Кушай, Миша
Владимир был для нас, 15-летних пацанов, авторитет.
Мы только-только подсели на металл-музыку, обзавелись страшными футболками, хотя ещё и не обзавелись хайрами. Прокололи старые джинсовки заклёпками. Поверх надписи «Лимпопо» на детской кепке мама пристрочила нашивку с черепами и костями.
А он – под сорок лет, древний старик, но в металле рубил фишку. Угощал нас кассетами, «Napalm Death» там всякий, «Carcass», «Kreator».
Cам он такой, не сказать, что внушительный – подтянутый, но мужик как мужик, лысеющий, рыжеватый, очки, свитер. Рабочий где-то на киевском Химволокне.
Ну, разве что прищур молодой и озорной.
Мы знали, что он сам играет в группе – правда, только и исключительно с его слов.
Спросили, с придыханием, как называется его группа и кто он там.
Он призадумался секунду, посмотрел влево и вверх и сказал, что «Оккупация». И что он там играет на гитаре, и на вокале голосит ещё иногда.
Гитары у него дома, правда, не было. Да и руки без характерных мозолей.
Да и вокала у него, если так разобраться, не было.
Говорю – мужик как мужик. Химволокно оно и есть Химволокно.
Но мы ушли от него в полном восторге. Всем хвастались, что знакомы с гитаристом и вокалистом «Оккупации». Той самой «Оккупации» – про которую, как выяснилось, никто ничего не слышал, конечно, но это, напротив, добавляло таинственности и ощущения причастности к чему-то секретному, для избранных.
Вскоре мы, правда, засомневались – а не разводят ли нас? Может, и нет никакой «Оккупации», а гитару Вова в жизни в руках не держал. И к микрофону не знает с какой стороны подходить, да и с соковыжималкой его невзначай небось спутает.
И мы ему в какой-то очередной визит, кассетами поменяться, как-то и обозначили – а дай нам послушать что-нибудь из «Оккупации».
Мы уже склонялись к тому, что Вова шарлатан, но он внезапно легко согласился – да давайте, поставлю.
Встал, порылся в кассетах, нашёл какую-то тысячу раз писанную-переписанную, вставил в оклеенный разными машинками и футболистами магнитофон, хрустнул кнопкой.
Из колонок повалил музон – глухой, хриплый, хреново записанный – но очень крутой.
Слышалось, что запись не из мажорных студий – вокал излишне гулкий, гитары чуть западают, да и вообще – слышно, что исполняется, может, и не сильно профессионально, но с душой и яростью.
Сыро, зло, на надрыв, буйно.
Мы замерли в восторге и ловили каждый звук.
Вова сидел в кресле, нога на ногу, скрестив руки, ностальгически улыбался и иногда что-то комментировал.
«Вот, про войну песня – её наш басист написал, он по-английски хорошо шпарит, спецшкола языковая, все дела. А пел я. Половину не знаю, как поётся – оттого слова некоторые глотаю».
И правда – вокал яростный, но порой сумбурный, мало что разберёшь. Слышно, что по-английски, но как на неродном.
«Мне Стас, ну, басист наш, собственно, говорит – Вовыч, ты, главное, на припев все силы собери и просто кричи – Wa-a-a-ar! Ну, война, то бишь. Ну я и кричал».
И правда, гитары захлебнулись, динамики пробил безумный крик. Война-а-а!
Нам уже было невыразимо стыдно за то, что мы в одних только мыслях, но в Вове усомнились.
Конец ознакомительного фрагмента.