядке.
– Валер, у меня чувство, что меня используют втемную, – озвучил я то, что ощутил после разговора с главным.