Лист 3.
Ну, теперь, когда рассказал я про первый свой день в доме господина Алаглани, можно уже так подробно всё не описывать, а поговорить про то, что я там спустя несколько дней увидел и понял.
Но начну, если вы не против, с описания обитателей дома. Ясное дело, о некоторых я уже сказал, и придётся повторяться, уж не взыщите.
Итак, прежде всего, сам господин Алаглани. Как вы и без того знаете, он – главный столичный аптекарь, поставщик лекарственных снадобий в Дом Высокого Собрания, а также он лекарь – пускай и без титула главного столичного, но лекарь известный, уважаемый, и потому от посетителей ему отбоя нет. То есть к некоторым, особо знатным или богатым, он сам ходит – как в тот день, когда подобрал меня в канаве. Мне потом Халти рассказал, что возвращались они от жены большого человека, ростовщика Гиургизи, члена Городского Собрания. По больным, впрочем, ходит он не так уж часто и всегда только до обеда. После обеда – и опять же, не каждый день, а только три раза в неделю – у него приём, до ужина. Приходят посетители, их Дамиль встречает и провожает к господину.
Завтракает, обедает и ужинает господин Алаглани у себя в покоях. Когда в кабинете, а когда в гостиной. И что ещё достойно интереса – подают ему ту же еду, что и нам. Никаких богатых разносолов – кроме, разве что, вина, хотя и вина пьёт немного. Еду ему с кухни приносит Дамиль, и раз уж я упомянул его, то сразу о нём и расскажу – понятное дело, расскажу пока только то, что в первые же дни увидел.
Дамилю в те дни только-только тринадцать лет стукнуло, а господин где-то подобрал его несколькими месяцами раньше. Алай рассказывал, что когда тот в доме появился, его, так же, как и меня, ребята стали расспрашивать – но он ничего не ответил, а сразу начал реветь. Ну, отстали от него.
По виду он даже на свои годы не тянет – очень худой, низенький, загар к нему не пристаёт. Волосы русые, глаза серые, лицо узкое, малость треугольное.
Дамиль почти не говорит ни с кем – если спросить, либо отмалчивается, либо, если что по делу, отвечает односложно. Всё время он о чём-то думает. Впрочем, не так уж часто я его и видел – поскольку он у господина лакей, то вечно в господских покоях обретается. И ночует чаще всего там же. Помните, я про дверку в кабинете господина Алаглани рассказывал? Вот за той дверкой и впрямь чуланчик тёмный, маленький совсем, четыре локтя в ширину, шесть в глубину. В том чуланчике тюфяк, такой же, как и у нас в людской – вот и жилище лакейское. Если ночью господину чего потребно – воды там, или горшок подать – то лакей под рукой. Иногда только говорит ему господин, что ночью не надобен, тогда он с нами в людской спит.
В первые же дни понял я, что непростая эта задачка – подступиться к Дамилю. С зимы он тут, а ни с кем покуда не сошёлся. О чём он думает, часами сидя в ожидании господских распоряжений?
Но о Дамиле позже ещё будет сказано, а пока давайте вернёмся к нашему лекарю-аптекарю. Я уже говорил, что до ужина тот или над книгами в кабинете своём сидит, или принимает посетителей, или уходит в лабораторию.
А лаборатория – это большая горница на втором этаже, куда я, конечно, не попал. И никто, между прочим, не попадал из ребят, кроме Халти. Тот ведь не слуга уже, а ученик, едва ли не подмастерье.
Пару слов о Халти. Внешность его я вам уже описывал – хотя вы и без того знаете, а кроме внешности добавлю вот что: лет ему шестнадцать в те дни стукнуло, и в доме господина Алаглани он уже четвёртый год жил. Судьба его чем-то с моей судьбой купецкого сына сходна, только попроще: он из вольных хлебопашцев, отец его вроде неплохо поднялся, работников держал, да пять лет назад засуха приключилась в западных землях державы, так что разорилось семейство, и отец собрался его графу Калимай-тмаа в крепостные продать, чтобы хоть чем-то младшеньких было кормить. Ну а Халти про то подслушал и дожидаться не стал – сбёг. Тоже по дорогам скитался, к ворам пристал. Господин его на рыночной площади в Тмаа-Гасареди выцепил, когда тот в карман к нему залез. Не стал сдавать стражникам, а взял с собой. Поначалу Халти как все был – полы мыть, огород полоть, сбегать туда, принести это… Но потом заметил господин его интерес к лекарственным травам и начал разъяснять. А дальше больше – так постепенно стал Халти лекарскую науку перенимать.
Понятно, что не в первые же дни я все эти подробности вызнал – постепенно сложилось. Словечко услышишь там, невзначай поинтересуешься здесь… Халти ведь не такой скрытный, как Дамиль. Но зато сразу видно – ревнивый. Боится, что господин ещё кого-то из нас, слуг, учеником сделает, и перестанет тогда Халти быть единственным учеником. Понимаете, беда какая? Потому-то он каждого новичка с подозрением встречает.
Теперь про нашего старшого, Тангиля. Это здоровый крепкий парень, совсем взрослый на вид. Загорелый, тёмный, глаза чёрные, рожа скуластая. Очень сильный, может на вытянутых руках бричку господскую поднять. Сам я, правда, не видел, но ребята рассказывали. Строгий он, и на подзатыльники щедрый, хотя и не злой. Просто очень не любит ленивых. И гордится, что из всех нынешних слуг господина Алаглани он самый первый, семь лет уже в доме. Ни особого ума, ни особых каких способностей я в нём не разглядел, но и не сказать, чтобы тупой. Обычный. К делам порученным относится ревностно, а дел у него два: во-первых, старшой он, а во-вторых, при конюшне. Правда, тут уж как поглядеть, что первым счесть, что вторым. Очень уж лошадей он любит и понимает. Когда господин куда выезжает в бричке своей, Тангиль за кучера. В конюшне у него чистота, порядок. А обязанности его как старшого – это нас, у кого постоянного дела нет, по работам распределить, за старанием надзирать и после господину доложить, что да как делается в хозяйстве.
Про Хайтару я уже говорил, добавить особо нечего. Из деревенских, судьба печальная – о ней как-нибудь после, к работе сызмальства приучен и умом неглубок.
А вот про братцев-поваров расскажу подробнее. Это Амихи и Гайян. Им тогда шестнадцатый год шёл. Ростом они не шибко вышли, зато плотные, в кости широкие, коренастые. Волосы тёмные, глаза чёрно-синие, носы толстые. Очень похожи, но есть разница: у Гайяна на правой щеке жуткий такой шрам белеет. Потом уж узнал я, что ножом его где-то порезали.
Братья в доме господина Алаглани четвёртый год живут, почти сразу их к кухне приставили, и правильно – есть у них к этому делу способность. Они и в город за припасами ходят (господин им лично деньги выделяет и сдачу пересчитывает), и еду готовят, и на кухне убираются. Ребята вообще-то не злые и не вредные, но очень уж мрачные и молчаливые. Если и разговаривают, то друг с другом только, а более никто им не нужен. Пока на этом я о братьях закончу, а потом и до них дело дойдёт, ибо с ними многое будет связано. Теперь же расскажу об Алае – тем более, что подружились мы.
Впрочем, подружились мы не прямо на следующий день, а гораздо позже. Я вообще решил не торопиться с такими делами. Так вот, он меня младше на полгода, в доме он с позапрошлой осени, занимается аптекарским огородом – обычным-то все занимаются, кому Тангиль назначит. Алай же не только целебные травки выращивает, но и собирает их, и сушит под наблюдением Халти, а то и самого господина Алаглани. Там на заднем дворе есть большой такой сарай, в сарае этом как раз травы и сушатся и там же хранятся. Полезный сарай. Но сейчас я не про сарай, а про Алая.
Характер у него оказался приветливый, спокойный, и посмеяться Алай может, но не так, чтобы обидно. По нему заметно, что службой у господина Алаглани очень доволен, из чего я сразу понял, что за душой у него тоже какая-то грустная история. Но хотя Алай не прочь поболтать, о своём прошлом он поначалу совсем не рассказывал. Ну, понятное дело, я и не допытывался. Согласитесь, странно было бы – появился у господина лекаря новый слуга и сразу всем в душу лезет, про всё выспрашивает. То, что я про себя в первый же день всё рассказал, вовсе не значит, что и остальные мне тем же обязаны. Вполне бы мог и не рассказывать, никто бы мне за молчание тумаков не отвесил. Вот молчал же Дамиль. А тем более Хасинайи.
Теперь про Хасинайи. Так вышло, что в доме это единственная особа женского полу. Лет ей около четырнадцати – точно никто не знает. Ночевала она в отдельной каморке, тоже на первом этаже, но в противоположном крыле. Занималась стиркой и одёжу починяла. Не думайте, что ей работы мало доставалось – во-первых, рвалось на ребятах всё, а во-вторых, все ж растут, даже Тангиль, так что подгонять то и дело приходилось. Вы, наверное, думаете, что я сейчас начну её девичью красоту описывать? А вот ничего подобного! Красоты и в помине не было. Высокая, лицо в конопушках и на лошадиную морду смахивает, глаза глубоко посажены, волосы в пучок забраны, и серые они какие-то, невзрачные. Загар к ней не приставал, но и не было той бледности, которой так гордятся девушки благородных кровей.
Вообще Хасинайи была странной. Ребята её слегка помешанной считали. Не то чтобы совсем дурочкой – но согласитесь, если девка ни с того ни с сего начинает дико ржать или рыдать, или в случайно проходящего мимо может вцепиться и руку прокусить до крови… разве это не странности? Вообще-то чтобы бросалась и кусала – это редко случалась, она всё больше нас шугалась. Нет, ничего подобного! Слова понимала, говорила связно, иногда пела, чаще под вечер, после ужина. Песни простые все, деревенские. Одёжка? Ну, как деревенская девчонка из небогатой семьи одевается, так и она. Я так и не знаю, сама ли она себя обшивала или покупали ей. Да, ещё одна странность за ней числилась – боялась она к воротам подходить и к забору. Вообще лишний раз на улицу старалась носа не казать.
Меня Тангиль ещё на второй день отвёл в сторонку и сказал:
– Ты, Гилар, это… В общем, уж коли ты новичок у нас, то надо тебе знать: Хасинайи обижать никак нельзя!
– Да ты чего? – решил я обиду выказать. – Да разве ж я чего?
– Вот чтобы и впредь не было ничего, затем и говорю. Ты пацан уже не совсем мелкий, и хочется тебе того же, чего и всем нам хочется. Только с Хасинайи – никак нельзя. Даже рукой не касайся, и языком тем более.
– Языком – это в каком же смысле? – хихикнул я.
– В любом! Короче, смотри, я предупредил. Тут уже были такие до тебя… до бабьего тела прыткие. Кого поучить пришлось, – и он показал свой кулак, таким кулаком сваи забивать, – а кому наука впрок не пошла, тех здесь уже и нет. Понял? Вот был тут до Алая парень один, Араганаль, полез как-то ночью в её комнатку. Увезли его, короче. Понял?
Чего уж тут не понять? Увезли. На телеге.
Потом уже, осенью, узнал я, что живёт она в доме господина Алаглани год, и судьба её куда злее, чем у многих из нас. Да, почтенный брат неизвестного мне имени, я прекрасно знаю, что «судьба» – языческое слово, а надобно говорить «Высшая Воля». Но если вы будете меня через каждые два слова дёргать, то кому от этого будет лучше?
Да, понятный вопрос. Не тянуло меня к ней. Врать не стану, были у меня всякие недолжные мечтания и сны, но не про неё. Уж больно страшненькая. Да, ещё я заметил – не сразу, а где-то уже через месяц – что если господин Алаглани что-нибудь прилюдно Хасинайи говорит, то обращается крайне вежливо, будто не со служанкой, а с высокородной госпожой. С нами-то он попроще, но тоже, заметьте – без грубостей. Ни разу я не слышал от него «бестолочь», «тварь подлая», «дерьмо собачье» и прочих слов, коими господа со слугами нередко изъясняются. Может, от того это, что при всём своём положении господин Алаглани – всё-таки не дворянин, и потому нет в нём высокородной спеси?
Вот какие люди были в доме господина Алаглани. Про каждого из них я потом расскажу подробнее, а то, что сейчас поведал – поведал затем, чтобы мой дальнейший отчёт стал понятнее.